CC BY
39
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2013 • Т. XXXV• № 1
К,
КИЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ОБЪЕКТЫ ДОЛЖНА ПРЕДПОЛАГАТЬ ПСИХОЛОГИЯ1
ДЖОРДЖ ГЕРБЕРТ МИД
Сегодня можно говорить об устойчивой тенденции, когда современные психологии обращаются к сознанию так же, как старая рациональная психология обращалась к душе. О нем говорят как о чем-то, появляющемся в конкретный момент, о чем-то, во что объект познания в некотором смысле входит из ниоткуда. Сознание понимается как имеющее конкретные функции, а не способности. Сознание, полностью отделенное доктриной параллелизма от физического тела, понимаемое как метафизическое тело, было отделено от метафизической души наличием в нем противоположных качеств.
Функциональная психология предложила программу интерпретации целенаправленности сознательных процессов, или так называемого сознания, - в рамках эволюционной концепции адаптации. Но вместо того чтобы показать специфичность сознания людей в виде некоторого более общего явления (как того требует философия природы), сознание стали представлять как принципиально новый и особенный фактор, даже требующий для своего объяснения новой формулы эволюции; дополнительно к старой эволюции сознание потребовало некоторой новой.
Несмотря на целый ряд философских работ, в современной психологической практике сознание отождествляется с областью, открытой для интроспекции; объект знания помещен внутрь этой области и отнесен посредством ряда параллелизмов к физическому миру, о нем говорят как о внешней области реальности. В рамках этой психологи-¡¡■у ческой практики концептуальные объекты науки - атомы, молекулы, эфирные вихревые кольца, ионы и электроны - обычно понимаются
1 Доклад на встрече членов «Психологической ассоциации» в Бостоне, 31 декабря --3 1909 г.
как материальные реальности физического мира, и, по крайней мере косвенно, чувственное содержание объектов прямого физического опыта связывается с этой отдельной областью сознания. Старомодному идеалисту достаточно было бы лишь обратить внимание на структуру мышления этих гипотетических объектов науки, чтобы одним мановением руки триумфально разрушить весь мир природы, существующий внутри ограниченной области сознания, открытой лишь для интроспекции. Затем немедленно возрождался признак солипсизма, чтобы заключить мир в границы ореховой скорлупы.
Выход из этой ограниченности психологических концепций, по моему мнению, лежит в признании того, что психологическое сознание - особенная, но не независимая или отдельная фаза в развитии реальности, связанная с другими фазами рядом аналогий параллелизма. Этот тезис я уже обосновывал в другой своей работе, но, боюсь, смутно и не очень эффективно2.
Хотелось бы обратить ваше внимание на следующий момент в моем рассуждении: сознание, будучи специфической фазой реальности, психологично по своему характеру3; предположение о существовании «других» самостей предшествует возможности возникновения особой фазы сознания, изучаемой психологией.
Большинство из нас соглашается с реальностью объектов прямого физического опыта до тех пор, пока нас не увлечет - чрезмерно глубоко - анализ психологии познания. Пока мы не подвергнем себя многоуровневой критике, параллелизм, о котором идет речь, будет связывать друг с другом процессы в тканях мозга (те, что можно увидеть, почувствовать и на которые можно влиять) и обусловленные ими состояния сознания. И хотя такое допущение гарантирует существование окружающих физических тел, таких же реальных, как мы сами, все-таки наша самость помещается в некую ограниченную область интроспективного сознания и не обретает реальность называемых внешних объектов, а выступает лишь реальностью комбинированных состояний сознания. В суть этих состояний сознания «других» самостей, как иногда громко заявляют, мы можем проникнуть только путем логических рассуждений по аналогии между взаимосвязью, с одной стороны, собственных интроспектируемых состояний и движений собственного тела и, с другой стороны, взаимосвязью движения других тел и сопровождающих их гипотетических состояний сознаний.
Если мы посмотрим на самость изнутри, будьте уверены, мы признаем ее близость, если не идентичность, с устройством сознания, что особенно заметно в поведении, в способности к волевому усилию, апперцепции, произвольному вниманию. Но то, что может быть выде-
См.: The Definition of the Psychical. University of Chicago. Decennial Volumes, 1903
3 Я обсуждал следствия из этого утверждения немного с иной точки зрения. См.: Psychological Bulletin. 1909. Vol. VI, No 12, December 15
/
лено в качестве самосознания как такового, сводится к своеобразному ощущению близости конкретных состояний сознания, и самость собирается по какой-то необъяснимой причине вокруг ядра некоторых расплывчатых и, казалось бы, несущественных органических ощущений (чувства нахмуренных бровей, першения в горле) или движется дальше по телу посредством мышечных иннерваций, непосредственно не участвующих в том, что мы делаем. И все же, когда мы действуем интроспективно, все поле сознания приписывается этой самости, ведь мы являемся нами самими настолько, насколько мы сами обладаем самосознанием, насколько мы в принципе способны к интроспекции.
Хочу подчеркнуть, что другие самости не существуют как наличная реальность, даже когда мы готовы признать реальными объекты физического опыта. Самость возникает внутри интроспективного пространства, она не существует вне его пространства, и другие самости являются лишь проектами и извлечениями из этой области. Каждый сам себе остров, но каждый уверен лишь в существовании своего собственного острова, поскольку неизвестно, какие миражи могут возникнуть над этим морем аналогий.
Справедливо предположить, что, опираясь на социальные науки, которые могли бы определять [структуру] личности и законы социальных изменений с математической точностью, мы должны были бы принять самости «других» так же, как мы принимаем существование физических объектов. Их существование было бы гарантировано их собственными дисциплинами. Ведь на практике мы, как и греки, убеждены, что точное знание гарантирует существование объекта познания.
Очевидно, что предположение существования самостей как данностей социальных наук, предшествующих всякой интроспекции, могло бы фундаментально повлиять на нашу психологию в ее практическом смысле. Сознание как наличествующее в самостях могло бы тогда существовать как данное «там», за пределами поля интроспекции. Психологическая наука должна была бы полагать самости в качестве предпосылок сознания индивидов, так же как она предполагает наличие нервной системы и сосудистые изменения. В рамках актуального психологического анализа мы должны зафиксировать условия существования и изменения состояний и потоков сознания исходя из того, имеются ли в наличии и насколько нормально функционируют самости, так же как, согласно требованиям психологии, мы делаем заключение о наличии и функционировании сознания исходя из нормальной структуры и работы физического механизма.
В рамках подобной логики написаны работы о психологии толпы, ^ например трактат по социальной психологии Ч. Кули «Человеческая X природа и социальный порядок». Работа Макдугалла «Социальная психология» готовит почву для использования такого подхода, редуцируя процессы сознания к социальным импульсам и инстинктам, т.е.
к тем же понятиям, которые, хотя и несколько неопределенно, утверждают роль самостей в эволюционной теории общества.
Попыткой зафиксировать самость в категориях объективной и точной социальной науки стала теория человека экономического, каким его понимала «мрачная наука»4. Но, к счастью, экономический человек оказался иллюзией. Его нет. Существование экономического человека гарантировано ортодоксальной (традиционной) политической экономией в столь же малой степени, в какой реальность гарантировалась метафизикой схоластики.
Социальная наука в антропологии, в чистой и не чистой социологии, динамике и статике так и не нашла своего научного метода. Социальная наука не в состоянии ни удовлетворительно определить свои объекты, ни сформулировать законы своего изменения и развития. До тех пор пока социальные науки не смогут определить социального индивида в категориях социальных процессов, подобно тому как физические науки определяют свои объекты на основе их физических изменений, они не поднимутся до уровня, на котором возможно определить свой объект на основании интроспективной психологии. Но сегодня мы можем предположить такое развитие социальной науки. Евгеника, образование, даже политическая и экономическая науки вышли за границы этапа описания, они обращаются к вопросу формирования социальных объектов. Мы признаем, что контролируем условия, определяющие человека. Его ошибки и заблуждения могут быть исправлены, страдания устранены, умственные и моральные недостатки скорректированы, наследственность, социальные и физические данные усовершенствованы. Само его моральное самосознание может быть сформировано и закреплено посредством нормального и здорового социального поведения, адекватного осознания своего отношения к другим. Но даже не дожидаясь полного развития социальной науки, уже сегодня в природе сознания, которую анализирует сама психология, можно обозначить наличие неких предпосылок - социальных объектов, объективное существование которых является одним из условий сознания самости.
Тот вклад, который я хочу внести в дело признания фактически наличного характера существования других самостей, имеет своим источником психологическую теорию происхождения языка и его связи со смыслами. Эта теория, как вы знаете, в значительной степени выросла из разработки В. Вундтом проблемы отношения языка к жесту. С этой точки зрения, язык на ранних формах своего развития относится к жестам, которые начиная с Дарвина понимались как использующиеся для выражения эмоций. Такие жесты делятся на группы, не имеющие существенных связей друг с другом. Такие жесты, как правило, предшествуют началу социальных действий, т.е. действий и ре-
4 «Мрачной наукой» историк Томас Карлейль называл экономику. - Примеч. пер.
/
акций, которые возникают при стимуляции других субъектов. Например, сжимание кулаков, скрежет зубов, принятие оборонительной позы или еще что-то подобное рассматриваются как выброс нервной энергии, уменьшающий или усиливающий нервное возбуждение и косвенно подготавливающий актора к действию. Такие жесты, если можно использовать этот термин в обобщенном смысле, выступают в качестве стимулов к другим формам действий, которые уже обусловлены социальными стимулами.
Однако фазовость [действия], пока недостаточно раскрытая, есть ценность, которую эти усеченные действия, эти начала ингибирован-ных действий, эти жесты выражают в качестве соответствующих стимулов поведения других индивидов. Безусловно, формы, используемые как для акций, так и для реакции на них, возникают для подготовки реакции друг друга как движения в раннем начале действия. Предуготовления к бою собаки или петуха наглядно показывают чувствительность противников к фиксируемым на самых ранних этапах признакам готовящихся действий. Большинство форм жестов, которые «прижились» в группах или в отношениях животных-хищников и животных-жертв, выражают первые признаки готовящихся действий. Все жесты независимо от того, к какому классу они принадлежат, являются ли они сами по себе началом происходящего действия или только указывают на отношение или нервное напряжение, связанное с этим действием, имеют стимулирующий смысл и считаются социально организованной реакцией на нападение, или падение, или ухаживание, или вскармливание, проявляющейся в иных, нежели само действие, формах. Проиллюстрировать это можно и человеческим поведением, например прелюдией к удару, когда один фехтовальщик без отражения со стороны другого фехтовальщика совершает некоторое количество выпадов в сторону противника и атакует его на уровне глаз.
Жесты оказываются значимыми уже в том смысле, что являются стимулами осуществляемых реакций даже до приобретения ими сознательного смысла. Позвольте мне подчеркнуть значение состояний и признаков организованной подготовки к действию в (предельным образом) социально ориентированных группах: изменение мимики, дыхания, кровообращения, дрожь напряженных мышц. Ведь именно среди этих социально значимых иннерваций могут быть зафиксированы те странные органические ощущения, вокруг которых, как вокруг ядра, должно собираться осознание самости.
Человеческое поведение отличается от поведения животных в первую очередь усилением реакции торможения, которое является ^ важной фазой развития произвольного внимания. Это усиление реак-^ ции торможения означает увеличение значимости жеста как символической составляющей тех действий, которые не были предприняты; как составной части предполагаемых действий, содержание которых
не может получить полного выражения в действиях. Признавая язык разновидностью жеста, мы должны согласиться с тем, что ни одна другая форма поведения не сможет сравниться с той, в которой человек использует большое количество жестов.
Принципиальная важность жеста заключается в развитии осознания смысла в рефлексивном сознании. Пока один человек демонстрирует лишь соответствующую реакцию в ответ на жест другого, не происходит никакого необходимого осознания смысла. Ситуация все еще находится на том уровне, когда, напрягая конечности, ощетинивая шерсть и показывая зубы, друг на друга рычат две собаки. Ситуация останется на этом уровне до тех пор, пока не возникнет образ ответа на угрозу, который приведет к смене одного жеста другим, так, что к жесту можно будет «прикрепить» осознание его смысла. Смысл может появляться только в визуализации последствий жеста. Кричать от страха - это прямое инстинктивное действие, но кричать, имея в виду других людей, рассчитывая на то, что они внимательно прислушиваются, рассчитывая на сочувствие и готовность прийти на помощь, это по крайней мере благоприятное условие для развития сознания смысла.
Конечно, простое влияние образа, стимулирующего реакцию, имеет не больше значения, чем эффект от внешних стимулов, но в этой - противоположной - ценности жестов есть также осознание отношения, готовности к действиям в той мере, которую подразумевает жест. В указанном примере крик является частью падения. Крик «призывает» образ дружественного человека. Данный образ не только является стимулом для того, чтобы броситься на помощь, но сливается в сознании с предотвращением падения.
Если смысл - это осознание отношения, как полагали среди прочих Дж. Дьюи, Дж. Ройс5 и Дж. Энджелл6, то сознание смысла возникает только тогда, когда какой-нибудь жест, который был частью неоконченного действия, вызывает в памяти образ ответного жеста другого человека. Тогда образ жеста означает неоконченное действие, которому принадлежал первый жест. Одним словом, отклик на крик означает предотвращенное падение.
Собственные жесты не имеют значения, внимание должно быть сосредоточено на жестах «других», которые должны отождествляться с содержанием чьих-то собственных эмоций и отношения. Это возможно только посредством понимания появления смысла, понимания, которое предполагает осознание другого как предпосылки существования смысла в реакции другого. В социальной среде другие самости логически предшествуют сознанию Я, которое уже в свою
5 Джосайя Ройс - американский философ-персоналист, развил концепцию абсолютного волюнтаризма (о мире как сообществе личностей, выполняющем волю абсо-
лютной личности — Бога)
6 Джеймс Энджелл - а из лидеров американской ветви функциональной психологии
6 Джеймс Энджелл - американский психолог и педагог, ученик Джона Дьюи, один
/
очередь анализирует интроспекция. Другие самости должны быть приняты как данность в том же смысле, в котором психология принимает как данность - в качестве условия индивидуального сознания -реальность физического организма.
Значение для психологии такого признания других (если таким образом это связано с психологией смысла) может потребовать другой расстановки акцентов. Сознание более нельзя рассматривать как остров, который необходимо изучать посредством аналогий вместе с его невротическими расстройствами. К сознанию следует подходить как к опыту, который детерминирован социально так же, как физически. Интроспектируемое самосознание было бы признано в качестве фазы субъективного познания, и эта субъективная фаза уже не могла бы рассматриваться как источник опыта. Объективное осознание са-мостей должно предшествовать фазе субъективного сознания и быть его постоянным условием, если сознание значения само предполагает самости как существующие. Субъективное же самосознание должно появиться в опыте, иметь функцию в развитии субъективного опыта и быть изучено с точки зрения этой функции, а не чего-то, в чем самосознание возникает и чем посредством отношений аналогии и самопроекций мы медленно конструируем гипотетический объективный социальный мир, в котором мы должны жить. Кроме того, значение в свете узнавания обращается не только к набору состояний субъективного сознания, но и к объектам в социально обусловленном опыте. Если в процессе интроспекции мы приходим к концепции Я, мы достигаем точки, связанной не только с нашими внутренними ощущениями, но и с другими индивидами, реальность существования которых предполагается даже несмотря на торможения и изменения, характерные для этого внутреннего сознания.
Тогда, если предположить, что значение - это осознание реакции, я готов оспорить любую попытку продемонстрировать адекватный мотив принять возможность установок сознания, которые предполагают только физическое существование вещей; ни контроль над чувственным восприятием, ни контроль над реакцией не будут прямо связаны с вниманием, направленным на сознание готовности действовать в данной ситуации. Лишь в социальном взаимодействии ситуация обстоит иначе, там жесты и те реакции, которые они символизируют, могут стать объектом внимания и интереса. В какой бы степени социальная теория ни являлась историей вещей, социальное сознание должно предшествовать физическому состоянию. Более правильно было бы утверждать, что первоначально переживание отражало признание самостей и лишь постепенно от него стало отделяться рефлективное переживание чисто физических вещей.
Перевод с английского Р.Э. Бараш
I
