CC BY-NC-ND
37
H.H. Леонтьева
Как я оказалась в машинном переводе (Воспоминания о раннем периоде ЛМП)
Воспоминания автора о раннем периоде Лаборатории машинного перевода: коллегах и научной жизни - в связи с 50-летием Лаборатории машинного перевода 1 МГПИИЯ.
Ключевые слова: Лаборатория машинного перевода, машинный перевод, элементарный смысл.
Как можно передать ту легкую и веселую атмосферу, с которой началась работа Лаборатории машинного перевода (ЛМП)? Только вспомнив молодость, мягкую весну и ощутив еще раз свежий ветер новой науки. Это было время горячих разговоров, организованных дискуссий и стихийных споров вокруг семантики, по всем тем научным проблемам и течениям, которыми была наполнена атмосфера вокруг Лаборатории. Мои же личные воспоминания о начале ЛМП связаны, естественно, с тем, как я попала в ЛМП в 1959 году.
Работать я начала, будучи на втором курсе филфака МГПИ имени Потемкина. Сначала решила бросить институт, сдала раньше экзамены за 2-й курс и нанялась рабочим в геологоразведочную экспедицию. Почти полгода на это ушло (в Тянь-Шане была разведка - искали полезные ископаемые в горах, потом меня переманили в Кара-Кумы, плато Усть-Урт, где искали воду, там я была уже техником-вычислителем, вычисляя с логарифмической линейкой сопротивление почв и проч.). Вернувшись в Москву, я решила восстановиться, но уже не на дневном, а на вечернем факультете, чтобы начать работать, а не предаваться приятным, но «пустым», как мне тогда казалось, занятиям. Мне повезло: после первой же вечерней лекции зашла секретарь (Анна Израилевна) и объявила, что в Институт языкознания нужны две «девочки», кто хочет? Все (около 30 человек) кинулись к ней с криками «Я, меня!». Но она, маленькая, раздвинула толпу толстых вечерних тёток и поманила пальцем меня, сидевшую в дальнем углу, сказав: «Вот она летом работала, значит, ей больше нужна работа». Так я и еще одна студентка попали в Институт языкознания. Мне предложили вы© Леонтьева H.H., 2009
брать: сектор диалектологии (где нужен был специфический корректор) или фонетическую лабораторию, где надо было иметь дело с записывающей техникой и чертить графики. Я выбрала диалектологию, это было на втором этаже. Там и началась моя история - узнала Игоря Мельчука, сначала в виде страстного громкого пронзительного голоса, который мешал всем работать; из библиотеки выскакивали и шипели, но НЕ мог говорить тише этот проповедник чего-то нового и необычного. Потом я и самого увидела: ярко-рыжая шевелюра, небольшой, тонкий (спортивный), он держал открытую банку сваренной им сгущенки (теперь ее называют «варёнкой»), предлагая всем окунуть пальчик, лизнуть и тем вкусно поздравить его с днем рождения.
Видимо, это было 18 октября 1956 года. А речи его страстные были о машинном переводе и вообще о машине, которая скоро будет не только тексты понимать, но даже анализировать картины Ван-Гога, объясняя эффекты. Я стала спорить, что это невозможно. После нескольких кратких диалогов (ведь отвлекаться от работы можно было только на минуты, когда проветривали комнату) Игорь устало бросил: Чем спорить, взяла бы и сделала что-то полезное.
- А ... что ... можно?
- Ну, например, доказать избыточность флексий русского прилагательного. Ты хоть знаешь, что такое алгоритм?
- Не..ет.
- Миша, объясни ей. (Это мимо пробегал Миша Белецкий).
Миша в 5 минут показал, как надо записывать команды алгоритма, мне сразу это очень понравилось. Описывать человеческими словами проблему было тоже увлекательно. Мельчук беспощадно перечеркивал мой текст, исправлял и выгонял переделывать, это было так ново в моей жизни, что он был возведен в кумиры и оставался им долгие годы - в работе, в походах, во взглядах на мир и оценках окружающего. При этом я не уставала спорить с ним, возражать, совершенно не осознавая его уровень и не понимая, что отрывала у него драгоценное время. (По прошествии лет утешало одно: он бы тратил энергию и время все равно, например, он не жалел сил убеждать какого-то партийного деятеля в абсурдности его позиции, учил секретаршу переводить научные статьи, а потом приходилось доделывать переводы самому и т.д.). В какой-то момент он мне сказал: Ну, вот, теперь можешь делать доклад на конференции по машинному переводу (МП).
Первая Всесоюзная конференция по МП проходила в сте-
нах 1-го МГПИИЯ (потом он стал «имени Мориса Тореза», а теперь МГЛУ - Московский государственный лингвистический университет). Запомнилось только выступление знаменитого Стеблина-Каменского, который начал первое заседание цитатой из В.Брюсова:
Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственнъм гимном..
(Переводчики считали, что МП не только грядет, но уже сметает их). И еще помню жаркие дискуссии о природе языка-посредника - ЯП: Мельчук утверждал, что ЯП - это система соответствий, Андреев (Ленинград) защищал какие-то непонятные семоглифы, а Бельская настаивала, что в качестве ЯП должен выступать естественный язык, русский или английский.
Заканчивая институт, я продолжала работать на договорной основе «на подхвате» у лингвистов: была и в секторе «Словаря языка Пушкина», и недолгое время в секторе А.А. Реформатского (уже в новом Институте языкознания, а прежний, «марровский», стал Институтом русского языка - ИРЯ РАН), и в Институте этнографии недалеко. Однажды (уже после конференции), выбегая из ИРЯ, я была остановлена Ивановым Вячеславом Всеволодовичем на лесенке возле раздевалки. Я попыталась проскользнуть незамеченной мимо этого великого ученого, но он вдруг остановил меня - и тут произошел поворотный для меня разговор:
«Нина, я знаю, что Вы можете заниматься научной работой, но я могу предложить Вам только техническую должность: открылась Лаборатория машинного перевода, и там есть ставка лаборанта, не хотите пойти туда?». - Конечно, хочу! (я просто задохнулась от счастья). «Но там очень маленькая зарплата». -Я могу работать бесплатно, Вяч.Всев.! «Там много технической работы». - Я готова хоть полы мыть. «А Вы умеете на машинке печатать?» - Нет, но очень быстро научусь. (Т.е. ответы были из «Мексиканца» Лондона).
Тут же ВВ (мы так его потом и звали - Вэвэ) объяснил, как найти Виктора Юльевича (В.Ю.=ВЮ=ВэЮ) Розенцвейга, я немедленно побежала и через 15 минут была в ИН'Язе (так мы называли МГПИИЯ). В.Ю. вел занятие по разговорному французскому языку, и почти час я слушала в смежной аудитории его мягкий рокочущий баритон.
Вскоре я стала первым сотрудником ЛМП (в моей трудовой книжке есть запись «Зачислить с 1 мая 1959 г.», хотя сам приказ подписан 15-м мая, а работать я начала еще раньше),
а В.Ю. долгое время я называла про себя вторым отцом. Пока я разбиралась в делах Объединения по машинному переводу, незаметно появился Юра Мартемьянов, за ним Алик Жолковский, и в конце лета Юра Щеглов. Этот состав получил задание от Вяч.Всев. Иванова искать «элементарные смыслы» (семантические множители - СМ) и создавать (теоретически?) машинный перевод. Юра Мартемьянов принес рулон миллиметровки шириной в коридор, днем раскатывал его в мало посещаемом отсеке МГПИИЯ, начертил таблицу и после коротких дискуссий вносил в нее очередной СМ. Видимо, я много спорила тогда, и Алик посвятил мне семантический множитель «отрицание» - в таком виде:
НИ НЕ
посвящает автор этот семантический множитель «-» (отрицание)
(Увы, этот и многие другие интересные документы затерялись во время многочисленных переездов моей семьи, а также из-за частых перемещений самой ЛМП).
Кроме научных занятий, отнимавших не очень много времени, ЛМП в этом составе + Ира Зимняя из соседнего кабинета психологии ходили на лекции по матанализу (вели занятия Т. Гаврилова и Ю. Шиханович) вместе со студентами образованного тогда же Отделения МП на переводческом факультете, решали задачи, писали контрольные и т.д. Как-то возвращаемся в ЛМП усталые после трудной контрольной и продолжаем обсуждать, кто как вычислял синусы-косинусы, а Алик говорит: «Ну вот, окосинусели до посинусения». Мы (особенно Ира и я) не могли остановиться от хохота, а Алик даже обиделся: «Что тут смешного?! Вот когда я действительно что-то остроумное выдаю, вы не смеетесь». Что ответить? Придуманное не смешно, а вот когда так вылетело...
Нгуен-Хай-Зыонг учил нас языку вьетнамскому, а по учебнику (кажется, Айлярова) учили турецкий; Ю.Щеглов вел латинскую терминологию и еще какой-то африканский язык (кажется, хауса), а я, младший лаборант, пыталась хоть в чем-то догнать своих коллег и тихонько вытягивала из Ю.Мартемьянова систему французских глаголов. Попутно сочинялись смешные стишки; Константиновичи (А.К.Жолковский и Ю.К.Щеглов) вслух анализировали фильмы Эйзенштейна и тут же превращали мысли в статьи. Ю. Мартемьянов преподавал еще французский на переводческом факультете. Я обзванивала членов
Объединения по МП, вела картотеку подписчиков на сборник «Машинный перевод и прикладная лингвистика» (МП и ПЛ), а также редактировала сами статьи и доводила до издания. Работалось очень весело, особенно когда пришло время писать алгоритмы. Это было первое «настоящее дело», а все свои секретарские дела я старалась выполнять «между делом». Особенно много сил уходило на издание МПиПЛ, включая не только поиски типографий, переговоры с авторами, но и продажу-рассылку и прочее. Однажды кто-то приехавший из Праги спросил: «А кто у Вас занимается сборником?». Алик живо отреагировал: «Да никто, он сам выходит». Моя картотека включала около (или более) 200 подписчиков. Тогда Юра Щеглов и сочинил стишок:
«Неумолим событий бег, За днем проходит день. Приносит деньги нам узбек, Уносит бюллетень».
Ведь МПиПЛ продолжал серию «Бюллетеней по машинному переводу», №№ 1-7, поэтому мы и именовали иногда новый сборник с № 1(8) бюллетенем. Только раз я сказала, что мне нужна помощь в рассылке сборника (когда на почте потребовали, чтобы отправитель сам заполнял бланки с адресами и прочее). В.Ю. мягко приказал всем сотрудникам включиться. Надо было, сидя на почте, трижды вписывать в бланк, а потом еще и в ведомость полные данные адресата, они запоминались и слагались в рифмы (особенно популярным был Гаазе-Раппопорт), смеху было столько, что на второй день почтовые работники нас прогнали, и все пошло обычным чередом.
Тогда же наметилась поездка в Новосибирск - для установления контакта с единственным коллективом (под руководством А.В.Гладкого в Институте математики Сибирского Отделения АН СССР), который тоже занимался семантическими деревьями. Собирались трое: Алик Жолковский, Юрий Мар-темьянов и я, но мое имя проректор по науке Г.В. Колшанский вычеркнул: лаборантам научная командировка не положена. Это была важная для меня поездка, так как я давно задумала вообще переехать в Новосибирск, и видимо, говорила об этом Юре Мартемьянову. Он пошел к Колшанскому, сам отказался, но добился, чтобы послали Алика и меня.
И вот мы на берегу искусственного моря, на узкой полоске песка между водой и железной дорогой рисуем семантические структуры, деревья, стираем их, поясняем. Рисуем веточкой и в прямом смысле слова «на песке». (Потом, случайно ли, Вяч.
Всев. Иванов прочел свой стих с рефреном Говорят, что всего прочнее Дом, построенный на песке.) Иногда наши структуры смывает волна, иногда дискуссию прерывает шумно проходящий рядом поезд. Продолжаем спорить о природе элементарных смыслов и в жалком прибрежном лесу, пробираясь сквозь полумертвую, но густую растительность. Алик не выдерживает серьезности Гладкого, говорит мне тихо: «Разыграем ...», тут же срывает толстый и выше человеческого роста тростник, встает передо мной на колено и протягивает с нужным выражением: «Нина, я дарю тебе этот цветок», а я жеманно отвечаю: «Спасибо, Алик, я вернусь в гостиницу и поставлю его в стакан». Гладкий смущен (однако сейчас из нас троих именно он вспомнил и уточнил эту сцену, по телефону), и на время мы меняем серьезный жанр на легкое общение. Но споры и по дороге, и на транспорте продолжаются.
Из письма А.В. Гладкого, прочитавшего эту мою заметку: «Что касается мест, где говорится обо мне, то я все-таки вовсе не был смущен галантным поведением Ж., но это не так уж важно. А вот никакого «чахлого прибрежного леса» не было, но по обеим сторонам шоссе, которое потом застроили и назвали Морским проспектом, был настоящий густой лес с большими деревьями, и на его опушке, т. е. вдоль шоссе, попадались чудовищной высоты и толщины экземпляры тысячелистника - под сенью деревьев он ведет себя куда скромнее».
(Видимо, многочисленные дальнейшие походы с И.А. Мельчуком по разным лесам повлияли на мои 50-летней давности зрительные образы. На самом деле из пейзажей я помню очень ясно только семантические деревья на песке. Уже тогда еще не вылился в слова, но «мычался» протест: «Семантика БОЛЬШЕ синтаксиса, она не может уместиться в структуру дерева!». Видимо, эти и дальнейшие мои возражения дали основания А. Жолковскому записать в своей самиздатовской тетрадке: «Нина - она из тундры, деревьев не понимает»).
Были мы (или я одна?) еще в Новосибирском театре на прекрасном балете «Жизель». Новосибирск был добр (ночью шли дожди, а утром улицы были светлы и чисты), но и скуп (в столовых практически ничего съедобного не было, запомнились только горы грязной посуды с остатками неизвестно чего), поэтому всю неделю ели мы только на улице: пирожки с картошкой, с горохом, с повидлом. Из письма Гладкого: «В пирожковой на Морском проспекте я сам чуть не каждый день обедал в то время, пирожки были очень хороши».
Когда возвращались в Москву и стояли у окна, глядя на бесконечные степные просторы с торчащими вдоль дороги сусликами, Алик начинал петь. То русскую народную, то свою любимую «Постой, паровоз, не стучите, вагоны ...», на каждом слоге меняя тональность. Я как-то взмолилась: «Алик, ну, пожалуйста, только не пой». Он огорченно ответил: «Нина, но душа-то у меня русская, певучая». До сих пор помню эту интонацию.
Конечно, и в группе A.B. Гладкого, и в нашей гостинице обсуждаем совместимость взглядов на семантику, но потом ничего не совместили. Мне нравились «сибирские» семантические деревья больше, чем наши (ЛМП) записи «предикатов первого порядка», но это пока другая тема. Правда, когда в 1968-м году (спустя 9 лет) я обратилась к A.B. Гладкому, не может ли он быть моим оппонентом на защите кандидатской, он ответил
такой же короткой телеграммой: «А кто же еще?»
* * *
На защите (9 лет спустя). Пожалуй, добавлю к этому «легкому» началу эпизод, связанный с самой защитой и сопровождавшийся многими казусами. Дело в том, что я не собиралась защищаться - и не только потому, что любые «карьерные» соображения были чужды и моему научному руководителю (а им в заочной аспирантуре Института языкознания был Игорь Александрович Мельчук), и мне. У меня должен был появиться второй ребенок, я была уже в отпуске. Но по просьбе заведующего Сектором прикладной лингвистики A.A. Реформатского я наскоро собрала папку с материалами, которые у меня были, и сдала в Отдел аспирантуры, чтобы в отчете Сектора были слова об успешном завершении, а я формально считалась окончившей аспирантуру без защиты. Вдруг через месяц я получаю извещение, что на такое-то число назначена моя защита (не помню точно, но это было последнее заседание Ученого совета ИЯз в июне 1968 г.) и что отменить это нельзя.
Был месяц безумной работы с текстом и прочей подготовкой. Однажды сижу я в секторе и сортирую свои примеры на эллипсис (эту тему мне подарил И.А. Мельчук). Мимо проходил А.А. Реформатский, бросил короткий взгляд на мои бумажки и говорит: «А вот тут не эллипсис, а синтаксический нуль». Это мимолетное замечание великого человека вдруг осветило по-новому весь материал: я поняла, что у нуля, у пустоты, тоже есть свои градации. Я разделила явления синтаксического эллипсиса и смысловой компрессии и выделила несколько формально различных видов смысловой неполноты - по способу ее отображения в семантической записи текста, которую я пред-
ложила. Работа получила логическое завершение, и мне удалось быстро подготовить автореферат «Семантический анализ текста и смысловая неполнота». К этой теме я возвращаюсь всю жизнь, считая явление смысловой неполноты краеугольным камнем семантического анализа текста.
Когда я спросила научного руководителя, не нужны ли какие-нибудь отзывы на мой автореферат, он ответил: «Нет, много отзывов производят обычно обратное впечатление». С только что родившимся ребенком на руках в новой квартире без телефона я и не могла бы ничего организовать. Только Юлий Анатольевич Шрейдер по собственной инициативе привез мне прекрасный деловой отзыв, который я сочла письмом лично мне (ему особенно понравилась мысль об относительности определения смысловой неполноты, отзыв и сейчас хранится у меня).
Последней попыткой отложить защиту был мой визит накануне к В.Н. Ярцевой, директору Института языкознания и Председателю Совета, которую я хотела напугать тем, что защита провалится (основанием так считать было наличие в текстах и ссылках нескольких имен, включая имя научного руководителя, которые уже считались скандальными), но безуспешно.
Казусы начались с первых же минут. Зачитывают рекомендацию с места работы (ЛМП 1 МГПИИЯ). Это полстраницы с перечислением того, что соискательница закончила. Ни слова об общественной работе, каковой была вся моя неоплачиваемая организационная и научная работа, ни единого слова о сути работы. Директор ИРЯ Филин, сидевший в президиуме, поднял брови: «Первый раз вижу такую рекомендацию». (А дело было в том, что Колшанский, проректор по научной работе, подписывавший бумагу, дал мне образец, по которому надо было самой написать о себе отзыв. Я опустила все имевшиеся в подсказке стандартные похвалы, оставив лишь самый обязательный шаблон «пользуется уважением товарищей». Когда принесла ему на подпись, он скривился: «Ну, зачем Вы о себе так» и вычеркнул даже это «уважение». Очень не любил он нашу лабораторию).
Настало время читать отзывы. К моему удивлению, оказалось, что прислали даже два отзыва - оба по полстраницы. Один был из Тбилиси от М.П. Чхаидзе, который «отсидел» свои 17 лет и по возвращении влился в машинный перевод. Отзыв был примерно такой: «Нина Л. хороший человек. И Сима Никитина хороший человек. И они вместе написали хорошую
статью... Значит, Н.Л. заслуживает. ..и т.д.». Второй был еще неожиданнее, от какого-то геолога, который случайно прочел мою заметку про семантику Времени. Так этот геолог написал, что и ему, и вообще геологии очень нужно такое описание - при определении времени залегания пластов земли. Оба раза Филин снова вскидывал брови: «Первый раз слышу такой отзыв.». Аудитория веселилась. Между прочим, был еще нормальный хороший отзыв Ю.Д. Апресяна, но я не помню, чтобы его хотя бы упомянули (возможно, это был необходимый внутренний отзыв).
Накануне дня X я узнала, что на защите должны быть еще и схемы с демонстрацией главных положений. На их подготовку ушла последняя бессонная ночь. Мой муж чуть ли не пластилином соединял непокорные листы ватмана с рейками и веревочками; во время моего доклада все они упали - поочередно, но ровно тогда, когда я заканчивала показ каждого из них. Хуже было моему оппоненту А.В. Гладкому, который выступает обычно экспромтом: он сначала планировал строить выступление по первой схеме; когда она упала, стал переключаться мысленно на вторую; когда же упала и третья схема - он сам пал духом, и тут его приглашают выступать. А.В. потом говорил, что никогда не оказывался в таком беспомощном положении (но слушатели, кажется, этого не поняли: филологи ведь очень уважают математиков, а выступление было интересным и по делу). Второй мой оппонент - Е.А. Земская - тоже проанализировала и разъяснила смысл работы на серьезном лингвистическом уровне.
Вопросы, конечно, были, и главные вопросы - от В.А. Зве-гинцева. Сначала он попросил меня написать на доске две фразы: 1. Гарун бежал быстрее лани, и 2. Теперь бежишь ты ласк моих и объяснить, какие валентности я припишу слову бежать в словаре. Кажется, ответ мой его удовлетворил. В выступлении же он сказал, что Н.Л. претендует на анализ Целого Текста, а сама приводит в качестве примера только разбор предложения. Он честно дал понять, что будет голосовать «против», хотя я и объяснила, что текст разбирать долго, а методика анализа у меня единая для малых и больших отрезков текста.
Когда уже шло голосование (мне и друзьям было очевидно, что оно будет провальным), в зал влетела О.С. Ахманова, зав. кафедрой в МГУ и тоже член Ученого совета ИЯз, объясняя свое опоздание тем, что она лечила внуков: «Пришлось бросить...». Она расписалась и опустила свой бюллетень тут же в урну, тем самым определив окончательный результат: лишь полголо-
са перевесили в пользу «ЗА». Потом в кулуарах она говорила: «Видите, это Я спасла эту девочку». Может быть, потом она и пожалела об этом, но факт остается фактом. А лет через 10 после этого, когда на защите в МГУ одной прикладной работы оппонентами выступали В.А. Звегинцев и я, он принес мне по сути дела извинение, сказав (когда мы ходили по коридору, ожидая результаты голосования), что «тогда мы еще не понимали всю важность подобных работ». Еще через несколько лет он посылал ко мне на работу (в лабораторию МП с французского языка ВЦП, о чем см. в следующей заметке) выпускников Отделения структурной и прикладной лингвистики МГУ, считая, что у нас ведутся едва ли не самые интересные работы в Москве. На деле, все они были прекрасные молодые специалисты - Е.Г. Соколова, О.А. Гулыга, И.М. Кудряшова, М.Б. Бергельсон, М.В. Житомирская (Суханова) и другие, силами которых были созданы за две пятилетки две версии системы французско-русского автоматического перевода (ФРАП).
Еще одна цитата из полученного мною письма А.В. Гладкого: «Вашу защиту я плохо запомнил, но одна смешная подробность, возможно, Вам неизвестна: было очень жарко, я снял пиджак и повесил его на спинку стула, а когда меня вызвали и я встал, сидевший рядом В.Ю. зашипел: «Наденьте пиджак!.. Вы не в институте математики!...» Как знать - если бы не он, результат голосования мог бы оказаться отрицательным».
Я позволила себе вспомнить эти забавные (и значимые, возможно, только для меня) события потому, что в них отразилась хотя бы частично обстановка начала «новой науки», - ее ведь ждали многие, особенно молодежь. Отношение к ней «старших» было в основном настороженное, если не считать таких удивительно молодых из «старших», как Александр Александрович Реформатский и Петр Саввич Кузнецов. Они оба ходили на все заседания Объединения по МП. На одном из таких заседаний А.А. Реформатскому, не имевшему докторской степени, было присвоено это почетное звание.
Сейчас прошел достаточный срок, чтобы оглянуться назад, осознать, какие ожидания реализовались, а какие были слишком романтичными. Еще важнее, на мой взгляд, понять тенденцию развития прикладных систем обработки текстов на сегодняшний день и выяснить взаимоотношения прикладных систем с лингвистической теорией. Этим раздумьям посвящена следующая, более серьезная часть моих заметок.
