CC BY
213Ирина ПАЩЕНКО
Кандидат философских наук, завлабораторией проблем Северного Кавказа Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра Российской академии наук (Ростов-на-Дону, Российская Федерация).
Амиран УРУШАДЗЕ
Кандидат исторических наук, младший научный сотрудник лаборатории истории и этнографии Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра Российской академии наук (Ростов-на-Дону, Российская Федерация).
КАВКАЗСКАЯ ВОИНА XIX ВЕКА: ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ КОНФЛИКТ И ЕГО ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ
Резюме
В статье на основе цивилизацион-ного подхода и теории позитивно-функционального конфликта рассматриваются характер и особенности Кавказской войны.
В указанном контексте дополнительное обоснование получила гипотеза о том, что Кавказская война XIX века представляла собой цивилизацион-ный конфликт. Выявлены и проанали-
Статья подготовлена в рамках проекта «Практики насилия на Северном Кавказе: генетические признаки, формы проявления, динамика и тенденции», грант Президента Российской Федерации МК — 4453.2011.6.
зированы функциональные последствия данного конфликта: появление и развитие культурного билингвизма, транс-
формация имперской политики, формирование кавказской темы в русской культуре.
В в е д е н и е
Кавказская война занимает центральное место в истории инкорпорирования Кавказского региона в Российскую империю. Кавказскую войну трудно отнести к числу «обычных» военно-политических столкновений: здесь нет четких хронологических и географических рамок, жесткой демаркации противоборствующих сторон, официального объявления войны и заключения мира. Сама номинация конфликта — «Кавказская война» вызывает споры среди специалистов1. Наши знания об этом конфликте (его эпизодах, героях) непропорциональны его пониманию — последнее требует концептуализации массива эмпирических данных. Для этого весьма перспективным представляется цивилизационный подход к анализу исторического процесса эпохи Кавказской войны. В рамках цивилизационного подхода возможно не только привлечь новые исторические источники, но и заново интерпретировать уже введенные в научный оборот свидетельства.
Кавказская война имела настолько масштабные последствия для «судьбы кавказского мира», что их роль трудно переоценить. Мы попытаемся показать, что в исследуемом конфликте наряду с разрушением происходило и созидание новых отношений и смыслов, чье значение выходит за рамки навязываемых жестко определенных параметров противостояния. В своем анализе мы будем опираться на теорию «позитивно-функционального конфликта», предложенную одним из классиков конфликтологии Л. Ко-зером. Конфликт позитивно-функционального типа наряду с жертвами и разрушениями, сопутствующими любой войне, стимулирует социальные перемены, переход к более совершенным общественным порядкам, нормам, поведению. Он разряжает напряженность, позволяя участникам при этом сохранить отношения между собой. В ходе такого конфликта стороны лучше узнают друг друга, а взаимное познание способствует в дальнейшем трансформации враждебных отношений в сотрудничество или хотя бы сосуществование. Соответственно, в Кавказской войне как сложном, комплексном конфликте необходимо выявить «те его последствия, которые служат усилению, а не ослаблению адаптации и приспособляемости конкретных социальных отношений или групп»2.
Кавказская война — цивилизационный конфликт
Большинство современных исследователей сходятся во мнении, что непосредственным спусковым механизмом Кавказской войны стало присоединение Картли-Кахетинс-кого царства к Российской империи в 1801 году.
1 Группа исследователей (школа В.Б. Виноградова) отрицает обоснованность этого наименования. А одна из самых популярных книг, посвященных истории рассматриваемого конфликта, носит название «Кавказские войны и имамат Шамиля» (см.: Покровский Н.И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М.: РОССПЭН, 2009. 580 с.).
2 Козер Л. Функции социального конфликта. М.: Идея-пресс: Дом интеллектуал. кн., 2000. С. 32.
Российское правительство долго колебалось, принимая данное решение. Первые вельможи империи сознавали его ответственность, понимая, что присоединение Восточной Грузии принесет не только геополитические дивиденды, но и новые проблемы, связанные с необходимостью обеспечить безопасность закавказских рубежей. Российский историк З.Д. Авалов писал: «Действительно, мы видим, что присоединение Грузии к России вызвало в Государственном совете настоящие дебаты по вопросу внешней политики; редкий пример в истории Совета за этот век»3.
Тем не менее Грузия вошла в состав империи, а царская династия Багратионов была лишена престола и депортирована. Тем самым фундаментальные проблемы присоединения Кавказа переместились из теоретической в практическую плоскость.
Такова, в общих чертах, политическая канва событий, которые положили начало Кавказской войне XIX века — вооруженному столкновению двух различных миропредставлений, знаковых систем, аксиологий. В современной историографии уже отмечалось, что, рассматривая тему Кавказской войны, «справедливее говорить о встрече и конфликте культур в районе цивилизационного разлома»4.
Затяжной характер конфликта был предопределен взаимным незнанием, которое очень быстро превратилось во взаимное непонимание. Кавказ был жизненным пространством весьма различных этносов, исповедовавших различные верования. Однако, несмотря на этнорелигиозную и лингвистическую пестроту, народы Кавказа имели и определенную степень общности, которая не ограничивалась «одним лишь сходством некоторых свойств и внешних черт; она коренится глубже и обусловливается географическим соседством, воздействием одинаковых, до известной степени, исторических факторов и одинаковых условий быта»5.
Эта кавказская общность развивалась благодаря «общим правилам игры», общим знаковым системам, традициям и обычаям. На Кавказе преобладала тенденция к сбалансированности отношений. Особенно это заметно на примере сосуществования горцев Дагестана и горцев Грузии (в первую очередь тушин). Данную систему взаимоотношений «отличала борьба/вражда, производившаяся по некоторым правилам (Вы сегодня угоняете у нас скот и берете пленных, завтра то же делаем мы у вас) и не предусматривавшая борьбу на истребление»6.
Отношения между кавказскими этносами были разносторонними и включали экономический, политический, культурный и религиозный аспекты. Горско-кавказское общество имело самобытные общие социокультурные институты и регуляторы (аталыче-ство, абречество, куначество, кровная месть). В ходе проникновения на Кавказ империя использовала некоторые из этих институтов для укрепления своего положения7. Однако со многими обычаями и традициями империя вела бескомпромиссную борьбу. При этом если в конце XVIII столетия империя еще мирилась с горским «самоуправством», то уже в первой половине XIX века коронная администрация повела решительную борьбу с горским «хищничеством»8.
3 Авалов 3. Д. Присоединение Грузии к России. СПб: Звезда, 2009. С. 123.
4 Олейников Д.И. Человек на разломе культур. Особенности психологии русского офицера-горца в период Большой Кавказской войны // Звезда, 2001, № 8. С. 95.
5 Формы национального движения в современных государствах: Австро-Венгрия, Россия, Германия // Под ред. А.И. Кастелянского. СПб: Типография т-ва «Обществ. польза», 1910. С. 471.
6 Карпов Ю.Ю. Традиционное дагестанское общество: к принципам моделирования социального пространства. В кн.: Лавровские (среднеазиатско-кавказские) чтения 2002—2003. СПб, 2003. С. 18.
7 В качестве примера можно привести обычай брать аманатов-заложников у противной стороны, который широко практиковали местные имперские власти.
8 В этом отношении интересен пример эволюции взглядов имперской администрации на ишкиль, или баранту (об этом подробнее см.: Бобровников В О. Ишкиль в Дагестане XVII—XIX вв.: обычай или преступление на южных границах Российской империи // Восток, 2006, № 2. С. 67—73).
Очевидно, что множество кавказских традиционных социокультурных институтов были несовместимы с «цивилизаторской миссией» империи. Для российских офицеров и чиновников горцы были «дикарями», которых необходимо было ввести в «цивилизованное» состояние, сделав их «мирными» и «полезными» подданными «белого царя»9.
Российские генералы и сановники, отправлявшиеся на кавказскую службу в XVIII — первой четверти XIX века, зачастую не имели даже приблизительных представлений об особенностях места службы. Даже через пятнадцать лет после присоединения грузинского царства и установления имперской администрации на большей части Кавказа А.П. Ермолов, отправляющийся на новое место службы в качестве командующего войсками и главноуправляющего гражданской частью, писал своему другу М.С. Воронцову (Кавказскому наместнику в 1844—1854 гг.): «Вступаю в управление земли мне незнакомой; займусь родом дел мне неизвестных, следовательно, без надежды угодить правительству. Мысль горестная! Одна надежда на труды!»10.
Незнание Кавказа очень скоро усугубилось нежеланием его знать11. Российские военные, не колеблясь, начинали устанавливать новые порядки и требовать их исполнения. Процитируем еще одно письмо А.П. Ермолова: «...начинаю помалу приниматься за порядок. Он здесь весьма незнаком, глупым головам кажется диким»12. Пренебрежительное отношение к местным обычаям и традициям объясняется тем, что со второй половины XVIII века российские интересы в регионе начинает представлять вестерни-зированная элита. Офицеры и чиновники — типичные представители эпохи рационализма — были абсолютно уверены в своем цивилизационном превосходстве над «стадом нищих дикарей»13.
Яркий эпизод взаимного непонимания в ходе Кавказской войны описан в труде английского историка Дж. Баддели «Завоевание Кавказа русскими». После нескольких дней упорных боев за кумыкское селение Аксай русские командиры пригласили влиятельных местных жителей на переговоры. Уже на следующий день все мужчины Аксая (300 человек) пришли в крепость. Русские генералы в грубой форме потребовали сдать личное оружие, не задумываясь над тем, что ношение оружия на Кавказе являлось знаком свободного человека. Реакция горцев была незамедлительной — генералы русской армии были убиты. Судьба кумыков была не менее суровой: их перебили солдаты, возмущенные убийством своих командиров14. Подобные происшествия, основанные на взаимном непонимании, происходили в годы Кавказской войны регулярно.
Горцы рассматривали Российскую империю в качестве военной силы, которую следует использовать в своих целях. По свидетельству известного отечественного кавказоведа П.Г. Буткова, общества Северного Кавказа, формально выразившие свою «покорность» империи, именовали себя «досами» (приятелями) России, и не более15. В то же время «солдаты империи» требовали от горцев безоговорочного подчинения. Одним из наиболее частых поводов к карательным экспедициям было «предоставление пристанища» участникам набегов на пограничные села, станицы и укрепления. Однако по обычаям
9 Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX — начало XX вв. СПб: Звезда, 2005. С. 46.
10 Письма А.П. Ермолова М.С. Воронцову. СПб: Звезда, 2011. С. 23—24.
11 См.: Лапин В.В. Армия России в Кавказской войне XVIII—XIX вв. СПб: Издательство «Европейский Дом», 2008. С. 236.
12 Письма А.П. Ермолова М.С. Воронцову. С. 37.
13 Khodarkovsky M. Of Christianity, Enlightenment, and Colonialism: Russia in the North Caucasus, 1550— 1800 // The Journal of Modern History, June 1999, Vol. 71, No. 2. P. 412.
14 См.: Баддели Д. Завоевание Кавказа русскими. 1720—1860. М.: Центрполиграф, 2010. С. 123—124.
15 См.: Карпов Ю.Ю. Традиционные горско-кавказские общества: к проблеме особенностей функционирования в свете истории интерпретаций. В кн.: Традиции народов Кавказа в меняющемся мире: преемственность и разрывы в социокультурных практиках: Сборник статей к 100-летию со дня рождения Леонида Ивановича Лаврова. СПб: Петербургское востоковедение, 2010. С. 124.
горцев гостеприимство являлось обязательным условием сохранения чести и достоинства, а отказ от соблюдения этого обычая покрывал человека несмываемым позором.
Один из таких эпизодов красочно описал A.A. Бестужев-Марлинский в повести «Аммалат-бек». Требуя выдачи преследуемого хана, капитан русской армии призывал «пристанодержателя» вспомнить русские законы, свои присягу и долг, но сила традиции осталась непоколебимой16.
Имперский закон и порядок, проникая в ареал традиционной кавказской культуры, пытался подчинить автохтонный социум дисциплинирующим практикам модерна. Постепенно противоборствующие стороны стали осознавать тупиковый характер такого противостояния. В первую очередь это касалось империи, для которой Кавказская война стала настоящим бедствием, уносившим ежегодно тысячи человеческих жизней, истощавшим материальные и финансовые ресурсы без видимых надежд на скорый успех. Кроме того, за долгие годы войны противники немало общались между собой. Их взаимное сближение сначала выражалось в заимствовании тактических приемов, вооружения и обмундирования, конвергенции законов и обычаев войны, но затем распространилось и на другие сферы.
Функции конфликта: культурный билингвизм, трансформация имперской политики, кавказская тема в русской культуре
Кавказская война не имела определенного театра военных действий. Столкновения происходили на всей территории кавказского макрорегиона (Северный Кавказ и Закавказье). Характер военных операций в корне отличался от войн, которые русская армия привыкла вести в Европе. Главным достоинством русского офицера на Кавказе считалось его знакомство с особым «кавказским способом войны»17. Обстановка требовала от офицеров русской армии обстоятельных знаний края, которые они приобретали в ходе службы. При этом такое познание превращалось для многих офицеров и солдат имперской армии в образ жизни.
Сравнительно недавно в отечественную историографию было введено понятие «культурного билингвизма». Если в речевой практике билингвизм — это одинаково свободное владение двумя языками, то в культуре это понятие выражает двойственность мировосприятия человека, оказавшегося под влиянием сразу двух несхожих культур18. Используя данный концепт, можно выделить различные типы и виды культурного билингвизма на Кавказе. Индивидуальный тип культурного билингвизма был характерен для русских солдат и офицеров Отдельного Кавказского корпуса (с 1858 г. — Кавказской армии), чиновников коронной администрации, жителей Кавказа, находившихся на царской службе и/или прошедших курс обучения в российских учебных заведениях.
Еще М.Ю. Лермонтов, сам участник Кавказской войны в составе Тенгинского пехотного полка, упоминал о «настоящем кавказце», который «есть существо полурусское, полуазиатское, наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес...»19. Лермонтовскими «настоящими кавказцами» в равной степени могли быть как военные, так и
16 См.: Бестужев-Марлинский A.A. Кавказские повести. СПб: Наука, 1995. С. 13.
17 Мемуары графа де Рошуара, адъютанта императора Александра I. В кн.: Кавказская война: истоки и начало. 1770—1820-е годы. СПб: Звезда, 2002. С. 341.
18 См.: Олейников Д.И. Указ. соч.
19 Лермонтов М.Ю. Кавказец. Сочинения. Т. 2. М.: Художественная литература, 1990. С. 590.
гражданские чины Российской империи, волею судеб оказавшиеся на Кавказе. Феномен «настоящего кавказца» — это один из видов культурного билингвизма, а именно служебного. Служебный культурный билингвизм формируется в результате адаптации к социокультурным условиям места повседневной деятельности. Развитие данного качества у российских военных и чиновников на Кавказе не было детерминировано, но само это качество присутствовало потенциально. Иначе говоря, служебный культурный билингвизм был возможностью гармонизации отношений с внешним миром, альтернативой перманентной цивилизационной конфронтации. Кроме того, служебный культурный билингвизм выступал катализатором мощной корпоративной мобилизации. Офицеры-кавказцы ощущали себя и Отдельный Кавказский корпус в целом «особым воинственным народом, который Россия противопоставила воинственным народам Кавказа»20.
Хорошо известно, что в рядах русской армии в годы Кавказской войны служили представители местных народов, занимая порой довольно высокие командные должнос-ти21. Их служба была востребована империей ввиду хронического кадрового дефицита имперских военных и административных институтов на Кавказе. Знание местных традиций и обычаев, а нередко и личный авторитет — все это позволяло офицерам-горцам эффективно решать задачи «прочного умиротворения Кавказа».
Кроме служебного культурного билингвизма можно говорить о существовании в эпоху Кавказской войны экстремального культурного билингвизма. Особенностью данного вида «культурного двуязычия» было то, что оно приобреталось индивидом в состоянии «пограничной ситуации», перед лицом смерти. Речь идет прежде всего о русских солдатах и офицерах, оказавшихся в плену у горцев или сознательно дезертировавших «в горы» после тяжелых служебных проступков. Стремясь сохранить жизнь, они были вынуждены мимикрировать в новой для себя этносоциальной среде. Культурный билингвизм выступал в роли стратегии (или практики) выживания в экстремальных условиях.
Носителями коллективного культурного билингвизма являлись казаки Кавказской линии (Терского, Гребенского и Черноморского казачьих войск). Традиционные культурные установки казачества (высокий статус мужчины, военизированный — «всаднический» — характер культуры) были типологически близки императивам повседневной жизни горцев. Между горскими обществами и казачьими поселениями на Кавказской линии в XVIII — начале XIX века были широко распространены контакты мирного характера. Кавказская война ограничила развитие этих связей, но они не прекращались22. Казаки и горцы были чужими, но не чуждыми друг другу. Линейное казачество не применяло к горцам дискурсы расиалистского характера, чем активно занималась вестернизи-рованная военно-административная элита империи. Казаки-черноморцы нередко владели языком соседей, разбирались в горских обычаях, гордились куначеством (побратимством) с горцами23. Казачество Северного Кавказа являлось своего рода посредником в цивилизационном конфликте.
В попытках достигнуть «умиротворения Кавказа» Российская империя долгое время полагалась почти исключительно на военное давление. Военные операции, проводимые царскими генералами на Кавказе, должны были убедить горцев в бесперспективности дальнейшего сопротивления. Однако несмотря на успешность ряда экспедиций (таких, как взятие Ахульго в 1839 г.) сопротивление горцев, сплотившихся под знаменем
20 Письмо кавказского офицера к Н.Н. Муравьеву // Русская старина, 1872, Т. VI. С. 545.
21 Максимальной численности — 24 тыс. человек «инородческие» соединения российской армии достигли в 1878 году (см.: Столетие Военного министерства. Т. XI. СПб: Военное министерство, 1902. С. 394).
22 См.: Очерки истории Кубани с древнейших времен по 1920 г. // Под общ. ред. В.Н. Ратушняка. Краснодар: Совет. Кубань, 1996. С. 296.
23 См.: Матвеев О.В. Историческая картина мира кубанского казачества (кон. XVIII — нач. XX): категории воинской ментальности. Краснодар: Кубанькино, 2005. С. 359.
газавата, не только не ослабевало, но становилось еще более ожесточенным и непримиримым.
Даргинская катастрофа русской армии в 1845 году еще раз убедила первых лиц империи в необходимости корректировать вектор имперской политики на Кавказе. Решение этой задачи выпало на долю первого Кавказского наместника М.С. Воронцова (1844—1854).
Князь М.С. Воронцов осознавал гибельность и бесперспективность политики, основанной преимущественно на применении силы. «Насильственные меры, — отмечал М.С. Воронцов, — не только не принесут добра, но могут иметь очень дурные последствия»24. Необходимо отметить, что М.С. Воронцов был не первым среди начальствующих на Кавказе, кто стремился избегать репрессивных мер25. Но, в отличие от своих предшественников, новый кавказский главнокомандующий имел определенную программу действий и огромный опыт административно-хозяйственной деятельности26.
С.С. Эсадзе, знаменитый ученик «летописца Кавказской войны» В.А. Потто, так характеризовал сущность политики Кавказского наместника: «Князь Воронцов хорошо понимал, что главный интерес России — связать разноплеменной край с империей; эта же связь могла быть прочной, если вся система управления имела бы целью разобраться во всех условиях народной жизни»27. Основными направлениями деятельности М.С. Воронцова в годы его наместничества на Кавказе стали реорганизация сферы образования на Кавказе, развитие торговли, институциализация культурной жизни (открытие библиотек и театров, появление периодических изданий).
В наместничество М.С. Воронцова на Кавказе были открыты новые учебные заведения (в том числе и для детей мусульман) и увеличено число учеников в уже действовавших училищах. Кроме того, чиновники администрации наместника при его непосредственном участии разработали проект «Положения о воспитании Кавказских и Закавказских уроженцев, на счет казны, в высших и специальных учебных заведениях империи»28. После обсуждения в Кавказском комитете Положение было доработано и введено в действие 21 июля 1849 года. Кавказская молодежь получила возможность продолжить обучение в лучших университетах империи. По окончании обучения «кавказские воспитанники» возвращались в край для служебного распределения, которое курировал лично наместник.
Образовательная политика М.С. Воронцова наглядно демонстрировала жителям Кавказа заинтересованность империи в крае и его населении. Кавказские уроженцы заняли видное место в имперских структурах, среди них появились представители новых для региона профессий: юристы, инженеры, врачи. Развитие европейского образования и просвещения на Кавказе способствовало становлению качественно новых ценностных ориентиров, эстетических вкусов, культурных запросов населения.
Меры по оживлению торговли выходили далеко за рамки решения утилитарных коммерческих задач. «Торговая промышленность» была призвана «заставить» горцев сблизиться с российскими обычаями и правовыми нормами. С развитием торговли народы Кавказа «ознакомятся с новыми нуждами», удовлетворение которых позволит
24 Цит. по: Эсадзе С.С. Историческая записка об управлении Кавказом. Т. I. Тифлис: Гуттенберг, 1907.
С. 89.
25 В этом отношении показателен пример генерала И.Р. Анрепа, занимавшего в начале 1840-х годов пост начальника Черноморской береговой линии, который, по словам современников, пытался покорить горцев «силою своего красноречия» (об этом подробнее см.: Гордин Я.А. Кавказ: земля и кровь. СПб: Звезда, 2001).
26 До назначения на должность Кавказского наместника М.С. Воронцов с 1823 года являлся губернатором Новороссии.
27 Эсадзе С.С. Указ. соч.
28 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1268. Оп. 3. Д. 17. Л. 28.
преодолеть их «наклонность к грабежу», а также оценят новые пути к жизни в достатке и благоустройстве. Итогом реорганизации торговли на подобных началах должна была быть существенная общая польза, взаимное доверие, миролюбивая жизнь горцев29. Согласно проекту, разработанному в администрации Кавказского наместничества, в крае были учреждены меновые дворы30. В ходе торговых операций русские и горцы вступали в отношения, которые были много содержательнее обычного товарообмена. Жизнь и быт местных жителей, вступавших в мирные контакты с переселенцами, претерпевали изменения.
Все эти меры преследовали цель культурной конвергенции автохтонных жителей региона и пришлого населения. Ввиду военных неудач, обнаживших тупиковый характер эскалации насилия, империя вынуждена была актуализировать модернизационные, культуртрегерские аспекты политики.
Кавказская война стимулировала интерес российского образованного общества к краю и его жителям. Однако имевшейся информации о Кавказе было явно недостаточно. В этих условиях в русской литературе начала складываться «кавказская традиция»31. Произведения А.С. Пушкина, A.A. Бестужева-Марлинского, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого и других, менее известных авторов были не просто художественными произведениями, но составляли немаловажный канал информации о Кавказе и его жителях.
При этом развитие литературной традиции о Кавказе можно разделить на два периода: романтический и реалистический.
Кавказ и Россия в русских литературных произведениях периода господства романтизма противопоставлены по нескольким направлениям. Мода на экзотику, формировавшаяся под влиянием европейского романтизма, привела к распространению в России взгляда на Кавказ как на «загадочный Восток». Этому способствовали литературные произведения, иногда создававшиеся как подражания «Восточным повестям» Дж. Байрона. Общественная мысль России в первой половине XIX столетия была во многом сосредоточена на проблеме крепостного рабства в Российской империи. Для русских писателей Кавказ стал «краем свободы» и как обитель «духа свободы» противопоставлялся остальной России. Для времени романтизма было характерно акцентированное внимание к географическим различиям России и Кавказа. Многие особенности природы Кавказа и психологии и общественных отношений горцев в парадигме романтизма гиперболизировались. Романтизм привнес в русскую литературу о Кавказе героизацию насилия. Объектами восхваления становились новые, беспощадные имперские конкистадоры, наводившие ужас на местное население.
Русская романтическая литература сформировала предпосылки исторического осмысления русским образованным обществом происходивших на Кавказе событий в конце XVIII — начале XIX столетий. Если в начале XIX века русское общество имело о Кавказе лишь самые общие представления, то к середине столетия литература романтизма сформировала ряд устойчивых представлений о крае, которые были весьма востребованы как источник знаний о Кавказе.
С 1830-х — начала 1840-х годов реализм начинает теснить романтизм в художественной репрезентации Кавказа. Среди отличительных черт данного периода выделим следующие: растущее внимание авторов к этнографии края, принципиально иной взгляд на войну как на «проклятье» человечества, стремление показать человека в повседневных бытовых ситуациях. Наиболее решительный разрыв с традицией романтизма произошел в кавказском творчестве Л.Н. Толстого. В некоторых произведениях Л.Н. Толстой от-
29 PrHA. O. 1268. On. 26. fl. 8. H. 193.
30 PrHA. O. 1268. On. 26. fl. 11. H. 411.
31 JersildA. Orientalism and Empire: North Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier, 1845— 1917. McGill-Queen'sUniversity, 2002. P. 4.
крыто выступает с критикой литературных образцов, порожденных первым периодом развития русской литературы о Кавказе32.
Кавказская литературная традиция сформировала в России моду на Кавказ, расширила представления о крае. Во многом именно благодаря «кавказскому» творчеству писателей и поэтов Российской империи удалось реализовать процедуру символического присвоения южной окраины. Кавказ прочно вошел в русскую культуру, занял свое место в пространстве ментальной карты русского человека.
3 а к л ю ч е н и е
Кавказская война является одним из наиболее масштабных цивилизационных конфликтов в истории. Столкновение традиционной культуры с культурой модерна обнажило их несовместимость и привело к долговременному военному противостоянию, сопровождавшемуся многочисленными жертвами с обеих сторон. Масштабы конфликта, в который в той или иной степени было вовлечено все население Большого Кавказского региона (Северный Кавказ и Закавказье), способствовали растворению границы, или фронта противостояния: она превращалась в территорию фронтира — область преимущественно мирных контактов, взаимодействий и взаимного узнавания. В поле кавказского фронтира развивалось культурное двуязычие — культурный билингвизм. Казавшаяся бесконечной Кавказская война заставила имперские власти перейти к политике культурной и социально-экономической экспансии. Именно эти функциональные особенности Кавказской войны стали определяющими для закрепления Кавказа в составе Российской империи.
32 См.: Толстой Л.Н. Казаки. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1981. С. 27.
