CC BY
146
КОМИЧЕСКОЕ ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ПУШКИНСКОГО ТЕКСТА В РОМАНЕ «КЫСЬ» Т.Н. ТОЛСТОЙ
© Пономарева О.А.*
Пятигорский государственный лингвистический университет, г. Пятигорск
Роман «Кысь» представляет собой текст, насыщенный цитатами, которые подвержены комическому переосмыслению. Основным объектом данного явления является пушкинский текст. Применены различные приёмы (алогизм, десакрализация, травестировка) для создания комического пространства в романе.
Ключевые слова: комическое, интертекстуальность, десакрализация, пушкинский текст, цитата, мифологема, пародия.
В большей степени комическому переосмыслению в романе «Кысь» подвергаются тексты Пушкина.
Хализев В.Е., рассматривая две грани смеха, отмечает, что, с одной стороны, смех является выражением жизнерадостности и душевной веселости, а с другой - «это форма неприятия и осуждения людьми того, что их окружает, насмешка над чем-либо, непосредственно-эмоциональное постижение неких противоречий» [11, с. 85]. Вторая сторона тесно связана с комическим. О комическом как источнике смеха писали Аристотель, Кант, А. Бергсон подразумевая под ним некое отклонение от нормы, нелепость, несообразность; промах и уродство, не причиняющие страданий, внутреннюю пустоту и ничтожность. Именно вторая грань смеха характерна для романа Т Толстой «Кысь».
Пушкин стал символом, мифологемой. Он путешествует со страницы на страницу, явно и завуалированно присутствует в рассказах, эссе, интервью современных писателей. Наличие пушкинских строк в «чужих текстах» -одна из ярких черт не только постмодернизма, ориентированного на интертекстуальность и пародию, но и других направлений современной литературы. «Образ Пушкина давно уже затмил самого Пушкина. Его творчество стало поводом, оправданием для самостоятельного существования этого гармонического шедевра. В небывалом в русской литературе органическом слиянии человека и поэта и заключается уникальность Пушкина», - отмечают современные исследователи [1, с. 141].
Название цветаевского эссе «Мой Пушкин» стало уже нарицательным, о своем Пушкине теперь говорят все. Однако именно М. Цветаева в начале
* Доцент кафедры Словесности и педагогических технологий филологического образования, кандидат филологических наук.
180
новый взгляд. международный научный вестник
века заговорила о вреде излишней канонизации Пушкина, для нее отношение к поэту, который для ее творчества был величиной постоянной и непреходящей, выражалось словами: «Пушкинскую руку // Жму, а не лижу».
В своем эссе М. Цветаева демонстрирует механизм создания близкого ей образа поэта: «Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды (NB! Только у негров и у старых генералов), у Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками глаза, как у щенка, глаза, - черные вопреки явной светлоглазости его многочисленных портретов» [12, с. 591-592]. Толстой Т. близко цветаевское понимание Пушкина А.С., образ которого она создала и в рассказах («Лимпопо», «Факир», «Сюжет», «Поэт и муза» и др.), и в романе «Кысь».
Пушкинская тема в произведениях Т. Толстой звучит настойчиво и проявляется многообразно. В «Сюжете» содержится прямое обращение к фактам биографии поэта, их интерпретация и художественное воссоздание облика Пушкина.
Рассказ начинается с моделирования ситуации и сюжета знакового для русской культуры - пушкинской дуэли: «Допустим, в тот самый момент, когда белый указательный палец Дантеса уже лежит на спусковом крючке, некая рядовая, непоэтическая птичка Божия, спугнутая с еловых веток и топтанием в голубоватом снегу, какает на длань злодея. Кляк! Рука, естественно, дергается непроизвольно; выстрел, Пушкин падает. Какая боль! Сквозь туман, застилающий глаза, он целится, стреляет в ответ; падает и Дантес; «славный выстрел», - смеется поэт...» [8, с. 258].
Пригов Д. выражает свою авторскую позицию:
Кто выйдет, скажет честно:
Я Пушкина убил! -Нет, всякий за Дантеса Всяк спрячется: Я, мол Был мал!
Или: Меня вообще не было!
Один я честно выхожу вперед и говорю: Я! я убил его во исполнение предначертания и вящей славы его! а то никто ведь не выйдет и не скажет честно: Я убил Пушкина! [5].
Дуэль и её исход является одной из распространенных легенд, связанных с именем Пушкина. Существует два варианта развития событий. Это иной исход дуэли или «воскрешение» Пушкина. В «Сюжете» Т. Толстая дарит поэту «вторую жизнь», которая оказывается грустной и одинокой.
Другой подход выбран в романе «Кысь», где с Пушкиным случается «второе рождение», но не физическое, а творческое, духовное. Он великий
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
181
поэт «Золотого века», чье творчество изучается и интерпретируется новым обществом. «Имя его пишется постоянно с маленькой буквы, теряет свою единичность и замкнутость, становится почти нарицательным» [4, с. 290]. О существовании «Пушкина» Бенедикт узнает от Никиты Иваныча:
«- Кто это Пушкин? Местный?
- Гений. Умер. Давно» [9, с. 137].
После Взрыва не осталось даже портрета, о чем так переживает уцелевший представитель интеллигенции: «... к сожалению, нету, о чем вечная моя печаль и терзание. Не уберег» [9, с. 143].
Орлова Н.И. и Петренко А.Ф. отмечают, что «юмор нарушает причинноследственные отношения между явлениями» [3, с. 146]. В романе «Кысь» мы часто встречает алогизм как разновидность комизма. Алогизм - это неумение связывать следствие и причины. В литературно-художественных произведениях алогизм бывает двоякий: люди или говорят несуразное, или совершают глупые поступки. Однако В.Я. Пропп отмечает, что эти два вида могут быть сведены к одному. «В первом из них мы имеем неправильный ход мыслей, который вызывается словами, и эти слова вызывают смех. Во втором - неправильное умозаключение словами не высказывается, но проявляет себя в поступках, которые и служат причиной смеха» [6, с. 96]. Неумение главного героя устанавливать причинно-следственные связи, правильно соединять имеющуюся культурную информацию прослеживается в следующем примере.
Когда было решено ставить памятник, Никита Иваныч рисует словесный портрет: «Росточка он был не большого.
- А вы сказали: гигант. - Бенедикт утер нос рукавом.
- Гигант духа. Вознесся выше он главою непокорной...
- ... александрийского столпа. Знаю, переписывал. Дак мы ж не знаем, Никита Иваныч, сколько в том столпе аршин. Неважно, неважно! <...> Мне, главное, голову склоненную и руку. Вот так, - изобразил истопник. - На меня смотри. Голову режь курчавую, нос прямой, лицо задумчивое.
- Борода длинная?
- Без бороды.
- Совсем?!
- Сбоку вот эдак бакенбарды» [9, с. 145-146].
Таким образом, Бенедикт получает первую информацию о внешности поэта, не подозревая, что с его творчеством он знаком. И, несмотря на то, что главный герой узнает строки А.С. Пушкина из стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», для него, как и для многих других жителей, автором является Федор Кузьмич.
Различные виды цитат из произведений писателей XIX-XX века присутствуют в романе Т. Толстой. Пушкину А.С. отведено особое место. Толстая Т. иронически обыгрывает известную формулу «Пушкин - наше все», а
182
новый взгляд. международный научный вестник
в названии главы «Наш» эта формула приобретает «мутировавшую» форму, что является подтверждением низкого интеллектуального и нравственного уровня жизни в Федор-Кузьмичске.
Кузьмина Н.А. утверждает, что стихотворные произведения Пушкина А.С. пропущены сквозь «бурлескную личность обывателя» [2, с. 90]. У Т Толстой, как и у многих писателей постмодернистов (Д. Пригов, А. Терц,
А. Битов) функцию «третьего текста», «интерпретанты» (М. Риффатерр) выполняет «совковый» дискурс», в котором перемешаны расхожие цитаты, идеологические стереотипы, исторические параллели и пр.
Кроме того, Н.А. Кузьмина приходит к выводу, что «круг произведений, удовлетворяющих этим критериям, весьма неширок: «Сказка о царе Салта-не», ода «Вольность», «Черная шаль» (известная в большей степени благо-дарясвоему музыкальному - романсовому - воплощению), «Евгений Онегин», «Памятник», возможно, еще 2-3 стихотворения. Более того, в сознании среднего носителя языка часто фигурируют отнюдь не полные тексты, но обрывки цитат, не всегда сохраняющие смысл законченного высказывания: «Ветер, ветер, ты могуч!», «Зима! Крестьянин, торжествуя»! «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», «Выпьем с горя, где же кружка», «Я вас люблю, чего же боле» и т.п. Это и есть Пушкинский Текст в зеркале обывательского сознания» [2, с. 91]. В романе «Кысь» список цитируемых стихотворений гораздо шире.
Имя Пушкина объединяет произведения разных писателей-постмодер-нистов, умножая и преобразуя пушкинские смыслы в индивидуальную семантику. Однако функция Пушкинского Текста у Т. Толстой трансформируется, ее можно было бы обозначить как семиотическую в противоположность семантической функции цитаты в «классической» традиции.
Стихотворный Текст Пушкина в художественной системе Т. Толстой функционирует по закону мифа: смысл языковой единицы является формой выражения нового означаемого. Постмодернисты не нуждаются в пушкинской семантике. Целью является опознание имени Пушкина как знака, жестко маркирующего «высокое», а потому принципиально неприемлемое для них самих. Пушкинская цитата используется, по выражению Ю.Н. Тынянова, как «макет для нового произведения»[10, с. 290]. Это не пародия на Пушкина, но использование пушкинского текста в пародийной функции. Посредством этого происходит деканонизация поэта, превращенного в памятник, огороженный со всех четырех сторон.
В «Кыси» представитель интеллигенции Никита Иваныч предлагает Бенедикту воздвигнуть памятник Пушкину: прием «панибратства» - один из способов приблизить «окаменелонедоступного» Пушкина к читателю. Этой же цели служит и прием «осовременивания» поэта, психология и поступки которого в целом ряде случаев характеризуются в стилевой манере массового сознания. Например, обращаясь к «Пушкину», в своем монологе Бене-
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
183
дикт говорит с ним по-дружески, можно сказать как с братом, сравнивая свою нелегкую судьбу с судьбой незнакомого ему поэта: «Что, брат Пушкин? И ты небось так же? Тоже маялся, томился ночами, тяжело ступал тяжелыми ногами по наскребанным половицам, тоже дума давила? Тоже запрягал в сани кого порезвей, ездил в тоске, без цели по заснеженным полям, слушал перестук унылых колокольцев, протяжное пение возницы?» [9, с. 268].
Толстая Т. прибегает к сравнениям, сближающим Пушкина с обычным жителем первобытного общества - «современным» человеком, побуждая узнать в нем что-то пережитое каждым.
Бенедикт уверен, что и Пушкин искал «белую птицу, главную книгу, морскую дорогу», интересуется: «не заглядывал ли к жене-то твоей навозный Терентий Петрович...» [9, с. 268]. Поэт перемещается в «современное» общество в сознании главного героя и легко вживается в реалии данного пространства. «А-а, брат Пушкин! Ага! Тоже сочинение от грызунов берег! Он напишет - а они съедят, он напишет, а они съедят! То-то он тревожился! То -то туда-сюда по снегу разъезжал по ледяной пустыне! Колокольчик динь-динь-динь! Запряжет перерожденца да и в степь! Свое припрятывал, искал, где уберечь!» [9, с. 287].
Приближает Пушкина к «голубчикам» и прием «чтения в мыслях»: приписывания поэту того, во что хотелось бы верить им самим. «Этот пушкин-кукушкин тоже небось жениться не хотел, упирался, плакал, а потом женился и ничего. Верно? Вознесся выше он главою непокорной александрийского столпа. В санях ездил. От мышей тревожился. По бабам бегал, груши околачивал. Прославился: теперь мы с него буратину режем» [9, с. 165]. Основным словом является «небось», в котором заключено значение некоторой уверенности в том, что жизнь поэта сложилась по законам описываемого Т. Толстой общества. В данном случае подвергается иронии масскуль-турное «одомашненное» восприятие поп-идола, чья биография насыщается вполне «человеческими» подробностями.
Эта ирония воплощается и на уровне семантики, и на уровне стилистики: очевидно столкновение современной разговорной лексики и стихотворного словаря XIX века: с одной стороны «упирался» и «груши околачивал», а с другой - «вознесся», «главою», «тревожился».
Деканонизация и пересотворение образа Пушкина осуществляется в условно-игровом ключе. Это игра с различными обликами Пушкина, текстами его произведений, пушкинскими персонажами, образами, строчками, стилем.
По законам антиутопической поэтики после катаклизма в полном объеме литература недоступна для нового общества. В «Кыси» Набольший Мурза является монополистом в разных областях науки и искусства, в том числе и в литературе, решая, какие произведения сделать массовыми. Творчество А.С. Пушкина вошло в этот список, но вызвало некоторые вопросы у «голубчиков».
184
новый взгляд. международный научный вестник
Одним из главных образов в творчестве поэта является образ коня, который непонятен героям. Бенедикт уверенно заявляет, что это мышь. Споры по теме «конь-мышь» заставляют вспомнить известные стихотворения А.С. Пушкина: «скребницей чистил он коня» [9, с. 70] - «Гусар» (1833); «Жизни мышья беготня, что тревожишь ты меня?» [9, с. 42] - «Жизни мышья беготня» (1830); «али я тебя не холю, али ешь овса не вволю» [9, с. 42] - «Конь» (1834).
В городе, где правит поэт, прозаик и изобретатель Федор Кузьмич, мышь - продукт полифункциональный: деньги, еда и т.д.
«- Что за памятник?
- Как тебе объяснить? Фигуру из дерева вырежем, в человеческий рост. Красивый такой задумчивый. Голова склонена, руку на грудь положил» [9, с. 136-137]. В тяжелый момент главный герой приходит к собственному творению, чтобы задать вечные вопросы и обнаруживает, что «сырая метель набросала Пушкину вороха снега на сутулую голову, на согнутую руку...» [9, с. 268]. Поразительное сходство видим в воспоминаниях М. Цветаевой: «Памятник Пушкина был не памятник Пушкина (родительный падеж), а просто Памятник-Пушкина, в одно слово, с одинаково непонятным и порознь не существующими понятиями памятника и Пушкина. То, что вечно, под дождем и под снегом, - о, как я вижу эти нагруженные снегом плечи, всеми российскими снегами и осиленные африканские плечи!» [12, с. 592].
Кузьмина Н.А., анализируя творчество Пригова Д.А., отмечает: «Пушкин по-приговски - это чугунный памятник, который нельзя не заметить» [2, с. 94]. В тексте стихотворений встречаем:
Во всех деревнях, уголках бы ничтожных Я бюсты везде бы поставил его [5]
или
Памятник Пушкину сложивши Пожитки своих медных дел... [5].
Толстая Т. часто использует травестировку как основной прием комического. Пародирования отличается от травестировки в том, что цель второй заключена в уничижении, в вульгаризации тех явлений, которые принято считать достойными. Автор «Кыси» достигает этого с помощью постмодернистских приемов.
Скоропанова И.С. выделяет несколько средств десакрализации. В их число входят: прием «панибратства», прием «осовременивания», прием «чтения в мыслях», прием «фрейдизации» и другие, используемые в комедийном ключе [7, с. 89-90]. Смысл строки «жизни мышья беготня» раскрывается с помощью статьи М. Волошина «Аполлон и мышь». Выясняется, что мышь связана с богом поэзии и искусств Аполлоном и стала символом пророче-
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
185
ского дара поэта. Неудивительно, что роман, который является, по мнению критиков, «гимном книге», где происходит возрождение литературных святынь, где прозу регулярно сменяют поэтические строки, мыши играют основную роль в жизни народа.
Стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» «помогает» Бенедикту в отношениях с женщинами, на языке Бенедикта - «бабское дело». Выбор Т Толстой пал на это стихотворение, наверняка, не случайно. Стихотворение не публиковалось при жизни поэта, поэтому не имеет как определенной даты, так и названия. Существует несколько вариантов: «Жене», «К жене» и «Прелестнице» в зависимости от даты (1830-1832). Смысл строк Бенедикт воспринимает буквально, как и всех остальных, но именно этой рекомендацией Федора Кузьмича решает воспользоваться на практике:
Лежишь, безмолвствуя, не внемля ничему...
И разгораешься все боле, боле, боле,
И делишь, наконец, мой пламень по неволе [9, с. 108].
Но «барские придумки» не имели успеха, и «вышел конфуз».
Большинство цитат подвержено комическому переосмыслению, в основном с той целью, чтобы показать, как примитивно мыслит новое общество. В тексте встречаются цитаты, смысл которых Бенедикту не понять. Например, строки из стихотворения 1825 года «Вертоград моей сестры»:
Нард, алой и киннамон Благовонием богаты:
Лишь повеет аквилон,
И закаплют ароматы.
«Ну-ка, поди ж тут разбери, что куда закаплет» - это единственный комментарий, данный Бенедиктом.
Чаще всего в «Кыси» цитируется одно из последних стихотворений Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (1836), написанное за полтора года до смерти поэта. В той или иной форме первая строфа хорошо запомнилась Бенедикту: «али вознесся дерзостью своеволия, мыслю себя мурзой». В каждом случае наблюдаем сочетание пушкинского стиля и лексики «современного» общества.
Эти строки, став доступными для главного героя, цитируются им в самых немыслимых случаях, что усиливает комизм романа. В бытовой ситуации, когда Бенедикт обзаводится слугой, сразу вспоминает о «Пушкине»: «Дескать, вознесся выше я главою непокорной александрийского столпа, ручек не замараю тяжести таскамши. Обслугу держу» [9, с. 97]. В главе «Он» Бенедикт использует это возвышенное слово наряду с грубой лексикой с целью выражения своего сожаления о сделанном поступке: «Вознесся, дубина, пес блудливый! Мало ему Марфушки <...>. Ишь на какую девку размахнулся» [9, с. 158].
186
новый взгляд. международный научный вестник
«Много, говорит, он стихов понаписамши, думал, не зарастет народная тропа, дак только если не пропалывать, так и зарастет» [9, с. 163] - ещё один яркий пример комического переосмысления цитаты, характеризующий отсутствие воображения и буквальность мышления главного героя.
Интерес представляют регалии Федора Кузьмича: «Набольший Мурза, долгих лет мне жизни, Секлетарь и Академик и Герой и Мореплаватель и Плотник», которые отправляют нас к образу Петра Первого и стихотворению «Стансы» (1826). Сравним:
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой На троне вечный был работник.
Но образ Федора Кузьмича интертекстуально шире. Он отправляет нас не только к Петру Первому, но и к личности самого А.С. Пушкина. В официальный пародийный список заслуг и умений Федора Кузьмича не вошли писательский и изобретательский таланты, о которых известно народу.
В своих работах В.Брюсов подчеркивает разносторонность знаний и интересов поэта, широкий размах его творчества. Энциклопедизму Пушкина он посвятил несколько работ. Одна из них так и называется - «Разносторонность Пушкина». Этот факт отмечали и современники великого поэта. Можем предположить, что Т. Толстая, действуя в условно-игровом ключе, наделяет разносторонними способностями главу Федор-Кузьмичска. Даже у такого отсталого общества должен быть свой Пушкин.
Толстая Т. обращается к образу метели, восходящему к творчеству многих русских писателей, в частности Пушкина А.С. («Бесы», «Метель», «Капитанская дочка»), впервые использовавшего данный образ в качестве ставшей традиционной метафоры судьбы - как индивидуальной, так и страны в целом.
Метель сопровождает героя на протяжении всего романа. Встречаем в главе «Добро» воспоминания о детстве: «матушка вышивает, а метель за окном воюет»; далее в обычный день «февральский денек, серый, мутноватый, метелистый-порошистый, с северный тревожным вечерком»; ожидание весны: «ещё жди метелей», а потом «миновали февральские метели».
В своих представлениях, связанных с появлением кыси, Бенедикт рисовал страшную, но живописную картину: «И снежные смерчи поднимутся с темных полей, где ни огонька над головой, ни путника на бездорожье, ни севера, ни юга, только белая тьма да метельная слепота, и понесутся снежные смерчи...» [9, с. 162-163].
Образ метели-судьбы появляется в «Кыси» в связи с душевными переживаниями Бенедикта: «Никого вокруг. Ничего. Только високосная метель в сердце: скользит и липнет, липнет и скользит, и гул в метели, будто голоса
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
187
далекие, несчастливые...» [9, с. 268]. Такое состояние возникло у Бенедикта из-за отсутствия духовной пищи: прочел он все книги. От безысходности приходит он к «своему Пушкину». У живого Бенедикта метафорическая «метель» поселилась в сердце, а деревянного «Пушкина» постигла как погодное явление: «Сырая метель набросала Пушкину вороха снега на сутулую голову, на согнутую руку...» [9, с. 268].
В финале романа Бенедикт узнает о том, что не Федор Кузьмич пишет стихи, а «Пушкин». В этот момент происходит идеализация поэта - на него переносятся способности и таланты, ранее принадлежавшие Набольшому Мурзе.
В творчестве Т Толстой постоянным оказывается мотив смерти, разрушения, уничтожения. Совершен переворот, разрушено прежнее правительство, составлены новые указы, уничтожен морально Бенедикт, лишенный книг, роман завершается казнью интеллигенции.
Образ Пушкина остается актуальным для современной литературы. Многие авторы неоднократно обращались к нему, предельно расширяя поле трактовок. Но Т. Толстая максимально обобщила этот образ, сводя его к знаку, к символу «культуры». Пушкин становится синонимом «вообще культуры» и исторической преемственности.
Образ поэта подвергается серьезным изменениям, почти «мутирует» в терминологии Бенедикта. В результате памятник, а точнее памятник-бюст не совпадает с представлением о нем Никиты Иваныча: «Ну чистый даун. Шестипалый серафим. Пощечина общественному вкусу» [9, с. 181], высказывает свое мнение представитель интеллигенции.
Этот комментарий, находящийся на пересечении нескольких
дискурсивных практик, неадекватно воспринимается Бенедиктом, цени-вающим его как похвалу. Деформация образа неожиданна для обоих, ведь Бенедикт создает памятник Пушкина исходя из описания самого Никиты Иваныча. Тем самым Т. Толстая демонстрирует, что уже в самом механизме хранения и передачи информации скрыт определенный дефект.
Толстая Т иронизирует над самим постмодернизмом. Свойственная этому мировоззрению широта взглядов, по мнению Толстой, способна размыть любую идентичность. Постмодернизм обессмысливает все, с чем соприкасается.
Описание главным героем получившегося памятника наполнено интертекстом. У Бенедикта появляется «свой Пушкин» в прямом значении данного выражения. «Стало быть, вот он у нас стоит, сердешный, шум уличный слушает, как заказывали, из-за угла повернешь и видишь его, на пригорке, на ветру, черного такого. А эта древесина, дубельт, всегда от дождей чернеет. Вот он стоит, как куст в ночи, дух мятежный и гневный; головку набы-чил, с боков на личике две каклеты - бакенбарды древнего фасону, - нос долу, пальцами как бы кафтан на себе рвет» [9, с. 182].
188
новый взгляд. международный научный вестник
Во время пожара у «Пушкина» сгорает лицо и шестипалая рука, то, что было признаком мутировавшей, убогой культуры антиутопического общества. Толстая Т. указывает на возможность возникновения новой жизни, на возрождение новой культуры, подобной той, что породила Пушкина.
Изучение Пушкинского Текста позволяет понять, что для современной литературы интертекстуальность выступает в виде стратегии, которая направлена на формирование глубинного семантического слоя произведения.
Список литературы:
1. Вайль П., Генис А. Родная речь. - М., 1995.
2. Кузьмина Н.А. Интертекс и его роль в процессах эволюции поэтического языка. - М.: КомКнига, 2006.
3. Орлова Н.А., Петренко А.Ф. Семиотические и фольклорные модели смехового мира Сергея Довлатова: монография. - Пятигорск: ПГЛУ, 2011.
4. Петренко А.Ф. Русская литература II половины XX века: темы и персоналии. - Пятигорск: ПГЛУ, 2006.
5. Пригов Д.А. Законы литературы и искусства [Электронный ресурс]. -Режим доступа: www.vavilon.ru/text/prigov4-3.html.
6. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре. - М.: «Лабиринт», 2006.
7. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература. - М.: Флинта: Наука, 2001.
8. Толстая Т. Любишь - не любишь: Рассказы. - М.: Оникс, ОММА-ПРЕСС, 1997.
9. Толстая Т.Н. Кысь. - М.: Эксмо, 2004.
10. Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1997.
11. Хализев В.Е. Теория литературы: учебник. - М.: Высш.шк., 2005.
12. Цветаева М.И. Проза. - М.: ЭКСМО-Пресс, 2001.
