Конфликтная динамика и социальная аномия современного российского общества Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Алейников А.В.

д.филос.н., доцент Санкт-Петербургского государственного университета

КОНФЛИКТНАЯ ДИНАМИКА И СОЦИАЛЬНАЯ АНОМИЯ СОВРЕМЕННОГО

РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА1

Ключевые слова: Россия, аномия, конфликт, власть, конфликтная динамика, ценности.

П. Штомпка, разрабатывая теорию переходных состояний, выдвинул концепт травмы как определенной патологии социума, когда контекст человеческой жизни и социальных действий теряет гомогенность, согласованность и стабильность2. Травматические события3 вызывают нарушение привычного образа мысли и действий, меняют, часто трагически, жизненный мир людей, их модели поведения и мышления. Могут быть травмы, не основанные на травматических ситуациях, а вызванные распространением представлений об этих событиях. К состояниям негативных последствий социальных перемен, схожими с культурной травмой, относятся аномия, цивилизационная некомпетентность, социальное трение, синдром недоверия, коллективное чувство вины, коллективное чувство стыда, кризис идентичности, кризис легитимности, культурный лаг.

Штомпка выделяет особенности травматического посткоммунистического состояния4, что вполне адекватно и для России - дихотомия бинарных оппозиций «дискурса реального социализма» и «дискурса появляющегося капитализма». Оба дискурса различаются по параметрам: а) коллективизм - индивидуализм; б) частное - общественное; в) прошлое - будущее; г) рок - человеческая активность; д) свобода - последствия (иными словами - «свобода от» и «свобода чего-то»); е) мифы - реализм; ж) эффективность - справедливость. Как артикулировал Л. Козер, «в крайне поляризованных социальных системах, где внутренние конфликты разных типов накладываются друг на друга, единое прочтение ситуации и общность восприятия событий всеми членами системы вряд ли вообще возможны. В условиях, когда группа или общество раздираемы враждой лагерей вне всякой объединяющей цели, заключение мира становится почти невозможным, так как ни одна из внутренних партий не желает принять определение ситуации, предложенное другими»5.

Р. Дарендорф писал, что «одна из опасностей, которым подвержено гражданское общество, — опасность аномии. Люди теряют опору, которую им могут дать лишь глубинные культурные связи; в конце концов, уже все идет не так, все становится равнозначно, а следовательно - безразлично. Для совместной жизни людей это имеет разнообразные и весьма серьезные последствия. Времена аномии - это времена крайней неуверенности в повседневной жизни. Начинает раздаваться призыв к "закону и порядку". Вместе с тем люди ищут себе опору везде, где только могут найти. Появляются воспоминания, идущие из самых недр истории, воспоминания об утраченной теплоте гнезда старых социальных взаимосвязей. Снова начинают вызывать интерес национальные корни и абсолютные догматы веры»6. Аномия - «социальное состояние, при котором нарушение норм не влечет за собой наказания ...где правит бал наглость бесконтрольных притязаний»7.

Во многом формирующие сегодня политико-экономический мейнстрим Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон, считая теорию социального конфликта ключевой, отмечают, что экономические и политические институты часто выбираются не всем обществом, а группами, контролирующими в данный момент политическую власть и выбирающими такие экономические институты, которые имеют целью не повышение благосостояния общества в целом, а максимизацию их собственной ренты. С точки зрения социального конфликта, выбор конкретных экономических институтов зависит от того, кто обладает политической властью создавать или блокировать их создание. Практически дискурс

1 При реализации проекта используются средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 17.01.2014 № 11-рп и на основании конкурса, проведенного Фондом ИСЭПИ.

2 Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социс. - М., 2001. - № 1. - С. 6-17.

3 К ним, по мнению польского социолога, относятся: революция, государственный переворот, уличные бунты; крах рынка, кризис фондовой биржи; радикальная экономическая реформа (национализация, приватизация и т.п.), иностранная оккупация, колониальное завоевание; принудительная миграция или депортация; геноцид, истребление, массовые убийства; акты терроризма и насилия; религиозная реформация, новое религиозное пророчество; убийство президента, отставка высшего должностного лица; разоблачение коррупции, правительственный скандал; открытие секретных архивов и правды о прошлом; ревизия героических традиций нации; крах империи, проигранная война.

4 Штомпка П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе (статья вторая) // Социс. - М., 2001. - № 2. - С. 3-12.

5 Козер Л. Функции социального конфликта // Социальный конфликт: современные исследования. Реферативный сборник. -М.: ИНИОН АН СССР, 1991. - С.23.

6 Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы. - М., 2002. - С. 68.

7 Там же, с. 81, 215.

стабильности вырождается в социальный конструктивизм, в навязывание обществу принципов социального порядка, необходимого властвующим группам - элите для самосохранения, при котором «стабильными» экономическими и политическими институтами «будут те, которые максимизируют кусок пирога, достающийся влиятельным группам, а не общий размер пирога», даже если об этом известно всем1.

Применительно к социальной реконструкции управленческих задач, это означает, что социальные конфликты не управляются, а «гасятся». Например, существует проблема огромного разрыва в доходах разных слоёв населения. В Швейцарии, Норвегии, Дании, Финляндии разрыв в доходах между 10 процентами самых обеспеченных и 10 процентами самых бедных граждан колеблется от 4 до 6 раз, во Франции и Великобритании - от 8 до 12 раз, в США - от 12 до 14 раз. В России, по данным Росстата, - разрыв в 16,7 раз, по результатам социологических исследований - он в два раза больше. В России 1% самых богатых получает 40% всех национальных доходов, занимая лидирующие позиции в мире по скупке недвижимости в европейских столицах (по некоторым оценкам, доля россиян среди покупателей элитного жилья на Лазурном берегу Франции составляет 12%). Для сравнения: даже в США этот же 1% самых богатых располагает лишь 8% доходов2.

По данным, приводимым Я. Гилинским, в крайней нищете в России живут 13,4% населения с доходом ниже 3422 руб. в месяц. В нищете - 27,8% с доходом от 3422 до 7400 руб. В бедности - 38,8%, чей доход от 7400 до 17 000 руб. Среди бедных есть и свои «богатые»: это 10,9% россиян с доходом от 17 до 25 тыс. руб. На уровне среднего достатка живут 7,3% с доходом от 25 до 50 тыс. руб., а состоятельными являются граждане с доходом от 50 до 75 тыс. руб., чья доля составляет 1,1%. Итого: 41,2% — нищих,49,7% - бедных (всего нищих и бедных- 90,9%), 8,4% - состоятельных и, очевидно, 0,7% - богатых3. Разрыв социальной ткани в типах потребления носит принципиальный характер по качеству, способам, формам, привычкам, вкусам, навыкам, условиям, стилю жизни, человеческим типам в культурно-информационной области. В полной мере воспроизведен - уже на фоне западных потребительских стандартов - советский пропагандистский тезис: «Два мира - два образа жизни, две морали».

При этом уровень доходов российских работающих существенно ниже, чем, чем в развитых странах. На стандартный аргумент об относительно низкой производительности труда остроумно ответил академик Н.Я. Петраков -«Что, машинист питерского метрополитена водит поезда в три раза медленнее, чем машинист парижского метро? Тем не менее, зарплата у него в три раза меньше, чем у его французского коллеги. Или авиадиспетчеры. И таких профессий можно найти десятки. Но при этом, если даже наш рабочий на станке 20-летней давности производит в 5 раз меньше, чем рабочий «Сименса», то виноват не рабочий, а топ-менеджер этого предприятия, который не обновляет производство; однако при этом и наши топ-менеджеры, и наши банкиры имеют зарплаты на западном уровне, что,

4

мягко говоря, странно» .

Конфликтное распределение национального дохода в российском обществе связано и с фактором справедливости. Как полагает российский исследователь А.В. Перцев, фундаментальный конфликт, предполагающий непримиримость противоречий между сторонами, начинается вовсе не потому, что одни люди считают, что другие получают больше денег. Он начинается тогда, когда стороны взаимно ставят под сомнение человеческую порядочность оппонентов, когда у этих людей возникает убеждение, что другие получают больше денег недостойным образом, непорядочно, незаслуженно5.

В России большие доходы считаются как бы «упавшими с небес», точнее - «извлеченными из-под земли». Эта монополизированная природная огромная природная рента не только поощряет коррупцию, но и существенным образом снижает качество государственного управления. В экономически развитых странах на наиболее богатые 10% населения приходится не более 25-30% от общего объема доходов. Наибольшую долю от общих доходов получают верхние 10% населения стран Латинской Америки и ряда стран Африки - от 40 до 50%,что отражает большое (по сравнению с другими странами) неравенство по распределению собственности6. В этой группе стран присутствует и Россия. Проблема в том, как артикулирует политолог Глеб Павловский, что власть «рассеяна в поле конфликтов, перегружена неуправляемыми конфликтами, не решает и не справляется с ними, занимаясь недопущением их в политику. Не управлять конфликтами оказывается выигрышной стратегией руководства»7. Напротив, как отмечает директор Института социологии РАН, академик М.К. Горшков, например, в Великобритании, если разрыв в доходах достигает 10 раз, собирается чрезвычайная сессия парламента. В России же внятная государственная программа, реальные политические практики в этом отношении отсутствуют.

1 Асемоглу Д., Джонсон С., Робинсон Д. Институты как фундаментальная причина долгосрочного экономического роста // Экономический вестник. 2006. - Вып. 5, № 2.

2 Шкаратан О. Российская «псевдоэлита» и её идентификация в мировом контексте // Мир России. - М., 2011. - № 4. -С. 68-88.

3 Гилинский Я. Исключенные навсегда. Российское будущее: тревоги, о которых нельзя промолчать // Независимая газета. -М., 2011. - 18 мая.

4 Петраков Н.Я. Что такое рыночная экономика // В защиту науки. Бюллетень / Российская академия наук. - М., 2013. -№ 12. - С. 48.

5 Перцев А.В. Для чего конфликтологам изучать философию ненасилия? - http://percev-club.rU/vvodnay/#more-1485

6 Григорьев Л. М., Салмина А. А. "Структура" социального неравенства современного мира: проблемы измерения // Социологический журнал. 2013. - № 3. - С. 5-21; Костылева Л.В. Неравенство населения России: тенденции, факторы, регулирование. -

Вологда: Институт социально-экономического развития территорий РАН, 2011.

7

Павловский Г. Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля. - М.: Европа, 2012. - С.48.

По нашему мнению, современная российская политико-экономическая система (справедливо характеризуемая Г.А. Явлинским как «периферийный капитализм», а А.А. Фисуном как «постсоветский неопатримониализм») имеет следующие «конфликтологические» характеристики:

- конфликтная композиция институтов из разных исторических эпох, разных социальных систем - противоречия новых социальных организаций и форм взаимодействия, институциональных структур (бизнес, массовые коммуникации, образцы потребления и образы жизни) и неизменности структур бесконтрольной власти;

- «государство-рынок», его глава выступает в роли верховного арбитра в конфликтах между ведомствами и кланами, исходя из неписаных норм, а не является гарантом всеобщего интереса, т.е. соблюдения законодательно установленных безличных правил поведения, единых для всех законов, как главный инструмент урегулирования конфликтов, фиксирует обязанности и ответственность за его нарушения, но не обеспечивает и не гарантирует прав, в том числе права собственности;

- ключевая и структурообразующая роль патронажно-клиентарных отношений в определении правил разрешения конфликтов, при которых функция согласования различных частных интересов между собой осуществляется через механизм распространение этнических, региональных, конфессиональных, семейно-родственных и тому подобных связей на политическую сферу;

- персонализированный характер политического управления конфликтами, его слабая рационализация, при которой изначально второстепенными являются все институты конфликторазрешения, являясь лишь средством и инструментом реализации стратегии «первого лица», замыкающего на себя формальные и неформальные рычаги управления;

- элементы политической системы лишены традиционной практики согласований и координации, а институты конфликторазрешения имеют неопределенные и пересекающиеся функции и юрисдикции, что порождает пренебрежение к установленным правилам и процедурам;

- государство фрагментировано на кланы, которые находятся в состоянии непрекращающихся внутриполитических конфликтов по поводу контроля над финансовыми потоками;

- «привластная прослойка» (так называемая элита), сконцентрировавшая усилия на личном обогащении, существенно отчуждена от населения, между «элитой «и простыми гражданами практически нет вертикальных отношений, «вертикаль власти», по образному определению одного политолога, представляет собой не «вертикаль управления», а «вертикаль бегства» - это верёвка альпиниста для небольшого количества друзей и приятелей, которые могут подняться по ней наверх и тем самым ускользнуть от своих менее удачливых сограждан;

- публичные конфликты между группами внутри элиты (борьба за влияние и финансовые потоки) находятся под контролем с целью избегания их открытого манифестирования в широком политическом пространстве;

- урегулирование конфликтов частным образом, на принципе принадлежности к группе интересов, осуществляющей роль гаранта исполнения договоренностей (либо вообще без использования легального арбитража и судебной системы, либо с использованием их в качестве формального прикрытия);

- властно-распорядительные полномочия при разрешении конфликтов реализуются в зависимости не от официального статуса, а от реальной возможности осуществления контроля над распределением и использованием ресурсов. Позиция бенефициаров этих ресурсов является определяющей («руководством к действию») для всех основных институтов конфликторазрешения, включая и судебные инстанции, и редко игнорируются сторонами конфликта;

- конфликтное поведение в обществе (в том числе и в государстве) регулируется неписаными правилами, не зафиксированным в официальном праве («понятиями»). Граждане и властные органы в условиях конфликта действуют не на базе закона, а на основе личных отношений. При этом государство не выполняет роль арбитра в конфликтах хозяйственных спорах и гаранта исполнения договоренностей между сторонами. Реальным фактором для урегулирования конфликтов является не закон, а способность одной из сторон конфликта обеспечить свои интересы в конфронтации. Средства «принуждения к миру» базируются на неформальном «праве» сильного, замаскированного под внешнюю видимость законности, что может подразумевать и прямое насилие (политико-административное или криминальное).

В аксиологической проекции можно выделить ряд конфликтов современной России:

- В отношении к Западу наблюдается принятие цели («жить как в Европе»), но не путей и методов ее достижения. Социологические исследования фиксируют, что в сознании россиян отчетливо выраженное стремление к личному успеху и богатству не сочетается «с выраженной смелостью, готовностью действовать по-новому, идти на риск и принимать самостоятельные решения. Ценности строятся по "принципу удовольствия": высокие притязания без готовности к значительным личным усилиям и рискам». При этом очень часто одни же люди одновременно высказываются и за то, чтобы Россия стала частью западного мира, и за то, чтобы она шла особым, отличным от Запада путем.

- Конфликт между декларируемой необходимостью перемен и постулированием стабильности как ценности -за перемены выступает 49% россиян, за стабильность, отсутствие перемен - 44%. В основе дискурса нормализации лежит идея традиционализации социальных и политических отношений, что плохо сочетается с декларациями о необходимости инновационной динамики и модернизации, а набор ключевых стабилизаторов политического режима - с институциональными основами демократии. Потребность в социальных и политических изменениях оказывается в состоянии негативного взаимодействия с доминирующими ценностями приспособления к государству, уравнительной и распределительной экономики, политического консерватизма и политической пассивности, патернализма. Отсюда -любые социальные движения, направленные на изменения существующего положения, интерпретируются как призыв к разрушению социального порядка.

- Конфликт по направлению «авторитаризм — демократия». Демократия в наборе общепринятых ценностей утвердилась как «вербальная» цель, но при этом «сильная рука» представляется как эффективное средство преодоле-

ния деструктивных последствий конфликтов перехода к рынку и, как это не парадоксально звучит, к демократии. 55% россиян предпочитают выбирать «твердую руку, которая наведет порядок, даже если для этого придется ограничить некоторые свободы», а 37% считают, что «свобода слова, политического выбора, перемещений по стране и за ее пределы - это то, от чего нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах». При этом 49% полагают, что рассредоточение власти между разными политическими институтами, контролирующими друг друга, лучше, чем концентрация власти в одних руках (за это выступает 40% россиян).

- Конфликт между установками на экономическую самостоятельность и установками на социальный патернализм, поддержку со стороны государства.

- Конфликт установок на патернализм с его материально-потребительским ценностями, популизмом и деполи-тизацией публичного пространства с крайним индивидуализмом.

- Конфликт между установками на социальную справедливость как «категорический императив» россиян и развитием социальной элитарности, усиленной культурным разрывом.

- Конфликт между установками на обеспечение политической стабильности и фактической «зачисткой» политического поля от альтернативных игроков, что усугубляет нестабильность, - конфликты не разрешаются через плановый ожидаемый механизм конкурентных выборов, что делает процесс смены лидеров неплановым и непредсказуемым.

- Конфликт между установками на необходимость создания правового государства и верховенство права, независимость судов, борьбу с коррупцией и артикулируемой в политических практиках опасностью «неуправляемых» судов и независимых антикоррупционных институций для стабильности политической системы.

- Конфликт между установками на создание прозрачного механизма меритократического отбора в государственный аппарат и государственный крупный бизнес и патронажными практиками, что усиливает некомпетентность управленческого пространства.

- Конфликт между установками на формирование и реализацию последовательной политики по отношению к миграции и геополитическими интересами, с одной стороны, и коррупционными механизмами, блокирующими введение четких и понятных ограничений, с другой стороны.

- Конфликт между установками на формирование общественной морали и принципиально аморальными практиками патроната и коррупции в государстве и государственном бизнесе.

- Конфликт между установками на создание социального и правового государства и отсутствием влиятельных групп интересов, заинтересованных в формировании лучших институциональных форм предоставления социальных и правовых услуг (российские элиты предпочитают потреблять медицинские, образовательные рекреационные, финансовые и юридические услуги за рубежом, а не стимулировать их производство в России). В своих личных, партикулярных стратегиях российская элита эффективно включена в глобальный мир, но не стремится распространить эти правила, игры и ценности на внутренний политический порядок, который в целях своей легитимации старается сохранить в неизменности традиционное ядро российского общества, демонстративно заворачивая его в западную институциональную обертку, ограничивая доступ к другим нормам, стандартам, ценностям и институтам. Осуществляя, по сути, «выход» в другую правовую и социальную систему, элиты успешно блокируют спрос на институциональные изменения, обеспечивая финансирование своих потребительских стандартов участием в политических механизмах распределения ренты.

Марк Блауг утверждал, что нет «методов примирения расходящихся нормативных ценностных суждений -кроме демократических выборов или перестрелок на баррикадах»1. По сути, мы наблюдаем второе - появились публичные политические группы, готовые к экзистенциальному противостоянию, дискурс ненависти, риторика «друг/враг». Политическое размежевание может развиться из любой противоположности - религиозной, экономической и даже эстетической. Поводы для конфликтов могут быть любой природы. Но при этом само размежевание в конфликте достигает такой степени интенсивности, что оппоненты или конкуренты становятся именно врагами и под углом зрения смертельной, экзистенциальной вражды видят все остальное. Вражда приобретает собственную динамику. В. Высоцкий писал о последствиях таких конфликтов: «А потом будем долго огни принимать за пожары мы. И людей будем долго делить на своих и врагов». В сегодняшнем мире зачастую нет даже намеков на договоры и взаимоограничения, а «вместо диалога реализуется совокупность монологов». Отсюда - замусоренность политической лексики черно-белыми бинарными оппозициями. Конфликты переходят в личностную плоскость (коммуникации не друг с другом, а друг о друге), в стремление к предельному обострению любого конфликта с установкой на блокирование диалога с противостоящей стороной в любых его формах. Любые компромиссы представляются нетерпимыми и постыдными, а правовые и моральные нормы разрешения и урегулирования конфликтов отрицаются при оценке поведения «своих» по отношению к противнику, которому приписываются все мыслимые и немыслимые злодеяния в сочетании с непременной профанацией другой стороны конфликта. Это, по мысли культуролога Игоря Яковенко, «стилистика скандала на одесском Привозе со специфически базарным криком, задиранием подола и плевками в лицо», маркирующая неприятие альтернативной мировоззренческой позиции.

Разумеется, было бы непростительной самонадеянностью безапелляционно требовать от акторов российской политики понимания таких инструментальных возможностей адекватного разрешения политических конфликтов, как, например, честность. Напротив, как писал Луман, используются все возможности «отрицания и сокрытия конфликта

1 Блауг М. Методология экономической науки, или как экономисты объясняют. - М.: НП «Журнал Вопросы экономики»,

2004.

ложью, обманом, ложными символами»1. И здесь нет ничего нового - но (!) современная модель искусства улаживания конфликтов строится на гештальте, говоря словами Сократа, понимания и ограничения лжи и криводушия в политике. Наиболее заметным проявлением такого формата отношений является технологичное и компромиссное вскрытие глубоких сущностных проблем, при котором имманентным качеством политической культуры является перевод ранее скрытых конфликтов в открытое публичное пространство, их обнажение. В такой конфликтной модели общества восприятие конфликта - это не ужас перед вскрытием пережатых каналов коммуникации, когда хлынет застоявшееся содержимое, а упорядочивание коммуникативного хаоса, нацеленного на принципиально новые модели конфликтного поведения.

1 Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. - СПб.: Наука, 2007. - С. 492.

132