CC BY
286
УДК 1/14
А.О. Коптелов
КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ТЕОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ:
КРИТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
Основным предметом анализа в данной работе выступает проблема психики человека, рассматриваемая через призму материальной, целеполагающей предметной деятельности как одной из парадигм в философии и психологии, ставшей традиционной в ряде фундаментальных концепций о происхождении и эволюции человека. Автором отмечается дискуссионность в современной научной литературе структурных элементов деятельности и характера их соотнесённости, ключевых аспектов в формировании логических операций и действий.
Ключевые слова: действие, предметная деятельность, целеполагание, мотивация, ориентация, психическая деятельность, труд, практика.
Сегодня, с полным на то основанием, уже можно утверждать, что начало психики не может быть определено смыслом какой-либо отдельной категории, извлеченной из арсенала общей психологии так же, как и из арсенала категорий той или иной философской школы. Что мы можем сказать о труде как целенаправленном процессе, трудовой активности, практике, как, впрочем, и о других формах предметной деятельности? Если труд есть целесообразная и произвольная деятельность, то не правильнее ли сказать, как считает Ф.Т.Михайлов, что именно способность наших животных предков к целеполаганию породила человеческий труд? Иными словами, «...если предметная деятельность, каждый акт которой субъективно мотивирован аффективно-смысловой доминантой образа цели, то нам предстоит ответить на вопрос о доисторической возможности появления в жизнедеятельности наших животных предков произвольного целеполагания, а, следовательно, и самого образа цели во всей его аффективно-смысловой реальности, т.е. именно как психического новообразования. И предположить это, оставив за скобками именно внешние детерминанты (т.е. неспособные пока определить искомую сущность. - А.К.), все гипотетические природные условия, заставившие наших животных предков взяться за природные предметы, используя их в качестве прообраза орудий труда, обрабатываемых уже с расчетом на будущее их применение» [ 1, с.14]. Действительно, вся суть именно в этом расчете, как писал Г.П. Щедровицкий.
Мы солидарны с мнением ведущих разработчиков теории деятельности, что в нашей научной литературе довольно часто используются эмпирические приёмы. Как пишет тот же Михайлов: «.этот способ доказательства проще, чем бритва Оккама: росток нового всегда проклевывается в старом, а его количественный рост приводит к тому, что господствовать начинает новое, все старое отодвигается на периферию. По логике causa sui мотивация целесообразного и произвольного поведения человека возможна тогда и постольку, когда и поскольку она не имеет иного основания, кроме самой себя» [1, с.15]. Мы оставим на будущее эти, безусловно, важные высказывания Михайлова, который четко дал понять, насколько искомая «произвольность» искусственна и надприродна. Естественно, что при этом не следует исключать процессов биологического видообразования, включая сюда генетические механизмы наследования. Сегодня уже стало общим достоянием признание того, что широкий диапазон адаптивных усложнений в приспособлении животных организмов не способен наследуемые видоспецифические особенности непроизвольного поведения сделать произвольными, так как мотивация произвольного поведения нацело отрицает возможность своего наследования [1].
Но можно ли в таком случае делать заявления, что именно такая постановка вопроса о предметности человеческой психики исключает возможность возврата к картезианскому
противопоставлению души телу, учитывая, что «вышеозначенная картезианская схема является камнем преткновения в большинстве психологических концепций, полемизирующих с так называемым деятельностным подходом в психологии»? Безусловно, мы учитываем, что без определенной субъект-объектной демаркации сложно консолидировать онтогенетическую и филогенетическую составляющие генезиса человека разумного. Таким же образом субъект-объектные отношения рассматриваются в контексте их процессуальности, где деятельностный подход хорошо объясняет в объеме уже существующих культурноисторических интенций причинно-следственную взаимосвязь социального и биологического в онтогенезе психики человека [1]. Вне данного контекста проблема остаётся достаточно абстрактной, так как некоторые исследователи полагают, что реальное отношение к природе определяется средствами и способами, находящимися в самой природе. И здесь мы видим известное противоречие уже в самом логическом субъекте.
У Спинозы единым основанием существования всех бесконечных своих атрибутов и модусов была единая субстанция - себя творящая Природа. Среди её атрибутов - протяженность и мышление. Но, в его понимании, единая субстанция не пассивно несёт их в себе, как несла бы их природа сотворенная (natura naturata), а порождает собою как природа творящая (natura naturans). Поэтому она же для него - Бог. По сути, как мы считаем, Л.С. Выготский и С.Л. Рубинштейн совершенно иначе поставили проблему Декарта и Спинозы - проблему порождающего отношения. Соответственно отпадает надобность расставлять акценты на логико-методологические следствия, вытекающие при эмпиристском типе мышления из известной аксиомы Р.Декарта. А именно: дуализме, или, что то же самое, психофизическом параллелизме. «Её ценность в заключается в констатации принципиальной невозможности определить психическое через пространственно-временное отнесение к телесной субстанции» [1, с.16]. Это отношение в любой из существующих теоретических модификаций не может быть порождающим психику человека. А это означает то, что истинная её ценность - заключение, согласно которому бесплодны любые попытки редукции психики и всех её феноменов к взаимодействию души с телесными процессами как вне телесности организма, так и в нем самом. Но сегодня особенно важно и другое следствие: основание психического следует искать не в тех отношениях, которыми определяется телесность бытия, а в каком-то ином и именно её порождающем отношении [1, с.20]. Именно в таком смысловом ключе эту идею развил Спиноза в своей «Этике» и назвал это отношение мышлением - атрибутом единой субстанции, атрибутом Природы.
С другой стороны, мы абсолютно солидарны с Ф.Т. Михайловым, что нет ни одной психологической концептуальной модели, которая самой логикой полагания предмета психологии подошла бы столь же близко к спинозовской логике causa sui, как теория предметной деятельности человека. Именно в ней проявляется философская идея реализующегося тождества начал понятий «субъективное» и «объективное». В большинстве же других, как это показал Л.С. Выготский, сохраняется картезианское противопоставление души и тела, якобы преодолеваемое метафизическими рассуждениями о нейтральных посредниках между ними [2]. Вот почему правота Ф.Т. Михайлова закономерна в том, что новое отношение наших животных предков - порождающее свою рефлексивность, т.е. отношение к субъ-ектности друг друга, само по себе не было способно изменить природные факторы их жизни [1, c.21], например, создавать орудия труда. Чтобы появился этот «физиологически запускаемый» интрасубъективный мотив непрерывного воспроизведения интерсубъективности общего бытия в виде переживаний пространственной реальности, необходимо основание. Но где оно? Да, следует согласиться с мнением, что продвижения в разработке психологической теории деятельности даются всё с большим трудом. «В какой-то точке должен фиксироваться предел экстенсивного развития объяснительного принципа, после которого его дальнейшее конструктивное использование возможно лишь за счёт его интенсивного развертывания», - резюмировал Э.Г. Юдин [3, с.266].
Ещё в начале 80-х годов прошлого столетия А.Г. Асмолов отмечал, что «.между основными принципами общепсихологической теории деятельности и богатым эмпирическим материалом, полученным при опоре на эту теорию, образовался ощутимый разрыв. Вследствие этого теория деятельности, порожденная запросами практики, начинает восприниматься как «чистая» теория, оторванная от практики» [4, с.118]. Но за прошедшие годы положение ничуть не улучшилось. Напротив, общие идеи деятельностного подхода при проведении специальных процедурных исследований всё чаще выступают в качестве своих теоретических декораций. Более того, как мы уже отмечали, в среде его сторонников возникли серьёзные сомнения в универсальности принципа деятельности. Так, по мнению В.П.Зинченко, «.сейчас можно с уверенностью сказать, что основное значение психологической теории деятельности для науки состоит не в выдвижении принципа деятельности, объясняющего всю психологическую реальность. Эта претензия оказалась чрезмерной и преждевременной, что в конце жизни признали и её авторы. Важнее то, что в её рамках проводились фундаментальные исследования предметно-практических (исполнительских), перцептивных, мнемиче-ских, умственных, знаково-символических действий» [5, с.40].
В данном рассмотрении наша задача определяется не только плоскостью анализа критических статей в адрес теории деятельности, но и констатацией того, что эта теория составляет довольно обширный комплекс фундаментальных проблем для философии. Безусловно, преодолеть противоречия лишь в контексте самой деятельности не представляется возможным. Приходится (а такой вариант уже предполагал С.Л. Рубинштейн) допустить существование додеятельностных форм человеческой психики, и тогда деятельность перестает быть единственной базисной категорией человеческой субъективности.
В своей исторической генеалогии психологическое понятие деятельности создавалось раньше, чем категория деятельности стала разрабатываться с позиций материалистической диалектики в логико-философских исследованиях. С.Л. Рубинштейн первым (хотя вопрос первенства остается дискуссионным) сформулировавший основные идеи деятельностного подхода в психологии, выделял в структуре деятельности следующий основной ряд: движение - действие - деятельность. Действие оказывается в центре всей структуры. Каждому действию соответствует цель и мотив. Действие состоит из отдельных звеньев - частных действий или операций. Состав частных действий определяется планом. У деятельности, если её рассматривать как систему, есть свои цели и мотивы, которые, в отличие от мотивов и целей отдельных действий, носят обобщенный, интегрированный характер.
Теория деятельности А.Н. Леонтьева базируется на идентичной модели структуры деятельности С.Л. Рубинштейна. Он связывает в этой структуре два ряда: деятельность -действие - операция и мотив - цель - условие. В этой структуре, в отличие от рубинштей-новской, не выделяется движение, мотив соотносится только с деятельностью. Что касается плана развертывания действий как структурного компонента, то он отсутствует [5, а 33-47]. Таким образом, несмотря на указанные отличия, понятия деятельности в теориях С.Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева идентичны и им, как считает В.С. Лазарев, присущи одинаковые недостатки. Трудно согласиться с ним в том, что в обеих теориях вводится понятие лишь индивидуальной деятельности, так как А.Н. Леонтьев начинает анализ именно с совместной деятельности, отметив при этом, что разделение труда ведёт к решительному, коренному изменению самого строения деятельности индивидов-участников трудового процесса [6]. «Но откуда возникла эта деятельность индивидов?» - делает вполне справедливое замечание
В.С. Лазарев. То, что индивидуальная деятельность может существовать лишь как единичная форма родовой деятельности, есть не более чем азбука в теории генезиса форм самой организации деятельности. А рассматривать этот вопрос через призму пресловутого диалектического единства - означает лишь вуалирование различий и роли каждой из них. А.Н. Леонтьев, разрабатывая проблему психологии сознания, отмечал, что необходимо исследовать зависимость сознания человека от его бытия, т.е. от жизненных его обстоятельств. Иными словами, как вместе с изменением строения деятельности человека меняется и внутреннее строение его сознания. Однако, как полагает тот же В.С. Лазарев, используемое понятие деятель-
ности не позволяет решать эти и другие задачи построения деятельностной теории филогенеза психики [5, с.41]. И это чистая правда, так как последняя не включает в свою структуру форму организации совместной деятельности, каналы и способы коммуникации между её участниками, общественные ценности, нормы и правила. Следовательно, всё, что было сказано выше о невозможности построения полноценной теории филогенеза на основе используемого А.Н. Леонтьевым понятия деятельности, в равной мере относится и к теории
С.Л. Рубинштейна.
А.Н. Леонтьев понимал источники и механизмы развития индивидуальной психики в контексте теории интериоризации Л.С. Выготского. Он рассматривал «внутреннюю психическую деятельность» как происходящую из «внешней». В этом процессе он, как и Л.С. Выготский, выделял два главных взаимосвязанных момента:
1) орудийная («инструментальная») структура деятельности человека;
2) её включенность в систему взаимоотношений с другими людьми.
Благодаря опосредствованности деятельности орудием психические процессы человека приобретают структуру, имеющую в качестве своего основного звена сформировавшиеся (социально-исторически) средства и способы, передаваемые ему (человеку. - А.К.) окружающими людьми в процессе сотрудничества [5, с. 42].
Передача же средства, способа выполнения того или иного процесса, может происходить только во внешней форме - форме действия или речи. Мы понимаем, что в недавнем прошлом, как, впрочем, и в настоящее время всё это подвергается резкой критике с разных сторон, но, к большому сожалению, пока нет ничего более определенного. С.Л.Рубинштейн соглашался, что «интериоризация», т.е. переход от деятельности, осуществляемой во внешнем плане, к теоретической, умственной деятельности, осуществляемой во внутреннем плане, имеет место. Но, по его мнению, неверно, подставляя на место теоретической или умственной, мыслительной деятельности психическую деятельность вообще, утверждать, что она впервые возникает в результате «интериоризации» этой последней. «Всякая внешняя материальная деятельность человека уже содержит внутри себя психические компоненты (явления, процессы), посредством которых осуществляется её регуляция» [7, с.196].
Таким образом, С.Л. Рубинштейн обращал внимание на то, что интериоризация возможна, если субъект уже обладает способностью усваивать человеческие способы действий, т.е. уже обладает психикой. Признавая наличие интериоризации, он, однако, считал, что она ведет не от материальной внешней деятельности, как бы лишённой внутренних психических компонентов, а от одного способа существования психических процессов - в качестве компонентов внешнего практического действия - к другому способу их существования, относительно независимому от внешнего материального действия.
А.В. Брушлинский считал, что надо признать то, что любая деятельность человека и его любые практические действия всегда и необходимо имеют в своём составе хотя бы простейшие психические явления, которыми они уже изначально регулируются. В соответствии с принципом двух начал он выдвигает гипотезу (sic!) «о возможности пренатального возникновения человеческой психики» [8, с.25]. Но, если исходить из такой точке зрения, то «идеальное» должно быть признано существующим не только у человека, но и у животных. Однако, как показал Э.В. Ильенков, это будет означать, что понятие «идеальное» вообще утрачивает свой конкретно научный смысл, ибо «в грамотно понимаемую категорию «идеального» входят именно те, и только те формы отражения, которые специфически отличают человека и совершенно несвойственны и неведомы никакому животному, даже и обладающему весьма высокоразвитой высшей нервной деятельностью и психикой» [9, с.130-132].
Существенные аргументы против традиционного взгляда на интериоризацию (является одним из основных понятий деятельностного подхода. - А.К.) выдвигает В.П. Зинченко. По его мнению, от постоянного употребления понятий «интериоризация» и «экстериориза-ция» стоящая за ними действительность перестала восприниматься как драма и загадка
развития. Он обращает внимание на то, что при анализе процесса интериоризации как «вра-щивания» внешней предметной деятельности и её средств в деятельность внутреннюю, «откуда» вращивается, еще как-то понимается, а вот «куда» - остается непонятным. Причину всех трудностей теории интериоризации он видит в том, что теоретическое понятие «предметной деятельности» в психологии пока не построено. Но если «.с самого начала признать, что она в такой же степени предметна, сколь и идеальна; в такой же степени предметна, сколь и ментальна, а порой и духовна; если признать, что живое движение живо не только « и не столько» своими внешними формами, но и формами внутренними, если признать, что предметное действие опосредовано не только внешними орудийными или знаковыми средствами, но содержит в себе, в своей внутренней картине или форме образ, цель, интенции, мотив, слово; если признать, наконец, что сама предметная деятельность есть идеальная форма, то понятие интериоризации станет избыточным» [5, с. 40-41]. Необходимо при этом добавить, что В.П. Зинченко не спешит это понятие, ставшее символом в психологии, сразу отвергать, так как «.его место уже начинает занимать понятие дифференциации живого движения, предметного ли (или совокупного) действия, предметной ли (или совокупной) деятельности. В результате дифференциации, изначально имеющиеся в предметной деятельности, зачатки ментальных образований никуда не интериоризуются, а, напротив, объективируются, экстериоризуются, т.е. вырастают и автономизируются от предметной деятельности» [5, с.40].
Свое понимание источника и механизма развития человека формулирует Ф.Т. Михайлов: «Быть человеком - это значит вполне реально и постоянно быть не равным самому себе, оценивая себя как общезначимой мерой задачами ближайшего своего развития. Быть человеком - значит быть субъектом своего самоизменения» [1, с.43]. Мы согласны с такой постановкой вопроса в лице Ф.Т. Михайлова и В.П. Зинченко, что под предметной деятельностью следует понимать такую деятельность, которая включает в свою структуру как субъективную, так и объективную стороны. Тождество их не должно вызывать сомнений, так как нет отдельной внутренней, психической деятельности и отдельной внешней, даже при условии, что они связаны между собой. Но действительность бытия такого тождества есть факт «ставшего», результат самой действительности, что отнюдь не разрешает проблемы перехода одного в другое в их исторических границах, поскольку, как уже отмечалось, смысловая реальность не обусловливается механизмами генетической наследственности.
Историческая подоплека деятельностного подхода в философии, о котором уже упоминалось, не только редуцируется собственно к марксизму. Он разрабатывался с не меньшей интенсивностью представителями неокантианства Марбургской школы. Её проблематика была центральной и для разных версий неогегельянства, прагматизма в 30-е годы ХХ века, а также и у позднего Витгенштейна. В данном случае речь идет о деятельности с языком, вплетенного в практическое поле взаимодействий субъектов. Марксистская интерпретация деятельности как практики оказала существенное влияние на такие разные философские школы, как Франкфуртская школа (Хабермас), развивающая идеи коммуникативного действия; группу югославских философов «Праксис» и др. В качестве своеобразного варианта деятельностного подхода можно рассматривать и философию Сартра, хотя у него деятельность уже предполагает существование сознания. Но это сознание абсолютно бессодержательно и равнозначно ничто. «Я» как таковое возникает в результате включения его в языковое пространство, с момента рефлексии определенного поступка, который выводит сознание за его пределы и ставит человека в отношение к другим и к объективной ситуации [10, с.59]. Безусловно, не все современные философские концепции разделяют идеи деятельностного подхода. Ни феноменологию, ни неотомизм нельзя опосредовать или вывести из деятельности.
Вместе с тем, получившая сегодня огромную популярность философия постмодернизма, несмотря на то, что она ещё сохраняет внутреннюю фактуру связи с деятельностным подходом (человек в мире сделанных предметов - текстов, субъект как сделанное существо), подвергают деконструкции основные нормативы деятельности. Последние не вписываются в
постоянно меняющиеся критерии, что ведет к их фрагментарности и произвольности. Соответственно результаты деятельности не могут контролироваться, а сама деятельность как бы «расползается». Более того, при таком понимании деятельности исчезает сам её носитель («смерть субъекта»). Сторонники постмодернизма полагают, что следует вообще отказаться от идеи целостной личности, так как разновекторные потоки коммуникаций настолько многочисленны и разнородны, что индивидуальное сознание неспособно интегрировать их в виде единства Я. В классической философии есть, безусловно, уместные аналогии (Д. Юм). Но если там эмпирический субъект «тонет» в калейдоскопичности чувственных проектов-восприятий, то здесь субъект не способен найти себя в тотальности социальных коммуникаций. Он уже не является и автором собственной текстуры, так как последняя в действительности не что иное, как «коллаж», «склейка» из других текстов.
Как отмечает в своих исследованиях В.А. Лекторский, философы и психологи, придерживающиеся постмодернистского подхода, полагают, что сегодня проблема самоидентичности личности вообще потеряла смысл. Постмодернисты же ставят вопрос таким образом: «Как возможно Я (если возможно)?» Их ответ сводится к тому, что Я в современном мире невозможно [10, с.63-64].
Если мы уже писали о высказываниях А.В. Брушлинского относительно простейших додеятельностных психических явлениях в их качестве предположения, то ещё ранее П.Я. Гальперин констатировал проблему демаркации внешней, «предметной», осмысленной и целенаправленной деятельности от психической деятельности в собственном смысле слова «психическое». Отчасти эта проблема решалась за счет инкорпорирования психики в деятельность. «Осмысленная деятельность» означала «деятельность вместе с психикой» и требовала изучать поведение не только с физической стороны, но именно со стороны психики, «сознания», а самой психики - не только как «явлений сознания», но именно по участию в деятельности.» [11, с.251]. Но он же с оттенком безысходности заключает, что «внешнее оставалось внешним, а внутреннее внутренним» [11, с. 256]. У А.Н. Леонтьева психика внутри деятельности стоит позади деятельности и остающейся определенным комплексом явлений и переживаний сознания. Гальперин же пытается «разорвать» круг явлений, фиксируемых вышеупомянутыми понятиями. Он считает, что для «психологизации» объективной, внешней деятельности леонтьевского включения в неё мотивации явно недостаточно. На ставший уже пресловутым вопрос: «Что же такое собственно психическая деятельность вне её «переживаний»? - Гальперин парирует: «дело заключается в ориентировке. Через неё вводится даже сам субъект деятельности, на службу ориентировке поставлены и образ, и знаки, и слово, и даже само действие. Структура ориентировочной-психической деятельности и есть подлинный предмет психологии» [11, с.270]. Как иронично замечает В.П. Зинченко, «всё это «во здравие» ориентировки». Но дальше начинается лабиринт чередующихся друг за другом трудностей. Оказывается, что анализ уже сложившихся форм ориентировки невозможен. «Даже после управляемого и контролируемого формирования ориентировочной деятельности, при переходе её от материальной к идеальной деятельности, она становится неуправляемой и неконтролируемой, т.е. спонтанной? свободной? Главный путь «извне внутрь», но внутреннее остается идеальным, «чисто психическим» и доступным лишь наблюдению» [12, с.69].
Следует добавить, что были и другие неясности в трактовке психики как деятельности. Д.Б. Эльконин считал, что не всякая внутренняя деятельность может считаться психической, а только её ориентировочная часть является предметом психологического исследования. Е.Е. Соколова, учитывая сложившиеся противоречия в ходе анализа деятельности, полагает, что «следует сохранить общее определение психики как индивидуально-неповторимой ориентировочной деятельности субъекта. Однако формами этой ориентировки могут выступать не только и не столько действия в плане образа, сколько вполне внешние материальнопрактические действия» [12, с.70]. В.П. Зинченко резонно поправляет Е.Е. Соколову, так как
индивидуально неповторима вся деятельность и любая её часть: ориентировочная, исполнительная, оценочная и т.п.
Большое внимание психологическим аспектам в теории деятельности уделял и
В.В. Давыдов [13, с.45-60]. Следуя за П.Я.Гальпериным, он явления ориентации расшифровал как опробование в идеальном плане, в плане образа. Акцент делается на том, что ориентация как исходная функция психического всегда осуществляется в своем процессуальном качестве перехода от сукцессивного к симультанному осуществлению действий. А три локализующихся момента - поиск, опробование, симультанизацию - Давыдов считал исходными клеточками любой деятельности [14]. К сожалению, сетует В.П. Зинченко, В.В. Давыдов не успел раскрыть свое видение и обосновать включение симультанизации (хронотопии) в само существо психических явлений.
Мы согласны с В.П. Зинченко, что содержательный смысл действия более обширен, поскольку имеет богатую культурологическую биографию. Что же касается леонтьевской схемы анализа деятельности, то она, безусловно, отличается абстрактностью, а соответственно, ей нередко вменяются и все казусы логицизма в психологии.
Другая ключевая фигура в советской философии и психологии - С.Л. Рубинштейн. Он был, пожалуй, одним из первых психологов, кто вышел за пределы субъект-объектной деятельностной парадигмы в пространство «Человек-Мир». Нет, нельзя сказать, что он отказался от деятельностного подхода, но известно, что уже в последние годы своей творческой активности он весьма осторожен относительно марксистских формул. Ставшая расхожей фраза, что сущность человека не абстракт, а есть совокупность всех общественных отношений не иначе как «разрушает природное в человеке и его природные связи с миром и тем самым то содержание его духовной, душевной жизни, которое выражает его субъективное отношение, отражающее эту его природную связь с людьми» [12, с.74]. В конечном итоге,
В.П. Зинченко приходит к выводу, что о деятельностном подходе как теории говорить пока рано. Слишком много там противоречий и неясностей. «Более адекватно следует оценивать сделанное, как психологический подход к деятельности, как попытку создания психологической проекции философской категории «деятельность» на психологию» [12, с.83].
Как известно А.В. Брушлинский скептически относился к доминантным факторам внешнего воздействия на формирование психики. В далеком 1949 году Рубинштейн начал разрабатывать свой общенаучный принцип детерминизма: внешние причины действуют только через внутренние условия, составляющие основание развития [15, с.29]. Здесь, в отличие от А.Н. Леонтьева и П.Я. Гальперина (у них внешние причины на первых этапах онтогенеза прямо и непосредственно детерминируют психическое развитие детей), уже само взаимодействие во многом зависит от внутренних условий развивающегося организма. Разумеется, выводы А.Н. Леонтьева и П.Я. Гальперина целиком базируются на теории интерио-ризации. Более того, они игнорировали роль наследственных генетических факторов в психическом развитии человека. Брушлинский явно не соглашается с таким подходом, поскольку считает, что подлинно внутреннее в онтогенезе начинается именно с этих задатков, так как они составляют исходные внутренние условия, в процессе взаимодействия которых с самыми первыми внешними причинами и начинается возникновение человеческой психики.
Андрей Владимирович явно придерживается позиции С.Л. Рубинштейна и Б.М. Теплова, поскольку последние, а также их ученики обосновали вывод о том, что такие задатки играют существенную роль в психическом развитии людей. Но самое важное то, что он исходит из гипотезы о возникновении человеческой психики не после, а даже до рождения младенца, т.е. в конце внутриутробного периода его жизни, ссылаясь при этом на успешно проведенные эксперименты за рубежом [16; 17]. Следует согласиться А.В. Брушлинским, считающим, что если простейшие элементы психики начинают возникать у человека ещё во внутриутробном периоде его развития, то необходимо пересмотреть, притом радикально, теорию интериоризации. Если же согласиться с этой теории, то человеческая психика порождается по мере интериоризации (перехода внутрь) внешнего практического действия в действие внутреннее, т.е. выполняемое в уме. У детей в процессе обучения переход от элемен-
тарного счета внешних предметов к счету в уме. Иными словами, выстраивается иерархия действий. Сначала простейшие внешние действия ребенка в процессе обучения его взрослыми, затем первые психические явления (возникающие по мере перехода внешних действий во внутренние). Естественно, исходя из этой теории невозможно даже допустить гипотезу о внутриутробном возникновении человеческой психики, так как младенца до рождения нельзя обучать действиям с внешними предметами. Однако, как предлагает А.В. Брушлинский, следует исходить из совершенно другой последовательности, а именно: сначала простейшие психические явления (возникающие до рождения младенца в процессе взаимодействия его задатков и первых внешних воздействий, например, звуковых), затем простейшие внешние действия (формирующиеся после рождения и управляемые уже ранее возникшими психическими явлениями, теперь развивающимися дальше на основе более сложных сенсорных контактов с внешним миром, первых практических действий с предметами и т.д.) [18, с. 91]. На основании предложенной схемы делается вывод, что общая тенденция психического развития в онтогенезе определяется не только параметрической направленностью от внешнего к внутреннему, а всегда на основе непрерывного взаимодействия внешнего и внутреннего. А значит, сам по себе общепризнанный факт интериоризации, вне всякого сомнения, имеет место в реальности, но не как способ возникновения человеческой психики, а лишь как один из многих этапов психического развития детей [18, с.91]
Так как первые, элементарные психические (сенсорные) явления начинают формироваться у человека в конце его внутриутробного (пренатального) развития, то даже в этом случае «зарождающаяся психика будущего младенца является простейшим, но уже неразрывным единством природного и социального» [18, с.91-92]. Безусловно, этот вывод, на наш взгляд, значительный шаг вперед от широко распространенной точки зрения, согласно которой ребенок в момент рождения - это, по своей сути, ещё животное, которое лишь потом становится человеком, благодаря обучению и воспитанию, способствующим «гоминизации» психики ребенка. А.В. Брушлинский отмечает, что будущий младенец уже при зачатии по самой своей природе является специфически человеческим, т.е. не нуждающимся в очеловечивании. Это довольно отчетливо проявляется в пренатальном и постнатальном формировании специфических качеств коры головного мозга, которые и обеспечивают единство природного и социального в таком сложном процессе, как овладении речью. Он также говорит и о «нейронах» слов, т.е. таких нервных клетках, которые избирательно активизируются в ответ на некоторые особенности звуков речи, определенных слов и т.д.
Таким образом, любой человеческий индивид, а значит и его психика изначально (!) и всегда социальна. Этот исходный тезис радикально противостоит другой точке зрения, идущей от Э. Дюркгейма. Согласно ей, лишь какой-то один уровень человеческой психики рассматривается как социальный, например коллективные (но не индивидуальные) представления. А значит, все остальные уровни человеческой психики выступают как несоциальные. Приводится выдержка из работы Московичи, где «психология масс (толпы) резко противопоставляет индивида вне толпы ему же, находящемуся в составе толпы. А значит, только во втором случае имеют место коллективность и даже социальность» [18, с.92; 19]. Здесь, на наш взгляд, проявляется феноменологическая некорректность, поскольку социальность редуцируется лишь к одному из её бесконечно многих уровней.
А.В. Брушлинский выделяет два понятия: 1) социальное и 2) общественное. Всегда связанное с природным (естественным) социальное - это всеобщая исходная характеристика субъекта и его психики в их общечеловеческих качествах. В качестве примера он ссылается на то, что всем людям свойственны деятельность, речь, сознание и т.д. Тогда как общественное - это не синоним социального, а более конкретная - типологическая - характеристика бесконечно различных частных проявлений всеобщей социальности: национальных, классовых, возрастных, присущих определенному этапу исторического развития. Иными словами, любой человеческий индивид не менее социален, чем группа или коллектив.
Таким образом, А.В. Брушлинский вписывает понятия «социальное», «общественное» и «индивидуальное» в относительную связь диалектической триады категорий «всеобщее», «особенное» и «единичное», где основой их единства является субъект социальности [18, с. 93]. Делая выводы о единстве деятельности, следует добавить, что при правильном понимании деятельности субъекта она в действительности не распадается на изолированные друг от друга практическую и теоретическую части. Брушлинский пишет об этом, но с определенной оговоркой, что первая (практическая), в её простейшей форме, генетически является первичной, что собственно, возвращает нас в исходное состояние самой постановки проблемы.
В своем исследовании ценностных оснований концепций деятельности В.М. Розин выделяет следующие моменты: «Можно заметить, что, говоря о деятельности, психологи объединяют в этом представлении внешне несоединимые планы и образования - источники (механизмы) изменения психики, преобразующую деятельность, психическое опосредование, работу сознания, изменение самого действующего субъекта, «других», как необходимое условие такого изменения т.п.» [20, с. 99]. А С.Д.Смирнов, определяя деятельность, уточняет, что это не просто совокупность процессов реального существования человека, опосредованных психическим отражением, она несет в себе те внутренние противоречия и трансформации, которые порождают психику. «И субъект и объект как бы ”выдифференцировывают-ся” из деятельности. Самостоятельно открыть формы деятельности с предметами человек не может. Это делается с помощью других людей, которые демонстрируют образцы деятельности и включают человека в совместную деятельность. Деятельность всегда носит опосредованный характер. В роли средств выступают орудия, материальные предметы, знаки, символы и общение с другими людьми» [21, с. 16-17]. Но вопрос остается, ибо не совсем понятно, как возникает сама деятельность в своих исторических границах?
Безусловно, сегодня меняется сам формат представлений о психическом развитии. Психология и физиология ВНД перестают быть фундирующими репрезентантами науки, на откуп которым была отдана большая часть проблем, связанных непосредственно с психической деятельностью. Значительный интерес у исследователей вызывают психологические теории гуманитарной ориентации, в частности, так называемый культурологический подход. «Культурологический взгляд на развивающего человека предполагает другие представления не только об объекте изучения (не деятельность, а культура), но и новые методы изучения» [20, с.101].
Вместе с тем, все же следует смягчить жесткость отношения к деятельности как «универсальной категории», учитывая тем самым, что деятельностный подход как общая философско-мировоззренческая позиция у всех его сторонников в отечественной философии и психологии был органически связан с культурно-исторической концепцией общества и человека. Более того, этот подход вполне успешно противостоял различным формам натурализма и физикализма, т.е. исходил из приоритета социокультурных норм в отношении человека к миру. Эта позиция была представлена и в ряде работ Э.Г. Юдина, которые, впрочем, не были первыми в плане разработки исходных посылок деятельностного подхода. По его мнению, «.в современном познании, особенно гуманитарном, понятие деятельности играет ключевую методологически центральную роль, поскольку с его помощью дается универсальная характеристика человеческого мира» [3, с.272-273]. В 1960-70-х годах Г.П. Щедровицкий, один из разработчиков основ «общей теории деятельности», опираясь на работы Маркса и Гегеля, исходил из тезиса, что «деятельность должна рассматриваться не как атрибут отдельного человека, а как исходная универсальная целостность, значительно более широкая, чем сами «люди». Не отдельные индивиды тогда создают и производят деятельность, а наоборот она сама «захватывает» их и заставляет вести определенным образом» [22, с.84-85].
Мы уже указывали, что особая специфика деятельностного подхода, имеющая непосредственное отношение к миру человека, отнюдь не предопределяет всемасштабности его объяснительной силы, в противном случае возникает, как считают некоторые исследователи, опасность субстанциализации этой категории. Г.С. Батищев указывал, что не следует пре-
вращать деятельность с её социокультурными срезами в какую-то особую надчеловеческую «субстанцию». «Быть культурно-историческими субъектами могут только сами конкретные исторические индивиды. Если всё же было бы допущено противоположное, а именно - существование субъекта в его обособлении и самостоятельности по отношению к индивидам, то последние оказались бы лишь объектами для этого субъекта. во всех подобных случаях человеческий индивид сводится к конечной вещи, подчиненной стоящим над ним могущественным силам, и лишается поэтому самодеятельности и способности к творчеству» [23, с.90]. Здесь мы видим различие, на которое указывает В.С. Швырев, что подход Щедровицкого становится неприемлемым для позднего Г.С. Батищева [24, с.109]. Индивидуальная способность к творческой активности, с одной стороны, предполагает уникальность субъекта деятельности, с другой - включенность его в общекультурную программу человеческой цивилизации. Эта способность, как полагает В.С. Швырев, не только преодолевает различные уровни включенности в действительность, но и выходит за их границы на совершенно иные рубежи взаимодействия с реальностью (речь идет о явлениях трансценденции. - А.К.). Более того, автор считает, что действительные основания критики деятельностного подхода следует сочетать не с самой по себе универсализацией принципа деятельности, а с опасностью его понимания в духе прямолинейного агрессивно-насильственного активизма по отношению как к окружающей человека природной и социальной среде, так и к внутреннему миру самого субъекта действия, которые рассматриваются как некий инертный материал, выступающий предметом обработки в деятельности. На наш взгляд, это верно, но лишь отчасти, поскольку вопрос касается не только собственно активности человека, в какой бы форме она себя не проявляла, но и онтологического среза существования человека, и именно здесь проявляется особая характеристика деятельности - мыследеятельность.
Ю.В. Громыко высказывает мнение, что сегодня необходима «романтическая теория». И если прежде «романтизм» имел отношение к культурно-исторической традиции, был связан с различными формами воспроизводства самих основ человеческого существования в мыследеятельности, то сегодня он нередко «растворяется» в позитивистской инструменталь-ности. Вот почему и возникает настоятельная потребность в анализе именно мыследеятельностной предметности как нового ареала исследований и научных разработок. А это уже совсем другое направление поиска, так как касается проблемы мышления и языка. «Очень важно прослеживать, как мышление последовательно конденсируется, уплотняется и накапливается в сетевых структурах коммуникативного общения - понимания, как постепенно в этих структурах накапливается смысл, который вдруг может давать взрывной эффект понимания, и затем происходит переход от понимания к мышлению» [25, с.118]. Мы уже рассматривали михайловскую схему эволюционизации организма через «втягивания» результатов предшествующего этапа с помощью рефлексии, именно через понимание, субъективное переживание другого. Здесь включаются исследовательские программы по изучению процесса перехода от непосредственности (качественного скачка) к открытию «операции». В.В. Давыдов рассматривал идею «взрыва непосредственности», в результате которого для сознания возникает видение операциональной фактуры и организации мыслительных действий. Очень важно понимать, подчеркивает Ю.В. Громыко, а еще ранее Д.В. Пивоваров, что взрыв непосредственности, приводящий к открытию операции, как правило, всегда происходит внутри особых идеальных структурированных действительностей. Именно внутри подобных идеальных действительностей (схем), удерживаемых и прорабатываемых пониманием, одна операция может кардинально отличаться от другой. Б.Д. Эльконин подобные идеальные действительности называет «идеальной формой». С точки зрения Ю.В. Громыко более правильно было бы говорить об идеальной действительности, поскольку это словосочетание ближе к аристотелевскому пониманию «формы форм». Поэтому она сама в принципе бесформенна (аформна), хотя и создает условия для ориентации в любых материализуемых при помощи знаков формах. Следует отметить, что разработка мыследеятельного подхода, о ко-
тором столь часто говорил В.В. Давыдов, требует созидания другого формата теории сознания, которая позволяла бы полнее учитывать связь сознания с преобразующим действием и тем самым преодолевала бы все идеи пассивистского понимания теории отражения, сопрягая идею отражения с процессами активного воображения и сверхчувственного преобразования.
Критически рассматривая концепцию интериоризации, Громыко считает, что необходимо отказаться от идеи интериоризации как основного механизма развития сознания. «Поскольку ничего извне в коллективной мыследеятельности во внутрь индивида не вращивает-ся. Для индивида сознание может обладать параллельной системой отражения и представления, но в таком случае результаты этого воображения нельзя назвать внутренними по отношению к ситуации коллективного действия» [25, с. 121-122]. Безусловно, сохраняются ментальные слои и уровни осмысления, которые не подлежат обобществлению, как, впрочем, и наоборот, системный комплекс представлений социального плана, не принимается и не используется индивидом. Более того, выделение определенных ресурсов сознания личностью, более интенсивное и глубокое понимание предмета и себя оказывается возможно только в условиях коллективного взаимодействия. Но, опять-таки, это субъективное углубление не может рассматриваться как нечто внутреннее по отношению к процессам коллективной мыс-ледеятельности. Соответственно, понятийная схема присвоения «интериоризация-экстериоризация» недостаточна в своих теоретических инсталляциях, так как «в системе коллективного мыследействия, творческого общения и со-коммуникации как раз огромной проблемой является «своё-чужое», граница своего и чужого становится зыбкой и плывет» [25, с.122].
Таким образом, рассматривая эволюцию созидания и развития концепции деятельности в философии и психологии мы пришли к выводу, что, несмотря на огромный эмпирический материал и, безусловно, выдающиеся результаты, сама концепция противоречива уже в своих основаниях. С одной стороны, гипостазируется её деятельная сторона в процессе формирования психики, сознания, идеального в целом, с другой, она не дает окончательного ответа на вопрос о филогенетических истоках вышеуказанных констант человеческой деятельности. Остается неразрешенным вопрос и о соотношении «внешнего» и «внутреннего». В рамках логико-семантических проектов деятельность так и остается впереди психики, что и вызывает парадоксальную ситуацию, столь свойственную логическому кругу.
Мы не претендуем на свершение этой, столь значимой научной миссии - позитивно разрешить проблему субъективного и объективного в онтологии. Но попытаться продолжить традицию выхода в «мир разумного созидания», где человек и культура являются бесконечным феноменом этого мира - сегодня одна из наиболее актуальных задач и философии, и психологии.
Библиографический список
1. Михайлов, Ф.Т. Предметная деятельность. чья? [Текст] // Вопросы философии. 2001. № 3.
С. 10-27.
2. Гараи, Л. Ещё один кризис в психологии: возможная причина шумного успеха идей Л.С. Выготского [Текст] // Вопросы философии. 1996. № 5. С. 63-71.
3. Юдин, Э.Г. Системный подход и принцип деятельности: методология проблем современной науки [Текст] / Э.Г.Юдин. - М.: Наука, 1978. - 391 с.
4. Асмолов, А.Г. О некоторых перспективах исследования смысловых образований личности [Текст] // Вопросы психологии. 1979. № 4. С. 23-37.
5. Лазарев, В.С. Кризис «деятельностного подхода в психологии и возможные пути его преодоления [Текст] // Вопросы философии. 2001. № 3. С. 33-47.
6. Леонтьев, А.Н. Деятельность. Сознание. Личность [Текст] / А.Н.Леонтьев. - М.: Политиздат, 1975. - 304 с.
7. Рубинштейн, С.Л. Избранные философско-психологические труды. Основы онтологии, логики, психологии [Текст] / С.Л.Рубинштейн. - М.: Наука, 1997. - 463 с.
8. Брушлинский, А.В. Проблемы психологии индивидуального и группового субъекта [Текст] / А.В. Брушлинский; РАН. Ин-т психологии. - М.: [б.и.], 2002. - 365 с.
9. Ильенков, Э.В. Проблема идеального [Текст] // Вопросы философии. 1979. № б. С.130-142.
10. Лекторский, В.А. Деятельностный подход: смерть или возрождение? [Текст] // Вопросы философии. 1998. № 5. С.5б-б5.
11. Гальперин, П.Я. Психология как объективная наука [Текст] / П.Я.Гальперин; под ред. А.И. Подольского; авт. вступ. ст. А.И. Подольский. - М.: Ин-т практ. психологии, 1998. - 480 с.
12. Зинченко, В.П. Психологическая теория деятельности («воспоминания о будущем») [Текст] // Вопросы философии. 2001. № 2. С.бб-85.
13. Кудрявцев, В.Т. В.В. Давыдов: Творение «нового всеобщего» [Текст] / В.Т. Кудрявцев,
Г.К. Уразалиева // Вопросы философии. 2005. № 9.С.45-б0.
14. Давыдов, В.В. Проблемы деятельности как способ человеческого бытия и принцип монизма [Текст] // В кн.: Деятельность: теории, методология, проблемы. - М., 1980. С.232-248.
15. Рубинштейн, С.Л. Бытие и сознание. Человек и мир [Текст] / С.Л. Рубинштейн. - СПб.: Питер, 2003. - 512 с.
16. Баттерворт, Дж. Принципы психологии развития [Текст] / Дж. Баттерворт, М.Харрис. - М.: [б.и.], 2000. - 318 с.
17. Maslow, A. A Theory of Metamotivation: The Biological Rooting of the Value of Life [Текст] // Readings in Humanistic Psychology; Ed. A.J. Sutich, M.A. Vich. - N.Y.: The Free Press. 19б9.
18. Брушлинский, А.В. Деятельностный подход и психологическая наука [Текст] // Вопросы философии. 2001. № 2. С. 89-95.
19. Moscovici, S. Social Consciousness and its History [Текст] // Culture and Psychology. V. 4. № 3. 1998.
20. Розин, В.М. Ценностные основания концепций деятельности в психологии и современной методологии [Текст] // Вопросы философии. 2001. № 2. С.9б-10б.
21. Смирнов, С.Д. Методологические уроки концепции А.Н.Леонтьева [Текст] // Вестник Моск. унта. Сер.14: Психология. 1993. № 2. С. 12-21.
22. Щедровицкий, Г.П. Исходные представления и категориальные средства деятельности [Текст] // В кн.: Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании. - М., 1975. С.78-91.
23. Батищев, Г.С. Деятельностная сущность человека как философский принцип [Текст] // Проблема человека в современной философии. - М.: Политиздат, 19б9. С. 84-102.
24. Швырев, В.С. О деятельностном подходе к истолкованию «феномена человека» (попытки современной оценки) [Текст] // Вопросы философии. 2001. № 2.С. 107-115.
25. Громыко, Ю.В. Деятельностный подход: новые линии исследований [Текст] // Вопросы философии. 2001.№ 2.С. 11б-12З.
