CC BY
124
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2009. № 6
ДОКЛАДЫ И ВЫСТУПЛЕНИЯ
В.А. Успенский
КОЛМОГОРОВ И ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Сперва - два комментария к заголовку.
Филологию нередко противопоставляют лингвистике, и нельзя отрицать целесообразность такого противопоставления в отдельных случаях. Однако в заголовке настоящей статьи прилагательное «филологический» понимается в том же широком значении, как в номенклатуре учёных степеней и в названии Филологического факультета МГУ.
Чтобы иметь самое беглое представление о том, кто такой Колмогоров, достаточно знать, что среди многочисленных мемориальных досок на стенах Московского университета только на колмогоровской написано «великий учёный». Не встречается на других досках и слово «великий». И действительно, Андрей Николаевич Колмогоров (25(12).04.1903-20.10.1987) - это не только великий математик, один из крупнейших математиков ХХ века (а в какие-то годы, возможно, и самый крупный), но и великий учёный. Пушкин и Лермонтов - великие поэты, но Крылова, при всей несомненности его величия, назвать великим поэтом неудобно. Крылов - великий баснописец, Лобачевский - великий геометр, Павлов - великий физиолог; а Ломоносов, Менделеев, Колмогоров - великие учёные.
Теперь - комментарий к содержанию. Настоящий очерк по необходимости краток. За деталями отсылаю читателя к вышедшему в 2002 г. моему двухтомнику «Труды по нематематике с приложением семиотических посланий А.Н. Колмогорова к автору и его друзьям» (сокращённо ТпН), прежде всего к статьям «К определению падежа по Колмогорову» и «Предварение... к "Семиотическим посланиям"...»; из самих семиотических посланий к стиховедческим можно
отнести Первое и, отчасти, Второе.
* * *
Вклад Колмогорова в филологические науки можно условно разделить на три компонента. Первый компонент состоит в его исследованиях в области лингвистики и теории стиха. Второй - в организационной поддержке новых направлений в филологии. Третий - это участие в создании той благоприятной атмосферы в обществе и в науке, без которой развитие указанных направлений было бы затруднено.
Организационный компонент менее известен, а потому с него и начну.
Пятидесятые годы прошедшего века. 19 мая 1959 г. ректор МГУ Иван Георгиевич Петровский созывает совещание. На повестке - открытие на Филологическом факультете новой специальности, после непростых дебатов получившей наименование «Теоретическая и прикладная лингвистика». Участвовавший в совещании Колмогоров решительно поддержал новое начинание и даже предложил создать при Филологическом факультете смешанные группы из студентов этого факультета и Мехмата, дав им шесть лет обучения. Столь же решительно он поддержал предложение об обучении студентов-лингвистов математике, причём всех лингвистов, а не только теоретических и прикладных. Хотя оба эти предложения оказались слишком впереди времени, чтобы быть полностью осуществлёнными, всё же обучение математике студентов названной специальности происходит (хотя и в объёме, сильно уменьшившемся по сравнению с первыми годами), а студентов Мехмата теперь можно заметить на лекциях и семинарах Филологического факультета, что лет двадцать назад выглядело немыслимым.
В шестидесятых и семидесятых годах Колмогоров персонально поддержал двух выдающихся выпускников (и даже однокурсников) Филологического факультета - великого лингвиста Андрея Анатольевича Зализняка и великого филолога Михаила Леоновича Гаспарова. В случае Зализняка поддержка была особенно значимой.
Дело в том, что весной 1965 г. Зализняк представил в Институт славяноведения Академии наук, где он работал тогда и работает сейчас, кандидатскую диссертацию на тему «Классификация и синтез именных парадигм современного русского языка», явившуюся совершенно новым словом не только в русистике, но и в лингвистике вообще. Стало ясно, что она более чем достойна докторской степени. К сожалению, это было ясно не всем. События развивались чрезвычайно драматично и могли бы стать темой увлекательного романа. Заседание Учёного совета, начавшееся 31 марта при большом наплыве публики, ещё до выступления диссертанта было отложено на неопределённый срок. После чего Зализняка стали призывать на военную службу как полиглота, а Институт славяноведения решил вовсе не рассматривать его диссертацию, причём аргументация была вполне разумной: если диссертация такая замечательная, пусть она защищается в одном из языковедческих институтов. Но обстановка в советском языкознании тогда была такова, что и в Институте русского языка, и в Институте языкознания её провалили бы с треском. О ситуации было рассказано Колмогорову. На моих глазах он написал на пишущей машинке письмо в Учёный совет Института славяноведения. Приведу из него две знаменательные выдержки. Первая: «.. .Работа <...>, представленная А.А. Зализняком в качестве
кандидатской диссертации, <.. .> должна занять выдающееся место не только в русском, но и в общем языкознании, так как, насколько мне известно, ни в отечественной, ни в зарубежной литературе исчерпывающему формальному исследованию современными в смысле логических приёмов методами не подвергался столь большой массив фактов». Это совершенно верно, но откуда бы это знать Колмогорову? Ответ: Колмогоров знал всё. Вторая выдержка: «Судя по отзывам оппонентов, фактическая состоятельность проведённого анализа не вызывает сомнения». Почему упомянуты отзывы оппонентов? Ответ: из чувства ответственности, потому что за свою оценку состояния мирового языкознания Колмогоров отвечать готов, а вот за соответствие построений диссертации реальным фактам языка пусть отвечают оппоненты. Отзыв Колмогорова явился одним из тех факторов, кои способствовали успеху предприятия. Отложенное заседание совета состоялось 26 мая, и уже 19 июня пленум ВАКа присудил Зализняку докторскую степень. Наличие у Зализняка этой степени было весьма существенным для последующего развития лингвистики в нашей стране.
Что касается Гаспарова, то когда он в 1977 г. представил в Институт мировой литературы в качестве докторской диссертации свою монографию «Современный русский стих. Метрика и ритмика» (М., 1974), Колмогоров выступил в качестве одного из официальных оппонентов. Статьи Гаспарова Колмогоров читал и раньше, о чём свидетельствуют слова самого Гаспарова из его письма от 8.07.1997 к автору этих строк: «Он указал мне на вопиющую неправильность одного расчёта в статье о стихе Маяковского; в книге 1974 г. я её исправил».
Перехожу к исследовательскому компоненту вклада Колмогорова. Буду говорить о том, чему мне посчастливилось быть свидетелем.
В 1956 г. Вячеслав Всеволодович Иванов и я решили учредить на Филологическом факультете семинар по применению в лингвистике математических методов. Перед первым занятием семинара, которое состоялось 24 сентября, я пришёл к Колмогорову за советом, с чего начать.
Он рекомендовал начать с задач, а именно предложить участникам семинара две задачи на определение понятий - понятия 'ямб' и понятия 'падеж'.
Казалось бы, что такое ямб, знают все: это та-ТА, та-ТА, та-ТА: «Открылась бездна, звезд полна»; «Сидеть с больным и день, и ночь». Но при этой схеме уже во второй строке первой главы «Евгения Онегина» слово «занемог» должно произноситься с ударением на первом слоге. Тогда же Колмогоров сообщил мне математически строгое определение ямба.
Теперь о другой, грамматической задаче Колмогорова. Падежей в русском языке шесть; так учат в школе, в университете их становится восемь. В немецком языке четыре падежа, в эстонском - четырнад-
цать. При этом неясно, чего именно шесть или восемь в русском, четыре в немецком и четырнадцать в эстонском. Академические грамматики, не говоря уже о школьных учебниках, умело обходили (да и сейчас обходят) этот вопрос. Итак, задача состояла в том, чтобы чётко определить те сущности, количество коих подсчитывается. Тогда же Колмогоров указал мне и решение этой задачи. Тут надо сделать отступление. У Колмогорова была редкая особенность: многие свои важнейшие мысли он высказывал мимоходом, при обсуждении чьего-либо доклада, а то и в частных беседах, не заботясь, будут ли они услышаны и поняты (увы, боюсь, что не все они были услышаны и поняты). Так, на моих глазах, в краткой реплике Колмогорова, сделанной в феврале 1954 г. на одном из семинаров, родилась теория нумераций, ныне представляющая собою сформировавшийся раздел теории алгоритмов. Если бы один из присутствовавших не осознал важность сказанного и не опубликовал колмогоровские формулировки в «Докладах Академии наук», появление теории нумераций было бы отложено. Не знаю, как развивался бы раздел грамматики, посвящённый теории падежа, не окажись я рядом и не внуши мне Провидение изложить идеи Колмогорова в опубликованной в 1957 г. статье «К определению падежа по Колмогорову». Колмогоровское определение падежа впоследствии было развито и усовершенствовано Зализняком и вошло в 1965 г. в его уже упоминавшуюся диссертацию, а в 1967 г. в его классическую монографию «Русское именное словоизменение».
Сказанным не ограничивается вклад Колмогорова в лингвистику. Применяя методы математической статистики и теории информации, он указал подходы к некоторым вопросам, чрезвычайно важным для понимания устройства языка; ответы на них позволяют разложить количество содержащейся в тексте информации на отдельные слагаемые, даваемые грамматикой, семантикой, поэтикой. Вопросы эти находятся на самом переднем рубеже наших знаний, а то и вне его пределов. Среди подобных вопросов мы находим такие. Если считать текстом любую цепочку, составленную из букв и пробелов, то каков процент грамматически правильных текстов? А каков процент текстов осмысленных? Сколькими способами можно выразить одно и то же содержание? Как изменятся ответы на эти вопросы, если к требованию осмысленности добавить ограничения, диктуемые художественной, в частности стихотворной, формой? Эти вопросы были предметом интенсивных исследований созданной и руководимой им группы его молодых сотрудников. В своих публикациях Колмогоров касался этой тематики лишь вскользь, ограничиваясь, как правило, краткими сообщением о числовых итогах. Так, в своей знаменитой статье 1965 г. «Три подхода к определению понятия "количество информации''» Колмогоров отмечает результаты подсчётов, полученные двумя его лаборантками:
Для двоичного логарифма числа N русских печатных текстов, составленных из слов, включённых в Словарь русского языка С.И. Ожегова и подчинённых лишь требованиям «грамматической правильности» длины n, выраженной в «числе знаков» (включая «пробелы»), М. Ратнер1 и Н. Светлова2 получили оценку h = (log2 N)/n = 1,9±0,1. Это значительно больше, чем оценки сверху для «энтропии литературных текстов», получаемые при помощи различных методов «угадывания продолжений». Такое расхождение вполне естественно, так как литературные тексты подчинены не только требованию «грамматической правильности».
Уже после кончины Колмогорова обнаружилось несколько машинописных страниц, содержащих его неопубликованную заметку «О возможном применении простейших представлений теории информации к исследованию стиха, художественной прозы, техники перевода». Автор этих строк взял на себя смелость опубликовать её в ТпН на страницах 743-745.
Заголовок названной заметки соединяет лингвистические исследования Колмогорова с его стиховедческими исследованиями, к каковым я и перехожу. Колмогоров справедливо считается одним из крупнейших исследователей русского стиха - наряду с Андреем Белым, Романом Якобсоном, Борисом Томашевским, Кириллом Та-рановским, Михаилом Гаспаровым.
Истоки интереса Колмогорова к теории стиха, можно полагать, таковы.
Во-первых, это его широкие общегуманитарные и, в частности, литературные интересы. Отсюда - интерес к стихам.
Во-вторых, его стремление к научному анализу явления, к систематизации понятий и к поискам их точных определений. Отсюда - интерес к стиховедению, возникший с молодости, в каковой он, по его собственному признанию, читал работы сначала Андрея Белого, а затем и Шенгели, и Томашевского.
В-третьих, высший уровень научного анализа и систематизации - это математизация. Математизация отнюдь не сводится к выражению явлений в формулах, числах, таблицах и графиках. Формулы, числа, таблицы и графики могут вообще отсутствовать. Главное в математизации - это создание такого описания явления, которое было бы безупречным с логической точки зрения, а математика выступает здесь в роли оценщика (и одновременно идеала) степени логической безупречности. Математизации легче всего поддается метрический аспект стихосложения. Отсюда - интерес Колмогорова к тому разделу стиховедения, который называется метрика и ритмика. Именно потому, что из всех разделов стиховедения метрика и ритмика были наиболее продвинутыми в направлении формализации, отсутствие должного порядка в её основных понятиях могло быть обнаружено
1 Ныне - Marina Ratner, профессор университета в Беркли (Калифорния), член Национальной Академии наук США.
2 Ныне - Наталья Дмитриевна Солженицына.
достаточно быстро. Оно и было не только замечено, но и исправлено Колмогоровым. Он предложил безупречное с формально-логической точки зрения определение классических метров, а также описание и разграничение метров неклассических. По скромности, Колмогоров вряд ли бы согласился с такой формулировкой; скорее он сказал бы, что лишь выразил в явной форме общеизвестные представления.
В-четвёртых, Колмогоров был классиком математической статистики. Приложение методов этой науки к явлениям речи - в частности, к явлениям стихотворной речи - не могло его не интересовать. Он не был, конечно, чужд формулам, числам, таблицам и графикам, столь характерным для статистики, но только полагал, что им непременно должно предшествовать чёткое описание подсчитываемых явлений.
В-пятых, в конце 1950-х гг. стиховедческие интересы Колмогорова сплелись с его занятиями кибернетикой. И сложение стихов (как процесс) и стихосложение (как способ организации текста, возникающего в результате такого процесса) стало возможным рассматривать под углом зрения кибернетики и даже в качестве объекта, ею изучаемого.
В-шестых, в начале 1960-х гг. Колмогоров приступил к реконструкции теории информации на основе последнего из своих математических шедевров - теории сложности, называемой сейчас теорией колмогоровской сложности (the theory of Kolmogorov complexity). Эта теория позволяет оценивать уровень сложности тех или иных объектов, прежде всего текстов (т.е. конечных цепочек букв и пробелов). Колмогорова интересовал, в частности, вопрос о сложности литературных текстов, в том числе о том, какая доля сложности приходится на содержание текста, а какая - на те или иные литературные приёмы; литературные же приёмы, такие, как рифма, метр и т.п., легче всего формализуются и вычленяются в поэзии.
В-седьмых, ритм вообще занимал особое место во внутреннем мире Колмогорова. Он любил и знал музыку. Некоторые его высказывания о поэзии можно было понимать в том смысле, что стихи, подобно метроному, задают такт эмоциональной сфере.
При оценке вклада Колмогорова в теорию стиха следует непременно иметь в виду, что количество замыслов Колмогорова было непосильно для смертного и многие из них остались неосуществлёнными. Так, из задуманного большого труда под названием «Метр как образ» имеется лишь 18 машинописных страниц, из коих первая содержит только заголовок и эпиграфы, а остальные 17 озаглавлены очень выразительно: «Предварительный набросок начала введения». Тем не менее в 1962 г. Колмогоров опубликовал совместную с А.М. Кондратовым статью о ритмике поэм Маяковского и с тех пор по 1968 г. включительно публиковался на стиховедческие темы ежегодно. А всего колмогоровских статей по теории стиха,
включая опубликованные посмертно, - двенадцать. В четырёх из них соавтором Колмогорова был его ученик и главный помощник в делах стиховедения Александр Владимирович Прохоров (которому принадлежит и полезная самостоятельная статья «О случайной версификации», опубликованная в 1984 г.). Детальные библиографические описания приведены в ТпН на страницах 735-739 (первые восемь статей Колмогорова отражены также в библиографии к упомянутой монографии Гаспарова).
Однако многие идеи и результаты исследований Колмогорова либо не сохранились вовсе, либо сохранились лишь в виде свидетельских показаний. Например, в статье сборника «Поэтика и стилистика русской литературы» (Л., 1971) Тарановский указывает: «На Варшавской конференции 1964 г. акад. Колмогоров сообщил, что по профилю ударности в общем можно вычислить частоты всех ритмических форм данного стиха. К сожалению, результаты вычислений, сделанных его сотрудниками (для 4 ст. ямба Жуковского и Багрицкого), до сих пор ещё не опубликованы».
Но если понятие профиля ударности (введённое, кстати, самим Тарановским в 1953 г.) можно отнести к хотя и важным, но всё же скорее техническим понятиям статистики текста, то предложенное Колмогоровым понятие «трудности рифмы» представляется весьма содержательным. Кажется непонятным, как можно вычислять такую трудность. Но вот что пишет Гаспаров в § 11 своей монографии 1974 г.:
Методика вычисления «трудности рифмы» была предложена А.Н. Колмогоровым. Согласно этой методике, из прозаического текста, принимаемого за «норму языка», выписываются порознь все слова с мужским окончанием, с женским, с дактилическим и т.д.; в каждой из этих групп высчитывается число всех возможных пар слов и среди них - число рифмующихся пар слов; отношение числа рифмующихся пар к общему числу пар будет «коэффициентом трудности» рифмы, т.е. вероятностью случайного возникновения в языке данного типа рифмы. Так, в русском языке эта вероятность оказалась равной для мужских рифм около 0,008, для женских - 0,005. С помощью этих показателей можно ориентировочно оценить объём «локального словаря поэта», т.е. число слов, проходящих перед «мысленным взором» поэта, когда он подбирает нужную рифму - по-видимому, он сравнительно невелик, порядка 100 слов <...>.
Изложенные в приведённой цитате идеи Колмогорова не были им опубликованы, но были изложены в сентябре 1961 г. в его докладе «Локальный словарь поэта и рифма» на совещании в Горьком (ныне Нижний Новгород), посвящённом применению математических методов к изучению языка художественных произведений. Подробный отчёт об этом совещании и, в частности, об этом докладе дан И.И. Ре-взиным в сборнике «Структурно-типологические исследования» (М., 1962). Колмогоров отнюдь не был на этом совещании «свадебным генералом» (каковым он, впрочем, не был нигде и никогда). Совеща-
2 ВМУ, филология, № 6
ние открылось 23 сентября лекцией Колмогорова «Комбинаторика, статистика и теория вероятностей в стиховедении». В последующие дни Колмогоров, помимо упомянутого выше доклада о локальном словаре поэта, сделал доклад «Энтропия речи и стихосложение», был одним из авторов (вместе с Н.Г. Рычковой3) доклада «Ритмика Багрицкого» и весьма активно выступал в прениях. Отчёт Ревзина ценен, в частности, тем, что в нём отражены идеи Колмогорова, высказанные им в прениях, - редкая для хроникальной заметки черта!
В своей монографии 1974 г. Гаспаров так писал о стиховедческих исследованиях Колмогорова:
.Работы по усовершенствованию методики Томашевского (начатые в 1960 г.) стали началом оживления точных методов в советском стиховедении, надолго заглохших после опытов 1920-х годов. Центром этой оживленной деятельности остаётся группа А.Н. Колмогорова (А.В. Прохоров, Н.Д. Светлова, некоторое время - Н.Г. Рычкова); с нею связано и большинство других работавших в этом направлении стиховедов, в том числе С.П. Бобров и В.В. Иванов.
И далее Гаспаров выделяет три направления, в которых кол-могоровская группа усовершенствовала статистическую методику Томашевского:
Во-первых, уточнено было понятие ритмического словаря, от которого вычисляются частоты слов. Томашевский брал ритмический словарь самого исследуемого стихотворного произведения, например «Евгения Онегина». Колмогоров показал, что это сильно смещает картину: ритмический словарь стихотворного произведения не может служить эталоном «естественных данных языка», так как самый отбор слов в стихе уже скован ограничивающим влиянием метра. Показательнее брать за основу ритмический словарь прозы - скажем, художественной прозы того же периода, к какому относятся разбираемые стихи. <.>
Во-вторых, уточнён был принцип расстановки ударений. <.>
В-третьих, был обнаружен другой, вспомогательный способ моделирования «естественного стиха» для сравнения его с эмпирическим - посредством прямых выборок из прозаического текста. <.>
И, наконец, в статье «Воспоминания о С.П. Боброве» (1993) Гаспаров высказывается по поводу стиля колмогоровских исследований:
Колмогоров в это время, около 1960 г., заинтересовался стиховедением; этот интерес очень помог полузадушенной науке встать на ноги и получить признание. Ещё Б. Томашевский в 1917 г. предложил исследовать ритм стиха, конструируя по языковым данным вероятностные модели стиха и сравнивая их с реальным ритмом. Колмогорову, математику-вероятностнику с мировым именем, это показалось интересно. Он усовершенствовал методику Томашевского, собрал стиховедческий семинар, воспитал одного-двух учеников-стиховедов. <...>. Колмогоров, профессиональный математик, в своих статьях и докладах обходился без математической терминологии, без формул, это были тонкие наблюдения и
3 Наталья Григорьевна Рычкова сменила впоследствии фамилию на «Химченко». Именно эта последняя фамилия (в качестве фамилии лица, подготовившего текст) значится на титульном листе четырёх мемориальных изданий, посвящённых памяти Колмогорова.
точные описания вполне филологического склада, только с замечаниями, что такой-то ритмический ход здесь не случаен по такому-то признаку и в такой-то мере. Математика была для него не ключом к филологическим задачам, а дисциплиной ума при их решении. Томашевский и Колмогоров всматривались в расхождения между простой вероятностной моделью и сложностью реального стиха, чтобы понять специфику последнего <...>.
Уже первая фраза последней цитаты подчёркивает роль третьего компонента филологических заслуг Колмогорова, а именно его участия в создании атмосферы, благоприятствующей прогрессу филологии. Сюда относятся и контакты с филологами, как непосредственные, так и эпистолярные. Так, он состоял в активной переписке с А.П. Квятковским - автором известного «Поэтического словаря» (говорят, что начата работа по подготовке этой переписки к опубликованию). К этому прибавим разрешение спора между двумя известными стиховедами относительно результатов статистических вычислений: оказалось, что всё дело было в том, что уважаемые оппоненты по разному понимали, что такое слово и что такое ударный слог. Колмогоров учил, что бессмысленно заниматься статистикой, не дав чёткого определения, что именно подсчитывается. Учил он и тому, что статистикой литературных текстов надлежит заниматься в определённой последовательности, в противном случае за художественный приём можно принять неизбежную статистическую закономерность.
К сказанному прибавим, что Колмогоров выписывал журнал «Вопросы языкознания» и живо откликался на некоторые из его статей. Вот что, например, рассказывает заведующий кафедрой теоретической и прикладной лингвистики Филологического факультета МГУ член-корреспондент РАН Александр Евгеньевич Кибрик. В 1961 г. он окончил обучение на названном факультете, был зачислен на него старшим лаборантом и в этом качестве представил в «Вопросы языкознания» статью о методе определения дифференциальных признаков гласных новогреческого языка при спектральном анализе. Статья была напечатана в № 5 журнала за 1962 г. Не более чем через пару недель Кибрику позвонили из редакции и попросили зайти за откликом читателя на его статью. Читателем оказался не кто иной, как Колмогоров, сообщавший «уважаемому профессору Кибрику», что статья ему понравилась и он хотел бы кое-что обсудить; в письме указывался номер телефона для связи. В результате Кибрик сделал доклад на семинаре, который Колмогоров вёл на Мехмате. Всё это, включая обстановку на семинаре, произвело на Кибрика сильное впечатление.
К созданию атмосферы относятся и лекции и доклады Колмогорова на филологические темы, а также его участие, всегда активное, в подобных конференциях. Так, осенью 1960 г. Колмогоров объявил на Мехмате курс лекций «Некоторые вопросы математиче-
ской лингвистики». Реально состоялись всего три первые лекции, объединённые названием «Теория вероятностей и анализ ритма русского стиха». Поражал спектр поэтов, ритмы коих подвергались анализу: Кантемир, Ломоносов, Державин, Капнист, Жуковский, Гнедич, Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Фет, Блок, Гумилёв, Маяковский, Пастернак. Лекции эти слушали не только математики (от студентов до профессоров), но и видные филологи, среди них А.К. Жолковский, А.А. Зализняк, Вяч.Вс. Иванов, И.А. Мельчук, Е.В. Падучева, И.И. Ревзин, В.Н. Топоров, Б.А. Успенский, Р.М. Фрумкина, Ю.К. Щеглов. В декабре того же года Колмогоров дважды выступает со стиховедческими докладами в Московском математическом обществе, а в январе 1961 г. делает доклад «Математика и стиховедение» на Учёном совете Механико-математического факультета МГУ. В июле 1961 г. на IV Всесоюзном математическом съезде он, выступая в прениях, высказывает ряд глубоких мыслей по теории художественного перевода, в том числе такую: мышление человека, прежде чем стать логическим, было языковым. О совещании в Горьком осенью 1961 г. было уже сказано. Необходимо хотя бы бегло упомянуть ленинградский симпозиум 1963 г. по изучению художественного творчества (Колмогоров называл его «симпозиумом Мейлаха») и варшавскую конференцию 1964 г. по теории стиха, организованную М.Р. Майеновой (на этой конференции Колмогоров познакомился с Якобсоном и Тарановским; впоследствии оба они бывали в его московской квартире). К Тарановскому Колмогоров послал на длительную стажировку уже упоминавшегося А.В. Прохорова.
Не будем забывать, что во время занятий стиховедением Колмогоров не переставал быть действующим математиком, и объём его научной, педагогической и организационной деятельности в этой области был велик необычайно.
На странице 22-й монографии 1974 г. Гаспаров сообщает, что работы группы Колмогорова по большей части остались неопубликованными. Полагаю, что причина кроется в необыкновенной ответственности Колмогорова за публикуемый материал.
Научное наследие Колмогорова в области филологических наук должно быть собрано, прокомментировано и издано. Но для этого нужен подвижник, коего пока не видно.
Сведения об авторе: Успенский Владимир Андреевич, докт. физ.-мат. наук, проф., зав. кафедрой математической логики и теории алгоритмов механико-математического ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
