CC BY
63
сительный вес 19,7%). Остальные три сценария - системная стабилизация геостратегического комплекса, устранение угроз стабильности комплекса и вторжение в Сирию и война блоков в рассматриваемый период не актуальны. Глобальные акторы - США, Россия и Китай - будут играть решающую роль в наиболее вероятном сценарии (общий удельный вес этой группы акторов политической сцены «Большого Ближнего Востока» - 66,2%), в то время как другим акторам отводятся роли младших партнеров и исполнителей.
«Вестник Российского университета дружбы народов.
Сер. Политология», М., 2013 г., № 1, с. 50-59.
А. Голиков,
востоковед
(ДВФУ, г. Владивосток)
КИТАЙЦЫ-МУСУЛЬМАНЕ В ДАР АЛЬ-КУФР
Термином «китайцы-мусульмане» (хуэй) в современной Китайской Народной Республике обозначается не религиозная общность (т. е. исповедующие ислам), а одно из «национальных меньшинств» (шаошу миньцзу). Хуэй являются третьими по численности (после чжуанов и маньчжуров, более 10 млн.). Они преимущественно говорят по-китайски (на так называемых северозападных диалектах), верующие исповедуют ислам. Проживают преимущественно в северо-западных (Нинся, Ганьсу, Цинхай, Шэньси. Синьцзян) и юго-западных (Юньнань, Сычуань, Гуай-чжоу, Хунань) регионах КНР. Кроме того, заметные группы проживают практически в каждом городе Китая. Небольшая община после 1949 г. проживает на Тайване. После подавления восстаний в провинции Юньнань (XIX в.) часть хуэй мигрировала на территорию Бирмы, Лаоса и Таиланда. Известно несколько региональных наименований этой группы: дунгане (в Синьцзяне), пантай (в Бирме, Лаосе), чинхау (Таиланд) и т. д.
Термин «дар аль-куфр» («обитель неверных») обозначает пребывание мусульман в странах, управляемых «неверными» (куфр). Так как мусульманская традиция не всегда отделяет политическую власть и религиозный авторитет, проживание в этих странах может вызывать сомнение в «правильности» образа жизни (ортопраксия) таких мусульманских групп.
Северо-Западный Китай исторически был своего рода «перекрестком» Евразии. Население говорит на китайских, тибетских, тюркских и монгольских диалектах, часть из которых имеют развитые письменные формы (языки). Здесь исповедуют разные формы ислама, буддизма и традиционных китайских религий, а также христианство, в прошлом также иудаизм и манихейство. В регионе пересекаются политические культуры Китая, Туркестана, Монголии и Тибета. Через него исторически проходили несколько важнейших торговых коммуникаций: Великий шелковый путь, «путь чая и коней» и т.д.
Нынешний этноконфессиональный ландшафт СевероЗападного Китая во многом рожден взаимодействием четырех культурных пространств - китайского, туркестанского, тибетского и монгольского.
Одно из исследований китайцев-мусульман названо «Между Пекином и Меккой»: в нем они видятся одновременно принадлежащими к двум культурным общностям - мусульманской (дар аль-ислам, т.е. «обитель ислама») и китайской (чжунхуа, т.е. «цивилизованный центр»). Как следствие - исключительное многообразие китайского ислама. С одной стороны, для него характерна высокая степень китаизации, которая проявляется в наличии особого «ханьского канона» (хань китаб), стиля каллиграфии сини; в архитектуре ряда мечетей (часто неотличимых от буддистских кумирен), использовании персо-арабского письма для записи текстов па китайских диалектах (сяоцзин); допустимости совершенно неисламских церемоний... вплоть до самоидентификации многих хуэй как территориальной или конфессиональной группы ханьцев. Из радикально расходящихся с другими вариантами ислама феноменов - так называемые «женские мечети» (нюисы), в которых намаз может совершаться под руководством женщины-имама.
Важно отметить структурирующее влияние китайской традиции, с ее восприятием религии как семейного, кланового, локального феномена. В результате конфессиональные границы часто нивелируются до уровня различий между клановыми религиозными практиками. Это часто придавало межклановым конфликтам религиозную форму, но, с другой стороны, породило терпимость и / или индифферентность к религии (воспринимаемой как внутреннее дело малой группы).
А на противоположном поясе находится стремление к всеобъемлющей «арабизации» китайского ислама: наиболее распространенным в наше время «арабским мечетям», моде на саудов-
ские головные платки, жесткому соблюдению диетарных запретов (например, запрет ранее терпимого алкоголя), а также сомнение в «правильности» собственного, «китайского» ислама.
Вероятно, часть китайцев-мусульман склонна была бы видеть себя частью мировой «исламской общины» (умма аль-исламийа), не признающей расового, этнического или языкового разделения правоверных (что есть не более чем идеализированный стереотип). Впрочем, китайские паломники в Мекке и Медине столкнулись с восприятием их как «неправильных» мусульман, во многом вследствие расовой принадлежности.
Не подвергая сомнению первостепенную важность китайского и исламского факторов, представляется важным добавить к нему еще два полюса / притяжения/отталкивания - Лхасу (как центр тибетского мира) и Каракорум (как метафору постимперской монгольской традиции). Симбиотические отношения с кочевыми монгольскими или тибетскими группами сформировали на периферии китайско-мусульманского ареала ряд численно небольших групп, для которых характерно языковое и конфессиональное смешение. Таковы монголоязычные сарты (дунсян), бао-ань, «белые монголы» (ту, цаган монгол), тюркоязычные салары (огузский диалект которых содержит значительные пласты тибетской и монгольской лексики), тибетские мусульмане качэ, тюрко-и монголоязычные сара-уйгуры (т.е. «желтые уйгуры»).
Мозаичная этноконфессиональная структура региона объективно вела к нечеткости, пластичности и многоуровневости иден-тичностей, исключая четкость границ между религиями или этносами. Появление первых мусульман на территории Китая (биляд аль-Син) относится к периоду династии Тан (617-907), когда ближневосточные торговцы достигли Кантона морским путем через Индийский океан. Но появление в пределах Китая местной исламской общины относится к эпохе монгольской династии Юань (1271-1368). Вероятно, значительную ее часть первоначально составляли выходцы из Центральной Азии (тюрки, персы, монголы), известные в Китае под собирательным термином «люди особых категорий» (сэмужэнъ). Параллельно для обозначения неханьских жителей Ганьсу восточной части современного Синьцзяна употреблялся термин «уйгуры» (хуэйху. хуэйгу, хуйэхуэй, для жителей Уйгурского каганата домонгольского времени) безотносительно конфессиональной принадлежности.
При свержении власти монгольской династии часть мусульман, ассоциированных с завоевателями, была истреблена или из-
гнана, однако значительная часть осталась и при Минской династии (1368-1644) постепенно интегрировалась в китайское общество (элита за счет социальных лифтов, связанных с торговлей или экзаменационной системой, а простолюдины - благодаря локальности китайских религий). Мусульмане составляли значительную часть населения северо-запада и торговых центров. Под сильным влиянием империи находились тюрко-мусульманские ханства Восточного Синьцзяна (Уйгуристана). Постепенно термин «хуэй» (производное от «уйгур») стал недифференцированно применяться в отношении всего мусульманского населения. Неисламское население, как правило, именовалось «фань» (общий термин для жителей исторического Тибета и соседних территорий).
Ситуация серьезно меняется при маньчжурской династии Цин (1636-1912). Это связано со следующими факторами: резким ростом мусульманского населения после завоевания маньчжурами Кашгарии (юг современного Синьцзяна), Кукунора (современная провинция Цинхай), некоторых исламизированных групп монголов; экспансией суфийских братств (тарикат), в частности На-кшбандийя; на восток - первоначально в Кашгарию (где возникло несколько династий ходжей), а затем и в пределы Внутреннего Китая. В последующем территория Китая неоднократно становилась объектом проповеди различных форм так называемого «чистого ислама» (т. е. требовавшего возврата к нормам, реальным или воображаемым, эпохи Мухаммеда и праведных халифов). Помимо количественного роста исламского населения империя столкнулась с качественно более сложной его структурой.
Специфика Цинского «имперского проекта» во Внутренней Азии. Маньчжурские императоры проводили дифференцированную политику в отношении разных групп подданных с учетом этнокультурных и религиозных особенностей, специфики политической культуры и т.д. Иногда учет особенностей трансформировался в прямое конструирование общностей в административных целях.
Исключительная разнородность мусульманского населения (лингвистическая, конфессиональная, политико-культурная) исключала проведение унифицированной политики в отношении разных его категорий (что в некоторой степени удалось в отношении маньчжуров, монголов и тибетцев). Уже в документах начала XVIII в. начинает проявляться дифференциация терминологии: появляются «мусульмане в тюрбанах» (чаньтоу-хуэй, для оседлых тюрок Синьцзяна), «мусульмано-тибетцы» (фань-хуэй), различные
монголоязычные мусульмане (дунсян-хуэй, баоань-хуэй), «салары-мусульмане» (сала-хуэй) в Ганьсу. В монгольских документах (монгольский официально использовался Цинской династией) впервые для обозначения тюрок Синьцзяна стал употребляться термин «уйгур».
Оставалась еще значительная группа, именуемая в документах «ханьцы-мусульмане» (хань-хуэй или, наоборот, хуэй-хань), «мусульмане в ханьской одежде» (ханьчжуан-хуэй), а также «бе-лошапочные мусульмане» (баймао-хуэй). Отличие от остальных мусульман носило, впрочем, не этнокультурный характер («хань-цы», «в ханьской одежде»). Среди хань-хуэй могли вполне быть тюркоязычные или монголоязычные группы. Равно как и китае-язычные мусульмане вполне могли оказаться вне рамок этой группы. Дифференциация между группами имела в первую очередь административно-политический характер. В отличие от тюрок Синьцзяна или тибетских мусульман, управлявшихся своей аристократией, «ханьцы-мусульмане» были интегрированы в стандартную китайскую систему управления, так называемые «округа и уезды» (цзюньсянь чжи) провинций Ганьсу (включала современные Нинся и часть Цинхая) и Шэньси. Подобно ханьцам и китаизированным аборигенам Южного Китая они регистрировались Министерством финансов, платили налоги и несли повинности.
Сложность представляла, однако, сложная конфессиональная структура хань-хуэй. Среди них были сунниты (гэдиму), последователи различных суфийских братств (кубравийа, джахи-рийа, хафийа и т.д.). Цинские власти довольно произвольно, основываясь на времени появления на территории империи, разделили их на две категории: «старое учение» (лаоцзяо) и «новое учение» (синьцзяо). Первые рассматривались как «лояльные» (хуэй-минь), вторые - как «бунтовщики» (хуэйфэй или хуэйцзэй) или «еретики» (сецзяо). Конфликты внутри мусульманской общины, а также между мусульманами и ханыцами или мусульманами и маньчжурскими властями, интерпретировались в религиозных терминах как результат действий сторонников «нового учения». Лояльность «старого учения» особых сомнений не вызывала: значительная часть солдат китайских «войск зеленого знамени», размещенных в гарнизонах завоеванной Кашгарии (а также в Илий-ском крае), составляли мусульмане из Шэньси и Ганьсу.
Значительное изменение ситуации произошло в середине XIX в. В 1864 г. начались ханьско-хуэйские столкновения (седоу) в Шэньси, переросшие в полноценные боевые действия, сопро-
вождавшиеся этническими чистками (сихуэй). В дальнейшем они перекинулись на соседнюю провинцию Ганьсу. Слухи о резне мусульман вызвали брожение в гарнизонах Синьцзяна, что катализировало восстание в регионе и возникновение повстанческого государства Якуб-бека. Впрочем, доминировавшие в восстании тюрки вскоре вступили в конфликт с китайскими мусульманами и объявили «священную войну» (джихад) против хуэй Синьцзяна (солдаты, жители земледельческих колоний и торговцы).
В ходе подавления восстания генералом Цзо Цзунтаном была найдена «формула» умиротворения. Мусульмане провинции Шэньси, за исключением небольших общин, в частности в Сиане, были уничтожены или изгнаны. В Ганьсу часть территории (так называемый «коридор Хэси») была также очищена от мусульман, а в других провинциях произошли размежевания. Так, ханьцы были переселены из области Хэчжоу, на их место поселены хуэй, изгнанные из других районов. Результатом стало формирование территорий с доминирующим мусульманским населением -в XX в. на их месте возникнут автономные район (Нинся) и округ (Линься).
Другим следствием был компромисс, достигнутый между властями (Цзо Цзунтан) и частью повстанцев (Ма Чжаньао и др.). Отряды мусульман были включены в состав цинских войск, подавивших восстание тюрок-мусульман в Кашгарии. Примечательно, что ключевые центры повстанцев были взяты мусульманскими отрядами Ма Аньляна и Дун Фусяна.
После восстания политическая ситуация на северо-западе Китая во многом стала определяться позицией мусульманских союзников цинского правительства. Они взяли на себя полицейские функции, участвуя в подавлении социальных и религиозных выступлений. Примечательно, что мусульманские полицейские формирования активно подавляли исламские религиозные движения, в частности деятельность как сторонников «чистого ислама» (так называемое «Мусульманское братство», или ихэвани), так и сторонников более китаизированной формы ислама (сидаотан - «Секта западного Дао», или ханьсюэ-пай). В последнем случае видно, что политическая лояльность ставилась выше соображений ассимиляции.
К концу XIX в. мусульмане Ганьсу усиливают свои позиции. При создании в 1898-1900 гг. новых вооруженных сил Китая (увэй) одна из первых пяти дивизий была сформирована из мусульман под командованием Дун Фусяна. Ее части приняли уча-
стие в обороне Пекина от иностранных войск в 1900 г. Во время революции 1911-1912 гг. мусульманские войска заняли проправительственную позицию. Отряды Ма Аньляна пришли на помощь маньчжурским властям региона (губернатор Шэньюнь и др.) и сохраняли верность императору даже после его отречения. Признав, в конце концов, республику, мусульманские лидеры еще более укрепили свои позиции в регионе. В период республики северо-запад (Ганьсу, Цинхай, Нинся) находился практически под полным контролем мусульманских кланов (так называемая мацзя изюньфа, или «милитаристы семейства Ма»), лидеры которых носили фамилию Ма (производное от Мухаммед). Сохраняя лояльность центральному правительству, они небезуспешно осуществляли экспансию на соседние территории. В начале 1930-х годов они изгнали отряды тибетцев из Южного Цинхая и Западной Сычуани, участвовали в борьбе за контроль над Синьцзяном против тюркских повстанцев (к этому времени получивших общее наименование уйгуров) и советской экспансии. На общенациональном уровне община хуэй добилась официального признания в конце 1930-х годов, когда мусульманам (включая уйгуров) были предоставлены различные преференции в сфере образования, представительства.
Конец господства мусульманских кланов относится ко второй половине 1940-х годов, когда коммунисты одержали победу в гражданской войне. Впрочем, еще в ее ходе лидеры КПК установили партнерские отношения с некоторыми мусульманскими лидерами. Результатом стало признание особого статуса хуэй как «национального меньшинства» и создание системы автономных территорий там, где хуэй составляли значительную долю населения.
В 1952 г. была создана Всекитайская исламская ассоциация, объединившая всех китайских мусульман вне зависимости от этнической и конфессиональной принадлежности. Тогда же были основаны первые автономии. В настоящее время существует Нинся-хуэйский автономный район, Линься-хуэйский и Чанцзи-хуэйский автономные округа и 14 автономных уездов, десятки волостей.
Отношения государства и мусульманской общины носили различный характер на протяжении истории КНР. Относительный либерализм сменился антирелигиозным курсом периода «культурной революции». Следует отметить существенные региональные отличия: политика периода «культурной революции» варьировалась от вооруженных столкновений в провинции Юньнань (они были спровоцированы созданием «народных коммун», которым
было предписано заниматься свиноводством), до сравнительно спокойного сосуществования властей и мусульман в Синьцзяне (что объясняется политикой местных властей, не допустивших в регионе эксцессы, аналогичные произошедшим в других местах).
Период реформ конца XX в. начался для китайцев-мусульман с восстановления разрушенной в ходе 1960-1970-х годов религиозной и общинной инфраструктуры. В начале 1980-х годов были вновь открыты мечети и медресе, разрешено паломничество в Мекку. К концу 1980-х годов количество паломников достигло 2 тыс. человек в год. Тогда же была восстановлена и особая система образования для хуэй, в частности закрытые во время «культурной революции» школы для девочек (закрытие привело к снижению уровня образования, так как мусульманские семьи перестали посылать дочерей в смешанные школы). В середине 1980-х годов стали открываться школы, а затем и особые институты для обучения арабскому языку.
Статус «национального меньшинства» позволил мечетям (как общинным институтам) участвовать в экономической деятельности, в частности развивать коммерческую инфраструктуру -создавать гостиницы, торговые компании, даже банки.
В целом для политики властей КНР в отношении хуэй характерна двойственность, являющаяся отражением специфики этой группы, которая одновременно является признанным «национальным меньшинством» и религиозной общиной. Примечательно, что «национальная» политика и «религиозная политика» обладают рядом отличий, проистекающих из принципиальной разницы подходов.
Хуэй как «национальное меньшинство».
Как «нацменьшинство» хуэй рассматриваются Пекином в качестве определенно более лояльной группы, чем другие мусульмане. Это имеет как исторические, так и культурные объяснения. Степень интеграции в китайское общество проявляется в присутствии хуэй среди высшего политического (вице-премьер Хуэй Лянъюй) или военного состава, что является одним из четких маркеров лояльности руководства.
В этом качестве они часто используются как инструмент колонизации неханьских территорий (Цинхай, Тибет, Синьцзян), что не может не привести к конфликту с коренным населением (тибетцами или уйгурами). Однако особую озабоченность у властей вызывает потенциальная возможность распространения среди хуэй общемусульманской идентичности либо распада общины на тер-
риториальные или конфессиональные группы (отношения между которыми исторически были и остаются напряженными).
Очевидно, что власти заинтересованы в укреплении общей для разных групп хуэй идентичности вопреки объективным отличиям. В связи с этим, например, распространяется концепция единства этнического происхождения хуэй, сформировавшихся в результате смешения центральноазиатских и ханьских групп (что вполне вероятно для северо-запада Китая, но проблематично, а порой абсурдно для других регионов).
Другим способом обеспечения единства хуэй является существование общей светской инфраструктуры (школ, детских садов, больниц), организованной по административно-территориальному принципу, и не учитывающей различные существующие варианты ислама.
Парадоксальным представляется существование значительной категории нерелигиозных «мусульман», на которых распространяются льготы, но которые отличаются от ханьцев разве что легально признанным происхождением от предков-мусульман. В КНР наблюдается тенденция реже использовать слово «хуэй» в религиозном контексте, т.е. терминологически различать «мусульман по вере» (мусылинь жэнь, исылань цзяоту) от этнических мусульман (хуэй жэнь).
Хуэй как религиозная община.
Существует давняя традиция рассматривать мусульман в качестве источника опасности. Есть распространенные стереотипы, определяющие последователей ислама как людей, склонных к насилию, бунтам и т.д. Укреплению этих стереотипов, безусловно, способствовали восстания XIX в. и участие хуэй в военных конфликтах. Вплоть до настоящего времени не являются редкостью бытовые конфликты, укрепляющие подобное отношение. Не следует забывать и о негативном образе ислама, сформировавшемся в СМИ после волны исламского терроризма 1990-2000-х годов.
Китайские власти также прекрасно осведомлены о существующих среди хуэй конфессиональных различиях и частых конфликтах между приверженцами разных толков ислама. В этих условиях правительство проводит в отношении хуэй политику, прямо противоположную описанной выше,
КНР стремится дистанцироваться от внутренних конфликтов в мусульманской среде и пытается, насколько это возможно, пространственно разделить враждующие группы. Строятся отдельные культовые центры (включающие мечеть, медресе, места для риту-
ального забоя животных) и окружающая инфраструктура (рестораны, прачечные, торговые центры), призванные минимизировать бытовые конфликты между ними. Необходимо отметить, что власти, по всей видимости, берут на себя, полностью или частично, бремя расходов, а также организационные мероприятия.
Таким образом, единство хуэй (как религиозной группы) не является целью политики китайского правительства, которое склонно нейтрально относиться к существующим конфессиональным группам. Отказ от выделения «более лояльных, традиционных» групп и дискриминация «менее лояльных, нетрадиционных» (что, к сожалению, характерно для современной России) создают ситуацию, для которой характерна достаточно высокая степень религиозных свобод. С другой стороны, разделение мусульманской общины (в целом, равно как и общины хуэй-мусульман) на отдельные группы препятствует распространению потенциально опасной исламистской пропаганды и враждебной деятельности.
Парадоксальная двойственность политики китайских властей в отношении китайцев-мусульман есть в значительной степени продукт современных представлений о том, что есть религия, народ, культура и т.д. Сформировавшиеся в эпоху модерна представления отражают их роль в процессе складывания / строительства современных наций, нуждавшихся в них как в дополнительных факторах единства. В рамках таких представлений религия, например, видится, а часто и является монолитной системой, отделенной от внешнего мира стеной догматов и практик. Отчасти это оправдано, но только для типичных для Запада организованных религий. А народ наделяется единством происхождения и ментально-сти (пресловутый национальный характер). Более того, этим понятиям приписывается тотальная власть над поведением заключенных в их рамки людей, в результате чего рождаются искусственные общности вроде «китайско-конфуцианской цивилизации», «мусульманского мира» или «славяно-православной цивилизации».
Китайская история не знала массовых, «общенациональных» религий (или квазирелигий), а концепция «нации» пришла на Дальний Восток только в XIX в. Несмотря на то что официальные идеологии постулируют существование единой «китайской нации», степень ее единства не стоит преувеличивать. То же самое касается и более мелких ее составляющих, одной из которых являются «китайцы-мусульмане», или хуэй.
«Этническая политика и невоенные аспекты безопасности», Владивосток, 2013 г., с. 86-96.
