CC BY
206
УДК 82-91 Е. Г. АЛЕКСАНДРОВА
Омская гуманитарная академия
«КАМЕННЫЙ ГОСТЬ».
К ПРОБЛЕМЕ ПОНИМАНИЯ НРАВСТВЕННО-ЭСТЕТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ А.С. ПУШКИНА____________________________
В Пушкиноведении последних десятилетий заметно возрос интерес к осмыслению художественно-этической проблематики произведений, определяющей сущностные, причинные показатели и векторы динамики литературного и историко-культурного процессов. Наметившаяся философско-эстетическая тенденция исследования художественного произведения означила основные направления и проблемы аналитического прочтения, освобожденного от идеологической и социальной обусловленности (во многом характерной для литературоведения советского периода). В данной работе основное внимание мы уделили осмыслению именно нравственно-эстетических аспектов трагедии А.С. Пушкина «Каменный гость».
Ключевые слова: концепция, герой, переосмысление, нравственный выбор, семантика названий, личная трагедия.
Творчество А.С. Пушкина, всегда привлекавшее к себе особое внимание философов, литературных критиков, православных мыслителей, остается, однако, в некоторых аспектах недостаточно осмысленным. Так, долгое время советское пушкиноведение игнорировало, не замечало нравственно-христианских основ художественной концепции А.С. Пушкина. В современной же научно-критической литературе большое внимание уделяется проблемам осмысления философско-нравственных уровней произведений Пушкина. Интересными в этом плане нам видятся исследования М.П. Алексеева, И. Ронен, С.А. Кибальника, М.Ф. Мурьянова, В.Г. Морова, Е.А. Трофимова, М. Новиковой, И.Ю. Юрьевой.
Достаточно глубоко осмысляет вопросы метафизического звучания произведений Пушкина Е.А. Трофимов. Определяя ценностные «установки» «Маленьких трагедий», он отмечает: «[...] демонизмом поражены абсолютно все без исключения отношения между людьми, все и вся. Стало быть, поэтом исследуется [...] подлинная и реальная трагичность миропребывания человечества, зараженного и страдающего. Отсюда — направленность произведений на воссоздание смысла всемирного, всечеловеческого, а потому и русского [...] Бесспорно одно: центр — в осмыслении искушения и проявления греха» [1, с. 224].
Дон Жуан — популярный герой литературных и музыкальных произведений (образ искусителя был осмыслен в творчестве художников различных культурных эпох: Тирсо де Молины, Мольера, Глюка, Моцарта, Д. Байрона, Пушкина, Мериме, Мюссе, А. Блока, А.К. Толстого, М. Цветаевой и многих других), народных преданий, легенд, романсов (известны в т.ч. испанские народные песни о юноше, схватившем каменную статую за бороду и пригласившем её на ужин, ему с трудом, но все же удается спастись) — исторический персонаж, упоминание о котором встречается в хрониках и списках рыцарей ордена Подвязки (донЖуан Тенорио, придворный кастильского короля Педро Жестокого XIV в.)
«И Пушкин, поэт in folio, — как писал С.В. Завадский, — не боялся заимствовать чужое, и всегда выходило так, что он брал только «свое», постоянно оставаясь самим собою. Творчество Пушкина—одно из высших по озаренности и достижениям выявлений русского духа» [2, с. 90]. Осмысляя гениальную способность Пушкина воспринимать, впитывать, отзываться на вершинные знаки мировой культуры и оставаться при этом глубоко русским поэтом, С.П. Шевырев писал: «Чудное сочувствие Пушкин имел со всеми гениями поэзии всемирной — и так легко было ему усваивать себе и претворять в чи-стое бытие русское, их изящные свойства! Это в Пуш-кине черта национальная: как же было ему не отра-жать в себе характера своего народа?» [3, с.164]. Лев Шестов, рассматривая вопросы художественного развития легенды о Дон Жуане в «Каменном госте» Пушкина, отмечал: «Легенда о Дон Жуане — самая трудная тема, какая была когда-либо задана поэтам сего мира, и все-таки я думаю, что ни у одного народа нет такого Дон Жуана, какого создал Пушкин для русских» [4, с. 110]. Действительно, Пушкин создал своего героя, свою трагедию. Он был способен вни-мать художникам других стран и эпох, был способен услышать новое в давно известном, увидеть то, что скрыто, латентно, тайно.
Дон Гуан Пушкина неоднозначен, многопланов. О нем мы очень мало знаем. О его прошлой жизни, о его «заслугах» читатель узнает только со слов Лепо-релло и самого «озорника»: всего лишь какие-то отрывочные воспоминания. Но автором нам дано увидеть самое важное, что было в жизни героя, самое трагическое и пугающее — его смерть, смерть как Возмездие. Потому основной линией понимания вопросов морально-психологического развития сюжета, осмысления характера персонажа может служить именно встреча Дона Гуана и Доны Анны, дерзкое приглашение на ужин статуи и последовавшее за ним падение («Проваливаются») — трагическая развязка всей греховной жизни героя. В дра-
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010
мах Пушкина нет классического развития конфликта, социальной заданности, схематичной структурности. Читатель сразу же оказывается в центре борьбы противоречий мнимого и истинного, реального и кажущегося, становится свидетелем развития и разрешения, финала конфликта. И. Альтман в этой связи писал: «Пушкинские маленькие трагедии представляют как бы финал больших драм, разыгравшихся ранее [...] Эти драмы — своего рода обобщения, финалы, в которых либо вкратце напоминается о прошлой жизни героев и подводится итог этой жизни («Каменный гость»), либо подводится итог каким-то идейным конфликтам («Моцарт и Сальери»), либо подчеркивается результат событий, имеющих значение для многих людей («Пир во время чумы»)» [5, с. 165].
Обратим внимание на семантику названия: «Каменный гость». Так же как и «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», оно имеет конкретно-номини-рующие лексемы. Однако под оксюморонным сочетанием следует видеть указание прежде всего на Дон Гуана. Это именно его Пушкин называет «каменным гостем» (нельзя забывать и о том, что данное «определение» относится и к статуе командора). Почему же столь разнозначимы векторы семантической явленности номинирующего начала? Ответ, очевидно, определяются следующими моментами. Во-первых, духовно-философская означенность семантического поля «каменный гость» — холодность, амбивалентность, монументальность — эстетический знак / случайность, мимолетность, легкомысленность — духовный знак (Дон Гуан).
Греховная отягощенность, материальность, реальность овеществления гордости, пагубность порока, падение в безверие — «каменный» — (статуя командора).
Возмездие, кара, ужас небытия, наказание бунта и неверия — падение («каменный гость»)
Во-вторых, уровневая полярность линий разрешения конфликта.
Первый уровневый срез (явленный личностнонравственным знаковым полем): Дон Гуан — Дона Анна; Дон Гуан — Командор; Дон Гуан — Мадрид; Дон Гуан — Статуя; Дон Гуан — Бог; Дон Гуан — Дон Гуан / Каменный гость (иное «Я»).
Второй уровневый срез (определенный философско-этическими показателями и библейско-аллюзий-ным фоном): Бог — дьявол.; Человек — Жизнь; Вера — Безверие; Поступок — Возмездие; Жизнь — Смерть; Смерть — Судьба (предопределенность жизненного финала).
Отмеченные парадигматические ряды, означенные нравственно-философскими доминантами, позволяют выделить знаковые полюса духовной целостности движения авторской мысли, аксиомы бытия авторского «я».
Важным, как нам видится, является факт пространственной означенности нравственного конфликта (формальная выраженность): финальный аккорд личной трагедии Дон Гуана - встреча с Доной Анной и приглашение статуи командора происходят в стенах монастыря (Дон Гуан в Антоньевом монастыре встречает Дону Анну, там, где когда-то встречался с погибшей Инезой, и о которой так неожиданно он вдруг вспоминает, здесь же похоронен командор, в этом же месте Гуан добивается от Анны приглашения посетить ее дом и зовет с собой статую).
Однако ситуационно конфликт завершается падением Дон Гуана и статуи («проваливаются») в доме убитого им человека. Почему проваливаются и статуя, и Дон Гуан? Почему именно два участника этой нравственной коллизии оказываются в одном
морально-семантическом пространстве? С одной стороны, сам Гуан дерзко и надменно приглашает статую командора, заигрывая с дьяволом и забывая Бога, с другой — командор приходит как посланник. Но чей посланник: света или тьмы? Он приходит не для того, чтобы спасти героя, но для того, чтобы увлечь его за собой в ад. У Дон Гуана еще был шанс выжить: он мог просто не подать руку и не почувствовать тяжелое «пожатье каменной десницы». Но «вечный проказник» не был бы собой, если бы отказался от своей затеи. Но вспомним, что последним его желанием все же было освободиться, вырваться («пусти — пусти мне руку...»), но, увы, слишком поздно.
Пагубное противоречие, зародившееся в душе героя, дерзнувшего бросить вызов Богу, обретает конечные черты уже в самом начале произведения, уже тогда, когда решает познакомиться с Доной Анной, зная, что является виновником смерти ее мужа, не понимая (но даже заигрывая с дьяволом, дразня его) греховности своего поступка, мысли, желания. Д.Д. Благой, размышляя о сущностном значении приглашения героем статуи, писал, что Гуан «совершает [...] тягчайшее нравственное преступление, далеко оставляющее за собой все то, что делалось им до сих пор — обольщения, адюльтеры, убийства на дуэлях» [6, с. 656].
Все «кончено» уже в тот момент, когда автор определяет линии жизни героя в названии произведения «Каменный гость». Ф. Раскольников, определяя аспекты нравственного падения Гуана, обращал особое внимание на момент его встречи со статуей командора: «И если Пушкин завершает «Каменного гостя» именно встречей Дон Гуана со статуей, это значит, что она имеет ключевое значение для понимания его замысла. Если бы ее не было, «Каменный гость» не был бы трагическим героем. Приглашение статуи Командора — не безобидное озорство авантюриста» [7, с. 111].
Важным, с точки зрения нравственно-психологической заданности гибели героя, нам видится, последний речевой эпизод (диалог Статуи и Дон Гуана): «Я на зов явился» — «Я гибну — кончено — о Дона Анна!.» Почему Дон Гуан восклицает: «О Дона Анна». Потому, что в пространственно-нравственных границах, где разыгрывается трагедия, есть только три действующих лица: Гуан, Анна и Статуя. Естественно, что в данную, столь драматичную минуту, герой может воззвать только к Анне. Заметим, что в покоях Анны, там, где разворачиваются события нравственной трагедии, не присутствует Бог. Никто из героев не находит в своей душе в этот момент для него места (и в первую очередь Дон Гуан, ведь именно он стал инициатором игры с Сатаной). Он не обращается к Богу в прямом духовном смысле, не обращает свой взор в небо («о боже! Дона Анна!» — от страха, от ужаса, быть может, в подобной ситуации каждый воскликнет: «о боже!»). Потому и проваливаются, что душа не поднимается.
Почему сейчас герой произносит: «кончено»? Что двигало Гуаном в данную минуту? Отчаяние? Желание жить и любить? Страх? Если страх, то перед чем? Перед смертью или перед Судом? Думал ли он о наказании в последний момент своей жизни? Пушкин не дает нам ответа. Он оставляет нас здесь, с Доной Анной, в ее доме, у черты той пропасти, в которую проваливается Дон Гуан. Последнее, что мы слышим: «Я гибну -кончено — о Дона Анна!» Последнее, что видим: «Проваливаются». Дона Анна не погибает, но и для нее все «кончено», морально она мертва. Уходя в ад, Дон Гуан забрал с собой еще одну душу.
Обратим внимание на семантику нравственноречевой ситуации, когда статуя, протягивая руку
Гуану, говорит: «Брось ее». Что в этом «брось»: «оставь ее, потому что ей уже ничем не помочь»; а быть может, оставь ее, пойдем со мной, тебе уже ничем не помочь («все кончено»)» Дона Анна уже не сможет спасти ветреного проказника, легкомысленно затеявшего игру со смертью (отчасти она и сама виновница его гибели: принимала у себя убийцу мужа).
Важно отметить, что статуя появляется после того, как Дона Анна подарила «холодный, мирный» (без страсти) поцелуй Дону Гуану (то есть именно в тот момент, когда Анна почти забылась и забыла о чести мужа и своей, когда нравственная трагедия стала уже неизбежной). Однако, обратим внимание, что от нее ждут именно холодного и мирного поцелуя, как будто примиряя настоящее с прошлым и ни к чему не обязывая. Это движение смиренной души (прошу не страсти, но любви) ? Или достаточно точный расчет Гуана: он просит лишь невинного, «чистого» прикосновения губ, но не более того, и как всегда «Вечные проказы — А все не виноват». Но почему статуя говорит: «Брось ее». Не «оставь», не «забудь», но именно «брось». В данном случае вновь важно обратить внимание на второе простое предложение в составе сложного бессоюзного — «Все кончено». «Кончено» для них обоих. Само это предложение — некая «бессоюзная» констатация факта падения, абсолютная очевидность максимы конца.
Вспомним «признательный» диалог героев, где внимательно прочтем слова Гуана: «Я убил Супруга твоего; и не жалею О том — и нет раскаянья во мне» / «Я Дон Гуан, и я тебя люблю» У Гуана нет раскаяния и покаяния, но лишь бравада. Нет сочувствия к убитому, нет понимания греховности своих поступков и слов. Он трижды называет свое истинное имя, каждый раз усиливая напряженность, отягощая моральную ситуацию, он отрекается от вымышленного имени с некоторой нарочитой жестокостью (не по отношению к себе, а по отношению к Анне), не взирая ни на что, «наступая», эмоционально «атакуя».
В одном семантическом ряду стоят слова-признания в любви и слова-константы «я Дон Гуан». Важно обратить внимание на сочинительный союз «и». Он уравнивает, уравновешивает два «я-состояния» героя: я/ убийца (заметим, что из уст Гауна это звучит гордо) и я/влюбленный (что в данном контекстном окружении выглядит достаточно пафосно).
Дона Анна не услышала слов: «И нет раскаянья во мне». Ее встревожило только имя, только факт присутствия в доме человека, погубившего Командора. Но то, что Гуан не понимает тяжести своего поступка, не чувствует угрызений совести, героиню не смущает.
Особого осмысления требует факт признания Дон Гуана. Что в этом признании? Искреннее желание открыться перед любимой женщиной? Неожиданно вырвавшееся слово или умело просчитанный ход искусителя (вспомним: «что в голову придет, То и скажу, без предуготовленья, Импровизатором любовной песни»). Смог ли Гуан по-настоящему полюбить Анну. Очень сложно ответить на этот вопрос. Автор не раскрывает тайну, не навязывает нам своего мнения, более того, в той части диалога героев, в которой речь идет о чувствах, он почти «не присутствует» в ремарках (нет ни одной ремарки, которая могла бы хоть что-то объяснить, мы видим только ремарки-характеристики состояния Анны — «падая», «слабо»; ремарку-характеристику действия Гуана—«про себя») Нам остается судить лишь по словам героя. Его речь — страстная, напористая, экспрессивная, украшенная множеством ярких эпитетов, впечатляющих сравнений.
Трудно объяснить и тот факт, что уж очень быстро Гуан решается рассказать Анне о своем преступлении (что могло повлиять: недавний ответ статуи на приглашение, который мог потрясти ветреника, внезапно нахлынувшая любовь или ревность к памяти Альвара, а может, простая импровизация). Не было никаких видимых предпосылок к столь неожиданному повороту событий, ни что не выдавало в Диего Дон Гуана, никто не мог его заподозрить, да и саму ситуацию нельзя было назвать напряженной. Анна не прогоняла его, не совестила, напротив, довольно благосклонно принимала.
Сложно сказать, что вдруг произошло, но уже в четвертом речевом сегменте их диалога Гуан намекает на некую страшную тайну. Затем некоторое время идет игра слов, придающая еще большую таинственность образу «Дона Диего» и, наконец, ужасное признание.
Дон Гуан не отрицает, что разбил много женских сердец, но все его прежние увлечения были несерьезны. Он говорит о чувствах к Анне как о чем-то действительно истинном (так это должно прозвучать для нее), как о первой своей любви, но при этом откровенно лукавит. Ведь незадолго до объяснений с Анной он вспоминал об Инезе, которую тоже якобы любил, но в любви к которой «насилу-то помог лукавый». Здесь важны многоточия и ремарка «задумчиво». Дон Гуан (задумчиво)
Бедная Инеза!
Ее уж нет! как я любил ее!
<...>
Лепорелло
Что ж, вслед за ней другие были.
Дон Гуан
Правда.
<...>
Лепорелло
Не долго нас покойницы тревожат [8, с. 291].
Ни истинного сочувствия, ни сострадания, и, главное, нет осознания своей вины (то же можно сказать и о Лепорелло). Чуть позже Лаура произнесет очень важные слова: «Вечные проказы, а все не виноват». Действительно, Дон Гуан не допускает даже мысли, что виноват в чьей-то смерти, что разрушил чью-то жизнь, все игра, забавы. Даже убив Дон Карлоса, он, не смущаясь и не стыдясь своего поступка, «при мертвом» целует Лауру.
Но, возможно, Гуан смог истинно полюбить Анну, полюбить так, как действительно любят только раз в жизни: «Так, разврата Я долго был покорный ученик, Но с той поры, как вас увидел я, Мне кажется, я весь переродился». Звучит довольно убедительно и искренно. Вызывает уважение то, что Гуан в некоторой степени признает свои ошибки, вроде бы понимает, что совершил много зла. Необходимо, однако, обратить особое внимание на слова: «Но с той поры, как вас увидел я, Мне кажется, я весь переродился». Если понимать их буквально, то следует сделать вывод, что в тот момент, как Гуан впервые увидел Анну в монастыре («Чуть узенькую пятку я заметил»), сразу же полюбил добродетель и внутренне изменился. Но после этой встречи была дуэль с Карлосом и ночь с Лаурой, «импровизация любовной песни» возле статуи и приглашение Командора. Даже если считать точкой отчета начала духовного перерождения Гуана его молчаливые встречи с Анной у гробницы, то достаточно странным видится его желание позвать памятник в гости и поставить на часах у двери. Сложно найти однозначный ответ на вопрос
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010
о любви Гуана к Анне и его перерождении. Все противоречиво, неоднозначно в этом образе. Гуан — это не структурно заданный образ, но живой человек, в котором вполне могут уживаться и светлые, и темные начала. Могут, но уживаются ли? Есть ли в нем что-то истинно чистое, можно ли верить его словам о нравственном преображении. Пушкин ничего не говорит об этом, предоставляя шанс активного речевого участия только своему герою и давая возможность читателю самому, без нарочитости авторского указания на истину, сделать вывод.
Также стоит обратить внимание на два весьма интересных обстоятельства. Во-первых, когда Гуан продолжает свою признательную речь, он про себя (ремарка автора) произносит: «Идет к развязке дело!» (что в этом восклицании: утвердительная радость от открывающейся тайны, которая действительно томит сердце, просто констатация факта или очередное проявление азарта). Во-вторых, после обморока Анны Дон Гуан вновь называет себя Диего: испугавшись реакции «любимой» или поняв опрометчивость своих действий?
Г. Лесскис, размышляя о возможных причинах признания Дон Гуана, замечал: «[...] насилие и подлость несовместимы с харакетром пушкинского Дон Гуана: ведь ему нужна любовь Доны Анны. Ее душа, а не пустое обладание [..] Вот почему он называет свое имя Доне Анне, рискуя навсегда ее потерять. Можно, конечно, предположить в этом поступке высшее коварство: такая отчаянная откровенность -своего рода игра ва-банк: если она не приведет к немедленному изгнанию, то уверит Дону Анну в безмерной любви к ней Гуана. (Но даже и при такой трактовке Гуану нельзя отказать в широте и смелости, поступок и в этом случае не назовешь мелким плутовством.) Но эта трактовка представляется натянутой [...]» [9, с. 336 — 337]. Осмысляя поступок Гуана (его признание), мы все же склонны ограничиться лишь постановкой вопроса, возможностью только приподнять завесу тайны неразгаданной нами души, но не более того.
Пушкин в этом произведении остро ставит вопрос о нравственной ответственности человека перед Богом, перед окружающими людьми и перед самим собой. Попадая в ситуацию выбора, не каждый способен увидеть правильный, истинный путь. Автор обрекает своего героя на смерть в доме командора Дона Альвары. И ответственность за происшедшее он возлагает не только на Дона Гуана: Дона Анна тоже виновна, но не столько в том, что пригласила в дом убийцу своего мужа, сколько в том, что, узнав правду, не прогнала его, а подарила надежду на новую встречу. Ее нельзя назвать в прямом смысле слова жертвой: она внутренне сама была готова поддаться искушению (и потому об Анне не скажешь: «дева
Света!», как в стихотворении 1912 года «Шаги Командора» называет ее А. Блок).
Художественно, философски, этически и психологически переосмысляя известную легенду о ветреном, легкомысленном грешнике (изложенную авторами семнадцатого века как комедийную историю), Пушкин помещает ее в пространственно-эстетические границы трагедии (трагедии духа, морали, любви, легкомысленной игры с жизнью, непонимания и «не-ощущения», «не-чувствования» Бога и ответственности перед ним), обозначает точки духовного надлома Дона Гуана, максимизирует вину «пр оказника», возводит ее в степень нравственного преступления, заслуживающего Высшего суда.
Библиографический список
1. Трофимов, Е.А. Метафизическая поэтика Пушкина [Текст] / Е.А. Трофимов. — Иваново : Иванов. гос. ун-т, 1999. — 355 с.
2. Завадский, С.В. Пушкин в борьбе с великими писателями [Текст] / С.В. Завадский // «В краю чужом...» : Зарубежная Россия и Пушкин : статьи, очерки, речи / сост., автор вступ. ст. и комментариев М. Д. Филин. — М. : Рус. миръ : Рыбинск : Рыбинск. подворье, 1998. — 496 с.
3. Шевырев, С.П. Об отечественной словесности [Текст] / С.П. Шевырев. — М. : Высшая школа, 2004. — 304 с.
4. Шестов, Лев. Пушкин и Вл. Соловьев [Текст] / Лев Шестов // «В краю чужом...» : Зарубежная Россия и Пушкин : статьи, очерки, речи / сост., автор вступ. ст. и комм. М.Д. Филин. — М. : Рус. миръ : Рыбинск : Рыбинск. подворье, 1998. — 496 с.
5. «Моцарт и Сальери», трагедия Пушкина. Движение во времени: антология трактовок и концепций от Белинского до наших дней [Текст] / сост. и научный редактор В. С. Непомнящий. — М. : Наследие, 1997. — 935 с.
6. Благой, Д.Д. Творческий путь Пушкина : (1826— 1836) [Текст] / Д.Д. Благой. — М. : Советский писатель, 1967. — 724 с.
7. Раскольников, Ф.А. Статьи о русской литературе [Текст] / Ф.А. Раскольников. — М. : Вагриус, 2002. — 351 с.
8. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений [Текст] в 10 т. / Александр Пушкин ; [примеч. Д. Благого, С. Бонди] — М. : Терра, 1997. - Т. IV. - 528 с.
9. Лесскис, Г.А. Пушкинский путь в русской литературе [Текст] / Г.А. Лесскис. — М. : Художественная литература, 1993. — 526 с.
АЛЕКСАНДРОВА Елена Г еннадьевна, кандидат филологических наук, докторант кафедры русской и зарубежной литературы Омской гуманитарной академии, преподаватель-методист ГОУ ДПО «Омский учебный центр ФПС».
Адрес для переписки: e-mail: 110-875@mail.ru
Статья поступила в редакцию 07.04.2010 г.
© Е. Г. Александрова
