CC BY
44
6. Vinogradov V.V. O teorii hudozhestvennoj rechi. Moskva: Vysshaya shkola, 1971.
7. Gal'perin I.R. Stilistika anglijskogo yazyka. Moskva: Izdatel'stvo literatury na inostrannyh yazykah, 1958.
8. Gurevich V.V. Stilistika anglijskogo yazyka: uchebnoe posobie. 5-e izd. Moskva: Flinta: Nauka, 2011.
9. Shahovskij V.I. Kategorizaciya 'emocij vleksiko-semanticheskoj sisteme yazyka. Voronezh: Izdatel'stvo Voronezhskogo universiteta, 1987.
10. Crystal D. How Language Works. London: Penguin, 2007.
Статья поступила в редакцию 08.08.17
УДК 81-116
Moskovkina E.A., Cand. of Sciences (Philology), Altai State Institute of Culture (Barnaul, Russia),
E-mail: [email protected]
KEY WORDS AS A REFLECTION OF LANGUAGE WORLD PICTURE ON THE EXAMPLE OF ARTISTIC PROSE OF V. SHUK-SHIN. The article provides a rationale for the use of Shukshin's discourse for research in the field of cultural linguistics. Key words reflecting the most significant for the Russian national culture concepts in the structure of the language picture of the world are chosen from the texts of Shukshin's prose. Shukshin's text is a semiotic concentrate cultural values that are enshrined in the lexis and idiomatic. The social symbolism of the people through the prism of the writer is manifested in the paradigm of key words established in the ethnopsychology, such as the soul, longing, pain, pity, festivity, end. The conceptual space specific to the national culture is reflected in the most symbolic vocabulary of Shukshin's prose and forms a semiotic background that supports important cultural universals. The author comes to the conclusion that Shukshin's prose recreates the complex endemic traits of the national communication culture.
Key words: language, culture, concept, key words, vocabulary, phraseology, work of V. M. Shukshin.
Е.А. Московкина, канд. филол. наук, Алтайский государственный институт культуры, г. Барнаул,
E-mail: [email protected]
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА КАК ОТРАЖЕНИЕ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА НА ПРИМЕРЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ В.М. ШУКШИНА
В статье даётся обоснование репрезентативности шукшинского дискурса для изысканий в области лингвокультурологии. Шукшинский текст представляет собой некий семиотический концентрат ценностных кодов культуры, закрепленных в лексике и идиоматике. Социальный символизм народа сквозь призму творчества писателя проявляется в парадигме ключевых слов, устоявшихся в ментальной аксиологии, таких как душа, тоска, боль, жалость, праздник, конец. Культуроспецифичное понятийное пространство, отраженное в наиболее релевантной лексике, прозы Шукшина, формирует семиотический фон, поддерживающий культурно значимые универсалии. Проза Шукшина воссоздает комплекс эндемических черт национальной коммуникативной культуры.
Ключевые слова: язык, культура, концепт, ключевые слова, лексика, фразеология, творчество В.М. Шукшина.
Центральным предметом лингвокультурологии - современной междисциплинарной научной отрасли, объединяющей исследования в области этнографии, культурологии, социологии, социолингвистики, психолингвистики, теории коммуникации, паралингвистики, риторики - являются лексика и идиоматика как языковые единицы, обнаруживающие непосредственную связь с действительностью, формирующие языковую картину мира носителя языка.
В научных изысканиях лингвокультурологического характера особую роль играют так называемые «ключевые слова», отнесенные А. Вежбицкой к наиболее релевантным категориям культуры, которые «могут привести нас в сердцевину целого комплекса культурных ценностей и установок», выражаться в «общепринятой практике разговора» и раскрывать «целую сеть культуроспецифичных "культурно-обусловленных сценариев"» [1, с. 264].
Вполне в духе лингвокультурологических исследований М. Кронгауз приходит к резонному заключению, что язык - это «и игра (в которую играют люди), и очки (через которые мы видим мир), и тюрьма (из которой некуда бежать), и суп (который мы варим вместе)» [2, с. 319]
Закономерно, что материалом изучения языка с точки зрения лингвокультурологии становится не только «живой» язык в его речеповеденческих проявлениях и книжный язык во всех его функционально-стилистических разновидностях, но и язык художественной литературы с ее кумулятивными качествами, концептуальной избирательностью, аксиологическим контекстом.
Творчество В.М. Шукшина в этом отношении - не исключение. Лингвистические работы в области шукшиноведения до 90-х гг. ХХ в., как справедливо отмечает А.А. Чувакин, были сосредоточены на проблемах стилистики; в 90-е гг. ХХ в. формируются основные подходы к исследованию языка Шукшина: «филологический, базирующийся на признании в качестве творческого начала "человека говорящего" со всеми богатствами проявления
его личности (Л.И. Василевская, С.М. Козлова, И.А. Мартьянова,
A.А. Чувакин), культурологический, рассматривающий язык Шукшина как феномен культуры (Т.Ф. Байрамова, И.А. Воробьева,
B.В. Дементьев, Н.А. Кожевникова, О.П. Лопутько, В.А. Пищаль-никова), эвокационный, решающий задачу исследования языка Шукшина с позиций так называемого общего языка (К.Г. Рябова, А.А. Чувакин, Л.В. Шелгунова), феноменологический, оценивающий язык Шукшина с точки зрения философско-психологических потенций писателя, которые актуализируются в созданном им тексте как живом организме (Н.В. Халина), лексикографический (Л.К. Байрамова, И.А. Воробьева, А.И. Крюченков, А.Д. Соловьева, Е.Н. Ставская и др.) [3, с. 50 - 51].
На рубеже тысячелетия и в первые десятилетия ХХ1 в. очевиден поворот лингвистики к сфере культуры через философию и антропологию: неогумбольтдианство и возрождение идей Се-пира-Уорфа переживают новый научный «прилив» [2, с. 320]. Язык Шукшина закономерно попадает в область исследований лингвокультурологического характера [4-7].
Причин этому несколько. Прежде всего, обращает на себя внимание формульность, идиоматичность языка Шукшина, связанная с его особым национальным чутьем, «вживанием» в культуру, коммуникативной точностью, эндемическим набором языковых проявлений социального символизма1.
Таким образом, язык прозы Шукшина вполне репрезентативен в целях реконструкции картины мира как комплекса куль-туроспецифических понятий в их коммуникативных, этических, аксиологических, эстетических коррелятах.
Рассуждая о значении ключевых слов для изучения национальной картины мира, австралийский лингвист А. Вежбицкая отмечает наиболее веские, входящие в систему национальной концептосферы: «в русской культуре особенно важную роль играют русские слова судьба, душа и тоска» [1, с. 263]. Именно эти лексические единицы и их наиболее популярные (частотные) синонимы являются ключевыми в арсенале изобразительных
1 Социальный символизм - это «отражение в сознании людей семиотической функции, которую приобретает в той или иной культуре определенное действие, факт, событие, поступок, тот или иной элемент предметного мира. Все эти явления обретают в культуре народа и в его сознании определенный символический смысл, единый для всего данного социума или для какой-то определенной социальной группы. Социальный символизм является компонентом национальной культуры» [8, с. 17].
приемов Шукшина. Не оставляет сомнений связь вышеназванных категорий с областью психологии, следовательно, смежные понятия, «участвующие» в изображении психологического состояния героя Шукшиным, также поддерживаются языковой традицией национальной культуры и встраиваются в систему концептуальных доминант.
Культуроспецифичное понятийное пространство лексемы «душа» - основа сюжетографики Шукшина, очень по-русски склонного к психологизму и философской созерцательности. Писатель однозначно формулирует объект своих творческих изысканий - это «душа человеческая»: «Нам бы про душу не забыть» [9, с. 501]. Рабочие записи Шукшина гласят: «Нет, литература - это все же жизнь души человеческой, никак не идеи, не соображения даже самого высокого нравственного порядка» [10, с. 410]; «душа - это и будет сюжет» [10, с. 422]. В статье «Если бы знать...» (1974) Шукшин пишет: «Наиболее современными в искусстве и литературе мне представляются вечные усилия художников, которые отдаются исследованию души человеческой» [9, с. 526]. Итак, душа - центральная «тема» творчества Шукшина: «Этот разговор о душе я затеял не вчера, не сегодня - давно. И не собираюсь пока слезать с этой темы. В городе ли, в деревне одолевает нас тьма нерешенных проблем <...> Но вот что меня мучает страшно: всегда ли мы успеваем, решая эти проблемы, задуматься о самом главном - о человеке, о душе человеческой» [11, с. 367].
Вся палитра изобразительных средств, поддерживающих концепт2 «душа» исчерпывается у Шукшина набором предельно лаконичных, но максимально семиотически нагруженных «формул». Из текста в текст «бродят» удивительно похожие (вплоть до полной идентичности) шукшинские «идиомы», несущие семантику горя, тоски, одиночества, боли, радости, подчеркнуто скупые, и потому всегда легко узнаваемые. Сам язык прозы Шукшина как будто намеренно сопротивляется стилистической изощренности. «Язык рассказов, - пишет об особенностях шукшинской прозы Б. Д. Панкин, - художественно выразителен, но средства выразительности необыкновенно скромны, непритязательны, они все из арсенала устной речи. И, подобно устной речи, слово Шукшина почти лишено привычных литературе стилистических примет -гипербол, аллегорий, метонимий, развернутых сравнений.» [13, с. 207].
В формировании устойчивых схем описания психологических констант большую роль, как справедливо замечают многие исследователи, сыграл «языковой ключ», обретенный Шукшиным в фольклорной традиции: языческой культуре причетей, былинном эпосе, песнях, преданиях [14-18]. Такие способы выражения душевного состояния, как «худо», «горько», «хворь душевная», «душа болит», апеллируют к самому архаичному слою искусства слова, а значит, включаются в некую универсальную парадигму.
Так, все перипетии души «растревоженной» отображаются Шукшиным всего в нескольких ключевых словах: горе, тоска, боль, сердце, плохо, душа, жалко, тяжело, грустно, муторно и т. п. Сила переживаемого героем чувства передается посредством повторов инвариантных слов, создающих экспрессивный ряд как эффект усиления эмоции. Техника повтора сродни поэтической тавтологии (еще один фольклорный прием): ср. - «горько горевала Нюра» [9, с. 147] («Печки-лавочки»). Тавтология актуализирует максимальную интенсивность эмоциональной доминанты.
Систематическая повторяемость в прозе Шукшина единообразной лексики, синтаксических конструкций, стилистических приемов, или, напротив, подчеркнутая «нейтрализация» стиля перерастают в знаковый механизм, актуализирующий психологический код русского менталитета. Намеренное стирание «подробностей чувств» у Шукшина возводит тот или иной психологический трюизм в степень экзистенциального предела. Окончательный эффект достигается посредством многократного повторения психологического акцента как в рамках одного произведения, так и в контексте всего творчества художника.
Особое предпочтение Шукшин отдает психофизиологическому параллелизму: состояние души проецируется на физическое ощущение: боль, горечь, холод, жар, муть, связанное с
концептуальным содержанием слова тоска. Слово душа, акцентируемое Вежбицкой, в свою очередь, нередко заменяется более осязаемыми эквивалентами, также вышедшими из традиции русского устного народного творчества: сердце, грудь.
Ср.: «Руки отвыкают от работы, душа высыхает - бесплодно тратится на мелкие, мстительные, едкие чувства» («Жена мужа в Париж провожала») [19,с. 323];
«... саднила душа» («Мой зять украл машину дров») [19, с. 341];
«... душа чего-то заскулила. Заныла прямо, затревожилась» [19, с. 497] ("Осенью")
«Подолгу неподвижно стоял, смотрел на горизонт, и у него болела душа: он любил чистое поле, любил смотреть на горизонт, а в городе не было горизонта» («Ленька») [20, с. 148]; «Болела душа за Катьку» («Письмо») [19, с. 293]; «Он торопился в чайную <...> Он знал, что донесет туда свою боль и там слегка оглушит ее стаканом водки <...> Если бы - получил боль - и в лес: травку искать, травку, травку -от боли» («Приезжий») [19, с. 81];
«Больно стало Ивлеву, так больно!.. Показалось: не хватит сил превозмочь эту боль» («Там, вдали.») [19, с. 121];
«Один раз стало так больно, что он закусил зубами угол подушки и заплакал - тихонько, чтобы не слышали товарищи по комнате» («Ленька») [20, с. 153];
«... стало нестерпимо больно. Было так больно, даже дышать было трудно от боли» («Беспалый») [19, с. 374];
«Мне стало нестерпимо больно» («Письмо любимой») [20, с. 496];
«На вокзале Миньку охватило сильное чувство, похожее на боль» («И разыгрались же кони в поле.») [20, с. 269];
«... только больно ныло и ныло под сердцем <...>, больно дернуло за сердце» («Раскас») [20, с. 423-426];
«... под сердцем заныло» («Классный водитель») [20, с. 225];
«Чередниченко просыпался, вспоминал циркачку, и сердце болело, ныло, точно циркачка была уже его женой и изменяла ему с вертлявым клоуном» («Чередниченко и цирк») [19, с. 94];
«В сердце Сергея опять толкнулась непрошеная боль» («Сапожки») [19, с. 264];
«Шел медленно и слышал, как больно колотится сердце» («Ленька») [20, с. 153];
«Он постарался сказать спокойно, но сердце у него заболело» («Привет Сивому!») [11, с. 153];
«Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа. И не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать <...> Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. » («Чудик») [20, с. 431-436];
«У Степана заболело сердце» («Любавины») [21, с. 454]; «И открыто заболело сердце.»; «Всю жизнь сердце кровью плакало и болело» («Осенью») [19, с. 496-499] (Ср.: «.у меня сердце кровью плачет» («Там, вдали.») [19, с. 158]);
«У матери больно сжалось сердце» («Материнское сердце») [20, с. 490];
«У Фили больно сжалось сердце» («Залетный») [19, с. 69]; «...вдруг защемило сердце» («Там, вдали») [19, с. 106]; «... сердце у Игоря Александровича сдавливало» («Приезжий») [19, с. 81];
«Он не чувствовал позора. Только стало больно под ложечкой. Горячо и больно» («Классный водитель») [20, с. 216];
«Он слушал стук собственного сердца. В груди становилось горячо и больно» («Артист Федор Грай») [20, с. 159];
«В груди противно заболело» («Классный водитель») [20, с. 226];
«Сердце вдруг так заколотилось, что стало больно в груди» («Змеиный яд») [20, с. 259];
«В груди у Леньки похолодело <...> В груди было пусто и холодно» («Ленька») [20, с. 152-155];
«Господи, пустота какая, боль какая!» («Осенью») [19, с. 499];
«Посидел еще немного, встал и с пустой душой медленно пошел куда-нибудь» («Упорный») [19, с. 476];
2 Концепт, по определению Н. Ю. Шведовой, - это «содержательная сторона словесного знака (значение - одно или некий комплекс ближайше связанных значений), за которой стоит понятие (т. е. идея, фиксирующая существенные "умопостигаемые" свойства реалий и явлений, а также отношения между ними), принадлежащее умственной, духовной или жизненно важной материальной сфере существования человека, выработанное и закрепленное общественным опытом народа, имеющее в его жизни исторические корни, социально и субъективно осмысляемое и - через ступень такого осмысления - соотносимое с другими понятиями, ближайше с ним связанными или, во многих случаях, ему противопоставляемыми [12, с. 603].
«Стояла весна, и от этого еще хуже было на душе: холодно и горько» («Раскас») [20, с. 426];
«Было горько. Было очень горько» («Ленька») [20, с. 155];
«Горько было Филиппу» («Осенью») [19, с. 502];
«Сердце его так забилось, так горько и обидно стало, что голос его дрогнул, ирония исчезла» («Привет Сивому!») [11, с. 154];
«Когда вот так вот является хам, крупный хам, и говорит со смехом, что он только что сделал гадость, то всем становится горько» («Боря») [11, с. 75];
«Душа все одно вялая какая-то <...> Плохо было на душе, муторно» («В профиль и анфас») [20, с. 407-409];
«Только на душе становилось еще муторнее» («Там, вдали.») [19, с. 117];
«Тяжело вдруг стало» («И разыгрались же кони в поле.») [20, с. 269];
«Ему стало неловко, тяжело» («Ленька») [20, с. 154] (выделено нами - Е.М.).
Описания собственно психологических переживаний также ориентированы на фольклорный текст и создаются с учетом таких распространенных поэтических фигур, как, например, «грусть-тоска»:
«Витьке сделалось очень грустно» («Племянник главбуха») [20, с. 84];
«Леле стало грустно» («Леля Селезнева с факультета журналистики») [20, с. 194];
«Пашке было грустно» («Классный водитель») [20, с. 227];
«Ей было грустно» («Лида приехала») [20, с. 101];
«Грустно стало» («Письмо любимой») [20, с. 496];
«Было невыносимо грустно» («Два письма») [20, с. 418];
«Тоскливо сделалось Матвею» («Думы») [20, с. 403];
«Старик с утра начал маяться. Мучительная слабость навалилась... <...> Такая тоска под сердцем, так нехорошо, хоть плачь» («Как помирал старик») [20, с. 413];
«По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая...» («Верую!») [19, с. 215] (выделено нами - Е.М.).
Жалость также целесообразно отнести к ключевым словам русской культуры. Это слово представляет собой более деликатную или платоническую версию концепта любовь3. В художественном мире Шукшина концепт «жалость» вступает также в полемику с ницшеанско-горьковской сентенцией «жалость унижает человека»: «Жалеть... Нужно или не нужно жалеть - так ставят вопрос фальшивые люди. Ты еще найди силы жалеть. Слабый, но притворный выдумывает, что надо уважать. Жалеть и значит уважать, но еще больше» [10, с. 412]:
«... жалко стало мать» («Змеиный яд») [20, с. 252];
«... чего-то жаль было чуть не до слез» («Два письма») [20, с. 418];
«Ей было жалко дедушку» («Солнце, старик и девушка») [20, с. 127];
«Степану стало жалко ее» («Степкина любовь») [20, с. 135];
«Славный это народ, одинокие женщины! <...> Милые. Добрые. Жалко их» («Сураз») [19, с. 58];
«... жалко стало Марию и себя тоже» («Письмо любимой») [20, с. 496];
«Леньке стало жалко девушку. Никогда этого не было -чтобы жалко было <...> Ему было мучительно жалко Тамару» («Ленька») [20, с. 154];
«Старухе жалко стало себя, свою жизнь...» («Письмо») [19, с. 295];
«Шел Кирька и грустно смотрел в землю. Жалко было Ефима Бедарева. Сейчас он даже не хотел понять: почему жалко? Грустно было и жалко, и все» («Заревой дождь») [20, с. 346];
«На растерзанного коня старался не смотреть. Но не выдержал, глянул... И сердце сжалось от жалости» («Волки») [20, с. 367];
«Шевельнулось в груди нечто вроде жалости к ней» («Хахаль») [19, с. 14];
«Оставалась только щемящая жалость к человеку, который остался один сидеть на бревне» («Залетный») [19, с. 68] (выделено нами - Е.М.).
Состояние радости, душевной гармонии, благодати передается Шукшиным посредством лексики, примыкающей к концепту праздник: «душа ликует», «весело», «легко», или попросту -«хорошо». Противопоставление положительных и отрицательных эмоций в языке прозы Шукшина подчеркивается контрастив-ными категориями: тяжело - легко; холодно - обогреет и т. п.
Ср.: «Сейчас у Сережи начнется праздник» («Воскресная тоска») [20, с. 164];
«Бронька ждал городских охотников, как праздника» («Миль пардон, мадам») [20, с. 438];
«На душе стало легко, как в праздник» («Двое на телеге») [20, с. 94];
«У Аксенова стало легче на душе» («Правда») [20, с. 112];
«Он улыбался, ему было легко» («Сураз») [19, с. 51];
«Ему было хорошо с подругой, легко» («Привет Сивому!») [11, с. 151];
«Леле сделалось очень хорошо» («Леля Селезнева с факультета журналистики») [20, с. 191];
«И так вдруг обогреет тебя нежданная радость, так хорошо сделается, что станешь и стоишь, и не заметишь, что стоишь и улыбаешься» («Алеша Бесконвойный») [19, с. 491];
«Ему было очень хорошо на скамеечке, удобно» («Чередниченко и цирк») [19, с. 102];
«Пели не так чтобы очень уж стройно, но обоим сделалось удивительно хорошо» («Одни») [20, с. 242];
«И думалось просто и ясно: "Вот - живу. Хорошо"» («Беспалый») [19, с. 373];
«Хорошо было, правда» («Кукушкины слезки») [20, с. 358];
«На душе было хорошо» («Сапожки») [19, с. 264];
«На душе захорошело» («Сураз») [19, с. 47];
«На душе совсем повеселело» («Два письма») [20, с. 421];
«Душа ликовала <...> Все в нем ликовало» («Там, вдали.») [19, с. 108];
«... душа его ликовала: не пропал» («Начальник») [20, с. 373];
«Он ликовал» («Беспалый») [19, с. 372] (выделено нами -Е.М.).
Скупость средств выражения позитивных переживаний объясняется спецификой языковой картины мира: русские - не самая оптимистичная нация. По данным параметрического описания русского коммуникативного поведения в сопоставлении с коммуникативным поведением отдельных народов, представленного в монографии Ю.Е. Прохорова и И.А. Стернина, в коммуникативном поведении русских преобладает пессимистический коммуникативный стиль [8, с. 160]4.
Эсхатологическое мировоззрение, свойственное русскому самосознанию, закреплено в концепте конец, синонимом которого является местоимение всё. С этими ключевыми словами связана в языке прозы Шукшина идея непоправимости происходящего, безысходной обреченности, катастрофы, краха:
«Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить?» («Чудик») [20, с. 436-437];
«"Все", - понял Ивлев» («Там, вдали.») [19, с. 121];
«Хватит! Надо вершить стог. Эта добровольная каторга сделает его идиотом и пьяницей. Какой-то конец должен быть» («Жена мужа в Париж провожала») [19, с. 324];
«Не знаю, что такое там со мной случилось, но я вдруг почувствовал: что - все, конец. Какой "конец", чему "конец" -не пойму, не знаю и теперь, но предчувствие какого-то очень простого, тупого конца было отчетливое. Не смерть же, в самом деле, я почувствовал - не ее приближение, но какой-то КОНЕЦ ...» («Кляуза») [11, с. 98];
«... я отчетливо понял, что наступил конец света. Конец ... <...> Конец, понимаете? Дальше я буду притворяться, что живу, чувствую, работаю ...» («А поутру они проснулись») [11, с. 351-352] (выделено нами - Е.М.).
Таким образом, репрезентативность шукшинского дискурса в аспекте этнопсихологии и лингвокультурологии очевидна. Тончайшие семантические оттенки, стилистические нюансы, изобразительные приемы нанизаны на нить ключевых слов, отражающих наиболее существенные для национальной русской культуры концепты в структуре языковой картины мира. Шукшинский текст представляет собой некий семиотический
3 «.любовь русская не на влечении страстном <.> основана, как правило, но на жалости: любить = жалеть» [22, с. 257], -подчеркивает филолог и философ Г. Гачев.
4 Коммуникативный стиль - это «доминирующая манера общения, проявляющаяся в большинстве коммуникативных ситуаций» [8, с. 160].
концентрат ценностных кодов культуры, закрепленных в поэтическом пространстве. Социальный символизм народа сквозь призму творчества писателя проявляется в парадигме вербальных стратегий, устоявшихся в ментальной аксиологии, таких как душа, тоска, боль, жалость, праздник, конец. Культуроспеци-
Библиографический список
фичное понятийное пространство прозы Шукшина, отраженное в наиболее релевантной лексике, формирует семиотический фон, поддерживающий культурно значимые универсалии. Проза Шукшина воссоздает комплекс эндемических черт национальной коммуникативной культуры.
1. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. Москва: Языки русской культуры, 1999.
2. Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. Москва: Издательство АСТ: CORPUS, 2015.
3. Чувакин А.А. Исследование языка Шукшина. Творчество В.М. Шукшина: опыт энциклопедического словаря-справочника. Барнаул: Издательство Алтайского государственного университета, 1997.
4. Горшкова Н.В. Характеристика коммуникативного поведения типажа враль (на материале рассказов Шукшина). Альманах современной науки и образования. 2007, № 3-3: 62 - 64.
5. Шмульская Л.С. Вербализация эмотива «обида» в пространстве художественного текста. Социальные варианты языка. 2011; 7: 347 - 349.
6. Звукова Е.Д. Концепт-фрейм «женщина» в русской языковой картине мира (на примере произведений русской литературы XX-XXI веков). Рациональное и эмоциональное в русском языке Сборник трудов Международной научной конференции. Москва: Московский государственный областной университет, 2015: 292 - 295.
7. Леонтьев Э. П. Лингвокультурный типаж «чудик» и его воплощение в рассказах В. М. Шукшина. Вестник Томского государственного педагогического университета. 2016; 7 (172): 107 - 112.
8. Прохоров Ю.Е., Стернин И.А. Русские: коммуникативное поведение. Москва: Флинта: Наука, 2006.
9. Шукшин В.М. Собрание сочинений в 6-и кн. Кн. пятая. Калина красная. Москва: Издательство «Надежда-I», 1998.
10. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 6-и кн. Кн. шестая. Я пришел дать вам волю. Москва: Издательство «Надежда-I», 1998.
11. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 6-и кн. Кн. третья. Странные люди. Москва: Издательство «Надежда-I», 1998.
12. Шведова Н.Ю. Русский язык: Избранные работы. Москва: Языки славянской культуры, 2005.
13. Панкин Б.Д. Василий Шукшин и его «чудики». Строгая литература. Москва: Советский писатель, 1982.
14. Апухтина В.А. Проза Василия Шукшина. Москва: Высшая школа, 1986.
15. Карпова В.М. Талантливая жизнь. Москва: Советский писатель, 1986.
16. Коробов В.И. Василий Шукшин. Москва: Современник, 1984.
17. Givens Jhon. Provincial Polemics Folk Discours in the life and noveles of V. Shukshin. Washington, 1995.
18. Nemec Ignashev D. The art of Vasilij Shukshin: Volija through song. Slavic and East European journal, 1988. Vol. 32, № 3: 415 - 427.
19. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 6-и кн. Кн. вторая. Верую! Москва: Издательство «Надежда-I», 1998.
20. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 6-и кн. Кн. первая. Охота жить. Рассказы. Москва: Издательство «Надежда-I», 1998.
21. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 6-и кн. Кн. четвертая. «Любавины»: Роман. Москва: Издательство «Надежда-I», 1998.
22. Гачев Г. Русский Эрос. «Роман» Мысли с Жизнью. Москва: Интерпринт, 1994.
References
1. Vezhbickaya A. Semanticheskie universalii i opisanie yazykov. Moskva: Yazyki russkoj kul'tury, 1999.
2. Krongauz M. Russkijyazykna graninervnogo sryva. Moskva: Izdatel'stvo AST: CORPUS, 2015.
3. Chuvakin A.A. Issledovanie yazyka Shukshina. Tvorchestvo V.M. Shukshina: opyt 'enciklopedicheskogo slovarya-spravochnika. Barnaul: Izdatel'stvo Altajskogo gosudarstvennogo universiteta, 1997.
4. Gorshkova N.V. Harakteristika kommunikativnogo povedeniya tipazha vral' (na materiale rasskazov Shukshina). Al'manah sovremennoj nauki i obrazovaniya. 2007, № 3-3: 62 - 64.
5. Shmul'skaya L.S. Verbalizaciya 'emotiva «obida» v prostranstve hudozhestvennogo teksta. Social'nye varianty yazyka. 2011; 7: 347 - 349.
6. Zvukova E.D. Koncept-frejm «zhenschina» v russkoj yazykovoj kartine mira (na primere proizvedenij russkoj literatury XX-XXI vekov). Racional'noe i 'emocional'noe vrusskom yazyke Sbornik trudov Mezhdunarodnojnauchnojkonferencii. Moskva: Moskovskij gosudarstvennyj oblastnoj universitet, 2015: 292 - 295.
7. Leont'ev 'E. P. Lingvokul'turnyj tipazh «chudik» i ego voploschenie v rasskazah V. M. Shukshina. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. 2016; 7 (172): 107 - 112.
8. Prohorov Yu.E., Sternin I.A. Russkie: kommunikativnoe povedenie. Moskva: Flinta: Nauka, 2006.
9. Shukshin V.M. Sobranie sochinenij v 6-i kn. Kn. pyataya. Kalina krasnaya. Moskva: Izdatel'stvo «Nadezhda-I», 1998.
10. Shukshin V.M. Sobranie sochinenij: v 6-i kn. Kn. shestaya. Ya prishel dat' vam volyu. Moskva: Izdatel'stvo «Nadezhda-I», 1998.
11. Shukshin V.M. Sobranie sochinenij: v 6-i kn. Kn. tret'ya. Strannye lyudi. Moskva: Izdatel'stvo «Nadezhda-I», 1998.
12. Shvedova N.Yu. Russkij yazyk: Izbrannye raboty. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2005.
13. Pankin B.D. Vasilij Shukshin i ego «chudiki». Strogaya literatura. Moskva: Sovetskij pisatel', 1982.
14. Apuhtina V.A. Proza Vasiliya Shukshina. Moskva: Vysshaya shkola, 1986.
15. Karpova V.M. Talantlivaya zhizn'. Moskva: Sovetskij pisatel', 1986.
16. Korobov V.I. Vasilij Shukshin. Moskva: Sovremennik, 1984.
17. Givens Jhon. Provincial Polemics Folk Discours in the life and noveles of V. Shukshin. Washington, 1995.
18. Nemec Ignashev D. The art of Vasilij Shukshin: Volija through song. Slavic and East European journal, 1988. Vol. 32, № 3: 415 - 427.
19. Shukshin V.M. Sobranie sochinenij: v 6-i kn. Kn. vtoraya. Veruyu! Moskva: Izdatel'stvo «Nadezhda-I», 1998.
20. Shukshin V.M. Sobranie sochinenij: v 6-i kn. Kn. pervaya. Ohota zhit'. Rasskazy. Moskva: Izdatel'stvo «Nadezhda-I», 1998.
21. Shukshin V.M. Sobranie sochinenij: v 6-i kn. Kn. chetvertaya. «Lyubaviny»: Roman. Moskva: Izdatel'stvo «Nadezhda-I», 1998.
22. Gachev G. Russkij 'Eros. «Roman» Mysli s Zhizn'yu. Moskva: Interprint, 1994.
Статья поступила в редакцию 12.08.17
УДК 821
Volkova N.A., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Russian Language and Literature, Gorno-Altaysk
State University (Gorno-Altaisk, Russia), E-mail: [email protected]
Galkina O.A., teacher of Russian language and literature, "Harmony" Gymnasium № 9 (Gorno-Altaisk, Russia),
E-mail: [email protected]
THE LIFE AND CAREER OF E.G. GUSCHIN. The article describes the main events of the biography and career of E.G. Guschin, whose creative work is especially done in 1970s - 80s. The work of E.G. Guschin is of great interest to historians of literature, literary critics, lovers of regional literature. His works are honored with awards of various levels. Evgeny Guschin is the author of fifteen books of fiction, including short stories, novellas and novels. The article highlights one literary work that brought E. Gushchin wide fame in Altai and other regions of Russia.
Key words: E.G. Gushchin, biography, literary career, reading Guschin's works, literary museum of a writer, regional literature.
