CC BY
936
© О.В. Головкина, 2004
КАНАДСКИЙ МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ КАК ОСНОВА НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ КАНАДЫ
О.В. Головкина
Несмотря на имеющиеся сомнения в существовании национальной идентичности канадцев, большинство представителей мыслящей элиты и абсолютное большинство ря-довыж граждан все же убеждены в существовании таковой. Исследования проблемы национальной идентичности затронули множество уровней теоретического исследования. Данной проблемой занимались представители многих школ и направлений теоретической мысли. Единственным неоспоримым фактом, подтверждающим существование канадской нации, является чувство принадлежности к таковой, разделяемое большинством канадцев. Определение же сути национальной идентичности, ответ на вопрос «что значит быть канадцем?» до сих пор является объектом научных споров. Этому способствует как сложность проблемы определения национальной идентичности как таковой, так и три основных фактора, которые, по нашему предположению, предопределили и продолжают предопределять некоторые трудности, испытываемые канадцами в процессе самоидентификации себя как нации. А именно, иммигрантский характер государства, особенности заселения Канады, сравнительно короткая и богатая изменениями история страны. Все эти факторы, тесно переплетаясь и взаимодействуя друг с другом, в конечном итоге определили уникальную среду, в которой зарождалась и по сей день продолжает формироваться национальная идентичность канадцев.
Анализ законодательной базы Канады на предмет определения национальной идентичности показал, что наиболее содержательное (и единственное непосредственное) определение национальной идентичности (National Identity) канадцев дает акт о политике муль-тикультурализма (Canadian Multiculturalism
Act). Это позволяет нам предположить, что именно канадский мультикультурализм может служить в качестве основы национальной идентичности Канады.
Уже в преамбуле основного документа канадской политики мультикультурности (Canadian Multiculturalism Act) содержится определение канадской идентичности. Последним пунктом преамбулы, после ссылок на ст. 6, п. 4; 15, п. 2; 16, 22, 25, 27, 28 канадской Хартии, на канадский Акт Прав Человека, на Международную конвенцию «Об уничтожении всех форм расовой дискриминации», следует, что «правительство Канады рассматривает расовое, национальное, этническое разнообразие канадцев, разнообразие по цвету кожи и религиозным убеждениям как фундаментальную особенность канадского общества и проводит политику мультикультура-лизма, направленную на сохранение и развитие мультикультурного наследия канадцев в процессе достижения канадцами равных возможностей в экономической, социальной, культурной и политической сферах жизни Канады». И далее, уже в декларативной части акта, постановляется «считать мультикультурализм фундаментальной чертой канадского наследия и национальной идентичности, бесценным ресурсом формирования будущего Канады»1.
«Правительство Канады (также) рассматривает культурную мозаику (разнообразие канадцев по расовому, этническому происхождению, цвету кожи, религиозным убеждениям) как основополагающую национальную черту канадского общества»2. Но политика мультикультурализма проводится и в других иммиграционных государствах, например, в США и Австралии. Таким образом, возникает закономерный вопрос — корректно ли говорить о мультикультурализме, как национальной особенности именно и только канадцев?
Примем за исходное предположение тезис С.Г. Ильинской о том, что «мультикуль-турализм» как политическая программа решения проблемы интеграции в различных государствах был ориентирован на решение разных проблем. Поэтому и «мультикульту-рализмы» существенно отличаются от страны к стране 3. В доказательство данного утверждения сравним программы мультикультура-лизма трех классических иммигрантских государств: США, Австралии и Канады.
В империях изолированное проживание различных этнолингвистических групп было обычным явлением. В демократических обществах преимущественно дистанцировались от тех, кому не доверяли, с кем не существовало общих традиций и не мог быть заключен общественный договор. И, если в Европе функцию тех, кто смел отличаться (и играл при этом определенную социально-экономическую роль, занимался «постыдным» ремеслом) выполняли евреи, то в Новом Свете она принадлежала коренным народам и рабам, привезенным из Африки.
При создании Американской республики в Декларации независимости было провозглашено, что «все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью»4, но отцы-основатели, как и большинство их свободомыслящих современников XVIII в., под равенством всех людей подразумевали только свободных белых мужчин. Образованное государство предполагало наличие единой нации — носительницы единой культуры, отличной от тех культур, из которых вышли первые поселенцы Нового Света. Либеральные представления отцов-ос-нователей о равенстве, таким образом, предопределили появление ассимиляционной концепции «американского плавильного котла». В качестве эталона новой нации был смоделирован тип WASPа. Именно концепция ассимиляции, в основе которой был заложен эталон белого мужчины англосаксонского происхождения, способствовала тому, что и после отмены рабства сегрегация в отношении африканцев не только сохранилась, но и получила законодательное закрепление. В 1898 г. Верховный Суд утвердил «равное, но раздельное обращение в отношении черных и белых американцев в южных штатах». Чернокожее меньшинство было изолировано от белого большинства. Поселения, школы, церкви белых и черных были раздельными.
Поправка XIV к Конституции США, принятая в 1868 г., уже после отмены рабства, устанавливала количество представителей в нижнюю палату Конгресса в соответствии с численностью населения штатов, за исключением не облагаемых налогом индейцев5. Таким образом, индейцы по-прежнему не являлись равноправными членами общества. И это было совершенно логичным, так как «черно-» и «краснокожие» жители США никаким способом не могли соответствовать эталону американской нации. Их положение не изменилось, несмотря на отмену расовой сегрегации на законодательном уровне, так как в американском обществе по-прежнему существовал эталон WASPa.
Во второй трети XX в. американский «плавильный котел» начал давать сбои, не успевая «переплавлять» активно прибывающих иммигрантов различных по цвету кожи, расовой принадлежности. Идеальный тип аме-риканца^АВРа перестал соответствовать действительности. В это же время актуальность приобрели аргументы сторонников «культурного плюрализма», основанные на убеждении, что полное этническое, языковое, культурное и религиозное единообразие вовсе не обязательно для нормального функционирования американского общества. Наступает эра мультикультурализма и политкорректности. Но вместо единства разнообразий американское общество, по словам В.С. Малахова, становится множеством единообразий, в котором процветает позитивная дискриминация и реактивный мультикультурализм6. «Носителями реактивного мультикультурализма являются этнические и культурные меньшинства. Если раньше их члены стремились скорее к слиянию с большинством, то теперь они, напротив, настаивают на собственной инакости»7. При этом утверждается, что их идентичность отлична от идентичности окружающих столь радикально, что ни о каком сближении просто не может быть речи. В студенческих столовых возникают столы «только для черных» (пусть и без табличек, но по неписаному закону зарезервированные за темнокожими). Появляется все больше «азиатских» общежитий, «цветных» дискотек и клубов, вход в которые для «белых» практически заказан.
В социологии нечто подобное описано в терминах «стигматизированной идентичности». То, что когда-то было отрицательной характеристикой, получаемой группой извне, становится положительной самохарактеристи-
кой группы. Если раньше индивиды, принадлежавшие к этническим и культурным меньшинствам, скорее, противились выделению себя в особую группу, то теперь они подчеркивают свою особость. Если афроамериканцы 50-х прилагали максимум усилий, чтобы стать неотличимыми от соотечественников англосаксонского происхождения, то в 80-е колоссальную силу набирает тенденция «black is beautiful»8. «Если вплоть до конца 70-х иммигранты из Азии и Латинской Америки предпочитали “стушеваться” и активно вовлекались в процесс ассимиляции, то с середины 80-х они энергично и даже агрессивно подчеркивают свою культурную несхожесть с большинством американского населения»9. Происходит демонстративный возврат к прежней, «до-иммигрантской» идентичности. Последнюю, однако, не всегда легко увидеть. Во многих случаях процесс аккультурации зашел достаточно далеко. Тогда особую, несовместимую с окружением идентичность (Identity) приходится искусственно создавать. По мнению В.С. Малахова и С.Г. Ильинской, причина современной сегрегации (или добровольной геттоизации) кроется не в расовых предрассудках или консерватизме мышления, а в социальных факторах. Так, меры позитивной дискриминации (Affirmative actions) способствуют культивированию «афроамери-каности». На наш взгляд, причиной «реактивного мультикультурализма» (Differential Multiculturalism)10 являются особенности американского мультикультурализма. Другими словами, эталон WASPa хоть формально и уступил место принципу многокультурнос-ти, но фактически остается в американском обществе в качестве разделения его на титульную этничность и этнические меньшинства. Таким образом, если раньше меньшинства насильственно отделялись от представителей титульного этноса, то теперь (благодаря выгодам Affirmative actions) они сами отделяют себя от этнического большинства.
В Австралии, на первый взгляд, все обстоит иначе. По словам С.Г. Ильинской, «наиболее удачно среди иммигрантских стран политика мультикультурализма была реализована в Австралии, поскольку она не создает систему специфических групповых прав, затрудняющих гражданскую консолидацию»11.
В начале 70-х гг. австралийские политики впервые заговорили на языке мультикультурализма. И в это время австралийский муль-тикультурализм практически не отличался от американского. В Австралии, по американс-
кому образцу, были созданы институты поддержки этнических меньшинств, которые на практике способствовали искусственному конструированию «инакости». Многоязычным стало образование, теле- и радиовещание. Модель мультикультурализма, функционировавшая в Австралии с середины 70-х до середины 80-х гг., исходила из представлений об этнических меньшинствах, как о замкнутых сообществах 12. Вместо социальной интеграции проводилась политика этнической изоляции. Этот подход претерпел радикальные изменения во второй половине 80-х гг., и этноцентристская модель мультикультурализма была заменена гражданской, не придававшей «этноспецифического» характера механизму доступа к общественным благам. Произошло смещение акцентов с групповых на индивидуальные права граждан. Вместо поддержки этнических меньшинств, власти стали отдавать приоритет обеспечению конституционных прав, главным образом, социальных. Национальная программа мультикуль-турной Австралии, опубликованная в 1989 г., гарантировала гражданам свободную культурную реализацию в условиях правовых гарантий равенства социальных возможностей и отсутствия дискриминации, а также поощрения талантов граждан к наибольшей экономической выгоде общества 13.
Но реальное существование многокультурного общества Австралии далеко от идеала мультикультурализма. Так, в статье австралийки русского происхождения Татьяны Га-бусенко «О мифах мультикультурализма в Австралии» описывается несоответствие декларируемого мультикультурного характера австралийской нации реальному содержанию понятия мультикультурализма.
Мультикультурализм в Австралии является не только базовым государственно-политическим принципом. Это — важнейшая часть представления австралийцев о себе. В мультикультурализм здесь искренне верит большинство. «Мы едины, но нас много — и мы разные».
«И это не рекламные трюки. Все это в Австралии действительно есть: обилие межнациональных браков, разнорасовые любовные парочки и этнически смешанные дружеские компании на улицах. И нет, например, сборников анекдотов, начинающихся фразами типа: “Встречаются как-то русский и чукча”. Издание такого сборника в Австралии грозит судом и значительным штрафом. Национализм и расизм здесь практически
отсутствуют»14. Но значит ли это, что Австралия — действительно мультикультурная, многокультурная страна? Значит ли это, что ее национальная политика коренным образом отличается от американской?
Первое и самое главное возражение — в «мультикультурной» стране на мультиязыках никто не говорит. Язык в Австралии один — английский. На нем общаются все, и порой — с титаническими усилиями. «Стоит послушать, как вьетнамская бабушка, приводящая внуков в наш районный бассейн, выгоняет их из воды. В английской фразе “Ребятишки, домой!” звучат сразу все восемь тонов ее родного языка. Но сказать то же самое на языке, к которому она привыкла с детства, она не хочет. Почему? “Чуркой узкоглазой” ее ведь за это никто не назовет. Но у бабушки есть свои причины — и достаточно веские»15. Дело в том, что язык, как ничто иное, концентрирует в себе культуру нации. На каждом шагу национальная ментальность, заложенная в языке, вступает в противоречие с мышлением, господствующим на новой родине эмигранта.
Естественно, что никто не скажет вам в Австралии, что быть корейцем или арабом — стыдно. Как и с коренным жителем страны, с вами все будут вежливы и приветливы, вам будут изо всех сил помогать вписываться в новое общество. Вам помогут вписаться — но не сохраниться. Габусенко утверждает, что «с национальной идеологией эмигрантов австралийское общество борется всеми средствами, жестко отметая то, что в здешнюю схему поведения не вписывается». Вот так проявляется на практике австралийский мультикультурализм. Узкие глаза или черная кожа — это красиво. Соус карри и утка по-пекински — это вкусно. Все вместе это — национальная культура, которую надо сохранять и множить. А вот то, что почтение к старшим и культ труда — это тоже часть культуры, австралийцы уже признавать не желают. По мнению австралийцев, это — неравенство, это — несвобода, это противоречит их нормам жизни и, следовательно, подлежит осуждению и искоренению.
Такое положение дел не случайно. И дело тут не в создании системы специфических групповых прав, затрудняющих гражданскую консолидацию, или ее замене на систему прав индивида. А в той концептуальной основе, на которой появился австралийский мультикультурализм. А она (эта основа) практически идентична американскому варианту.
Австралиец англо-кельтского происхождения был идеалом гражданина в этой стране до 1948 года. Затем этнодемографическая структура миграции стала изменяться. Однако Австралия, за исключением небольшого числа аборигенов, по-прежнему оставалась «белой». Первая волна иммиграции после Второй мировой войны пришла из Восточной Европы и Скандинавии, следующий поток иммигрантов — из Южной Европы.
Политика по отношению к этим категориям мигрантов выражалась в жесткой ассимиляции, делании из них «новых австралийцев». Расовый подход проявлялся в том, что европейцам было намного легче попасть в страну и получить право на постоянное место жительства, чем выходцам из Азии 16. Истощение переселенцев из Европы вынудило правительство лейбористов в начале 70-х открыть страну для мигрантов из Вьетнама, Тайваня, Филиппин, Китая, Индии, островов Фиджи, Чили и Кореи. Чтобы избежать формирования этнических анклавов, власти следили за тем, чтобы иммигранты селились и работали среди австралийцев. Но эти меры не помогали, и этнические communities появлялись. Например, арабо-ливанская в Мельбурне, вьетнамские поселения, образованные на юге Австралии. «В 70-х гг. XX столетия австралийское правительство принимает этноцентристскую модель мультикультурализма, которая в 80-х гг. была заменена гражданской, не придававшей “этноспецифического” характера механизму доступа к общественным благам»17. Но даже принятие национальной программы мультикультурной Австралии, опубликованной в 1989 г., гарантировавшей гражданам свободную культурную реализацию в условиях правовых гарантий равенства социальных возможностей и отсутствия дискриминации, не нивелировало англо-кельтского эталона. Не видящие выгоды в противопоставлении себя мейнстриму и наделенные законным правом на отличие, представители этнических меньшинств Австралии предпочитают «вписываться» в структуру австралийского общества (созданную на основе идеалов и представлений англо-кельтского мейнстрима), даже если это грозит им потерей национальной (этнической) самобытности.
Канадский мультикультурализм, в отличие от американского и австралийского, возник как результат долгих поисков компромисса между двумя народами-основателя-ми (титульными этносами): франко-канадцами и англо-канадцами. Наиболее яркая и спе-
цифичная черта канадского общества — это его этнокультурная мозаичность, выраженная в том, что ни одна этническая группа канадцев не составляет большинства населения страны в целом. «Канада — это страна меньшинств, связанных общенациональной идеей, этнокультурных групп, большинство членов каждой из которых считает себя канадцами и одновременно с гордостью подчеркивает свою принадлежность к данной этнической группе, не выказывая сознательного стремления к ассимиляции с какой-либо другой группой»18. Это мнение подтверждается «полевыми» исследованиями — опросами представителей этнических групп, проведенными А. Черкасовым в 1995—1998 гг. в различных городах и поселках провинций Квебек, Онтарио, Саскачеван, Манитоба и Нью-Брансуик (около 300 респондентов)19.
В настоящее время в среде населения Канады можно выделить более 100 отчетливых этнических групп (периодические издания в стране выходят на 60 языках), причем лишь 2,8 % жителей Канады в ходе последней полной переписи населения (1991 г.; о не вполне сопоставимых результатах промежуточной переписи 1996 г. мы расскажем дальше) определили свою этничность как просто «канадцы». Из остальных, сознающих свою специфическую этничность, 97,2 % канадцев, 3,9 % — отнесли себя к коренным народам Канады (индейцам и инуитам-эскимо-сам); 3,5 % — указали на свое «чисто французское» происхождение; 29,4 % — на «чисто британское» происхождение (английское, шотландское, ирландское или валлийское); 4,1 % — на смешанное британское и французское; 2,2 % — на британское и/или французское, смешанное с представителями других этнических групп; 26,9 % — определили себя как представители «прочих» этнических групп20.
Именно эта последняя группа, доля которой в населении Канады стабилизировалась и даже имеет тенденцию к некоторому росту, выказывая определенную сопротивляемость к ассимиляции, представляет видимую «мозаичность» канадского общества. К ней примыкает и часть смешанной в этническом отношении группы, многие представители которой с гордостью сохраняют и даже культивируют этнокультурные корни хотя бы и «части» своих предков. «Например, уроженец русско-английской семьи обычно проявляет особый интерес к русской культуре и считает себя скорее “русским канадцем”». «Канад-
скость» и даже «англо-канадскость» такого человека естественна и не подвергается сомнению, а кровная связь с еще одной великой культурой предоставляет ему возможность дополнительного духовного обогащения»21.
Характерно, что в Канаде принят термин «этническое определение + канадцы». То есть вместо привычных с точки зрения русского языка и восприятия терминов «канадские украинцы» («украинцы, которые живут в Канаде»), «канадские китайцы» и т. д. принято (политкорректно) говорить «украинские канадцы», «китайские канадцы» и т. д. Это кажется несколько нелогичным, но отражает их восприятие окружающим обществом, как и их самовосприятие: это канадцы такого-то происхождения. Но прежде всего — канадцы.
Надэтничная национальная идентичность Канады (канадская концепция мультикуль-турализма) заслуживает самого серьезного внимания в первую очередь из-за своей несхожести с моделями австралийского и американского мультикультурализма (как было доказано выше, в общих чертах идентичных).
Первое отличие канадского мультикультурализма заключается в том, что в канадском обществе на протяжении всего времени его существования не было четко очерченного этнического эталона, как тип WASPa в США или австралийца англо-кельтского происхождения. Канадскому обществу всегда была присуща (в большей или меньшей степени), по крайней мере, дуалистичность сознания. Наличие в качестве этнического эталона не одного, а двух типов (французского и британского) исключало возможность жесткой ассимиляции, так как предполагало, по крайней мере, хотя бы элементарную альтернативу, а значит и возможность выбора, что делало реальным сосуществование в Канаде двух различных типов социализации, основанных на различиях культуры (в том числе и политической), и на различиях социальных институтов, что также препятствовало глубинной ассимиляции этнических сообществ22. Данная ситуация сохраняется и по сей день благодаря исключительному праву провинций проводить самостоятельную политику в отношении этнических, религиозных и других меньшинств (которая может значительно отличаться, но не должна противоречить федеральному законодательству). Широкие полномочия провинциальных властей укрепляют отличия системы социализации в регионах.
В Канаде, по сравнению с США и Австралией, члены этнических сообществ дей-
ствительно пользуются закрепленным в канадской Хартии Прав и Свобод, а также в языковой политике Канады, правом объясняться на своих «родных» языках, включая и право преподавания на «родном языке». В результате язык китайской этнической группы (по переписи 1996 г. — 800 тыс. «несмешанных» и еще 121 тыс. «смешанных» китайских канадцев), испытывающей очень малую языковую ассимиляцию, уже в 1996 г. стал третьим по числу используемых в повседневной жизни языков Канады (будучи родным для 716 тыс. чел.), а языки выходцев из Индии и Пакистана (около 600 тыс. чел.) — пенджаби (родной для 202 тыс.), хинди, урду и гуджарати (вместе — 130 тыс.), — наряду с арабским (родным для 149 тыс. чел.), тагальским (филиппинским — 133 тыс.) и вьетнамским (107 тыс.), — заняли места в ведущей двадцатке языков, на которых говорит население Канады23. Наиболее обширные «азиатские» кварталы, в которых доминирует китайский язык (с англо-китайскими двуязычными названиями улиц), занимают центральные части Торонто и Ванкувера. Быстро расширяются такие кварталы в Калгари, Эдмонтоне, Монреале, Оттаве. Относительно недавно такой квартал возник и в традиционно «однокультурном» городе Квебеке, куда приехало много владеющих французским языком выходцев из Индокитая (особенно Вьетнама). По данным проведенного А. Черкасовым среди англо-канадцев (г. Виннипег и Торонто), франко-канадцев (г. Квебек и Монреаль) и вьетнамцев (г. Квебек) опроса, отношение представителей «народов-основателей Канады» к восточно-азиатской иммиграции, скорее, положительное. Говоря
о китайских и вьетнамских иммигрантах, респонденты отмечали их трудолюбие, честность, законопослушность, крепкие устои семейной жизни — «хороший пример для канадцев».
Пестрота этнического и расового состава населения — это ярчайшая сторона Торонто, то, что выделяет его даже среди канадских городов. Доля «видимых меньшинств» в населении Торонто — самая высокая в Канаде: 31,6 %, или 1338 тыс. чел. в 1996 г. (тогда как в Ванкувере — 31,1 %, Калгари — 15,6 %, Эдмонтоне — 13,5 %, Монреале — 12,2 %, Оттаве — 11,5 %; менее всего из крупных городов — в Квебеке: лишь 1,5 %). В Торонто проживают крупнейшие в Канаде китайская (335 тыс. чел.) и индо-пакистанская (330 тыс.) общины, почти половина всех чернокожих канадцев (275 тыс. из их общего
числа в Канаде, 574 тыс. — в основном иммигранты с Ямайки и других островов Карибского моря), филиппинцы (100 тыс.), арабы (72 тыс.), латиноамериканцы (62 тыс.), вьетнамцы (46 тыс.), корейцы (30 тыс.) и японцы (17 тыс.)24. Если учесть полмиллион смугловатых итальянцев, живущих в Торонто, десятки тысяч португальцев, югославов, греков, испанцев и других южных европейцев, то неудивительно, что живущие в Торонто англо-канадцы сначала в шутку, а теперь уже и всерьез стали называть именно себя «видимым меньшинством» (Visible Minority).
Пестр и религиозный состав населения. 36 % жителей Торонто — католики, 35 % — протестанты, 15 % нерелигиозны, нехристианские религии (буддизм, ислам, сикхизм, индуизм) исповедуют 8 %. Четыре процента жителей Торонто — иудеи (самый высокий процент в Канаде). Православных — менее
2 %, это в основном греки, часть украинцев (которых в 1996 г. насчитывалось во всей провинции Онтарио 90 тыс. чел.) и русских (число которых в Торонто в середине 90-х гг. оценивалось в 50—75 тыс. чел.)25.
Пестрота этнического состава населения Торонто (как и других городов Онтарио) связана с его бурным ростом в последние четыре десятилетия: интенсивным экономическим развитием, ведущим к возникновению все новых рабочих мест, которые привлекают сюда иммигрантов со всего мира. Здесь представлены абсолютно все многочисленные этнокультурные группы канадцев и находятся их ведущие культурные центры: достаточно сказать, что в городе издаются 112 периодических изданий на языках 40 этнических «меньшинств». На многочисленных языках, включая украинский и русский, ведутся передачи радио- и телевидения (такой «этнический» телеканал имеется и в Монреале; всего в Канаде действуют 8 телестанций и 68 радиостанций, ведущих передачи на не-анг-лийском и не-французском языках)26. Однако при всей этнической пестроте провинция Онтарио остается оплотом современной англо-канадской культуры, главным центром развития которой считается именно этот «самый многоэтничный» Торонто. Каждая этническая группа вносит в эту культуру свой заметный вклад, обогащает ее.
То же можно сказать о многоэтничном Монреале: роль его в развитии франко-канадской культуры несомненно выше, чем роль долгое время остававшейся моноэтнич-
ной (91 % жителей — «чисто французского» происхождения) столицы провинции — г. Квебека. По удачному (хотя и несколько рискованному) определению одного из опрошенных Черкасовым монреальцев, в условиях сосуществования и параллельного развития в городе многих этнокультурных общин здесь происходит «взаимооплодотворе-ние» (ргоШсайоп тиШеДе) различных мировых культур.
Не уступают по своему культурному многообразию и провинции Западной Канады. Достаточно сказать, что в различных школах провинции Альберта многие предметы преподаются, кроме английского и французского, на украинском, немецком, древнееврейском (иврит), арабском и китайском языках, а также индейском языке кри.
Все это соответствует главным целям канадской национальной политики мульти-культурализма: достижению национального единства и культурного взаимообогащения канадцев. Эти цели можно сформулировать следующим образом:
- поддержка этнокультурных групп;
- помощь в преодолении ими барьеров на пути их участия в жизни всей Канады;
- помощь в изучении ими официальных языков страны;
- поощрение культурных обменов между группами в интересах достижения общенационального единства.
Истинная многокультурность и надэт-
ничность канадского общества, таким образом, не вызывает сомнений. Но тогда возникает вопрос о единстве нации (культурном, политическом). Сохранять реальное разнообразие культур с государственной точки зрения невыгодно, а подчас и опасно. Ведь по меткому замечанию Татьяны Габрусенко, «страна — это как семья. Если в ней начинается плюрализм, значит, на горизонте забрезжил развод». Народ должны скреплять единые ценности, а то получится лебедь, рак да щука с известным результатом. В качестве канадского варианта «известного результата» принято приводить пример квебекского сепаратизма. Но правильность (корректность) употребления даже самого словосочетания «квебекский сепаратизм» можно и, с нашей точки зрения, необходимо ставить под вопрос. По мнению Черкасова, здесь присутствует терминологическая неточность. Возможно, в Квебеке имеются и «сепаратисты», но в том, что касается программы правящей в провинции и пользующейся поддержкой большин-
ства ее населения Квебекской партии, то в ней идет речь о «суверенитете», ее сторонники называют себя не «сепаратистами» и даже не «индепандантистами», а «суверенистами». Политический суверенитет — первая часть формулы «суверенитет — ассоциация» — это не одно и то же, что отделение от Канады, и здесь необходимо соблюдать терминологическую точность.
Другой пугающий — и столь же неточный термин — это «квебекский национализм». Причем слово «национализм» по отношению к Квебеку употребляется обычно в самом негативном смысле. Совсем не в том «ласковом» смысле, в каком употребляли этот термин в 1970-е гг. по отношению к канадским («общеканадским») националистам типа основателя «Комитета за независимую Канаду», члена федерального кабинета министров, Уолтера Гордона, да и большинству либеральных деятелей эпохи премьер-министра Пьера Трюдо, которые «боролись против экономического и культурного засилья американцев в Канаде»27. Фактически этот термин употреблялся как замена слову «патриотизм». Те, кто помог разбогатевшей, наконец, до американского уровня Канаде освободиться от излишней экономической зависимости от южного соседа, стимулировал развитие национального канадского капитала и поощрял развитие национальной канадской культуры, сдерживая экспансию «массовой культуры» из США, были никакие не «националисты» (в негативном звучании этого слова), а самые настоящие патриоты.
Не то же ли самое, что 20 лет назад в Онтарио, происходит сейчас в Квебеке, который, наконец, освободился от своей «традиционной» экономической отсталости и связанного с ней «комплекса неполноценности»? Новое поколение квебекцев, возникшее в результате «тихой революции» 60-х гг. (которая ведь началась с реформы народного образования), успешно занимается бизнесом, наукой и все в большей степени техникой на родном, французском языке — по переписи 1996 г., родном для 81,5 % жителей провинции; языке домашнего общения для 82,8 %; языке, которым свободно владеют 93,4 % жителей (тогда как английским — только 40,9 %)28. Представляется в высшей степени нормальным явлением (а никаким не «проявлением национализма») то, что французский язык провозглашен единственным официальным языком провинции. Кстати, это было сделано не «националистической» Кве-
бекской партией, а федералистской Либеральной партией Квебека, ибо «Хартия французского языка» — «Закон № 101», принятый Национальной Ассамблеей Квебека в 1977 г., лишь торжественно закрепил — кое в чем даже смягчив — основные положения провинциального «Закона №° 22», проведенного либералами в 1974 году. Не следует забывать и то, что единственным официальным языком соседней провинции Онтарио (с более чем полумиллионным франкоязычным населением) является английский.
Английский же является единственным официальным языком и всех других провинций и территорий Канады, за исключением двуязычного Нью-Брансуика и многоязычных (с 1990 г. — 8 официальных языков!) Северо-Западных территорий. Да, федеральные службы на территории всех этих провинций двуязычны, так они двуязычны и в Квебеке, согласно федеральным законам. Так что считать французское одноязычие провинциальных служб Квебека «дискриминацией меньшинств» и проявлением «национализма» (а аналогичное, но английское одноязычие провинциальных служб Онтарио так не оценивать) — типичное проявление «двойного стандарта». Патриот, борющийся за сохранение и развитие языка и культуры родной земли, — он и в Квебеке патриот. К тому же следует подчеркнуть, что пресловутый квебекский «национализм» в настоящее время носит исключительно «лингвистическую» направленность и полностью лишен какого-либо ксенофобского, расового оттенка. Этнокультурная политика, то есть политика в отношении иммиграции и этнокультурных меньшинств, правительства Квебека в настоящее время весьма напоминает «мультикуль-турализм» федерального правительства Канады. «Иммиграционные службы Квебека поощряют иммиграцию в Квебек из любой части света» — причем, естественно, при отборе иммигрантов «предпочтение отдается тем, которые владеют французским языком, а созданные во всех крупных городах и регионах Квебека «центры приема» иммигрантов (COFI) предусматривают бесплатное обучение французскому языку для тех, кто владеет им в недостаточной степени»29. Таким образом, в провинции (особенно это заметно в Монреале) возникло многоэтничное, многорасовое, многокультурное общество, весьма напоминающее то, которое давно сложилось в канадских англоязычных городах — но говорящее на французском языке. На автобус-
ных остановках в Монреале городские власти периодически устанавливают большие красочные плакаты с изображением симпатичных лиц из числа «видимых меньшинств» с подписями типа «Волосы курчавые — а сердце квебекское», или «Глаза, как миндаль, а смотрят на мир по-квебекски». «По-квебекски» — не значит «по-антиканадски»: ведь следует учитывать, что в Канаде практически везде канадский патриотизм носит «местную» окраску. Канадские патриоты в Онтарио, как правило, гордятся именно Онтарио, то же и в Альберте, и в Британской Колумбии: это и называется «канадская мозаика». Квебек здесь не исключение. Более того, в ходе общеканадской переписи населения 1996 г. в текст опросника относительно этнического происхождения респондента были включены «подсказки» 24 вариантов ответов: «английское», «французское», «украинское» и т. д. (оставлены также чистые места для других вариантов; указывалось также «чистое» либо «смешанное» происхождение), среди них, впервые в истории переписей, был вариант: «канадское». (В 1991г., без такой «подсказки», идентифицировали себя как просто «канадцы» лишь 2,8 % населения страны, притом в Онтарио — 5,3 %, а в Квебеке — лишь 0,3 %.) В 1996 г. свое этническое происхождение как «чисто канадское» определили 18,7 % канадцев (как «чисто британское» — 17,1; «чисто французское» — 9,5 %; остальные — либо «прочего», либо «смешанного» происхождения)30. Так вот, наибольшая доля населения с «чисто канадской» самоидентификацией оказалась именно в Квебеке — 37,7 %. Далее шли Нью-Брансуик — 23,9 % и Ньюфаундленд — 21 %, тогда как в «сверхфедералист-ском» Онтарио «канадцами» считают себя лишь 12,1 % жителей. Свое «чистое» или «смешанное», но именно «канадское» происхождение указали 3323 тыс. квебекцев (в т. ч. «чистое» — 2656), тогда как, аналогично, французское — 2870 тыс. (из них «чисто французское» — 2056 тыс.), ирландское — 314 тыс. (60 тыс.), английское 288 тыс. (75 тыс.), итальянское 245 тыс. (166 тыс.), шотландское 188 тыс. (31 тыс.), и т. д. Интересно, что свое происхождение как «квебекское» указали только 78 тыс. квебекцев (в т. ч. «чисто квебекское» — 55 тыс.). Учитывая, что в Квебеке проживает 5,75 млн человек с родным французским языком, это означает, что значительно более половины франкофонов Квебека считают себя в первую очередь канадцами. Очевидно, в их число попадают и мно-
гие из тех 49,4 % жителей провинции, которые на референдуме 1995 г. голосовали за суверенитет Квебека (суверенитет при сохранении экономического союза с «остальной» Канадой, то есть фактически — в рамках Канадской конфедерации).
Представляется, что при всей расплывчатости терминов «суверенитет», «конфедерация» (напомним, что национальный праздник 1 июля в Канаде более столетия носил название «Confederation Day») или «асимметричная федерация» — это совсем не синонимы «сепаратизма», «распада» или «развала» страны.
Таким образом, мы видим, что квебекский пример, наиболее часто приводимый в качестве негативного результата наделения провинций особыми правами, и этноцентристского, а как результат, сегрегационного характера канадского мультикультурализма, таковым на самом деле не является. Напротив, даже может служить примером претворения в жизнь канадской концепции культурной мозаики, не представляя угрозы политической целостности Канадской конфедерации.
Подводя итоги, на наш взгляд, мы имеем все основания утверждать, что канадский мультикультурализм действительно отличается от американского и австралийского вариантов по ряду конструктивных признаков: канадское общество никогда не знало жесткой ассимиляции на основе четко определенного этнокультурного типа. Следовательно, оно может справедливо считаться истинно мультикультурным, надэтничным сообществом сообществ. В то время как американский и австралийский мультикультурализм являются по своей сути либерально-демократическим механизмом взаимоотношений между представителями этнокультурного большинства и меньшинств, этнокультурные меньшинства Канады менее умозрительны, нежели американские или австралийские, в силу того, что провинции Канады имеют неодинаковые системы социализации. Тогда как различность так называемых этнокультурных меньшинств в США и Австралии можно поставить под сомнение в силу того, что уроженцы этих государств проходят социализацию в типовых социальных институтах и, как правило, не имеют между собой культурных отличий, значимых для социальной коммуникации, канадцы являются действительно многоязычной нацией. А этот факт свидетельствует о том, что вместе и посредством сохранения «родного» языка канадские этнокультурные меньшинства сохраняют и куль-
турное, ментальное своеобразие. Тогда как в США и Австралии значительное большинство населения говорит на английском языке, вне зависимости от того, считают ли они себя представителями мейнстрима или этнокультурных меньшинств.
Таким образом, канадский мультикультурализм по праву может считаться основополагающей чертой канадского общества, канадской сущностью, основой канадской идентичности. Именно общеканадской идентичностью, так как концепция культурной мозаики объединяет канадские сообщества в единую нацию.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Canadian Multiculturalism Act, 1988 // http: //laws.justice.gc. ca/ en/C. 18.7/29493. html
2 Ibid.
3 Ильинская С.Г. Доминирующая культура и культурные меньшинства: ассимиляция, сегрегация, интеграция // www.intellectuals.ru
4 Конституция Соединенных Штатов Америки // Конституции зарубежных государств. М.: Бек, 1996.
5 Там же.
6 Малахов В.С. Скромное обаяние расизма. М.: ДИК, 2001.
7 Он же. Мультикультурализм и политика «инакости» // www.intellectuals.ru
8 Быть чернокожим — это прекрасно (перевод наш. — О. Г).
9 Малахов В.С. Мультикультурализм и политика «инакости»...
10 Термин Роберта Хагса // Hughes R. Culture of Complaint: the Fraying of America. N. Y.: Oxford University Press, 1993.
11 Ильинская С.Г. Указ. соч.
12 Aboriginal Affairs Act 1970 // http: //australia /dpi/docum/vic7iii_doc_1970; Aboriginal Affairs Act 1967 // http: //australia/dpi/docum/vic7iii_doc_1967.
13 National Malticulturalism Program, 1989 // http: // australia/ dpi/docum/cht4ii_doc_1989.
14 Габусенко Т. О мифах мультикультурализма в Австралии // www.russ.ru
15 Габусенко Т. Указ. соч.
16 Immigration Restriction Act 1901 // http: / / australia/ dpi/docum/cht4ii_doc_ 1901.
17 Ильинская С.Г. Указ. соч.
18 Черкасов А.И. Этнокультурная мозаика и межэтнические отношения в Канаде. М., 1999. С. 5.
19 Черкасов А.И. Указ. соч. С. 10.
20 Statistics of Canada // http: //cicnet.ci.gc.ca / english / ab out /polls/index. html
21 Conway J.F. Reflections on Canada in the year 1997—1998 // D’Haenens, Leen. Images of Canada. Ottawa: Ottawa University Press, 1998. C. 15.
22 По мнению С. Ильинской, этническое меньшинство является умозрительной общно-
стью. Считается, что в реальной действительности ей соответствует некая группа индивидов, которая, как правило, находится в численном меньшинстве по отношению к остальной части населения государства и не занимает в нем доминирующего положения. Члены такой общности, как правило, являясь гражданами страны, обладают этническими, религиозными, языковыми или жизненно-стилевыми отличиями, которые выделяют их среди основной части населения. Умозрительность этнических меньшинств проявляется в том, что уроженцы одного государства, прошедшие социализацию в типовых институтах, как правило, не имеют между собой культурных отличий, значимых для социальной коммуникации. И, даже считая «родными» различные языки, они с успехом могут объясниться на общем — государственном, а их идеи, верования, правила, обычаи и образцы семейной
жизни привычны и не являются шокирующими друг для друга.
23 Черкасов А.И. Указ. соч. С. 15—21.
24 Там же. С. 32—35.
25 Statistics of Canada...
26 Canadian Ethnocultural Council’s Support for the proposal of LMTV // http: //laws.justice.gc.ca /en/F—29.6/57360.html
27 Fairfield P. Nationalism and the Politics of Identity // Is There a Canadian Philosophy? Reflection on the Canadian Identity. University of Ottawa Press, 2000. P. 95.
28 Recent Cultural statistics // http: //www.pch.gc. c a/culture/library/stats can / stats_e.html
29 Doran F. Ch. Why Canadian Unity Matters and Why Americans Care. Democratic Pluralism at Risk. Toronto: university of Toronto Press, 2001. P. 68.
30 Recent Cultural statistics...
