CC BY
379
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 9. 2007. Вып. 2. Ч. II
А.Г. Минченков
КОГНИТИВНО-ЭВРИСТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ПЕРЕВОДА: К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА
Цель данной статьи заключается в описании предлагаемой автором когнитивно-эвристической модели перевода и обосновании преимуществ этой модели с точки зрения более адекватного представления процесса перевода в сравнении с традиционными переводческими моделями, основанными на эквивалентности и межъязыковых соответствиях. Разработка когнитивно-эвристической модели перевода представляется нам актуальной и своевременной в свете бурного развития когнитивной лингвистики в целом, а также все большего внимания, уделяемого когнитивным процессам в переводе и переводческой эвристике в работах как зарубежных (Р. Белл, У. Эко, Ж. Дансетт, Ж. Делиль, Д. Кирали), так и отечественных (Т.А. Казакова, В.И. Хайруллин) лингвистов и теоретиков перевода.
Традиционная лингвистическая модель перевода, у истоков которой лежат работы A.B. Федорова, Дж. Кэтфорда, Ж. Вине и Ж. Дарбельне, опирается на ряд почти аксиоматических положений, которые в том или ином виде прослеживаются также у большинства современных, особенно отечественных, переводоведов. При всех различиях взглядов авторов эти положения оказываются для них своеобразными отправными точками и нередко проявляют себя уже на стадии формулировки автором своего понимания сущности переводческой деятельности. Для выявления этих общих отправных точек мы сравнили тезисы двух основоположников лингвистической теории перевода с мнениями некоторых современных теоретиков перевода, выделяя курсивом ключевые для нас слова.
A.B. Федоров, выдвинувший понятие полноценного перевода, отмечал, что полноценность «означает исчерпывающую передачу смыслового содержания подлинника и полноценное функционально-стилистическое соответствие ему»1. Дж. Кэтфорд определяет перевод как «замену текстового материала на одном языке эквивалентным текстовым материалом на другом языке»2. Для Дж. Кэтфорда процесс перевода - это поиск в языке перевода формальных или текстовых (функциональных) эквивалентов таким элементам исходного языка, как морфемы, слова, части предложения или целые предложения. Формальные эквиваленты - это единицы одного уровня или грамматического класса, которые могут быть объективно признаны эквивалентными в значении в двух разных языках, а текстовые эквиваленты - это разноуровневые единицы двух текстов, которые выступают в качестве эквивалентов друг друга в конкретном контексте3.
По мнению В.Н. Комиссарова, «перевод-это вид языкового посредничества, который всецело ориентирован на иноязычный оригинал»4. Создаваемый на переводящем языке текст должен выступать в качестве полноценной коммуникативной замены оригинала, и эта коммуникативная равноценность проявляется в его отождествлении «рецепторами перевода с оригиналом в функциональном, содержательном и структурном отношении»5. Точку зрения В.Н. Комиссарова полностью разделяют авторы одной из последних работ по теории перевода В.В. Сдобников и О.В. Петрова6. И.С. Алексеева определяет перевод как «преобразование текста на одном языке в текст на другом языке
© А.Г. Минченков, 2007
при сохранении неизменным плана содержания, насколько это позволяет тождество или подобие системы значений»1.
Достаточно очевидно, что все процитированные выше авторы сходятся, во-первых, в том, что исходный текст как языковая единица, также как и входящие в этот текст единицы более низкого грамматического уровня, в частности, предложения, словосочетания и слова, имеет ряд присущих ему устойчивых и независимых от переводчика-интерпрета-тора свойств, в частности, значение или содержание и функцию. Во-вторых, авторы явно согласны в том, что на основе своего значения или функции разные, в том числе разноуровневые, единицы двух языков могут вступать друг с другом в эквивалентные отношения. Наконец, всех авторов объединяет общий взгляд на отношение между исходным текстом и текстом перевода. При определенных различиях в терминологии прямо или косвенно утверждается, что текст перевода должен соответствовать, или быть подобен, исходному тексту прежде всего в функциональном, а также семантическом и даже структурном плане. Подобие двух текстов в семантическом и структурном отношении предполагает соответствие не только между самими текстами, но и между входящими в них единицами. Единицы текста перевода рассматриваются как эквиваленты или, как минимум, соответствия единиц исходного текста, причем наиболее удачным нередко признается такой перевод, когда переводчику удалось достичь эквивалентности на уровне всех входящих в тексты слов. В.В. Сдобников и О.В. Петрова прямо пишут о том, что эквивалентный «на уровне отдельных сегментов текста» перевод считается наиболее качественным8.
Возможно, основные недостатки лингвистической модели перевода, постулирующей эквивалентные отношения между единицами двух языков, связаны с ее достаточно идеализированным характером, неадекватным представлением реального процесса перевода и лежащим в ее основе дедуктивным способом рассуждения. Ведь что, в сущности, утверждают ее сторонники? Что процесс перевода представляет собой некую межъязыковую трансформацию, преобразование текста на одном языке в подобный ему текст на другом языке. В ходе этой трансформации переводчик сначала пытается подобрать эквиваленты отдельным словам исходного текста в языке перевода, стараясь при этом сохранить порядок следования слов в исходном тексте и перенести его в текст перевода, поскольку, как говорит теория перевода, достижение полной семантико-структурной близости двух текстов - это то, к чему должен стремиться любой переводчик. Что позволяет переводчику сделать это? Знание межъязыковых норм соответствия, представляющих собой объективные, закрепленные в словарях и часто присутствующие в памяти переводчика соответствия между словами и выражениями двух языков. Когда же, в силу наличия в каждом языке так называемой безэквивалентной лексики, структурных различий между языками, несовпадения языкового значения единицы и ее прагматического значения в контексте, а также ряда других причин, переводчику не удается использовать закрепленные в словаре эквиваленты, он прибегает к различным трансформациям - лексическим, грамматическим и лексико-грамматическим. Эти трансформации хорошо известны и описаны в теоретической литературе, так что применение их - дело техники. В итоге, когда переводчику не удается достичь эквивалентности отдельных слов и словосочетаний, он, по крайней мере, добивается эквивалентности на уровне целых предложений или текстов. В современной теории перевода очень популярно выделение нескольких уровней эквивалентности, смысл которого заключается в том, что если переводчику не удается достичь эквивалентности на уровне слов, он может сделать это на более высоких грамматических уровнях. Наиболее известна здесь теория пяти уровней эквивалентности В.Н. Комиссарова9. Минимальное
требование к переводчику - достижение эквивалентности на уровне цели коммуникации. В любом случае, эквивалентность, подразумевающая не полное тождество, а скорее подобие текста перевода исходному тексту, объявляется главным мерилом качества перевода. Тем самым косвенно утверждается, что суть перевода состоит в создании текста, эквивалентного другому, иноязычному, тексту, а также что та или иная эквивалентность вполне достижима на практике. По меткому замечанию А.Н. Крюкова, «эквивалентность текстов постулируется, но не проблематизируется»10.
Между тем стоило бы задаться вопросом о том, насколько правомерно говорить об эквивалентности языковых единиц при переводе и в какой степени процесс перевода, представленный в виде трансформации исходного текста в эквивалентный ему иноязычный текст, соответствует реальному процессу перевода. Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует, вероятно, начать с самих понятий «эквивалентность» и «эквивалент». Наиболее логичное и внутренне непротиворечивое определение эквивалента принадлежит, вероятно, Я.И. Рецкеру. Он считал эквивалентами только постоянные равнозначные соответствия, как правило, не зависящие от контекста11. Все остальные случаи Я.И. Рецкер относил к контекстуальным соответствиям и переводческим трансформациям. Следует сразу оговориться, что подавляющее большинство современных исследователей перевода не принимают такое понимание эквивалента, считая его слишком узким. В современной теории перевода сложилась устойчивая традиция, не отказываясь совсем от возможности постоянной эквивалентности, считать ее формальной эквивалентностью или эквивалентностью на уровне языка12.0 том, как «работает» формальная эквивалентность в процессе перевода, речь немного ниже; сначала нам хотелось бы прокомментировать само понятие в том классическом виде, в котором оно встречается у Я.И. Рецкера. Мы не случайно называем его определение классическим и непротиворечивым. Ведь если вообще говорить об эквивалентах, то есть о равнозначных сущностях, то стоит признать, что это могут быть действительно только постоянно тождественные или, как минимум, подобные по своему значению сущности. Обращают на себя внимание два важных фактора. Во-первых, для того чтобы мы могли вынести суждение о тождестве или подобии двух сущностей в отношении значения, обе эти сущности должны иметь более или менее постоянное, стабильное значение. Во-вторых, говоря об эквивалентности, мы, тем самым, пресуппозитивно утверждаем, что эквивалент уже найден. Более того, судить о том, что одна сущность постоянно эквивалентна другой сущности, мы можем лишь на основе каких-то регулярных наблюдений за этими сущностями, в результате которых были сделаны индуктивные выводы о том, что данные сущности эквивалентны. В целом, если исходить из приведенного выше определения эквивалента, перевод фактически предполагает использование ранее найденных эквивалентов. По словам А.Н. Крюкова, теория, исходящая из презумпции эквивалентности, «способна лишь регистрировать и систематизировать уже имеющийся опыт достижения эквивалентности, так никогда и не забегая вперед»13.
Интересно отметить, что применение эквивалентности в описанном выше виде к переводу проблематично не только потому, что в этом случае из поля зрения уходят те многочисленные и известные любому переводчику-практику случаи, когда слово или словосочетание не может быть переведено одним из тех эквивалентов, которые накоплены благодаря сопоставительным наблюдениям за двумя языками и закреплены в двуязычных словарях. Практика перевода показывает, что проблемы возникают еще ив связи с тем, что на самом деле, как замечал еще В. фон Гумбольдт, слово одного языка никогда не сможет стать полным эквивалентом слову другого языка14. Каждое
слово занимает особое место в системе обозначений своего языка, и, вероятно, следует согласиться с У. Эко, считающим, что однозначной синонимии не существует15. Прямым следствием этой асимметричности значений слов разных языков является тот факт, что двуязычный словарь нередко дает не один, а целый ряд «эквивалентов» одному и тому же слову в другом языке. Даже когда нужный нам эквивалент присутствует в словаре, его еще предстоит выбрать из некоего множества эквивалентов. При этом вряд ли можно согласиться с исследователем, считающим, что это «простой случай» и ошибки, которые бывают в этом простом случае, все «связаны с неправильным выбором варианта по причине недостаточного знания языка»16(курсив наш. -А.М.). На наш взгляд, кроме недостаточного знания языка, существуют и некоторые другие факторы, ведущие к ошибкам, что мы надеемся показать ниже.
В целом стоит сказать, что двуязычный словарь, как и другие источники, опирающиеся на опыт сопоставительных исследований двух языков, представляет собой образец некоего вероятностного прогнозирования. Мы далеки от того, чтобы утверждать, что словари бесполезны или вредны. Просто к таким словарям, как и вообще к любым так называемым межъязыковым нормам соответствий, следует относиться лишь как к прогнозу - что той или иной единице (слову или словосочетанию) в принципе, с определенной (разной) долей вероятности, может соответствовать та или иная единица другого языка. Любой другой подход означал бы, что мы, полагаясь лишь на свой или чужой (словари) прошлый опыт, впадаем в дедуктивное заблуждение. Как отмечал Ч. Пирс, худший случай дедуктивного заблуждения - привыкнуть делать выводы определенным образом и не размышлять совсем17.
Как мы уже отмечали выше, в современной теории перевода принято считать, что предложенное Я,И. Рецкером понимание эквивалента является слишком узким, относящимся лишь к сфере языка. Эквивалентность на уровне языка принято дополнять (Дж. Кэтфорд) или заменять (А.Д. Швейцер, А.О. Иванов) эквивалентностью на уровне речи. Языковое значение единицы противопоставляется приобретаемому ею в контексте смыслу или функции. В частности, А.Д. Швейцер пишет, что переводятся не специфичные для конкретных языков значения, а заданные ситуацией смыслы, и семантическая эквивалентность достигается на уровне смыслов18. А.О. Иванов называет актуализированное в рамках конкретного контекста значение единицы ее функцией, отмечая, что функция является «единственным элементом, в отношении которого может устанавливаться эквивалентность между единицами текстов оригинала и перевода»19. Расширение объема понятия «эквивалентность» и выведение его на уровень речи и за рамки слова и словосочетания позволяет исследователям идти дальше и говорить об эквивалентности на уровне предложения, высказывания, текста, цели коммуникации, а также эквивалентности коммуникативного эффекта, производимого двумя высказываниями. На первый взгляд кажется, что такой подход позволяет решить все проблемы, с которыми мы неизбежно сталкиваемся, если остаемся на уровне языковых значений. Выход на уровень речи позволил, с развитием теории коммуникации, применить к переводу все основные положения этой теории и учесть в переводческих исследованиях многие коммуникативные параметры языковых единиц: их функцию, производимый ими эффект, коммуникативную интенцию автора текста. В теории все действительно обстоит очень гладко. Примеры, приводимые различными авторами для иллюстрации различных уровней эквивалентности или того, как нужно учитывать в переводе различные коммуникативные параметры ситуации, выглядят очень убедительно. Но возникает вопрос, в какой степени способны помочь переводчику в его
практической деятельности эти разрозненные примеры удачных переводов или нередко сформулированные в модальности долженствования рекомендации, что переводчик, например, должен учитывать коммуникативную интенцию автора исходного текста или добиться эквивалентности на уровне цели коммуникации. На самом деле здесь можно выделить две группы взаимосвязанных проблем. С одной стороны, это проблемы практической реализации теоретических установок. Во-первых, как показывает наш опыт преподавания перевода и исследования протоколов «мышления вслух»20, переводчики в своей практической деятельности не оперируют такими понятиями, как цель коммуникации, функция и коммуникативная интенция автора текста, обычно даже не задумываются об этом. Во-вторых, есть очень большие сомнения в том, что переводчик-практик (в отличие от исследователя) вообще может определить, например, коммуникативную интенцию автора текста или измерить коммуникативный эффект, производимый тем или иным текстом. В-третьих, распространяя эквивалентность на уровни выше слова, на предложение или текст, теория перевода фактически утрачивает грань между переводом и пересказом. Наконец, самый важный вопрос, приводящий нас к вопросам теоретического характера - как переводчик определяет функцию или смысл единицы?
Выше мы не случайно указывали на два важных фактора, неизбежно сопутствующих понятию эквивалентности, как только мы захотим его применить. Это фактор постоянства значения и фактор заведомой данности двух сопоставляемых сущностей. Основываясь на презумпции эквивалентности, теория перевода неизбежно формулирует свои положения, исходя из готовых примеров, иллюстрирующих, как одна единица эквивалентна другой. Однако, говоря об эквивалентности двух единиц друг другу, мы тем самым постулируем наличие у этих единиц смысла как некоего присущего им свойства, их собственного свойства. По крайней мере, исследователи, комментируя свои примеры, неизменно говорят о том, что эквивалентность двух единиц устанавливается на основе выражаемого ими в конкретном контексте смысла (кто-то говорит о тождественности выполняемой функции). Между тем, смысл, в отличие от языкового значения, полностью зависит от контекста и носит переменный характер. Можем ли мы говорить о том, что смысл является принадлежностью самой единицы? Рассмотрим один пример. Английский глагол go имеет стандартные «эквиваленты» в русском языке, в частности глаголы идти и ехать. Однако в предложении In 1995 Prince William was going to Eton его, вероятно, следовало бы перевести на русский язык глаголом поступал. Зададим себе вопрос: можно ли считать, что английский глагол go и русский поступал являются эквивалентами на основе выражаемого ими смысла? Чтобы ответить на этот вопрос стоит осмыслять английское предложение. Делая это, мы поймем, что смысл глаголало не является только его свойством, а создается из наших знаний значения указанного глагола и знаний значений других слов в предложении, в частности to и Eton. То есть он не принадлежит самому глаголу, а является некоей ментальной сущностью, создаваемой в нашем сознании в результате мыслительного процесса. В случае с русским глаголом поступал все не так очевидно, но при внимательном анализе станет ясно, что в сочетании с другими словами (поступить непорядочно, поступить опрометчиво) его смысл был бы иным, а значит, в предложении В 1995 г. принц Уильям поступал в Итон смысл создается в сознании несколькими словами, а не только самим глаголом.
Еще более ярким является пример Я.И. Рецкера, приведенный А.О. Ивановым для иллюстрации того, как переводчик, по словам автора, может жертвовать референциаль-ным значением ради передачи прагматического значения: What's this ninety? - Что это
за восемьдесят фунтов?21. В этом примере английское ninety переводится как восемьдесят из-за того, что в русском невозможно превратить девять в девяносто путем простого добавления букв, а восемь в восемьдесят можно. Вопрос здесь тот же - разве мы можем считать, что эквивалентны сами слова восемьдесят и ninety? Едва ли. Смысл слова ninety в данном английском предложении, в общем, равен его языковому значению, а то, что оно переведено русским словом восемьдесят, строго говоря, к этому смыслу и вообще к смыслу всего английского предложения не имеет никакого отношения. Русский вариант перевода связан с другими знаниями переводчика - русского языка и всей ситуации в целом. Он - результат ментального процесса, в котором все эти знания взаимодействовали.
В целом, если мы не можем говорить о том, что смысл двух единиц разных языков является принадлежностью непосредственно самих этих единиц, то мы, соответственно, не можем говорить и о том, что эти единицы эквивалентны на основании этого смысла. А поскольку понятно, что в переводе мы, в конечном итоге, имеем дело со смыслом, то, следовательно, эквивалентность отдельных формальных единиц двух языков представляет собой иллюзию. Теории перевода было бы лучше обратить внимание не на кажущуюся эквивалентность форм, а на то, как создается смысл в процессе перевода. Стоит сказать, что, противопоставляя эквивалентность на уровне языка и на уровне речи, теория перевода тем самым всегда противопоставляла языковое значение и смысл. Между тем уже из приведенных выше примеров очевидно, что смысл как-то связан со значением, а если говорить точнее, значение в определенной степени участвует в создании смысла.
Коль скоро мы выяснили, что смысл не является свойством самих языковых единиц, а создается в результате мыслительных операций в сознании переводчика в каждый конкретный момент при соприкосновении этого переводчика с исходным текстом, логично заключить, что и весь процесс перевода представляет собой не межъязыковое преобразование одного текста в другой, а особую разновидность речемыслительной деятельности. О том, что перевод - это вид речевой деятельности, предметом которой является мысль, пишет И. А. Зимняя. Она же отмечает, в чем состоит специфика перевода как вида речевой деятельности. Во-первых, он объединяет в один сложный общий процесс разные речевые действия - рецептивные и продуктивные. Во-вторых, перевод «включает переформулирование одной и той же мысли разными языковыми средствами». В-третьих, для него характерна заданность предмета деятельности - чужой мысли22.
Таким образом, в предлагаемой нами модели процесс перевода рассматривается не как межъязыковая трансформация на основе устанавливаемых между единицами двух языков эквивалентных отношений, а как сложный мыслительный процесс, включающий в себя, с одной стороны, действия, направленные на восприятие и понимание исходного текста, и, с другой стороны, действия, цель которых состоит в воплощении мысли, заданной исходным текстом, в виде нового текста на другом языке. Обычно рецептивная и продуктивная деятельность в переводе рассматриваются как два раздельных этапа, соответственно, декодирование исходного текста и кодирование нового. Однако наше исследование показывает, что на самом деле между этими двумя процессами нет четкой грани, и они могут проходить параллельно. Задействованные при переводе процессы восприятия и понимания текста, а также процессы рассуждений и инференций составляют когнитивный аспект переводческой деятельности, в связи с чем мы определяем свою модель прежде всего как когнитивную.
Путь от слова к мысли и от мысли к слову другого языка, составляющий суть переводческой деятельности, был подробно исследован J1.C. Выготским, и наша когнитивная
модель в целом опирается на его идеи. По мнению JI.C. Выготского, единицы мысли и единицы речи не совпадают, соответственно, прямого отношения между мыслью и словом не существует, и мы не можем говорить о том, что мысль выражается в слове. Отношение мысли к слову представляет собой процесс, который проходит несколько стадий. Совершаясь в слове, мысль перестраивается и видоизменяется23.
Путь от мысли к слову идет через значение слова. Значение, по Выготскому, - это необходимый, конституирующий признак слова, без которого оно «есть звук пустой»24. Значение - феномен мышления, оно представляет собой обобщение или понятие25. Однако значение слов неконстантно, в том смысле, что оно изменяется и развивается в речи. Значение есть не более чем потенция, реализующаяся в живой речи. В контексте слово обогащается смыслом, вбирает в себя из всего контекста новые содержания и начинает значить одновременно больше и меньше, чем содержится в его значении. При этом, хотя значение - лишь одна из зон того смысла, который слово приобретает в контексте, это зона наиболее устойчивая и унифицированная26. Мысль об устойчивости и унифицированности значения в сравнении с приобретаемым в контексте смыслом требует пояснения. Слово, как отмечал Р. Лангакер, в зависимости от контекста дает доступ к неопределенному количеству понятий, или, употребляя принятый в современной когнитивной лингвистике термин, концептов в сознании. Однако эти концепты различаются по степени укоренения (entrenchment) и степени доступности сознанию в каждый конкретный момент27. Значение слова как «общее достояние членов социума в том смысле, что оно опосредует отношения между ними»28, очевидно, представляет собой тот концепт или концепты, которые в первую очередь ассоциируются у большинства членов данного социума с конкретным словом вне контекста, а также во многих контекстах его употребления. Что касается смысла, то, как указывает Л.С. Выготский, между смыслом и словом существуют гораздо более независимые отношения, чем между значением и словом. Слова могут диссоциироваться с выражаемым ими смыслом29.
Л.С. Выготский постулирует наличие у человека внутренней речи, в которой смысл слова преобладает над его значением. Переход от внутренней к внешней речи и наоборот предполагает переструктурирование речи, поскольку смыслы внутренней речи обнаруживают иные законы объединения и слияния друг с другом, отличные от тех грамматических норм, по которым объединяются друг с другом слова во внешней речи. Одной из важнейших особенностей внутренней речи является так называемое асинтаксическое слипание или слияние слов30.
Рассмотрим теперь, как описанный Л.С. Выготским процесс перехода от слова к мысли и от мысли к слову совершается при переводе. Изначально мы имеем текст на языке А, который надо перевести на язык В. Этот текст воспринимается переводчиком постепенно как линейный набор графических или звуковых символов-слов. По мере восприятия текста в сознании переводчика формируются смыслы, но не напрямую, а через значения слов, входящих в текст, при этом мы исходим из того, что значение и смысл имеют одинаковую природу, т. е. представляют собой некий концепт или концепты. Процесс формирования смысла может проходить по-разному. В каких-то случаях смысл слова оказывается тождественен его значению, т. е. тому концепту, который первым активируется в сознании при восприятии этого слова. В таких случаях формирование смысла происходит практически мгновенно. В других случаях для создания смысла требуется специальный поиск, включающий в себя рассуждения и привлечение знаний значений или смыслов других слов, всего контекста, а также фоновых знаний. Важно подчеркнуть, что поиск смысла обычно идет
от значения слова, т. е. знание значения слова взаимодействует с другими видами указанных знаний для создания смысла. Нередко возникают ситуации, как, например, в случае с английским сочетанием early married days, когда в сознании при участии значений входящих в сочетание слов формируется единый смысл (в данном случае временного периода сразу после свадьбы), в котором, когда он создан, уже «не видны» эти значения, подобно тому, как ингредиенты, использованные при приготовлении блюда, не видны в нем, когда оно готово. Устойчивые, в частности фразеологические, выражения обычно создают смысл всем своим составом, без участия значений входящих в них слов. Важно отметить, что в процессе создания смысла переводчиком в любом из указанных случаев задействуется не только информация, поступающая от исходного текста, но и присутствующие в сознании фоновые знания и убеждения, включающие понимание контекста.
От смыслов, создаваемых словами через их значения, в сознании переводчика формируется мысль, общее представление обо всей ситуации, описываемой в предложении или тексте. Мысль не состоит из отдельных слов, ситуация видится в некоем едином и нерасчлененном «акте мысли» (Выготский). То, что в речи, в том числе во внутренней, развертывается сукцессивно, в мысли содержится симультанно31.
При переходе от мысли к слову происходит сложный процесс расчленения мысли и ее воссоздания в словах32. В процессе перевода, однако, все происходит не так однозначно. Наше исследование показывает, что, хотя, очевидно, единое мысленное представление об описываемой ситуации в любом случае присутствует как некий фон, переводчик не всегда обращается к нему при проведении мыслительных операций. Одна из основных проблем при создании текста на другом языке заключается в совмещении смыслов, сформированных в сознании в результате работы с исходным текстом, со значениями слов и словосочетаний языка перевода. Ведь, как мы уже отмечали, специфика перевода заключается, в том числе, в изначальной заданности мысли. Однако когда концепт, составляющий тот или иной смысл, полностью или почти полностью совпадает с концептом, составляющим значение слова или словосочетания языка перевода, особенных проблем не возникает. Переводчик довольно быстро переходит от смысла к значению и от значения к слову.
Серьезные проблемы появляются тогда, когда какой-то смысл, заданный исходным текстом, не пересекается или почти не пересекается со значениями известных переводчику единиц другого языка. Это происходит, например, когда смысл некоего исходного слова представляет собой набор из двух или более концептов, а в языке перевода нет единицы, в значении которой содержались бы все эти концепты. Или в языке перевода вообще нет отдельной единицы, связанной с определенным концептом. Дополнительно ситуация может осложняться в связи с уже обсуждавшимся несовпадением значения и смысла единицы в контексте. Некая единица языка перевода может содержать нужный нам концепт в своем значении, но не ассоциироваться с ним на уровне смысла в конкретном контексте или же ассоциироваться с дополнительным, ненужным нам концептом.
Во всех указанных случаях переводчику приходится выполнять мыслительные операции с концептами, входящими в смыслы, заданные исходным текстом. И здесь привлекается уже уровень мысли, единого мыслительного представления ситуации. Выйдя на этот уровень, переводчик затем как бы расчленяет заданную мысль по-новому, перемещая концепты и вычленяя смыслы так, чтобы они соотносились со значениями единиц языка перевода. Процесс этот очень сложный и не всегда полностью успешный. На выбор переводчиком той или иной единицы влияют также его знания норм языка перевода и фоновые знания принимающей культуры.
В целом, на наш взгляд, наиболее сложными операциями в процессе перевода являются формирование смысла при движении от исходного текста к внутренней речи и совмещение смыслов, заданных исходным текстом со значениями единиц языка перевода. Важно отметить при этом, что, сталкиваясь каждый раз с новыми текстами и, соответственно, новыми контекстами употребления слов, переводчик вынужден создавать смысл заново, применительно к конкретному тексту и конкретной коммуникативной ситуации. А это означает, что во многих случаях он не может опираться на дедуктивные стратегии принятия решений, Ч, Пирс противопоставлял логическому способу рассуждения путем индукции и дедукции метод так называемой абдукции. В отличие от дедукции и индукции, абдукция не предполагает какой-то степени вероятности. По Пирсу, абдуктивный способ рассуждения - это простое принятие гипотезы ради объяснения с ее помощью известных фактов. Происходит то, что на определенной стадии нашего исследования или анализа мы выдвигаем некую гипотезу и временно ее придерживаемся, пока это позволяют факты. Ч. Пирс считает, что многие научные открытия были сделаны именно путем абдукции, когда в качестве первого шага было необходимо принять какие-то гипотезы, которые никто не мог считать истинными, поскольку явно истинные гипотезы было невозможно принять33. С нашей точки зрения, именно это и происходит в процессе перевода. Невозможность простого преобразования одного текста в другой на основе «эквивалентности» единиц двух языков и необходимость выхода на мыслительный уровень и внутреннюю речь свидетельствуют о том, что заведомо истинных гипотез мы принять не можем. Так называемый «эквивалент» следует рассматривать лишь как возможность, гипотезу, которая может быть подтверждена или опровергнута путем дальнейшего поиска. Поиск идет путем выдвижения гипотез и дальнейшего их подтверждения либо опровержения изначальных гипотез и выдвижения новых. Процесс поиска не является линейным и упорядоченным. В сознании постоянно возникают новые мысли, ассоциации или логические связи, активируются различные фреймы знаний, одни направления поиска продолжаются, другие блокируются. В результате путем абдукции переводчику часто удается найти удовлетворительные и осознанные, хотя и не всегда идеальные, решения.
В своей работе, посвященной художественному переводу, Т.А. Казакова говорит о стратегиях, применение которых оправдывается достижением успеха в решении аналогичных или вообще лишь разовых задач, но которые не дают гарантии верного решения для каждой последующей задачи, и определяет их как эвристические стратегии или эвристики34. На наш взгляд, говорить об эвристических стратегиях можно в применение к переводу вообще, и описанный выше метод абдукции является как раз такой стратегией. Поскольку как рецептивные, так и продуктивные действия переводчика в процессе перевода представляют собой действия по достижению цели в каждом конкретном случае, для данного текста, контекста, ситуации общения и переводчика с его знаниями, эти действия представляют собой эвристические стратегии. Соответственно, вся описанная нами модель перевода является когнитивно-эвристической моделью.
1 Федоров А.В. Основы общей теории перевода, М., 1968. С. 151 1 Catford J.C. A Linguistic Theory of Translation. London, 1965. P. 20. 3 Ibid. P. 27.
4Комиссаров B.H. Теория перевода. M., 1990. С. 43.
5 Там же. С. 43.
6 Сдобников В.В., Петрова О.В. Теория перевода. М., 2006.
7Алексеева И. С. Введение в переводоведение. М., 2004. С. 131. 8 Сдобников В.В., Петрова О.В. Ук. соч. С. 213. 9Комиссаров В.Н. Указ. соч.
10Крюков А.Н. Методологическая рефлексия как вид познавательной деятельности. М., 1988. С. 50.
11 Рецкер Я.И. Теория перевода и переводческая практика. М., 1974. С. 11.
12 Шадрин H.JI. Перевод фразеологических единиц и сопоставительная стилистика. Саратов, 1991. С. 27. 13Крюков А.Н. Указ. соч. С. 50.
14 Humboldt W. The Introduction to the Translation of Agamemnon // Theories of Translation. Ed. by R. Schulte & J. Biguenet. Chicago; London, 1992. P. 55.
15 Это У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб., 2006. С. 41. 16Иванов А.О. Безэквивалентная лексика. СПб., 2006. С. 79.
17 C.S. Peirce Reasoning and the Logic of Things / Ed. by K.L. Ketner. Harvard, 1992. P. 194. 18Швейцер А.Д. Теория перевода. Статус, проблемы, аспекты. М., 1988. С. 117. 19Иванов А.О. Указ. соч. С. 8.
10Dancette J. Mapping meaning and comprehension in translation. Theoretical and experimental issues // Cognitive Processes in Translation & Interpreting / Ed. by J.H. Danks et al. California, 1997. P. 77-103; Kiraly D.C. Pathways to Translation: Process and Pedagogy. Kent, 1995.
21 Иванов А.О. Указ. соч. С. 26.
22 Зимняя И.А. Психологический анализ перевода как специфического вида речевой деятельности // Теория перевода и научные основы подготовки переводчиков. Материалы Всесоюзной Научной Конференции. Ч. 1. М., 1975. С. 30-34.
23Выготский JI.C. Мысль и слово // Общая психолингвистика. Хрестоматия. М., 2004. С. 11-13.
24 Там же. С. 9.
25 Там же. С. 9.
26 Там же. С. 33.
27 R.W. Langacker Grammar and Conceptualization. Berlin; New York, 1999. P. 3-4.
28Зеленщиков A.B. Монолог о монологе// Риторика монолога / Под. ред. А.В. Варшавской. СПб., 2002. С. 19. 29Выготский Л. С. Указ.соч. С. 34.
30 Там же. С. 35.
31 Там же. С. 41.
32 Там же. С. 42.
33C.S. Peirce. Op.cit. P. 140-142.
34Казакова T.A. Художественный перевод: В поисках истины. СПб., 2006. С. 199.
Статья принята к печати 8 ноября 2006 г
