CC BY
465
III. КОГНИТИВНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ДИСКУРСА
А. П. Чуди нов
КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЕТАФОРЫ
Представлено исследование современной российской политической метафоры с использованием когнитивно-дискурсивной методики, в соответствии с которой метафора рассматривается как основная ментальная операция, как способ познания, категоризации, концептуализации, оценки и объяснения мира. Человек не выражает свои мысли при помощи метафор, но мыслит метафорами, а также стремится в процессе коммуникативной деятельности преобразовать существующую в сознании адресата языковую картину мира. Целенаправленный анализ функционирующих в политической сфере метафорических моделей способствует выявлению тенденций развития политического дискурса и помогает определить степень влияния изменений социально-экономического характера на функционирование политического языка.
Исследование метафоры продолжается уже более двух тысячелетий и библиография по этой проблеме практически необозрима. Основоположником учения о метафоре считается Аристотель, который дает следующее определение: метафора — это «несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии» [Аристотель 1982: 669]. Далее Аристотель отмечает, что «создавать хорошие метафоры — значит, подмечать сходство» [Там же: 672]. Многообразие возможных подходов к пониманию сущности метафоры отражает сборник «Теория метафоры» [Теория метафоры 1990] под редакцией Н.Д. Арутюновой. Детальный обзор самых современных публикаций по теории метафоры представлен в монографиях О.Н. Ла-гуты «Метафорология: проникновение в реальность» [Лагута 2003] и «Лингвометафорология: основные подходы» [Лагута 2003а]
Одним из наиболее перспективных направлений в современной метафорологии стала когнитивно-дискурсивная теория метафоры, которая возникла и развивается в рамках когнитивной лингвистики. Важно подчеркнуть, что новая теория не отказалась от всего лучшего, что было в традиционных учениях о метафоре. Она просто предложила использовать при исследовании метафор принципы когнитивной лингвистики, и это позволило увидеть новые грани в, казалось бы, хорошо известном феномене. Современная когнитивистика (М. Джонсон, Ф. Джонсон-Лэрд, Е. Киттей, Дж. Лакофф, М. Тернер, Ж. Фоконье, Н.Д. Арутюнова, А.Н. Баранов, Ю.Н. Караулов, И.М. Кобозева, Е.С. Кубрякова, В.В. Петров, Т.Г. Скребцова, А.П. Чудинов и др.) рассматривает метафору как основную ментальную операцию, как способ познания, категоризации, концептуа-
лизации, оценки и объяснения мира. Человек не только выражает свои мысли при помощи метафор, но и мыслит метафорами, познает при помощи метафор тот мир, в котором он живет, а также стремится в процессе коммуникативной деятельности преобразовать существующую в сознании адресата языковую картину мира, ввести новую категоризацию в представление, казалось бы, хорошо известных феноменов.
Выделим важнейшие признаки когнитивного подхода к изучению метафоры. Во-первых, метафора понимается как основная ментальная операция, способ познания, концептуализации и категоризации мира: в процессе мыслительной деятельности аналогия играет не меньшую роль, чем формализованные процедуры рационального мышления. Обращаясь к чему-то новому, сложному, не до конца понятному, человек нередко пытается использовать для осмысления элементы какой-то более знакомой и понятной сферы. При метафорическом моделировании политической сферы, отличающейся сложностью и высокой степенью абстракции, человек часто использует более простые и конкретные образы из тех сфер, которые ему хорошо знакомы. Метафора — это не средство украшения уже готовой мысли, а способ мышления, повседневная реальность языка.
Во-вторых, сам термин «метафора» понимается (в соответствии с общими принципами когнитивистики) как своего рода гештальт, сетевая модель, узлы которой связаны между собой отношениями различной природы и различной степени близости. Как известно, в лингвистике иногда разграничивают разные аспекты метафоры и даже разные значения рассматриваемого термина. Метафора может осознаваться и как
слово, имеющее образное значение, и как процесс метафорического развития словесной семантики в языке или в конкретной коммуникативной ситуации, метафорой называют и целую группу слов с однотипными метафорическими значениями (военная метафора, зооморфная метафора, метафора в медицинском дискурсе и др.), метафора может пониматься также как форма мышления или как когнитивный механизм коммуникативных процессов, механизм получения выводного знания. Кстати, именно наличием подобных вариантов объясняется отсутствие общепринятого определения рассматриваемого термина. В настоящем исследовании в зависимости от контекста метафора содержательно соотносится и с механизмом, и с процессом, и с результатом в его единичном или обобщенном виде, и с формой мышления. Такой подход оказался удачным способом своего рода объединения относительно автономных явлений с яркими чертами фамильного сходства. При необходимости конкретизации используются составные наи-менования — метафорический процесс, механизм метафоризации, метафорическое значение и др.
В-третьих, для когнитивной теории характерен широкий подход к выделению метафоры по формальным признакам. Например, если в других теориях среди компаративных тропов отчетливо разграничиваются сравнение, то есть троп, в котором имеется формальный показатель компаративности {как, будто, похож, словно и др.), и метафора, признаком которой считается отсутствие указанных показателей, то при когнитивном подходе обе рассматриваемые разновидности относятся к числу широко понимаемых метафор. Еще менее важно для когнитивной лингвистики разграничение глагольных и именных, предикативных и генитивных, а также иных видов метафор, выделение которых основано на собственно языковых признаках. В соответствии с общими представлениями когнитивной лингвистики язык — это единый континуум символьных единиц, не подразделяющийся естественным образом на лексикон, фразеологию, морфологию и синтаксис. Иначе говоря, смысловое уподобление воспринимается как фактор значительно более важный, чем уровневые или структурные различия. Разумеется, специфика названных выше видов метафоры не отрицается, но внимание исследователя бывает сосредоточено на совершенно иных аспектах изучения рас-
сматриваемого феномена.
В-четвертых, для когнитивной теории характерен широкий подход при выделении метафор по содержательным признакам. По мнению Н.Д. Арутюновой, метафорой в широком смысле «может быть назван любой способ косвенного выражения мысли» [Арутюнова 1990: 296—297]. В этом случае не акцентируются, в частности, семантические, стилистические, эстетические и иные различия между метафорой и сравнением (имплицитность и эксплицитность аналогии, лаконичность и развернутость конструкции, степень прозрачности смысла и его двойственность, «смешивание», «скрещивание» смыслов и др.). При широком понимании в качестве метафоры рассматриваются не только сравнения, но и другие феномены с элементом компаративности: метаморфоза, гипербола, некоторые перифразы, фразеологизмы и др. Например, в следующем фрагменте сосредоточены фитоморфные (по сфере-источнику) образы, обозначающие политические реалии: В минувший год НПСР был похож на дерево, охваченное бурей, которая ломала ветки и сдирала листву. Эта буря унесла много желтых листьев, недозрелых плодов, чахлых, нестойких побегов. Под этим потрепанным древом по сию пору никому не нужные лежат Подберезкин, Лапшин и Тулеев. И их начинает точить червь забвения. Но дерево в своем стволе. корнях и ветвящейся кроне не сломалось. Стремительно набирает новые соки, одевается свежей листвой, обретает новую высоту и гиирь (В. Чикин, А. Проханов).
Нетрудно заметить, что текст начинается со сравнения (НПСР был похож на дерево), в котором представлены все основные компоненты: то, что сравнивается (политическое движение НПСР), то, с чем сравнивается (дерево, охваченное бурей), показатель сравнения (похож) и даже символ сравнения, признак, по которому сопоставляются НПСР и охваченное бурей дерево (как буря ломает и уносит ветки и листву, так минувший год привел НПСР к потере некоторых членов). Далее следуют собственно метафоры: можно догадываться о содержании, которое несут метафорические образы (например, покинувшие НПСР политики, видимо, представлены как сорванные бурей желтые листья, недозрелые плоды, чахлые нестойкие побеги, а сама организация представлена как дерево, которое в своем стволе, корнях и ветвящейся кроне не сломалось... стремительно набирает новые
соки, одевается свежей листвой, обретает новую высоту и ширь). Однако в собственно метафорических образах нет сравнительных связок (показателей сравнения) и других необходимых для типичного сравнения компонентов. Отметим также, что именно такой путь (от сравнения к собственно метафоре) типичен для развертывания метафоры, он показывает динамику развития метафорического образа и отражает процесс «вызревания» метафоры. Представляется, что при восприятии рассматриваемого фрагмента однотипность модели развития смысла значительно важнее различий в форме выражения уподобления (использование собственно метафор или образных сравнений). Как справедливо отмечает И.М. Кобозева, при анализе политической метафоры имеет смысл признавать «метафорами, или, выражаясь более осмотрительно, метафороподобными выражениями, все образные построения, имеющие в качестве когнитивной основы уподобление объектов, относящихся к разным областям онтологии» [Кобозева 2001: 136— 137]. Вместе с тем едва ли имеет смысл относить к числу метафор элементы, совершенно лишенные образности, например некоторые сопоставления [там же]. Ср.: Политическая программа «Яблока» очень напоминает программу «Союза правых сил»;
Партии «Яблоко» и «Союз правых сил» во многом похожи.
В подобных случаях нет реально того феномена, который Аристотель называл перенесением имени «с вида на вид», нет представления одного фрагмента действительности с использованием концептов, относящихся к иной сфере. По-видимому, не обладают образностью и генетические (мертвые, стертые, конвенциональные) метафоры (глава государства, партия идет в правильном направлении. левое и правое политические движения и др.), однако следует помнить, что в определенных контекстуальных условиях мертвые метафоры могут «воскреснуть», и их «стертая» внутренняя форма начинает восприниматься как достаточно заметная. Способы контекстного оживления стандартных политических метафор при помощи их развертывания и конкретизации в тексте подробно рассма-фивают А. Н. Баранов и Ю. Н. Караулов [Баранов 2001].
В исследовании X. де Ландшер [ЬапскзЬеег 1991] при подсчетах степени метафоричности текста индивидуально-авторские креативные мета-
форы учитываются как в три раза более значимые, чем стертые метафоры. При всей условности подобных вычислений очевидно, что именно яркие метафоры привлекают к себе внимание читателя. Ср.:
Путин... подковал и поставил в стойло иноходцев-губернаторов, назначив над ними семь строгих конюхов, но те лузгают семечки, а иноходцы прогрызают стены конюшни... Он разгромил две виртуальные империи — ОРТ и НТВ. Прогнал под дождь нашкодившего от возбуждения Доренко и вырвал клыки саблезубому тигру Киселеву, вставив ему в челюсти клочки промокашки, но вся русофобская тля, как и прежде, облепила экраны (А. Проханов).
Метафоре традиционно противопоставляется метонимия, к которой при широком подходе относят также синекдоху и литоту. Специалисты отмечают, что метонимия в отличие от метафоры представляет собой перенос наименования по смежности (временной, пространственной, каузальной и др.). Вместе с тем необходимо отметить, что в политической речи метонимические переносы не менее значимы, чем метафорические. Показательно, что в последние годы наряду с моделями концептуальной метафоры все чаще и чаще описываются метонимические модели, которые также рассматриваются как своего рода схемы человеческого мышления. Так, Дж. Лакофф [Ьако£Г 1991] отмечает, что война Соединенных Штатов против Ирака в 1991 году метонимически представлялась в политической речи как война против 1) президента Саддама Хусейна, 2) против Багдада, 3) против народа Ирака, 4) против иракской армии, 5) против арабов. Каждое из этих наименований имеет смысловые нюансы и представляет собой специфическую категоризацию одного и того же противника. Использование потенциала метонимии — один из эффективных способов прагматического воздействия, ведущего к преобразованию существующей в сознании адресата политической картины мира.
Использование предложенной Е.С. Кубряко-вой когнитивно-дискурсивной методики предполагает изучение метафоры с учетом многообразных взаимоотношений между языком, мышлением и коммуникацией, между спецификой политического дискурса и состоянием общества. Метафора в политической коммуникации не только передает информацию, ноиоказываетэмоциональное воздействие,
преобразует существующую в сознании человека политическую картину мира. Дискурсивный подход к изучению политической метафоры означает исследование каждого конкретного текста с учетом политической ситуации, в которой он создан, и его соотношения с другими текстами. Метафора изучается с учетом целевых установок, политических взглядов и личностных качеств автора, специфики восприятия этого текста читателями, а также той роли, который этот текст может играть в системе политических текстов и - шире - в социальной жизни страны.
При таком подходе предметом исследования становится не отдельная метафора, а система метафорических моделей. Метафорическая модель - это существующая в сознании носителей языка взаимосвязь между понятийными сферами, при которой система фреймов сферы-источника служит основой для моделирования понятийной системы другой сферы-магнита. При таком моделировании обычно сохраняются и эмотивный потенциал, характерный для концептов сферы-источника, что создает широкие возможности воздействия на эмоционально-волевую сферу читателя в процессе коммуникативной деятельности.
В соответствии со сложившейся традицией для описания метафорической модели необходимо охарактеризовать ее следующие признаки:
1. Исходную понятийную область (в других терминах - ментальную сферу-источник, сферу-донор) метафорической экспансии.
2. Новую понятийную область (в других терминах - ментальную сферу-мишень, сферу-магнит, денотативную зону, рецепиентную сферу, направление метафорической экспансии).
3. Относящиеся к данной модели фреймы, каждый из которых понимается как фрагмент наивной языковой картины мира и которые структурируют соответствующую понятийную область (концептуальную сферу).
4. Составляющие каждый фрейм типовые слоты, то есть элементы ситуации, которые составляют какую-то часть фрейма, какой-то аспект его конкретизации.
5. Компонент, который связывает первичные (в сфере-источнике) и метафорические (в сфере-магните) компоненты охватываемых данной моделью единиц. Это позволяет выяснить, что дает основания для метафорического использования соответствующих концептов, почему понятийная струк-
тура сферы-источника оказывается подходящей для обозначения элементов совсем другой сферы.
При дальнейшей характеристике метафорической модели обычно можно определить ее типовые сценарии, ведущие концептуальные векторы, продуктивность и частотность, выявить прагматический потенциал рассматриваемой модели, то есть типовые особенности воздействия на адресата, а также «тяготение» модели к определенным сферам общения, речевым жанрам, социальным ситуациям и т.п.
Если взять за основу понятийную дифференциацию сфер-источников метафорического моделирования, то можно выделить четыре основных разряда моделей в современных российских СМИ.
1. Антропоморфная метафора. При исследовании этого разряда анализируются концепты, относящиеся к исходным понятийным сферам «Анатомия», «Физиология», «Болезнь», «Секс», «Семья» и др. В данном случае человек моделирует социальную реальность исключительно по своему подобию.
2. Натуроморфная метафора. Источниками метафорической экспансии в этом разряде служат понятийные сферы «Животный мир», «Мир растений», «Мир неживой природы (ландшафт, метеорология, стихии и др.)», то есть социальные реалии осознаются в концептах мира окружающей человека природы.
3. Социоморфная метафора. Исследуются концепты, относящиеся к понятийным сферам из социальной сферы: «Преступность», «Война», «Театр (зрелищные искусства)», «Игра и спорт».
4. Артефактная метафора. Исследуются такие понятийные сферы, как «Дом (здание)», «Транспорт», «Механизм», «Домашняя утварь» и др. В данном случае политические реалии представляются как предметы, созданные трудом человека.
Названные разряды метафор можно схематично представить как «Человек и Природа», «Человек и Общество», «Человек и результаты его ¡руда», «Человек как центр мироздания».
Важно подчеркнуть, что в основе каждой понятийной сферы лежит концептуализация человеком себя и мира в процессе когнитивной деятельности. Именно поэтому выделяется, например, понятийный разряд «Человек и природа», а не категория (или семантическое поле) «Природа». В соответствии с представлениями когнитивной лингвистики в основе метафоры
лежат не значения слов и не объективно существующие категории, а сформировавшиеся в сознании человека концепты. Эти концепты содержат представления человека о свойствах самого человека и окружающего его мира. Всякий концепт является не изолированной единицей, а частью домена (ментального пространства, понятийной сферы). Концепты, как и домены в целом, отражают не научную картину мира, а обыденные («наивные») представления человека о мире (В. Гумбольдт и неогумбольдтианцы, американская этнолингвистика, гипотеза лингвистической относительности Сэпира-Уорфа, а также современные публикации Дж. Лакоффа и М. Джонсона, Ю.Д. Апресяна и др.). Вместе с тем следует согласиться с мнением Е.С. Кубряковой о том, что для современного человека характерен «известный отход от наивной модели мира, или, во всяком случае, переход от этой модели мира к более изощренной, происходящий под явным воздействием прогресса науки и возникновения новых высоких технологий, развития промышленности и индустрии и т.д.» [Кубря-кова 2004: 11].
Целенаправленный анализ функционирующих в политической сфере метафорических моделей способствует выявлению тенденций развития политического дискурса и помогает определить степень влияния изменений социально-экономического характера на функционирование политического языка.
Способность к развертыванию в тексте — важнейшее свойство концептуальной метафоры. Например, если в тексте появляется та или иная концептуальная метафора (например, ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ— это ВОЙНА), то можно ожидать ее развертывания по самым разнообразным направлениям и соответственно фреймам и слотам. Политические войны, как и настоящие боевые действия, ведутся по определенным законам, в них есть победители и побежденные, каждая армия иерархически организована, в ее составе выделяются батальоны, полки, дивизии и другие структурные подразделения, участники боев имеют разнообразные воинские специальности (диверсанты, разведчики, пехотинцы и др.), в штабах разрабатывается стратегия и тактика военных действий, участники боевых действий атакуют и защищаются, они применяют различные виды вооружений и т. д. Примером такого развертывания модели в пределах относительно неболь-
шого фрагмента текста может служить отрывок из статьи М. Соколова:
Представьте себе армию, где вовсе нет младших офицеров. где старшие офииеры проводят все время в грызне между собой, пришельцы со стороны соглашаются поступать на службу лишь в чине не меньше генерал-л ейтенанта, где на время скоротечных перестрелок спешно нанимают немного ландскнехтов. а бодрый главнокомандующий все время орет: «Вперед. чудо-богатыри!» Эта победоносная армия — наша нормальная российская партия (Известия. 2001. 26 апр.).
В пределах последующего текста статьи продолжается развертывание концептуальной метафоры ПАРТИЯ — это АРМИЯ. В более объемном тексте нередко обнаруживается взаимодействие метафорических моделей с однотипными сферами-источниками, сферами-магнитами и концептуальными векторами.
Рассмотрим наиболее типичные варианты развертывания метафорических моделей в пределах газетного текста. Такой текст создает широкие возможности для использования потенциала метафоры и в то же время способствует целостности восприятия системы метафор. Автор статьи свободен на этапе выбора языковой формы, он пользуется как традиционными номинациями, так и новыми, если они становятся необходимыми для реализации замысла. На разных этапах развития политической коммуникации актуализируются различные метафоры, но количество «сценариев» развертывания метафор в отдельных текстах ограничено. К их числу относятся ярко выраженное доминирование одной модели (и даже одного фрейма), параллельное развертывание двух-трех моделей и отсутствие метафорической доминанты. Эта доминанта часто акцентируется в тексте за счет ее выделения при помощи тех или иных специальных средств.
1. Развертывание в тексте одной доминирующей модели. В подобных случаях в рамках текста преобладают метафоры, относящиеся к одной модели (а иногда даже — к одному фрейму). Эти метафоры организуют текст, служат средством связи его частей, обеспечивающим целостность восприятия. Такие модели можно назвать доминантными для соответствующего текста. В качестве примера рассмотрим особенности развертывания метафор из сферы-источника «Мучения и смерть» в статье Александра Проханова «Березовскому выгодна
смерть ТВ-6». Метафорический образ, заданный уже в самом заголовке, заметно усиливается в тексте: автор воспринимает «смерть» телеканала ТВ-6 как очередной шаг к политической смерти его владельца. Соответствующие метафоры выделены в тексте курсивом. Ср.:
Березовскому выгодна смерть ТВ-6
Мне не жалко журналистов ТВ-6. Если они и жертвы. то жертвы собственного снобизма. Никакой свободы слова внутри корпорации быть не может — это блеф. Звезды ТВ-6 были скальпелями, зажимами и пинцетами в руках олигархов— сначала Гусинского, потом Березовского. Информационным спецназом, готовым служить щедрому хозяину. Миф об их «святости» и «непреклонности», достойных Джордано Бруно, лопнул в тот миг, когда они поддались искушению сменить суверена. Киселев предал Березовского и пошел к Лесину искать компромисс. Пожелав уцелеть. команда ТВ-6 пренебрегла образом мучеников свободы слова. А в нем заключался их единственный иммунитет — их боялись сжечь, думая, что святые не горят. Но чары рассеялись, и их тут же вышвырнули вон.
Я думаю, что большая часть команды вернется на НТВ. Вернется Сорокина— пластичная, обожающая кокетничать с мужчинами, демонстрируя свое либидо. Может быть, вернется сам Киселев. Посмотрите на судьбу Доренко — другой креатуры Березовского. Это были щипцы. один конец которых держал в руках Борис Абрамович, а на другом с хрустом лопались такие большие орехи. как Примаков и Лужков. Но сегодня Доренко неизвестен. Он лег под ту же могильную плиту, под которой лежит Невзоров. Это некрополь Березовского. Он, словно античная богиня, превращает талантливых журналистов в трупы.
Новый Троцкий. Березовскому выгодна смерть ТВ-6, он понимал, что канал не удержать, но сделал все, чтобы эпатировать публику и власть. Дело в том, что над ним занесен меч правосудия— олигарха могут схватить через Интерпол и привезти в кандалах в «Лефортово». И уже бы схватили, будь Борис Абрамович просто жуликом, обокравшим страну через «Аэрофлот». Но теперь он политический изгнанник, мученик, новый Троцкий — это гарантирует ему свободу и финансовую активность на Западе. Смерть ТВ-6 удачно легла на скандал, вы-
званный его обвинениями в адрес ФСБ. Люди подумают: ara, Березовский знает правду о роли спецслужб во взрывах домов. Потому Путин его и удалил.
На самом деле для Путина было невыносимо оставаться «креатурой Березовского». Эту пуповину, сотканную из разных влияний, из компромата, ему надо было так или иначе оборвать.
Есть гипотеза, что Березовский и Гусинский связаны с западными разведками. Но их роли изначально различались. Они словно два брата, рожденные разными матерями. Гусинский— более осторожный, бархатный: барин, режиссер. Березовский— отважный политик. Он привык рисковать, наслаждаться опасностью. Гусинский ходил в ермолке, делал ставку на мировое еврейство. Березовский выбрал позицию националиста, патриота России, ради этого, наверное, и крестился.
Что их объединяет, так это неправедно нажитый капитал. С чего начинал Гусинский — с приватизации задарма огромных кусков московской недвижимости, накачки «Мост-банка» бюджетными деньгами. Березовский создавал капитал на аферах «ЛОГОВАЗа», «АВВЫ». Потом были «Сибнефть», «Аэрофлот»... По правде, в России вообще не было праведного капитала. Но Гусинского и особенно Березовского, в отличие от собратьев по бизнесу, погубила претензия на власть. Более тихие олигархи уцелели, и пример этих двоих их многому научил...
«Ху из мистер Березовский?» У Бориса Абрамовича печальная судьба. Он не уничтожен, но оставлен медленно умирать. Он будет дергаться, как лягушка. — но не та, что взбила масло в кувшине с молоком, а лягушка, пришпиленная к лабораторному столу. Возможно, он сумеет подпортить имидж президента на Западе, но не сильно. За то, что Путин пустил американцев на аэродромы Средней Азии, ему многое готовы простить: и дело Пасько, и закрытие ТВ-6. Он дорог миру не меньше Горбачева и Ельцина. А кто такой Березовский? Думаю, этот вопрос вслед за Путиным скоро начнут задавать и на Западе (АиФ. 2002. № 5).
Метафоры из понятийной сферы «Смерть» в данном тексте постоянно взаимодействуют с криминальными образами (занесен меч правосудия, могут схватить через Интерпол и привезти в
страну через «Аэрофлот», приватизация задарма огромных кусков московской недвижимости, аферы «ЛОГОВАЗа», «АВВЫ» и др.). Эпизодически в тексте встречаются метафоры, восходящие и к другим понятийным сферам: родство (словно два брата, собратья по бизнесу), игра {блеф), религия {святость и непорочность, античная богиня), однако все эти образы и количественно, и по их роли в организации текста значительно уступают метафорам, относящимся к доминантной модели.
Важно отметить интертекстуальность использованных в статье метафор, их тесную связь с общим и политическим дискурсом. Автор уверен в компетенции адресата, который по опыту чтения множества других текстов хорошо подготовлен к восприятию соответствующих метафорических моделей. Статья Александра Проханова представляет собой своего рода отклик на множество публикаций, в которых обсуждались причины и последствия смены собственника названной автором телевизионной компании. В этих публикациях была задана и система метафор, используемых при обсуждении проблемы: смена руководства канала — это его смерть, соответственно тележурналисты — это метафорические жертвы, мученики, святые-, новые руководители и собственники канала — это бандиты и грабители, а прежний владелец — это меценат и борец за идею {новый Троцкий). Поэтому Александр Проханов начинает именно с полемики, в которой предлагает свою интерпретацию ранее использованных метафор {если они и жертвы, то жертвы собственного снобизма) и предлагает другие метафоры для обозначения «звезд ТУ-6» — скальпели, зажимы и пинцеты в руках олигархов; информационный спецназ. Соответственно Березовский — это никакой не меценат, а создатель некрополя, лягушка, пришпиленная к лабораторному столу. Интертекстуальные связи метафор очень важны как для понимания содержания текста, так и для его восприятия в дискурсе.
К числу текстов с ярко выраженным доминированием одной модели относится и корреспонденция В. Костикова «Пресса и власть: кто кого покусает?». В данном случае отношения между прессой и властью метафорически представлены как отношения между собакой и человеком, то есть доминирующую роль занимает зооморфная метафора, точнее, лишь один развернутый метафорический образ, который задается уже в заголовке.
Пресса и власть: кто кого покусает?
Список претензий журналистов к власти велик: утрата обратной связи с обществом, ограничение доступа к информации, неумение «держать удар критики», склонность к самовосхвалению и к враныо.
Журналисты, к ноге!
Но самая большая опасность — это стремление монополизировать средства массовой информации. «На шею журналистов надевают строгий ошейник, и это напоминает команду коммунистов: «Журналисты, к ноге!» — говорит главный редактор «Общей газеты» Егор Яковлев.
«Дурному примеру могут последовать в регионах», — предупреждает известный телеведущий Владимир Познер. Представители региональных газет прямо говорили о том, что «губернаторы сидят на свободе прессы, как баба на мешке с картошкой».
Правда, велика и «обратная почта» претензий. В большинстве частных газет пренебрегают правилами профессиональной этики: служением правде, ответственностью перед обществом. В итоге доверие населения к журналистам падает с каждым годом и сегодня не превышает 40%. Одна из причин — монополизация прессы крупным бизнесом. В результате у нас столько «объективных» точек зрения, сколько олигархов.
Во всем виноваты олигархи?
«Деградация СМИ, — считает президент Национальной ассоциации телерадиовещателей Эдуард Сагалаев, — началась в 1996 году, когда Б. Ельцина не выбрали, а фактически назначили на узком совещании 12 олигархов. Для выполнения этой задачи олигархи «подрядили», а затем и развратили российские СМИ». Сегодня они стали инструментом сведения счетов олигархов друг с другом, с властью и власти с олигархами. Отсюда и стилистика «покусывания» и компромата. Такое впечатление, что ряд изданий каждый день вызывает Путина на дуэль. «А больше и писать не о чем», — простодушно признался шеф-редактор «Коммерсанта» А. Васильев. Но власти, естественно, не нравится, когда ей — по выражению одного из участников дискуссии — «постоянно писают на сапог». И для самозащиты у нее есть свои крупнокалиберные «обрезы» — прокуратура, налоговая полиция,
силовые органы. Между тем нелюбовь власти к свободной прессе — это полбеды. Беда в том, что свободная пресса не нужна и олигархам.
Олигархический бизнес тоже не заинтересован в прозрачности и открытости. Олигархам нужны не свободные журналисты, а лоббисты, отмывалыцики, а в экстремальных ситуациях (выборы, передел собственности) — «информационные киллеры».
Нет любви — и не надо Несколько раз звучал вопрос: почему население не вышло на защиту ТВ-6? Е. Киселев пояснил: «Это страх перед властью». Едва ли это так. Люди не воспринимают олигархические СМИ как голос общества. Для них ТВ-6 — это «закулисье» Гусинского — Березовского — Киселева.
И еще: конфликт власти и СМИ усугубляется и оттого, что журналисты слишком буквально воспринимают лозунг о «четвертой власти». Как и власть, они хотят, чтобы их пылко любили и не замечали недостатков. Но ни власть, ни СМИ не нужно любить. И главное — не нужно питать иллюзий, что они смогут договориться. Если они договорятся жить «по понятиям» (как это было при коммунистах), то для российской демократии это будет конец. В идеале власть должна управлять, а пресса от лица общества — ее контролировать, быть «сторожевым псом демократии». Пока это не получается. Наш «пес» во многих случаях лишь писает на сапоги власти (АиФ. 2002. №7).
Легко заметить яркие признаки доминирующего положения рассматриваемой модели в тексте: «собачьи» метафоры активно используются во всех трех основных частях корреспонденции, такая метафора открывает публикацию (в заголовке) и она же по существу ее заканчивает, создавая «текстовую рамку». В статье используются разнообразные концепты: на сторожевого пса пытаются надеть ошейник, ему дают команду «К ноге!», но непослушная собака отваживается кусать хозяина и пачкать ему сапоги. На этом фоне как менее значимые воспринимаются метафоры, соответствующие другим моделям (крупнокалиберные «обрезы», «информационные киллеры», жить «по понятиям», отмывальщики, закулисье и др.). Вместе с тем показательно, что в статье нет других зооморфных образов — развертывается только один компонент указанной модели.
Показательно, что метафоры доминирую-
щей модели встречаются и в авторском тексте, и в цитатах из выступлений различных журналистов. Это подчеркивает интертекстуальность модели, которая была подмечена В. Костиковым в выступлениях сотрудников ведущих СМИ, а затем развернута им в своей статье. Автор рассчитывает на дискурсивное восприятие своего текста, на компетентного читателя, хорошо знакомого с метафорическим представлением журналистов в виде гавкающих собак, на которых власти пытаются надеть ошейник, а также с другими метафорическими наименованиями журналистов {«информационные киллеры», лоббисты, отмывалыцики). Метафорические модели— это одна из частей языковой компетенции образованного читателя, а поэтому метафорическая система, организующая каждый конкретный текст, может рассматриваться как реализация общей метафорической системы современного политического дискурса. 2. Параллельное развертывание в тексте двух-трех моделей. В этом случае в составе текста происходит развертывание метафор, принадлежащих к нескольким параллельным или оппозиционным моделям. Рассмотрим в качестве примера такого метафорического сценария статью С. Чугаева. Две доминантные модели, организующие этот текст, —спортивная и военная метафоры — представлены уже в заголовке.
Зюганова вновь хотят выставить «в финале» против Путина, или Зачем Кремлю «красная у гроза »1 Яростные политические баталии. сотрясавшие Госдуму всю нынешнюю неделю, завершились. Пейзаж после битвы выглядит так: коммунисты лишились в парламенте всех руководящих и ключевых постов. При этом они потеряли контроль не только над экономическим и законодательным блоками, но и, что более важно, над аппаратом палаты. «В живых» остался лишь спикер Геннадий Селезнев, чье влияние (особенно после его безуспешных звонков Путину и, по сути, безрезультатной встречи с ним) минимизировано. Теперь настало время подвести итоги сражения и выяснить, кому они выгодны.
Кремль (а ни для кого не секрет, что процесс был инициирован оттуда), безусловно, выиграл. Коммунисты лишились возможности блокировать инициативы исполнительной власти. Кроме того, коммунисты больше не смогут беззастенчиво использовать
Думу в качестве бесплатного партийного и предвыборного штабов.
Но, с другой стороны, Дума и до переворота была вполне управляемой, а спикер Геннадий Селезнев — совершенно лояльной фигурой (не говоря уж о его профессионализме). Однако, несмотря на это, Кремль стал действовать резко и жестко. Почти, как справедливо заметил Зюганов, в духе раннего Ельцина. При том что отличительной особенностью Путина как раз является проведение осторожной, взвешенной политики.
Такой неожиданный и крутой маневр, скорее всего, свидетельствует о том, что по-литстратеги в Кремле и на Старой площади преследуют более значимую, чем просто укрепление в парламенте позиций центристов, цель.
А такая цель— единственная. Нынешнему президенту на предвыборном татами нужен достойный спарринг-партнер. Иначе победа будет выглядеть неубедительной. Особенно в глазах зарубежных зрителей. Зюганов на эту роль подходил бы идеально. Да вот беда, за последние годы перестал быть страшным, утратил агрессивность, потерял форму...
Не исключено, что кремлевский демарш в Думе и задумывался как сильная допинговая инъекиия для коммунистов. И эта инъекция сработала. Зюганов вновь бодр: ушел в жесткую оппозицию, грозится на майские праздники вывести на улицы тысячи своих сторонников. Что и требовалось.
Похоже, авторы думского переворота смогли убить двух зайцев. И парламент расчистили. чтобы быстрее прокатывать через него нужные законопроекты, и предпосылки для красивой победы Путина на выборах создали.
Простым же россиянам в этой ситуации, вполне вероятно, светит стать зрителями, участниками (вольными или невольными) многих захватывающих событий в духе 1993 года. Но все закончится хорошо. По крайней мере, хотелось бы надеяться (Комсомольская правда. 2002. 6 апр.).
Первая половина рассматриваемой публикации насыщена военными метафорами (баталия, битва, остаться в живых, итоги сражения и др.). Во второй части статьи заметно активизируется спортивная метафора. Будущая избирательная кампания моделируется как поединок В. Пу-
тина и Г. Зюганова на спортивном ковре (татами), причем организаторы схватки озабочены тем, чтобы для большей зрелищности схватки лидер коммунистов был в хорошей спортивной форме, для чего в полном соответствии с нравами современного спорта предполагается использовать допинг. Основой для взаимодействия рассматриваемых моделей служит тот факт, что обе они отличаются яркими концептуальными векторами соперничества и агрессивности; показательно, что такие концепты, как победа, атака, противник, маневры, типичны как для военной, так и для спортивной метафоры.
Отметим также, что развертывание именно военной и спортивной метафор в значительной степени определено дискурсом. Обострение политической ситуации всегда ведет к активизации метафорических моделей с сильным агрессивным потенциалом [Баранов 2001; Чудинов 2003; Чуди-нов 2003а]. Представление политической борьбы В. В. Путина как схватки именно на татами акцентирует в сознании читателей знания о спортивных увлечениях президента. Интертекстуально и упоминание о допинге: именно в этот период в прессе много писали о скандалах, связанных с его применением известными спортсменами. 3. Использование в тексте разнообразных моделей. В этом случае анализ метафорической системы текста не позволяет выделить доминирующие модели: автор использует разнообразные метафоры, но ни одна модель не воспринимается как ведущая: активно реализующаяся в различных разделах текста с использованием разнообразных фреймов. Примером значительного количества используемых метафорических моделей без выделения какой-либо доминантной для всего текста может служить статья А. Колесниченко, Л. Пивоваровой и А. Цепляева.
Олигархи под катком За последние два года взаимоотношения власти и крупного бизнеса кардинально изменились. Первая половина 90-х вошла в историю России как эпоха «большого хапка» и появления олигархов. Их вырастила сама власть как «экономическую дубинку» в борьбе с коммунистами, чей реванш казался тогда неизбежным.
Брак по расчету На кого мог опереться Кремль, чтобы переломить ситуацию? Больше половины
губернаторов симпатизировали левым. Да и в армии, и в спецслужбах, обессиленных за годы реформ, «обломавшихся» в Чечне, тлело глухое недовольство. В общем, президент мог положиться прежде всего на «акул» бизнеса, по зюгановской терминологии — «семибан-кирщину»: А. Смоленского, В. Гусинского, Б. Березовского, П. Авена, М. Фридмана, В. Потанина, М. Ходорковского. Им было что терять, поэтому «денежные мешки» не скупились на поддержку власти. А власть в знак благодарности закрыла глаза на грехи спасителей, позволяя им «доить» госказну. По разным оценкам, за годы реформ из страны было вывезено не менее 300 миллиардов долларов.
«Жулики!» — указывали на олигархов пальцем коммунисты. Бывшие кооператоры, фарцовщики, инженеры, комсомольские работники на заре рынка превратились в изворотливых авантюристов и отчаянных сорвиголов. Они на каждом шагу обходили закон. но разве можно было играть по-честному с государством, которое само десятки лет обманывало своих граждан.
Мучительный развод
С тех пор страна стала другой. Закончилась массовая приватизация, пошли на убыль разборки и заказные убийства. Приняты налоговые законы. Промышленность начала медленно подниматься на ноги.
А что же олигархи? Мавр сделал свое дело и должен уйти. Еще в эпоху позднего Б. Ельцина власть стала тяготиться чрезмерной зависимостью от капитала, стесняться «порочащих связей». С приходом В. Путина олигархов не только «равноудалили» от Кремля, но и заставили делиться. Например, на одной из первых встреч с предпринимателями президент «выбил» из них полтора миллиарда рублей на социальные программы для военнослужащих. Некоторых для острастки припугнули Генпрокуратурой — вроде В. Алекперова и В. Потанина, некоторые построились с полунамека -— Р. Абрамович, М. Ходорковский, О. Дерипаска. И только В. Гусинский с Б. Березовским не уяснили новую «политику партии и правительства» и стали изгнанниками.
Соратник Бориса Абрамовича по партии «Либеральная Россия» Сергей Юшенков считает, что олигархи окончательно потеряли само-
стоятельность. «Их встречи с генпрокурором, президентом больше похожи на акты почетной капитуляции. чем на равноправный диалог. Олигархи знают, к чему может привести бунт. — власть тут же найдет доказательства «связей с Бен Ладеном» и другой компромат.
Кстати, один из влиятельных при Б. Ельцине магнат, а ныне скромный хозяин одного из северо-восточных регионов так объяснил ситуацию в родном для себя цехе: «Самое обидное, что олигархи сами наезжают друг на друга ради того, чтобы понравиться власти. Они действуют по принципу: «Я его покусаю — меня не тронут». Именно так выглядит драка Алекперова с Березовским за ТВ-6».
Так можно ли говорить, что эра олигархии кончилась? В самом деле, никто из бизнес-элиты больше не осмеливается открывать ногой двери кремлевских кабинетов, диктовать тексты указов. «Отношения бизнеса и власти стали более цивилизованными, — считает Александр Лившиц, зам. гендиректора компании «Русский алюминий», — появились понятные и открытые каналы взаимодействия». Примечательно, что вчерашние олигархи теперь заклинают журналистов больше не называть их этим словом. Другие времена — другие понятия. Но дело не просто в замене терминологии. Свои интересы бизнесмены привыкают лоббировать не «под кремлевским ковром», а через Госдуму, Совет Федерации, РСПП, Совет предпринимателей при премьер-министре.
Очевидно, что отношения власти и капитала не будут гладкими. Конфликт интересов остается. Крупный бизнес всегда хочет стать крупнее, отдавая государству минимум доходов. Государство, которому вечно нечем кормить врачей, учителей и военных, будет «прессовать» финансовых воротил, требуя от них законной «десятины».
Задача сторон — найти компромисс. Чем кончается беспредел «семибанкиршины». мы знаем по опыту 90-х. К чему ведет силовое закручивание гаек, тоже известно— к съеживанию инвестиций и дефициту. Уголовные дела против топ-менеджеров ведущих компаний, попытки все национализировать едва ли подстегнут рост экономики. Но и капитаны бизнеса должны понять — симпатии
власти не вырастут на пустом месте. Надо, как говаривал А. Лившиц, «делиться»— вкладывать сверхприбыли в свою экономику, а не в кипрские оффшоры, помогать решать социальные проблемы. Почему бы, например, крупному бизнесу не сброситься на борьбу с беспризорностью, о которой столько говорят? Путь из «халявщиков» в партнеры нелегок. Но и другие дороги — в СИЗО или в заграничную ссылку — еще хуже (АиФ. 2002. № 6).
Заголовок рассматриваемой статьи {«Олигархи под катком») задаст метафорическую картину физического воздействия на неугодного человека. Соответствующие метафоры действительно встречаются в основном тексте {экономическая дубинка, силовое закручивание гаек, прессовать, наезжают друг на друга, я его покусаю, президент выбил полтора миллиарда рублей), но их роль в данном тексте не является доминирующей: это лишь одна из целого ряда моделей. Шрифтовые выделения, обозначающие начало двух основных разделов основной части, создают метафорическую картину заключения и расторжения брака {брак по расчету, мучительный развод), однако в тексте нет других метафор этой группы: «заявленная» в сильной позиции модель не получила дальнейшего развития. Можно выделить и другие повторяющиеся в тексте метафорические образы. Так, для обозначения взаимодействия власти и ее оппонентов в ряде случаев используются милитарные образы {реванш, акты почетной капитуляции, построиться, бунт, связи с Бен Ладеном), зооморфные метафоры {акулы бизнеса, доить госказну), криминальные метафоры {жулики, разборки, дорога в СИЗО, драка), а также образы, восходящие к иным сферам {капитаны бизнеса, семибанкирщина, играть с государством, обходить закон, магнат, родной цех, законная «десятина» и др.). Однако ни одна из названных моделей не может считаться занимающей доминирующее положение. Вместе с тем отметим и то общее, что выявляется при изучении метафорической системы в данной статье. При всем различии метафор их объединяет концептуальный вектор противоборства, соперничества. Отношения между государственной властью и капиталом метафорически представляются как разного рода противоборство, нанесение ущерба друг другу, и в этом смысле рассмотренные метафорические модели с исходными понятийными сферами «Война», «Криминал», «Спортивное со-
стязание», «Физическое воздействие», «Развод» сближаются.
Важно подчеркнуть, что для хорошего текста характерно взаимодействие в той или иной степени близких моделей, поскольку «совмещение метафорических моделей, противопоставленных друг другу (не имеющих общих следствий или обладающих очень отдаленными следствиями), оживляет метафору, но и одновременно превращает ее в стилистический монстр» [Баранов 1994: 20]. Например, по наблюдениям А.Н. Баранова и Ю.Н. Караулова, плохо сочетаются (особенно в пределах одного предложения) механистическая и органистическая метафоры, метафорические модели пути и игры. Как правило, удачно сочетаются метафорические модели, принадлежащие к одной исходной субсфере (например, фитомор-фные, зооморфные и антропоморфные образы, относящиеся к органистической метафоре) или с однотипным прагматическим потенциалом (например, одинаково агрессивные по своей природе криминальные и милитарные метафоры).
Следует отметить также, что единая доминантная модель, как правило, выделяется в относительно небольших по размеру текстах. Чем больше текст, тем выше вероятность того, что в нем взаимодействует несколько метафорических моделей, причем та или иная модель нередко проявляется как доминантная лишь в пределах какого-то фрагмента этого текста. Акцентирование метафоры в газетном текст е
Усилению значимости метафоры в тексте способствует ее использование в условиях максимального «текстового напряжения», в условиях, когда эта метафора привлекает особое внимание адресата. Для более полного рассмотрения факторов, способствующих усилению роли той или иной метафорической модели в тексте, рассмотрим статью Александра Лившица. Одна из доминантных для данной статьи моделей (педагогическая метафора) обнаруживается уже в заголовке статьи. Развертывание второй доминантной модели (образы, связанные с болезнью и лечением) начинается несколько позднее.
Пять уроков танго
Аргентинские реформаторы упорно держали фиксированный курс валюты. И это при слабой власти, плохом бюджете и больших долгах. Неудивительно, что начались финансовые конвульсии. Тогда стали просить помощь у МВФ.
Ограничивать выдачу денег в банках. Резать бюджет. Устроили даже квазидефолт, обменяв обязательства объемом S50 миллиардов на бумаги с более низкой доходностью. Ничего не помогло. Судороги сменились комой. Последовал социальный взрыв. Люди вышли на улицы. Руководство ушло в отставку. А сменщики объявили фактический дефолт внешнему долгу. Предпочли ужасный конец ужасу без конца. Аргентина отмучилась. Но пока только от текущих долговых платежей. Песо уже поехал вниз. Где зацепится и когда — неизвестно. За девальвацией, к сожалению, последуют обрушение банковской системы и социальные неурядицы.
Как все это скажется на России? Да никак. Падение было затяжным, и мировые рынки успели «переварить» аргентинские неприятности. Котировки российских ценных бумаг уже нечувствительны к заморскому кризису. Есть ли в нем что-то поучительное? На первый взгляд, нет. Вроде бы всё познали на собственном опыте в 1998 году. Поняли, что можно делать с финансами, а чего нельзя. Тем не менее кое-какие уроки все же преподаны.
Урок первый — для переходной экономики нет ничего важнее сильной власти. У нас порой критикуют «техническое» правительство, выстроенных губернаторов, послушную Госдуму, сенаторов, сплотившихся в едином порыве. Властную вертикаль. Но ведь сколько лет ее строят — столько лет экономика находится в приличном состоянии. Факт. Никуда не денешься. А вот в Аргентине не было вертикали. Одна сплошная горизонталь. Упрямые реформаторы, игнорировавшие политические реальности и социальную обстановку. Мощная оппозиция, блокировавшая антикризисные законы. Региональные бароны, вытягивавшие деньги из бюджета страны. Сцепились друг с другом. И вместе покатились вниз. Конечно, сама по себе сильная власть еще не гарантирует процветание. А вот от кризиса может спасти.
Урок второй — какую бы реформу ни затеяли, не забывайте о социальном самочувствии. Аргентинским руководителям, видно, очень понравилось известное самооправдание МВФ. Мол, работа у нас неблагодарная. Поскольку даем горькие лекарства. Народ сердится. Зато потом, когда экономика поправится,
народ скажет нам спасибо. В России тоже любят эти рассуждения. Особенно при повышении квартплаты, цен на электроэнергию, перевозки, газ, тепло, телефон. Прямо скажем: доля истины тут есть. При лечении экономики порой не обойтись без противных препаратов. Но если с ними перебор, люди перестают надеяться на будущее. Некогда. Потому что тошнит. Какое-то время люди терпят. А потом начинают проклинать власть, грабить магазины и даже занимаются рукоприкладством. Что мы и видели по телевизору.
Урок третий — быстрые либеральные реформы и политика фиксированного валютного курса способны привести как к успеху, так и к краху. Первый вариант возможен. Но только если в стране есть сильная власть и бездефицитный бюджет. Тогда у машины переходной экономики все четыре колеса. Может идти довольно быстро. И ничего с ней не случится. Бывает, правда, что колес-то всего два. А водитель все равно давит на газ. Тогда гонка становится безумной и заканчивается катастрофой. Так было в России в 1998 году. Так произошло в Аргентине. До конца цеплялись за руль, хотя уже видели, что впереди — стена. Не хватило мужества нажать на тормоз еще летом 2001 года. А зря. Был бы тот же дефолт. Но зато, вероятно, без народного бунта.
Урок четвертый — нельзя долго совмещать высокую инфляцию и стабильный валютный курс. Опасная комбинация. Лучше всего, конечно, сделать инфляцию низкой. «Подогнать» ее под устойчивый курс валюты. Что и пытались сделать в Аргентине. Не вышло. Пока не получается и у нас. Значит, надо двигать рубль вниз. Подстраивать под инфляцию. Иначе будут неприятности.
Урок пятый — берегите экспортеров. Пылинки с них сдувайте. Экспортная корова — дойная, мясистая. Всех обеспечит. Людей — работой и зарплатой, экономику — ростом, бюджет — налогами, Центральный банк — резервами. Если экспортерам становится плохо, жди беду для всей экономики. Так и случилось в Аргентине.
Южноамериканцы почему-то пренебрегли нашим опытом. В результате не справились. Провалились. Мы люди практичные. Свои уроки усвоили. И чужие, дай Бог, выучим
(Известия. 2002. 8 февр.).
В рассматриваемом тексте легко обнаружить две доминантные метафорические модели. Первая из них — педагогическая метафора: события экономической жизни Аргентины образно представляются как своего рода уроки, которые должны усвоить во всем мире и особенно в странах, находящихся в сложной экономической ситуации, к которым относится современная Россия. Нетрудно выделить структурные компоненты, свидетельствующие об особой роли педагогической метафоры в данном тексте. Во-первых, педагогическая метафора здесь — одна из наиболее частотных. Ср.:
Пять уроков танго <...> Есть ли в нем [аргентинском кризисе] что-то поучительное? На первый взгляд, нет. Вроде бы всё познали на собственном опыте в 1998 году. Поняли, что можно делать с финансами, а чего нельзя. Тем не менее кое-какие уроки все же преподаны. Урок первый... <...> Урок второй...<...> Урок третий...<...> Урок четвертый...<...> Урок пятый... <...> Южноамериканцы почему-то пренебрегли нашим опытом. <.. .> Провалились. Мы люди практичные. Свои уроки усвоили. И чужие, дай Бог, выучим.
Во-вторых, педагогическая метафора встречается не в каком-то одном фрагменте, а рассредоточена по всему тексту: она используется и во вводной части, и во всех пяти разделах основной части, и в концовке, то есть по существу представляет собой одно из средств связности текста и способствует его восприятию как единого целого.
В-третьих, педагогическая метафора используется в наиболее сильных для данного текста позициях: 1) в заголовке: 2) в концовке текста; 3) в первой фразе всех пяти абзацев основной части; 4) в последней фразе вводной и заключительной частей текста; 5) во всех графически выделенных фрагментах.
Другая доминантная для данного текста модель — это образы, связанные с болезнями и их лечением (морбиальная метафора). Легко заметить, что подобные образы встречаются в данном тексте даже чаще, чем педагогическая метафора. Ср.:
Неудивительно, что начались финансовые конвульсии. <...> Ничего не помогло. Судороги сменились комой. <...> Предпочли ужасный коней ужасу без конца. Аргентина отмучилась...
<...> Не забывайте о социальном самочувствии. Аргентинским руководителям, видно, очень понравилось известное самооправдание МВФ. Мол, работа у нас неблагодарная. Поскольку даем горькие лекарства. Народ сердится. Зато потом, когда экономика поправится, народ скажет нам спасибо. <...> Прямо скажем: доля истины тут есть. При лечении экономики порой не обойтись без противных препаратов. Но если с ними перебор, люди перестают надеяться на будущее. Некогда. Потому что тошнит. Какое-то время люди терпят.
Отметим развернутость рассматриваемой концептуальной метафоры, то есть использование в тексте различных фреймов указанной модели: это и симптомы болезни {конвульсии, судороги, тошнота, кома), и действия врачей {даем лекарства, лечение), и используемые медикаменты (горькие лекарства, противные препараты), и завершение болезни {отмучилась, ужасный конец, поправится). Показательно, что многие из перечисленных морбиальных метафор относятся к числу нестандартных, «свежих», индивидуально-авторских, тогда как все рассмотренные выше педагогические метафоры относятся к числу системных, «стертых», лишь отчасти сохраняющих образность. Еще одним признаком важной роли морбиальной метафоры является ее рассредото-ченность по тексту: она активно представлена в зачине и в основной части (но подобной метафоры нет в заглавии статьи и ее концовке).
В публикации Александра Лившица используются и другие типичные для современной политической речи метафорические модели. Например, во вводной части экономические неудачи метафорически представляются как падение, разрушение. Ср.:
Аргентинские реформаторы упорно держали фиксированный курс валюты. <...> Песо уже поехал вниз. Где зацепится и когда — неизвестно. За девальвацией, к сожалению, последуют обрушение банковской системы... <.. .> Падение было затяжным.. .<...> И вместе покатились вниз.
В третьем абзаце основной части активно используется транспортная метафора. Ср.:
Тогда у машины переходной экономики все четыре колеса. Может идти довольно быстро. И ничего с ней не случится. Бывает, правда, что колес-то всего два. А водитель все равно давитнатаз. Тогда гонка становится безумной и заканчивается
катастрофой. Так было в России в 1998 году. Так произошло в Аргентине. До конца цеплялись за руль, хотя уже видели, что впереди — стена. Не хватило мужества нажать на тормоз еще летом 2001 года. А зря.
В последнем абзаце основной части развернут образ экономической дойной коровы. Ср.:
Экспортная корова — дойная, мясистая. Всех обеспечит. Людей — работой и зарплатой, экономику — ростом, бюджет — налогами, Центральный банк — резервами.
В исследуемой статье можно обнаружить и другие виды метафоры (физиологическую, технологическую, геометрическую), однако ни одна из них не имеет признаков доминантной, играющей особую роль в данном тексте. Каждое из названных выше средств акцентирования метафоры используется не изолированно, а в тесном взаимодействии с другими.
Рассмотренный материал (и множество других примеров) позволяет выделить основные признаки, по которым ту или иную метафорическую модель можно охарактеризовать как доминантную, играющую особую роль в организации соответствующего текста:
- высокая частотность использования;
- развернутость, то есть представленность в тексте различных фреймов и слотов;
- рассредоточенность, то есть использование соответствующих метафор в различных частях текста;
- использование в наиболее сильных позициях текста (заголовок, эпиграф, первая и последняя фразы текста в целом и — в меньшей степени — его структурно-композиционных частей, формулирование тезиса, шрифтовые выделения и др.);
- использование не только стандартных, традиционных, но и ярких, индивидуально-авто-рских образов, привлекающих внимание читателей;
- детализация фреймов, их наполненность разнообразными метафорами между которыми обнаруживаются разнообразные системые отношения (синонимические, антонимические, гиперо-гипонимические);
- использование ресурсов интертекстуальности (прецедентных имен, текстов, событий и высказываний);
- применение разнообразных стилистических фигур (антитеза, инверсия, парцелляция, разнообразные повторы, синтаксический парал-
лелизм и др.).
Необходимо подчеркнуть, что при выделении и анализе доминантных моделей следует учитывать широко используемый в когнитивис-тике принцип «семейного сходства». Иначе говоря, доминантная модель не обязательно обладает всеми названными выше признаками: какие-то из них могут отсутствовать или быть слабо выраженными, что вполне может компенсироваться яркостью остальных свойств. Так, в рассмотренной статье А. Лившица для педагогической метафоры очень яркими оказываются третий и четвертый признаки и менее показательными первый и второй, тогда как при анализе морби-альной метафоры наиболее заметны первый, второй и пятый признаки, в меньшей степени проявляется третий признак и в еще меньшей степени — четвертый.
В целом когнитивно-дискурсивный подход к исследованию позволяет по-новому взглянуть на многие аспекты порождения и функционирования политической метафоры. Поскольку метафора понимается как основная ментальная операция, способ познания, концептуализации и категоризации мира, то особую значимость приобретает ее когнитивная функция. При этом метафора понимается как своего рода гештальт, сетевая модель, узлы которой связаны между собой отношениями различной природы и различной степени близости. Поскольку для когнитивной теории характерен широкий подход к выделению метафоры по формальным и семантическим признакам, то смысловое уподобление квалификации данного феномена воспринимается как фактор значительно более важный, чем уровне-вые или структурные различия. В наиболее полном виде метафора должна рассматриваться как составляющая национальной парадигмы метафорических моделей и в то же время как единица дискурса.
Список литературы
Аристотель. Сочинения в 4-х т. - М: Наука, 1982. Т.4.
Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры: Сб./ Пер. с англ., фр., нем., исп., польск. яз. Вступит, ст. и сост. Н.Д. Арутюновой. -М: Наука, 1990.
Баранов А.Я. Введение в прикладную лингвистику. - М: Наука, 2001.
Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Словарь
русских политических метафор. - М: Русский язык, 1994.
Кобозева И.М. Семантические проблемы анализа политической метафоры // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология, 2001. №6.
Кубрякова Е.С. Новые единицы номинации в перекраивании картины мира как транснациональные проблемы // Языки и транснациональные проблемы. Материалы 1 междунар. научн. Конф. 22-24 апреля 2004 года. Том 1. - Москва-Тамбов: ИЯ РАН, Изд-во ТГУ, 2004.
Лагута О.Н. Лингвометафорология: основные подходы. - Новосибирск: Изд-во Новосибирск. гос. ун-та, 2003(а).
Лагута О.Н. Метафорология: проникновение в реальность. - Новосибирск: Изд-во Новосибирск. гос. ун-та, 2003.
Теория метафоры: Сб./ Пер. с англ., фр., нем., исп., польск. яз. Вступит, ст. и сост. Н.Д.Арутюновой. -М: Наука, 1990.
Чудпнов А.П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. - Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 2003(a).
Чудпнов А.П. Политическая лингвистика. -Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 2003.
De Landtsheer Ch. Function and the language of politics. A linguistic uses and gratification approach // Communication and cognition. 1991. Vol. 24. № 3/4.
Lakoff C. Metaphor and war: The metaphor system used to justify War in the Galf // D.Yallet (ed.). Engulfed in War: Just War and the Persian Gulf. -Honolulu, 1991.
A.P. Chudinov
POLITICAL METAPHOR: A DISCOURSE-COGNITION APPROACH
The article examines a modern Russian political metaphor in terms of a discourse-cognition method, which helps to go further in metaphor analysis exploring metaphor as a mental operation, means of cognition, conceptualization, assessment and explanation of the world. The analysis of the event-structure metaphors contributes to highlighting tendencies in political discourse development and to defining the degree of the social changes impact on the function of political language.
