CC BY
51
Дискуссии
УДК.94 (470) "18" А.Ю. Михайлов
КЛЮЧЕВЫЕ КОНЦЕПТЫ ОПИСАНИЯ ПРАВОСЛАВИЯ В МОДЕРНИЗИРУЮЩЕЙСЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ: ПРОБЛЕМА ФОРМУЛИРОВАНИЯ, АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК
Рассматривается проблема разработки языка описания качественных изменений российского православия в синодальный период. Автор находит неудовлетворительным концептуальный ряд современного институционального подхода, а также богословской, юридической традиции терминотворчества Х1Х-ХХ вв. и выступает за обновление аналитического языка. В исследовании предлагается основной вектор этого обновления.
Ключевые слова: пореформенная (поздняя) Российская империя, православие, концепт, троп, метафора, соборность (собор), «симфония», свобода совести, «первохристианство», православное просвещение.
1. Варианты аналитических языков: конкуренция институционального и культурного подходов
Ситуация методологического плюрализма, характерная для современной российской историографии, актуализирует проблему языка описания. Принципиальным становится вопрос: какой из существующих аналитических языков выбрать, либо же за неимением оного сконструировать альтернативный?
Порядок вещей, сложившийся с описанием «господствующего исповедания» Российской империи, его социальных и политических функций, рельефно иллюстрирует эту проблему. Риторический вопрос - в каких категориях должно быть описано православие как официальная религия, идеология, мировоззрение - остается открытым. Говорить ли о православии языком источников, например, схоластикой Феофана Прокоповича, использовать термины науки церковного права XIX в. или описывать категориями адептов «политизированного» православия начала XX в.? Возможно, аналитическое описание данного феномена должно осуществляться особым рядом терминов, сконструированных исходя из категориального аппарата современного социогуманитарного знания.
Десятилетия господства в российской историографии институционального подхода прежде всего применимо к политической и экономической «повествовательной» истории России в значительной степени упростили понимание достаточно сложных и многогранных процессов эпохи империи.
Отразилось это на описании социально-политических статусов многих имперских институтов, включая православие как государственную религию. Анализировалось оно исключительно через категории институционального порядка - «синод», «синодальная модель», «церковно-государственные отношения», «ведомство православного исповедания», «господствующее исповедание». Основным трендом в рамках этой парадигмы было изучение религиозной (конфессиональной) политики по отдельным эпохам через ее законодательное и практическое преломление.
Конкурентом институционального является «культурный» подход, рассматривающий историю империи, например, как историю просветительских проектов власти по отношению к населению («обществу»), привносит осознание нюансированности и многогранности изучаемого периода. Естественно, что православие в той или иной форме являлось вписанным в эти проекты либо как актор, либо в качестве объекта, реципиента.
Потенциал аналитического языка «культурного» подхода дает возможность описать качественные изменения православия, его взаимодействия с идеологиями Нового времени в культурном пространстве империи. Нюансы изменения интеллектуального фона, в контексте которого творили идеологи православия, требует выработки определенной исследовательской рамки. Идеологическая диффузия трансформировала если не догматические основы (хотя попытки и были), то формирующуюся социальную и политическую теорию православия точно.
Подобный контекст расширяет горизонты исследований, позволяет сформулировать ряд «проблемных» вопросов. Когда в интеллектуальной традиции русского православия произошло открытие социального? проблематизация политического? Можно ли ответить на эти вопросы, не имея терминологического эквивалента их выражения?
2013. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Большинство понятий, которыми оперирует современный исследователь в этой плоскости, является интеллектуальной продукцией академической традиции XIX - начала XX в. Здесь выделяются как минимум два конкурирующих направления, укладывающихся в институциональный подход.
Во-первых, это язык описания, сформулированный из терминов, употребляемых в источниках. Это категориальный аппарат, «идущий за источником», язык исторических тропов. Метафоричность этого языка задается поэтической, не научной рефлексией основных его смыслов (собор, симфония).
Во-вторых, научная традиция императорской России XIX - начала XX в. оставила в наследство язык описания православия, сконструированный из терминов формирующегося церковного права и государственной (юридической) школы. Эта вторая понятийная традиция пыталась включить в себя первую, осмыслить ее через свои категории.
Советская историография, табуировавшая вопросы религии, иногда обращалась к данному категориальному аппарату.
Современная исследовательская ситуация пытается преодолеть предельность и однонаправленность вариаций институционального подхода путем выработки исследовательской рамки «культурного» подхода в изучении православия, которая является междисциплинарной по своей сути.
Это позволяет говорить о существовании третьего, конкурирующего направления в формулировании аналитического языка православия имперского периода.
В заданную систему координат, состоящей их трех конкурирующих языков, попробуем уложить набор общеизвестных понятий, применимых к описанию православия как государственной религии в Российской империи.
Например, «византизм», «соборность» («собор») и «симфония» - привычные для слуха исследователей слова - существуют то ли на уровне тропов, то ли понятий [1; 14; 15; 28]? Область рассеивания (смыслов) этих категорий настолько велика, что порой их значение девальвируется [33. С. 39].
«Византизм» с его смыслами от «темного прошлого, явного образца цазарепапизма» [26] до идеальной социальной теории [11. С. 363-365; 18], которые отрицают друг друга, говорит о предельности использования данного концепта при анализе качественных изменений социальной и политической интегрированности русского православия в механизм империи.
Часто употребляемые понятия «соборность» и «симфония» тоже аналитически аморфны, потому что метафоричны. Они относятся к разряду тех, которыми как данность оперируют многие, но не рефлектируют по поводу их содержания.
«Симфония» - троп, рожденный поэтическим литургическим языком Византии. Он является частью мистической византийской культуры, непрочитываемой секулярным контекстом современности. Что-то более внятное, чем повторение того, что это есть «союз церкви и государства как аналогия души и тела» встречать не приходиться [11. С. 363-365; 10. С. 49-71].
Метафора «соборность», трактуемая то как аналог демократии [24. С. 171-189], то как «способ принятия решений, когда большинство не доминирует над меньшинством» [21. С. 157-177] - также более затрудняет, чем разъясняет ситуацию с открытием «социального» в православии. Показательно, что как синодальная, так и современная православная интеллектуальная традиция однозначно не говорят, какая из эклезиологий - «соборная» или «епископская» - господствует в русской церкви [2].
Очевидно, что данные метафоры [1. С. 67-114] не прочитываются в контексте современного социогуманитарного знания. Возможно, их просто нужно снять как аналитические категории, то есть перевести из разряда концептов анализа в предмет интерпретации (анализа).
Показательной в этом контексте является интерпретация термина «синод». Начало собственно институциональной интерпретации православия как государственной религии заложено было отечественной богословской и церковно-исторической мыслью первой половины XIX в.
Используемый дословный перевод с греческого «синод» как «собор» (письмо Петра Великого к восточным патриархам) (Цит. по: [25. С. 93-94; 29. С. 158] в работах богословов, историков церкви, он превратился в «собор» в полном смысле этого слова, как коллективный орган управления церкви, выражающий ее полноту [25. С. 50-51].
Апогеем интеллектуального абсурда является интерпретация понятия «синод» как «коллективного патриарха» (который лучше единоличного) в творчестве митрополита Филарета (Дроздова). «Патриарх есть синод в одном лице, Синод есть патриарх в нескольких избранных освященных лицах», -пишет авторитетный иерарх в своих творениях [30. С. 460].
В этом ракурсе актуализируется проблема подсознательной усвоенности ценности синодального строя элитой русской церкви. Потому что система аргументации митрополита Филарета (Дроздова), центристской (но в тоже время оппозиционной) фигуры церкви XIX в., повторяет мысли архиепископа Феофана (Прокоповича), озвученные им в Духовном регламенте [6. С. 311-314].
С появлением церковной науки, а значит системности в описании, «господствующее исповедание» подвергается более детальному описанию кантонистами и юристами с учетом табуированных тем (например, происхождение синодального строя).
Большинство дискуссий в формирующейся науке церковного права было о том, в каком ключе конструировать термины для описания православия - в богословском или юридическом [20; 7]? Акценты были смещены на терминотворчество, адекватно описывающее природу церкви, наличие суверенного законодательства в ней, чем на попытки описать реальное юридическое положение вещей в «господствующем исповедании» XIX в. [8; 27]. Лишь иногда наблюдаются попытки аналитически описать синодальные институты, такие, как, например, обер-прокуратура [3].
Лишь к рубежу XIX-XX вв. в контексте церковно-политического реформаторства, церковная наука стала активно взаимодействовать со светской профессурой. Именно тогда стали проблематизи-роваться такие понятия, как «свобода совести», «веротерпимость», и выстраивались их генеалогии [33. С. 135-195; 19].
Интенции к описанию процессов «господствующего исповедания», как культурных феноменов, намечаются со второй половины XX в., когда различные сферы политической истории стали взаимодействовать с методологией «истории идей» и историей повседневности, культурной историей [38; 39].
Одним из первых понятий, конструируемых в культурологическом контексте, была «реформация». Данный термин теперь стал более часто использоваться при описании петровских преобразований в церкви. Первенство в употреблении этого термина (как части аналитичского языка описания, а не практики церковного реформаторского движения начала XX в.) принадлежит, по-видимому, А. В. Карташову [12. С. 323-330].
В настоящее время авторы, использующие данный термин, не оговаривают его содержательное наполнение. Возникает закономерный вопрос. Если российская реформация - это калька с западной, то она должна носить догматический характер? Была ли она такой? Или только административной. Значит, прежде всего, нужно оговорить критерии русской реформации? О неразработанности данного понятия свидетельствует и тот факт, что русские исследователи еще не решили, к какому феномену они будут его применять - то ли к церковному расколу XVII в., то ли к введению синодального строя в начале XVIII в. [5; 24. С. 189-203].
Перспективность «культурного подхода» к описанию русского православия доказывается практикой. Синтез институциональной истории православия с культурными выкладками привел современных российских исследователей к более нюансированному пониманию этого феномена. Интерпретации религиозной идеологии Александра I как идеологии «евангельского христианства» (Е.А. Вишлен-кова [4], термин оспорен американской историографией в лице Л. Манчестер [40] или конфессиональной политики К.П. Победоносцева - Александра III как «светского клерикализма», А.Ю. Полунов [23] - показатели успешности применения этой методологии к конкретному историческому материалу).
Опосредованно это подтверждается и западной историографией. В исследовательских традициях, не ориентированных исключительно на институциональную историю, большинство работ написано именно в таком ключе. Так, труды американских историков русской церкви - Г. Фриза [36], Л. Манчестер [41], Н. Киценко [37] и В. Шевцов [42] - выстроены с ориентацией на анализ «духа времени», интеллектуальной парадигмы русского православия имперского периода.
Например, в работе Н. Киценко приводится ряд характеристик, отличающих русское православие второй половины XIX в. от предшествующих. Автор говорит о качественном изменении православия, которое соответствует времени, когда империя вступила в фазу создания «модерного» государства и общества (пореформенная или поздняя Российская империя) [13. С. 19-22, 344-348]. Возможно, это позволит сформулировать понятие «модерное православие» как православие, усваивающее черты модерности.
2. Язык описания православия в «домодерной» Российской империи: категории анализа феномена «православного просвещения»
Первым достаточно явным синтезом русского православия и западных идеологий Нового времени (не считая аморфного барочного влияния) является феномен «православного просвещения» или
2013. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
«православного просветительства» [35]. Ассоциативный ряд терминов говорит о его неустоявшемся статусе в отечественном интеллектуальном пространстве. Он используется как исследовательская схема для препарирования мыслей и конструктов церковных и светских интеллектуалов Екатерининской эпохи. Также нет и однозначного смыслового наполнения этого термина [35. С. 301-302].
«Православное просвещение» или «просвещенное православие» - сложный интеллектуальный феномен. Главная его черта - это качественное изменение русского православия в интеллектуальном плане, по крайней мере, начало этого процесса.
Почти полувековая эпоха барокко в имперский период с его мозаичностью и аморфностью привели лишь к поверхностным изменениям православия в интеллектуальном плане. Создание синодальной системы (что является важным в институциональном плане) и школьного образования, эдакого, по выражению Г. Флоровского, «богословия на сваях» [31. С. 114] - вот, что сумело сделать самоуверенно-деистическое и по-ветхозаветному наивное барокко? При этом в империи сложилась ситуация, когда половина духовенства не признавало Синод. Следовательно, чтобы сломить церковную оппозицию понадобились «архиерейские процессы» Анны Иоанновны [17. С. 116-134]. Зачастую богословская, интеллектуальная полемика вводилась в плоскость политической (не)благонадежности. Латинская схоластика на территории большей части России также не стала органической составляющей православия XVШ в.
Совсем по иному обстояло дело с Просвещением, с эпохой классицизма. Можно утверждать, что часть европейской просветительской идеологии, возрождение античности, как эпохи идеальных социальных и религиозных отношений, стала органической составляющей интеллектуального пространства русского православия.
Выразилось это прежде всего в теоретизации социальной утопии европейского христианства XVIII в. - поиске и конструировании концепта первохристианства (раннее, истинное христианство, «евангельская вера»). Очевидно, что они шли в контексте выявления античного (древнего) идеала церковного устройства, характера взаимоотношений государства, церкви и «общества» (совокупности людей). Характерно это было как для немецких профессоров - пиетистов [32], так и для российских иерархов, например, митрополита Платона (Левшина) [22. С. 4]. По-видимому, концепт «первохристиан-ство» - это трансфер из западноевропейской богословской мысли, усвоенный в России.
Перекликается общий тренд православных интеллектуалов Екатерининской эпохи и с воззрениями масонов. Полувековые симпатии верховной власти к протестантизму сделали их почти идентичными. В контексте идей внутреннего самосовершенствования, одним из тезисов масонов в рамках их социального идеала был переход от «историчного» христианства к «истинному» [31. С. 122], то есть первохристианству. Не случайно смещение интеллектуальных акцентов в русском православии произошло в период расцвета масонства, в эпоху его влияния на политическое и духовное руководство империи [4. С. 101-148].
В эклезиологической плоскости концепт «первохристианство» являлся основой для разработки екатерининской теории «белой церкви». Развитая интеллектуалом И. И. Мелесино - директором Московского университета и обер-прокурором Синода - эта теория предусматривала ликвидацию епископата и монашества как альтернативных вертикалей власти. Начальной фазой разработки этого проекта явились знаменитые предложения И. И. Мелесино для составления Наказа законодательной комиссии от духовенства (1767 г.) [25. С. 193-206; 12. С. 486-487]. Показательно, что самыми рьяными ее проводниками были представители белого духовенства - протоиереи П. Алексеев (настоятель Архангельского собора Московского кремля, автор знаменитого словаря церковно-славянского языка), И. Панфилов (духовник императрицы Екатерины II), А. Самборский (духовник будущего императора Александра I).
В социальном и государственном плане аппеляция к античности (прежде всего греческой) означала развитие церковно-государственных отношений в соответствии с принципами раннего христианства (поздней античности, ранней Византии), позднее названных теорией «христианского государства» (Ричард Роот) [16. С. 86-87]. Сакрализация империи, персоны монарха (порой коллективной), начатая Петром Великим, означала переход ряда функций от церковного института к государству. Происходил взаимообусловленный процесс сакрализации государства и десакрализации церкви. Это логично укладывалось в европейские и американские концепции Просвещения, которое, по словам Д. Соркина и О.А. Цапиной, являлось «синтезом светской и духовных культур, секуляризацией религии и сакрализацией культурных и политических институтов» [35. С. 301].
Не случайно, например, заселение присоединенных территорий Новороссии протестантскими сектами осуществлялось на предмет разделения ими идей первоначального, раннего христианства [31. С. 121-122].
Православное образование и богословие приобрели при Екатерине II черты «просвещенности». Переориентация с латыни на греко-русский формат обучения привело к более качественной теоретиза-ции идей на российской почве. Перевод и распространение труда И. Арндта «Об истинном христианстве» привело к включению русского православия в общеевропейский процесс религиозного Просветительства, становлению элементов модерности в религии [32]. О рецепции идей книги свидетельствуют ее российские аналоги, такие как работы епископа Тихона (Соколовский) [34]. Актуальной становится проповедь (имевшая идеалами протестантские образцы, где она была более разработанной), которая представляла собой визуальную античную традицию, показанную словом [9].
Таким образом, можно констатировать, что «православное просвещение» или «просветительское православие» - это начальная стадия в рационализации русского православия. Это его пре-модерность.
Впервые вместо апелляции к византийской традиции наличествует отсылка к искусственно созданному, отрефлексированному феномену «первохристианства» как социальному и духовному идеалу. С этой эпохи в русском православии одной из основных тенденций интеллектуальных построений становится реформирование действительности в соответствии с социальными идеалами христианства (первохристианства), которая все более набирает силу.
Возможно, гипотетически предположить, что в рамках «православного просвещения» начала формироваться новая интеллектуальная парадигма, в контексте которой в очередной раз были переосмыслены функции и идеалы религии (церкви), ее соотношение с государством и обществом в соответствии с принципами модерности. Очевидно, что в подобном контексте именно «православное просвещение» становится истоком генеалогии православия в эпоху поздней Российской империи, со всеми характерными чертами, усвоенными от парадигмы «модернити».
Очерченные выше концепты («первохристианство», «истинное христианство», «белая церковь») являются началом перевода религиозной истории империи Екатерининского времени в плоскость «истории идей». Исследовательская рамка «просвещенного православия» расширяет проблемное поле религиозной (церковной) истории второй половины XVIII в. по сравнению с традиционной институциональной историей русского православия. С ее помощью формулируются новые проблемные вопросы (а соответственно и новые категории, концепты) для дальнейших исследований. Как соотносилось монашеское возрождение и Просвещение? поиск «национальной» античности и «православное просвещение»? дисциплинаризация Нового времени и «православное просветительство»? Связано ли повышение роли великороссов в церкви с этим феноменом? Как взаимосвязано «православное просвещение» и религиозное возрождение рубежа XVIII-XIX вв.? Насколько антиклерикально было российское «православное просвещение»?
Применение понятийного языка интеллектуальной истории к существующему источниковому комплексу государственно-церковных отношений, общественно-политической мысли и богословия второй половины XVIII в. значительно обогатит исследовательское пространство Екатерининского времени, сделает его более нюансированным. Все это будет способствовать преодолению фрагментарности в изложении религиозной жизни и политики того времени, придаст теоретичность и системность в описании процессов взаимодействия религии, институтов имперской власти и формирующегося общества во второй половине XVIII - начале XIX в.
Заключение
Таким образом, ситуация методологического плюрализма говорит о том, что язык аналитического описания русского православия должен быть обновлен. В рамках включенности российской исследовательской традиции в мировую историографию выбор должен быть сделан в пользу такого языка описания, который органично интегрирует предшествующую отечественную традицию и взаимодействует с достижениями западной методологии.
Отказ от использования тропов, определения понятий через понятия, рассмотрения явлений и процессов русского православия как сложных культурных феноменов - вот система координат пересмотра категориального языка. Переосмыслен он должен быть с точки зрения современного социокультурного опыта, с ориентацией на междисциплинарность и отказ дискриминационости в описании.
Отечественная исследовательская традиция должна сконструировать такой язык описания, который позволял бы анализировать качественные изменения русского православия на интеллектуальном уровне, а затем их реализацию в политике, во взаимодействиях с обществом, на приходском и др. уровнях.
Наиболее уместной в подобной ситуации представляется исследовательская рамка «культурного» подхода, оперирующего терминами, определяющими явления как феномены культурного, а не политического, институционального ряда. Метафорический язык церковных историков и достижения церков-но-правовой и юридических наук XIX-XX вв. должны быть переосмыслены с позиции современного социогуманитарного знания. В подобном контексте термины богословского и институционального содержания должны получить новое «культурное» звучание.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., 2003.
2. Асмус В., протоиерей. Типы эклезиологии // Материалы богословской конференции «православное учение о церкви» (Москва, 17-20 ноября 2003г.). URL: http://www.bogoslov.ru/bogoslov/conferences/church_17-201103/pressa.html
3. Благовидов Ф. В. Обер-прокуроры Святейшего Синода в XVIII и первой половине XIX столетия. Развитие обер-прокурорской власти в синодальном ведомстве. Казань, 1899.
4. Вишленкова Е. А. Заботясь о душах подданных: религиозная политика в России первой четверти XIX века. Саратов, 2002.
5. Глинчикова С. Н. Раскол или срыв «русской Реформации»? М., 2008.
6. Духовный регламент. Ч. 1: Что есть духовный Коллегиум, и каковыя суть важные вины такового правления // Федоров В. А. Русская православная церковь и государство. Синодальный период, 1700-1917. М., 2003.
7. Заозерский Н. А. Немецкий дух в русской науке церковного права // Православное Обозрение. 1889. авг.
8. Заозерский Н. А. Право православной греко-восточной русской церкви как предмет специальной юридической науки. М., 1888.
9. Зубов В. П. Русские проповедники. Очерки по истории русской проповеди. М., 2001.
10. Карташев А. В. Воссоздание святой Руси. М., 1991.
11. Карташев А. В. Вселенские соборы. М., 1994.
12. Карташев А. В. Очерки по истории Русской церкви: в 2 т. М., 1992. Т. 2.
13. Киценко Н. Святой нашего времени: о. Иоанн Кронштадский и русский народ. М., 2006.
14. Козеллек Р. Социальная история и история понятий // Исторические понятия и политические идеи в России XVI-XX вв. СПб., 2006.
15. Копосов Н. Е. История понятий вчера и сегодня // Исторические понятия и политические идеи в России XVI-XX вв. СПб., 2006.
16. Курганов Ф. А. Отношения между церковной и гражданской властью в византийской империи. Казань, 1880.
17. Липаков Е. В. Архипастыри Казанские, 1555-2007. Казань, 2007.
18. Михайлов А. Ю. «Социальная доктрина» православной церкви в трудах И.С. Бердникова: дис. ...канд. ист. наук. Казань, 2006.
19. Михайлов А. Ю. Концепт «свобода совести» в религиозно-общественной мысли России второй половины XIX-XX вв.: богословская и юридическая интерпретация // Православный собеседник. 2006. № 1 (11). Ч. 2: Церковная история.
20. Михайлов А. Ю. Профессор Казанской Духовной Академии Илья Степанович Бердников в полемике 70-х -90-х годов XIX века о взаимоотношениях церкви и государства // Православный собеседник. 2003. №1 (4).
21. Ореханов Ю. Л. На пути к Собору. Церковные реформы и первая русская революция. М., 2002.
22. Платон (Левшин), митрополит. Катехизис, или первоначальное наставление в христианском законе, толкованное всенародно: в 2 ч. М., 1757-1781. Ч. 1-2.
23. Полунов А. Ю. Под властью обер-прокурора. М., 1996.
24. Религиозно-культурная идентичность и религиозная интерпретация политики, права и прав человека // Проблема религиозно-культурной идентичности в русской мысли XIX-XX веков: современное прочтение: учеб.-метод. пособие / автор-сост. Г. Я. Миненков. Минск, 2003.
25. Смолич И. К. История русской церкви. Синодальный период: в 2 ч. М., 1998. Ч. 1.
26. Соколов В. К. Наши епископы и самодержавие. СПб., 1906.
27. Суворов Н. С. Церковное право как юридическая наука // Юридический вестник. 1888, авг. Т. 18.
28. Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002.
29. ФедоровВ.А. Русская православная церковь и государство. Синодальный период, 1700-1917. М., 2003.
30. Филарет (Дроздов), митрополит. Разговор между испытующим и уверенным о православии восточной греко-российской церкви // Творения Филарета митрополита Московского и Коломенского. М., 1994.
31. Флоровский Г. В. Пути русского богословия. Киев, 1991.
32. Франке А. Г. Начало христианского учения. Галле, 1735.
33. Фуко М. Археология знания. Киев, 1996.
34. Хондзинский П. Два труда об истинном христианстве: Святитель Тихон Задонский и Иоганн Арндт // Журн. Моск. патриархии. 2004. № 2.
35. Цапина О. А. Православное просвещение - оксюморон или историческая реальность // Европейское Просвещение и цивилизация России / отв. ред. С. Я. Карп, С. А. Мезин. М., 2004.
36. Freeze G. Parish clergy in XIX century Russia. Princeton, 1983.
37. Kizenko N. A Prodigal Saint: Father John of Kronstadt and the Russian People. Pennsylvania State University Press, 2000.
38. Lovejoi A. The great chain of being. A study of The History of an idea. Cambridge, 1936.
39. Luedtke A. History of Everyday Life. Princenton, 1985.
40. Manchester L., Vishlenkova E. A. Dukhovnaia shkola v Rossii pervoi chetverti XIX veka (Clerical Schools in Russia in the First Quarter of the Nineteenth Century) // Slavic Review. Vol. 59, No. 3 (Fall, 2000).
41. Manchester L. Holy Fathers, Secular Sons: Clergy, Intelligentsia, and the Emergence of Modern Selfhood in Revolutionary Russia. Northern Illinois University Press, 2007.
42. Shevzov V. Russian Orthodoxy on the eve of Revolution. Oxford & New York, 2004.
Поступила в редакцию 21.01.13
A. Yu. Mikhailov
Key concepts of description for orthodoxy in the late Russian Empire: the problem of formulating, analytical language
The problem of development for language's description of qualitative changes in the Russian Orthodox synodal period is the main subject of the present paper. The author considers that a number of concepts of modern institutional approaches, as well as theological, legal traditions of defining of XIX-XX cc. are unsatisfactory. The author tries to renew the analytical language and proposes the main vector of this update.
Keywords: the late Russian Empire, Orthodoxy, concept, trails, metaphor, «sobornosf» (collegiality), «Symphony», the freedom of conscience, early Christianity, Orthodox Enlightenment.
Михайлов Андрей Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент
Казанский (Приволжский) федеральный университет 420008, Россия, г. Казань, ул. Кремлевская, 18 E-mail: apunion@mail.ru
Mikhailov A.Yu, candidate of history, associate professor
Kazan Federal University
420008, Russia, Kazan, Kremlevskaya st., 18
E-mail: apunion@mail.ru
