CC BY
33
Философия. Культурология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И . Ло бачевского. Серия Социальные науки, 2009, № 1 (13), с. 151- 151
УДК 316
ПРЕДМЕТНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАК ОДНА ИЗ ПАРАДИГМ В ФИЛОСОФИИ И СОЦИОЛОГИИ
© 2009 г. А. О. Коптелов
Нижегородский государственный технический университет им. Р.Е. Алексеева
Поступила в редакцию 21.01.2009
Проблема психики человека рассматривается через призму предметной деятельности как одна из парадигм в объяснении идеальных феноменов в ее философско-критическом осмыслении.
Ключевые слова: парадигма, предметная деятельность, нейродинамика, филогенез, голографический принцип.
Начиная с эпохи великих промышленных революций, западная наука не только добилась поразительных успехов на поприще совершенствования производительных
технологий, но и стала мощной материальной силой, влияющей на судьбы миллионов людей. Вместе с тем, несмотря на весьма показательные успехи в различных областях знаний, сегодня все чаще приходится констатировать, что не всегда те или иные выявленные закономерности в процессе научных исследований приближают нас к более точному описанию реальности. Во второй половине XX века историк науки и физик Томас Кун, будучи сторонником социально-группового подхода по проблеме структуры и эволюции научного знания, выявил, что история науки ни в коей мере не является четко последовательным циклом накопления данных и формирования все более точных теорий. Но, тем не менее, процессы эти вполне закономерны, и происходящие изменения можно понять и даже предсказать. Действительное научное открытие, согласно Куну, может произойти только в том случае, если прогнозы относительно природы, методов и средств исследования, основанные на существующей парадигме, не найдут своего реального подтверждения. Следовательно, новая радикальная концепция никогда не будет дополнением или приращением к существующим знаниям. Все новые открытия требуют кардинального переформулирования фундаментальных допущений прежней теории, т.к. реализуют переоценку существующих фактов и наблюдений. Таким образом, «парадигма» у него означает определенную совокупность фундаментальных теорий как
системы ценностей решающих (для
экспериментальных
как совокупности данной науки)
достижений,
результирующих возможности дальнейшего совершенствования системы исследовательских методов и образцов деятельности [6, с. 92].
Надо сказать, что сегодня куновская теория парадигм не играет столь значимой роли в философии науки, как прежде, т.к. критерии ее новизны остались в историческом сплетении философского пространства середины ХХ века. Но сам философско-понятийный аппарат его концепции, несмотря на все оговорки и реверансы в сторону исторического эмпиризма, психологизма и социологизма, для многих представителей науки стал традиционным в методологии исследований. Фундирующее же значение тех или иных парадигм в области современных исследований нейродинамики мозга, психической деятельности человека в целом определяет и критический ракурс настоящей статьи, в которой автор, по мере возможности, воссоздает проблемное поле несколько ушедших в тень прошлого века научных дискуссий об идеальном и деятельностном подходе в психологии.
Когда-то западная наука поступила с Декартом и Ньютоном так же, как Маркс и Энгельс - с Гегелем. Укоренившаяся парадигма в психологии и философии советского периода относительно мышления, психики, сознания как особых продуктов высокоорганизованной материи имеет свою продолжительную историю в XX веке, связанную с ожесточенными научными дискуссиями, в особенности по проблеме идеального и психофизического параллелизма. В тот период в психологии особое значение придавалось работам Сеченова
и
и Павлова, содержание которых, по сути, сводилось к тому, что непосредственно данные субъекту психические процессы и объективно наблюдаемые нервные процессы, в которых отражается взаимодействие организма и среды, представляют не два ряда процессов, а в основе своей являются одним и тем же процессом материального отражения мозгом внешних условий существования организма. Разумеется, мы учитываем и разнонаправленность существующих тогда подходов и исследовательских программ в границах их научных традиций и школ. Тем не менее большинство из них в конечном итоге сводились к тому, что сознание имеет не опосредованную, а непосредственную связь с мозгом.
Представленные психологической и экспериментальной наукой выводы, конечно же, небезосновательны, поскольку базируются на огромном эмпирическом материале в клинической неврологии и психиатрии, фиксирующих непосредственную связь между феноменальностью сознательных актов и физиологическими или патологическими процессами головного мозга. Но вместе с тем они стали тем камнем преткновения, когда собственно экспериментальные научные исследования в данных областях знаний подвергались жесткой детерминации со стороны «санкционированного мнения» известных авторитетов в науке, соответственно и все исследования, концентрирующие несовместимые с этим «мнением» выводы, нередко именовались «плохой наукой». Особый вред подобная стратегия нанесла психологии и психиатрии. Действительно, настоящие исследовательские программы в психиатрии в большей степени не способны сегодня адекватно учитывать широчайший спектр явлений, выходящих за границы
биографических реалий бессознательного, -таких, как перинатальные и трансперсональные переживания, конструктивно обсуждаемые сегодня рядом зарубежных ученых [5, с. 38]. А эти последние, в своей совокупности исследования, чрезвычайно важны, т. к. они указывают на настоятельную необходимость пересмотра ряда фундаментальных понятий о природе человека.
Согласно устоявшейся парадигме линейной эволюции всего живого, пренатальным влияниям подвержены лишь наследственные, к тому же весьма аморфные конституциональные факторы, физические дефекты организма, дифференциально по своей силе
проявляющиеся инстинкты. При такой интерпретации необычные состояния сознания чаще всего отождествлялись и отождествляются с симптомами умственного расстройства. Иначе говоря, «измененные состояния сознания»
оформляются, опять-таки с позиций научного подхода, как искаженные или неполноценные психологические экспликации адекватного восприятия «объективной реальности». Соответственно с этих позиций было бы абсурдным даже предполагать, что подобные состояния имеют какую-либо онтологическую или гносеологическую релевантность. Как верно замечают некоторые западные исследователи психики человека [5, с. 48] , многоаспектные экстраординарные наблюдения были неоднократно описаны в научных статьях, но их чаще всего не принимали во внимание или же подвергали известной обструкции, полагая, что явления этого круга не более чем предрассудки индивидуальной или групповой психопатологии. Эксперименты с гипнозом, сенсорной изоляцией, сознательным контролированием интернальных состояний психики и т.д. сегодня определили больше концептуальных проблем, нежели их удовлетворительных решений. Необходимо здесь добавить, что сегодня уже не наблюдается той критической эйфории по поводу необычайной природы паранормальных явлений, которая имела место в недалеком прошлом, т. к. ряд известных и уважаемых в мировом научном сообществе ученых - Чарльз Тарт, Рассел Тарг, Херолд Патхоф, С. Гроф и др. подвергли всестороннему анализу свидетельства о феноменальных способностях отдельных людей в позитивной их, с позиции научно-экспериментальной адекватности,
интерпретации.
В отечественной философии и психологии проблема сознания фундировалась категорией деятельности (психическая и предметная). Ядром понимания психической деятельности служило положение, что именно психические явления возникают в процессе осуществляемого посредством мозга взаимодействия индивида с миром; поэтому указанные процессы, неотделимые от динамики нервных процессов, не могут быть обособлены ни от воздействия внешнего мира на человека, ни от его действий и поступков. Но почему же сегодня возможности монизма как методологического принципа для построения психологических и философских теорий по проблеме сознания и идеального реализуются не столь продуктивно, если не сказать больше, равно как и столь
критикуемый психофизический декартовский подход? Много лет тому назад Д. Дьюи описал эту ситуацию: «Старый дуализм между
ощущением и идеей повторен в современном дуализме между периферическими и центральными функциями и структурами. Старый дуализм между душой и телом находит современное эхо в дуализме стимула и реакции» (цит. по [4, с. 81]). Основательная попытка в преодолении этого барьера была предпринята Э.В. Ильенковым в конце 60-х годов прошлого столетия. У него «деятельность -субстанция», казалось бы, дает ответ на возможное сочетание двух, в конечном итоге аффилированных данностей. Иначе, любой объект окружающего мира дан субъекту только и исключительно через призму человеческой деятельности либо его собственной, либо опредмеченной в этом объекте. Таким образом, монизм у Ильенкова есть отчетливо выраженная констатация принципа субстанции. «Мышление есть атрибут субстанции» (Спиноза). «Мышление есть атрибут (функция) предметно-человеческой деятельности»
(Ильенков) [4, с. 74]. Как замечает в своих исследованиях Н.Н. Вересов, здесь сразу выявляются существенные различия в подходах Ильенкова и Выготского, т.к. деятельность для Выготского всегда выступала как один из видов субъект-объектного взаимоотношения,
опосредованного орудиями. Более того, Выготский в своих исследованиях делал акцент именно на речь, общение как источник развития, как главный определяющий фактор развития человека, за что подвергался критике со стороны А.Н. Леонтьева в середине 30-х годов. Ильенков был абсолютно солидарен с этой критикой, называя «типично идеалистическими» представления о том, что «ведущим фактором развития человеческой психики является слово, речь, язык, а не предметно-практическая деятельность». Мы намеренно остановились на этих положениях, т. к. именно здесь наиболее отчетливо проступают некоторые парадоксы и противоречия психологической теории деятельности.
В целом психологическая теория деятельности создавалась как альтернатива тем подходам в философии, которые описывали психическое развитие через средства и способы коммуникаций, через общение. Но проблема состоит как раз в том, чтобы раскрыть фундаментальную составляющую психики, служащую предельным основанием для возникновения слова в филогенезе, т.к., с одной
стороны, мышление есть функция деятельности, с другой - деятельность всегда осуществляется субъектом. Иными словами, деятельности должны предшествовать значимые контуры до-деятельных сознательных переживаний в их смысловой реальности. Таким образом, мы видим, что само требование построения теории психического развития на монистической основе внутренне
противоречиво (индивидуальное и социальное), как, впрочем, и психологическая концепция деятельности в целом. А это означает только одно: что эти подходы, ставшие классическими еще в советскую эпоху, сегодня требуют радикального переосмысления.
Еще не так давно проблематика деятельности и деятельностного подхода к разного рода философским аспектам, начиная от вопросов теории познания, методологии науки и кончая философской антропологией, была у нас весьма актуальна. Разные варианты этого подхода разрабатывались такими известными философами, как Э.В. Ильенков, Г.С. Батищев, М.К. Мамардашвили, Г.П. Щедровицкий, Э.Г. Юдин и др. Успешно развивалась и психологическая теория деятельности, которая тоже существовала в разных вариантах. Один из них был представлен работами А.Н. Леонтьева, П.Я. Гальперина, В.В. Давыдова и др. (которые продолжали и развивали ряд принципиальных идей Л.С. Выготского), другой - работами С.Л. Рубинштейна и его школы. Между тем сегодня деятельностная тематика как в философии, так и в психологии утрачивает свой потенциал. Одно из обвинений, которое преподносят сторонникам этого подхода, заключается в том, что его содержательная аспектация предполагает чрезвычайно узкое понимание философии, поскольку в советский период развития науки наши исследователи имели весьма слабое, за редким исключением, представление о современных философских концепциях. «Новая литература по проблемам феноменологии, герменевтики,
постмодернизма, религиозной философии, появившаяся у нас в большом количестве... представляется не просто отличной от того, что у нас практиковалось в рамках деятельностного подхода, но и принципиально ему противостоящей. В самом деле, как можно совместить, например, феноменологию с этим подходом, если первая исходит из идеи созерцания, интуитивного схватывания, а последний - из идеи конструирования и созидания?» [7, с. 56].
Основной пункт деятельностной концепции в философии, созданной Фихте, Г егелем, Марксом, - это идея опосредствования. Она, по своей сути, являлась базисным научно-теоретическим аргументом, противостоявшим картезианскому подходу и определявшим
сознание как абсолютно данное и непосредственное. У них «сознание» и «Я-субъект» возникают и существуют лишь в результате деятельности по созданию внешнего объекта. Для Фихте и Г егеля речь идет об актах духовной деятельности, для Маркса это прежде всего деятельность по созданию предметов культуры, в основе которых лежит труд. В современной научной интерпретации
подвергается критике одна из основных идей этой теории, а именно возможность возникновения человеческих психических
образований как итога процесса интериоризации, т.е. переноса внешнего предметного мира во «внутренний план». При такой интерпретации остается непонятным процесс образования этого, так называемого «внутреннего плана» у субъекта деятельности. Безусловно, новые разработки психологической теории деятельности сегодня ведутся рядом российских исследователей, а акцент научного поиска смещается в сторону индивидуального присвоения форм коллективного творчества. Но выше мы показали, что процессы распредмечивания мира культуры
недостаточны для обоснования концепции деятельности, т. к. сам предметный мир выносится за скобки философского дискурса, оставаясь «вещью в себе», этакой causa sui предметного же анализа.
Сегодня уже нет того самого единства научных подходов, как в отношении теории деятельности, так и в отношении теории отражения. Как пишет А. В. Мцхветадзе, «...описанные субъективные переживания данной личности и нейродинамический субстрат этих переживаний суть одновременные явления, поскольку отношения между ними - это отношения информации (содержание сигнала) и сигнала (материальный носитель информации)» [10, с. 132]. Мы
согласны с таким пониманием информации и ее носителя. Но далее автор подчеркивает их изоморфизм, а именно здесь и возникают определенные объяснительные трудности, т. к. сам собою напрашивается вывод о параллелизме между «состоянием» идеального и его соответствующими физиологическими процессами, т. е. в конечном итоге сведением психического к нейродинамическим
структурам. Более того, общим объяснительным недостатком ее, по нашему мнению, является вытекающая из них пассивистская трактовка субъекта познания. Эйдосу или нейродинамическому коду принадлежит ведущая роль в процессе познания, фактически они (в рамках соответствующих теорий) превращаются в субъекта, т.к. предполагается, будто в материальный электрохимический код инкорпорирована основная информация о внешнем агенте. Поэтому сам феномен репрезентативного отражения подвергается редукционистской процедуре. При всей палитре подобного рода подходов в объяснении психических явлений и сознания эластично нивелируется понятие деятельности (практики) или же она просто выносится за скобки теоретического анализа.
Убедительная критика одного из вариантов концепции «снятия», который претендует на объяснение специфики идеального образа сознания (гносеологический натурализм), содержится в работе В.В. Орлова. «С таким пониманием познавательного процесса, - пишет он, - неизбежно связано представление о том, что объективное содержание образа существует в готовом виде уже в рецепторах и лишь «выявляется» в мозговом процессе. С этих позиций объективное содержание образа существует в равном себе состоянии на всех уровнях нервной системы - рецепторах, афферентных путях и мозге - и лишь переходит из одной формы в другую» [11, с. 27]. Концепции идеального как вещеподобной аналоговой репрезентации парадоксальны, т.к. связаны с представлением о существовании двух объектов (внешнего объекта и внутреннего наблюдателя). Их сильная сторона в том, отмечает Д.В. Пивоваров, что они возникают как конструктивная попытка обобщить многообразные современные естественно-научные данные о взаимосвязи информационных и энергетических процессов внутри
человеческого организма. Эксперимент не устанавливает там пока ничего сверх того, что не было бы соматическим или нейродинамическим. Но, вместе с тем, все это отнюдь не означает, что психические явления должны быть сведены в готовые состояния нейродинамики [12, с. 36]. Сама ценность психофизического параллелизма заключена уже в том, что принципиально невозможно определить психическое посредством пространственно-временных соотношений соматических организаций или материальных
структур вообще. Основание психического, как пишет Ф.Т. Михайлов, «.следует искать не в тех отношениях, которыми определяется телесность бытия, а в каком-то ином и именно ее порождающем отношении» [9, с. 20].
Таким образом, мы отмечаем, что категория деятельности, которая противоречива в своей структуре и тавтологична в своем содержании значения, как объяснительного принципа, сегодня уже не задает того научного стимула, чтобы оставаться единственной в исследованиях психических процессов, всей структуры жизненной сферы человека. Но в концептуальных дискурсах еще нередко проявляется ее «промежуточный резонанс», выражающийся в отождествлении ментальных состояний с состояниями центральной нервной системы, когда, по сути, элиминируется менталистская психология из сферы исследований, а ее программы признаются дегенерирующими.
Известный советский психолог А.В. Брушлинский небезосновательно считал, что любая деятельность человека и любые его практические действия уже имеют в своем составе хотя бы простейшие психические явления, которыми они изначально регулируются. В соответствии с принципом «двух начал» он выдвигает гипотезу «о возможности пренатального возникновения человеческой психики» [3, с. 25]. В таком понимании проблема перехода одного в другое в их филогенетических границах становится излишней. А значит, и онтогенез психики не является неким ускоренным повторением филогенеза в его только планетарноисторических границах. С определенной долей осторожности можно сказать, что психика человека - это бесконечные преходящие формы динамического вакуума, формальность которого задается энергетическими паттернами. Последние же отнюдь не редуцируются к идеальным проспектам небытийного
(нематериального) значения. Здесь также необходимо подчеркнуть, что данная проблема в ее дискурсивно-семантическом преломлении имеет свою философскую традицию, началом которой послужило понимание бытия основоположниками элейской школы. Один из ее представителей - Парменид, рассуждая о подлинном пути, ведущем к истине мира, разработал понятие бытия. Движение по «пути истины», как считал Парменид, представляет собой утвердительную констатацию
философских выводов, доказывающих принцип тождества бытия и мышления. Реально лишь то,
что мыслимо, а то, что не мыслимо, не существует. И сам этот принцип оппозиции «пути мнения» и «пути истины» обретает демаркационный характер в гносеологических реляциях философско-историчекой рефлексии на протяжении вот уже более двух тысячелетий. Виной тому - категориальный анализ традиционных подходов, в которых
элиминирована бессодержательная, но уже в логике Гегеля «коннотатированная пустота» небытия. К сожалению, тематика статьи не позволяет подробнее остановиться на столь актуальном сегодня вопросе. Заметим лишь, что указанную категорию неправомерно редуцировать ни к логическим, ни к перцептуальным формам. Соответственно, психика, сознание, ощущения, т. е. любые формы перцепции, не сводимы своей «идеальной природой небытия» к материи, формами же оставаясь в ее непосредственном ведомстве.
В этой связи еще П.К. Анохин писал: «Я объясняю студентам, что нервное возбуждение формируется и регулируется вот так, оно в такой форме в нерве, оно является таким-то в клетке. Шаг за шагом, с точностью до иона, и я говорю им об интеграции, о сложных системах возбуждения, о построении поведения, формировании цели к действию и т.д., а потом обрываю и говорю: сознание идеальный фактор. Сам я разделяю это положение, но я должен как-то показать, как же идеальное сознание рождается на основе объясненных мною материальных причинно-следственных
отношений. Нам это сделать трудно без изменения принципов объяснения» (цит. по [8, с. 357]).
«Образ Вселенной - это прежде всего живой организм, органы, ткани и клетки которого имеют смысл только в отношении к целому». Известный физик Д. Бом предполагал, что материю и сознание нельзя объяснить друг через друга или свести друг к другу. И то, и другое - абстракции имплицитного порядка, их общего основания, и поэтому представляют нераздельное единство. В его подходе Вселенная рассматривается как динамическая сеть взаимосвязей, где особо выделяется роль порядка и матриц для представления изменений и трансформаций, а также топология для описания категорий порядка. Сложно представить, - пишет С. Гроф, - каким образом идеи Бома относительно сознания, мышления и восприятия могли бы сочетаться с традиционными подходами в нейропсихологии и психологии. Тем не менее достижения в
современной отечественной и зарубежной нейрофизиологии начинают существенно менять ситуацию. Уже в 70-х годах прошлого столетия выдающийся специалист в области анатомии, нейрофизиологии и нейродинамики мозга Н. П. Бехтерева радикально позиционирует свою точку зрения локализационистическому направлению в исследованиях мозговой деятельности, т.к. при развитии указанного подхода дело доходит «... до логического абсурда, когда мозг, и прежде всего кору, попытались превратить в лоскутное одеяло карликовых суверенных княжеств, каждое из которых «решало» свои, более или менее сложные вопросы - от контроля движений до религиозного чувства, от контроля речи до социального «я» и т.д.» [1, с. 7]. А известный нейрохирург Карл Прибрам разработал оригинальную модель мозга, основанную на холографических принципах. И хотя модель вселенной Бома и модель мозга, данная Прибрамом, не были интегрированы во всестороннюю парадигму, тем не менее, симптоматично то, что они обе разделяют холографический подход. К. Прибрам, завоевавший за несколько десятилетий экспериментальной работы в нейрохирургии и электрофизиологии репутацию ведущего исследователя мозга, обращает внимание на то, что модель, основанная на голографических принципах, может объяснить многие из кажущихся таинственными свойств мозга -огромный объем памяти, дистрибутивность памяти, способность сенсорных систем к воображению, проекции образов из области памяти, некоторые важные аспекты ассоциативного воспоминания и т.д. Сегодня обсуждению и критике локализационизма, эквипотенциализма, холизма и
центрэнцефалической системы посвящено очень большое число работ. Исследования с помощью ПЭТ (позитронно-эмиссионная томография) экспериментально показали, сколь существенно могут разниться мозговые системы, конечный результат деятельности которых один и тот же, исходное руководство к действию идентично [2, с. 6]. Другой интересный подход к проблеме локализации основывается на предположении Д. Гэбора [5, с. 105] о том, что область Фурье (по теореме Фурье, любой самый сложный паттерн может быть разложен в ряд регулярных волн. Применение обратного преобразования переводит волновой паттерн снова в изображение) может разбиваться на информационные единицы, называемые
логонами, при помощи операции «окно», которая ограничивает ширину диапазона. «Окно» может применяться таким образом, что обработка иногда происходит уже в холографической области, а в других случаях -в пространственно-временной области. Это позволяет по-новому взглянуть на то, почему функции мозга кажутся одновременно локализованными и распределенными. Холографическая гипотеза не имеет целью описать всю физиологию мозга или все проблемы психологии, так же как и не
предполагает определенного контекста, в котором под тонкой пленкой вербального материализма контурируются идеи отрыва психических функций от материального
субстрата. Напротив, как мы считаем,
холономная перспектива позволит
сфокусировать серьезный научный интерес на многие явления трансперсональной природы. Таким образом, рассматривая перспективы современных исследований психики и сознания человека, мы исходили не из презумпции деятельностного подхода в его культурологическом, онтогенетическом или нейрофизиологическом аспектах, на наш взгляд не способных пока объяснить природу сознания, а из актуализации самой проблемы, которая не ограничивается только и единственно форматом естественно-научного поля. Безусловно, что в рамках деятельностного подхода проводились
фундаментальные исследования предметнопрактических (исполнительских),
перцептивных, мнемических, умственных, знаково-символических действий, но, тем не менее, претензия, как считают многие исследователи этого подхода, оказалась изначально завышенной.
Преобразующая природу предметная деятельность, субъектом которой выступает разумный индивид, передается посредством произвольного и целесообразного волевого акта, способствующего процессу творческого обучения. Но если труд есть целесообразная и произвольная деятельность, то не вернее ли сказать, как считает Ф.Т. Михайлов, что именно способность наших «животных предков» к целеполаганию породила человеческий труд? Иными словами, «. если предметная
деятельность, каждый акт которой субъективно мотивирован аффективно-смысловой
доминантой образа цели, то нам предстоит ответить на вопрос о доисторической возможности появления в жизнедеятельности наших предков произвольного целеполагания, а
следовательно, и самого образа цели во всей его аффективно-смысловой реальности, т.е. именно как психического новообразования. И предположить это, оставив за скобками именно внешние детерминанты (т.е. не способные пока определить искомую сущность), все
гипотетические природные условия,
заставившие наших животных предков взяться за природные предметы, используя их в качестве прообраза орудий труда, обрабатываемых уже с расчетом на будущее их применение» [9, с. 14]. Действительно, вся суть в этом расчете, так как он есть мысленное действие или мыследействие, как писал Г.П. Щедровицкий. Такая постановка вопроса о предметности человеческой психики, с одной стороны, исключает возврат к картезианскому противопоставлению души телу, но, с другой -она так и не находит выхода из «гносеологического тупика» филогенетического проекта, задаваемого современной наукой. Данный феномен (сознание) только опосредован внешней средой. Сущность же его субстанциальна и надприродна, как и сам субъект деятельности - Человек. В этом и заключается надлежащий смысл
субстанциального единства материального и идеального, духовного, где последнее отнюдь не является детерминированным свойством субстратности первого.
Список литературы
1. Бехтерева Н.П. Нейрофизиологические аспекты психической деятельности. М.: Медицина, 1974. 150 с.
2. Бехтерева Н.П. О мозге человека. СПб.: Нотабене, 1997. 65 с.
3. Брушлинский А.В. Проблемы психологии индивидуального и группового субъекта. Рос. акад. наук; Ин-т психологии. М.: [Б.и.], 2002. 365 с.
4. Вересов Н.Н. Выготский, Ильенков, Мамардашвили: опыт теоретической рефлексии и монизм в психологии // Вопросы философии. 2000. № 12. С. 74-88.
5. Гроф С. За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии. М.: АСТ, 2005. 497 с.
6. Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975. 287 с.
7. Лекторский В.А. Деятельностный подход: смерть или возрождение? // Вопросы философии. 2001. № 2. С. 56-65.
8. Манеев А.К. Гипотеза биополевой формации идеального образа. Свердловск: Изд-во УрГУ, как субстрата жизни и психики человека // Русский 1986. 192 с.
космизм: Антология философской мысли. М., 1993.
С. 354-366.
9. Михайлов Ф.Т. Предметная деятельность... чья? // Вопросы философии. 2001. № 3. С. 10-27.
10. Мцхветадзе А.В. Вновь о проблеме человеческого «Я» // Вопросы философии. 2000. №
7. С. 132-134.
11. Орлов В.В. Отражение - «снятие» или «уподобление»? // Ленинская теория отражения и современность. Свердловск, 1967. 264 с.
12. Пивоваров Д.В. Проблема носителя
SUBJECT ACTIVITY AS ONE OF PARADIGMS OF THE PHILOSOPHY AND SOCIOLOGY
A. O. Koptelov
The basic subject of analysis in this work is the problem of man s psyche considering in the light of subject activity as one of paradigms in explanation of ideal phenomenons in philosophical and critical comprehension.
