CC BY
37
КАРТИНЫ КАВКАЗА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Л. Н. ТОЛСТОГО И Ф. Ф. _ТОРНАУ1_
PICTURES OF CAUCASUS IN BOOKS OF L.N. TOLSTOY AND F. F. TORNAU
Авидзба Регина Леонтиевна,
аспирант Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН, г. Москва reginaavidzba@rambler.ru Regina Leontievna Avidzba, Ph.D. candidate Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow
АННОТАЦИЯ
Статья посвящена анализу кавказских воспоминаний Ф. Ф. Торнау с учетом художественных открытий и новаторства Л. Н. Толстого в разработке этой темы. Основание для такого сближения дают реальные факты военной биографии писателей. Участие в Кавказской войне оказалось в жизни обоих целой эпохой, во многом определившей их дальнейшую судьбу и мировоззрение. В данной статье автор разделяет мнение, что литературным источником рассказа Л. Н. Толстого «Кавказский пленник» послужили «Воспоминания кавказского офицера» Ф. Ф. Торнау. Книга Торнау оживила кавказские впечатления Л. Н. Толстого, привлекла его творческое внимание как документальное повествование.
ABSTRACT
This article is dedicated to the analysis of Caucasian memoirs of F.F. Tornau considering artistic revelations and innovatory approach of L.N. Tolstoy in this topic. Such convergence is based on actual events in the military biography of both writers. Participation in the Caucasian War turned out to be an entire epoch in the life of both of them, which in many ways determined their future and outlook. In this article, the author shares the opinion that "Memoirs of a Caucasian Officer" by F.F. Tornau served as literary source for L.N. Tolstoy's "The Prisoner of the Caucasus". The book by Tornau vivified the Caucasian memoirs of L.N. Tolstoy and captured his creative imagination as the documentary narration.
Ключевые слова: Россия и Кавказ, военная биография, Л. Н. Толстой, Кавказская война, «Кавказский пленник», литературные источники, мемуарно-автобиографический очерк, Ф. Ф. Торнау, «Воспоминания кавказского офицера».
Keywords: Russia and Caucasus, military biography, L.N. Tolstoy, Caucasian War, "The Prisoner of the Caucasus", literary sources, memorial and autobiographical sketch, F.F. Tornau, "Memoirs of a Caucasian Officer".
Внимание к Кавказу в творческом наследии Л. Н. Толстого и Ф. Ф. Торнау объясняется реальными фактами их военной биографии. Участие в Кавказской войне оказалось в жизни обоих писателей целой эпохой, во многом определившей их дальнейшую судьбу и мировоззрение.
Военная карьера молодого офицера Ф. Ф. Тор-нау началась значительно раньше того, как на Кавказ волонтером приехал бывший студент Казанского университета Лев Толстой. И публикации о Кавказе Ф. Ф. Торнау появились первыми: в 1850 г. в газете «Кавказ» очерк «Горские племена, живущие за Кубанью и по берегу Черного моря от устья Кубани и до Ингура» (№ 94—96 и 98) и в 1852 г. в той же газете «Записки русского офицера, бывшего в плену у горцев» (№ 1, 2).
Однако не Ф. Ф. Торнау, а именно Л. Н. Толстому принадлежит в истории русского реализма открытие Кавказа. Хорошо известны восторженные отзывы о рассказах «Набег» и «Рубка леса» в русской периодической печати («Отечественные записки» (1855, № 12), «Сын отечества» (1856, № 13, 30), «Русский инвалид» (1856, № 259), «Библиотека для чтения» (1856, № 12), «Русская беседа»
(1857, № 1), «Время» (1862, № 9), «Военный сборник» (1868, № 2, 4) и др.).
Реже цитируется письмо старшего брата Толстого Сергея Львовича от 12 апреля 1853 г.: «Твой Набег просто, как бы его назвать... очень, очень хорош... или я давно не читал ничего, что бы мне так пришлось по сердцу!.. Нет, и этим я не выражаю того, что хочу тебе сказать, да ну просто. малина, да и только. <.> Знаешь ли, что, зная тебя, кажется мне, довольно хорошо, я боялся, что этот рассказ тебе не удастся, чтобы тут невольно не ввернулось бы какое-нибудь гусарство или, именно как ты говоришь, Мула-Нурство, даже если бы этого и не было, многие порядочные люди могли бы на разные вещи, вовсе не гусарские, смотреть как на гусарские, одним словом, заглавие Набег меня беспокоило. <...> Набег очень хорош: Хлопов, Ро-зенкранц, молодой прапорщик, татарин, Щамиль -середка будет, подголосок шестой роты, который везде так вовремя является с своим тенором и которого я, кажется, вижу и слышу. Одним словом, все хорошо, и переправа через реку, где артиллерийские ездовые с громким криком рысью пускают лошадей по каменному дну, ящики стучат, но добрые
1 Работа подготовлена при поддержке гранта № 15-04-00341 РГНФ.
черноморки дружно натягивают уносы и с мокрыми хвостами и гривами выбираются на другой берег, вижу все это и завидую, что я не на Кавказе». [8, с. 133—134] В письме брата тонко подмечено удивительное мастерство Л. Н. Толстого в передаче мельчайших деталей картины мира, его звуковой и зрительной палитры.
Опыт жизни на Кавказе, которым в полной мере обладал Л. Н. Толстой, следы впечатлений и знаний, полученных им в период военной службы, не могли не отразиться в его художественных произведениях, где «действуют не призраки, родившиеся под влиянием праздного воображения, но люди, в действительном отношении этого слова, с их достоинствами, слабостями и недостатками». [11, с. 1101—1102] Кавказские впечатления Л. Н. Толстого лежат в основе не только рассказов «Набег» и «Рубка леса»; они нашли отражение в повести «Казаки», в рассказе «Кавказский пленник», наконец, в повести «Хаджи-Мурат».
При публикации в 1863 г. «Казакам» был дан подзаголовок: «Кавказская повесть 1852 года». Действительно, в истории замысла «Казаков» встречаем сначала «кавказские очерки», впоследствии — «кавказский роман», в которых писатель, собираясь представить действительный Кавказ, высказывал эстетические суждения, имевшие для него принципиальное значение. «Желал бы, чтобы для вас, как и для меня, взамен погибших, возникли новые образы, которые бы были ближе к действительности и не менее поэтичны». [14, т. 4, с. 270]
Начинается повесть, как известно, с отъезда главного героя, Дмитрия Оленина, из Москвы на Кавказ. И здесь Толстой не упускает случая сразу обозначить эстетический вектор дальнейшего повествования, выбрав за отправную точку повесть А. А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-бек» (1832): «Воображение его теперь уже было в будущем, на Кавказе. Все мечты о будущем соединялись с образами Амалат-беков, черкешенок, гор, обрывов, страшных потоков и опасностей. Все это представляется смутно, неясно; но слава, заманивая, и смерть, угрожая, составляют интерес этого будущего. То с необычайною храбростию и удивляющею всех силой он убивает и покоряет бесчисленное множество горцев; то он сам горец и с ними вместе отстаивает против русских свою независимость». [14, т. 4, с. 14—15]
Художественная сила повести была признана всеми. Отмечалось, что «красоты этого произведения перевешивают его недостатки; от всего рассказа веет кавказским воздухом». [3, с. 96] «Вообще весь рассказ изобилует теми мелочами, из которых каждая сама по себе — прелесть». [3, с. 98]
Эпически изображенный мир народной жизни, быт Кавказа, его природа сразу выделили повесть Толстого в ряду современной литературы. Как писал П. В. Анненков в газете «С.-Петербургские ведомости»: «десятки статей этнографического содержания вряд ли могли бы дать более подробное, отчетливое и яркое изображение одного оригинального уголка нашей земли, где все условия челове-
73
ческого существования далеко не походят на те, которые образованный мир считает необходимыми для нравственного достоинства и благополучия». [13, с. 37]
К так называемой художественной этнографии отнесла повесть «Казаки» и газета «Северная пчела» (Северная пчела. № 247. 1863), точно угадав особый интерес писателя к эпической панораме, развернувшейся перед молодым Толстым с его приездом на Кавказ. Секретарь писателя А. П. Серге-енко позднее свидетельствовал: «В молодости, находясь на Кавказе, Толстой интересовался жизнью горцев, их бытом, нравами, их творчеством и записал тогда некоторые горские песни. Этого до него никто не делал, и он может считаться первым исследователем кавказского фольклора». [12, с. 12—13]
Внимание к новому для них окружающему миру Кавказа, жизни горцев, экзотической природе сближает творческие устремления Л. Н. Толстого и Ф. Ф. Торнау. Важно и то, что их встреча с Кавказом происходила в одну эпоху — как историческую (Кавказская война), так и литературную (переход от романтизма к реализму). И если в военном искусстве и биографии доблестного офицера-разведчика Торнау превосходил Толстого, то в области литературных открытий художественный гений Толстого не имел себе равных. «"Казаки", — писал Мельхиор де Вогюэ, — начинают новую литературную эпоху, провозглашают окончательный разрыв с байронизмом и романтизмом в центре тех самых укреплений, где в продолжение тридцати лет удерживались эти могучие властители». Имелся в виду Кавказ. Л. Н. Толстой «заменил лирические видения своих предшественников прямым взглядом на вещи и людей». [2, с. 14—15]
Рассказ «Кавказский пленник» создавался Л. Н. Толстым по просьбе редакций двух мало распространенных журналов: «Беседа» (редактор С. А. Юрьев) и «Заря» (Н. Н. Страхов) для «Азбуки». Работа была завершена 25 марта 1872 г., и в том же году «Кавказский пленник» был опубликован в журнале «Заря».
Историки литературы имеют разные взгляды на источники «Кавказского пленника». В частности, в основу толстовского рассказа положен случай, происшедший с Л. Н. Толстым на Кавказе 13 июня 1853 г.
В. С. Спиридонов отмечает следующее: «В основу рассказа, до захвата Жилина, лег известный эпизод из кавказской военной жизни самого Л. Н. Толстого. Это — нападение 13 июня 1853 г. чеченцев на пятерых русских офицеров, в том числе Толстого, отделившихся от "оказии"». [15, т. 21, с. 668] Этот эпизод из биографии Толстого хорошо известен, прежде всего, по материалам воспоминаний В. П. Полторацкого [9] и С. А. Берса. [1]
Н. Н. Гусев так описывает это событие: «Из укрепления Воздвиженское в Грозную выехала колонна, состоявшая из двух рот Куринского полка и одной роты линейного батальона при двух орудиях. Вместе с колонной отправился и Л. Н. Толстой. Так
как "оказия" эта продвигалась вперед очень медленно, то Л. Н. Толстой, не доезжая нескольких верст до Грозной, вместе с тремя другими офицерами и со своим приятелем мирным чеченцем Садо Мисербиевым, как это делали многие офицеры, отделился от колонны и поехал вперед. Ради предосторожности смельчаки разбились на две группы: Л. Н. Толстой и Садо поехали по верхнему уступу местности, а остальные офицеры — по нижней дороге. Под Л. Н. Толстым был только что купленный им очень красивый, темно-серый с широкой грудью иноходец кабардинской породы, прекрасно ходивший рысью, но слабый для скачки; под Садо была некрасивая, поджарая, на длинных ногах, с большой головой, светло-серая ногайская степная лошадь, очень резвая. Садо предложил Л. Н. Толстому: "Попробуй мою лошадь", и они поменялись лошадьми.
Вскоре Садо своим зорким глазом первый увидел показавшуюся из леса партию конных чеченцев человек в 20—25, стремительно несшуюся им навстречу. Толстой сверху закричал ехавшим внизу товарищам об угрожавшей им опасности, а сам вместе с Садо поскакал к Грозной, до которой оставалось несколько верст. За ними в погоню кинулось человек семь чеченцев. У Л. Н. Толстого была шашка, у Садо — ружье, но не заряженное, которым он, однако, прицеливался в нападавших и о чем-то переговаривался с ними на своем языке. Л. Н. Толстой мог бы ускакать от преследовавших его чеченцев на резвой лошади своего друга, но он не желал оставлять его одного в опасности».
Между тем «в колонне заметили приближение чеченцев и быстро приготовились дать по ним выстрел из орудия. Начальник колонны, ехавший впереди, едва успел закричать артиллеристам: "Отставь, отставь, там наши!" Из крепости Грозной часовой также увидел нападение и поднял тревогу, по которой грозненская кавалерия поскакала навстречу чеченцам, которые уже обратились в бегство». [5, с. 137]
О типичности подобной ситуации, описанной позднее в рассказе «Кавказский пленник», Ф. Ф. Торнау писал в «Воспоминания о Кавказе и Грузии»: «Горцы, не упускавшие случая невидимо следить за оказией, подобно коршунам налетали на неосторожных зевак, убивали и захватывали их в виду конвоя так скоро, так неожиданно, что редко удавалось им помочь». [17, с. 21]
Толстой и Садо благополучно прибыли в крепость Грозную. Что касается офицеров, ехавших внизу, то невредимым в отряд вернулся лишь один офицер. Двое других были настигнуты чеченцами и сильно изранены; один из офицеров ночью умер.
Впоследствии отголоски именно этого происшествия легли в основу рассказа «Кавказский пленник».
В то же время высказаны мнения о существовании и других литературных источников, повлиявших на создание «Кавказского пленника» Л. Н. Толстого.
Абхазский ученый, историк-кавказовед Г. А. Дзидзария отмечает, что «сопоставление
"Кавказского пленника" Л. Н. Толстого, скажем, с одноименными поэмами А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова меньше всего допустимо, хотя Толстой и испытал в свое время очарование этих бессмертных творений». [7, с. 91]
Если же обратиться к поискам иных литературных источников толстовского «Кавказского пленника», то следует отметить, что В. Н. Попов указывает на одноименную романтическую повесть, опубликованную в 1838 г. в «Библиотеке для чтения». [10, т. 31, с.190] Автор этого Кавказского пленника» подписался кратко — Н. М., обозначив данным псевдонимом, видимо, инициалы своего имени и отчества.
Герой повести Н. М. имеет много общего с героем пушкинской поэмы, ставшей известной читающей публике за 16 лет до того. Так же, как пушкинский герой, он «охладел ко всему», для него «нет радости в настоящем», он живет только прошедшим. Вся повесть написана в стиле Марлин-ского с изобилием романтических эффектов. «Свое душевное состояние в тот момент, когда он был захвачен в плен, офицер передает следующими словами: «Кровь кипела во мне, сердце раздиралось, я весь дрожал от негодования, хотелось разорвать себя, но крепко стянутые руки укрощали мое бешенство, а быстрый лет коня занимал дыхание... Я был, как этот быстрый Терек, скованный в тесных берегах своих, который напрасно рвется, напрасно стонет: крепка, неразрушима ограда его!» [6, с. 73]
Сюжеты повести Н. М. и рассказа Л. Н. Толстого в основном совпадают: русский офицер попадает в плен к горцам и бежит из плена. Однако в подробностях есть и сходство, и различие.
В повести Н. М. рассказ ведется от лица поручика Б., который рассказывает, как, возвращаясь со служебной поездки в ближайшую крепость, попал в плен. Вместе с товарищем его захватил в плен известный своими смелыми налетами на казачьи станицы абрек Хамурзин. Пленников привезли в аул, где черкесские мальчишки с радостными криками «Рус! Гяур!» бросали им в лицо снег и грязь. Их поместили в сарае и приковали цепями к двум столбам, стоявшим посредине. Тут же находились шесть черкесов и брат Хамурзина. К пленникам был приставлен для услуг русский мальчик, плененный ими еще в семилетнем возрасте.
Через некоторое время Хамурзин отправился в набег на русские владения и был убит. Когда в ауле было получено известие о его смерти, рассказчика стали подозревать в том, что он письмом дал знать казакам о набеге Хамурзина. Против него появилось страшное ожесточение, его хотели убить. Прислуживавший пленным мальчик, понимавший «горский» язык, рассказал офицеру, что через неделю, в день праздника байрам он будет убит. Офицер стал просить мальчика принести ключ от цепи, которой он был прикован; ключ этот всегда хранился у брата Хамурзина под изголовьем. Но мальчика стали подозревать в сношениях с пленными, и он на другой день бежал.
В ауле разнесся слух, что идут русские; горцы покинули аул и двинулись в Чечню. По прибытии в
какой-то населенный пункт пленников поместили в землянке, опять заковали в цепи. Здесь рассказчик видит во сне окровавленную женскую голову, которая говорит с ним, целует его; пленнику чудится, что сон есть некое предзнаменование. Проснувшись, он находит около себя ключ от оков, каким-то чудесным образом попавший ему в руки. Открыв замок, пленники бегут, но в другом чеченском ауле, они добровольно сдаются в плен, написав письма родным. Их выкупают («за шапку серебра»), после чего отпускают на свободу.
«Библиотека для чтения» О. Сенковского, на страницах которой вышла повесть, в 1830-е гг. была одним из самых распространенных и читаемых русских изданий. Можно предположить, что Л. Н. Толстой еще мальчиком познакомился с «Кавказским пленником» Н. М. и сюжет повести ему запомнился.
Мы склонны разделять еще одно мнение о литературных источниках толстовской повести. В. С. Спиридонов считал, что Толстым в качестве материала для «Кавказского пленника» могли быть использованы «Воспоминания кавказского офицера» Ф. Ф. Торнау. В ноябре и декабре 1864 г. Л. Н. Толстой жил в Москве, вел переговоры с Катковым о печатании «1805 года» и лечил сломанную руку. Не будучи в состоянии держать перо, Толстой имел много времени для чтения и, конечно, обратил внимание на воспоминания барона Ф. Ф. Торнау, которые вышли в свет в том же 1864 г. в журналах «Русский вестник» и «Исторический вестник», напомнившие Л. Н. Толстому о жизни на Кавказе. Соответственно сюжет «Кавказского пленника» Толстого мог сложиться под непосредственным впечатлением повествования Ф. Ф. Торнау.
Обращает на себя внимание тот факт, что Л. Н. Толстой внимательно отнесся к реальным событиям, участником которых был Ф. Ф. Торнау, захватывающему повествованию о разведывательных и исследовательских экспедициях по неизведанным местам Западного Кавказа, по еще не «замиренному» Черноморскому побережью от Гагры до Геленджика, по тайным тропам горных перевалов через главный Кавказский хребет на Линию.
Хотя Ф. Ф. Торнау и описывает реальные события, все происшедшее с разведчиком настолько неординарно, настолько нова и необычно для русского читателя среда горцев, в которой находился повествователь, что невозможно отделаться от некоего романтического восприятия текста. К тому же «Воспоминания кавказского офицера» перенасыщены подробностями самого разного свойства, что естественно для острого глаза разведчика и его профессионально-пристального внимания к окружающей жизни.
В «Кавказском пленнике» легко обнаруживается принципиальное для Л. Н. Толстого эстетическое устремление максимально упростить язык повествования, сделать его доступным для простонародного читателя, ребенка, которому адресована «Азбука». Работая над «Азбукой», в состав которой предназначался рассказ «Кавказский пленник»,
Л. Н. Толстой преследовал новую для его творческой лаборатории задачу: довести до апогея художественную простоту повествования. Писатель с невероятной тщательностью производит отбор материала, который включает в канву рассказа, сводит на нет романтический колорит литературного источника.
«Это образец тех приемов и языка, которым я пишу и буду писать для больших, — сообщал Л. Н. Толстой Н. Н. Страхову 22 марта 1872 г. — Я знаю, что меня будут ругать, боюсь, что и вы. Пожалуйста, ругайте смелее. Я вам верю, и потому ваши ругательства мне в пользу будут. Не говорю, чтоб я послушался, но они лягут тяжело на весах». [16, с. 27]
Сопоставление отдельных эпизодов текста «Кавказского пленника» Л. Н. Толстого и «Воспоминаний кавказского офицера» Ф. Ф. Торнау дает право характеризовать опубликованные в 1864 г. мемуары кавказского разведчика как один из литературных источников толстовской повести.
Обстоятельства пленения Ф. Ф. Торнау и Жилина различны. Ф. Ф. Торнау пишет: «Меня схватили не в открытом бою, а заманив к себе обманом; поэтому я считался у них не обыкновенным пленным, а гостем поневоле. Прибавлю, что они завладели мною в лесу, а не под кровлею кунахской, во время сна, — хотя последнее было гораздо легче, — для того чтобы не нарушить правил гостеприимства, предписывающих беречь гостя, переступившего через порог, пуще своего глаза». [18, с. 78]
Л. Н. Толстой подробно, насколько это возможно в пределах небольшого рассказа, описывает захват Жилина и Костылина, происходивший в открытом бою с горцами.
Однако, несмотря на различия, как в ситуации пленения толстовского героя Жилина, так и при захвате разведчика Торнау ясно присутствует (у тех, кто мог бы помешать опасности) борьба страха смерти с чувством долга, в которой побеждает первый.
«Кавказский пленник»: «А Костылин, заместо того чтобы подождать, только увидал татар, закатился что есть духу к крепости. Плетью ожаривает лошадь то с того бока, то с другого. Только в пыли видно, как лошадь хвостом вертит.
Жилин видит — дело плохо. Ружьё уехало, с одной шашкой ничего не сделаешь». [14, т. 21, с. 306]
«Воспоминания кавказского офицера»: «Вчера у кабардинцев был совет, на котором решили тебя захватить, а меня убить, чтобы я не помешал делу, — говорит Торнау помогавший ему в операции Ма-мат-Кирей. — Тума Тембот за меня вступился; тогда потребовали от него поруки в том, что я не стану поперечить их замыслу. Он ожидал нас на дороге, и ты сам видел, как меня с тобою разлучили. Теперь я должен оставаться десять дней у Тембота, пока кабардинцы успеют угнать свои стада подальше от русских и переселить семейства в глубину абадзехских лесов». [18, с. 76—77]
На неизбежно встававший при пленении вопрос о выкупе у Торнау и у толстовского Жилина следует мгновенный отрицательный ответ.
«Потом спросили через Мамат Кирея, какой за меня будет выкуп.
— Выкуп? Никакого!
Мамат-Кирей отказался переводить, упрашивая меня не сердить кабардинцев. Я настоял.
— Посмотрим! — отвечали они. — Теперь нечего рассуждать, пора ехать». [18, с. 77]
Ответ генерала, узнавшего о пленении Ф. Ф. Торнау, был столь же тверд: «Они хотят за него выкуп серебра да золота; ни одного золотника не дам; зато стану их потчевать свинцом да ядрами более чем они ожидают». [18, с. 80]
Жилин не был для черкесов столь же ценной добычей, как Торнау. Поэтому теме выкупа в толстовском рассказе посвящено гораздо меньше внимания, чем в «Воспоминаниях кавказского офицера», где она звучит постоянно и в разных вариациях. Толстому-художнику требовались более прямая линия сюжета и цельное повествование.
Несомненную параллель в тексте «Воспоминаний кавказского офицера» имеет присутствие в художественной структуре «Кавказского пленника» образа старика, приходившего в аул из-под горы и ненавидевшего русских. «Идёт, бывало, в чалме своей, костылём подпирается, как волк озирается. Как увидит Жилина, так захрапит и отвернётся». [14, т. 21, с. 314] Не исключено, что Л. Н. Толстого привлекла эта фигура в книге Ф. Ф. Торнау: «Нечаянно подняв глаза, я крайне удивился, заметив, что все на меня смотрят; взглянул на Тембулата и пришел в совершенное недоумение, увидав, что этот, обыкновенно хладнокровный человек, с видом величайшего беспокойства глядит мне прямо в глаза. Приученный опасностью моего положения обращать внимание на каждый знак его, я оглянулся назад и понял, в чем дело. Ниже меня сидел, с обиженным видом, старый турок, высокий, худощавый, с белою бородой до пояса, с четками в руках -один из тех фанатиков, которые, питаясь подаянием, ходили по горам проповедовать мусульманам беспощадную войну против гяуров-свиноедов, как они честят всех христиан. Я уже говорил об уважении и почете, которые молодые люди обязаны оказывать у горцев старикам. Моя невольная ошибка могла навлечь на меня подозрение, что я не родился и не воспитывался в горах; оставалось только исправить ее скоро и решительно. Вспомнив все, что я знал по-татарски, я поднялся и громко попросил турка пересесть на мое место, прося меня извинить, если шайтан на мгновение ослепил мои глаза, закрыв от них его седую бороду, перед которою я благоговею, как перед бородой моего отца. <...> Турок, бросавший на меня сперва весьма злобные взгляды, несколько смягчил свою досаду, но все-таки не переставал за мною следить. Что я ни делал, глаза турка меня не оставляли, будто его дикий инстинкт угадывал во мне врага; и, право, мне было нелегко выдерживать эту пытку, сохраняя вид невозмутимого равнодушия, чтобы не быть узнан-
ным. Его постоянное наблюдение за мною принудило меня делать умовения и творить намаз, без которых я обходился до того времени. <...> этот фанатик не переставал за мною наблюдать, следовал за нами еще несколько переходов, всегда шагал возле моей лошади, беспрестанно заговаривал со мною и, получая ответ, что я его не понимаю, что-то бормотал про себя. Мы были очень рады, когда, наконец, утомившись от скорых переездов, он в каком-то селении отстал от нас». [18, с. 45—46]
Как воплощение явно проявляющейся жгучей ненависти к русским старик в художественной структуре рассказа Л. Н. Толстого занял свое место, усиливая понимание той скрытой опасности, которая подстерегала пленника на каждом шагу.
Предполагаем, что еще одной кавказской реалией из «Воспоминаний.» Ф. Ф. Торнау воспользовался Л. Н. Толстой - острые камни горных троп, ранившие ноги до крови. В бытность свою на Кавказе у Толстого не было случая менять форменные сапоги на чувяки горцев; этот опыт не был ему знаком; тем ценнее показалась писателю жизненная деталь, вокруг которой не только выстроилась цепь эпизодов, но и определилось развитие сюжета.
«Воспоминания кавказского офицера»: «Крутой подъем принуждал нас идти пешком и тащить за собою наших усталых лошадей. День был чрезвычайно жаркий, мы сами порядком измучились и к усталости присоединилось еще одно обстоятельство, отнимавшее у меня последние силы поспевать за другими. От ходьбы в горах моя обувь пришла в такой дурной вид, что, ступив на острый камень, я прорезал себе как ножом подошву правой ноги. Кровь текла из раны не переставая, пыль и песок забивались в нее, нестерпимая боль не позволяла мне ступать на ногу, а лошадь, нехотя карабкаясь по скользкому камню, тянула меня назад. Терпение в страданиях считается у горцев одним из первых достоинств для молодого человека, и равнодушие, с которым они переносят боль, доходит до такой степени, что в этом случае весьма легко узнать между ними европейца, который, может быть, столько же, как и они, бесстрашен, но никогда не сравняется с ними в терпеливости. В то время я был в состоянии многое вынести и шел, невзирая на мою рану, но поневоле должен был отставать». [18, с. 46]
«Кавказский пленник»:
I. «В тумане свежо, идти легко, только сапоги неловки, стоптались. Жилин снял свои, бросил, пошёл босиком. Подпрыгивает с камушка на камушек да на звёзды поглядывает. Стал Костылин отставать.
— Тише, - говорит, — иди; сапоги проклятые — все ноги стёрли.
— Да ты сними, легче будет.
Пошёл Костылин босиком — ещё того хуже: изрезал все ноги по камням и всё отстаёт.
Жилин ему говорит:
— Ноги обдерёшь — заживут, а догонят — убьют, хуже». [14, т. 21, с. 319]
II. «А Костылин говорит:
— Подожди хоть немножко, дай вздохнуть, у меня ноги в крови все.
— Э, брат, заживут; ты легче прыгай. Вот как!
И побежал Жилин назад и влево в гору, в лес.
Костылин всё отстаёт и охает. Жилин шикнет-шикнет на него, а сам всё идёт». [14, т. 21, с. 319]
III. «Вышли на полянку, Костылин сел и говорит:
— Как хочешь, а я не дойду: у меня ноги не идут.
Стал его Жилин уговаривать.
— Нет, - говорит, — не дойду, не могу.
Рассердился Жилин, плюнул, обругал его.
— Так я же один уйду, прощай.
Костылин вскочил, пошёл. Прошли они версты четыре». [14, т. 21, с. 320]
IV. «Стал Костылин вставать и упал.
— Не могу, ей-богу, не могу; сил моих нет.
Мужчина грузный, пухлый, запотел; да как обхватило его в лесу туманом холодным, да ноги ободраны, — он и рассолодел. Стал его Жилин силой поднимать. Как закричит Костылин:
— Ой, больно!
Жилин так и обмер.
— Что кричишь? Ведь татарин близко, услышит. — А сам думает: "Он и вправду расслаб, что мне с ним делать? Бросить товарища не годится".
— Ну, — говорит, — вставай, садись на закорки — снесу, коли уж идти не можешь». [14, т. 21, с. 320]
Об удобной и приспособленной к местности обуви горцев Ф. Ф. Торнау писал в «Воспоминаниях о Кавказе и Грузии»: «Осетины и вообще все кавказцы, живущие в высоких горах, носят самые легкие чевяки из телячьей кожи, подбитые вместо подошвы переплетенными сыромятными ремнями. Гибкая ременная подошва поддается всем движениям ступни и не скользит по камням, цепляясь за самую незаметную шероховатость. С этою легкой и цепкою обувью можно лазить в таких местах, где в сапогах, подкованных гвоздями, неминуемо оборвешься. В кавказских горах я сам носил осетинскую обувь и по опыту знаю, как она легка и удобна; после нее каждый сапог покажется гирей, привешенною к ноге». [17, с. 82]
Перекликаются эпизоды с заранее подкормленными собаками, не выдавшими беглецов. Ф. Ф. Торнау «завел самую тесную дружбу» с охранявшей его большой черной собакой, наводившей страх на весь околоток. «Я был не очень сыт, но бедная собака была еще голоднее: тайком я уделял ей что только мог от моего проса, и Хакраз, как ее звали, завидев меня, более не злилась, а только махала хвостом, глядя на меня самыми нежными глазами». [18, с. 104]
«Восемнадцать дней я тер звено цепи, пока успел его распилить. Работа производилась только днем, когда все уходили из аула и нас караулила одна черная собака, на которую Тамбиев полагал свои главные надежды, не зная, что между нами существует тайная дружба. Она служила уже не ему, а мне, давая знать ворчанием, когда кто-нибудь подходил». [18, с. 144]
В «Кавказской пленнике» «у хозяина сторожка была — пёстрая собака. И злая-презлая; звали её
77
Уляшин. Жилин уже наперёд прикормил её. Услыхал Уляшин, забрехал и кинулся, а за ним другие собаки. Жилин чуть свистнул, кинул лепёшки кусок — Уляшин узнал, замахал хвостом и перестал брехать». [14, т. 21, с. 104]
Нужда чем-то заполнить время обычно подталкивает пленников к рукоделию. Эта общая черта арестантской жизни не только упомянута Торнау и Толстым, но и играет в судьбах пленников одну из ключевых ролей.
«Воспоминания кавказского офицера»: «Передумав обо всех обстоятельствах и случайностях, могущих послужить к моему освобождению, я стал вспоминать прошедшее, думать о будущем и углубляться, наконец, в философские вопросы, заводившие меня иногда так далеко, что я начинал чувствовать необходимость обращаться от вечной думы к какому-нибудь материальному развлечению. Добыв кусочек карандаша, я рисовал на ставне и на строганый столбах все, что приходило на ум; о бумаге нечего было и думать. Животных, цветы и виды черкесы переносили, но не хотели терпеть человеческих фигур, запрещаемых Кораном, и всегда их соскабливали. <.> Потом я занялся резьбой из кизилового дерева палок, употребляемых черкесами для ходьбы в горах. Это им очень нравилось, и многие просили меня украшать их палки, что мне всегда удавалось, к их удовольствию». [18, с. 104—105]
«Кавказский пленник»:
I. (Жилин) «Ходит по аулу, насвистывает; а то сидит, что-нибудь рукодельничает, или из глины кукол лепит, или плетёт плетёнки из прутьев. А Жилин на всякое рукоделье мастер был. Слепил он раз куклу, с носом, с руками, с ногами и в татарской рубахе, и поставил куклу на крышу. Пошли татарки за водой. Хозяйская дочь Динка увидала куклу, позвала татарок. Составили кувшины, смотрят, смеются. Жилин снял куклу, подаёт им. Они смеются, а не смеют взять. Оставил он куклу, ушёл в сарай и смотрит, что будет? Подбежала Дина, оглянулась, схватила куклу и убежала. Наутро смотрит, на зорьке Дина вышла на порог с куклой. А куклу уж лоскутками красными убрала и качает, как ребёнка, сама по-своему прибаюкивает. Вышла старуха, забранилась на неё, выхватила куклу, разбила её, услала куда-то Дину на работу. Сделал Жилин другую куклу, ещё лучше, отдал Дине. Принесла раз Дина кувшинчик, поставила, села и смотрит на него, сама смеётся, показывает на кувшин». [14, т. 21, с. 313]
II. «Вот как прошла гроза, везде по деревне ручьи бегут. Жилин выпросил у хозяина ножик, вырезал валик, дощечки, колесо оперил, а к колесу на двух концах кукол приделал. Принесли ему девчонки лоскутков, - одел он кукол: одна - мужик, другая — баба; утвердил их, поставил колесо на ручей. Колесо вертится, а куколки прыгают.
Собралась вся деревня: мальчишки, девчонки, бабы; и татары пришли, языком щёлкают:
— Ай, урус! Ай, Иван!
Были у Абдула часы русские, сломанные. Позвал он Жилина, показывает, языком щёлкает. Жилин говорит:
— Давай починю.
Взял, разобрал ножичком, разложил; опять сладил, отдал. Идут часы.
Обрадовался хозяин, принёс ему бешмет свой старый, весь в лохмотьях, подарил. Нечего делать —взял: и то годится покрыться ночью.
С тех пор прошла про Жилина слава, что он мастер». [14, т. 21, с. 313—314]
Нельзя не обратить внимания на похожую роль девушек-горянок в судьбе Торнау и толстовского пленника. В описании Аслан-Коз мемуарист подчеркивает, что она «очень хороша, очень добра, умеет читать и писать <...> пользуется особенным расположением отца»: «Чрезвычайно стройная, тонкая в талии, с нежными чертами лица, черными, несколько томными глазами и черными волосами, достававшими до колен, она везде была бы признана очень красивою женщиной. Притом она была добродушна и чрезвычайно понятлива. <.> Очень ей нравилось, что мы, христиане, имеем только одну жену, ей верим и ее не запираем». [18, с. 130—131]
Рядом с Аслан-Коз, когда Торнау ее увидел впервые, «прыгала ручная горная коза». При первом появлении Дины, будущей спасительницы Жилина, Толстой — случайно или нет — использует сравнение с козой: «Подал ей Жилин назад кувшин. Как она прыгнет прочь, как коза дикая. Даже отец засмеялся». [14, т. 21, с. 309] В сцене прощания этот прием повторен: «Как заплачет Дина, закрылась руками, побежала на гору, как козочка прыгает. Только в темноте, слышно, монисты в косе по спине побрякивают». [14, т. 21, с. 324] Похоже, что бытовая реалия (ручная коза) в «Воспоминаниях» Ф. Ф. Торнау и образ легкой, грациозной девушки Дины, сравнимый по пластике с горной козочкой, не так далеки друг от друга.
Любовь Аслан-Коз помогла Торнау в самые тяжелые минуты плена. Трижды предпринимавший попытки побега, изнуренный голодом, лишениями и болезнями, прикованный железной цепью с ошейником к стене, в холодном не отапливаемом сарае, лишенный всех человеческих условий существования, он обрел в дни этих испытаний искреннюю дружбу и нежнейшую любовь. Юная черкешенка пыталась обратить русского офицера в свою веру. Но герой разбил ее надежды на замужество, заявив о непреклонном желании остаться православным. Любовь Аслан-Коз суждено было остаться безответной. Оставляя Аслан-Коз наедине с ее чувствами, Ф. Ф. Торнау в нравственном отношении далеко оставляет прославленных любовников — героев «Кавказских пленников» А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.
По просьбе Торнау Аслан-Коз приносит ему нож, которым он постепенно, день за днем, вырезает отверстие в одном из бревен хижины, где был заперт. Но побег его осуществляется другим способом — его освобождает один из ногайских князей по своим личным расчетам.
Жилин также, «как ночь придёт, затихнет в ауле, так он у себя в сарае копает. Трудно было копать от камней, да он подпилком камни тёр, и прокопал он под стеной дыру, что впору пролезть».. [14, т. 21, с. 315]
Первый побег Торнау и Жилина не удался, в чем отчасти была вина их напарников. Жилина подвел Костылин. Торнау планировал бежать с казаком, также находившимся в плену; встреча с ним в условленном месте не состоялась, лишив Торнау всех продовольственных припасов.
«Не стану говорить о чувствах, с которыми я возвращался на старое место моего плена; горечь их унималась одною твердою решимостью посредством того или другого способа добиться свободы, не ожидая чужой помощи и не жалея потерять жизнь», [18, с. 141] — эти слова Ф. Ф. Торнау вполне соответствуют думам Жилина «о вольном житье». Однако Толстой для своего героя ограничился только одной неудачной попыткой побега. В героической же судьбе Торнау их было несколько.
«Воспоминания кавказского офицера» Торнау оживили кавказские впечатления Толстого, привлекли его творческое внимание как документальное повествование, сыгравшее важную роль в творческой истории рассказа «Кавказского пленник». Богатейший, как сама жизнь, материал «Воспоминаний» был пропущен сквозь частое художественно-эстетическое сито автора «Азбуки», оставившего для своего рассказа простоту и ясность вечных по своей мудрости и потому всем понятных и близких образов.
В 1872 г. в журнале «Всемирная иллюстрация» была напечатана анонимная статья «Литературное обозрение», посвященная разбору вновь вышедших художественных произведений. На первое место среди них автор поставил толстовский рассказ «Кавказский пленник»: «Дальше идти некуда, и перед этой величественной простотой совершенно исчезают и стушевываются самые талантливые попытки в том же роде западных писателей... "Кавказским пленником" окончательно разрешен вопрос о том, как следует писать для народа, вопрос, который и доныне еще не разрешен и на Западе, несмотря на бесчисленное множество более или менее удачных попыток его разрешения. Граф Толстой не признает необходимости каких бы то ни было подделок под простонародный язык, но в то же время явно высказывается за необходимость особого слога в рассказах, предназначенных для простолюдинов... "Кавказский пленник" написан совершенно особым, новым языком. Простота изложения поставлена в нем на первом плане. Нет ни одного лишнего слова, ни одной стилистической прикрасы. невольно изумляешься этой невероятной, небывалой сдержанности, этому аскетически строгому исполнению, этой взятой на себя задаче рассказать народу интересные для него события, "не мудрствуя лукаво". Это — подвиг, который, пожалуй, окажется не под силу ни одному из прочих корифеев нашей современной литературы». [4, с. 5]
В трактате «Что такое искусство?» Л. Н. Толстой выделил свой рассказ, так же как и рассказ
«Бог правду видит, да не скоро скажет», из всего ранее им написанного. «Он причисляет "Кавказского пленника" к произведениям "всемирного искусства", соединяющего людей в одном чувстве, всем доступном». [6, с. 75]
Факт творческого вдохновения Л. Н. Толстого в очередной раз доказывает научную и литературную ценность кавказских путешествий Ф. Ф. Тор-нау.
19 июля 1896 г., когда Ф. Ф. Торнау уже не было в живых, в дневнике Л. Н. Толстого появилась запись, ознаменовавшая зарождение сюжета еще одной кавказской повести писателя — «Хаджи-Мурат»: «Вчера иду по передвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет, ничего кроме черной земли
— ни одной зеленой травки. И вот на краю пыльной, серой дороги куст татарина (репья), три отростка: один сломан, и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью, черный, стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, но все еще жив и в серединке краснеется. — Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее». [14, т. 30, с. 99—100] К этому описанию через месяц были добавлены строки: «...все стоит и не сдается, и один торжествует. Молодец!
— подумал я, — и какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. Так и надо! Так и надо!» [14, т. 30, с. 129]
Повесть «Хаджи-Мурат» — итог пятидесятилетнего творческого опыта Л. Н. Толстого, одно из совершеннейших произведений писателя, не публиковавшееся по воли автора при его жизни. «Если Толстой положил столько усилий на произведение, заранее не предназначенное к печати, то можно судить о высоком значении, какое он вообще придавал делу писателя, и о его неумолимо суровой взыскательности к самому себе как к художнику», — писал А. П. Сергеенко, секретарь Толстого. Добавим к этим словам и то, что тема Кавказа для Л. Н. Толстого была одной и сокровенных, с которой он, по сути, начал свое литературное поприще и которой завершал его.
Список литературы:
1. Берс, С. А. Воспоминания о гр. Л. Н. Толстом. — Смоленск, 1894. — 81 с. Режим доступа: http ://www.tolstoi .pushkinskij dom. ru/Default.a spx?tabid=10403
2. Вогюэ, де Мельхиор. Современные русские писатели. Толстой - Тургенев - Достоевский. Лев Толстой. — М., 1887. — С. 14—15.
3. Время. 1863. № 3. — С. 96.
4. Всемирная иллюстрация. 1872. № 1181. 17 июня.
5. Гусев, Н. Н. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1828 по 1855 г. [Электронный ресурс]. / Отв. ред. М.К. Добрынин. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1954. — Режим доступа: http://feb-web. шЯеМоМоу/с^ошс5/а5 4Zg54.htm
6. Гусев, Н. Н. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 г. [Электронный ресурс]. / Отв. ред. А.И. Шифман. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1963. — Режим доступа: http://feb-web. гиЯеЬЛоМоу/сЬ-оп-ics/g63/g63.htm?cmd=2&part=6
7. Дзидзария, Г. А. Ф. Ф. Торнау и его кавказские материалы. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1976. — 130 с.
8. Переписка, Л. Н. Толстого с сестрой и братьями. — М., 1990. — С. 133-134.
9. Полторацкий В. П. Воспоминания В. А. Полторацкого // Исторический вестник. 1893. № 6. С. 672.
10. Попов, В. М. Историко-литературный источник «Кавказского пленника». [Электронный ресурс] / В. М. Попов // ФЭБ Русская литература и фольклор. —Режим доступа:http://feb-web. ru/feb/tolstov/critics/l2c/l2c2190-.htm
11. Русский инвалид. 1856. 27 ноября. № 259. С. 1101—1102.
12. Сергеенко, А. П. «Хаджи-Мурат» Льва Толстого. [Авт. вступ. ст. и примеч. В. А. Ковалев]. — М.: Современник, 1983. — 239 с.
13. С.-Петербургские ведомости. № 144. 27 июня. 1863.
14. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. В 100 т. М.: Наука, 2001.
15. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. В 90 т.: Юбил. М., 1957.
16. Толстой, Л. Н. - Страхов Н. Н.. Полн. Собр. переписки. В 2 т. Сост. Л. Д. Громова, Т. Г. Никифорова. — М. Оттава. 2003. Т. 1. — 488 с., т. 2. — 1080 с.
17. Торнау, Ф. Ф. Воспоминания о Кавказе и Грузии. // «Русский вестник», 1869. т. 79 № 1, с. 5—36; № 2, с. 401—443; т. 80, № 3, с. 102—155; № 4, с. 658—707.
18. Торнау, Ф. Ф. Воспоминания кавказского офицера, ч. I. 1835 год; ч. II. 1835, 1836, 1837 и 1838 года, — М.: В унив. тип. (Катков и К°.), 1864. — 173 с.
