CC BY
221
УДК 114: 115
А.В. Романов (Тула, ФГБОУ ВПО «ТГПУ им. Л.Н. Толстого»), Д.Б. Романова (Тула, ЧУ ДО «Центр иностранных языков») Тел.: (4872) 35-74-37, e-mail: [email protected]
КАТЕГОРИИ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ В ТВОРЧЕСТВЕ О.Э. МАНДЕЛЬШТАМА
В статье анализируются взгляды известного русского поэта О.Э. Мандельштама на природу пространства и времени. Устанавливается природа и соотношение этих понятий, а также прослеживается эволюция представлений о них в мировоззрении поэта.
Ключевые слова: О.Э. Мандельштам, пространство, время, Н.А. Бердяев, П.А. Флоренский, теория относительности, субстанция, релятивизм.
Начало XX века в России обозначено активным культурно-философским процессом: новые философские теории, литературно-эстетические течения и др. Во всём мире происходят серьёзные изменения в научной, социально-экономической, политической сферах. Эти стремительные и непредсказуемые изменения ведут не только к трансформации научной картины мира, но и к переосмыслению творческой реальности, созданию новых направлений искусства, формирующих особую творческую картину мира.
А.Г. Спиркин, говоря о философии искусства, выделяет следующие особенности художественной картины мира:
«Во-первых, мир этот не есть порождение чистого вымысла, не имеющего никакого отношения к действительному миру. У автора может быть исключительно могучая фантазия, но то, что изображено в художественном произведении, к какому бы направлению и жанру оно ни относилось, являет собой своеобразную реальность, созданную по аналогии с объективной реальностью.
Во-вторых, эта реальность, именуемая художественной картиной мира, есть лишь более или менее правдоподобное изображение жизни, но не сама жизнь. Художник интуитивно вкладывает в свое произведение помимо того, что входит в его замысел, и нечто, идущее из сферы бессознательного. В результате подлинное произведение искусства содержит неисчерпаемость истолкований, будто автору было присуще бесконечное количество замыслов. Этому способствует и значительная субъективность восприятия искусства. Ведь его содержание не передается полностью в рациональных терминах языка, как в науке. Для эмоций же их терминологическое обозначение лишь знак - под одним знаком скрывается огромное количество индивидуальных чувств и, соответственно, восприятий» [14, 215].
Если в своей обыденной или научной деятельности человек сам является частью мира, то в творческой деятельности он сам реализует «свое субъективное содержание в общезначимое и целостное объективное бытие» [14, 216]. И как составляющие части творческой картины мира выделим и рассмотрим категории пространства и времени.
Пространство и время являются важнейшими формами бытия наряду с движением и системностью. В «Новейшем философском словаре» даётся такое определение категорий пространства и времени: «философские категории, посредством которых обозначаются формы бытия вещей и явлений, которые отражают, с одной стороны, их со-бытие, сосуществование, с другой - процессы смены их друг другом, продолжительность их существования. Пространство и время являют собой несущую
конструкцию любой известной до сих пор объяснительной картины мира. Определение хотя бы в самом первом приближении масштабов в пространстве и ритмики смены во времени всех действительных и потенциально мыслимых природных и общественных систем как процедура представления фундаментальных параметров бытия является необходимым условием не только процесса постижения мира человеком, но и осознания последним самого себя. Принципиально различными в трактовке пространства и времени в истории философии выступали подходы, постулирующие их как: а) такие формы бытия, которые полностью автономны от тех явлений и вещных систем, которые в них «помещены» и в них существуют и являются; б) такие порядки, такие внутренние «меры» природно-социальных систем, которые задаются их взаимодействием и обусловлены их природой и характером. В модели мироустройства Ньютона пространства и времени трактовались как однородные, универсальные и абсолютные формы бытия. Идеи «пустого» пространства и абсолютного, автономного от человека времени были переосмыслены как философской традицией Декарта, постулировавшего их «заполненность» и обусловленность осуществляющимися взаимозависимостями и взаимодействием вещей и явлений, так и физикой ХХ в., сформировавшей представление о едином «пространстве-времени», задающем многомерные метрики бытия и тем самым интерпретирующем время всего лишь как одну из координат многомерного пространственно-временного континуума. В истории философии было принято различать «объективное» время, могущее фиксироваться соразмерно процессам в микромире либо ритмам движения небесных тел (и которому в таком смысле отказывает в праве на существование современная физика), и время «субъективное», связанное с его осознанием людьми и распадающееся в зависимости от формы своей артикуляции на перцептуальное и концептуальное. В рамках концептуальных моделей возможно многомерное пространство, не апплицируемое на трехмерный мир, и нелинейные модели течения времени. В философии XX в. доминирует понимание времени как условия возможности, как предпосылки субъективности и объективности в любом их модусе, а следовательно, постулирование того, что время отсутствует и в субъекте, и в объекте, и «вовне» и «внутри» (М. Хайдеггер)» [13, 745].
Касательно гносеологического статуса исследуемых нами категорий существовали самые противоположные мнения. Однако, резюмируя их, А.В. Панин отмечает следующее: «Одни философы считали пространство и время объективными характеристиками бытия, другие - чисто субъективными понятиями, характеризующими наш способ восприятия мира. Были и философы, которые, признавая объективность пространства, приписывали чисто субъективный статус категории времени, и наоборот» [2, 325]. На сегодняшний день большинство мыслителей придерживаются мнения, что пространство и время являются объективными характеристиками бытия.
На основе отношения пространства и времени к материи выделяют две концепции: субстанциальную и реляционную. В субстанциальной концепции пространство, время и материя представляются как самостоятельные субстанции, существующие независимо друг от друга. Приверженцы реляционной концепции рассматривают пространство и время как «системы отношений, образуемых взаимодействующими материальными объектами. Вне этой системы взаимодействий пространство и время считались несуществующими» [2, 326]. Созданная в начале XX века теория относительности вынудила учёных отказаться от субстанциального подхода.
Как свойства пространства и времени А.В. Панин выделяет следующие: «К свойствам пространства относятся протяженность, однородность и изотропность,
трехмерность. Время обычно характеризуется такими свойствами, как длительность, одномерность, необратимость, однородность. <...> Специфично проявление времени и пространства в микромире, живой природе, в социальной действительности, в связи с чем специально анализируется биологическое время, психологическое время, социальное пространство-время и другие виды времени и пространства» [2, 330].
Рассмотрим представления о категориях пространства и времени, бытовавшие в России и Европе конца XIX - начала XX вв.
В начале XX века было сделано открытие, коренным образом изменившее научную картину мира человечества: теория относительности, созданная Альбертом Эйнштейном, включает в себя специальную теорию относительности (СТО) и общую теорию относительности (ОТО). Разрабатывая основные положения СТО, учёный пересмотрел пространственно-временную концепцию И. Ньютона. Специальная теория относительности продемонстрировала, что многие из пространственно-временных свойств, считавшихся до этого неизменными, являются релятивными. Так, в СТО утратили свой абсолютный характер такие пространственно-временные характеристики, как длина, временной интервал, понятие одновременности. Все эти характеристики оказываются зависящими от взаимного движения материальных объектов.
Если СТО была связана в первую очередь с инерциальными системами отсчёта, то в общей теории относительности действие принципа относительности распространялось и на неинерциальные системы отсчёта. Таким образом, была установлена тесная взаимосвязь метрических свойств пространства и времени от гравитационных взаимодействий между материальными объектами.
Несмотря на то, что открытия были сделаны в первую очередь в области физики, они имели и огромное философское значение. П.В. Алексеев и А.В. Панин выделяют следующие философские смыслы теории относительности:
«1. Теория относительности исключала из науки понятия абсолютного пространства и абсолютного времени, обнаружив тем самым несостоятельность субстанциальной трактовки пространства и времени как самостоятельных, независимых от материи форм бытия.
2. Она показала зависимость пространственно-временных свойств от характера движения и взаимодействия материальных систем, подтвердила правильность трактовки пространства и времени как основных форм существования материи, в качестве содержания которых выступает движущаяся материя. Сам Эйнштейн, отвечая на заданный ему вопрос о сути теории относительности, сказал: «Суть такова: раньше считали, что если каким-нибудь чудом все материальные вещи исчезли бы вдруг, то пространство и время остались бы. Согласно же теории относительности вместе с вещами исчезли бы пространство и время».
3. Теория относительности нанесла удар субъективистским, априористским трактовкам сущности пространства и времени, которые противоречили ее выводам» [2, 336].
Таким образом, открытая Эйнштейном теория относительности имела резонанс в различных областях знания, а споры, возникшие ещё в момент её создания, не утихают до сих пор.
Во время создания теории относительности Эйнштейном европейские философы активно работают в области онтологии. Так, Анри Бергсон одним из первых осознал социокультурную обусловленность восприятия и осознания времени. Центральным понятием его концепции является понятие длительности. Он выделяет чистую и реальную длительность. Чистую длительность Бергсон определяет как «форму, которую принимает последовательность наших состояний сознания, когда
наше «я» просто живет, когда оно не устанавливает различия между наличными состояниями и теми, что им предшествовали; для этого оно не должно всецело погружаться в испытываемое ощущение или идею, ибо тогда оно перестало бы длиться» [3, 93]. Понятие реальной длительности интересует нас с точки зрения его соотнесённости с пространством. Сам философ отмечает следующее: «Существует реальная длительность, разнородные элементы которой взаимопроникают, но каждый момент которой можно сблизить с одновременным с ним состоянием внешнего мира и тем самым отделить от других моментов. Из сравнения этих двух реальностей возникает символическое представление о длительности, извлеченное из пространства. Длительность таким образом принимает иллюзорную форму однородной среды, а связующей нитью между этими двумя элементами, пространством и длительностью, является одновременность, которую можно определить как пересечение времени с пространством» [3, 97]. А. Бергсон отрицает неразрывную связь времени и пространства. Он выводит их определение из реальной длительности: «Реальная длительность есть то, что всегда называли время, но время, воспринимаемое как неделимое. Что время предполагает последовательность, я этого не оспариваю. Но чтобы последовательность представлялась нашему сознанию, прежде всего как различение между рядоположенными (juxtaposes) «прежде» и «потом», с этим я не могу согласиться... в пространстве и только в пространстве существует отчетливое различие частей, внешних друг другу» [3, 32].
В то же время в России философы также занимаются разработкой категорий пространства и времени. Говоря о русской философской мысли конца XIX - начала XX века, необходимо начать с освещения В.С. Соловьёвым категорий пространства и времени. В своём Философском словаре мыслитель выделяет такие существенные характеристики пространства, как:
«1) Действительное единство или взаимность пространственных отношений -познавательных и двигательных (геометрических и механических) между всеми, - как человеческими, так и животными, - субъектами, ибо такое единство не вытекает из формальной общности пространства как априорного способа воззрения, так как эта общность или одинаковость пространственной формы сохраняется, например, и в сновидениях, при чем, однако, каждый грезящий субъект остается, пока грезит, при своем особом воображаемом пространстве вне всякой связи с другими; то различие между «грезящим идеализмом» и истинным «трансцендентальным», на котором так решительно и, разумеется, искренне настаивает Кант, не имело бы никакого принципиального основания, если субъектом пространства (и прочих априорных форм и условий познания) признать субъект эмпирический, то есть данную множественность познающих органических особей.
2) Несомненно, что само возникновение эмпирических субъектов дано в мире явлений под формой пространства (времени и так далее) и, следовательно, всякий эмпирический субъект предполагает уже эти априорные формы и условия являемого бытия, и никакой эмпирический субъект не может быть их первоначальным носителем.
3) Если, с одной стороны, в определении пространства как априорной формы воззрения, присущей нашему субъекту, не заключается оснований для данного в опыте действительного общения всех субъектов в одном пространстве, то вместе с тем не дано никакого объяснения и для роковых границ, полагаемых этому общению тем же единым пространством - в факте тяготеющей над всеми эмпирическими субъектами необходимости практических усилий для преодоления реальных расстояний, что ни в какой логической связи с пространством как чистой формой воззрения, не находится и, однако же, составляет неустранимый признак действительного пространства, отличающий его от пространства грез. Но если таким образом пространство, будучи
априорной формой воззрения субъекта, вместе с тем несомненно предполагается самим существованием эмпирических субъектов и при том имеет над ними принудительную силу, определяющую условия их чувственного общения и разобщения, то ясно, что субъект, которым первоначально полагается эта форма воззрения, не совпадает с множественностью эмпирических субъектов, а есть единый и относительно их объективно-необходимый, самостоятельный трансцендентальный субъект» [15, 423].
Из указанных выше особенностей можно сделать вывод, что В.С. Соловьев рассматривает категорию пространства исключительно в метафизическом ключе, не акцентируя внимания на эмпирических фактах.
Чуть позже о. Павел Флоренский напишет работу «Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях» (1925 г.), где рассматривает интересующие нас категории как символические формы мысли, художественного творчества, культуры. О значении пространственности философ говорит следующее: «Проблема пространства залегает в средоточии миропонимания во всех возникавших системах мысли и предопределяет сложение всей системы. С известными ограничениями и разъяснениями можно было бы даже признать пространство за собственный и первичный предмет философии, в отношении к которому все прочие философские темы приходится оценивать как производные. И чем плотнее сработана та или другая система мысли, тем определеннее становится в качестве ее ядра своеобразное истолкование пространства. Повторяем: миропонимание — пространствопонимание» [16,272]. В основе художественного произведения, по замыслу П. Флоренского, лежит именно категория пространства: «Основной в отвлеченном выражении миропонимания вопрос о пространстве не может быть второстепенным в образном выражении миропонимания того же самого. И действительно, в художественном произведении ни сюжет, ни манера, ни технические средства и ни фактура характеризуют его наиболее существенные, а именно строение его пространства. <...> В художестве пространство произведения есть самое ядро, то, что дается творчески; это - самая форма произведения» [16, 273].
Для о. Павла Флоренского пространственность в искусстве не отделима от пространственности в реальной жизни, так как творчество - это подражание реальной жизни, отражение переживаемого автором опыта. В работе «У Водоразделов мысли» мыслитель пишет по этому поводу: «Предпосылка деятельности, все равно, будет ли это искусство изобразительное или словесное, есть реальность. Мы должны ощущать подлинное существование того, с чем соприкасаемся, чтобы стала возможной культурная деятельность, вплотную признаваемая как потребная и ценная; без этой предпосылки реализма наша деятельность представляется либо внешне-полезной в достижении некоторых ближайших корыстей, либо внешне-развлекательной, забавой, искусственным наполнением времени» [17].
Идеи русского философа, касающиеся онтологии искусства, были живо восприняты как другими философами, так и деятелями русского авангардизма.
В отличие от о. Павла Флоренского, обращавшего своё внимание в основном на категорию пространства, Н.А. Бердяев считал основным вопросом философии проблему времени. В своих работах философ осмысливает соотношение времени личности и времени истории. История возникает только в том случае, когда человек оказывается в состоянии противостоять мировому историческому процессу. Человеческая личность как бы продолжается во времени истории. В статье «Проблема времени у Н.А. Бердяева» современный исследователь экзистенциальной философии А.Г. Зарубин отмечает, что в концепции Бердяева «.бытие истории раздваивается. Историческое свершение, с одной стороны, выводит человека в пространство вечности, с другой - человеческое существование принимает качество историчности через
раскрытие символики человеческих судеб. Другими словами, историческое свершение представляет человека лику вечности и вместе с тем разрушает временность конкретного человеческого бытия. Человек может силой своего духа превзойти историю, овладеть историческим временем» [8].
С категорией времени в философской системе Н.А. Бердяева связаны понятия истории и метаистории. Собственно историческое время философ вписывает в рамки времени космического, а метаистория, по его замыслу, не может существовать вне экзистенциального времени и лишь иногда пересекается с историческим.
Обращается философ и к проблеме вечности. А.Г. Зарубин определяет это так: «... возможно как бы вторжение вечности во время. Так, для христианского сознания вечное является во времени, оно может быть во времени воплощено. Вечность как божественная действительность может разрывать цепь времени, входить в неё и становиться здесь довлеющей силой» [8].
Говоря о соотношении прошлого, настоящего и будущего, Н.А. Бердяев отрицает концепцию динамической временности. Он приходит к этому выводу на основании того, что в условиях «разбитости» нашего времени каждое из времён восстаёт друг против друга и уничтожается. Поэтому, считает философ, история должна признать действительность, которую мы считаем прошлой, так как она уже вошла в некую вечную действительность. Исходя из этого, мыслитель приходит к выводу, что каждый уже приобщён к истории, так как принадлежит мировой действительности.
Именно на этих представлениях базируется отношение Н.А. Бердяева к христианству как к величайшей религии, так оно противопоставляет исчезновению, которое несёт время, духовность и память, которые являются основой истории. В связи с этим в «Смысле истории» философ напишет: «В истории через больное и дурное время, пожирающее и истребляющее, превращающее жизнь нашу в кладбище, где на костях умерших отцов воздвигается новая жизнь сынов, забывших отцов, действует истинное время, неразорванное время, время, поддерживающее связь, в котором нет разрыва между прошлым, настоящим и будущим» [5, 85].
Определившись с понятиями пространства и времени и кратко рассмотрев те представления, которые были популярны на рубеже XIX - XX вв. и, очевидно, оказали влияние на творчество Осипа Мандельштама, перейдём непосредственно к анализу творчества поэта в его связи с общими философскими настроениями эпохи.
Пространственно-временная организация текста принципиально важна для О. Мандельштама. Как отмечает Л.Г. Кихней, «думается, что именно онтология Мандельштама, явившаяся ответом на вызов эпохи, определила «генетическую» программу поэтики, реализовавшуюся в его художественной практике» [9, 57].
Можно сказать, что в творчестве Осипа Мандельштама мы имеем дело с явлением интертекстуальности. Ю.М. Лотман писал о нём следующее: «Художественная конструкция строится как протяжённая в пространстве - она требует постоянного возврата к уже выполнившему, казалось бы, информационную роль тексту, сопоставления его с дальнейшим текстом. В процессе такого сопоставления и старый текст раскрывается по-новому, выявляя скрытое прежде семантическое содержание. Универсальным структурным принципом поэтического произведения является принцип возвращения» [10, 347].
«Ребенок кричит оттого, что он дышит и живет, затем крик обрывается -начинается лепет, но внутренний крик не стихает и взрослый человек внутренне кричит немым криком, тем же древним криком новорожденного. Общественные приличия заглушают этот крик - он сплошное зияние. Стихотворство юношей и взрослых людей нередко этот самый крик - атавистический, продолжающийся крик младенца,» [11, 412]
- эти слова О. Мандельштама о современниках характеризуют и его раннюю лирику. Первый период творчества поэта включает в себя сборник «Камень» и ознаменован размышлениями автора о загадках бытия. Для раннего Мандельштама характерно ощущение хаотичности бытия; символом мира, вселенной становятся омут, туман, характерные эпитеты - «вязкий», «топкий», «холодный» и т.д. Из омута злого и вязкого Я вырос, тростинкой шурша, И страстно, и томно, и ласково Запретною жизнью дыша. И никну, никем не замеченный, В холодный и топкий приют.
Однако этот хаос «родимый» и рождающий. Отсюда, по мысли Л.Г. Кихней, «всякое возвращение, по Мандельштаму, - это возвращение в родное лоно»[9, 55].
Рационализируя художественный текст, как это делал и о. Павел Флоренский, О. Мандельштам представляет его пространство в виде объёмного изображения. С.С. Аверинцев отмечает: «Поэзия, по Мандельштаму, - пространство даже не трехмерное, а четырехмерное. Можно понять, что поэт только и занимается восставлением «перпендикуляров», что он весь - поперек и наперекор самому же себе («себя губя, себе противореча...») и что это - не только от странностей психологии, от извилин биографии, но прежде всего потому, что иначе ему не освоить полноты измерений своего мира. По крайней мере, таков поэт мандельштамовского склада» [1, 165].
О. Мандельштам известен как поэт, свободно путешествующий во времени: в его лирике Античность переплетается с современностью, древние цивилизации переживают события будущего и наоборот. Как пишет Александр Генис, «вместо традиционной синтаксической сцепки Мандельштам вслед за Бергсоном предлагает композицию, освобожденную от времени: «...связанные между собой явления образуют как бы веер, створки которого можно развернуть во времени, но в то же время он поддается умопостигаемому свертыванию». Причину Мандельштам заменяет связью. Это делает поэзию принципиально анахроничной. В поэтической вселенной - все современники, тут нет прогресса, нет эволюции, нет прошлого и будущего, есть только настоящее, в котором сосуществуют освобожденные от времени художественные произведения всех времен и народов» [6, 37].
По мнению Мандельштама, искусство - некая высшая реальность. Художественное пространство обладает памятью, в которой хранятся воспоминания о всех временах. Это проявляется в том, что произведения прошлого неизменно отражаются в искусстве настоящего.
О. Мандельштам пытается преодолеть первородный хаос введением в текст предметов обыденной жизни. Таким образом, пространство становится зримым и ощутимым. По замечанию Л.Г. Кихней, «стихотворное пространство организовано таким образом, что повседневные бытовые вещи оказываются эстетически приравнены к высоким понятиям. Быт становится бытием, а бытие - бытом» [9;60].
В этой ситуации реальное пространство смешивается с ирреальным, материальное - с духовным:
Только детские книги читать, Только детские думы лелеять. Все большое далеко развеять, Из глубокой печали восстать. Или:
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза, Цветочная проснулась ваза И выплеснула свой хрусталь.
Одновременно с этим «искусство вписывается Мандельштамом в игровое пространство, свободное от практических нужд»[9, 64].
С этим тезисом, казалось бы, плохо уживается известная архитектурность О. Мандельштама. Но сам поэт объясняет её следующим образом: «Строить - значит бороться с пустотой, гипнотизировать пространство. Хорошая стрела готической колокольни - злая, потому что весь ее смысл - уколоть небо, попрекнуть его тем, что оно пусто» [11, 436].
Отношения поэта со временем ещё более сложны, так как годы его жизни пришлись на крайне тяжёлую эпоху: «В жизни слова наступила героическая эра. Слово - плоть и хлеб. Оно разделяет участь хлеба и плоти: страдание. Люди голодны. Еще голоднее государство. Но есть нечто более голодное: время. Время хочет пожрать государство» [11, 395]:
Прославим роковое бремя. Которое в слезах народный вождь берет. Прославим власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнет.
В ком сердце есть — тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет.
Мы не можем утверждать, что О. Мандельштам был знаком с текстом «Смысла истории» Н.А. Бердяева, однако можем предположить, что идеи философа были ему известны. Поэт и мыслитель совпадают в отношении к концепции вечной действительности:
Не говорите мне о вечности -Я не могу ее вместить. Но, как же вечность, не простить Моей любви, моей беспечности? <...>
И, тихим отголоскам шума я Издалека бываю рад, -Ее пенящихся громад, -О милом и ничтожном думая.
Второй этап творчества связан с выходом сборников «ТпБйа» и «1920 - 1925». Исторические события не становятся тематической доминантой стихотворений, меняется картина мира поэта. По замечанию С.С. Аверинцева, «мысль Мандельштама, привыкшую работать с большими временными глыбами и словно пораженную высоким недугом дальнозоркости, события поначалу направили к веку минувшему» [1, 173].
Первородный хаос теряет свою ценность и целостность. Л.Г. Кихней отмечает, что в этом сборнике «перед нами феноменологическое пространство, в котором слиты реальные предметы и их восприятие, причем свойства и качества предметов зависят от восприятия, поэтому бессонница и тишина влияют на свойство тяжести и само количество окружающих вещей»[9, 65].
Соломка звонкая, соломинка сухая, Всю смерть ты выпила и сделалась нежней, Сломалась милая соломка неживая, Не Саломея, нет, соломинка скорей.
Агрегатное состояние предметов меняется, архитектурность и чёткость форм больше не устраивает поэта. Поэзия этого периода проникнута ощущением спутанности и потерянности:
Все перепуталось, и некому сказать, Что, постепенно холодея, Все перепуталось, и сладко повторять: Россия, Лета, Лорелея. И:
Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
Скрипучий поворот руля.
Земля плывет. Мужайтесь, мужи,
Как плугом, океан деля.
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля.
Ощущение приближающейся смерти, конечности бытия в это время не покидает О. Мандельштама:
Отверженное слово «мир» В начале оскорбленной эры. Или:
В Петрополе прозрачном мы умрем, Где властвует над нами Прозерпина. Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем, И каждый час нам смертная година. Или:
Эта ночь непоправима, А у вас еще светло. У ворот Ерусалима Солнце черное взошло.
Эти настроения описаны в то же время Н.А. Бердяевым в работе «Русская идея»: «Русская идея - эсхатологическая, обращенная к концу. Отсюда русский максимализм. Но в русском сознании эсхатологическая идея принимает форму стремления ко всеобщему спасению» [4, 189].
Пространство здесь сужается до масштабов Петербурга, но одновременно с этим расширяются временные границы произведений. В стихотворении «На страшной высоте блуждающий огонь!» фантастическое пространство перекрещивается с реальным. Глаголы настоящего времени, употребляемые в тексте, указывают на то, что события происходят сейчас, но:
О, если ты звезда - Петрополь, город твой, Твой брат, Петрополь, умирает.
Петрополь - явная отсылка к Античности. Всё вновь перепуталось и неясно, присутствуем ли мы при гибели античного Петрополя в прошлом или же он гибнет сейчас, в нонклассическом периоде.
Л.Г. Кихней, говоря об этом периоде, делает следующие выводы: «В «ТпБйа» Мандельштам развивает концепцию времени, сформированную в «Камне». Во-первых, время обретает качества пространства (ср.: «Время вспахано плугом»); во-вторых, оно в этой книге качественно различно, дискретно: с одной стороны, это время завершающейся исторической формации (время, корабль которого «идет ко дну»); с другой стороны, это эоническое время мифа, включающее в себя все времена» [9, 66].
Заключительный этап творчества О. Мандельштама напрямую связан с понятием времени. Актуальным вопросом в сборниках «Новые стихи», «Московские
стихи» и «Воронежские тетради» становится проблема современников и современности.
С.С. Аверинцев говорит о том, что «двойное равновесие, которым отмечено лучшее, что писал Мандельштам в начале 20-х годов, - равновесие тревог и надежд в осмыслении времени, обеспеченное сознанием независимости собственной мысли, да и культуры в целом, и равновесие темнот и ясности в облике стиха, обеспеченное тем, что сам поэт называл чувством внутренней правоты, - уже к середине десятилетия оказывается буквально взорванным» [1, 191].
Если сравнивать художественное бытие Мандельштама 30-х годов XX века и Мандельштама раннего, то станет видно, что мир затвердел, стал шершавым, колючим, ломким. Отвердевая, к пространству приобщаются не только предметы материального мира, но духовные объекты: язык, речь, чувства и т.д.: Лазурь да глина, глина да лазурь, Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь, Как близорукий шах над перстнем бирюзовым, Над книгой звонких глин, над книжною землей, Над гнойной книгою, над глиной дорогой, Которой мучимся, как музыкой и словом.
Но сколько бы поэт не скрывался в далёких географических и хронологических просторах, ему всё же приходится признать, что уйти от современности не в его силах. Этому посвящено стихотворение «Нет, не спрятаться мне от великой муры...»: Нет, не спрятаться мне от великой муры За извозчичью спину-Москву -Я трамвайная вишенка страшной поры И не знаю - зачем я живу.
В это время художественное пространство всё больше географическое. В это же время появляется ощущение пространственной замкнутости, закрепощённости лирического героя:
И всю ночь напролет жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных. Или:
Голубятни, черноты, скворешни,
Самых синих теней образцы,
Лед весенний, лед высший, лед вешний, -
Облака - обаянья борцы -
Тише: тучу ведут под уздцы!
И:
Я около Кольцова, Как сокол закольцован, И нет ко мне гонца, И дом мой без крыльца.
Однако философия истории не даёт покоя поэту: «Время есть содержание истории, понимаемой как единый синхронический акт». Именно благодаря этому внутреннему ощущению О. Мандельштаму удаётся, не выходя из реальных географических рамок, создавать широчайший историко-культурный контекст: Я в сердце века - путь неясен, И время отдаляет цель -И посоха усталый ясень, И меди нищенскую цвель.
Наряду с пространством время является одной из базовых категорий поэзии и прозы Осипа Мандельштама. Так, в «Шуме времени» он пишет: «...Мне хочется говорить не о себе, а следить за веком, за шумом и прорастанием времени. Память моя враждебна всему личному. Если бы от меня зависело, я бы только морщился, припоминая прошлое. Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюбленных в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. Повторяю - память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого» [11, 464]. Не понимая настоящего, но страстно силясь к нему приобщиться, О. Мандельштам обращается к себе прошлому и ко всем, кто, как и он, потерян во времени: ПОРА ВАМ ЗНАТЬ: Я ТОЖЕ СОВРЕМЕННИК -Я ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ МОСКВОШВЕЯ, СМОТРИТЕ, КАК НА МНЕ ТОПОРЩИТСЯ ПИДЖАК. КАК Я СТУПА ТЬ И ГОВОРИТЬ УМЕЮ. ПОПРОБУЙТЕ МЕНЯ ОТ ВЕКА ОТОРВАТЬ, -РУЧАЮСЬ ВАМ, СЕБЕ СВЕРНЕТЕ ШЕЮ!
Здесь нет уверенности «Нет! Никогда ничей я не был современник...». Пространственно-временная организация текста строится не только на основе предметного мира, но и через личные качества человека, поведенческие особенности. Человек больше не путешествует во времени, а прикреплён к своей эпохе в силу индивидуальных особенностей.
Таким образом, от эфемерности и расплывчатости пространства и времени через смешение этих категорий Осип Мандельштам приходит к синхронизации и конкретизации пространства и времени. Однако на всём протяжении творчества поэта его онтологическая модель остаётся вариативной и постоянно меняется.
Литература
1. Аверинцев С.С. Поэты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. 364 с.
2. Алексеев П.В. Философия: учеб. пособие. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 2003. 608 с.
3. Бергсон А. Опыт о непосредственных данных сознания // Собр. соч. Т. 1. М.: Московский клуб, 1992. С. 50-156.
4. Бердяев Н А. Русская идея М.: АСТ, 2007. 288 с.
5. Бердяев Н.А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. 176 с.
6. Генис А. Метаболизм поэзии: Мандельштам и органическая эстетика // Новое литературное обозрение. 1999. № 40. С. 35-40.
7. Губин В.Д. Философия: учеб. пособие. 2-е изд., перераб. и доп. М.: ТОН-Остожье, 2001. 704 с.
8. Зарубин А.Г. Проблема времени у Н.А. Бердяева [Электронный ресурс] // Институт исследований проблем времени: сайт. URL: http://www.chronos.msu.ru/biographies/zarubin berdyaev.htm (дата обращения 01.10.2013).
9. Кихней Л.Г. Осип Мандельштам: Бытие слова. М.: Диалог-МГУ, 2000. 146 с.
10. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство-СПб, 1996. 848 с.
11. Мандельштам О.Э. «Сохрани мою речь.»: Лирика разных лет. Избранная проза / сост. Б.С. Мягков. М.: Школа-Пресс, 1994. 576 с.
12. Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2 т. Т. 1. Стихотворения; Переводы / сост. О. Дорофеева. Тула: Филин, 1994. 383 с.
13. Новейший философский словарь. 3-е изд., исправл. Мн.: Книжный Дом, 2003. 1280 с.
14. Спиркин А.Г. Философия: учеб. пособие. М.: Гардарики, 2000. 368 с
15. Философский словарь Владимира Соловьева / сост. Г. Беляев. Ростов на/Д.: Феникс, 1997. 464 с.
16. Флоренский П. Малое собрание сочинений. Вып. 1. М.: Купина, 1993. 319 с.
17. Флоренский П. У водоразделов мысли [Электронный ресурс] // Библиотека русской религиозно-философской и художественной литературы «Вехи» : [сайт]. URL: http://www.vehi.net/florensky/vodorazd/ (дата обращения 01.10.2013).
A. V. Romanov,
D.B. Romanova
CATEGORIES OF SPACE AND TIME IN THE WORKS
OF O.E. MANDELSTAM
This article analyzes the views of the famous Russian poet Osip Mandelstam on the nature of space and time. Established the nature and value of these concepts, as well as traces the evolution of ideas about them in the outlook of the poet.
Keywords: O.E. Mandelstam, space, time, P.A. Florensky, N.A. Berdyaev, theory of relativity, the substance, relativism.
