CC BY
15
УДК 341.64
DOI: 10.12737/jflcl.2022.012
Комментарий к решению Большой палаты Европейского суда по правам человека от 15 сентября 2021 г. по запросу о вынесении консультативного заключения в соответствии со статьей 29 Конвенции о защите прав и достоинства человека в связи с применением достижений биологии и медицины
Дмитрий Иванович Дедов1, Ханлар Иршадович Гаджиев2
2Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации, Москва, Россия, [email protected], https://orcid.org/0000-0001 -6002-6075
Аннотация. Новаторская роль Конвенции о защите прав и достоинства человека в связи с применением достижений биологии и медицины (Конвенция Овьедо) является прямым следствием ее обязательного характера, что влечет принятие государствами конкретных мер, призванных интегрировать закрепленные в ней принципы в эффективные правила на национальном уровне. Несмотря на то что сфера применения Конвенции Овьедо уже, чем Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ), оба документа работают синергетически в рамках европейской системы защиты прав человека, причем Конвенция Овьедо и Дополнительные протоколы к ней должны толковаться и применяться в свете требований положений ЕКПЧ и в соответствии с тем, как их интерпретирует Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ). Именно благодаря интерпретации Судом норм Конвенции Овьедо происходит повышение порога защиты прав и расширение сферы действия Конвенции. Следуя положениям ст. 29 Конвенции Овьедо, Комитет Совета Европы по биоэтике впервые обратился в ЕСПЧ с запросом о подготовке консультативного заключения по двум вопросам, касающимся защиты прав человека и достоинства лиц с психическими расстройствами в случае принудительной госпитализации и/или лечения. Суд отклонил просьбу, указав, что, хотя он подтверждает свою юрисдикцию о даче консультативных заключений в соответствии со ст. 29 Конвенции Овьедо, поднятые вопросы не входят в его компетенцию.
Ключевые слова: права человека, достоинство, консультативное заключение, толкование, психическое расстройство, юрисдикция, принудительная госпитализация
Для цитирования. Дедов Д. И., Гаджиев Х. И. Комментарий к решению Большой палаты Европейского суда по правам человека от 15 сентября 2021 г. по запросу о вынесении консультативного заключения в соответствии со статьей 29 Конвенции о защите прав и достоинства человека в связи с применением достижений биологии и медицины // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2022. Т. 18. № 1. С. 70—79. DOI: 10.12737/jflcl.2022.012
Commentary on the Decision of the Grand Chamber of the European Court of Human Rights of September 15, 2021 on the Request for an Advisory Opinion in Accordance with Article 29 of the Convention on the Protection of Human Rights and Dignity in Connection with the Application of Advances in Biology and Medicine
Dmitry I. Dedov1, Khanlar I. Gadjiev2
institute of Legislation and Comparative Law under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russia, [email protected], https://orcid.org/0000-0001-6002-6075
Abstract. The innovative role of the Convention for the Protection of Human Rights and Dignity of the Human Being with regard to the Application of Biology and Medicine ("the Oviedo Convention") stems directly from its binding nature, which entails the adoption by States of specific measures designed to integrate the principles enshrined in the Oviedo Convection into the national legal order. Although the scope of the Oviedo Convention is narrower than the scope of the European Convention on Human Rights ("the Convention"), there is a synergy of both treaties within the framework of the European system of human rights protection. The Oviedo Convention and its Additional Protocols must be interpreted and applied in the light of the provisions of the Convention and in accordance with its interpretation by the European Court of Human Rights ("the Court"). It is thanks to the Court's interpretation of the norms of the Oviedo Convention that the threshold for the protection of rights is raised, and the scope of the Convention is expanded. Under Article 29 of the Oviedo Convention, the Committee on Bioethics asked for the first time the Court to provide an advisory opinion on two questions regarding the protection of human rights and dignity of persons with mental disorders in the face of involuntary placement and/or treatment. The Court rejected the request because, although it confirmed, generally, its jurisdiction to give advisory opinions under Article 29 of the Oviedo Convention, the questions raised did not fall within the Court's competence.
Keywords: human rights, dignity, advisory opinion, interpretation, mental disorder, jurisdiction, involuntary placement
For citation. Dedov D. I., Gadjiev Kh. I. Commentary on the Decision of the Grand Chamber of the European Court of Human Rights of September 15, 2021 on the Request for an Advisory Opinion in Accordance with Article 29 of the Convention on the Protection of Human Rights and Dignity in Connection with the Application of Advances in Biology and Medicine. Journal of Foreign Legislation and Comparative Law, 2022, vol. 18, no. 1, pp. 70—79. (In Russ.) DOI: 10.12737/jflcl.2022.012
Значение Конвенции о защите прав и достоинства человека в связи с применением достижений биологии и медицины (Конвенция Овьедо). Отдавая должное принятию Конвенции Овьедо, бывший президент Европейского суда по правам человека (далее — ЕСПЧ, Суд) Жан-Поль Коста заметил: «Мы никогда не будем превозносить в достаточной степени то серьезное достижение, которое представляет собой Конвенция Овьедо». Видимо, этим он хотел подчеркнуть ту веху, которую собой представляет Конвенция Овьедо в защите прав человека в области биоэтики и биомедицины (далее — биоправо), являющаяся самой сложной и систематической попыткой, когда-либо предпринимавшейся на транснациональном уровне, достичь с помощью юридически обязывающих инструментов, сформулированных в результате биомедицинских исследований, защиты прав человека. Инновационная роль Конвенции Овьедо в защите прав в сфере биомедицины является прямым следствием ее обязательного характера, что повлекло принятие конкретных мер со стороны государств-участников, которые призваны интегрировать закрепленные в ней принципы в действующие национальные правила. Анализируя различия между Конвенцией Овьедо и системой Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее — ЕКПЧ), становится ясным значение Конвенции Овьедо для Европейского суда по правам человека в качестве интерпретирующей поддержки в области защиты фундаментальных прав и свобод человека.
Вопрос о взаимоотношениях Суда и Конвенции Овьедо изначально был довольно сложным, что отмечали исследователи данной проблемы1. Эволюция в дискуссиях предполагала их продолжение не только в научных анализах, но и на практической основе, тем более что Суд демонстрировал это в своих подходах в динамичном и эффективном толковании норм ЕКПЧ. Действительно, в обеих конвенциях установлены лишь минимальные стандарты, и об этом часто упоминают многие эксперты. Однако государства-участники вправе повысить уровень предоставляемой защиты, заявив о более строгих гарантиях, и об этом в ст. 27 Конвенции Овьедо прямо указано. Более того, ряд положений ЕКПЧ может применяться к биоправам — прямо или косвенно. Например, право на медицинскую информацию защищено как ст. 10 Конвенции Овьедо, так и ст. 8 и 10 ЕКПЧ. Последняя может применяться в случаях дискриминации в отношении биоправ, связанных, например, с генетическим наследием человека. Точно так же методы оплодотворения с медицинской помощью не могут использоваться
1 См., например, дискуссии по данному вопросу: Pavone I. R. La Convenzione Europea sulla Biomedicina. Milano, 2009, P. 87, etc.; Life, Death and Dignity. Regulating Advance Directives in National and International Law / S. Negri (ed.). Leiden, 2011. P. 58, etc.
для выбора пола будущего ребенка, за исключением предотвращения серьезных наследственных заболеваний, связанных с полом (соответственно ст. 11 Конвенции Овьедо и ст. 14 ЕКПЧ). Изложенное косвенно подтверждает, что ряд положений ЕКПЧ может применяться к биоправам и их последствиям, хотя сама ЕКПЧ и многие другие международные договоры о правах человека исходят из необходимости предотвращать нарушения государствами основных прав в публичной сфере. Важно, что Суд на практике выработал особый интерпретационный подход к нормам Конвенции Овьедо, который только усиливал его аргументацию, делая ее более предметной, направленной на эволюцию защиты права прав человека, что видно на примерах постановлений Суда по делам, относящимся к ст. 2, 3, 8 ЕКПЧ. Тот факт, что ЕКПЧ и Конвенция Овьедо предусматривают указанные основные права и даже более широкий набор общих прав, присущих достоинству людей, подтверждает существование тесной связи между этими двумя договорами. Это как бы их ядро, достойное обобщения, защиты широкого спектра во всех сферах человеческой деятельности по схожей схеме. Более того, оба договора направлены на защиту людей, когда они глубоко нуждаются в этом. Следовательно, названные договоры имеют общие черты и в первую очередь благодаря их общей направленности на защиту прав человека. Между тем они же во многом и различаются по применимости и особенно правоприменению. Конвенция Овьедо представляет базовый набор гибких правил, которые просто обеспечивают возможную, во многом должную, защиту достоинства человека и биоправ, и от государств ожидается и им рекомендуется повысить минимальные стандарты, которые устанавливаются для защиты неприкосновенности этих ценностей. ЕКПЧ расширила сферу своего применения, вторгаясь позитивно в область защиты различных прав, направленных на реализацию возможностей человека, и это естественно, поскольку растущее самосознание заставляет людей требовать обычно всеобъемлющего, более высокого уровня защиты их прав. Конвенции различаются также в отношении компетентных форумов: ЕКПЧ учредила особый контрольный механизм и орган, которому поручено расследовать и принимать решения о нарушениях ее положений, в то время как Конвенция Овьедо не имеет соответствующего механизма. Тем не менее Суд имеет богатый опыт использования механизма консультативных заключений, который им рассматривался как инструмент эффективной интерпретации норм ЕКПЧ, расширяя пределы защиты прав, диктуемые существующим контекстом и необходимостью отвечать на новые вызовы, связанные с развитием общества.
Виды консультативных заключений ЕСПЧ. Если обратиться к истории консультативных заключений, то впервые они были введены в систему защиты прав человека путем принятия Протокола № 2 к
ЕКПЧ о наделении ЕСПЧ компетенцией выполнять такие заключения. Названный механизм теперь содержится в ст. 47 и 49 ЕКПЧ и подчиняется весьма ограничительным условиям, имея узкий предел сферы применения. В соответствии со ст. 47 ЕКПЧ только Комитет министров вправе запрашивать консультативные заключения по правовым вопросам, касающимся толкования ЕКПЧ и Протоколов к ней. Важно, что такие заключения не должны касаться каких-либо вопросов, относящихся к содержанию или объему прав и свобод, определенных в разд. I ЕКПЧ и в Протоколах к ней, либо других вопросов, которые Суду или Комитету министров потребовалось бы затронуть при рассмотрении какого-либо обращения. Главным обоснованием этой узкой сферы действия является попытка избежать того, чтобы «консультативная» юрисдикция ограничивала такую же «первичную» по спорам, рассматриваемым Судом, и это вытекает из подготовительных текстов. Следовательно, консультативная юрисдикция должна исключить дублирование по спорам, чтобы избежать двойного судебного разбирательства по одному и тому же делу. С учетом этого в 2008 и 2010 гг. вынесены только два заключения, касающиеся юридических вопросов о процедурах, которым необходимо следовать при избрании новых судей Суда. Как видно, основное различие между этим механизмом и предусмотренным ст. 29 Конвенции Овьедо заключается в том, какие правовые вопросы могут быть направлены для рассмотрения в Суд. В этом отношении механизмы Конвенции Овьедо включают расширение компетенции Суда относительно вынесения консультативных заключений на основе секторального подхода, поскольку основанные на таком подходе заключения могут быть более широкими и относиться к интерпретации материально-правовых положений ЕКПЧ в абстрактной манере, не исключая, что тот же вопрос впоследствии может быть задействован при рассмотрении споров. Следовательно, как установлено в ст. 29 Конвенции Овьедо, запрос не должен касаться каких-либо разбирательств, находящихся на рассмотрении в Суде. Более того, он касается общих правовых вопросов, относящихся к толкованию материально-правовых норм ЕКПЧ. Эти особенности отличают данный инструмент от других механизмов консультативных заключений, существующих в соответствии с правом ЕКПЧ.
Обсуждения возможности расширения консультативной юрисдикции Суда получили новый импульс в контексте инициатив по реформированию Страс-бургского суда. Целью нового протокола было гарантировать более активное участие национальных судей в системе ЕКПЧ. Документ призван обеспечить правильное толкование и реализацию прав, предусмотренных ЕКПЧ, посредством тесного взаимодействия с Судом. Протокол № 16 фактически полностью соответствует целям ЕКПЧ, который был при-
нят для предоставления правовых механизмов по реализации принципов демократии, прав человека и верховенства закона. Заметим, что идеи создания системы консультативной юрисдикции по конкретным делам, находящимся на рассмотрении национальных судов, обсуждались более двух десятилетий и преследовали цель создания новой процедуры, отличной от предусмотренных ст. 47 и 49 ЕКПЧ. Не пересказывая известные положения Протокола № 16, отметим, что сама процедура не преследовала цели разрешения абстрактной проверки законодательства, которое не применяется в рассматриваемом деле. Этот новый механизм, вступивший в силу в августе 2018 г., был предметом рассмотрения Суда по запросу Кассационного суда Франции в 2019 г. и Конституционного суда Армении в 2020 г. Подобно консультативному механизму в рамках Конвенции Овьедо, консультативные заключения Протокола № 16 могут относиться к толкованию норм ЕКПЧ. В то же время существуют различия между обоими механизмами, заключающиеся, во-первых, в субъектах, имеющих право обращаться за ними и, во-вторых, в наличии (или отсутствии) конкретного спора, находящегося на рассмотрении в национальном суде, что определяет объем самого заключения, выносимого Судом в каждом случае. По мнению Суда, отправление индивидуального правосудия является основной его задачей (см. постановление по делу "Konstantin Markin v. Russia" от 22 марта 2012 г.). В то же время, как мы указали, консультативная юрисдикция функционирует с 1970-х гг., хотя и весьма ограниченно, но расширена в 1997 г. Конвенцией Овьедо и в 2018 г. Протоколом № 16. Логика развития подтверждает роль, напоминающую конституционное правосудие, институционализируя функцию по осуществлению правосудия за пределы одного дела, что представляет собой сдвиг от индивидуального подхода. В реальности консультативные заключения являются формой предоставления необязательных интерпретаций, напоминая, как может выглядеть судебное правотворчество. Другой формой демонстрации конституционной функции Суда, прочно вошедшей в его практику, стало утверждение процедуры пилотного судебного решения, которое используется Судом для устранения системных дисфункций в национальном законодательстве. Некоторые эксперты предрекали нереалистичность ожидания от Протокола № 16, его значительного влияния на имплемен-тацию ЕКПЧ в государствах Совета Европы, хотя он может представлять ценность в исключительных случаях2. Так, Протокол № 16 может в ограниченных пределах способствовать усилению гармоничного толкования, служить механизмом раннего
2 cm.: Jozwicki W. Protocol 16 to the ECHR A Convenient Tool for Judicial Dialogue and Better Domestic Implementation of the Convention? Antwerp, 2015. P. 205.
предупреждения, средством к заполнению пробелов в юриспруденции Суда или (возможно, но маловероятно) основой для дальнейшего развития некоторых идей и концепций в практике Суда. Продолжение, ко -торое связано с выбором Суда, зависит от фактического функционирования всей консультативной процедуры, поведения как запрашивающих судов, так и Суда непосредственно.
Различие в подходах к толкованию норм права. Комментируемым решением ЕСПЧ отказался от вынесения консультативного заключения по Конвенции Овьедо. Мы заранее информируем читателя о результате, чтобы показать, как Суд двигался к этому заключению в своих рассуждениях и какая ситуация вообще складывается вокруг подходов к толкованию нормативных актов высшими международными и национальными судами.
В первую очередь перед такими судами стоит выбор в подходах к толкованию с точки зрения абстрактного нормоконтроля, когда суд оценивает общий смысл правовой нормы независимо от конкретных обстоятельств дела, или с точки зрения конкретного контроля, основанного на фактических обстоятельствах конкретного дела. Первого подхода официально придерживается Конституционный Суд РФ, а второй подход характерен для большинства европейских конституционных судов и ЕСПЧ. Даже Федеральный конституционный суд Германии, на который ориентируется Конституционный Суд РФ в своих позициях, всегда учитывает обстоятельства дела при вынесении заключений о соответствии нормативных актов Основному закону Германии.
Однако на практике грань между абстрактным и конкретным судебным контролем очень тонкая. Конституционный Суд РФ может в отдельных случаях ориентироваться на обстоятельства дела если не напрямую, то косвенно, что выражается, в частности, в вынесении заключения о возможности пересмотра дела заявителя, предполагая, что нижестоящий суд должен учесть позицию Конституционного Суда РФ применительно к обстоятельствам дела заявителя. Европейские конституционные суды, особенно суды небольших стран, признаны ЕСПЧ эффективным средством защиты именно потому, что рассматривают обращения в связи с вмешательством в конкретном деле. В то же время ЕСПЧ при рассмотрении индивидуальных жалоб обычно принимает во внимание нормы национального права (и ограничивается этим) и предполагает легитимность целей вмешательства, но далее оценивает пропорциональность и необходимость вмешательства в права и свободы заявителя. Согласно общей позиции Суда он может дать оценку качества норм национального права, только если этого требует защита фундаментальных прав и свобод человека. Повод довольно общий, если учесть, что это является основной задачей ЕСПЧ. Поэтому Суд оценивает качество норм права
при любой возможности. В деле Романа Захарова и других делах о прослушке Суд пошел еще дальше и применил абстрактный нормоконтроль в тех случаях, когда заявитель не мог доказать вмешательство, которого в его случае могло не быть, но общее мнение было таково, что скорее всего такое вмешательство имело место.
На этом ЕСПЧ не ограничивает свою юрисдикцию по оценке норм национального права в конкретных делах вышеупомянутым абстрактным нормоконтролем, а очень внимательно относится к качеству норм национального права и при любой возможности старается указать на недостаточное качество национального права или даже на отсутствие правового регулирования (legal framework), если существующие нормы не уделяют достаточного внимания эффективному внедрению и применению гарантий защиты основных прав и свобод. Можно уверенно утверждать, что основным критерием оценки правовых норм национального права для ЕСПЧ является наличие возможности эффективного использования правовых гарантий защиты основных прав и свобод.
Этот подход можно признать очень ценным вкладом в развитие правовой мысли, имеющим широкое применение. Его должны учитывать не только правоприменители, включая высшие национальные суды, но и законодатели в своей деятельности. Это является своеобразным посланием ЕСПЧ национальным парламентам, которые должны учитывать гарантии защиты основных прав и свобод при правовом регулировании, не забывать о них в условиях своей активной деятельности по правовому регулированию общественных отношений. Однако такой вариант толкования не охватывает иных способов более широкой оценки норм права с точки зрения концепции правового регулирования конкретных отношений, системной связи между различными нормами права, отсутствия противоречий между нормами права различных уровней или норм, содержащихся в различных правовых актах общего и специального характера. Оценка норм со стороны ЕСПЧ не направлена на концептуальное обобщение подхода законодателя к правовому регулированию, определению структуры правового института или механизма, определению прав и обязанностей в рамках правоотношения. То есть для ЕСПЧ не характерен обобщенный или системный подход к толкованию, которого придерживаются Конституционный Суд РФ и другие национальные конституционные суды. Он более конкретен в своих рассуждениях и заключениях и предпочитает держаться поближе к фактам дела. Более того, ЕСПЧ относится даже отрицательно к каким-либо обобщениям философского или этического характера, хотя такая возможность заложена в ст. 8—11 ЕКПЧ с точки зрения ограничения таких прав с учетом требований морали и нравственности.
Например, в деле «Лаутси и другие против Италии» Кассационный и Конституционный суды Италии высказали мнение, что распятие, размещаемое в школах, является символом христианства, который изначально имел религиозное содержание, но со временем приобрел более общий социальный смысл, отражая ценности современного общества, а именно гуманизм, солидарность, уважение человеческого достоинства, признание ценности человека для общества и приоритета основных прав и свобод. ЕСПЧ открыто признал такой подход неприемлемым, нашел повод, чтобы не следовать позиции национальных судов, и, ссылаясь на противоречие в их позициях при оценке социального значения распятия, свел свои рассуждения к фактическим обстоятельствам и конкретной ситуации заявителей, которые, по мнению Суда, не подвергались принуждению к участию в занятиях по религиозной тематике. Позиция высших национальных судов Италии представляется более целостной и достойной высокого уровня судебной инстанции, которая должна проявлять заботу о распространении и пропаганде моральных и нравственных ценностей, важных для мирного существования общества и создания условий для социального прогресса.
В другом деле «Паррилло против Италии» (Parrillo v. Italy) возник вопрос о праве эмбриона на жизнь, но несмотря на наличие общественного консенсуса, поддерживающего эту идею, в основе которой лежат те же моральные и нравственные ценности, ЕСПЧ уклонился от признания такого права на жизнь и лежащих в его основе ценностей. ЕСПЧ отметил лишь, что эмбрион обладает потенциальной возможностью для продолжения жизни, а свое решение обосновал свободой усмотрения государства (margin of appreciation) по регулированию вопросов определения дальнейшей судьбы эмбрионов. На момент вынесения постановления только четыре страны Совета Европы запрещали использование живых эмбрионов для научных целей, поэтому такой осторожный подход ЕСПЧ мог быть обусловлен отсутствием так называемого европейского консенсуса — явления, которое зависит от официального признания со стороны подавляющего большинства государств — членов Совета Европы необходимости регулирования и принятия соответствующих правовых актов на национальном уровне. Ранее мы упомянули о наличии социального консенсуса по этому вопросу, которое выражается в общественном движении "One of us", собравшем свыше 2 млн голосов в нескольких странах Европейского Союза в поддержку права эмбриона на жизнь, что является основанием для принятия официального решения и подтверждения значимости данного вопроса со стороны органов ЕС, включая Комиссию и Парламент Европейского Союза. И такие решения были приняты, однозначно подтвердив приоритет права эмбриона на жизнь. Ока-
залось, что ЕСПЧ ориентируется на государства и правительства, а не на мнения простых граждан, которые в некоторых случаях могут не совпадать с концепцией правительства относительно ценностей социального прогресса.
В дальнейшем ЕСПЧ всячески оберегал себя от необходимости давать заключения на общие темы. При принятии внутренних документов по реализации Судом Протокола № 16 к ЕКПЧ было специально подчеркнуто, что высший национальный Суд страны, которая ратифицировала данный Протокол, не может обращаться за консультативным заключением вне рамок конкретного дела. Как видим, данный подход принципиально отличается от поддерживаемого Судом Справедливости ЕС, который, как правило, рассматривает запросы о соответствии норм национального права нормам Европейского Союза.
Содержание запроса по Конвенции Овьедо. Действительно, запрос со стороны рабочего Комитета по биоэтике, созданного для развития практики применения Конвенции Овьедо, касался проблемы возможно -го противоречия даже не между нормами различных нормативных актов, а между нормами одного и того же акта, а именно между положениями ст. 7 и 26 самой Конвенции Овьедо. Статья 7 посвящена гарантиям защиты лиц, страдающих психическими расстройствами, в случае принудительного лечения, что является исключением из общего правила о недопустимости медицинского вмешательства без добровольного, осознанного и информированного согласия (ст. 5 Конвенции Овьедо):
«При соблюдении защитных условий, предписанных законом, включая надзорные, контрольные и апелляционные процедуры, лицо, имеющее психическое расстройство серьезного характера, может быть подвергнуто без его согласия вмешательству, направленному на лечение психического расстройства, только в том случае, если без такого лечения может быть причинен серьезный вред его здоровью».
Статья 26 Конвенции Овьедо, в свою очередь, устанавливает общие положения об ограничении прав в соответствии с легитимными целями публичного характера и принципом соразмерности. Аналогичные нормы содержатся во многих актах высокого уровня, включая национальные конституции. Такая норма содержится, например, в ч. 3 ст. 55 Конституции РФ. Статья 26 Конвенции Овьедо гласит:
«1. На осуществление прав и защитных положений, содержащихся в настоящей Конвенции, не налагается никаких ограничений, кроме тех, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах общественной безопасности, предупреждения преступности, охраны здоровья населения или защиты прав и свобод других лиц.
2. Ограничения, предусмотренные в предыдущем пункте, не могут быть наложены на статьи 11, 13, 14, 16, 17, 19, 20 и 21».
Первый вопрос комитета был связан с возникновением позитивных обязательств государства по установлению минимальных требований защиты лиц с психическими расстройствами, т. е. позитивными обязательствами по созданию соответствующих правовых механизмов и правового регулирования в данной сфере (в терминологии суда — legal framework). Суд подробно обсудил условия, при которых он может ответить на первый вопрос, но в результате отказался отвечать. А вот по второму вопросу, который показался нам наиболее важным и принципиальным — о противоречии между ст. 7 и 26 Конвенции Овьедо — Суд не стал даже вдаваться в подробные объяснения и ограничился ссылкой на общие рассуждения по первому вопросу о том, что мнение по данному поводу может быть скомпрометировано при рассмотрении в будущем конкретных дел. Тем не менее этот вопрос касается системного толкования и взаимосвязи норм права и не может быть скомпрометирован особыми обстоятельствами конкретного дела. Поэтому приводим второй вопрос полностью: «...в случае лечения психического расстройства, которое должно проводиться без согласия заинтересованного лица и с целью защиты других от серьезного вреда (который не охватывается ст. 7, но подпадает под действие ст. 26 (1) Конвенции Овьедо), должны ли применяться те же защитные условия, что и те, которые упомянуты в вопросе 1 ?»
В этом вопросе уже заложено понимание ст. 7 и 26 как противоречащих друг другу. Более того, ст. 26 истолковывается самим комитетом, направившим запрос, как устанавливающая дополнительное условие для направления на принудительное лечение лиц, имеющих психические расстройства, с целью защиты других от серьезного вреда, т. е. предположительно в случае их нападения на других лиц, создания угрозы жизни, причинения вреда их здоровью или в случае совершения преступления. Все эти причины имеют разный характер и разную степень вероятности причинения вреда. Возможно, такие разные условия и обстоятельства требуют постепенной выработки судебной практики, основанной на конкретных делах.
Есть ли противоречия по существу? Нормы российского права, как и многих других стран, имеют низкий порог и позволяют принять решение о принудительном лечении уже в случае наличия угрозы причинения вреда себе и другим лицам, хотя, несомненно, такая угроза должна быть реальной и основываться на конкретных обстоятельствах поведения человека, у которого может быть установлено психическое расстройство. И сам Европейский суд по правам человека рассматривал неоднократно дела, где основанием для принудительного лечения была заявлена угроза причинения вреда другим лицам (даже очень отдаленная и не оцененная глубоко национальными судами, но Суд не касался этой темы по
существу и ограничивался процессуальными нарушениями (рассмотрение судом данного вопроса в отсутствие заявителя или в случае недостаточно квалифицированной юридической помощи) — строго в соответствии с жалобой заявителя.
Вызывает удивление, почему Суд отказался отвечать на вопросы по существу, учитывая, что Комитет по биоэтике просил Суд дать пояснения с учетом положений ЕКПЧ и сложившейся практики Суда. Возможно, судьи решили, что судебная практика еще не сложилась или может измениться в будущем.
В целом можно сказать, что Суд всегда однозначно относился к вопросу о принудительном лечении в случае угрозы причинения вреда другим лицам. Особенно отметим практику Суда о продолжении лишения свободы лиц, ранее совершивших преступления и отбывших наказание в виде лишения свободы, но затем признанных имеющими психические расстройства, которые создают угрозу причинения вреда или повторного совершения аналогичных преступлений. Суд не нашел нарушения в деле «Ильнзе-гер против Германии» (Ilnzeher v. Germany) в такой ситуации, несмотря на то что заявитель не был выпущен на свободу. Впоследствии такие жалобы были поданы против Бельгии и Швейцарии, других стран, где Суд находил нарушения Конвенции в случае недостаточности гарантий, связанных с лечением (наличия специального лечебного корпуса тюремного изолятора, периодичности проверки состояния пациента и учета прогресса в лечении и проч.). Но Суд никогда не выражал сомнения в правильности подхода о возможности такого принудительного лечения даже после отбытия длительных сроков заключения заявителями (как правило, более 10 лет), что является особенным, исключительным случаем применения положения о принудительном лечении лиц с психическими расстройствами и требует особого внимания и подхода.
Таким образом, дойдя до крайней точки, при которой принудительное лечение признается возможным, у Суда имелись все основания для толкования Конвенции Овьедо. Кроме того, следует учитывать, что толкование Конвенции со стороны комитета неверное, и противоречие между ст. 7 и 26 имеет призрачный характер, поскольку ч. 2 ст. 26 не предусматривает приоритета для права, указанного в ст. 7, по защите от принудительного лечения.
Всем государствам было предложено участвовать в этом деле и подготовить свои заключения по поставленным вопросам. Большинство государств не сомневались, что Суд даст заключение по существу, и подготовили свои предложения, представляющие особую ценность для данного комментария и развития права в целом.
Большинство участвующих правительств признали, что их внутреннее законодательство предусматривает недобровольное вмешательство в отноше-
нии лиц, страдающих психическим расстройством, когда это необходимо для защиты других от риска причинения серьезного вреда. Как правило, такое вмешательство регулируется теми же положениями и подлежит тем же защитным условиям, что и меры, направленные на защиту соответствующих лиц от причинения вреда самим себе. В действительности было бы очень трудно провести различие между двумя основаниями для недобровольного вмешательства, учитывая, что многие патологии представляют опасность как для самого человека, так и для третьих лиц. Правительство Нидерландов отметило, что в тех случаях, когда целью является защита других лиц, могут потребоваться дополнительные условия, например, обязанность медицинского персонала консультироваться с соответствующими местными властями и прокуратурой до прекращения принудительного лечения, которое было предписано на этом основании. Правительство Швейцарии разъяснило, что в соответствии с внутренним законодательством защита третьих лиц является фактором, который следует учитывать при оценке правомерности принудительного лечения, однако сама по себе она не является решающим условием. Некоторые правительства высказали мнение, что ст. 26 Конвенции Овьедо допускает такие вмешательства и те же «защитные условия», о которых говорится в ст. 7, должны применяться в таких обстоятельствах. Нет оснований считать, что ст. 26 предусматривает иные стандарты или гарантии. Правительство Португалии заявило, что регулирование двух оснований для вмешательства различными положениями отражает хорошо известный законодательный метод, более широкое положение, охватывающее другие, неопределенные ситуации, которые оправдывают принятие таких же мер. Поэтому эти два положения следует толковать согласованно.
Но не все участники были столь оптимистичны относительно судьбы названных положений Конвенции Овьедо. К участию в качестве третьих лиц были допущены общественные организации, занимающиеся защитой прав лиц с ограниченными возможностями. Эти организации единодушно заявили, что ст. 7 и 26 Конвенции Овьедо несовместимы с соответствующими современными нормами, изложенными в Конвенции о правах инвалидов (КПИ) (Convention on the Rights of Persons with a Disability). Само понятие навязывания лечения без согласия пациента противоречит КПИ, которая изменила парадигму защиты прав человека в отношении лиц, страдающих психическими заболеваниями или психосоциальными расстройствами. Как установлено Комитетом ООН по правам инвалидов, такая практика противоречит принципам достоинства, недискриминации, свободы и безопасности личности и нарушает ряд положений КПИ, в частности ст. 14 этого документа. Комитет ООН последовательно призывает государства прекратить та-
кую практику и отменить законы, разрешающие ее. Как указали третьи лица, эта позиция была широко признана в рамках более широкой системы ООН в области прав человека, а также Всемирной организацией здравоохранения, которая внесла коррективы в свою политику. Посредники указали, что все Стороны Конвенции Овьедо ратифицировали КПИ, как и почти все государства — участники ЕКПЧ.
Далее было указано, что КПИ следует рассматривать в качестве специальной нормы (lex specialis) в этой области. Поэтому в той мере, в какой существует какая-либо коллизия между этим документом, с одной стороны, и ЕКПЧ и Конвенцией Овьедо, с другой стороны, соответствующие положения последних документов следует исключить или, по крайней мере, толковать в свете lex specialis. Утверждалось также, что КПИ следует признать «последующим международным договором» по смыслу ст. 30 Венской конвенции, и поэтому ст. 7 Конвенции Овьедо следует рассматривать как применимую только в той мере, в какой она может толковаться в соответствии с положениями КПИ. Поэтому Суд должен в любом случае стремиться к гармоничному толкованию соответствующих положений ЕКПЧ, Конвенции Овьедо и КПИ. Поскольку Суд рассматривает ЕКПЧ как живой инструмент, толкуя ее в свете соответствующих норм международного права, применимых в договаривающихся государствах, и поскольку он также принимает во внимание консенсус, вытекающий из специализированных документов, он должен привести свое толкование соответствующих статей ЕКПЧ в соответствие с более высоким стандартом, установленным КПИ в этой области, а затем аналогичным образом толковать соответствующие положения Конвенции Овьедо. Суд должен стремиться в максимально возможной степени избегать любых коллизий между этими одновременно применимыми международными договорами и отражать растущий консенсус в национальном законодательстве и политике в отношении неприемлемости принудительного обращения. Сама Конвенция Овьедо предлагает путь к урегулированию ее коллизии с современными стандартами. Опираясь на ст. 27, которая допускает более широкую защиту, а также на основополагающие принципы, упомянутые в ст. 1 и 5, можно было бы сделать вывод, что ст. 7 теперь не имеет никакого эффекта.
Возможно, читателю покажется странным и даже неприемлемым с точки зрения научной ценности приведенное мнение общественных организаций в области защиты прав лиц с ограниченными возможностями. Многим оно может показаться совершенно необоснованным. Однако это мнение отражает складывающуюся тенденцию предоставления людям с легкими психическими отклонениями больших прав и свобод. Эти общественные организации, как видно, имеют большое влияние на мнение ООН и, сле-
довательно, Европейскому суду по правам человека также необходимо прислушиваться к данной позиции. Вполне вероятно, что Суд предпочел не высказывать никакого определенного мнения по запросу Комитета по биоэтике, поскольку третьи лица были не только против ст. 26 Конвенции Овьедо, которая расширяет основания для ограничений, указанных в ст. 7, но и против самой ст. 7 Конвенции Овьедо. Это общая тенденция, основанная на позициях крайнего либерализма, отрицающего какие-либо ограничения и отстаивающего абсолютную свободу.
Однако третьи лица не учитывали, что ст. 7 указывает на возможность ограничений для узкого круга лиц, имеющих тяжелые психические расстройства, склонных к насилию и совершению преступлений. Отметим, что влияние крайнего либерализма в отношении лиц с ограниченными возможностями неизбежно скажется на формировании практики ЕСПЧ, который уже сейчас с большой осторожностью подходит к этой теме. Недавно с небольшим перевесом голосов было принято постановление по делу против Испании, в котором заявительница жаловалась на лишение ее дееспособности, что не позволило ей участвовать в выборах в парламент. Основным аргументом большинства послужила невозможность заявительницы принимать адекватные решения и самостоятельно заботиться о себе. В том деле также участвовали третьи лица, которые протестовали против лишения дееспособности, яростно заявляя о дискриминации заявительницы. Судьба этого дела еще не решена, и высока вероятность его передачи на рассмотрение Большой палаты ЕСПЧ. Это дело из другой сферы и затрагивает других субъектов права по сравнению со ст. 7 Конвенции Овьедо, однако этого может быть достаточно, чтобы Суд не стал открыто поддерживать принудительное лечение.
Особые мнения. Таким образом, Суд признал, что ЕКПЧ не препятствует ему осуществлять юрисдикцию в отношении Конвенции Овьедо и выносить консультативные заключения в соответствии со ст. 29 Конвенции Овьедо. Вопросы связаны с характером, сферой и пределами такой юрисдикции как в отношении Конвенции Овьедо, так и касательно самой ЕКПЧ. По мнению Суда, ни установление минимальных требований для «регулирования» в соответствии со ст. 7 Конвенции Овьедо, ни «достижения ясности» в отношении таких требований, основанных на постановлениях и решениях Суда относительно недобровольного вмешательства в отношении лиц с психическим расстройством, не могут быть предметом консультативного заключения в соответствии со ст. 29 Конвенции Овьедо (1-й вопрос) ввиду того, что оно не входит в компетенцию Суда.
Оставшиеся при особом мнении судьи отметили свое несогласие с тем, что просьба о консультативном заключении находится вне рамок полномочий Суда. По их мнению, у Суда имеется полная юрис-
дикция давать такие заключения в соответствии со ст. 29 Конвенции Овьедо и в двух переданных Суду вопросах нет ничего, что свидетельствовало бы об их неприемлемости. Судьи, оставшиеся при особом мнении, считают, что Конвенция Овьедо — это не просто «приложение» к ЕКПЧ, а отдельный инструмент со своей внутренней логикой. Несмотря на существенные связи обеих конвенций и включение Суда в институциональный механизм Конвенции Овь-едо, последняя не находится под иерархией ЕКПЧ. Оставшиеся при особом мнении судьи считают, что положения Конвенции Овьедо не подлежат ограничениям, которые следуют определенной, заложенной в ЕКПЧ логике.
Статья 29 предоставляет Суду юрисдикцию по даче консультативных заключений по правовым вопросам, связанным с интерпретацией, и это положение довольно ясное, не содержащее ограничений. Это нельзя сравнить с ч. 2 ст. 47 ЕКПЧ с учетом присущей ей природы. Однако большинство судей считают, что для ст. 29 Конвенции Овьедо характерны те же исключения, которые установлены в ч. 2 ст. 47 (см. § 50—52, 54 решения). Подобная интерпретация не согласуется с предметом и целью ст. 29, что отчетливо отражено в пояснительном докладе к Конвенции Овьедо. При предоставлении Суду упомянутого права законодатели исходили из целей достижения единства при интерпретации и исключении расхождений, что предполагает рассмотрение Судом вопросов, возникающих в ходе разбирательства споров в соответствии с ЕКПЧ. Большинство судей Большой палаты приводят аргументы в пользу подготовительных работ Конвенции Овьедо и, в частности, мнения Суда от 6 ноября 1995 г. по проекту последней. Суд, осознавая роль, которая ему отводится, заявил, что «поддерживает принцип принятия на себя юрисдикции толкования в этой области» (см. § 14 решения).
Далее судьи отметили, что действительно Суд сделал оговорку в отношении самого спора в соответствии с ЕКПЧ. Однако эту оговорку следует рассматривать в надлежащем контексте. Обеспокоенность Суда связана с проектом положения, который допускает вынесение предварительных постановлений по запросу национальных судов, поскольку существует риск, что его консультативное заключение по делу, находящемуся на рассмотрении национального суда, может помешать Суду, если на более поздней стадии ему придется принять решение в соответствии, например, со ст. 2, 8, 14 ЕКПЧ о фактах дела, которые побудили национальный суд обратиться с просьбой о толковании положений Конвенции по биоэтике (см. § 5 решения Суда). Это опасение было полностью удовлетворено составителями Конвенции Овьедо: возможность для национального Суда подавать в Суд ходатайство о вынесении решения была полностью исключена из ст. 29 Конвенции Овьедо. Более того, составители Конвенции Овьедо добавили
оговорку, что запрос о консультативном заключении не может содержать «прямую ссылку на любое конкретное судебное разбирательство, находящееся на рассмотрении в суде».
Судьи полагают: если на основании подготовительных материалов можно сделать какие-либо выводы, то они укажут на поддержанное Судом намерение составителей предоставить Суду широкую консультативную юрисдикцию в соответствии с Конвенцией Овьедо, и любые возможные риски совпадения между запросом о консультативном заключении и последующим применением согласно ЕКПЧ были исключены положениями ст. 29.
Оставшиеся при особом мнении судьи, основываясь на широком понимании консультативной юрисдикции (ст. 29), проанализировали вопросы как приемлемости самого обращения, так и составляющего его предмета. По двум вопросам нет разногласий: 1) надлежащие заявители; 2) отсутствие отношения напрямую к каким-либо конкретным разбирательствам дел, находящихся на рассмотрении в суде. Сложности возникают в связи с третьей проблемой: правовые вопросы, касающиеся толкования Конвенции Овьедо. Статья 29 требует, чтобы перед Судом ставились вопросы правового характера, исключающие проблемы политики (см. § 48 решения), что соответствует природе судебного органа. Согласно их мнению ст. 29 не исключает запросы о вынесении заключения по правовому вопросу просто потому, что ответ Суда на него может быть источником толкования для возможного будущего проекта протокола Конвенции Овьедо. Они считают, что факт направления Комитета Совета Европы по биоэтике фН-ВЮ) в Суд двух вопросов с целью информирования о текущей и будущей работе DH-BЮ в этой области, ко -торую следует понимать как ссылку на его внутренние обсуждения дополнительного протокола, касающегося защиты прав человека и достоинства лиц с психическими расстройствами в отношении принудительного помещения и принудительного лечения (§ 24—28, 59 решения), не должны иметь какого-либо отношения к приемлемости запроса. Учитывается предмет запроса, а не цель, с которой запрашивается мнение. Статья 29 требует, чтобы вопросы касались толкования Конвенции Овьедо. Однако это не означает, что запрос должен ограничиваться Конвенцией Овьедо, а любое развитие принципов, содержащихся в последней, должно быть результатом дополнительных протоколов. Судьи оспаривают отказ Большой палаты рассматривать Конвенцию Овьедо в качестве «живого инструмента». Они считают, что факт признания Конвенции Овьедо, возможности развития ее принципов на основе дополнительных протоколов не исключает интерпретации смысла ее положений даже с целью их применения в конкретной области. Что касается конкретных вопросов, то, как полагают судьи, авторы запроса желают получить разъясне-
ния, каковы минимальные требования, вытекающие из ст. 7 и 26 Конвенции Овьедо в конкретной области лечения психического расстройства. DH-BIO предлагает Суду учитывать в своем заключении ЕКПЧ, собственную практику и Конвенцию Овьедо. Такие вопросы касаются исключительно толкования последней, и тот факт, что мнение Суда может содержать элементы, способные помочь DH-BIO в рассмотрении проекта дополнительного протокола о принудительном помещении и принудительном лечении лиц с психическими расстройствами, не влияет на существо их вывода. С учетом этого судьи считают, что оба вопроса отвечают требованиям ст. 29 Конвенции Овьедо и запрос должен быть признан приемлемым.
В особом мнении оспаривается также позиция большинства, что Суд не должен вмешиваться в сферу, которая оставлена на усмотрение других субъектов в соответствии с Конвенцией Овьедо. Отмечается, что большинство в виде obiter dictum высказывает общее замечание по вопросам существа, касающимся ст. 7 Конвенции Овьедо (§ 69 решения). Оставшиеся при особом мнении судьи согласны, что гарантии национальных прав, которые соответствуют «защитным условиям» ст. 7, должны быть такими, чтобы отвечать по крайней мере требованиям положений ЕКПЧ, в том числе их интерпретации Судом на практике. Они согласны со ссылкой на динамичный подход к толкованию ЕКПЧ, который демонстрирует Суд, руководствуясь, в частности, эволюционирующими правовыми и медицинскими стандартами — как национальными, так и международными. К сожалению, как полагают судьи, Суд решил не идти дальше в своем анализе.
Представляется, что особое мнение, хотя и демонстрирует важность рассматриваемой Большой палатой проблемы, не отличается убедительностью правовой аргументации, особенно если учесть последствия, о которых предупреждали многие международные организации, в том числе Комиссар Совета Европы по правам человека. В этих позициях четко отмечается, что запрос в DH-BIO о консультативном заключении возник в разгар спорного предложения того же комитета о разработке дополнительного Протокола к Конвенции Овьедо. Этот Протокол направлен на регулирование принудительного задержания и лечения, а не на его отмену, как того требует международное право в области прав человека. Большая палата привела достаточно доводов с точки зрения последствий принятия консультативного заключения, справедливо отмечая, что это может привести к вынесению Судом решения по существу конкретных спорных дел, касающихся принудительного лечения лиц с психосоциальными расстройствами. Суд подтвердил, что при вынесении решения о принудительном лечении и содержании под стражей всегда необходимо учитывать ограничения, установленные в положениях Конвенции, которые динамично разви-
ваются в соответствии с эволюцией права прав чело- сов, касающихся, в частности, интерпретационной века. Полагаем, что следование логике судей, остав- философии методов, которых Суд придерживается шихся при особом мнении, вызвало бы много вопро- на протяжении всей своей истории.
Список литературы
Jozwicki W. Protocol 16 to the ECHR A Convenient Tool for Judicial Dialogue and Better Domestic Implementation of the Convention? Antwerp, 2015.
Life, Death and Dignity Regulating Advance Directives in National and International Law / S. Negri (ed.). Leiden, 2011. Pavone I. R. La Convenzione Europea sulla Biomedicina. Milano, 2009.
References
Jozwicki W. Protocol 16 to the ECHR A Convenient Tool for Judicial Dialogue and Better Domestic Implementation of the Convention? Antwerp, 2015.
Life, Death and Dignity Regulating Advance Directives in National and International Law. Ed. by S. Negri. Leiden, 2011. Pavone I. R. La Convenzione Europea sulla Biomedicina. Milano, 2009.
Информация об авторах
Д. И. Дедов, судья Европейского суда по правам человека в 2012—2021 гг., доктор юридических наук Х. И. Гаджиев, главный научный сотрудник Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ, судья Европейского суда по правам человека в 2003—2017 гг., доктор юридических наук
