CC BY-NC-ND
66
Д.А. Журавлёв
КОММУНИКАЦИОННЫЙ АСПЕКТ ТЕРРОРИЗМА В ПОСТМОДЕРНИСТСКОЙ СИСТЕМЕ: ТЕАТР ТЕРРОРА И ОБЩЕСТВО СПЕКТАКЛЯ
Международный терроризм в политическом дискурсе приобрел в последнее время характер абсолютного Зла, противостоящего Добру и Порядку, а информационно-коммуникативная составляющая терроризма стала определяющей для его развития и функционирования. Оба эти рассуждения заставляют обратиться к изучению глобальной и абсолютной Системы, которая функционирует в основном в информационно-коммуникативном пространстве и являет собой бинарную (враждебную) оппозицию своему, казалось бы, непримиримому врагу - терроризму, использующему смерть в качестве абсолютного оружия. Анализ концепций: общества Спектакля (Ги Дебора), третьего порядка симулякров и символического обмена (Ж. Бодрийяра), а также Империи (М. Хардта и А. Негри) - позволяет определить взаимозависимость и взаимообусловленность существования Системы и терроризма.
Ключевые слова: Система, Спектакль, Империя, симулякр, символический обмен, смерть, терроризм.
Глобализация и терроризм: к вопросу о генетическом родстве
В начале XXI в. в условиях нарастания угрозы международного терроризма актуализировался вопрос о его взаимосвязи с процессом глобализации. Порядок глобализации выгоден международному терроризму. Размывание функций государства, установления сетевого общества и диверсификация источников власти способствуют усилению терроризма. ТНК, транснациональная мафия (в первую очередь наркомафия) и терроризм - «квазигосударственные узурпаторы прерогатив легитимной государственности»1.
© Журавлёв Д.А., 2012
Терроризм использует все достижения глобализации для, казалось бы, противостояния ей. Однако на деле получается, что терроризм и силы глобализации в противостоянии друг другу фактически стремятся к одному и тому же: к формированию глобального, взаимосвязанного сетевого мира.
Одним из ключевых процессов в глобализации является формирование глобального информационного общества. Оно не может жить без информации, которую получает через СМИ, и в этом их ключевая роль. Многими исследователями отмечается то, что информационные сети стали полем битвы и самым совершенным оружием2. Власти, как и террористы, используют СМИ для того, чтобы сформировать определенное мнение, определенное ментальное информационное поле. Как пишут исследователи, под влиянием СМИ люди становятся рекрутами массовых мобилизаций и радикальных проектов3.
Средства массовой информации (как традиционные, так и «новые») играют определяющую роль не только в производстве, но и во всех процессах современной жизни.
Подобные глобальные тенденции не могут протекать в абсолютно позитивистском ключе: западной цивилизации противостоят не-западные; имперским устремлениям США - «страны-изгои» и «террористы». Процессам глобализации по этой логике должно противостоять нечто столь же глобальное. С целью проследить взаимоотношения глобальной системы и терроризма следует рассмотреть ключевые характеристики самой системы.
Терроризм на уровне дискурса - это глобальное, всеобъемлющее, абсолютное Зло, с которым необходимо бороться. После терактов 11 сентября 2001 г. он окончательно стал воплощением абсолютного двойника Запада (в первую очередь - США). Именно «Другой» является выражением того, как «Я» мыслит о «Себе». Взяв за основу глобальность терроризма в главных его проявлениях: насилие, идеологичность (в форме веры и идеологии как таковой), коммуникативность - мы должны проанализировать, какой же должна быть эта глобальная система, которой столь глобально противостоит терроризм, ведь, как писали М. Хардт и А. Негри, «когда речь идет о власти, сопротивление первично»4.
Многие ученые выражают в своих трудах мысль о том, что терроризм для стран Запада стал заменой СССР в качестве абсолютной многофактороной угрозы. С. Вебер пишет: «В период глобализации и транснационального капитализма после окончания холодной войны потребовался новый враг, чтобы усилить роль и поддержать легитимность государств-наций, которые все более открыто зависят от транснациональных корпоративных интересов и являются агентами проведения их в жизнь»5.
Того же мнения придерживается и Д. Келлнер: «Усама Бен Ладен и "Аль-Каида" составили новое лицо "Другого", они заменили "Империю зла" СССР, которая была "Другим" во время холодной войны. Террористический "Другой", тем не менее, не соотносится с какой-то определенной страной, конкретными военными целями и силами, но он является частью невидимой империи, поддерживаемой множеством групп и государств. Аморфный террористический Враг, таким образом, позволяет борцам за Добро атаковать любую страну или группу, которые поддерживают терроризм, все более внедряя и поддерживая новую доктрину превентивных ударов и постоянной войны»6.
Особенно ярко позиционирование терроризма как конституирующего «Другого» развернулось в СМИ после терактов 11 сентября7.
Абсолютная постмодернистская система и терроризм: анализ концепций
Терроризм тесным образом увязан с процессами глобализации. Поэтому глобальный взгляд на проблему терроризма дает возможность глубже рассмотреть его природу. Абсолютизация терроризма как формы Зла позволяет нам использовать не менее глобальные концепции для обнаружения бинарной пары этому Врагу - Системы.
Обратимся к трем теоретическим конструкциям: концепции Спектакля Ги Дебора (она замечательным образом описывает коммуникационную составляющую Системы и представляет политический процесс как нагромождение спектаклей при том, что терроризм значим во многом благодаря своей коммуникационной составляющей); концепции Империи М. Хардта и А. Негри (в ней важны идеи нового понимания механизмов контроля, а также новой формы войн, выражение которой отчетливо видны в терроризме и «войне с террором») и концепции Третьего порядка симулякров вкупе с идеей символического обмена Ж. Бодрийяра (они объединяют предыдущие две и отражают более глубинные характеристики системы, такие как жизнь и смерть). Основное внимание будет уделено концепциям Ж. Бодрийяра, так как в них наиболее рельефно охарактеризована коммуникационная составляющая Системы и определяющая роль терроризма. Именно Третий порядок симу-лякров объединяет в себе и Империю, и общество Спектакля, тождественное обществу Империи. В совокупности три концепции позволяют сформировать комплексное видение глобальной Системы, которой и противостоит терроризм. Это противостояние протекает в коммуникационной сфере.
Кратко охарактеризуем значение терроризма как оппозиции Системе в каждой из трех концепций.
Спектакль является главным выражением симулятивности всех процессов в Системе, напрямую выражая ее коммуникационную составляющую.
Ги Дебор, стремясь найти истинного врага общества Спектакля, пришел к выводу, что ранее главным врагом для Спектакля был бюрократический тоталитаризм, а в настоящее время главным врагом начинают называть еще и террористические организации, хотя, отмечает автор, «можно найти бесконечное число доказательств того, что и терроризм и бюрократический тоталитаризм всегда с удовольствием помогали в развитии и подкидывали новые идеи интегрированному Спектаклю»8. В 1988 г., по мысли философа, у Спектакля не было врагов. Надо сказать, что сам Ги Дебор лишь наметил в заключительных тезисах «Общества спектакля» пути противостояния ему. Их суть состоит в осознании основных механизмов Спектакля, восприятии себя как личности в нем, обретении своей новой целостности, использовании революционного и коммунистического духа каждого для борьбы со Спектаклем. Это напоминает концепцию «множества» М. Хардта и А. Негри, впрочем, с присущими обеим работам проблемами, которые связаны с описанием конкретных путей преодоления власти абсолютных систем.
Спектакль - это идеология par excellence. Конкретное же идеологическое выражение Спектакля - демократия (в условиях интегрированного Спектакля). Как уже отмечалось выше, власть Спектакля - это власть, если и не абсолютная, то активно претендующая на абсолютность. Власть в своих проявлениях выходит на уровень идеального-недостижимого. Именно в этом причина «отсутствия» демократии в наши дни. Американцам кажется, что идеальная демократия только у них, все остальные считают, что где угодно, только не в США. Как пишет Ги Дебор: «Такая идеальная демократия конструирует для собственных нужд непримиримого врага - терроризм. Она желает, чтобы о ней судили по ее врагам, а не по достижениям. История терроризма написана самим государством и поэтому крайне познавательна. Зрители, конечно же, не должны знать всю правду о терроризме, однако обязаны обладать некоторыми познаниями, чтобы их легко можно было убедить в том, что, по сравнению с терроризмом, все остальное является более приемлемым или, в любом случае, более рациональным и демократичным»9.
Империя представляет собой новую гибридную сетевую форму управления, предполагающую одновременное действие механизмов включения и разделения. Специфический механизм контроля реализуется посредством следования идее всеобщего блага в сово-
купности с политикой имперского расизма. Империя существует как кризис, в том смысле, что только в преодолении кризиса она может конституироваться, а общество Спектакля - это общество Империи10.
Для легитимации имперского насилия, как отмечают М. Хардт и А. Негри, необходимы постоянное присутствие врага и угроза беспорядков11. Необходима атмосфера страха для передачи его по каналам коммуникации.
В нынешнюю эпоху война стала «упорядочивающей силой»12. Она превратилась в тотальную в том смысле, что пронизала все сферы жизни. Империя ведет постоянные войны (войны нового формата, о чем будет сказано ниже) под лозунгами универсализации и безопасности, ибо эти войны только и составляют ее реальное воплощение. Она не может полностью существовать в мире гиперреального, а ее попытки конституироваться приводят к тому, что начинается «вечная война ради вечного мира»13.
По каналам коммуникации общества Спектакля, являющегося составной частью Империи, передается страх войны. Война пронизывает все сферы общества и, по наблюдению М. Хардта и А. Негри, «превращается в устойчивую форму общественных отношений»14.
Именно она определяет основу политической системы, являясь одним из самых серьезных кризисов (а Империи они необходимы постоянно). Именно поэтому, как пишут М. Хардт и А. Негри, «Империя обращается к войне, чтобы заслужить легитимацию»15.
Функции войны изменились в наше время, ныне она несет с собой не только разрушение. Функция подавления в определении российского политолога Вл. Иноземцева выглядит следующим образом: «Состояние всеобщей и всепроникающей войны, которая маскируется сегодня риторикой борьбы с терроризмом и обеспечения безопасности, а на деле представляет собой изощренную систему способов подавления жизненной воли широких народных масс»16. Но вместе с функцией подавления и разрушения, имперской войне приходится играть и созидательную роль. Авторы «Множества» отмечают: «Имперской войне предстоит решить задачу формирования глобальной политической среды и тем самым выступить в качестве формы биовласти в позитивном, продуктивном смысле»17. Война становится видом биополитического производства, основной его детерминантой. Именно дискурс войны в основном циркулирует по коммуникационным сетям, вызывая к жизни новые формы общественных отношений, новые тенденции политического процесса. «Борьба, - пишут М. Хардт и А. Негри, - происходит в сфере биополитики - другими словами, непосредственно создает новые субъекты и формы жизни»18. В итоге Империя создает скорее
форму послежития, отложенной смерти. Суть противостояния Империи состоит, в том числе, и во внедрении смерти.
В общих чертах новая форма войны может быть описана следующим образом: «Во-первых, в новых условиях война с внешним противником сливается с борьбой с внутренними врагами, а потому существовавшие и прежде возможности ограничения свобод ввиду внешней угрозы становятся гораздо более широкими. Во-вторых, враг в этих войнах становится если и не невидимым, то весьма смутным»19.
Изменившийся характер войны вызвал изменение в риторике господствующего класса, а именно, замечают М. Хардт и А. Негри, «переход в политике от "обороны" к "безопасности"»20. Оборона -это борьба на границах (вечно расширяющихся границах) против внешних вторжений. Однако в Империи, по сути, все границы являются внутренними. Они образуются в результате различных процессов, зачастую продуцируются самой Империей. Борьба с внутренним врагом - это идея безопасности. Но Империя сама по себе является аморфной структурой с нечетким делением на внутреннее и внешнее, и Спектакль смешивает внешнее и внутреннее до неузнаваемости. М. Хардт и А. Негри так определяют характеристики безопасности: «Безопасность требует активного и постоянного формирования внешней среды с помощью военных и/или полицейских акций»21. В свою очередь, «спектакль терроризма, - по словам А. Жиру, - узаконивает взаимосвязь между терроризмом и безопасностью»22.
Для особого типа войны, видимо, и враги должны быть особыми. Это и в самом деле так. По мнению М. Хардта и А. Негри, «в качестве врагов выступают абстрактные понятия»23. Абстрактное понятие вечно. Оно всегда может служить источником кризиса и его преодоления, а борьба с ним представляет широкое поле для развертывания дискурса борьбы.
Чем более высок уровень абстрактности понятия, тем на более символическом уровне происходит борьба с ним. Абстрактное понятие и дискурс о нем в высшем своем развитии есть идеология. Таким образом, резюмируют М. Хардт и А. Негри: «Враги, которым сегодня противостоит Империя, представляют собой скорее идеологическую, нежели военную угрозу»24.
Однако с идеологией можно бороться лишь при помощи идеологии. Но никакой политический или коммуникационный процесс не может выйти за рамки Спектакля. В итоге мы наблюдаем спектакль борьбы идеологий. Враг становится идеологическим, символическим. «Такой враг на деле не просто неуловим. Это совершенная абстракция, - пишут М. Хардт и А. Негри. Отдельных лиц, послу-
живших целью (например, Бен Ладен, Хусейн и т. п.), "надувают" до фигур невероятной величины, чтобы они служили олицетворением более общей угрозы и создавали видимость традиционных, реальных объектов военного противодействия»25.
Налицо две взаимосвязанные тенденции: «Сегодня враг, как и сама война, одновременно банализируется (низводится до уровня объекта обычных полицейских репрессивных мер) и абсолютизируется (как Враг, абсолютная угроза моральному порядку)»26. Ба-нализация врага до уровня субъекта полицейских операций требует конкретики, в то время как идеологическое противостояние - абстрактных информационных битв (неважно, что лишь разыгрываемых). Именно поэтому с помощью идеологии и происходит «надувание» обычных фигур, являющихся объектами полицейских операций до степени Абсолютной угрозы. Однако подходящих фигур становится все меньше. М. Хардт и А. Негри отмечают: «В наши дни американским идеологам все сложнее назвать одного, главного врага; скорее, кажется, что многочисленные и неуловимые враги находятся повсюду»27. Неуловимые представители Главного Врага - терроризма и в самом деле вездесущи. Но вот фигура лидера... Не придем ли мы к ситуации, когда Империя начнет «пиарить» и «раскручивать» отдельных террористов, чтобы привнести хоть какую-то конкретику и персонализацию Зла в свою войну? Ведь, в самом деле, М. Хардт заметил в своем интервью: «Сейчас враг даже не может быть определен в терминах идеологии или концепции»28.
Враг необходим постоянно, поэтому необходимо его воспроизведение. С учетом всего вышесказанного, это воспроизведение должно быть символическим. По мысли М. Хардта и А. Негри, этим занимаются «странствующие ордена Империи - НПО». Именно поиск и символическое воспроизведение врага должно предварять введение чрезвычайного положения и вмешательства29.
Если Спектакль является ключевой характеристикой коммуникационной составляющей Системы, а Империя - ее внешним выражением, то Третий порядок симулякров - это самая суть системы, ее фундаментальные характеристики, базовые стратегии развития и функционирования.
Третий порядок симулякров важен тем, что власть его строится на блокировании символического обмена - то есть обратимости символических даров. Именно вытеснение смерти (главного из них) - это условие поддержания власти Системы. Она осуществляет контроль за процессами жизни и смерти, поскольку является абсолютной. Форма послежития (отложенной смерти), выразившаяся в биовласти (некровласти) и проистекающая из блокирования символического обмена жизни и смерти, является доминирующей в Системе30.
Следуя нашей логике, война с терроризмом, проводимая США, делает Афганистан и Ирак самыми «живыми» местами на Земле. Именно там постоянные цепи терактов проводят смерть в наиболее сконцентрированной форме. Именно этот факт воспроизводит категорию пространства в ситуации атерриториальности (внетерри-ториальности) Империи.
Здесь вновь проявляется двойственная природа Системы - признавая локальность места проведения операции, она так же яростно провозглашает атерриториальность войны. «Короче говоря, - замечает Ж. Бодрийяр, - эта война подобно войне в Заливе, не является событием, или вернее, она - событие, которое не имеет места»31.
Многие разговоры о возвращении современности в наш постмодернистский мир ставят во главу угла именно эту локализацию: абстрактный враг обрел четкие границы, где его можно победить. Сообщения о терактах приходят из многих регионов мира, в первую очередь, из Ирака.
Однако согласие Империи-Системы провозгласить эту локальность ключевым явлением, тут же ставит ее на край гибели. Вся ее алокальность и исключительная позитивность разрушаются структурами эпохи модерна. Операция во имя всеобщего блага превращается в обычную войну. А для Системы нет ничего хуже, чем признать это. Для того и существует уровень глобальной имперской риторики, вводящий локализацию конкретных действий при глобальности и нелокализуемости самого противостояния. Однако, вслед за Ж. Бодрийяром, можно заключить, что «ставка [в этой войне - Д. Ж.] искусственная, война [происходит в - Д. Ж.] "нигде". Война как продолжение политики, которой нет»32.
Это самое «везде», этот дискурс глобализации и глобальности как раз и говорит в самой превосходной степени об исчезновении категории пространства. Двойственная природа Системы, по мнению Ж. Бодрийяра, проявляется в том, что мир, который сопротивляется этой глобальной и универсальной идее, должен противопоставить ей нечто не менее глобальное и универсальное.
С одной стороны противопоставление западной либеральной глобализации - это исламистский фундаментализм. Однако в данном случае речь идет о противопоставлении в рамках Системы. Это, упрощенно говоря, противостояние симулякров второго рода.
Система (третий порядок симулякров), вызвав два этих симу-лякра второго порядка, пытается в их оппозиционности обрести бинарность. Причем важно отметить, что либеральная глобализация - это «идейный предок» самой Системы.
Ж. Бодрийяр отмечает: «В той же степени, как идея свободы, еще новая и современная, уже стирается в сознании и нравах, в той же
степени становится очевидным, что идея либеральной глобализации пытается реализоваться совершенно противоположным образом: в форме полицейской глобализации, тотального контроля и страха за безопасность. Регуляция приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому»33.
В то же время данное противопоставление очень быстро нивелируется, так как Системе необходимо все более универсализировать мир. Жесткая оппозиционность симулякров второго рода - религиозного фундаментализма и либеральной глобализации - постепенно стирается, в рамках Системы третьего порядка они все более начинают походить друг на друга. Идея противостояния в итоге обесценивается, поскольку не может быть противостояния в рамках абсолютно позитивной Системы.
Прямое столкновение настолько проблематично, замечает Ж. Бо-дрийяр, что требуется время от времени «спасать» саму идею войны с помощью театральных постановок вроде войны в Заливе или сегодняшней - в Афганистане34. Это полностью увязывается с новым пониманием имперской войны, которое мы рассмотрели выше.
Именно поэтому религиозному фундаментализму и приписан терроризм, и именно поэтому он используется религиозными фундаменталистами. Смерть не может быть «приписана» Системой своему отражению.
Система проявляется через симулякры, представляющие собой коммуникацию, абсолютно лишенную связи с реальностью. Таким образом, коммуникация превращается в определяющий компонент Системы и приобретает специфические черты; в свою очередь, Система начинает существовать во многом как дискурс, как коммуникация.
Будучи системой абсолютной (всеобъемлющей, не допускающей альтернатив и контролирующей ключевые категория бытия, в том числе жизнь и смерть), она не может полностью воплотиться в реальности (полное воплощение будет означать ее крах как таковой). Отсюда ее коммуникационная доминанта и постоянный поиск кризисных ситуаций, в которых она может себя проявить. Система для поддержания своего существования постоянно продуцирует кризис и ведет войны новых форм. Именно в них отдельные части Империи обретают возможность проявить свою имперскую сущность и воплотить Систему. Вместе с тем эти войны являются результатом логики появления и развития самой Системы. «Но не было ни одного символического события мирового значения, причем не только ставшего известным всем, но такого события, которое обрекло бы на неудачу саму глобализацию»35, - пишет об этой ситуации Ж. Бодрийяр.
Представленные тезисы позволили выявить ключевые характеристики абсолютного врага Системы - терроризма. Именно его связь со смертью (как подрывающей биовласть и потребление, а также восстанавливающей символический обмен) и коммуникационная составляющая делают терроризм абсолютным, но вместе с тем необходимым для Системы врагом.
Театр террора и общество Спектакля
Система коммуникационна по своей природе и все в ней ком-муницируемо. Именно коммуникационный аспект в терроризме, собственно, и делает терроризм терроризмом. Вследствие этого, как отмечает Ж. Бодрийяр, «не столь интересен рост самого вредительства, терроризма и бандитизма, сколько тот факт, что все происходящее интерпретируют в этом смысле»36.
Как раз средства массовой информации превращают терроризм в столь смертоносное явление, ведь они распространяют весть и в значительной мере сами этой вестью становятся.
Жан Бодрийяр пишет: «Все эти вирусные, чарующие, индифферентные формы [терроризм, маскарад, рак] приумножены вирулентностью изображений, ибо все современные средства массовой информации сами обладают вирусной силой и их вирулентность заразительна»37.
По каналам коммуникации сейчас в основном передается страх, но также и сообщения о смерти. Ибо только она ужасает людей настолько, чтобы согласиться на господство Системы, которая снова и снова делает изгнание смерти (улучшение жизни, а точнее, после-жизни) главным лозунгом в симулятивной политической игре.
По словам Ж. Бодрийяра, «терроризм подобен автоматическому письму, которое подпитывается невольным участием СМИ»38. Вольность или невольность соучастия терроризма и СМИ в производстве театра террора были рассмотрены выше. Сейчас же необходимо указать на коммуникационный аспект терроризма как на главный. Именно это сообщение, которое терроризм передает - а в данном случае речь идет о смерти - делает его самым эффективным оружием против Системы, но вместе с тем подчиняет себя ее логике.
Споры о том, что было первичным: коммуникационный аспект терроризма или средства коммуникации, передающие сообщение, бесполезны в настоящее время.
Ж. Бодрийяр считает, что в настоящее время первично средство сообщения, буквально «ищущее» новости. «Повсюду можно наблю-
дать прецессию средств массовой информации в отношении террористического насилия. До такой степени, что лучше не находиться в общественном месте, где работает телевидение, в силу высокой вероятности насильственного события, которое оно индуцирует своим присутствием»39, - заключает он. Это в полной мере соотносится с уровнем развития СМИ на современном этапе. Следуя логике Ж. Бодрийяра, событие начинает происходить только тогда, когда прибывают СМИ, поскольку без их участия событие практически бессмысленно. Подобная логика характерна и для терроризма.
И хотя Жан Бодрийяр считает, что терроризм противопоставляет симулятивности Системы реальность смерти («тактика террористической модели предполагает создание реальности в избытке и рассчитывает вызвать с помощью этого избытка крушение Систе-мы»40), мы можем со всей определенностью поместить терроризм и Систему в одну сетку координат.
Терроризм необходимым образом несет в себе заряд смерти. Именно он делает его столь волнующим для людей. Однако для собственной безопасности Система через каналы коммуникации «переэкспонирует» событие, удаляя из него излишний налет смерти. Терроризм становится тем «боевиком в вечерних новостях», который потребляла вся Америка и на который она не обращала внимания до конца 1990-х годов.
Картинка пожирает событие в том смысле, что она выделяет его из среды других событий и готовит к потреблению. Таким образом, событию не только придается новое значение, но оно теперь воспринимается и как событие-образ41.
Одним словом, теракт - это не конкретные действия террористов, а лишь то, как их изображают. Как пишет Ж. Бодрийяр: «Реальность и фикция неотличимы, и когда мы восхищаемся терактом, нас, прежде всего, привлекает образ (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, "гибельный восторг", остаются в большой степени воображаемыми)»42.
Насилие, которое несет террор, глубоко символично и коммуникационно. «Речь, - по мнению Ж. Бодрийяра, - идет о воскрешении некогда отмершей формы насилия. Устаревшее насилие является одновременно и более изощренным, и более жертвенным. Наше насилие, порожденное нашей сверхсовременностью, это террор. Это подобие насилия: оно возникает скорее от экрана, чем от страсти, оно той же природы, что и изображение»43.
Андрэ Глюксманн замечает: «Воскрешать мертвых, хоть на видеокартинке, чтобы казнить их снова, - этот позыв по ту сторону войны, продолжающий ее в бесконечность за пределами жизни, -вот ненависть в чистом виде»44.
Смерть, таким образом, во многом становится символической. Смерть во время теракта в любом случае жертвенна - к ней применяются категории жертвы, козла отпущения, категории мортифика-ции и виктимажа.
Рассуждая вместе с Жаном Бодрийяром о том, что спектакль терроризма требует зрелищного терроризма, мы приходим к тому же самому выводу, что Системе нужен спектакль смерти. С одной стороны, зрелищность является ее modus vivendi, с другой - Спектакль дает возможность разыграть бинарно оппозиционный Системе спектакль. Зрелище борьбы с терроризмом не менее увлекательно, чем зрелище самого терроризма. С точки зрения Бодрийяра, это свидетельствует о том, что «жестокость терроризма, следовательно, не в возвращении "пламени реальности", не в новом обретении истории. Эта жестокость не "реальна". Она тем хуже, что является символической»45.
Отмеченный выше символизм терроризма и делает его комму-ницируемым. Именно он, составляя основу его коммуникационного аспекта, превращает его в столь удобную для СМИ новость.
Наш анализ мы начали с заявления о противостоянии абсолютного Врага (терроризма) и абсолютной Системы. Абсолютная Система выражает в себе постмодернистское состояние общества, а по словам О.А. Воркуновой и Д. Хованессяна: «Мифополитика, которая базируется на международном терроризме как на феномене, в большей степени, чем как на определенной форме международной организации, является социальным радикализмом/восстанием, которое имеет связь со многими идеологическими основаниями постмодернистского общества»46.
Вместе с тем мы отметили отсутствие внешнего измерения у абсолютной Системы, что превращает этого Врага в чисто внутреннего. Сейчас же мы пойдем дальше в нашем анализе и рассмотрим терроризм как неотъемлемую характеристику Системы.
Терроризм в дискурсах Системы (они же - метанарративы Империи) - понятие мифическое. А «миф, - как пишет Ж. Бодрий-яр, - нечто рассказывает - не столько своим содержанием, сколько формой своего дискурса»47. Именно форма дискурса указывает нам на то, как следует говорить о терроризме - а точнее именно мифоло-гичность дискурса приводит и к «терминологическому нейтралитету», и к диаметрально противоположным интерпретациям событий. Мифологизм терроризма, т. е. его имманентность самой Системе, подтверждает сам факт его существования. Но что это за явление и как о нем говорить, мы уже забыли.
Именно «борьба с терроризмом» в настоящее время является одним из немногих факторов, удерживающих современный ли-
берально-демократический строй от постепенного скатывания в кризис. Именно террор и борьба с ним чудодейственным образом приковывают внимание простых людей и позволяют проводить «хозяевам Спектакля» любую необходимую им политику. Борьба с терроризмом уже давно превратилась, в основном, в борьбу с образом этого терроризма, который создают СМИ.
Государства очень часто использовали террористов для своих целей. По мнению многих ведущих мировых политиков и СМИ, именно угроза правам и свободам, исходящая от терроризма, заставляет людей отказываться от своих прав и ограничивать свои свободы. Властям, хозяевам Спектакля, необходим контроль над своими подчиненными, а терроризм, правильным образом освещенный в СМИ, является сильным средством мобилизации масс. «Зачастую власть защищается посредством инсценировки ложных атак, направленных, на первый взгляд, против самой власти, однако уже по тому, с каким рвением и полнотой данные атаки освещают СМИ, можно догадаться об их истинном заказчике», - описывает данную ситуацию Ги Дебор48.
С конца 1960-х годов теракты постепенно превращаются в театральные постановки на сцене общества Спектакля. Вот как описывает Ги Дебор ситуацию, связанную с захватом бывшего премьер-министра Италии Альдо Моро: «Это было похоже на мифологическую оперу, поставленную с техническим размахом, где герои-террористы превращались то в лис, чтобы поймать свою добычу, то во львов, чтобы никого не бояться, пока жертва находится у них в лапах, то в баранов, чтобы все это не причинило ни малейшего вреда режиму, с которым им предстоит померяться силами»49.
Террористический акт, по мнению Р. Вахитова, можно рассматривать как текст, в том смысле, что все ныне дискурсивно, поскольку все ныне - спектакль. Внутреннее единство системы и терроризма проявляется и на этом уровне. Как пишет исследователь, «на деле террористы могли иметь в виду что угодно, но при этом они обращаются к западному, буржуазному миру и для того, чтобы быть услышанными этим самым миром, они вынуждены "говорить" на его "языке культуры", использовать коды его идеологического дис-курса»50. Таким образом, оппозиционность терроризма и системы не может существовать. В эпоху абсолютных систем не может быть внесистемного как явления.
Само действие становится, по сути, не важным. Важным становится только интерпретация. Неважно, что и как сделали террористы, «важно, как весь теракт будет преподнесен Спектаклем, переинтерпретирован в культурных кодах Спектакля, воспринят человеком Спектакля»51.
Р. Вахитов заключает: «Террорист является персонажем уже предусмотренным Спектаклем и экзистенциальная трагедия террориста - не как фикции, а как человека - заключается в том, что его протест, будучи переведенным на язык Спектакля, становится апологией Спектакля. Победить терроризм - означает разрушить капитализм как культурную реальность или как дискурс»52.
Этот вывод чрезвычайно важен, ибо он имеет отношение к выявлению дискурсивной природы Системы. И именно это балансирование на грани «выживание Системы - терроризм - борьба с терроризмом» и конституирует ее.
Но если терроризм - необходимое явление в Системе и, неся с собой смерть, он вызывает Систему к жизни, то механизмы воздействия терроризма на общество должны быть «системными». Без этого не удастся достичь той необходимой губительной силы, которая производит движение Системы (неважно, в форме реального существования или симулятивной псевдожизни).
Спектакль терроризма, по словам Ж. Бодрийяра, является зримым выражением данного глубинного процесса: «страстная, жертвенная смерть открыто приемлет и зрелище созерцательности смерти: чужую смерть здесь смакуют на расстоянии, как спектакль»53.
Но, кроме того, как отмечает Ж. Бодрийяр: «Терроризм связан и с другой разновидностью логики - с инициативой перемены ролей. Он позволяет зрителям творить под взором средств массовой информации собственный спектакль»54.
Спектакль терроризма, разыгрываемый с помощью СМИ, вызывает аллюзии в сознании каждого человека. Однако цель Системы, стремящейся к полному контролю, состоит в том, чтобы эти аллюзии, с одной стороны, были лояльны Системе, с другой, чтобы они были достаточно индивидуальны, чтобы играть на мельчайших различиях в них.
При настоящем состоянии вещей простая зрительская инертность уже нежелательна. Отмеченная Н. Луманом «нереальная "реальность масс-медиа"»55 нужна была Системе во время своего становления. Инертный зритель-потребитель был фундаментом построения Системы. Однако когда Система достигла высшего уровня развития, от зрителя требуется включение, т. е. участие в Спектакле гораздо более активное, чем просто принятие его правил. «Парадоксально, - отмечает Ж. Бодрийяр, - но именно в спектаклях такого рода как бы сама по себе материализуется современная гиперсоциальность, которой свойственно принимать участие в чем-либо»56.
Симулятивность действия в Спектакле отражает состояние вещей, при котором допущение возобновления реальности в виде
символического обмена противоречит логике самосохранения Системы. И вместе с тем симуляция остается единственным спасением для Системы.
Бодрийяр пишет, что террористы доводят степень участия (и себя, и зрителя) до трагической крайности и «в то же время осуществляют шантаж в отношении насилия и устранения. И то, что нас завораживает в этих действиях вопреки всей нравственной реакции на происходящее, - это доведенная до высшей точки актуальность данной модели, тот факт, что она отражает, словно зеркало, наше собственное исчезновение в качестве политического общества, что, безусловно, пытаются скрыть политические псевдособытия»57.
Именно смерть, транслируемая СМИ посредством терроризма, сама коммуникационная природа терроризма, вновь социализируют массы, поднимая их для этого до уровня общества. Конец социального привел к концу социума. Однако некая общественность необходима, поскольку полная фрагментация приведет к исчезновению власти как таковой.
Ж. Бодрийяр резюмирует свои рассуждения следующим образом: «Может быть, это средства массовой информации недостойно эксплуатируют смерть? Нет, они всего лишь обыгрывают тот факт, что непосредственной, прямой и безрасчетной значимостью для нас обладают только те события, в которых так или иначе замешана смерть. В этом смысле самые недостойные масс-медиа - одновременно и самые объективные. Здесь опять-таки легковесна и лишена интереса интерпретация в понятиях вытесненных индивидуальных влечений, бессознательного садизма и т. д. - ведь страсть-то эта коллективная. Насильственно-катастрофическая смерть не удовлетворяет собой чье-то мелкое индивидуальное бессознательное, бессовестно манипулируемое средствами массовой информации (таково вторичное и, стало быть, морально искаженное представление), - она оттого так сильно и глубоко потрясает, что вовлекает в игру группу как таковую, с ее страстным интересом к самой себе, давая ей чувство какого-то преображения или искупления»58.
Таким образом, возвращение смерти означает возвращение группового самоощущения, идентичности, казалось бы, утраченной как результат постепенной универсализации. Причем эта идентичность не есть та фрагментарная идентичность, которая свойственна отдельным группам и развивается под эгидой универ-сализаторской миссии Империи. И совсем не та, которая приводит к имперскому расизму.
Идентичность, транслируемая смертью, возвращает общество к состоянию идентичности модерна. Однако симулятивность власти и вообще всех процессов, после первого «отброса» людей назад в
общество, с помощью коммуникации начинает вновь «замыливать» этот просвет - обретая таким образом смысл существования.
В принципе любая катастрофа, особенно связанная со смертью, ставит нелегкую задачу по производству подходящего дискурса для Системы. И сложность не только в том, что, например, террористов надо изобразить «плохими парнями», а виновником глобального потепления сделать Саддама Хусейна, а в том, что сама коммуникационная природа Системы, практически достигшая совершенства, непроизвольно продуцирует столько коммуникаций и интерпретаций, что Система теряет способность ориентироваться в них.
Множество локальных дискурсов терроризма и катастроф просто необходимы для Системы. Иначе исчезает необходимость глобального дискурса - такого, например, как «Война с террором».
В дискурсах катастроф Система пытается отсрочить свою собственную катастрофу. Как писал Ж. Бодрийяр, «эти внезапные вихри, которые мы называем катастрофами, есть то, что предохраняет нас от катастрофы»59.
Но кроме этого Система заставляет работать на себя посредством Спектакля даже катастрофы, превращая их в «саморекламу капитализма, в мифы, извлекая из них прибыль»60.
Именно СМИ с их тягой к сенсационности сформировали особый апокалиптический язык сообщений о катастрофах. Выговаривая этот Апокалипсис при каждом удобном случае, западные СМИ неосознанно стремятся еще раз дискурсивно обезопасить Систему. В то же время их цель - еще раз объединить людей в этом вербальном противопоставлении Апокалипсису.
Ж. Бодрийяр пишет: «Мы испорчены так называемыми судьбоносными событиями, событиями сверхзначимыми, этим видом неуместного межконтинентального неистовства, которое затрагивает не отдельные личности, институты, государства, а целые поперечные структуры: секс, деньги, информацию, коммуникации»61. Только дискурс Системного Апокалипсиса может создать иллюзию движения и мобилизацию населения в поддержку имперскому позитивизму Системы.
Мегаспектакль 9/11
С учетом вышесказанного попытаемся интерпретировать значение терактов 11 сентября 2001 г. «В случае с терактами в нью-йоркском Торговом центре, - рассуждает Ж. Бодрийяр, - мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей "матерью" событий, событием
в чистом виде, которое концентрирует в себе все другие события, которые никогда еще не происходили»62.
Вместе с тем «матерь всех событий», на наш взгляд, не знаменует собой «коллапс Западного глобального капитала»63, как считает Жан Бодрийяр. Капитал невозможно уничтожить, поскольку ему нет альтернативы. Однако теракты 9/11 были в своем роде коллапсом Американской империи - в том смысле, что США, как лидеры и наиболее полное воплощение Империи, оказались вынуждены окончательно отказаться от своей национальности и проникнуться имперскостью. Напрашивается вывод, что Американской империи уже нет, есть лишь глобальная Империя, именно теперь окончательно оформившаяся, поскольку ее ведущая часть оказалась встроенной в глобальный имперский механизм.
Жан Бодрийяр видит в двух башнях Всемирного торгового центра (ВТЦ), которые «любуются только друг другом», высший символ бинарности Системы. Но на самом деле бинарной она стала только тогда, когда в обе башни врезались самолеты 11 сентября 2001 г. Тогда, с одной стороны, терроризм был открыто вызван к жизни, а с другой - сам во весь голос заявил о себе как о бинарной паре Империи. До этого события Империя пыталась обрести устойчивую бинарность внутри самой себя. А теперь стало ясно генетическое родство Империи и терроризма. Пока существует Империя, есть нужда в терроризме, пока есть терроризм, существует и Империя. Пусть на уровне голых кодов, концептов, но и терроризм, и Империя неотрывно следовали друг за другом на всем протяжении истории.
Теракты 11 сентября (несмотря на дискурс об их внесистемно-сти) полностью укладываются в логику Системы. Спектакль, разыгранный террористами, оказал гораздо более сильное воздействие, чем собственно сам факт физического урона. «Теракты 9/11 были разыграны как смертельная драма в прямом эфире <...> а спектакль террора транслировался на всю глобальную деревню (в терминах М. Маклюэна)»64.
Вместе с тем, реакция на теракты должна была стремиться к выражениию в более понятных терминах. С обеих сторон активно эксплуатируется идея столкновения цивилизаций (которые мы смело можем назвать симулякрами второго порядка). Со стороны террористов, как отмечает Келлнер, «медиа-спектакли 9/11 имели своей целью запугать США, атаковать символические цели и развернуть спектакль Джихада против Запада»65.
С другой стороны, как отмечает он же: «Медийный мейнстрим в США активно эксплуатировал модель "столкновения цивилизаций", устанавливал бинарный дуализм между исламским терроризмом и цивилизацией»66.
С этой точкой зрения согласен и А. Жиру, который пишет, что «спектакль терроризма используется правительствами наподобие восхваления президентом США Джорджем Бушем-мл. "шока и трепета" как формы зрелищного насилия и становится первейшим средством вовлечения населения в расистские фантазии империи и иллюзию американского триумфализма, облаченного в форму победы цивилизации над варварством»67.
Вместе с тем абсолютное событие (такое как 9/11) точно так же становится абсолютно невероятным, но в то же время в него приходится поверить. Возникла парадоксальная ситуация, так как присущая средствам массовой информации зрелищная природа сыграла с ними злую шутку. Людей приходилось буквально убеждать в том, что событие произошло, ибо экранность новостей создавала иллюзию нереальности. Первая реакция многих людей на картинку терактов в ВТЦ: «Этого просто не может быть». И не только, потому что оказалось сложно вообразить теракт подобного масштаба, но и потому, что это было на экране телевизора, в новостях, в СМИ. Вот почему данное событие и не воспринималось вначале как реальное. Мой вывод созвучен с мыслями Р. Кирни, а также Я. МакДональна и Р. Лоуренс. Исследователь Р. Кирни пишет о том, что «акт террора, связанный с башнями-близнецами был столь ужасен, что нам было необходимо надеть на него своего рода маску»68. А Я. МакДональд и Р. Лоуренс замечают, что «телевизионное освещении событий 11 сентября продемонстрировало постоянную необходимость к "обудничиванию неожиданного" новостными организациями»69.
В этом, как представляется, заключается двойственность опыта американцев (а благодаря СМИ и всего мира), приобретенного во время терактов 9/11. С одной стороны, по словам Д. Келлнера, «освещение в прямом эфире привнесло драматический эффект присутствия в спектакль 11 сентября»70, так как американцы, замечает Р. Кирни, «виртуально присутствовали на месте теракта»71. В этом я усматриваю знак того, что смерть в действительности прорвала ткань гиперреальности и вдохнула реальность в мир Спектакля. С другой стороны, по наблюдению Р. Кирни «опыт заключался в том, что они [американцы] в реальности отсутствовали на самой сцене теракта»72. А это, по моему мнению, свидетельствует о нейтрализующей роли СМИ - теракт, транслируемый по каналам коммуникации, быстро был поглощен Спектаклем.
Теракт, на мой взгляд, вообще есть полное и окончательное выражение системы: он конечен вследствие заряда смерти, но, вместе с тем, он не может подорвать систему, ибо театр террора рассчитан на общество Спектакля.
Кроме того, рассмотренное событие абсолютно, поскольку речь идет о глобальном акте терроризма, о глобальном проявлении необходимого производства дуальности. «То, что мы словно бы видели во сне это событие, - пишет Ж. Бодрийяр, - что весь мир словно бы грезил им, - оттого, что никто не может не мечтать о разрушении могущества, ставшего до такой степени гегемонным»73.
В глобальном акте нуждалась не только Система, но и люди. Система, ибо в своем развитии она опиралась на спираль насилия, и теракты 9/11 стали всего лишь очередным ее витком. Люди, ибо их все более и более засасывало в болото послежития, ибо ими все более и более ощущалась необходимость встряски. «В пределе они это сделали, но мы этого хотели»74, - резюмирует Ж. Бодрийяр.
Нельзя не согласиться с мнением Михаила Рыклина, который, проанализировав мнения Жака Дерриды, Жана Бодрийяра, Поля Вирилио, Славоя Жижека, Сюзан Бак-Морс и Бориса Гройса, пришел к выводу: «Все философы оказались едины в том, что террор не только не является внешним стремительно глобализирующемуся миру, но составляет его интегральную часть, является его продуктом. <...> То, что господствующей системой определяется как террор и с необходимостью овнешняется в образе врага, представляет собой ее же собственную сущность»75. С наибольшей полнотой это проявилось именно после терактов 9/11. Однако глубинная логика ситуации была ясна и раньше.
В итоге помимо категории места, исчезла и категория времени. Все теперь - лишь аллюзии «золотого века». Исчезла и категория человека. Ее заменил участник биополитического потребления. Исчезло и само понятие смерти и жизни, как отмечает Ж. Бодрийяр.
И все, что исчезло, в ярком, но скоротечном акте возвращает терроризм. В этом и есть тот самый элемент реальности, который он привносит в наш гиперреальный мир. И именно поэтому слишком реальный теракт не мог быть потреблен никак иначе кроме как в форме «воображаемой идиомы»76.
Выводы
Анализ теорий позволяет прийти к следующим выводам. Система утвердила свою власть над всем «цивилизованным» миром и теперь ей необходим внутренний враг. Этот враг должен бросать вызовы на всех уровнях. Ключевой из них - вызов смерти, т. е. та ставка, на которую Система не может ответить. Во-первых, смерть тела невозможна для Системы, поскольку весь процесс потребления, связанный с удовольствиями, коррелирует с физическим. На этом процессе
зиждется биополитическая власть Империи. Смерть тела является абсолютным злом, поэтому она и изгнана из общества. Во-вторых, на ставку смерти можно ответить только собственной смертью.
Вместе с тем Система не может существовать без терроризма, так как он единственное, что может достаточно хорошо симулировать символический обмен. Ставка смерти на миг восстанавливает ситуацию символического обмена и конституирует Систему для отражения угрозы. Терроризм, в очередной раз возвращая смерть в рамки символического обмена, грозит Системе полной аннигиляцией (ведь она держится именно на исключении смерти из жизни, на переводе всех процессов в соо1-стадию и на создании послежизни). С другой стороны, коммуникационные структуры Системы (СМИ) тут же должны нейтрализовать символический вызов и трансформировать символический обмен в обмен символами.
Империя, с одной стороны, нуждается в терроризме, чтобы покорять что-то, ибо внешних границ у нее нет, а подавление бунта, мятежа делает Империю все более реальной. Но вместе с тем символическая ставка смерти в терроризме создает угрозу гибели Империи. Таким образом, Империя конституируется в состоянии полуреальности: частично присутствуя и в реальности, и в гиперреальности. В реальности есть только базовые предпосылки для ее становления, существует вызов в виде терроризма. В гиперреальности происходит все вышеописанное: внутренние войны Империи в виде полицейских операций, дабы конституироваться затем в «реальности», а также битва на уровне символического обмена, когда Империя не может поставить на кон свою смерть, очевидно потому, что ее пока толком и не существует.
Постсовременное общество нуждается в насильственной смерти, не в том смысле, что оно хочет умирать, а в том, что оно готово воспринимать ее образ. В этом нет ничего кровожадного, здесь действует как закон компенсации (радость от того, что это произошло не со мной), так и подсознательное стремление вырваться из-под оков диктата постсовременной власти симулякров. Посредством простого созерцания насильственной смерти на экране телевизора человек добивается этой цели. Творя насильственную смерть и идя на нее, террористы, возможно, выражают протест против медленной смерти современности. Именно наступлением состояния медленной смерти можно объяснить непонятные и внезапные вспышки насилия в настоящее время, например в США. Причем насилия, ориентированного именно на смерть. Кроме того, это подсознательное желание возобновить символический обмен между жизнью и смертью, который полностью подконтролен Системе и на котором держится все ее могущество.
Расцвет исламистского терроризма в таком случае может быть рассмотрен как ответная реакция исламской цивилизации на «на-ползание» западной цивилизации симулякров, создающей угрозу восточной идентичности. В то же время именно это состояние господства симулякров третьего уровня возможно и провоцирует ситуацию, когда ответ, предлагаемый не-западными цивилизациями, несмотря на его радикализацию, начинает оперировать тем же языком (симулякров, мифов), который уже давно утвердился в странах Запада. В итоге власть симулякров, возникнув на Западе, постепенно объемлет весь мир. Сопротивление ей бесполезно, поскольку оно может быть выражено только на языке симулякров, что автоматически «подчиняет» определенную территорию их всеобщему господству.
Коммуникационная составляющая является определяющей как для современной Системы, так и для терроризма. Если первая находит свое выражение в спектаклях, в которых симулятивность подменяет реальное действие, то терроризм творит театр террора. Система и терроризм оказываются взаимозависимыми, поскольку при отсутствии общества Спектакля, появившегося как результат опутывания мира коммуникационными сетями, не возникла бы ориентация террористов на достижения современных СМИ. Театр террора и общество Спектакля возникли одновременно и являются взаимосвязанными. Именно поэтому так сложно победить терроризм. Он играет на поле Системы, он ей необходим.
Примечания
i
Зотов О.В. Глобализация и международный терроризм: генетическое родство // Терроризм - угроза человечеству в XXI веке. Сб. ст. М.: Ин-т Востоковедения РАН, Крафт+, 2003. С. 38.
Оганян Р. Театр террора. М.: Грифон, 2006. С. 331; Международный терроризм: борьба за геополитическое господство / Под ред. А.В. Возженикова. М.: Изд-во РАГС, 2005. С. 12.
См.: Международный терроризм: борьба за геополитическое господство. С. 7. Хардт М, Негри А. Множество: война и демократия в условиях империи. М.: Культурная революция, 2006. С. 88.
Weber S. War, Terrorism, and Spectacle: On towers and caves // South Atlantic Quarterly. 2002. Summer. Vol. 10. No. 3. P. 452.
KellnerD. September 11, spectacles of Terror, and media manipulations: a critique of jihadist and Bush media politics // Logos. 2003. Winter. Vol. 2. No. 1. P. 92. См.: Chermak S. Marketing Fear: Representing Terrorism After September 11 // Journal for Crime, Conflict and the Media. 2003. Vol. 1. No. 1. P. 5-22.
2
3
4
5
6
/
14
22
Дебор Г.-Э. Комментарии к «Обществу спектакля»: тезис (далее - т.) XVI. URL: http://library.sgustok.org/guy_debord_-_commentaires_sur_la_societe_du_spec-tacle.pdf (дата обращения: 08.12.2010). Там же. Т. IX.
Хардт. М, Негри А. Империя. М.: Праксис, 2004. С. 180, 300-302, 322. Хардт. М, Негри А. Множество. С. 48.
Alliez E, Negri A. Peace and War // Theory, Culture & Society. 2003. Vol. 20. No. 2. P. 111. Ibid. P. 112.
Хардт М., Негри А. Множество. С. 24.
15 Там же. С. 120.
16 ИноземцевВ.Л. Глашатаи нового мира // М. Хардт, А. Негри. Множество: война и демократия в условиях империи. М.: Культурная революция, 2006. C. X.
17 Хардт М, Негри А. Множество. С. 41.
18 Там же. С. 111.
19 Иноземцев В.Л. Указ. соч. С. XXVI-XXVII.
20 Хардт М., Негри А. Множество. С. 34-35.
21 Там же. С. 35.
Giroux H.A. Beyond the Spectacle of Terrorism: Rethinking politics in the society of the image. P. 20. URL: http://ojs.gc.cuny.edu/index.php/situations/article/view-File/153/205 (дата обращения: 08.12.2010). Хардт М., Негри А. Множество. С. 26. Там же. С. 46. Там же. С. 48-49.
Хардт М., Негри А. Империя. С. 27.
27 Там же. С. 181.
28 MorganJ. Interview with Michael Hardt // Theory, Culture & Society. 2006. Vol. 23. No. 5. P. 109.
29 Хардт М., Негри А. Империя. С. 47.
30 См.: Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет; КДУ, 2006.
31 Бодрийяр Ж. Дух терроризма [Электронный ресурс] // ИноСМИ. [М., 2001]. URL: http://www.inosmi.ru/untitled/20011106/142061.html (дата обращения: 08.12.2010).
32 Там же.
33 Там же.
34 Там же.
35 Там же.
Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 287. Он же. Прозрачность зла. М.: Добросвет; КДУ, 2006. С. 54-55. Он же. Дух терроризма. Он же. Прозрачность зла. С. 112. Он же. Дух терроризма. Там же. Там же.
26
36
43 Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 111.
44 Глюксманн А. Философия ненависти. М.: АСТ, 2006. С. 30.
45 Бодрийяр Ж. Дух терроризма.
46 Vorkunova O.A., Hohvannesian D. Terrorism: Myth Conceptions and Conceptual Inadequacies // Fighting Terrorism in the Liberal State / Ed. by S. Peleg and W. Kempf. Amsterdam; Berlin; Oxford; Tokyo; Washington: IOS Press, 2006. P. 138.
47 Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 272.
48 Дебор Г.-Э. Указ. соч. Т. XVIII.
49 Он же. Общество спектакля. М.: Логос, 2000. С. 15-16.
50 Вахитов Р. Современный террористический акт как Текст Спектакля (опыт семиотики террора) [Электронный ресурс] // Ситуация в России. [М., 2003]. URL: http://www.situation.ru/app/j_artp_12.htm (дата обращения: 08.12.2010).
51 Там же.
52 Там же.
Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 305. Он же. Прозрачность зла. С. 113.
См.: Луман Н. Реальность массмедиа. М.: Праксис, 2005. 256 с. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 113.
57 Там же. С. 117.
58 Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 292.
59 Он же. Прозрачность зла. С. 101.
60 Вахитов Р. Указ. соч.
61 Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 55.
62 Он же. Дух терроризма.
63 Kearney R. Terror, philosophy and the sublime: Some philosophical reflections on 11 September // Philosophy & Social Criticism. 2003. Vol. 29. No. 1. P. 34.
64 Kellne D. Op. cit. P. 88.
65 Ibid. P. 86.
66 Ibid. P. 89. Giroux H.A. Op. cit. P. 18. Kearney R. Op. cit. P. 30.
McDonald I., Lawrence R.G. Filling the 24x7 News Hole: Television News Coverage Following September 11 // American Behavioral Scientist. 2004. Vol. 48. No. 3. November. P. 336. Kellner D. Op. cit. P. 88. Kearney R. Op. cit. P. 41. Ibid.
Бодрийяр Ж. Дух терроризма. Там же.
Рыклин М. APOCALYPSE NOW. Философия после 11 сентября [Электронный ресурс] // Отечественные записки. 2002. № 3. URL: http://www.strana-oz. ru/?numid=4&article=225 (дата обращения: 08.12.2010). Kearney R. Op. cit. P. 42.
67
