CC BY
106
УДК 332 .2 .021(474) «1945/1953» ББК 63 .3(2Лат)631-4 Ф 63
Ъэёид Фиат
Коллективизация сельскохозяйственного сектора в прибалтийских советских республиках
В истории коллективизации в прибалтийских советских республиках выделяются два вопроса: почему сельскохозяйственный сектор не был коллективизирован непосредственно после присоединения этих республик к Советскому Союзу, в июле 1940 года или после их повторного завоевания в 1944 году? И почему с этим процессом произошла такая спешка в 1948-1949 гг.? Оба эти вопроса тесно связаны с вопросом, почему правительству СССР вообще было столь важно провести коллективизацию? Эти вопросы нельзя осмыслить без принятия во внимание организационных проблем, с которыми советская власть столкнулась в попытке подчинить себе эти маленькие республики, идеологического словаря, используемого для выработки концепции этих проблем, и того, как этот словарь соотносился с существующими толкованиями конца 1920-х — начала 1930-х гг., когда, через массовый террор и депортации, сельское хозяйство было коллективизировано в старых советских республиках.
В данной статье я покажу, что хотя коллективизация и провалилась в экономическом плане в старых советских республиках, тем не менее, у нее были политические и символические функции, наличие которых обещало свести к нулю отсутствие экономических выгод. И если в первые годы после прихода к власти существовало множество причин для того, чтобы не торопить события, то к 1948 году как внутренняя, так и внешняя ситуации изменились настолько, что в Москве выбрали подход, напоминавший жестокую предвоенную коллективизацию в Советском Союзе, тем самым разрушив любые мечты местных коммунистов
0 взлелеянной ими идее «третьего пути».
1 . Почему коллективизация?
Случай с республиками Прибалтики может помочь внести ясность в дискуссию по поводу
того, для чего была нужна коллективизация. После работы Виктора Данилова было опровергнуто экономическое обоснование коллективизации, доказывающее, что она была необходима для добычи средств, необходимых для начала индустриализации, которая не имела смысла в случае с прибалтийскими странами1. Здесь партийная элита не могла даже подумать о том, что в сельском хозяйстве Прибалтики необходима коллективизация, поскольку им прекрасно был известен тот разрушительный эффект, который она могла в недалеком будущем. Поэтому среди причин коллективизации в Прибалтике необходимо искать внешние экономические обоснования. Разбирая данный вопрос, Линн Виола привлекла внимание к концепции, являющейся основной в советском подходе к управлению. Утопические представления о создании нового человека и образы «устройства государства» (Бауман) были свойственны не только Советскому Союзу, но являлись характерными чертами «высокого модернизма», который в ХХ веке особенно процветал в странах с тоталитарным режимом2. Однако большевистское государство выделяется своей слабостью среди этих стран, особенно в сельской местности, где у коммунистической партии было очень мало сторонников, и где ей было крайне сложно поддерживать порядок. Большевистская элита, питаемая марксистскими лозунгами и военными умонастроениями, воспринимали сельскую местность как поле битвы, на котором сражались силы добра и зла3. Анализируя проблемы, они искали не причину, но виновников, и вскоре была сформулирована идея об отсутствии прогресса в построении утопического государства вследствие «вездесущей конспира-ции»4. Таким образом, коллективизация всегда была больше, чем просто борьбой за зерно. Это была война с врагами социализма.
Это не значит, что большевистские лидеры не были заинтересованы в экономической стороне коллективизации. В тоже время
и сельскохозяйственный рынок, по большей части, все еще находился там в частных руках. Таким образом, эти республики могут служить примером взаимоотношения между силовой политикой, экономическими интересами и идеологией.
2. Причина промедления?
невозможно полностью разделить силовую и экономическую сторону коллективизации. В результате глубоко укоренившегося недоверия к частному рынку, даже незначительно контролируемая государством экономика стала казаться более предпочтительной, чем частный рынок в любом проявлении. «Сельскохозяйственные товары, исчезнувшие в частной экономике, — писал Пол Грегори, — считались утерянными, даже если эти товары появлялись в городе»5. В конечном итоге сталинская «революция сверху» положила конец «анархии рынка» и, ценой значительного снижения производственных показателей, ликвидировала предполагаемых врагов социалистического государства
Процесс наращивания большевиками влияния в сельской местности и различения своих и чужих всегда сопровождался построением идеологических концепций, объяснявших сложившуюся ситуацию в деревнях и оправдывавших предпринимаемые государством действия. Однако иногда сложно сказать, насколько на самом деле был глубок анализ таких теоретических подходов, а когда он просто служил оправданием действий, берущих свое начало в политике грубой силы. Эти интерпретационные трудности стали особенно заметны в послевоенные годы в Прибалтике. В контексте данной ситуации термины «Ленинский кооперативный план», «классовая борьба в деревне» или «добровольный путь к коллективизации» обозначали не то, как коллективизация была проведена в старых советских республиках, а то, как эти события воспринимались и обосновывались, в соответствии с желаниями большевиков. Использование этих терминов в послевоенные годы было двусмысленным. Для тех, кто воспринимал их более буквально, они обозначали возврат к определенным идеалам (и иллюзиям) 1920-х годов и возможного альтернативного пути развития, в то время, как для других они были просто кодом к маршруту, на котором коллективизация была навязана исторически — с жестокостью и террором. Эта двойственность подпитыва-лась тем фактом, что, казалось, сразу после войны прагматизм, появившийся в военные годы, допускал возможность существования менее грубого подхода к сельскохозяйственной политике. В прибалтийских советских республиках это выражалось еще явственнее, поскольку они попали под власть Советов непосредственно перед началом войны,
Хотя московское правление, в конечном итоге, вряд ли позволило бы новоприобритен-ным республикам иметь свои собственные экономические системы, несовместимые с системами старых советских республик, коллективизация не стояла на повестке дня до и сразу после Второй мировой войны. Более того, в контексте долгосрочного плана о ней даже не говорили. В Латвии разговоры о коллективизации были объявлены «простыми слухами», а в Эстонии первый секретарь Коммунистической Партии Эстонии, Николай Каротамм, заявил, что слухи о коллективизации были происками врагов или основывались на пагубных предубеждениях. Коллективизация была строго запрещена6.
Одной из причин этого я бы назвал по- | литику увещевания, которая была основной Ц среди советских политик со времени оккупа- 5 ции и последующего вхождения прибалтий- х ских республик в состав Советского Союза к в 1940 г. Формирование правительств из ли- з беральных интеллектуалов, а не из комму- | нистов, создало в сознании местных жителей ! и иностранных наблюдателей идею о том, что £ у Москвы был специальный подход к при- = балтийским республикам, вошедшим в со- £ став СССР. Однако, массовые депортации 14 июня 1941 г., разрушили все иллюзии7. В то 2 же время, когда, после двухлетней немецкой | оккупации, Красная Армия вошла на терри- | торию балтийских республик, пропаганда 3 велась в том же духе. Теперь соображения | по поводу внешней политики и отношения г к бывшим врагам приобрели огромное зна- | чение, и это стало ясно на Конференции по | проблемам мира в Париже, проходившей | в период с 29 июля по 15 октября 1946 года, § где прибалтийские советские республики были представлены их собственными минис- | трами иностранных дел. ^
Такие знаки сильно влияли на то, как 4 местные партийные элиты представляли будущее развитие своих республик. Так, если ^ латвийские коммунисты в середине 40-х го- ¡Ц дов мечтали о «третьем пути», то некоторые Ь
из их эстонских оппонентов даже обсуждали «монгольский путь», который бы превратил Эстонию в полунезависимую народную республику8. Незамедлительная коллективизация не укладывалась ни в московскую политику увещевания, ни в долгосрочное планирование местных коммунистов.
Отдельно от попыток вернуть доверие населения, все еще пребывающего в шоке после массового террора 1941 года, и принимая во внимание международные отношения, также вполне могли существовать и экономические соображения, повлиявшие на наличие аккуратного подхода к вопросу коллективизации. После ужасных разрушений, оставшихся после войны, натуральное хозяйство находилось на одном уровне с техническими возможностями и фактически помогло экономике восстановиться. То, о чем заявил историк экономики Влодзимеж Брус в отношении Венгрии и Польши, применимо также и к прибалтийским советским республикам: у крошечных ферм была возможность начать производство «с интенсивностью труда, не испуганного расчетами | себестоимости в денежном выражении»9. | В этих условиях может показаться крайне 5 преждевременным подвергать сельское хо-х зяйство (а с ними — и обеспечение Красной £ Армии) опасности посредством насажде-5 ния коллективизации, которая, как показал 1 опыт, хотя бы частично, ведет к разрушению
1 экономического производства10.
£ Таким образом, поддержка коммунис-= тической партии в сельской местности была § слишком слабой для того, чтобы усилить | темпы коллективизации. Несмотря на то, что
2 даже на территории Литвы, где вооруженное | сопротивление было наиболее сильно, повстанцы, атаковавшие советские заведения и
к
° чиновников, возможно, и не могли угрожать | советской власти в целом, тем не менее, они й представляли собой угрозу для функциони-| рования сельских институтов власти11. Не-§ обходимо отметить, что между сельскими ё жителями и повстанцами, скрывающимися § в лесах, чтобы избежать воинской обязанности и террора, никогда не существовало четко проведенной разделительной линии. % Для местных жителей лес не являлся чем-4 то неизвестным, а личностные отношения так и остались непостижимыми для пони-ж мания оккупантов. Говорят, что в Эстонии £ у «лесных братьев» были свои связи даже в !3 таллиннской штаб-квартире КГБ12. Таким
образом, наиболее важными и срочными целями советского правительства были уничтожение вооруженного сопротивления и формирование сильной политической базы в деревне, в то время как коллективизация, когда это позволяли обстоятельства, предназначалась для поддержки этих целей.
Можно не сомневаться, что данная линия поведения была одобрена в высших эшелонах коммунистической партии. В то время как Андрей Жданов, Андрей Вышинский и Владимир Деканозов отвечали за политику умиротворения, начатую в 1940 году, в столице каждой прибалтийской республики были созданы Бюро ЦК ВКП(б), которые должны были наблюдать за политическими настроениями13. До 1947 года в прибалтийских республиках эти бюро являлись центральными органами власти, ответственными за обеспечение аккуратного подхода к коллективизации14.
3 . Отделяя друзей от врагов: перераспределение земли и слияние кооперативов
3.1 Особенности земельных реформ в Прибалтике
Основной задачей советской власти было получение поддержки местного населения и проведение четкой линии между предполагаемыми друзьями и врагами в деревне. Первым средством для достижения данной цели была крупномасштабная земельная реформа, проведенная после оккупации прибалтийских республик в 1940 г. В результате этой реформы были отчуждены фермерские хозяйства с земельным участком более 30 гектар15. Земля этих фермерских хозяйств была перераспределена между сельскими жителями с меньшими земельными участками или вообще не имеющими их. В гораздо более радикальном виде эта реформа была продолжена после 1944 года. Теперь 30 гектаров воспринимались только как самая верхняя планка, а под реформу попадали и фермерские хозяйства с 20 гектарами земли16. В сравнении с другими послевоенными земельными реформами на Ближнем Востоке, в Европе и Советской оккупационной зоне в Германии эти стандарты были очень жесткими17. Если довоенная реформа 1940 года вряд ли могла претендовать на то, чтобы провести четкую линию между двумя различимыми группами, то послевоенная реформа в этом отношении
разделение имело еще меньше смысла21. Поэтому, несмотря на существующие напряженные отношения внутри самой деревни, особенно в конце тридцатых годов, классовой войны в сельской местности, какой ее представляла себе новая власть, не было. Снизу не было никакого давления в пользу советских решений, в результате которых были бы ликвидированы существующая сельская элита и произошла бы массовая коллективизация. Что было хуже: даже представители партии в сельской местности испытывали проблемы, пытаясь примирить идеологию и реальность, и, зачастую, не оправдывали возлагаемых на них ожиданий22. Если реализация земельной реформы происходило медленно, то это объяснялось доказательством живучести вражеских сил в сельских районах.
3 . 2 Посредники: местные партийные деятели
могла еще меньше. Земельная реформа ударила в самое сердце деревни. Установление 30 гектаров в качестве законного максимума можно объяснить только тем фактом, что в годы войны прибалтийские республики уже претерпели радикальные земельные реформы, в результате которых старые поместья были практически уничтожены18. Вследствие этого, нужны были новые (и во многом — исторические) разделительные линии, которые бы помогли создать идеологически предполагаемую классовую борьбу. Это оказалось тяжелой задачей19. Мало того, что солидарность в деревне оказалось выше, чем ожидали большевики, так они не поняли и исторических закономерностей. Даже те, кто выигрывал от такого перераспределения — безземельные крестьяне и мелкие фермеры — часто оказывались перегруженными задачей управления их новыми или расширением уже имеющихся угодий, в условиях минимальной государственной поддержки, отсутствия исследования сельскохозяйственных ресурсов, и коротких периодов, когда новоиспеченные фермеры освобождались от выполнения норм по поставкам. Кроме того, поскольку для многих устойчивость советской власти в этом регионе казалась сомнительной, огромное количество крестьян проявляло слабый интерес к подаркам, предлагаемым государством, и экспроприированная земля чаще оказывалась в государственном земельном фонде, чем под плугом20.
Это была проблема многих сельских хозяйств. После провала идеи выстроить в сельской местности нечто похожее на патронажную систему, попытки советских властей реорганизовать население деревни согласно их идеологическим образам пошли насмарку. Там, где ожидалось, что бедные крестьяне с энтузиазмом воспримут предложения Советов, а богатые — будут цепляться за свои привилегии, на свет выходила сбивающая с толку смесь традиционных групп, личных отношений и взаимопомощи, которая не могла быть объяснена в социо-экономичес-ких терминах. Если даже в советской России потребовалось достаточно много времени, чтобы в сознание крестьян проникло достаточно неуклюжее разделение на бедных (бедняки), средних (средняки) и богатых (кулаки), то для прибалтийских крестьян, уже имевших опыт бескомпромиссного перераспределения земель двадцатью годами ранее, это
Официальные партийные лица на муниципальном уровне никогда не попадали в число доверенных членов нового аппарата власти.
Так как для этих кадров необходимыми кри- |
териями были знания языка и местных об- Ц
стоятельств, партийные лидеры столкнулись 5
с дилеммой доверить ли приведение в жизнь х
сельскохозяйственной политики людям, чьи к
знания советской идеологии совершенно не з
внушали доверия. Для того чтобы обеспечить |
минимальный уровень лояльности в первые !
послевоенные годы, доступ в местные пар- £
тийные организации был почти полностью =
ограничен до тех эстонцев, латышей и литов- £
цев, кто вырос в одной из старых советских |
республик или был недавно демобилизован 2
из Красной Армии. Как правило, партийные |
деятели в деревнях были молоды и стали чле- |
нами партии только во время войны. В Литве 3
их характеризовали как «откровенно необ- |
разованные и неопытные люди, вызывающих г
недоверие в выполнении большей части своих |
обязанностей»23 и это также относилось и к |
двум другим республикам. При этом на дан- |
ную работу они были брошены без всякой § подготовки24.
Местные партийные деятели находили |
различные пути реализации земельной ре- ^
формы. В то время как некоторые охотно 4 принимали идею о заговоре, предлагаемую
центральной властью для объяснения всех ^
недостатков, другие следовали более мягко, ¡Ц
что позволяло им и выполнять плановые Ь
квоты. Поскольку при наличии в те годы постоянного дефицита личные связи играли основополагающую роль, неудивительно, что партийный центр неоднократно жаловался на слишком тесную связь сельских партийных деятелей с местным населением. Выражение «выпивать с кулаками» было не только широкоизвестным фактом, но также стало условным обозначением нежелательного братания со старыми элитами. Из-за слабого контроля со стороны центра пышным цветом цвела коррупция. В отчетах в Центральный комитет постоянно появлялись сведения о том, что местные партийные работники вводили специальные налоги, вымогали у населения продукты и водку, или иначе злоупотребляли своим положением25.
Столкнувшись с этими трудностями, партийное руководство прибегло к моделям объяснения и практикам, которые были разработаны в конце двадцатых годов и тем самым как бы доказали свою универсальную законность. Вместо поиска причин такой разнузданности местные кадры просто полностью заменялись26. В Литве в 1945 и 1946 | число людей, исключенных из партии и уво-| ленных с правительственных должностей 5 почти равнялось числу назначенных, в то х время как в Эстонии между 1945 и 1947 го-£ дами в коммунах были заменены 50-65 % 5 парторгов и 100 % председателей исполко-| мов27. Лишь начиная с 1947 года, кадровая 1 ситуация приобрела относительную ста-£ бильность, и все-таки так никогда и не ста-= билизировавшись до конца.
а
а о
т
ас
£ 3 . 3 Первые шаги по пути коллективизации? | Слияние кооперативов
щ еа
£ Другой стратегией власти было слияние ° существующих организаций. Здесь, коо-| перативы говорили сами за себя. Сеть кой оперативов — в основном производящих | товары общего потребления, молоко, това-§ ры для содержания животных, или выдаю-ё щих кредиты — существовали с конца де-§ вятнадцатого века, а во время войны были централизованы. Вследствие этого коммунистический режим начал реорганизацию % кооперативов практически сразу, продол-4 жив политику их централизации (особенно начиная с 1947 года и далее), очищая руко-ж водящие должности и членские места в ко-£ оперативах от более богатых крестьян и рас-!3 ширяя базу постоянных членов28. В данном
случае коммунистическая партия также не была уверена в политической поддержке для себя в сельской местности, но подтвердила идеологические требования, явившиеся результатом политики и теоретических дискуссий двадцатых годов. Как говорится в официальной интерпретации, коллективизация в старых советских республиках представляла собой конечную точку «кооперативного плана», разработанного Лениным. Этот план — фактически, достаточно свободное собрание мыслей, выдержанных из некоторого количества статей — охватывал идею, что в рамках социалистического общества, маркетинговые, кредитные и потребительские кооперативы, являющиеся, по сути, капиталистическими организациями, медленно превратятся в «более высокую форму» социалистических производственных кооперативов: в советские колхозы, где работа и средства производства будут социализированы29. Хотя, по факту, в довоенном Советском Союзе, кооперативы так и не преобразились в колхозы, «кооперативный план Ленина» оставался частью идеологической разработки и после войны.
Существовал ли хотя бы потенциальный шанс, что в отличие от русского примера, эта реструктуризация кооперативов могла стать первым шагом на пути к коллективизации в особых условиях прибалтийских республик? На первый взгляд растущее число кооперативов с более широким спектром задач, чем у специализированных кооперативов военных лет, казалось, указывает именно в этом направлении, также как и растущее доминирование в кооперативах машин30. Однако при более близком рассмотрении видно, что вряд ли когда-либо кооперативы могли бы развиться в форму коллективного производства. Во-первых, прибалтийские крестьяне традиционно воспринимали себя как организации, нацеленные больше на содействие, чем на замену одиночного ведения сельского хозяйства. Во-вторых, рассредоточенное местонахождение фермерских хозяйств превращало любую попытку поддержать коллективное ведение сельского хозяйства на кооперативной земле при сохранении системы одиночных ферм в сложную задачу. Это особенно стало заметно с 1947 года, когда на основании скоропалительного решения в кооперативах, предназначенных для обработки земли, были организованы так называемые «коммунальные фермы»31.
Эстонский случай наглядно показывает, что крестьяне, будучи чрезмерно нагружены работой на своих частных фермах, были неспособны и не имели желания дополнительно обрабатывать практически полностью обособленные земли кооперативов. В итоге, пришлось использовать наемный труд, а некоторые кооперативы даже отдавали земли в частное использование32. Даже с точки зрения Советов, такие «коммунальные фермы» могли функционировать только через «усиление рыночных отношений»33. Не было никаких возможностей для того, чтобы эти фермы выросли в колхозы советского типа. Даже в советской Литве, где к ноябрю 1949 года 352 кооператива, в конечном счете, были превращены в колхозы, кажется более чем просто сомнительным предположение, что это произошло органически34. В прибалтийских республиках, как и в России, колхозы появились не из кооперативов, а скорее заменили их согласно декрету, спущенному
сверху35.
4. Развитие коллективизации . 1947-1949 гг. 4.1 Почему произошло ускорение в 1947 году?
Поскольку ни давлению снизу, ни развитию кооперативов невозможно приписать подготовку почвы для развития коллективизации, которая началась в 1947 году, объяснения нужно искать в политической сфере. Жоффрей Свейн описал главную роль московских представителей в прибалтийских советских республиках — Бюро ЦК КП — как создание ситуации недопонимания, «сначала отменяя, а после ускоряя развитие коллективизации»36.
Причины поворота стратегии, произошедшего в 1947 году, можно найти в переменах во внутренней и внешней ситуации в Советском Союзе. Во-первых, ухудшение отношений с западными союзниками и начало Холодной Войны определенно убедили московское руководство, что особое отношение к западным республикам СССР больше неосуществимо. Во-вторых, в августе 1946 года, отчеты по колхозам в старых советских республиках показали, что прагматичное ослабление колхозной дисциплины в военные годы в конечном итоге привело к массовой утере контроля. Практически коллективные хозяйства были разрушены. Везде присутствовала коррупция, прогулы и кражи37.
И снова партийные лидеры не стали искать объяснений в закостенелой и непродуктивной колхозной системе, которая заставила фермеров нарушать правила, чтобы выжить, а искали их в отклонениях от нее38. Уже в сентябре 1946 года, внутри Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза был создан «Совет по вопросам колхозного хозяйства» для того, чтобы поближе присмотреться к тем идеологическим стандартам, которым подчинялись колхозы39.
Кроме того, начавшаяся в 1946 году в Центральной России, Украине и Молдавии засуха явилась одним из факторов, связывающих эти события с прибалтийскими советскими республиками. В Прибалтике откровенно очень хорошие урожаи 1946 года позволили оставить излишки для продажи, а крестьяне получили прибыль от возросшего спроса. «Голодные» беженцы из республик, в которых был недостаток продовольствии, отправились в новые республики, чтобы закупить зерно и картофель. Эта ситуация подчеркнула важность прибалтийского сельского хозяйства. Она также подогрела страхи об «анархии рынка», которая казалась столь очевидной в | неконтролируемых массовых передвижени- Ц ях и торговле вне досягаемости государства. 5 Для жителей Прибалтики так называемые х «мешочники» из старых республик представ- к ляли собой всю убогость колхозной системы. з Одним своим появлением они создавали | образ того, что пропаганда была неспособна ! уничтожить. В популярных стихах литовцы £ поносили их как «сталинских попрошаек», = а эстонские крестьяне высмеивали «мешоч- £ ников» в песенке: «Я бедный русский колхозник»40. В тоже время для московского руко- 2 водства «мешочники» стали напоминанием | о черном рынке и спекуляции конца двад- | цатых41. В напряженной обстановке, возник- 3 шей вследствие засухи, существование этих | «мешочников» указывало на необходимость г существования надежного и простого досту- | па к зерну42. И снова предположения выходи- | ли за пределы экономических обоснований. | В свете неприятностей, которые породила § земельная реформа, провалом контроля над местными кадрами и коррупцией в государс- | твенном и партийном аппарате, в результа- ^ те чего возникли проблемы с поставками, 4 вопрос о том, были ли способны и хотели ли партийные организации этих республик пе- ^ редать центральную власть вниз на деревенс- ¡Ц кий уровень, становится крайне важным. Ь
4. 2 Приготовления к коллективизации
В Москве изменившееся отношение не привело к сиюминутному изменению сельскохозяйственной политики в прибалтийских республиках. Планы на коллективизацию — это одно, фактические возможности их осуществления — другое. Осторожный подход так и не был забыт. Реальные перспективы проведения коллективизации обсуждались в апреле 1947 года в Оргбюро ЦК КП СССР, на встрече с первыми секретарями эстонской, латвийской и литовской коммунистических партий — Николаем Ка-ротаммом, Антанасом Снечкусом и Янисом Калбержинсом. Спустя некоторое времяс-пустя, 21 мая 1947 года, ЦК КП СССР издал распоряжение: «Об основании колхозов в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР»43. Была организована специальная комиссия по коллективизации в прибалтийских советских республиках, возглавляемая Андреем Ждановым, а Центральные Комитеты коммунистической партии попросили к июню предоставить предложения о «своих | идеях по поводу практических вопросов об | организации колхозов»44. Кроме этого, мало 5 что произошло45. Необходимо отметить, что х стратегия секретности оставила в неведении £ относительно смены направления не только 5 крестьян, недоверие развилось глубже: те-| перь секретность распространялась до низ-
1 ших эшелонов самой Коммунистической £ Партии. Таким образом, если коллективи-= зация зимой 1929/30 годов осуществлялась § практически без участия сельских Советов, | состоявших, в основном, из местного насе-
2 ления46, то, в случае с прибалтийскими рес-| публиками, ни сами Советы, ни партийные
организации муниципального уровня не ° были в полной мере проинформированы о | решении к началу коллективизации, и были й просто исключены из основания коллектив-| ных хозяйств в 1947 году47. Соответствен-§ но, на нижних уровнях коммунистической ё партии была широко распространена точка § зрения о том, что вряд ли коллективизация настанет в обозримом будущее, если вообще настанет48. Некоторые партийные деятели % полагали, что типичное для Прибалтики рас-4 средоточенное поселение превращало коллективизацию в бессмысленное занятие.49 ж Помимо изначального незнания планов £ в отношении коллективизации, у местных !3 партийных деятелей были и другие подходя-
щие причины для отношения к своей работе без желания. Они прекрасно знали, насколько среди крестьян, слышавших о советских колхозах из первых рук, от «мешочников», были непопулярны коллективные хозяйства. Также, российский опыт 1920-1930-х годов в полной мере был известен в деревнях Эстонии, Латвии и Литвы. Когда летом 1947 года на острове Саарема был практически организован первый колхоз в Эстонии, местные крестьяне в протестном письме к представителю Верховного Совета ЭССР в открытую ссылались на негативный опыт старых советских республик, указывая, насколько много времени займет компенсирование тех потерь, которые это принесет: «Большинство из нас знает о проблемах коллективизации в СССР. Этот процесс занимает годы, а иногда и десятилетия». В текущей ситуации, заключали крестьяне, коллективное хозяйство привело бы к большей потере продукции для государства, чем для крестьян50.
Партийное руководство республик не осталось глухо к этим доводам, что, возможно, вполне отражает их собственный страх разрушить то, что осталось от сельскохозяйственного производства. В отчете ЦК КП СССР первый секретарь коммунистической партии Эстонии Николай Каротамм прояснил, что «ускорение хода коллективизации через короткое время может привести к нарушению функционирования республиканского скотоводческого хозяйства, для исправления которого потребуются годы»51. Намек на реакцию на коллективизацию в России, выразившейся в массовом забое скота, здесь вполне прозрачен и очевиден. Планы, которые партийные лидеры прибалтийских республик торопливо составили и представили в Оргбюро ЦК, были скромны и, более того, очень отличались от колхозов, которые фактически были организованы в том же году. В конце 1947 года в Литве было организовано 17 опытных колхозов, 30 — в Латвии, и 5 — в Эстонии52. Поскольку множество усилий было направлено на то, чтобы выполнить требования указа о коллективизации, согласно которому члены колхозов являются всего лишь небольшими землевладельцами, первые колхозы должны были очень сильно субсидироваться государством.
К лету 1948 года эта атмосфера стала меняться. Связано это было с тем, что начал терять свое влияние Андрей Жданов, кото-
рый, очевидно, являлся одним из разработчиков «политики увещевания» в прибалтийских республиках, и, одновременно, в самом разгаре была Холодная война53. Также, ухудшались отношения с премьер-министром Югославии Тито, что демонстрировало, как даже близкие союзники могут отвернуться от ВКП(б)54. Растущие налоговые массивы из советских прибалтийских республик могли вызвать опасения, что данным республикам предоставили слишком большую независи-
мость55.
Напряженные отношения нарастали и внутри самих прибалтийских советских республик. Трения между местными партийными деятелями и чиновниками, прибывающими из старых советских республик, становились тем более заметными, чем яснее становился провал земельной реформы в отношении обеспечения советской власти надежными союзниками в деревне. В попытке создать лояльные местные элиты важную роль играла национальная риторика, хотя Москва подозрительно присматривалась к случаям, в которых национальный принцип угрожал ее притязаниям на централизованную власть56. Поэтому, поскольку в партийных аппаратах всех трех республик очень скоро стали доминировать неместные русские, негативные взгляды на национальные прерогативы приобрели особую важность57. Это открыло широкий простор для разработки стратегии. Иммигрировавшие партийные деятели, — а также и стратегически мыслящие местные, — недовольные латвийским, эстонским и литовским руководством, в значительной степени «национализировали» существующие проблемы, заявляя, что произошли они от нежелания местных кадров принимать крутые меры против своих соотечественников. Такой подход нашел поддержку и в Москве. Показательно, что в то время как в Эстонии партийное руководство обвиняло деревенских партийных работников в том, что те чувствовали себя «слишком уж как дома» в своих деревнях, позже уже партийных лидеров самих республик упрекали в «чрезмерном семейном подходе» к проблеме состоятельных фермеров-«кулаков»58. В попытке установить свою собственную патронажную систему советское руководство все в большей степени подозревало, что местные сети стоят у него на пути.
В этих сражениях за власть коллективизация оказалась очень важным пунк-
том. Ее воспринимали как отличительный символ того, кто управляет страной, и в скором времени отношение к ней стало восприниматься как важный знак проявления лояльности к московскому партийному руководству. Должно быть, новости о том, что даже деревенские коммунисты не хотели вступать в колхозы, были тревожными для центра59. И снова поразительное сходство с предыдущим опытом, в конечном итоге, возможно, внесло свой вклад в принятие решения о том, чтобы решить данную проблему посредством тех же средств. В России большинство деревенских коммунистов очень сдержанно относились к коллективизации, и даже их обоснования были схожими с доводами их прибалтийских аналогов: в большинстве случаев они обвиняли своих жен, которые отказывались вступить в кол-хоз60. В обоих случаях местная социальная среда — включая людей, связанных весьма близкими родственными связями — стала препятствием для большевистской жажды власти. К этому в Прибалтике добавлялось национальное разграничение, которое московское руководство все больше восприни- | мало как негативный фактор. Ц
Зимой 1947 года, в попытке продавить 5 контроль вплоть до уровня деревни, те же х самые партийные деятели, которым парой к месяцев ранее не доверяли информацию, з касающуюся планов о коллективизации, | теперь обвинялись в том, что проявили ! недостаточное рвение при организации £ колхозов. В то же время, за то, что не был = решен вопрос классовой борьбы в дерев- £ не, во всех трех республиках подвергались | критике и снимались со своих должностей 2 политические деятели, руководящие в сфе- | ре сельского хозяйства61. Теперь коллекти- | визация явно возникла на повестке дня. 3 Однако, хотя в начале 1948 года и было при- | нято решение о значительном увеличении г числа коллективных хозяйств, как только |
га
с нижних партийных органов будет снято | давление, скорость процесса коллективи- | зации снизилась. Очеь многие партийные § деятели восприняли процесс коллективизации 1947-1948 гг. просто как очередную | кампанию, которая в скором времени будет ^ закончена и забыта. В некоторых случаях 4 распространялись слухи, что благодаря хорошим результатам по поставкам даль- ^ нейшая коллективизация навсегда снята с ¡Ц повестки дня62. Ь
4. 3 Налоговая политика и ее результаты
Если в 1948 году и существовал какой-то фактор, который мог мотивировать вступление в колхозы, то это были повышающиеся налоги63. В этом отношении советская власть прибегла к инструменту, который был разработан в 1929-1930 гг., объединяя его с так называемыми «экстраординарными мерами» поставок зерна. В прибалтийских советских республиках налоги на сельскохозяйственную продукцию были достаточно скромными вплоть до лета 1947 года, когда были установлены обязательства по поставкам, состоявшим по большей части из взносов крестьян. С 1947 года обложение сельского хозяйства налогами стало самым важным политическим инструментом в деревне. Хотя налоговые ставки оставались на одном уровне, величина предположительно изготовленных товаров, на основе которой рассчитывалась сумма к оплате, была значительно увеличена. Когда вдобавок к этому в декабре 1947 года денежная реформа одним махом лишила крестьян их сбережений, в то | время как цены на свободном рынке упали | почти на 50 %, у больишнства фермерских 5 хозяйств не осталось дальнейшего будуще-х го64. Поскольку выплаты косвенно зависели £ от средств производства, шанс выжить име-5 ли только крошечные фермерские хозяйства 1 с очень маленькими земельными наделами
1 и ограниченным количеством инвентаря. £ Как результат, в течение 1947 и 1948 годов = наиболее богатые фермы были практически § уничтожены65.
| Стремительные изменения в системе на-
2 логового обложения имели долгосрочные | результаты. Одним из них стал феномен
«самоликвидации». Переставая бороться, ° многие фермеры использовали то, что у них | оставалось, для выплаты своих непомерных й налогов и перебирались в города, чтобы най-| ти работу в развивающихся промышленных § областях. Эта утеря трудоспособных рук ё спровоцировала острый спад в поставках66. § Другие зажиточные крестьяне отреагировали организацией объединенных фермерских хозяйств. Парадоксальный результат этого % заключался в том, что в то время как мел-4 кие фермеры цеплялись за свои скромные хозяйства, колхозы управлялись людьми, ж которые не соответствовали идеологичес-£ ким принципам, изложенным в положении !3 о коллективизации.
В итоге, посредством введения в обиход термина «кулак», новый налог выделил особый подвид зажиточных крестьян. До того времени в прибалтийских советских республиках эта категория использовалась лишь в качестве пропагандистского термина. Во многих случаях параллельно использовались такие местные варианты как «серый барон» в Эстонии, означающий крестьянина, ставшего богатым в десятилетия после получения вольной холопами в прибалтийских провинциях. Однако, теперь «кулак» стал техническим термином, которым, в конечном итоге, был обозначен целый слой деревенских жителей-преступников. Согласно налоговому кодексу прибалтийских республик кулаком считался любой человек, у которого в ходе немецкой оккупации или после войны на постоянной основе имелась наемная рабочая сила, кто получал прибыль от использования машин или ветряных мельниц, или кто сдавал землю в аренду67. В действительности же, как и ранее в России, строгие определяющие критерии были не так важны, как убежденность в том, что крестьянин каким-то образом эксплуатировал труд своих собратьев68. Поскольку списки «кулаков» составлялись местными партийными активистами, которые во многих случаях даже не знали о существовании официальных критериев оценки, вся процедура отдавала очень субъективным душком, и результат, соответственно, был иным. Схожесть с российским опытам поразительна. В то время как в некоторых деревнях число «окулаченных» фермерских хозяйств было непомерно высоко, другие партийные активисты заявляли, что в их деревнях кулаков нет69. Многие использовали эту возможность, чтобы свести старые счеты. Попадание в такие списки имело для крестьянина серьезные последствия. К предполагаемому доходу кулацких ферм добавлялся определенный процент, что быстро перемещало их в более высокую налоговую категорию. В 1948 году дальнейший рост этого процента показал, что за очень короткое время будут разрушены все кулацкие хозяйства. Совсем не удивительно, что тысячи крестьян использовали свое право возмущаться против этого решения, и во многих случаях их имена исключались из этих списков. И снова, как и в России, для того, чтобы позже оправдать эксцессы, партийное руководство развязало местные
кампании, что вызывало у простого народа озлобленность и разногласия70.
В конце 1947 года в Эстонии 5,3 % фермерских хозяйств были объявлены кулацкими, в Латвии — 4,1 %, в Литве — 2,4 %71. Жители этих хозяйств были раздавлены не только в экономическом смысле, но и за-клеймлены как враги, которым ни при каких обстоятельствах нельзя верить. Многие кулаки были осуждены за саботаж, когда они не смогли выплатить те немыслимые налоги, которые им вменялись72. Также крестьяне из списка «кулаков», за некоторыми исключениями оказались среди жертв массовых депортаций в марте 1949 г.
4. 4 Вопрос жестокости
Несмотря на очевидно деструктивные тенденции налоговой политики, некоторые историки характеризовали период вплоть до 1949 года, как доступный для других путей развития, нежели путь массовой жестокости, который был избран в конечном итоге. Они заявляют, что до этого момента коллективизации планировалось достичь только посредством экономического давления. Для обозначения сосуществования государства и частных форм производства, в которых коллективные формы могли бы быть сформированы только на основе «добровольной коллективизации» и «самоликвидации» на исключительно экономическом обосновании использовался термин «мини-НЭП»73. Была ли возможность для развития направления, которое бы достигло целей коллективизации не только лишь посредством экономического давления? Рассмотрение коллективизации в более широком контексте не позволяет согласиться с данной точкой зрения. Не только указ о коллективизации, но также и многочисленные последующие решения местных партийных ячеек, подчеркивали абсолютно добровольный характер коллективизации, но, как уже указывалось выше, эти термины могли быть использованы как в буквальном, так и в историческом смыслах, и в 1948 году «историческое» истолкование победило по причинам, которые обсуждались выше. К тому же в послевоенные годы, во время земельной реформы, борьба с антисоветскими партизанами, жестокие действия против любого заподозренного в оппозиции к новой системе и формирование образа врага служи-
ли объяснением всех сложностей страны. «Классовая борьба в деревне» воспринималась не только как объяснение недопоставок, но и как прямая необходимость. Хотя для балтийских республик термин «кулак» до 1947 года не имел определения, он всегда играл центральную роль в партийной риторике. Не было никакой возможности жить с «кулаками» в мире. «Кулаков» постоянно изображали неисправимыми. Вследствие этого, когда термин все же закрепился за определенной социальной группой, ей вменялись в вину не обстоятельства, связанные с текущей ситуация, а дела минувших дней. Таким образом, «кулаки» не подлежали признанию в качестве работников ни на фабриках, ни в колхозах. В идеологическом смысле не осталось ни одной лазейки, чтобы интегрировать «кулаков» в общество мирным путем74.
В конечном счете, возможно, использование жестокости, чтобы заставить обычных крестьян присоединиться к колхозам, не всегда соответствовало интересам партийного руководства, но возвращение к нему казалось, в принципе, неизбежным. На са- | мом деле, в своем обширном исследовании Ц Елена Зубкова приходит к выводу о том, что 5 между 1947 и 1948 годами московский центр х не одобрял давления, оказываемого на крес- к тьян в целях заставить их вступить в колхо- з зы75. Однако, чем чаще партийное руководс- | тво проявляло свое недовольство медленных ! ходом процесса коллективизации, особенно £ в конце 1948 года, тем, по-видимому, сильнее = местные партийные работники рисковали £ быть обвиненными в слабой пропагандистской работе, или даже в вовлечении в пре- 2 ступную деятельность, если они не прибега- | ли к незаконному давлению. Таким образом, | жестокость являлась последствием того, что 3 требовалось от партийных деятелей, а не от- | ступлением. г
к
к
^
га
5 . Массовая коллективизация |
ас
ш
5 .1 Террор £
Разгром через налоговое вымогательс- |
тво наиболее продуктивных фермерских ^
хозяйств привел к резкому снижению сель- 4 скохозяйственных поставок и тревожному
обвалу животноводства, что, опять же, от- ^
лично подходило под пропаганду о вреди- ¡Ц
тельстве кулаков и «врагов народа». Мас- Ь
совые депортации, проведенные в 1948, и особенно в 1949 годах, показали, насколько коллективизация и борьба с врагами были двумя сторонами одной монеты. Весной 1948 года из Литвы в Сибирь были депортированы 43 300 человек (операция «Весна»). Меньше чем через год после этого — в марте 1949 года — 33 496 человек из Латвии и 20 660 человек из Эстонии были также депортированы (операция «Прибой»). Выбор жертв этих операций четко показывает, что коллективизация была единственной преследуемой целью. Эти депортации были направлены против существовавшего деревенского общества. Кроме семей мнимых кулаков в число жертв также попадали семьи уже депортированных так называемых «врагов народа», т.е. партизан и других «на-ционалистов»76, в результате большинство депортированных в марте 1949 года составляли женщины и дети. В 1951 году в Литве было депортировано еще 19 000 кулаков77.
Даже если предположить, что коллективизация не была бы единственной целью, то данные депортации оказали ошеломляющий | эффект на скорость ее реализации. Опасаясь | депортации, крестьяне очень быстро согла-5 сились отказаться от своих независимых х фермерских хозяйств. К маю 1949 года 66 % £ всех хозяйств Эстонии и 71,6 % хозяйств 5 Латвии присоединились к коллективным 1 хозяйствам, в то время как в Литве даже к 1 концу 1949 году только 60 % всех хозяйств £ были коллективизировано, а депортации = продолжались. Однако к концу 1950 года § было коллективизировано 90 % литовских | хозяйств78.
о
0
X X
§ 5 . 2 Начало
>ав к
° Хаотичное основание колхозов, происхо-
| дившее с 1948 года, не принесло удовлет-
й ворительных результатов. Многие колхо-
1 зы существовали только на бумаге, и часто § крестьяне все еще обрабатывали свои ста-£ рые участки при помощи своего старого § инвентаря. В Эстонии некоторые даже и не
знали, что являются членами коллективного
'б - 79 ^ хозяйства79.
% Вместе с тем, второпях назначенные 4 председатели колхозов часто вполне четко осознавали, кого они хотят видеть в своих ж колхозах, а кого не хотят. В 1949 году пер-£ вый секретарь Эстонской Коммунистичес-!3 кой Партии, Николай Каротамм, выражал
недовольство тем, что «мелкие фермеры, получатели новых земель, мелкие фермеры старшего возраста, семьи середняков, имеющие долги и другие бедные фермерские хозяйства» не были приняты в колхозы80. Другие в качестве предварительных условий выдвигали такие требования, как, например, знание эстонского языка81. С другой стороны, многие председатели не возражали против принятия тех крестьян, которых заклеймили в качестве «кулаков». В 1948 году в Латвии из колхозов было исключено более 200 «кулаков». В других случаях местные партийные органы и районная администрация допускали некоторые исключения из правил для того, чтобы сохранить в составе коллективных хозяйств квалифицированных в сельскохозяйственных работников. У некоторых партийных деятелей были просто другие идеи касательно опасности, которую представляли эти предполагаемые бывшие эксплуататоры деревни. В Эстонии местный партийный организатор оправдывал свой снисходительный подход по отношению к четырем «кулакам» в местном коллективном хозяйстве утверждением, что он «не заметил с их стороны никаких действий по незаконному проникновению», а другой получил выговор за свое предположение о возможности «переучить кулаков»82. Председатель латвийского колхоза заявил, что он не видел проблемы в отношении «кулаков», работающих в колхозах в качестве рядовых членов83. Один литовский колхоз пошел еще дальше: в официальном решении было определено точное количество помощи, которое это хозяйство могло бы предоставить партизанам в лесах84.
Озабоченность партийного руководства старыми личными связями и традициями, сохранившимися в колхозах даже после коллективизации, имеет свой прототип. В 1930-х гг. охота на «кулаков» в колхозах длилась несколько лет85. И даже после войны остатки старых традиций в коллективных хозяйствах воспринимались как проблема государственного уровня. В мае 1950 года Никита Хрущев, назначенный ответственным за сельское хозяйство в ЦК, отмечал, что, не смотря на строгую политику, начатую в 1946 году, многие колхозы все еще имели черты получастных хозяйств86. Поэтому они подлежали объединению в более крупные хозяйства. Кампания по укрупнению также была проведена и в прибалтийских респуб-
ликах, хотя здесь коллективные хозяйства даже не начали обретать опору под ногами. Перемены были ужасные. В Литве 6 500 колхозов, которые существовали до укрупнения, к 1954 году были превращены в 1 809, в Эстонии 2 213 колхозов, существовавших в 1950 году, к 1952 году были объединены в 93787. Принимая во внимание эти эффекты, данная кампания была названа «второй кол-лективизацией»88. В отсутствии необходимого инвентаря огромное количество ферм, замещавших теперь маленькие колхозы, по существу, не могло функционировать. С другой стороны, они больше не могли получать прибыль от таких преимуществ ведения мелкомасштабного фермерства как гибкость и самопожертвование. Укрупнение уничтожило оставшуюся ответственность крестьян за скот и инвентарь в маленьких колхозах. «Остатки мелкой буржуазии», от которых Хрущев хотел избавиться, скоро были заменены стратегиями выживания советского человека.
Выводы
Если в конце 1920-х — начале 1930-х годов коллективизация, во все более жестоких попытках обрести контроль над сельским населением, проводилась методом проб и ошибок, то после войны данные стратегические методы и их идеологическое обоснование оказались неизменны. Некоторые историки, как например Дайна Блейере из Латвии, тем не менее заявили, что коллективизация в прибалтийских республиках «применялась системно и последовательно и, вопреки всеобщему отрицательному отношению к оккупационному режиму в сельских районах, привела к значительным результатам»89. В данной статье я попытался показать, что послевоенная политика в Эстонии, Латвии и Литве не была открытой и однородной. Идеология основных направлений была понятной, но толкование, а также графики реализации сельскохозяйственных преобразований в Прибалтике оставляли простор для размышлений. Более того, стратегический расчет с учетом международных и внутренних дел заставил думать, чтобы на первых порах медленное продвижение к коллективизации казалось более уместным.
Из-за этой двусмысленности, которая усугублялось определенной секретностью, местные коммунисты часто разрабатыва-
ли свое собственное понимание того, как должна выполняться сельскохозяйственная политика. Однако надежды на альтернативный путь к социалистическому сельскому хозяйству осуждались с самого начала. Чем больше проваливались попытки добиться устойчивого контроля, тем чаще элита обращалась к интерпретациям и методам 1920-х и 1930-х годов, которые были уже испробованы и доступны. Поскольку само понятие систематических ошибок являлось табу, которого нельзя было касаться, единственным приемлемым объяснением для недопоставок стали происки врагов. Напряженные отношения, как в масштабах Союза, так и на международном уровне, в дальнейшем только добавляли новых красок в эту картину.
Именно эта связь коллективизации с уничтожением врагов стала насущным вопросом, когда московские партийные элиты почувствовали, что, не смотря на земельную реформу и борьбу с партизанами, село не попало под их абсолютный контроль. Эта концепция поддерживалась местными членами партии, активно оперировавшими понятия- | ми «буржуазный национализм» и «кулаки», Ц когда крестьяне вели себя не так, как ожи- 5 далось, или при желании отомстить своим х личным врагам. к
Совпадение коллективизации с терро- з ром было неслучайным. Как прибалтийских | крестьян было невозможно грубой силой ! убедить присоединиться к коллективным £ хозяйствам, также и большевики не могли = представить коллективизацию без классо- £ вой борьбы, в результате чего видели враждебное кулацкое проникновение практичес- 2 ки на каждом углу. Возможно, изначально | проведение коллективизации не шло в точ- | ности так, как в русском примере, но опре- 3 деленный образ мысли, унаследованный от | коллективизации довоенных лет, действи- г тельно определил тот путь, на котором объ- | яснялись и решались связанные с контролем | проблемы. |
Кроме того, в противоположность рус- § скому примеру, в прибалтийских республиках коллективизация была также крепко | связана с вопросом разъединения нацио- ^ нальной солидарности. Когда в марте 1950 4 года прошла чистка эстонской государственной и партийной верхушки, ее членов ^ обвиняли не только в терпимом обращении ¡Ц с «кулаками», но также и в «буржуазном Ь
национализме», который часто и незамедлительно ассоциировался с последним. «Эстонское дело» явно показало, что московское руководство не было намерено выпускать из рук ситуацию. Оно также послужило предупреждением для Латвии и Литвы90.
ü S
Ï5
Данилов В. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957. Олаф Мертлесманн в своей книге о советской рестуктуризации экономики Эстонии утверждает, что основные причины коллективизации были экономическими, однако он больше ссылается на книги по экономической истории 1920-х гг., чем на реальную послевоенную ситуацию в прибалтийских странах. См.: Mertelsmann O. Der stalinistische Umbau in Estland. Von der Markt- zur Kommandowirtschaft. Hamburg; Kovac, 2006.
См. например: Bauman Z. Modernity and the Holocaust. Ithaca; N.Y., 1989.
На это в своей статье особое внимание обратил Йорг Баберовски. См.: Baberowski J., Stalinismus 'von oben'. Kulakendeportationen in der Sowjetunion 1929-1933 // JGO. № 46. 1998. S. 572-595.
Термин заимствован из статьи Габора Т. Риттерс-порна, которая, однако, не была сконцентрирована на вопросах сельской местности. Rittersporn G. T. The Omnipresent Conspiracy. On Soviet Imagery of Politics and Social Relations // Stalinism: Its Nature and Aftermath. London, 1992. P. 101-120; По теории конспирации см. также: Getty J. A. Afraid of their Shadows: The Bolshevik Recourse to Terror, 1932-1938 // Stalinismus vor dem Zweiten Weltkrieg. München, 1998. P. 169-192. Gregory P. R. The Political Economy of Stalinism. Evidence from the Soviet Secret Archives. Cambridge, 2004. P. 31.
Labsvirs J. The Sovietization of the Baltic States. Collectivization of Latvian Agriculture 1944-1956. Indianapolis, 1988. P. 13. Kivimaa E. EKP tegevus vabariigi pölluma-janduse kollektiviseerimisel aastail 1944-1950. Disser-tatsioon ajalooteaduste kandidaadi kraadi taotlemiseks, [неопубликованная рукопись в в филиале Эстонского Государственного Архива], 1970. S. 25. Согласно официальным данным из Эстонии было депортировано 6 700 человек, 16 564 — из Латвии и 12 569 — из Литвы. См.: Народы стран Балтии в условиях сталинизма, 1940-e-1950-e гг. Stuttgart, 2005. С. 268.
Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture // Europe-Asia-Studies. № 55 (1), 2003. P. 39-58; Eesti 1939-1940. Fakte, probleeme, meenutusi. Tallinn, 1989. S. 71.
9 Brus W. Postwar Reconstruction and Socio-Economic Transformation // The Economic History of Eastern Europe 1919-1975. Vol. 2. Oxford, 1986. S. 564-641.
10 Для Литвы данный аргумент был внесен Кестути-сом Гирниусом, см.: Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture, 1944-1950 // Soviet Studies. № 40(3). 1988. P. 460-478. Решение же не подвергать коллективизации Латвию Жофрей Свейн объяснил, среди прочего, «хаосом в сельской местности и необходимостью выполнения поставок. См.: Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 40.
11 Обзор по антисоветскому сопротивлению см.: The Anti-Soviet Resistance in the Baltic States. Vilnius, 1999.
12 Laar M. The Armed Resistance Movement in Estonia from 1944 to 1956 // The Anti-Soviet Resistance in the Baltic States. Vilnius, 1999. P. 209-241.
13 В Эстонии данное бюро возглавлял Николай Шаталин, а позже — Георгий Перов, в Латвии — Василий Рязанов, в Литве — Михаил Суслов.
14 Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 40.
15 = 75 акров.
16 = 50 акров.
17 В то время как в Советской оккупационной зоне Германии или в Польше частично лишались права владения только те фермерские хозяйства, где земельные наделы превышали 100 гектар (= 247 акров). В Венгрии максимум был зафиксирован на 114 гектарах (= 280 акров) для крестьян и 57 гектар (= 141 акров) для непринадлежавших к крестьянскому сословию, а в Чехословакии максимумом были 250 гектар (= 618 акров ) и до 50 гектар (= 123 акров), начиная с 1947 года. См.: Bauerkämper A. Die Bodenreform in der Sowjetischen Besatzungszone in vergleichender und beziehungsgeschichtlicher Perspektive // 'Junkerland in Bauernhand'? Durchführung, Auswirkungen und Stellenwert der Bodenreform in der Sowjetischen Besatzungszone. Stuttgart, 1996. S. 7-19; Brus W. Postwar Reconstruction... P. 591-592; Hollos M, Maday B. C. «Introduction», New Hungarian Peasants: An East Central European Experience with collectivization. New York, 1983. P. 1-24.
18 Pistohlkors G. von. Estland, Lettland und Litauen 19201940 // Handbuch der europäischen Wirtschafts- und Sozialgeschichte. Vol. 6. Europäische Wirtschafts- und Sozialgeschichte vom Ersten Weltkrieg bis zur Gegenwart. Stuttgart, 1987. S. 729-768.
19 См., например, Feest D. Terror und Gewalt auf dem estnischen Dorf // Osteuropa. № 6. 2000. S. 656-671.
20 В то время как в Литве примерно 45 % отчужденных земель оставалось в государственных земельных фондах, в Латвии эта цифра составляла 42 %, в Эстонии — 33. См.: Zunde P. Die Landwirtschaft Sowjetlitauens. Marburg; Lahn, 1962. S. 6; Labsvirs J. The Sovietization of the Baltic States. P. 29; Feest D. Zwangs-
2
4
6
7
8
kollektivierung im Baltikum. Die Sowjetisierung des Estnischen Dorfes 1944-1953. Cologne; Vienna, 2007. S. 517. По крестьянам, отказывавшимся брать дополнительную землю, см. также Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. 1940-1953. М., 2008. C. 170. Гирниус, утверждающий, что удерживание земли было сознательным политическим решением, недооценивает объективные причины крестьян и необходимость советской власти создать поддерживающий класс в сельской местности. Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P. 468.
21 Шейла Фитцпатрик указала на то, насколько эти термины были сомнительными в русском контексте, и на то, как они использовались в историческом и идеологическом смысле: Fitzpatrick S. Stalin's Peasants. Resistance and Survival in the Russian Village After Collectivization. New York, 1994. S. 30-33, 249-252. По групповой идентификации в Эстонии см Kôll A. M. Peasants on the World Market. Agricultural Experience of Independent Estonia 1919-1939. Stockholm, 1994. В общем о трех прибалтийских республиках см.: Pistohlkors G. von. Estland, Lettland und Litauen 1920-1940.
22 См.: Feest D. Dealing With the Unruly Reality: Rural Party Workers in Estonia, 1944-1950 // Padomju okupacijas rezims baltija 1944.-1959. Gada: Politika un tas sekas. Starptautiskas konferences materiali 2002. gada 13.-14. jumijs, Rïga, 2003. S. 93-108.
23 Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P. 461.
24 Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 98-101.
25 Ibid; Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 1944-1953 // The Hidden and Forbidden History of Latvia under Soviet and Nazi Occupations 1940-1991. Riga, 2005. P. 242-253.
26 По зачисткам в региональных партийных организациях в старых республиках с 1927-1929 см. see Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum...; Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 1944-1953. P. 242-253.
27 Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P. 462; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 152.
28 По Литве см.: Ефременко А.П. Развитие форм сельскохозяйственной кооперации в Литовской ССР // Проблемы аграрной истории советского общества. М., 1971. С. 169-171. По Эстонии см.: Руусман А. О роли сельскохозяйственной кооперации при восстановлении и социалистическом переустройстве сельского хозяйства в Эстонской ССР (1945-1950 гг.) // Проблемы аграрной истории советского общества. М., 1971. С. 173-176; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 277-309.
29 Ленин В. И. О кооперации // Полное собрание сочинений. Т. 45. М., 1964. С. 369-377; Ленин В. И. О продовольственном налоге (Значение новой политики и ее условия) // Полное собрание сочинений. Т. 43. М., 1963. С. 205-245; Ленин В. И. Заседание I съезда сель-
скохозяйственных рабочих петроградской губернии 13 марта 1919 г. // Полное собрание сочинений. Т. 38. М., 1963. С. 22-30.
30 Руусман А. О роли сельскохозяйственной кооперации... С. 175.
31 Несколько ферм этого типа существовало и раньше.
32 Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 304.
33 Matin V., Bronstein M. Eesti NSV pöllumajanduse kol-lektiviseerimine ning selle sotsiaalsed ja majanduslikud tulemused, Tallinn, 1959. S. 66.
34 Ефременко А.П. Развитие форм сельскохозяйственной кооперации. C. 173.
35 Biggart J. The Collectivization of Agriculture in Soviet Lithuania // East European Quarterly. № 9. 1975/76. P. 60. Данная точка зрения была принята и в советской историографии. См.: Kabanov V. NSV Liidu läänerajoonide pöllumajanduse tähtsamaid probleeme // Sotsialistliku pöllumajanduse areng Nöukogude Eestis. Tallinn, 1976. S. 39. По советской Эстонии Антс Руусманн прояснил ситуацию уже в 1971 тем, что в Эстонии не было случаев, когда обычные кооперативы постепенно превращались колхозы и артели. См.: Руусман А. О роли сельскохозяйственной кооперации. С. 176.
36 Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 40.
37 Попов В. П. Крестьянство и государство (1945-1953). Париж, 1992. C. 24; Channon J. Stalin and the Peasantry: Reassessing the Postwar Years, 1945-53 // Politics, Society and Stalinism in the USSR. New York, 1998. P. 185-209.
38 Zubkova E. Russia after the War. Hopes, Illusions, and Disappointment, 1945-1957. London, 1998. P. 66.
39 Dunmore T. Soviet Politics 1945-53. New York, 1984. P. 80.
40 Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P. 473; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 368.
41 Merl S. Die Anfänge der Kollektivierung in der Sowjetui-nionss. München, 1985. S. 63-66.
42 Елена Зубкова уделяет особое внимание изменению атмосферы взаимоотношений между Москвой и Прибалтийскими Коммунистическими Партиями в виду засухи. См.: Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. C. 172-173.
43 Поставновление ЦК ВКП(б) от 21 мая 1947 г. О колхозном строительстве в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР // Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам в пяти томах. Т. 3. 19411952. М., 1968. С. 427-423.
44 Там же. С. 428.
45 Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 45. Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 351. Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P. 468.
46 Merl S. Die Anfänge der Kollektivierung. S. 97.
47 Kivimaa E. EKP tegevus vabariigi... S. 163.
ü S
S
48 Biggart J. The Collectivization of Agriculture... S. 57. Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 45.
49 Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 19441953. P. 246.
50 Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 356.
51 Tönurist E. Traagiliste sündmuste aasta // Ausalt & ava-meelselt EKP Keskkomitee VIII pleenumist, Karotam-mest ja Käbinist, hinge harimatusest. Tallinn, 1989. S. 34.
52 Biggart J. The Collectivization of Agriculture. S. 63. Blei-ere D. Repressions against Farmers in Latvia in 1944-1953. P. 247; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 362.
53 Биггарт указывает на важность «доктрины Трумэна» от марта 1947 г., а также на интерес польской и чешской коммунистических партий в получении помощи Маршалла в июне 1947 года. Biggart J. The Collectivization of Agriculture. S. 61.
54 Hahn W. G. Postwar Soviet Politics. The Fall Of Zhdanov and the Defeat of Moderation, 1946-53. Ithaca, 1982. P. 98.
55 По налоговым массивам см.: Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 54
56 В то время как в России национальные настроения могли не играть такой роли вообще, на Украине в 1930 «местный национализм» уже рассматривали в качестве задерживающего фактора. Hildermeier M. Geschichte der Sowjetunion 1917-1991. Entstehung und Niedergang des ersten sozialistischen Staates. Munich, 1998. S. 477. По изменениям в отношении к национальности в «Эстонском деле» см.: Feest D. 'Neo-Korenizacija' in den baltischen Sowjetrepubliken? Die Kommunistische Partei Estlands nach dem zweiten Weltkrieg // Zeitschrift für Geschichtswissenschaften. № 54. 2006. S. 263-280.
57 К 1 января 1948 года в Литве 18,5 % литовской коммунистической партии состояло из литовцев, в то время как в других прибалтийских коммунистических партиях национальная доля была, соответстсвенно, 43,5 % в Эстонии и 53 % (в 1949 г.) в Латвии. По Латвии см.: Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P. 463; по Эстонии: Коммунистическая партия в Эстонии в цифрах, 1920-1980: Сборник статистических данных. Талинн, 1983. C. 108-109. По Литве: Misiunas R. J., Taagepera R. The Baltic States. Years of Dependence 1940-1990. Berkeley, 1993. P. 80. Во всех случаях засчитывались те члены партии, кто имел литовское, латвийское или эстонское происхождение, но не разговаривал на соответствующем языке, поскольку выросли в одной из старых советских республик. Это объясняет заметно низкое число латышей в сравнении с числом эстонцев и литовцев в соответствующих партийных организациях, поскольку в Советском Союзе до войны проживало лишь лишь малое число латышей.
58 Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 155-156, 344.
59 Ibid. S. 371-374; Taagepera R. Soviet Collectivization of Estonian Agriculture: The Taxation Phase // Journal of Baltic Studies. № 10 (3). 1979. P. 273.
60 По России см.: Merl S. Die Anfänge der Kollektivierung. S. 104.. По Эстонии: Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 372. В прибалтийских советских республик сопротивление женщин коллективизации никогда не достигало уровня русского «бабьего бунта», который заставил советскую власть отступить в вопросах обладания собственными коровой и земельным участком. После войны такие бунты были особенно широко распространены в Польше. Viola L. Bab'i Bunty and Peasant Women's Protest during Collectivization // RR. № 45 (1). 1986. S. 23-42; Merl S. Die Anfänge der Kollektivierung. S. 148-153; Merl S. Bauern unter Stalin. Die Formierung des sowjetischen Kolchossystems 1930-1941. Berlin, 1990 S. 257-258; Jarosz D. Polish Peasants versus Stalinism // Stalinism in Poland, 1944-1956. Selected Papers from the Fifth World Congress of Central and East European Studies, Warszawa, 1995. New York, 1999. P. 63.
61 Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 19441953. P. 246; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 218-220.
62 Kivimaa E. EKP tegevus vabariigi... S. 215; Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 45.
63 Taagepera R. Soviet Collectivization.
64 Ruusmann A. Pöllumajanduse taastamine ja kollektivi-seerimine Eesti NSV-s aastail 1944-1950. Dissertatsioon ajalooteaduste kandidaadi teadusliku kraadi taotlemiseks, [неопубликованная рукопись в Академии Наук Эстонии]. Таллин, 1967. С. 359; Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 1944-1953. P. 242 По денежной реформе в общем см.: Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. C. 51-55; Chlevnjuk O. Die sowjetische Wirtschaftspolitik im Spätstalinismus und die Affäre 'Gosplan' // Osteuropa. № 9. 2000. S. 103-104.
65 Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 19441953. P. 245; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 380-381; Girnius K. K. The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P. 469.
66 Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 19441953. P. 245.
67 Talumajapidamiste maksustamisest Eesti NSV-s. Eesti NSV Ministrite Nöukogu määrus. 30. august 1947 // Eesti NSV pöllumajanduse kollektiviseerimine: Dokumentide ja materialide kogumik. Tallinn, 1978. S. 231. См. также: Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 1944-1953. P. 244.
68 По России см.: Fitzpatrick S. Stalin's Peasants. P. 32. В качестве примера для прибалтийских республик см.: Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 393.
69 Viola L. Peasant Rebels under Stalin. Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. New York, 1996. P. 88-89.
70 По ситуационному исследованию по окулачиванию в Эстонии см.: Köll A. M. Tender Wolves. Identification and
Persecution of Kulaks in Viljandimaa, 1940-1949 // The Sovietization of the Baltic States. Tartu, 2003. P. 127-149. По Латвии: Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 1944-1953.
71 Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 170, 400; Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 19441953. P. 244; Biggart J. The Collectivization of Agriculture. S. 63.
72 Данная процедура привела к появлению раздражительности даже среди местных партийных деятелей, которые задумывались, было ли правильным испытывать людей законными и противозаконными инструментами «если каждый хорошо знает, у обвиняемого нет никакой возможности выполнить задачи, и, если такие возможности существуют, у обвиняемого нет прав, которые он мог бы продать для того, чтобы свести счеты с государством». См.: Policy of Occupation Powers in Latvia 1939-1991. Riga, 1999. P. 349-350.
73 Labsvirs J. The Sovietization of the Baltic States. P. 83. См. также : Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 41.
74 Это также было заметно и в отношении русских «кулаков»: «Для того, чтобы выжить, бывшие кулаки были, фактически, вынуждены некоторым образом нарушать советские законы, что они и делали постоянно». См.: Fitzpatrick S. Stalin's Peasants. P. 241.
75 Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. С. 179.
76 Эти данные часто игнорируются. Так, например, Жоффрей Свейн утверждает, что в целом «было
депортировано 50 000 латышских «кулаков». См.: Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 39.
77 Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. C. 181.
78 Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum, 443; Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 1944-1953. P. 247; Girnius K K The Collectivization of Lithuanian Agriculture. P 461, 471-472.
79 Там же. S. 461. Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. C. 184185. Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum.
80 Там же. S. 449.
81 Kivimaa E. EKP tegevus vabariigi... S. 280.
82 Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 456.
83 Swain G. Deciding to Collectivize Latvian Agriculture. P. 53.
84 Зубкова Е. Прибалтика и Кремль. C. 185.
85 См.: Fitzpatrick S. Stalin's Peasants. P. 238-246.
86 Boterbloem K. Life and Death under Stalin: Kalinin Province, 1945-1953. Montreal, 1999. P. 142.
87 Biggart J. The Collectivization of Agriculture. S. 66.; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 461.
88 Boterbloem K. Life and Death. P. 142.
89 Bleiere D. Repressions against Farmers in Latvia in 19441953. P. 242.
90 По «Эстонскому делу» см.: Зубкова Е. Феномен местного национализма: «Эстонское дело» 1949-1952 годов в контексте советизации Балтии // Отечественная история. № 3. 2001. C. 89-101; Feest D. Zwangskollektivierung im Baltikum. S. 427-439.
ü S
