КЛАНЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

УДК 323

Д.А. РЕКК,

аспирант Московского государственного областного университета

Адрес: Российская Федерация, 105005, г. Москва, ул. Радио, 10А, стр. 1

Е-mаil: rectorat@mgou.ru

Ключевые слова:

социальная структура, постсоветская Центральная Азия, клановая организация, патрон-клиентские отношения, политический процесс, социально-политическая стабильность, традиционные институты

КЛАНЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

Аннотация

В работе предпринята попытка теоретической концептуализации социального феномена постсоветской Азии - кланов. В видении автора традиционный подход структурного функциализма малопригоден для описания этого социального явления. Более релевантным для анализа клановой организации, по мнению автора, представляются подходы структурации Э. Гидденса и неоинституционализма Д. Норта.

Теоретическое осмысление природы и сущностных качеств кланов вообще и постсоветской Центральной Азии, в частности, требует обращения к целому ряду дисциплин гуманитарного знания: социологии, философии, науки об управлении и др.

Функционалистские подходы в определении страт исходят из представления о социальных границах как препятствиях, ограничивающих свободу субъектов социального действия.

При этом важным постулатом функционализма является указание на системную обусловленность социальных границ, обладающих вариативностью в связи с общей целесообразностью.

В когнитивном смысле рамки теоретического посыла функционализма смещают акцент анализа социальной структуры в сторону внутренних кау-зальностей страты, придавая влиянию внешних факторов значительно меньшее значение. Что особенно важно

отметить для описания клановых структур постсоветской Азии, функциональный подход в рассмотрении социальных феноменов, практически абсолютно игнорирует историко-культурный контекст генезиса и формирования сущностных качеств явления и его морфологических признаков109.

В описании современных кланов Центральной Азии такой «изъян» структурного функционализма существенно сужает его когнитивные возможности. Дело в том, что современные клановые сообщества Центральной Азии, в отличие от промордиалистских в значительной степени модернизированы и помимо традиционного: кровнородственного, этнокультурного содержания включают в себя актуальный компонент, привнесенный осовремениванием социумов. Таким образом, было бы неверным рассматривать «скелет» кланов как нечто статичное. Несмотря на относительную стабильность, границы клановых структур обретают нарастающую динамичность в процессе модернизации центрально-азиатских социумов. Вместе с тем, было бы неправильным отождествлять общесистемные социетальные основания, являющиеся своего рода «цементом», скрепляющим общественный организм с внутренним укладом клановой организации, некоторым образом противостоящим социуму в целом,

определяющим ее инаковость и автономность. Конечно, сказанное совсем не означает полную изолированность кланов от социального процесса. Безусловно, происходящее в социуме накладывает отпечаток на их структуры и содержание, однако традиционные институты, формирующиеся от большой патриархальной семьи, вполне сохраняют границу, проходящую по «водоразделу» «свой-чужой». Клановая организация тем и отличается от национальной, что не принимает в качестве доминанты других кроме промордиалистских оснований.

Другой чертой нерелевантности функционализма в описании центрально-азиатских кланов является отнесение к вторичным факторам внешней среды, играющим, в случае их природы, важнейшую, если не сказать основополагающую роль. Родовые качества, глубоко укорененные в историко-культурный контекст, остаются их актуальной характеристикой. Причем регенерация самых рудиментарных практик, продуцируемых традиционными институтами Центральной Азии, с утратой идеологических ценностей, в известной степени восполняют ослабление социальных скрепов. Семейственность, непотизм, религиозный радикализм наряду с позитивным потенциалом традиции, стали социальной реальностью постсоветской Азии110.

109 См.: Parsons T. Societies: Evolutionary and Comparative. Prentice-Hall. Englewood Cliffs. New Jersey. 1966.

110 Понниер Б., Клевцова А. Династии в центрально-азиатской политике // http://rus.azattyg. org, дата обращения 17.12.2019.

Малопродуктивность функционализма обусловливает необходимость поиска других подходов концептуализации кланов Центральной Азии. Много привлекательнее в этой связи выглядит методология структурации английского социолога Э. Гидденса [Гидденс, 2018].

В основе его теоретического представления о социальной стратификации лежит не граница свободы действий групп и сообществ, но «структурирующие свойства», определяющие целостность социального феномена (в нашем случае клана).

В представлении Э. Гидденса агрегирующие социальные системы свойства «в элементарном своем значении представляют собой «генеративные» (порождающие) правила (и ресурсы)» [Гидденс, 2018: 59].

Структуральные свойства, обусловливающие воспроизводство общностей (кланов, например) определяются Э. Гидденсом как структуральные принципы, а социальные практики, протяженные во времени и обладающие признанным статусом интеллектуал относит к общественным институтам. Социальные феномены, обретшие статус признанных установлений, таким образом приобретают характер институтов, к числу которых вполне резонно следует причислить клановые сообщества вообще и стран постсоветской Азии, в частности.

Правила (или свойства), о которых говорит Э. Гидденс, в отличие от

формализованных (именно о таковых говорится, в случае определения социальной структуры) «в большинстве случаев не являются таковыми» [Гидденс, 2018: 60]. Например, такие правила, установленные «в ближнем круге» экс-президента Н. Назарбаева, по описанию его экс-зятя Р. Алиева, были не только не формализованными, но и не публичными111.

Правила, агрегирующие сообщества (мы говорим о кланах), не «касаются специфических случаев или примеров поведения», но представляются устойчивыми практиками, организующими и обеспечивающими их устойчивость. Кроме того, структуральные свойства (правила) всегда основываются на ресурсах (в ранних обществах общей среде обитания, без «обладания» которой невозможно воспроизводство жизни, в актуальной реальности в природной ренте, контроле над общим достоянием и др.), а, следовательно, являются формой «доминирования и власти» [Гидденс, 2018: 60].

Такая презентация интегрирующих свойств (правил) и иерархия социальных страт, базирующаяся на доминировании, точно передает внутренний строй актуальной клановой организации постсоветской Центральной Азии, и позволяет оценить уровень модернизации ее традиционного контента.

Если в период своего зарождения источником правил и ресурсов, генерирующих клановые сообщества,

111 Алиев Р. Крестный тесть. Документальная повесть // www.litmir.me , дата обращения 20.12.2019.

88 Постсоветский материк 1(25)/2020

стали кровнородственные отношения и единство территории обитания, т.е. неизменные (статичные) факторы, то в современной реальности их фунди-рованность претерпевает существенную трансформацию. Сохраняя традиционный фундамент, кланы наших дней в значительной мере меняют свою природу.

Основополагающим стержневым «хребтом» современных центрально-азиатских кланов становится «ресурс власти», приобретающий в различных конфигурациях клановых структур и моделях взаимоотношения с социумами динамичный характер, позволяющий элитным группам изменять свое положение во властной иерархии.

Имея в виду характеристику кланов как социальных институтов, играющих важную роль в политическом процессе постсоветской Азии, представляется необходимым для их описания обратиться к неоинституциональной теории, позволяющей прояснить вопрос об устойчивости традиционных сущностей в современном социальном пространстве.

Наблюдаемая устойчивость кланов постсоветской Центральной Азии корректно вписывается в концепцию Норта Д., Уоллиса Дж., Вайнгаста Б. «естественного государства, ограничивающего способность индивидов формировать организации» и порядок «открытого доступа».

Социальные порядки, в представлении неоинституционалистов, определяют «как общества создают институты, поддерживающие специфические формы человеческой организации,

способ, которым общества ограничивают или открывают доступ к этим организациям...» [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 40].

Важным положением неоинститу-ционалистов, при описании клановой организации в постсоветской Центральной Азии является положение о том, что в естественных государствах социальная идентичность «имеет глубоко личный характер». И, наоборот, в порядках «открытого доступа», с конкуренцией за ресурсы организации, пользующиеся поддержкой общества, доступны «для всех, кто отвечает минимальным и безличным критериям» [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 41]. В порядках «с открытым доступом» таким безличностным механизмом, обеспечивающим организацию, является правовой режим.

Клановые сообщества вообще и постсоветских азиатских республик, в частности, хорошо иллюстрируют справедливость положений нео-институционализма. Внутренний иерархичный строй клановой организации и «правила игры» (порядок), ее поддерживающие, основываются на персонифицируемой личности патера, олицетворяющего социальную статусность всего сообщества. Личностные характеристики клановой организации содержат легко реализуемый соблазн ее упрощенного представления в формате патрон-клиентских отношений [Патрон-клиентские отношения, 2016: 2-16]. И хотя частично таковая включает указанные отношения, однако, являясь сложным социальным образованием с гетерогенной природой и сущностями,

составляющими её целое, клановая организация далеко не исчерпывается привлечением концепта «патрон-клиент». Следует заметить, что кланы, как и все другие досовременные феномены, максимально приближаются к описываемым патрон-клиентским отношениям только в случае полной утраты традиционного содержания. На самом деле клановые сообщества являются значительно более сложным социальным феноменом, чем устойчивые связи субъектов, обладающих различными ресурсными возможностями и принадлежащими к разным уровням служебной иерархии [Райз-берг, 2012: 350].

Для описания центрально-азиатских кланов более приемлемо выглядит модель «партнерских» социальных организаций О. Уильямсона, которую используют неоинституционалисты [Williamson, 1985]. Такая модель, помимо «стимулов соглашения» участников организации, включает ещё один обязательный компонент — «сторону держателя основных ресурсов», которым, в случае с кланами, является центральная власть. Клановая организация как система включает в качестве необходимого поддерживающего баланса внешних сил две силовые опоры: с одной стороны, на встроен-ность в иерархию властной вертикали, с другой, на общественную поддержку.

Традиционный институт кланов вне апелляции к обществу теряет свою

естественную природу, вне политической надстройки теряет актуальную целесообразность. Кроме всего прочего, порядок «ограниченного доступа» к ресурсам, обеспечиваемый центральной властью, создает условия социального «долгожительства» кланов в конкуренции за потоками ренты, обретающих современное значение112.

Имеет место и обратная каузальность, внутренняя динамика «отношений между элитами в господствующей коалиции» влияет «на взаимодействие с остальным обществом». Верность такого представления о клановых структурах подтверждается фактическим материалом, характеризующим политический процесс постсоветской Центральной Азии. Так распределение министерских «кресел» среди представителей ташкентского и самаркандского кланов в Узбекистане осуществлялся пропорционально приближенности к центральной власти, а перераспределение властного ресурса и трансформация иерархии клановых сообществ обязательно сопровождалась апелляцией к обществу и требовала аргументации общественными интересами113.

Отношения кланов и государства не описываются простой схемой их участия в редистрибуции или исключительно контролем над потоками ренты. Важнейшей составляющей такого взаимодействия становится, в актуальной политической практике,

112 Рента согласно представлениям неоинституционалистов, это отдача от актива, превышающая отдачу, которая может быть получена от лучшего альтернативного его использования.

113 Хакназаров У. Борьба кланов в Узбекистане // www.lindarevista.es , дата обращения 27.12.2019.

обеспечение клановыми сообществами своего места во властной иерархии, позволяющего им активно влиять на принятие решений, в том числе в направлении сохранения собственной стабильности. От положения во властной вертикали зависит потенциал кланов в таком значимом ресурсе, как «контроль насилия», которым в постсоветской Центральной Азии в полной мере располагает только персонифицированный глава государства. Контроль над насилием в отсутствии правового порядка далеко выходит за пределы публичного пространства.

Например, устранение Казахстанского лидера оппозиции А. Сарсенба-ева в 2006 году как полагают эксперты не обошлось без участия или негласного одобрения представителей власти. Цинизм, с которым было совершено преступление, свидетельствует о том, что его исполнители явно имели в виду попустительство официальных структур114.

Неоинституционалисты обращают внимание на селективность возможности участия в «коалиционных организациях» и недоступность их для большинства граждан [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 37].

Важным в анализе функционала клановых структур постсоветской Центральной Азии является указание неоинституционалистов на обратно пропорциональную зависимость уровня конкурентной активности за властный ресурс и потенциала присвоения

ренты. В этой связи авторы уже упомянутого исследования пишут: «Элиты — члены господствующей коалиции соглашаются уважать привилегии друг друга, включая права собственности и доступ к определенным видам деятельности. Ограничивая доступ к этим привилегиям только членами господствующей коалиции, элиты создают надежные стимулы сотрудничать, а не бороться друг с другом. Поскольку элиты знают, что насилие приведет к снижению их собственных рент, они имеют стимулы к тому, чтобы прекратить борьбу. Кроме того, каждая элитарная группа понимает, что другие группы сталкиваются с такими же стимулами» [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 78].

С целью поддержания режима максимального доступа к ренте кланы вынуждены поддерживать некий «баланс» интересов. Таким образом, стратегии кланов могут быть корректно описаны в формате «равновесия Д. Нэша» одного из прародителей теории игр. Согласно этой модели, ни одна из участвующих «в игре (процессе) (сторон) не может увеличить свой выигрыш за счет изменения стратегии, при том, что другие участники (стороны) воздерживаются от изменения своих стратегий» [Васин А.А., Морозов В.В., 2005].

Одним словом, баланс (или равновесие) достигается при соблюдении правил, предусматривающих оптимальный выигрыш всех сторон, и.

114 См., например: Тогузбаев К. Убийство Алтынбека Сарсенбаева: десять лет споров // Ы1р:гш. azattyg.org, дата обращения 25.12.2019.

напротив, их нарушение — любым из участников, ведет к общему проигрышу. Именно так выстраиваются в актуальной политической реальности отношения кланов, что, безусловно, не означает стабильного, раз и навсегда сложившегося, их равновесия. Подвижность в межклановых «силовых» потенциалах прямо обусловлена изменениями в иерархии, определяемых центральной властью, уровнем социализации отдельных кланов, социальной статусностью элитных групп, их возглавляющих и т.д.

При этом следует заметить, что нарушение равновесия и борьба кланов неизбежно порождают деструкцию и наносят ущерб интересам всех «игроков». Мало того, клановая конкуренция: во-первых, увеличивает возможности центральной власти в обретении собственного потенциала (вплоть до установления авторитарного режима); во-вторых, обязательно понуждает кланы к поиску общественной поддержки (что связано с дополнительными материальными и статусными издержками). Выход элитных противоречий (войн) на публичный уровень обязательно ведет к неизбежным потерям всех конфликтующих сторон.

Учитывая, что кланы в целом интегрированы в политическую надстройку и являются неотъемлемым компонентом режима, центральная власть заинтересована в сохранении стабильности межклановых отношений.

С точки зрения упомянутого теоретического концепта позиция (или правила игры) кланов (коалиционных организаций), заключается в том,

чтобы с минимальными издержками в конкуренции комплиментарно распределить потоки ренты и не допускать их перераспределения. Однако в реальности такое перераспределение происходит регулярно. Относительная устойчивость «закрепления» кланов за рентными сегментами обычно поддерживается в рамках определенных периодов «спокойного» состояния политического процесса. При этом всякий раз, когда это «спокойствие» нарушается по разным причинам: давления общества, реальных шагов центральной власти в направлении реформ и т.д., конфигурация межклановых отношений меняется.

При этом следует заметить, что перераспределение потоков ренты между кланами является важным инструментом повышения эффективности государственного управления республик Центральной Азии. Причем очевидно проявляется закономерность, которую можно сформулировать следующим образом: способность центральной власти управлять элитными сообществами и кланами возрастает по мере обретения властной вертикалью стабильности, определяемой, в том числе, общественной поддержкой. Именно в силу проявляющейся зависимости устойчивости власти и управляемости кланов, на ранних этапах становления независимых государств таковые щедро наделялись властными и материальными преференциями, замещающими эту искомую управляемость.

Так, в целях мирного урегулирования гражданской войны в Таджикистане Э. Рахмон вступил в переговоры

и договаривался даже с радикальными группировками и полевыми командирами, поддерживаемыми афганскими террористами. Партия исламского возрождения, в соответствии с подписанным в 1997 г. соглашением, гарантированным Россией, получила в правительстве пять министерских мест115.

Такая оценка взаимоотношений власти и кланов хорошо корреспондируется с указанием неоинституци-оналистов. «Правитель, — говорится в указанной книге, — это всего лишь один из многих значимых участников господствующей коалиции» [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 83]. При концептуализации кланов постсоветской Азии важно и другое их указание относительно того, что функциональное состояние клановой системы прямо зависит от количества и качества ренты, поступающей в их распоряжение. Ренты должно быть достаточно для поддержания внутри-клановой лояльности. В связи с этим Д. Норт и его коллеги говорят о еще одном свойстве «коалиционных организаций» (кланов). С одной стороны, их значительные масштабы и охват населения повышают возможности влияния на политический процесс, с другой, по мере расширения неформальных сообществ, уменьшается количество распределяемой ренты и внутриклановая лояльность. «Коалиции естественного государств, — говорится в уже цитируемой книге, —

сталкиваются с фундаментальным выбором. Расширение коалиции без роста деятельности, порождающей ренту, увеличивает число ее членов и повышает способность коалиции противостоять внутренним и внешним угрозам. Однако это также ведёт к распылению ренты, что снижает ценность членства в коалиции и одновременно сокращает способность участников наказать коалицию, лишив её своей поддержки» [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 96].

От себя добавим, что по мере удаления от примордиалистских оснований клановой консолидации указанные противоречия проявляются с нарастающей интенсивностью. В модернизированных кланах, наряду с сохранением традиционных кровнородственных, родовых, джузовых отношений (при их полном изъятии кланы утрачивают свою природу) доступ к ренте становится определяющим скрепом. Исходя из сказанного, отметим, что традиционные основания кланов находятся в обратной пропорции с современными (модернизированными). Чем большую роль в консолидации приобретает рента и ее рестрибуция, тем меньшее значение имеют примордиалистские основания и наоборот.

Именно поэтому главы клановых сообществ Центральной Азии в условиях «дефицита» ренты прибегают к использованию «вечных истин». Так, на заре становления узбекского суве-

115 Прекращение войны в Таджикистане (июнь 1997) // http//ozlib.com , дата обращения 12.12.2019.

ренитета в политической конкуренции клановых группировок необычно сочетались лозунги: «Справедливости, ислама и демократии»116.

Коалициям «естественного государства», связанным с индивидуальными идентичностями и испытывающим влияние внешних факторов (в случае с кланами, например, уровня социально-экономического и культурного развития, наличия и количества ренты, интенсивности вмешательства сил, инспирированных мировыми центрами), присуща еще одна черта: динамичность или, как ее определяют Д. Норт и его соавторы, хрупкость. «Коалиция хрупка, — пишут они, в том смысле, что незначительные изменения в положении участников коалиции — изменения в относительных ценах, количестве климатических потрясений, угроз от соседей, болезней и так далее — могу вывести коалицию из равновесия. Потрясения могут легко привести к насилию и созданию новой коалиции. Но могут они также привести к перестановкам внутри самой коалиции» [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 100].

Политическая практика центрально-азиатских стран дает основание утверждать, что в клановых сообществах, утрачиваемых «первородное» содержание, уровень «хрупкости», о которой говорят неоинституционали-сты, нарастает.

Например, устранение экс-зятя Н. Назарбаева привело к изменению расстановки сил не только внутри «семейного клана», но и привело к формированию двух новых элитных групп, возглавляющих родственников Р. Алиева и «кулибаевского нефтегазо-ваго сообщества»117.

Агрегирование властного ресурса и контроля над потоками ренты в руках президентской семьи увеличивает «взрывоопасный потенциал» республики Таджикистан [Глобальная перестройка, 2014: 429, 432].

В «естественных государствах» западной цивилизации, в ходе становления публичного права и безличностных регуляторов организаций (например, соглашений) элитные сообщества обретали свойства устойчивости, реализуемые в базисном и зрелом состоянии (по Д. Норту). В случае же с постсоветской Центральной Азией напротив отсутствие правового, безличностного режима (как и в России) становится основным препятствием политической модернизации вообще и актуальной клановости в частности.

Отсутствие безличностных институтов публичности (прежде всего правового порядка) в постсоветских странах является основной причиной сохранения (и даже развития) в их социальном пространстве таких патриархальных сущностей, как кланы.

116 Абдуллаев Е. Ислам и «исламский фактор» в современном Узбекистане // www.ca-c.org/12-1997^_12_аЬ(Шке^Мт1 , дата обращения 14.12.2019.

117 Семья президента: Нурсултан Назарбаев // https://news.ramb1er.ru , дата обращения 10.12.2019.

Следует заметить, таким образом, что актуализация клановых структур в постсоветской Азии не отражает внутренние свойства традиционных институтов, но прежде всего является результатом «введения» нового социального порядка «сверху» и революционного «излома» как метода его имплементации. При этом насаждаемый либерально-демократический «выбор», базисом которого является правовой порядок, формирующийся в течение, по крайней мере, шести веков, в условиях постсоветской реальности оказался нелеревантным и инициировал «реинкарнацию» патриархальных устоев в том числе кланов.

О невозможности укоренения на «неподготовленной почве» институтов, заимствованных из западного опыта, неоднократно предупреждал Д. Норт. Дополняя это положение вместе со своими коллегами, выдающийся неоинституционалист заметил: «Нет силы, которая бы неизбежно двигала общества поступательно от хрупких к базисным или зрелым естественным государствам» [Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б., 2011: 111].

Другой институционалистский подход демонстрируют Д. Аджемоглу и Д.А. Робинсон, в книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты» была опубликована на русском языке в 2015 году. Положения авторов об экстрактивных и инклюзивных институтах, соотношение которых обусловливает способность социальной системы к развитию, в полной мере можно отнести к клановым сообществам вообще и постсоветской Азии,

в частности. Инклюзивные институты в представлении интеллектуалов те, что «разрешают и, более того, стимулируют участие больших групп населения в экономической активности, что позволяет наилучшим образом использовать их таланты и навыки, при этом оставляя право выбора — где именно работать и что именно покупать — за каждым отдельным человеком. Частью инклюзивных институтов обязательно являются защищенные права частной собственности, беспристрастная система правосудия и равные возможности для участия всех граждан в экономической активности; эти институты должны также обеспечивать свободный вход на рынок для новых компаний и свободный выбор профессии и карьеры для всех граждан» [Аджемоглу Д., Робинсон Д.А., 2015: 65].

В противоположность таковым, экстрактивные институты (к которым безусловно относятся центрально-азиатские кланы), ориентированы на выжимание максимального дохода из эксплуатации большей части общества и направлении полученной ренты на обогащение другой части (имеются в виду элитные группы — авт.)» [Аджемоглу Д., Робинсон Д.А., 2015: 66].

При этом утверждение Аджемоглу Д. и его единомышленников о том, что элиты, извлекающие ренту и заинтересованные в приращении ее потоков, как правило, инвестируют в национальное хозяйство, не отражает социальную реальность постсоветских стран. Большая часть элитных групп новых независимых государств Азии в условиях неопределенности пред-

почтений центральной власти предпочитает «обезопасить» свои активы и не связывать их с рисками обращения внутри государства. Примером того могут служить обстоятельства, связанные с казахстанским бизнесменом М. Аблязовым, который находится под уголовным преследованием своей страны118. Показателен не сам факт уголовного преследования, а сопровождаемое его изъятие собственности.

Явным изъяном предложенной Аджемоглу Д. и Робинсоном Д.А. концепции в описании клановых структур как экстрактивных институтов заключается в отсутствии указания на механизм их замены инклюзивными. Предположение не-оинституционалистов о возможности перехода от экстактивных институтов к инклюзивным через консенсус элитных групп, возглавляющих кланы, с обществом опровергает большинство экспертов Центральной Азии119. По мнению специалиста Института экономических исследований стран Центральной Азии А. Хамидова главным препятствием на пути модернизации азиатских новых независимых государств является «недоговороспособ-ность элит».

«Центральная Азия не смогла сделать рывок и остается в бедственном положении во многом из-за того,

что значительная часть элит региона ставила и ставит свои личные интересы выше государственных и общественных. Мы любим ссылаться на «экономическое чудо» Сингапура и Японии, но оно во многом было обусловлено пересмотром элитами своих подходов к развитию, а именно ставка на богатое государство, а через него — на богатые элиты. У нас же все кинулись набивать карманы в первую очередь себе и как итог проспали будущее развитие, прибавьте сюда трайбализм, коррупцию и элементарный социальный дарвинизм. Что ждет Центральную Азию? Ответить однозначно довольно сложно, однако даже сейчас, как это ни странно, шанс на развитие и рывок все еще сохраняется», — пишет А. Хамидов120.

Природа кланов, сохраняющая традиционные характеристики, диктует необходимость включения в круг теоретических концептов анализа этого феномена философских идей традиционализма, одним из представителей которого является французский мыслитель Р. Генон. Не углубляясь в анализ его рассуждений, заметим только, что под «традицией» он понимал прежде всего «мир духовности», далеко выходящий за пределы экзистенции. В этой связи французский мыслитель умышленно

118 Прокуратура Алма-Аты потребовала для беглого банкира Аблязова 20 лет тюрьмы // https// lenta.ru/news/2017/05/25/ablyzov/ , дата обращения 27.12.2019.

119 Муминов А. Новое средневековье. Почему Центральная Азия не может встать с колен?// https://camonitor.kz./31828-novoe-arednevekove-pochemu-centralnay-aziya-ne-mozhet-stat-s-kolen. html , дата обращения 12.12.2019.

120 Там же.

редуцировал созидательное начало в традиции современности.

Согласно взглядам французского философа, цивилизационные преимущества Запада над Востоком, доказываемые с позиции рационализма («профанационной» науки, образования технического прогресса и т.д.), на самом деле оборачиваются деструкцией с точки зрения удаленности от духовности и приближения к кризису современности. «Такие цивилизации, — писал Р. Генон, — сущ-ностно не противоречат друг другу, и любые возможные расхождения между ними являются чисто внешними и поверхностными. С другой стороны, цивилизация, не признающая никакого высшего принципа, и в действительности основанная на полном отрицании вообще каких бы то ни было принципов, уже в силу самого этого обстоятельства исключает возможность всякого взаимопонимания с другими цивилизациями, поскольку для того, чтобы такое понимание было воистину глубоким и действенным, оно должно проистекать из того самого высшего принципа, которого эта анормальная и извращенная цивилизация как раз лишена. Поэтому в современном мире мы видим, с одной стороны, цивилизации, оставшиеся стоять на традиционных позициях — таковы цивилизации Востока; и с другой — откровенно антитрадиционную цивилизацию или цивилизацию современного Запада» [Генон, 2018: 94-95].

Отличия Запада и Востока и их ци-вилизационная противоположность позволяют понять такой феномен тра-

диционных сообществ постсоветской Центральной Азии как кланы. Консолидация таких сообществ, во-первых, является, в том числе, результатом разделяемой «общинниками» «истинной идеи». «В традиционной цивилизации почти невозможна ситуация, в которой человек приписывал бы ту или иную идею исключительно самому себе, — писал Р. Генон. А если бы все же кому-нибудь пришло в голову совершить нечто подобное, его авторитет тут же упал бы, и доверие к нему было бы полностью подорвано, при том, что сама подобная идея была бы расценена как бессмысленная фантазия. Если идея истинна, она принадлежит всем, кто способен ее постичь. Истинная идея не может быть «новой», так как истина не является продуктом человеческого разума» [Генон, 2018: 141-142].

Такой истинной идеей, окормляющей центрально-азиатские кланы, подменившей советскую идеологию, помимо патернализма, стал ислам. Исламская природа авлодов особенно наглядно проявилась в постсоветской реальности Таджикистана и Узбекистана.

Во-вторых, в отличие от западного индивидуализма, порождающего «социальный хаос», согласно традиционному мироощущению «природа человека со всем набором предрасположенностей, слитых с этой природой», понуждает «каждого к выполнению тех или иных обязанностей, а, следовательно, предполагает «социальную иерархию» [Генон, 2018: 160], в полной мере присущую клановой организации.

И в-третьих, клановые структуры, как и другие традиционные институты

Центральной Азии характеризуются глубоким сущностным противоречием, порождаемым интересами современных и даже «прозападных» элитных групп121 использовать их в своих партикулярных целях. Относительно этих элитных групп, занимающих верхние ступени клановой иерархии, Р. Генон говорил: «И тем не менее у истоков подобного внушения должны стоять вполне сознательные личности, прекрасно отдающие себе отчет в прагматических целях подобных «гипнотических сеансов», а также отлично знающие истинную цену этим идеям. В данном случае мы используем термин «идея» весьма условно, так как совершенно очевидно, что здесь мы сталкиваемся с тем, что не имеет ни малейшего отношения к интеллектуальной области, а значит, строго говоря, не может быть названо «чистой идеей». Это — «ложные идеи» или, другими словами, «псевдоидеи», предназначенные, в первую очередь, для пробуждения у людей «сентиментальных реакций» — именно с их помощью легче всего влиять на толпу. В подобных случаях гораздо важнее сами слова, нежели заключенные в них идеи, и большинство идолов современности — это не что иное, как слова» [Генон, 2018: 162-163].

Предоставляя значительный когнитивный потенциал в понимании клановой организации постсоветской Центральной Азии, положения, пред-

ставленные французским мыслителем, не лишены одного существенного недостатка. Идеи Р. Генона совершенно исключают возможность конструктивной модернизации традиционных сущностей, так как в целом современность, по его мнению, неизбежно движется к своему «закату». Таким образом, наполнение современным контентом любого традиционного института не может рассматриваться иначе, как со знаком «минус».

Однако, очевидно, что социальная перспектива кланов Центральной Азии вариативна хотя бы потому, что их место и роль в социально-политическом процессе в рамках региона не однозначны. Во-первых, в силу разности соотношения «власть — кланы — общество». Вряд ли верно отождествлять социально-политический статус кланов Казахстана и Туркменистана, возможности применения насилия при достижении политических амбиций элитных групп Таджикистана и Узбекистана. Безусловно, социальный феномен клановой организации в постсоветской Центральной Азии будет иметь специфические темпоральные и функциональные характеристики. Вместе с тем, имея общее, проявляющееся в историко-культурных основаниях и факторах, порождающих жизнеспособность, клановые сообщества постсоветских азиатских республик как социально-политическое явление, проецирующееся на политический

121 Генон Р. признает только интеллектуальную элиту, способную сохранять и приумножать истинную идею. В данном контексте термин элита применяется к группам, аккомулирующим социальную силу и принимающим участие в политических решениях

процесс и имеющее схожую политическую результативность, безусловно, заслуживает дополнительного эмпирического исследования, способного стать источником дальнейшего теоретического осмысления.

Современное обществознание располагает достаточным теоретическим потенциалом для концептуализации постсоветских клановых сообществ, в том числе азиатских новых независимых государств.

Список литературы

Абдуллаев Е. Ислам и «исламский фактор» в современном Узбекистане // www. ca-c.org/12-1997/st_12_abdullaev.shtml , дата обращения 14.12.2019.

Алиев Р. Крестный тесть. Документальная повесть // www.litmir.me , дата обращения 20.12.2019.

Васин АА., Морозов В.В. Теория игр и модели математической экономики. М.: МГУ. 2005. - 272 с.

Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Академический проект. 2018. -528 с.

Глобальная перестройка. М.: Весь мир. 2014.

Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для истории человечества. М.: Институт Гайдара. 2011. С. 40

Патрон-клиентские отношения в истории и современности: хрестоматия. М.: РОССПЭН. 2016. С. 2-16

Понниер Б., Клевцова А. Династии в центрально-азиатской политике // http:// rus.azattyg.org , дата обращения 17.12.2019.

Райзберг БА. Современный социо-экономический словарь. М. 2012. С. 350

Семья президента: Нурсултан Назарбаев // https://news.rambler.ru/other/40648321-semya-prezidenta-nursultan-nazarbaev/, дата обращения 10.12.2019.

Тогузбаев К. Убийство Алтынбека Сарсенбаева: десять лет споров // http:rus.azattyg. org , дата обращения 25.12.2019.

Хакназаров У. Борьба кланов в Узбекистане // www.lindarevista.es , дата обращения 27.12.2019.

Parsons T. Societies: Evolutionary and Comparative. Prentice-Hall. Englewood Cliffs. New Jersey. 1966

Williamson, Oliver O. The economic institutions of capitalism. New York: Free Press. 1985

D.A. RECK,

postgraduate student of Moscow state regional University

Address: 10A radio str., p. 1, Moscow, 105005, Russian Federation.

E-mail: rectorat@mgou.ru

Keyword:

Social structure, post-Soviet Central Asia, clan organization, political process, socio-political stability, traditional institutions

CLANS OF CENTRAL ASIA: THEORETICAL ASPECT

Annotation

The paper attempts to theoretically conceptualize the social phenomenon of post -Soviet Asia-clans. In the author's view, the traditional approach of structural functionalism is not suitable for describing this social phenomenon. According to the author, the approaches of structuration E. Giddens and neoinstitutionalism of D. North are more relevant for the analysis of clan organization.

References

Abdullaev E. Islam and the "Islamic factor" in modern Uzbekistan // www.ca-c.org/12-1997/st_12_abdullaev.shtml , accessed 14.12.2019. (InRuss.)

Aliev R. Godfather-in-law. Documentary story // www.litmir.me and address date 20.12.2019. (InRuss.)

Vasin A. A., Morozov V. V. Game Theory and models of mathematical Economics. Moscow: MSU. 2005. - 272 p. (InRuss.)

Giddens E. Organization of society: An essay on the theory of structuration. Moscow: Academic project. 2018. — 528 p. (InRuss.)

Global perestroika, Moscow: All the world, 2014. (InRuss.)

North D, Wallis J., Wingust B. Violence and social orders. Conceptual framework for the history of mankind. Moscow: Gaidar Institute. 2011. P. 40. (InRuss.)

Patron-client relations in history and modernity: a textbook by M. ROSSPEN, Pp. 2-16. (InRuss.)

Ponnier B, Klevtsova A. Dynasties in Central Asian politics // http://rus.azattyg.org , accessed 17.12.2019. (InRuss.)

RaisbergB. A. Modern socio-economic dictionary. M. 2012. P. 350. (InRuss.)

The family of President Nursultan Nazarbayev // https://news.rambler.ru/other/40648321-semya-prezidenta-nursultan-nazarbaev/ , accessed 10.12.2019. (InRuss.)

Toguzbayev K. The murder of Altynbek Sarsenbayev: ten years of disputes // http:rus. azattyg.org and address date 25.12.2019. (InRuss.)

Khaknazarov U. the struggle of clans in Uzbekistan // www.lindarevista.es , accessed 27.12.2019. (InRuss.)

Parsons T. Societies: Evolutionary and Comparative. Prentice-Hall. Englewood Cliffs. New Jersey. 1966.

Williamson, Oliver O. The economic institutions of capitalism. New York: Free Press. 1985