CC BY
79
СТРАНИЧКА ГАЗЕТЫ "ДАР"
УДК 821.161.1
КАВКАЗ КАК СИМВОЛ РУССКОГО РОМАНТИЧЕСКОГО ОРИЕНТАЛИЗМА И ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ В ТВОРЧЕСТВЕ ДЕКАБРИСТОВ
Н. Джабраилова
DOI 10.18522/2072-0181-2016-87-3-81-85
Формирование и развитие русского романтического ориентализма связаны с одновременным укреплением и расцветом в нем восточных мотивов, в первую очередь, геокультурного образа Кавказа. Корни романтического ориентализма лежат в глубине веков. Хотя в XI-XII вв. еще не существовало самостоятельного романтического направления, следует уже отметить наличие славяно-тюркских связей в некоторых летописных источниках, где главной темой оставалась героика. ("Повесть временных лет", отдельные выдержки из летописных источников "Памятника Киево-Печерской Лавры", "Слово о вознесении Господне" Кирилла Туровского и др.). В этих работах практически отсутствовала социализация понятий "бедности" и "богатства", [1], равно как и иного рода общественно-просветительские идеи оставались очень неопределенными. Но тем ярче была выражена романтическая нота.
К середине XV столетия романтизм принял уже более ясные очертания. Во всяком случае, появилась реальная возможность говорить и писать об идеальных героях-путешественниках и ставить во главу угла их героические деяния или смелые начинания. Правда, в период Раннего Средневековья на Руси социально-имущественные представления также отличались простотой и упрощенчеством. Тем не менее, истоки романтического ориентализма в русской литературе, по мнению некоторых азербайджанских и российских ученых, следует анализировать именно с XV-XVI в.
Так, повесть Афанасия Никитина "Хождение за три моря" является опытным романтическим образцом западно-восточного синтеза. "Хождения" (или "Хожения") в средневековой русской литературе составляют особую группу летописных произведений, которые оформляют духовную географию православно-христианского мира, но восточная сакрализация пространства, времени и движения, как правило, играет в них ключевое значение. Недаром в названном памятнике наблюдается симбиоз бусурманского, латинского и еврейского миров, связанных между собой отношениями взаимодействия и взаимоотрицания одновременно.
Несколько позднее создается романтическая повесть И. Пересветова о Магомете-Салта-не. Облик восточного правителя в ней, бесспорно, романтически приподнят, идеализирован. Вместе с тем произведение дает возможность говорить о таких чертах характера, как преданность своем делу, честность, нравственность и порядочность умного и начитанного восточного владыки, неплохо разбиравшегося в текущих политических интригах и защищавшего позиции русского царя.
Следующий этап романтического ориентализма в русской литературе приходится на конец XVIII - первую треть XIX в. Здесь следует выделить постепенно сменяющие друг друга этапы формирования, утверждения и закрепления своеобразного геополитического и геокуль-
Джабраилова Наргиз Адиль кызы - диссертант Нахичеванского государственного университета, Az 7000, г. Нахичевань, ул. Азиза Алиева, университетский городок, e-mail: Narulya_87@mail.ru.
Nargiz Jabrailova - Nakhchivan State University, Aziz Aliyev Street, Nakhch van, Az 7000, e-mail: Narulya_87@ mail.ru.
турного образа Кавказа. Кстати сказать, именно в это время оформляется мусульманский текст как своеобразный генотип русского романтического ориентализма. Он же, вклиниваясь в инонациональный сюжет, порою являлся важной частью выражения восточных нравственно-этических ценностей.
На первом этапе (конец XVIII в. - 1820-е гг.) геополитический и геокультурный образ Кавказа - это предмет мифологизирования, как территория, только начинающая входить в зону культурных и политических интересов России. Например, про тогдашние территориальные границы Северного Кавказа М.В. Ломоносов и Г.Р. Державин совместно писали как о недифференцированной единице. Иными словами, это не разлинованная в конфессиональном плане территория. Но почерк у создателя од, в отличие от сатирика, носит индивидуальный характер. М.В. Ломоносов одним из первых в русском романтическом ориентализме пытался преодолеть географическую замкнутость поэтических сочинений о Кавказе. Такова ориентальная тема аллегорических образцов Г.Р. Державина ("Фелица" и "Видения Мурзы"), в которых Восток выступил в качестве своеобразного антуража, т.е. локального экзотического оформления нравственно-этических поисков. К этой символике примыкает романтическая повесть С. Боброва "Селим и Фатьма". А продолжил эту тематическую линию в откровенно сатирической форме И.А. Крылов восточной повестью "Каиб". Названные и некоторые другие произведения объединяет в первую очередь аллегория, которая становится одним из распространенных приемов описания событий или характеров на Востоке.
Вместе с тем в конце XVIII в. тема Северного Кавказа в творчестве М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина поднимается до высот грандиозного восхищения восточным краем. Недаром в пору своей творческой зрелости Ломоносов, имея в виду политическое и стратегическое положение России, воскликнул: "Возлегши локтем на Кавказ". Но это не просто поэтическая метафора. Ломоносову и Державину Кавказ представлялся могучим горным хребтом, южной опорой Российской Империи. Вместе с тем в эмоциональной оценке Кавказа у них периодически преобладают такие эпитеты, как "дикий", "мрачный", "могучий" и т.д. С этого периода берет свое начало традиция именовать всех мусульман Кавказа "татарами". (Сравним у Пушкина: "Путешествие в Арзрум"). Наконец, восточными балладами, известной "Мадагаскарской песнью" К. Батюшкова (пер. с Парни) и некоторыми другими сочинениями завершается поступь романтического ориентализма, начавшего свой путь, как было показано выше, еще с древности.
Однако подлинного расцвета романтический ориентализм в русской литературе достигает, по всеобщему признанию, только в первой трети XIX в. Хронологически первое выступление А. Пушкина (поэма "Кавказский пленник") явилось поворотным пунктом в теме освоения восточных реалий. Необычайная обстановка сопутствовала рождению и дальнейшему развитию идеализированного героя. Его исключительность, как таковая - характерный признак романтического ориентализма. Пушкин словно вдохнул живую струю в кавказские мотивы, он приблизил их к сокровенному разговору с читателем. Образно выражаясь, получалось как в знаменитой реплике из "Евгения Онегина": "Пустое Вы сердечным ты..."[2] Эту эстафету, как хорошо известно, воспринял М. Лермонтов; сказка "Ашик-Кериб" явилась таким же новым и смелым словом, как и названная пушкинская поэма.
Даже среди активных русских романтиков в принципе никому не удалось подняться выше пушкинского гения; никого, пожалуй, нельзя ставить рядом и с М.Ю. Лермонтовым ("Ашик-Кериб", "Мцыри", отдельные повести "Героя нашего времени"). Поэтому прав А.Дж. Гаджиев, заявивший, что не все романтики "были высокоталантливыми людьми, не у всех у них была четко выраженная позиция, но их деятельность свидетельствовала о глубоком интересе русской читающей публики к Кавказу. Кроме того, эта деятельность оказалась новой ступенью развития русской романтической литературы, даже несмотря на то, что ряд авторов не шел дальше идеализации жизни быта местных народов, окружающей их природы. Эта тенденция, - подытоживает ученый, - ясно ощущается в произведениях более либеральных представителей консервативного романтизма М. Венедиктова, Л. Якубовича, Д. Ознобишина, Е. Ростопчиной, В. Х-ского, Херсонеца, ... и других" [3].
Но между указанными этапами русского романтического ориентализма и произведениями Пушкина, Лермонтова есть важная промежуточная грань - творчество писателей-декабристов. Оно достаточно основательно изучено в критических работах ряда азербайджанских и
российских ученых. Попытаемся обобщить эти сведения в аспекте синтеза просветительских идей и новых романтических веяний того времени.
Как констатируют В.М. Кожевников и П.А. Николаев, "В России центростремительный процесс зарождения романтизма (с конца XVIII по первую треть XIX столетия) дал весьма тесное сплетение так называемых предромантических тенденций с идеями и тенденциями русского классицизма и европейского Просвещения" [4, с. 334]. С одной стороны, поэты и писатели-декабристы (В. Кюхельбекер, А. Бестужев-Марлинский, А. Одоевский, К. Рылеев, М. Муравьев-Апостол и другие) некоторое время оставались в "глубоком тылу" филоориентальных традиций. "Филоориентализм" - это специфическое течение в романтизме, которое по форме и содержанию отражает особый этап ориенталистики. Он учитывает завоевания эпохи Просвещения и новейшие к тому времени филологические изыскания. Этот термин в теорию мирового литературоведения одним из первых в середине 1960-х годов ввел И.С. Брагинский. Данное
^ «1 » и »
понятие возникло из соединения корней двух слов: филология и ориентальность и отражает историко-культурные отношения России с Востоком, а также связи Западной Европы с Азией.
Опорные идеи филоориентализма, которых, бесспорно, придерживались декабристы, утверждали ложную (а с позиций сегодняшних дней - вообще небезопасную) националистическую теорию "благодетельного дикаря". Восток представлялся романтиками интересующей нас направленности как противопоставление "коварству и злодеяниям" завоевателей с "Большой Земли". Тем самым в творчестве декабристов возникал и развивался идеализированный и романтизированный образ "благородных индийцев", "благоразумных турок", "спокойных", "уравновешенных арабов", чересчур экспансивных или "экзальтированных абиссинцев", агрессивных и особо воинственных индейцев и т.п. Конечно, этот излишний максимализм был тормозом в процессе объективного отражения кавказкой тематики. Хотя, надо сказать, он вполне укладывался в прокрустово ложе типичного романтического мировосприятия писателей-декабристов.
С другой стороны, писатели-декабристы сумели подняться до уровня осознания того факта, что для поэтов-романтиков первой четверти XIX в. обращение к Кавказу и Востоку было обычной формой протеста. Достаточно вспомнить, что нагромождением непроверенных исторических данных о жизни мусульман были "Путевые записки по многим российским губерниям" Г. Геракова. Н. Бутырский, А. Писарев, П. Шаликов и другие современники А.С. Пушкина в преддекабристский период, в лучшем случае, видели в Кавказе условный романтический символ, одну большую, но расплывчатую поэтическую метафору, в которой заключено содержание самого необычного и экзотического.
Н. Пауль писал о Кавказе как крае, которого русским "следует опасаться" ("Кавказские картины). М. Соболев и П. Зубов в комментариях посчитали, что Кавказ и Восток в целом -это "средоточие опасного для русских мусульманского народа". А.А. Шишков в "Перечне писем из Грузии") в грубой форме предположил, что мусульмане - это "народ очень дикий, необузданный, только лишь имеющий веру, но никаких при этом высоких нравов" [5].
К чести писателей-декабристов такие суждения были признаны ими совершенно ошибочными и зловредными. Во-первых, как верно подчеркивал Г.А. Гуковский, "для писателей-декабристов синтез филоориентализма и новых ощущений был острой политической проблемой, связанной с судьбами новых вех социальной жизни народов, борьбой за национальное своеобразие литературы и культуры, в конце концов - за идеи национальной свободы. Декабристы-романтики прежде всего отстаивали права нации на самобытность, своеобразие языка, а также поверий, обычаев и фольклор" [6, с. 225]. Слова известного русского критика приводят к выводу о том, что раздвижение горизонта мировой политики в те времена для декабристов шло одновременно с расширением кругозора романтического национального понимания культуры.
Во-вторых, декабристы, хотя и не поднялись до уровня пушкинско-лермонтовского ориентализма, в своих произведениях не испытывали никакой ненависти или презрения к народам Кавказа или Востока. Перечитаем повести "Аммалат-Бек" А. Марлинского и "Аргивяне" В. Кюхельбекера, восточный трактат О. Сомова "О романтической поэзии", стихотворение В. Григорьева "Падение Вавилона", некоторые ориентальные сочинения А. Одоевского. В них
нет того агрессивного настроя, который мы отмечали страницами выше. Другой вопрос отчасти связан с истоками их мировосприятия. И здесь можно открыть небольшой диспут в отношении их взглядов, порою страдающих односторонностью. Например, М.З. Садыхов зафиксировал, что графу И.Ф. Паскевичу "чрезвычайно нравились те стихотворения русских поэтов-романтиков, в которых люди отступали на задний план, а в центре были лишь описания его воинской доблести" [7].
Романтический ориентализм до эпохи декабризма возник, прежде всего, как ответная реакция на колониальную политику определенной части европейских держав в отношении стран Ближнего Востока и именуемого в географии Нового Света: "Романтизм явился высшей точкой антипросветительского движения, прокатившегося по всем европейским странам. Реальность истории оказалась неподвластной разуму, иррациональной и полной тайн, непредвиденности, а современное, в свою очередь, мироустройство - прежде всего, враждебным человеческой природе и личной его свободы" [4, с. 334].
В этом определении есть, конечно, "рациональное зерно" всеохватности романтического движения в России. Однако, по нашему мнению, это лишь подступ к социально-политическим воззрениям прогрессивно мыслящих деятелей первой четверти XIX в. Для романтиков расстановка политических сил в России и на Кавказе была в определенной степени ясна, но общие закономерности исторического процесса оставались туманными. Как нам представляется, установить факт колонизации не составляет особого труда; вскрыть причину и указать на преодоление тирании гораздо сложнее.
Так, В. Григорьев в стихотворении "Падение Вавилона" смело поставил знак равенства между отношением к Вавилонскому завоевателю и падением державы, что фактически означало полное уничтожение тирании. Поэт написал это сочинение в типично декабристском духе, пытаясь показать, что тирания нарушает естественное право на свободу целого народа:
Столетний кедр, воспитанник Ливана, Воздвигнутый ветвистою главой, Возвеселяясь погибелью тирана -Он пал, гласит, он пал, властитель мой! Ликуй, Ливан! Под острием железа, Свободный днесь, уж не падет твой сын [5]
Ориентализм приведенного стихотворения - это не столько экзотика, сколько реальное обращение к истории падения Вавилона. А ведь это открыто символизировало падение тирании вообще. Такая постановка вопроса в принципе сближала романтический ориентализм декабристов с указанным направлением филоориентализма. Во-первых, было бы непростительной ошибкой считать, что развитие и дальнейшая поступь декабризма в аспекте романтического ориентализма целиком и полностью зависит от территориальных признаков. Здесь Ливан взят как частная горячая точка того времени. Очевидно, что он мог быть заменен другим регионом планеты.
Во-вторых, ясно, что неудовлетворенность результатами поворотных событий политического значения в России оказалась подходящей почвой для развития романтического ориентализма первой трети XIX столетия, когда господствовало декабристское настроение в целом. С указанного времени искомое понятие превратилось в культурологическую идею, теоретическое и художественное представление о Востоке, обоснование которой находит свое выражение в той или иной цивилизации. Поэтому связь декабристского романтического ориентализма XIX в. в русской литературе с общественно-просветительскими идеями очевидна для многих исследователей.
В-третьих, в приведенном стихотворении явно наличествуют попытки создания исторического и географического колорита. "Столетний кедр" - это обычная детализация образа, восходящая к библейскому выражению. (В Библии говорится о "Кедре ливанском", как о символе иудейского племени, отказавшемся своими песнями "ласкать злодеев слух").
В связи с последним замечанием небезынтересно отметить, что ориентализм поэзии декабристов широко предполагал также и внедрение в тексты различных жанров церковнославянизмы, библейские обороты, живо напоминающие кавказские отголоски поэзии В.А. Жу-
ковского или К.Н. Батюшкова. Это был своеобразный образец народной героики, т. е. поэзия восточного народа. Вот один из характерных примеров декабристской поэзии Ф.Н. Глинки:
В печали молча мы грустили Все по тебе, святой Сион: Надежды редко нам светили, И те надежды были - сон! Замолкли вещие органы, Затих веселый наш тимпан. Напрасно нам гласят тираны: Воспойте песнь сионских стран [9].
Г.А. Гуковский точно подметил, что "восточный стиль Федора Глинки, ритм и порыв в библейском прочтении созрел у него, прежде всего, как стихотворение декабристской направленности. Глинке были чужды мотивы неги, роскоши и экзотизма как выражение восточного слога. Поэтому-то в восточном стиле поэта-декабриста преобладают кровавые и воинственные мотивы. А восточная библейская поэзия, в свою очередь, наполнена символическими, гражданскими, яркими декабристскими образами" [6, с. 267]. Действительно, упор на экзотику в такого рода тематике, на наш взгляд, ориентировал русских читателей лишь на одностороннюю трансформацию восточного слога.
Надо особо отметить, что избежать поисков роскоши и душевного покоя было непросто, потому что Восток изначально в этом плане предоставлял поэтам и писателям такие права. Традиционно связываемые с Востоком прекрасные картины богатства и изящества, пышности дворов и приличествующей тому напыщенности слога манили возможностью уйти из мира реального в идеальный. Однако для русского романтизма в целом были специфичны некоторые мотивы, свойственные восточной культуре.
Но в целом обращения к восточным мотивам русского романтизма писателей-декабристов, в частности, открывало новое географическое пространство, иную природу и принципиально новаторские отношения между людьми, другие сентенции и образные представления. Этот процесс, по нашему мнению, объективно следует назвать обогащением национальной картины мироздания, внесение в него свежих представлений.
ЛИТЕРАТУРА
1. Джафаров Т.Г. Древняя Русь и тюрки в литературных памятниках XII-XVII веков / Науч. ред. М.К. Коджаев; ред. И.М. Джарчиева. Баку: Мутарджим, 2013. 344 с. С. 15-20.
2. Шейман Л.А. Лейтмотив "Восток Запад" в мире Пушкина, Гений русской словесности. Бишкек, 2000. 540 с.
3. Гаджиев А.Дж. Кавказ в русской литературе первой половины XIX века. Баку: Язычы, 1982. 160 с. С. 32.
4. Кожевников В.М., Николаев П.А. Романтизм // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1982. С. 334-337.
5. Шишков А.А. Перечень писем из Грузии // Сочинения и переводы капитана А.А. Шишкова: В 4 ч. Ч. 3. СПб.: Тип. Рос. Акад., 1835. 144, VIII с.
6. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.: Худож. лит-ра, 1965. 356 с.
7. Садыхов М.З. Очерки русско-азербайджанско-польских литературных связей Х1Х века. Баку: Азернешр, 1975, 184 с. С. 54.
8. Поэты 1920-1830-х годов. В 2 т. Т.1. Л.: Советский писатель, 1972. 360 с. С. 372.
9. Глинка Ф.Н. Плач пленных иудеев // Поэты-декабристы. Сборник стихотворений. М.: Худож. лит-ра, 1967. 350 с. С. 340.
29 августа 2016 г.
