7ББК 63.3(2)631-283.2
В. А. Порозов
«КАДРОВЫЕ ВОПРОСЫ» В СРЕДЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ГОРОДОВ ЗАПАДНОГО УРАЛА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1940-х ГОДОВ
Рассматриваемый в данном контексте подрегион Западного Урала — это территория, входящая в европейскую часть «опорного края державы», Предуралья, Прикамья. Его составляют Пермский край (с 1940 по 1957 г. — Молотовская область с Коми-Пермяцким национальным округом) и Удмуртия. По переписи 1939 г. (на 17 января), на этой территории (202,8 тыс. кв. км) проживало 3 млн 310 тыс. человек, в том числе в городах — 1 млн 149 тыс. жителей. Процент городского населения составлял в Пермской области 39,7, в Удмуртской АССР — 26,2, по региону — 34,7 (при 34 % в целом по РСФСР). Показатели Коми-Пермяцкого округа не имеют в данном исследовании принципиального значения, так как на его территории расположен единственный город — административный центр Кудымкар (в 1959 г. — 21,8 тыс. чел.)1.
Крупнейшими городами региона являлись областной центр Пермь (в 1940—1957 гг. — Молотов) — в 1959 г. 637,2 тыс. жителей, столица Удмуртской АССР Ижевск — 285,3 тыс. и имевшие к концу 1950-х гг. более 100 тыс. жителей Березники, Губа-ха, Кизел, Чусовой. В дальнейшем «стотысячниками» стали Вот-кинск, Глазов, Лысьва, Сарапул2. В целом для первых послевоенных лет характерно сокращение общей численности населения: так, в Удмуртии довоенное число постоянных жителей восстановилось лишь к середине 1950-х гг.3 Довоенные показатели населения городов для военных и послевоенных лет для второй половины 1940-х гг. также не характерны: точные, чрезвычайно динамичные данные этого периода отсутствуют.
© Порозов В. А., 2017
Порозов Владимир Александрович — кандидат исторических наук, доцент кафедры философии и общественных наук Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета. porozov_va@perm.ru
Край представлял собой одну из основных баз тяжелой индустрии страны, прежде всего металлургии и машиностроения. В годы Великой Отечественной войны вместе со всей страной уральцы проявили массовый героизм, как на полях сражений, так и в небывалой битве за металл и оружие, топливо и сырье, хлеб и культуру. В число гигантов уральской промышленности, и оборонной прежде всего, следует включить западноуральские легендарные, с дореволюционной славой, Ижмаш, Ижсталь, Мотови-лиху (Пермский машиностроительный завод, именовавшийся в досоветские времена пушечным), Воткинский машиностроительный завод, созданные в годы первых пятилеток Пермский моторостроительный завод (производство авиадвигателей), химические предприятия Березников и Соликамска. В начальный период Отечественной войны срочно были построены уникальный по мощности и масштабам Пермский пороховой завод (известный в дальнейшем как научно-производственное объединение им. С. М. Кирова), Соликамская ТЭЦ. В 1941—1942 гг. в Пермскую область были эвакуированы более 120 предприятий, в Удмуртскую АССР — 404. Эти предприятия в сжатые сроки восстановились и значительно превзошли довоенные объемы производства.
С пермскими моторами летали истребители Ла-5 и Ла-7, бомбардировщики Ту-2 и Пе-8, штурмовики Су-2. Машиностроительный завод в Мотовилихе (рабочий поселок, центр Мотовили-хинского района г. Перми) произвел не менее четверти всех пушек, выпущенных в стране за годы войны. Каждую десятую пушку дал город Воткинск. Героически трудились угольщики Кизеловского бассейна, нефтяники. Ижевск выпустил за период войны 231 440 пулеметов, 131 310 противотанковых ружей, сотни тысяч единиц другого стрелкового оружия5. Наркомат вооружений и боеприпасов и наркомат угольной промышленности СССР в 1941—1943 гг. находились в городе Перми.
Всё это еще более усилило мощь Урала, сделало его основным поставщиком промышленной продукции, изготовление которой в крае к концу войны в 3,6 раза превысило уровень 1940 г. На Урале сосредоточилось более трети советского машиностроения и металлообработки, 58 % чугуна и свыше 50 % стали, 100 % ряда легких и цветных металлов, более 17 % союзной добычи угля, 28,3 % выработанной электроэнергии6.
Организация строительства, реконструкции, перепрофилирования масштабных производств немыслима без самоотверженной, многоплановой, творческой работы интеллигенции: инженерно-технической, научной, управленческой. В сложнейших условиях решали задачи поддержания приемлемого, хотя бы для экстремальных условий военного времени, цивилизованного уровня жизни населения представители юридической, педагогической, художественно-творческой интеллигенции. При этом нужно учесть наличие трех важнейших составляющих данного социального слоя в плане его появления и формирования в регионе.
Во-первых, это коренная интеллигенция, сложившаяся на уральских горных заводах в дореволюционный период: местная «крепостная» интеллигенция; дворянская и разночинская интеллигенция центральной России, прибывшая для работы или «поправки» своего финансового положения; «ссыльная» интеллигенция — как правило, за участие в революционном движении. Во всех категориях выделялась зачастую инородческая интеллигенция, квалифицируемая по национальному признаку — формировавшаяся знать и мусульманское духовенство местных народов, поляки, немцы, евреи и т. п.
Во-вторых, «новая интеллигенция» советских лет периода индустриализации, первых, довоенных, пятилеток, которая опять же формировалась как выходцы из «нижних чинов» местного населения дореволюционных лет, ставших выпускниками местных и центральных вузов и техникумов; выпускники различных учебных заведений страны, приехавшие с целью индустриального освоения известных богатств края; направленные правительственными органами партийные и советские работники, деятели науки и культуры.
В-третьих, опять же, представители ссыльного — лагерного и спецпереселенческого контингента, попавшие в маховик сталинских репрессий.
Наконец, в-четвертых, это волна эвакуированных в военные годы. Анализ каждого их этих компонентов выходит за рамки данного исследования, но воздействие на дальнейшее развитие региона прибывших сюда в годы Великой Отечественной войны
ученых, инженеров и техников, деятелей художественной культуры было огромным.
Прибывшими вместе со своими предприятиями, организациями, учреждениями, вывезенными с оказавшихся под угрозой оккупации территорий, из блокадного Ленинграда, из столицы на Урале оказались несколько миллионов человек. Все они были приняты и трудоустроены. В регион эвакуировалось более 420 тыс. человек7. Города края в годы войны заметно выросли, в частности Воткинск и Сарапул в Удмуртии, численность населения которых достигла соответственно 50 и 40 тыс. человек8.
В уральской провинции жили и творили в течение нескольких лет деятели столичной культуры. В Ижевск, столицу Удмуртии, эвакуировалось МВТУ (институт) им. Баумана, в Молотов — Ленинградский военно-инженерный институт, Ленинградский театр оперы и балета им. С. М. Кирова. В Перми—Молотове работали композиторы С. С. Прокофьев, А. И. Хачатурян, писатели В. А. Каверин, В. Ф. Панова, И. С. Соколов-Микитов, Ю. Н. Тынянов, художники Б. В. Иогансон, Г. Г. Ряжский, шахматист М. М. Ботвинник, давали концерты Э. Г. Гилельс, Д. Ф. Ойстрах, Г. Г. Нейгауз.
Воздействие таких контактов — зачастую «вынужденных» для приезжавших, но чрезвычайно плодотворно влиявших на местную региональную культуру — огромно, и его трудно переоценить. Оценки эти не раз давались историками, культурологами, работниками культуры, общественными деятелями, подчеркивавшими, что «элитный» уровень культуры столиц стал доступен городам, считавшимся до войны глухой провинцией. Однако в этом контексте речь идет, как правило, о корифеях отечественной культуры, чьи имена и результаты деятельности общеизвестны. Однако среди тысяч новоприбывших было немало людей, которые либо делали свое дело скромно и незаметно, либо по каким-то причинам не вписывались в систему, обеспечивавшую необходимые для попадания в подобные списки звания, награды и официальное прижизненное признание заслуг. Вместе с тем они вносили в провинциальную жизнь те свойства интеллигентности, без которых, может быть, невозможно ни воспроизводство этого специфического социального слоя, ни его дальнейшее развитие.
Роль западноуральских городов в экономике и культуре страны была так велика, а «внешний вид» даже областного и республиканского центров был так жалок, что правительство, напрягавшее все силы, сосредоточивавшее все средства на решении военных задач, сочло возможным разрешить в трудные военные годы строительство таких заметных для своего времени учреждений культуры, как Дом офицеров в Перми и здание стационарного цирка в Ижевске.
Но вот пришла долгожданная Победа, и тут встали вполне уместные вопросы. Первый — житейского плана: оставаться ли на данном спартанском положении с военными условиями производства, предельно «уплотненным» домашним метражом, суровым климатом и неразвитой инфраструктурой или вернуться в сказочные города детства, являвшиеся к тому же и привилегированными столицами, — Москву, Ленинград, Киев или Баку? И второй вопрос, вначале, может быть, задаваемый нечасто: что стоит за приведенными выше грандиозными индустриальными показателями? Ведь танки, пушки и пулеметы — а порой кроме них не производилось вообще ничего — вряд ли могут быть основой нормальной жизни нормального города, а может быть, и «нормального» общества. Условия же, в которых приходилось жить и работать, были зачастую ужасны9.
Соответственно условиям вели себя и многие «интеллигенты»: антипедагогическое воздействие учителей на учащихся, бездушное отношение врачей к пациентам, обворовывание воспитанников детских домов, элементарная безграмотность и отсутствие работы по самообразованию были явлениями если не типичными, то весьма обыденными. Во многом это объяснялось низким образовательным и квалификационным уровнем и власти, и интеллигенции. Из 2,5 тысяч всевозможных руководителей областного центра, входящих в номенклатуру горкомов и райкомов правящей партии в 1947 г., высшее образование имели лишь 30 %, среднее — 31 %, а 17 % (более 400 человек) окончили лишь начальную школу10.
Давно уже признано, что всё это объяснялось существенными причинами возникновения самого сталинизма как исторического явления. В этих условиях расширялись очередные «трещины» в традиционно декларировавшемся единении интеллигенции
и народа: интеллигенты были вынуждены открыто и беззастенчиво пользоваться «полагающимися льготами», будь то относительно высокий уровень оплаты труда или продукты из спецраспределителей. О духовном единении общества на основе скреп патриотизма сказано и написано немало, но, с другой стороны, разрыв между «элитными» слоями и месяцами не выходящими из цехов «бойцами фронтовых бригад» явно увеличивался. Когда, уже весной 1944 г., командир одной из таких бригад Геннадий Семенов решил-таки сводить своих бойцов-подростков в кино, их не впустили: слишком грязно одеты11. Никто из наслаждавшихся ленинградским балетом и шедеврами кинематографии (а залы были полны!) за них не вступился.
Однако многим казалось, что в мирное время отношение к людям могло бы быть иным. «В гражданских условиях я работаю очень недавно и никак не могу понять, неужели можно допустить, чтобы рабочие и служащие нашего района из-за отсутствия транспорта рожали и гибли на квартирах, а дети их мерзли в холодных яслях», — писал в 1947 г. заведующий Кировским райздравотделом г. Молотова12. Тем более не хотели мириться с трудностями военной жизни в глухой провинции после окончания войны работники, эвакуированные из столицы. Вот какое коллективное письмо написали служащие из г. Сарапула в апреле 1946 г. на имя «заведующего агитацией и пропагандой при ЦК ВКП (б)» Александрова и секретаря Удмуртского обкома ВКП (б), депутата Верховного Совета СССР от Сарапула Чекинова:
«Мы, работники дважды орденоносного завода им. Орджоникидзе, эвакуированного осенью 1941 года из г. Москвы в г. Сарапул УАССР, обращаемся к Вам с просьбой об улучшении культурно-массовой работы в г. Сарапуле и в частности — о создании лучших условий и возможности пользоваться печатной периодической и художественной литературой. Имеющиеся здесь культурные и зрелищные предприятия наперечет: театр, кинотеатр, городской парткабинет — вот и всё. Театр постоянной труппы не имеет и на длительные периоды бывает закрыт. Кинотеатр работает регулярно, но неразборчиво подает звукооформление, — часто жалеешь о "немых" фильмах. Единственный книжный магазин ни художественной, ни научно-технической литературы
не имеет; торгует куклами и прочими промтоварами. Библиотек в городе, по существу, нет, так как одна единственная книг не имеет и не выдает. Уличные газетные витрины заброшены. Радиостанция или молчит, или невнятно хрипит. Остается — читальный зал городского парткабинета. В годы войны это было единственное место в городе, где можно было прочитать не только свежую газету и периодику, но и "толстый" беллетристический журнал и даже иметь некоторый выбор книг политического и исторического направления. К сожалению, помещение читального зала очень мало и постоянно было переполнено, но с этим обстоятельством приходилось мириться».
Суть письма сарапульской интеллигенции состояла в жалобе на ухудшение работы библиотеки парткабинета в связи со сменой его руководства и в конкретных предложениях по изменению ситуации. Некоторые из аспектов данного письма и содержащихся в нем предложений представляют особый интерес. «"Новое время" и "Британский союзник" в читальный зал не выдаются — вероятно, считается, что здешний контингент для чтения их политически "недосозрел", — продолжали авторы письма. — Кроме того, как москвичи, мы хотим читать "Московский большевик" и, конечно, "Вечернюю Москву", а их нет».
Далее подчеркивалось: «Мы, в большинстве своем, люди, жившие всю жизнь в Москве, очень сильно ощущаем свою оторванность от нее, и это положение усугубляется тем, что мы лишены возможности удовлетворять в необходимой степени свои культурные запросы; не можем и не желаем заменять их танцульками или выпивкой, в чем известные тенденции среди отдельных групп здесь имеются, а возможностей для этого уже создано в городе достаточно. Почему же создалось такое положение? Нам думается, что одна из причин заключается в том, что на Сарапул продолжают смотреть как на "уездный заштатный городок". Люди, кому это полагается знать, не замечают, что за годы революции и, особенно, в военный период времени Сарапул превратился в промышленный город с крупными, эвакуированными и вновь созданными, предприятиями. В городе появились значительные кадры высококвалифицированных рабочих и инженерно-технических работников, которые имеют повышенную потребность в литературе и проч.».
Письмо лично подписали 39 человек, в том числе пять начальников отделов, семь начальников цехов, шесть начальников КБ и лабораторий, главный механик, парторг технического отдела, конструкторы, инженеры, экономисты, технологи...13 Документ был «спущен по инстанциям», дана соответствующая отписка, в которой сказано об успешном развитии культуры в городе, о том, что звуковое сопровождение кинокартин признано вполне приемлемым. О мерах по улучшению работы библиотек и парткабинета не говорилось ни слова14, тем более о пропагандировавшем западный образ жизни и мыслей «Британском союзнике», попавшем в систему лимитов и сокращений15.
В справках и постановлениях руководящих органов в этот период систематически в адрес нижестоящих управленцев указывается, что они «не принимали мер по закреплению руководящих кадров, особенно инженерно-технических работников, приехавших по эвакуации»16. Однако эффективные меры не принимались, в частности, из-за отсутствия средств. Вопрос чаще всего пытались решать административными мерами, отказывая в разрешении на выезд.
В целом в послевоенные годы для региона были характерны отток интеллигенции, ее постоянная «текучесть» и значительное сокращение. Многие, видя препятствия для отъезда, пользовались старыми столичными связями. Многих сознательно и патриотично настроенных специалистов министерство «перебрасывало» на новые и реконструируемые, в частности, в бывшей зоне оккупации предприятия. На весь пермский завод № 629 в 1947 г. было 18 инженеров и 20 техников, что составляло лишь 15 % общего состава инженерно-технических работников. Между тем за 1946 г. министерством было отозвано с завода 7 инженеров и 8 техников. В цехах трудились по преимуществу «практики» без специального образования. Из 38 дипломированных специалистов этого предприятия 26 работали в заводоуправлении, что было типично и для других предприятий. На заводе № 10 инженеров было 101, техников — 164. За 1946 г. ушли с завода 13 инженеров и 28 техников, т. е. 41 человек. При этом министерство отозвало лишь пятерых, остальные нашли другие пути и способы. На одном из пермских предприятий в 1946 г. точных данных о количественном и качественном составе ИТР в отделе кадров
вообще не оказалось. Директором одного из небольших заводов оказался... журналист (впрочем, опять же по опыту прежней работы), а после его увольнения долго не могли найти замену17.
За один только 1946 г. с девяти крупнейших предприятий Перми выбыло 16 % общего количества специалистов, в том числе 162 инженера. Некоторые предприятия за два послевоенных года потеряли половину и более специалистов18. Мотивировка при увольнении была различной: семейные обстоятельства, переезд, призыв в армию, потеря трудоспособности и др. Репрессированные служащие подпадали под графу «прочие причины». Однако делать акцент только на этом факторе без анализа объективных обстоятельств не совсем правомерно. Среди других причин указываются также выдвижение на руководящую работу, направление на учебу, партийные мобилизации на стройки или в силовые структуры, состояние здоровья, систематические нарушения правил внутреннего распорядка, увольнение как несправившихся или скомпрометировавших себя. Однако имелся и такой термин, как «дезертирство»: Моторостроительный завод № 19 им. Сталина за 1945—1946 гг. покинуло таким образом 11 инженеров: это каждый 25-й из специалистов с высшим образованием.
Некоторые предприятия потеряли за 1945—1946 гг. от 25 до 63 % общего количества имеющихся в наличии ИТР19. На заводе им. Сталина в 1949 г. 63,7 % инженерно-технических работников составляли практики, не имеющие специального образования, да и общее среднее в числе последних имели только 5,7 %20.
На Ижевском машиностроительном заводе (№ 74 — Иж-маше) в сравнении с довоенным временем к 1948 г. осталось лишь 56 % инженеров, по ряду производств было допущено сокращение в два — три раза. В 1948—1953 гг. число дипломированных специалистов на заводе продолжало уменьшаться. Из 2 956 инженерно-технических должностей 2 229 были заняты «практиками». Из 998 мастеров 288 имели образование четыре класса, а 21 — два-три класса. На весь завод оставалось 198 инженеров и 529 техников21.
Ежегодно «терял» инженеров Воткинский машиностроительный завод. За пять — семь послевоенных лет состав руководящих и инженерно-технических работников обновился почти полностью. При этом число работников с высшим образованием
уменьшилось. К руководству, от сменных и старших мастеров до начальников цехов и их заместителей, пришли новые, в основной массе молодые, зачастую не имеющие достаточного опыта руководящей работы люди. На начало 1952 г. из 74 руководителей (начальников цехов, отделов и выше) 45 человек имели стаж работы в занимаемой должности до трех лет и только 16 человек — свыше пяти лет. Из 124 старших мастеров 73 работали меньше трех лет и только 28 — свыше пяти. В 1949 г. контрольные исследовательские испытания на заводе вели лишь четыре инженера, тогда как во время войны этой работой занимались более десяти22.
Собственной системы подготовки инженерно-технических кадров не существовало, надежды на приезд новых молодых специалистов из столичных вузов становились всё более призрачными. В системе ФЗО 39 % мастеров школ и училищ Удмуртии имели лишь начальное образование или были «малограмотными», то есть не имевшими никакого, более половины руководителей этих учебных заведений не имели педагогического образования23.
В такой ситуации, которая в условиях грядущей НТР могла иметь катастрофические последствия, руководящим органам периодически приходилось выполнять разнарядки по отбору инженерно-технических работников то в МТС и отстающие колхозы, то в лесное хозяйство, то в органы внутренних дел. Бичом всех городских предприятий, учреждений, организаций в течение всего изучаемого периода было постоянное отвлечение сотрудников, учащихся и студентов на сельскохозяйственные работы. Разумеется, усилия в этом направлении признавались, как правило, неудовлетворительными: отпускать с производства специалистов, пусть даже имевших образование не по профилю,
24
никто не хотел .
Сложные кадровые проблемы наблюдались в сферах научной и художественно-творческой деятельности. Пермь за один только 1946 г. потеряла четырех профессоров, два из которых были докторами наук (в начале года в городе работали 50 профессоров, 31 — с докторской степенью). Из всех кафедр марксизма-ленинизма вузов города лишь на одной оставался единственный кандидат наук, профессоров вообще не было. В Пермском педагогическом институте в 1947 г. при потребности
15 профессоров и 52 доцентов имелось лишь 7 профессоров и 25 доцентов. Из 25 доцентов кандидатами наук были лишь 18 человек. Из семи профессоров докторами наук являлись три, а «бесспорную документацию» на звание профессора имели только пять. На некоторых кафедрах вообще не было преподавателей с учеными степенями25.
В пединституте Ижевска в 1945/46 учебном году на физико-математическом факультете не было ни одного научного работника с ученым званием. Не проводились занятия по истории СССР: преподавать было некому. На соответствующем уровне велась научная работа: за год не было защищено ни одной диссертации. 1947/48 учебный год вуз встречал с единственным профессором вместо положенных по штату четырех, с 12 доцентами вместо 3926. В городах областного подчинения условий для развития науки и учреждений высшего образования не было вообще. В Кизеловском филиале Всесоюзного научно-исследовательского угольного института (ВУГИ), где к 1955 г. получали зарплату 53 человека, остался лишь единственный кандидат наук и вообще было мало специалистов по угольной промышленности27.
Более стабильной сложилась кадровая ситуация в медицинских институтах. В Ижевском мединституте в 1948 г. 785 студентов обучали 143 преподавателя, в том числе 15 докторов и 28 кандидатов наук; в 1951 г. институт имел 16 профессоров — докторов наук и 32 доцента — кандидата28. Вследствие постоянного внимания к этому вопросу год от года менялась и общая ситуация. В Пермском мединституте, например, за шесть послевоенных лет было защищено 10 докторских и 50 кандидатских диссертаций, так что в 1952 г. 53 % преподавателей имели ученую степень (25 докторов и 76 кандидатов наук)29. И хотя количество профессоров в целом по городу практически не изменилось (их было 52), докторов наук стало больше в полтора раза (их насчитывалось 48). Число кандидатов наук выросло до двухсот — это на 775 человек профессорско-преподавательского состава области, число защит возросло до 40 с лишним в год30.
В целом в категории «кадров культуры, просвещения и здравоохранения» в послевоенные годы также наблюдалась
тенденция сокращения доли лиц со специальным образованием. Многие работники не имели даже среднего образования, и если в 1945 г. в городе Перми таковых насчитывалось 18 %, то в 1946 г. — 23 %. Высшего образования не имела половина руководителей органов здравоохранения31.
Тяжелые условия труда и быта приводили к большой текучести кадров среди творческих работников. В театре «шахтерской столицы» — города Кизела к началу нового сезона труппа обновлялась почти полностью и оставалась без репертуара. Чуть ли не ежегодно менялись директора, что было характерно и для лысьвенского театра32. Недостаток кадров естественно приводил к их перегрузке. При этом значительная часть «штатных единиц» заполнялась лишь формально, «творческие простои» по разным причинам и тогда были делом обычным.
«Неудобно в официальном отчете, но приходится сообщить (ибо, как я считаю, это поможет обкому глубже вникнуть в положение дел), — писал в сентябре 1946 г. ответственный редактор газеты "Соликамский рабочий" Алексей Хоробрых, — что основные работники редакции все больны (в основном сердечники)... Я 10 лет не был в отпуску и постоянно прихварываю. Если учесть, что кроме меня в редакции никто пока не может написать передовой статьи или выправить серьезной корреспонденции, то станет понятной причина невыхода ряда номеров газеты в дни моих заболеваний». Действительно, и рады бы послать товарища Хоробрых на курорт, подтверждали работники горкома, да заменить некем33.
Столичные деятели культуры, пережив эвакуацию и высоко подняв планку художественного уровня произведений искусства и запросов «потребителей» — местной интеллигенции, при первой же возможности возвращались в столицы, родные города. Опубликованные фрагменты писем выдающихся деятелей — композитора Арама Хачатуряна, педагога-хореографа Екатерины Гейденрейх — свидетельствуют о том, что они и мысли не допускали связать дальнейшую жизнь и творчество с Пермским краем34.
«Я считаю справедливым, — писал в первые годы оттепели из Березников художник Леонид Старков, — что на склоне лет.
я буду жить в Москве, среди старых моих друзей и товарищей-художников, с моими дочерьми, от которых я оторван на протяжении 18 лет. Условия моей жизни в Березниках таковы, что я не могу не только жить сносно материально, но лишен возможности работать творчески. Областной центр г.Молотов находится от меня на расстоянии 300 км. Как член Молотовского отделения ССХ и художественного фонда, я не имею права заключать трудовые договоры помимо них. В Березниках я являюсь единственным художником с высшим образованием. В Березниках нет никакой художественной организации, художественного совета, которые бы могли принять мою работу. В течение 15 лет я пытался организовать в Березниках филиал художественного фонда, изостудию, художественное училище, но все мои усилия терпели неудачу из-за непонимания и равнодушия местных руководителей. Исключение из партии, ссылка и многолетние лишения. подорвали мои силы и здоровье. я чувствую себя по-прежнему изгнанным из Москвы, оторванным от музеев и художественной среды, необходимых каждому художнику»35.
Основанное ленинградцами Пермское хореографическое училище — явление, безусловно, выдающееся. Но, во-первых, его основательница Е. Н. Гейденрейх вынуждена была после войны задержаться здесь не по своей воле (она и попала-то в Пермский край как политзаключенная), а во-вторых, это скорее исключение: в общей картине преемственность местных научных и художественных школ с деятельностью эвакуированных в годы войны ученых, музыкантов, мастеров сцены пока не прослеживается.
Исключение это, вероятно, не единственное. Так, на несколько лет в пермской опере задержалась звезда Мариинского (Кировского) театра Агния Лазовская, но, получив здесь заслуженные звания, всё-таки вернулась в Ленинград. В то же время, даже включив в военные годы в свой коллектив самых выдающихся пермских артистов, руководство Мариинки на родную сцену их не выпускало. Об этом прямо писал в своих воспоминаниях выдающийся певец Михаил Шуйский: «В Кировском театре мы, ответственные работники молотовской оперы, провели около двух лет. Наша прикрепленная группа была использована
Кировским театром главным образом для обслуживания госпиталей, военных частей, фронта. И мы честно исполняли наши обязанности, за что кировцы имели массу благодарностей. Начались сравнения, и не в пользу кировцев»36 (впрочем, последнее только об опере — не о балете).
Коллектив флагмана региональной музыкальной культуры — Пермского театра оперы и балета, выжившего в годы войны благодаря энтузиазму своих работников, на 1 января 1946 г. насчитывал 360 человек, в том числе 202 творческих работника. Из них высшее и незаконченное высшее образование имели лишь 40 человек, среднее специальное — 89. 215 работников имели стаж работы в искусстве менее пяти лет37. Ни один из трех режиссеров Пермского областного драматического театра в начале 1950-х гг. не имел высшего образования38. Многие из приезжавших, даже добровольно, из столичных городов деятелей культуры по-прежнему рассматривали край как место ссылки. Певица Александра Григорьева, ставшая здесь лауреатом Государственной премии СССР и заслуженной артисткой России, вспоминала о своем приезде в 1950 г.: «Пермь. ассоциировалась у нас с чем-то далеким, где-то в Сибири, с городом ссыльных политических преступников. Город мне показался жалким, особенно его окраины, все дома деревянные»39.
Низким был образовательный уровень служителей культа. Из 45 православных священников Удмуртии на 1948 г. лишь один имел высшее духовное образование и семеро — среднее духовное. Ни один священник не имел даже среднего светского образования40.
Значительно возросший в годы Великой Отечественной войны экономический и культурный потенциал Западного Урала входил в явное противоречие с уровнем подготовленности интеллигенции к решению в регионе поставленных временем задач. Наблюдался отток ее представителей, оказавшихся в крае вынужденно в годы войны и связанных со столицами, центральными и западными регионами. Диапазон уровня материальной обеспеченности, образа жизни и ценностей различных представителей интеллигенции был весьма широким. Миф о ее народном характере и «прослоечном» статусе расходится с объективными и субъективными условиями деятельности.
Остро встали вопросы как подготовки собственных кадров, «коренизации» не только управленческих кругов, но и широких слоев интеллигенции, так и изменения условий их жизни и деятельности — если не приближения к столичным стандартам, то хотя бы движения в этом направлении.
Примечания
1 Народное хозяйство Пермской области за годы Советской власти : стат. сб. Пермь, 1967. С. 9, 10, 12 ; Народное хозяйство Удмуртской АССР за 70 лет. Ижевск, 1991. С. 5, 16.
2 Народное хозяйство Пермской области... С. 11 ; Народное хозяйство Удмуртской АССР... С. 19.
3 Удмуртская Республика : энцикл. Ижевск, 2000. С. 40.
4 История Урала : в 2 т. 2-е изд. Пермь, 1977. Т. 2. С. 290 ; Удмуртская Республика. С. 67.
5 Пермь от основания до наших дней : ист. очерки. Пермь, 2000. С. 242 ; Удмуртская Республика. С. 66.
6 Урал — фронту / под ред. А. В. Митрофановой. М., 1985. С. 308.
7 История Урала. Т. 2. С. 290.
8 Центр документации новейшей истории Удмуртской Республики (далее — ЦДНИ УР). Ф. 16. Оп. 1. Д. 4414. Л. 53.
9 См.: Порозов В. А. Материальные условия жизни и деятельности городской провинциальной интеллигенции в 1946—1953 гг. : (на материалах Западного Урала) // Интеллигенция и мир. 2005. № 3—4. С. 56—72.
10 Пермский государственный архив социально-политической истории (далее — ПермГАСПИ). Ф. 105. Оп. 13. Д. 223. Л. 9.
11 Семенов Г. Ф. И стал нам полем боя цех : дневник фронтовой бригады. Пермь, 1990. С. 180.
12 ПермГАСПИ. Ф. 105. Оп. 13. Д. 171. Л. 38.
13 ЦДНИ УР. Ф. 16. Оп. 1. Д. 4537. Л. 59—62.
14 Там же. Д. 4410. Л. 75—77.
15 Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 125. Д. 436. Л. 13—24.
16 ПермГАСПИ. Ф. 105. Оп. 13. Д. 222. Л. 101.
17 Там же. Л. 68—69.
18 Там же. Оп. 13. Д. 223. Л. 20.
19 Там же. Д. 222. Л. 132 ; Д. 223. Л. 20, 93, 94.
20 Там же. Оп. 15. Д. 155. Л. 99.
21 ЦДНИ УР. Ф. 16. Оп. 1. Д. 5203. Л. 118 ; Д. 6696. Л. 52, 156.
22 Там же. Ф. 724. Оп. 4 Д. 66. Л. 4 ; Оп. 6. Д. 4. Л. 22.
23 Там же. Ф. 16. Оп. 1. Д. 4391. Л. 27.
24 ПермГАСПИ. Ф. 105. Оп. 13. Д. 68. Л. 17.
25 Там же. Оп. 12. Д. 6. Л. 26 ; Оп. 13. Д. 222. Л. 23, 24, 131.
26 ЦДНИ УР. Ф. 16. Оп. 1. Д. 4542. Л. 9 ; Д. 4544. Л. 53, 56 ; Д. 4892. Л. 5.
27 ПермГАСПИ. Ф. 105. Оп. 22. Д. 66. Л. 33.
28 ЦДНИ УР. Ф. 16. Оп. 1. Д. 5188. Л. 172, 173 ; Д. 6185. Л. 94.
29 ПермГАСПИ. Ф. 105. Оп. 18. Д. 351. Л. 8.
30 Там же. Д. 2. Л. 76, 128.
31 Там же. Оп. 13. Д. 222. Л. 150.
32 Там же. Оп. 22. Д. 26. Л. 28, 29 ; Д. 152. Л. 50.
33 Там же. Оп. 12. Д. 407. Л. 57.
34 Юзефович В. А. Арам Хачатурян. М., 1990. С. 145 ; Стецура Ю. Жизнь и судьба балерины Екатерины Гейденрейх. Пермь, 1997. С. 106.
35 Березниковский историко-художественный музей им. И. Ф. Коновалова. Ф. 139. Л. 1 об. — 2.
36 Русский певец Михаил Шуйский : документы. Материалы. Воспоминания / сост., ред., предисл. В. А. Порозова. Пермь, 2012. С. 121.
37 ПермГАСПИ. Ф. 1. Оп. 45. Д. 466. Л. 7.
38 Там же. Ф. 105. Оп. 21. Д. 248. Л. 29.
39 Григорьева А. П. Путем Станиславского : воспоминания оперной певицы / подгот. текста, ред. и предисл. В. А. Порозова. Пермь, 2010. С. 65—66.
40 ЦДНИ УР. Ф. 16. Оп. 1. Д. 5065. Л. 103.
