CC BY
30
КАЧЕСТВО ПРОСТРАНСТВА. СТЕПНЫЕ ЛАНДШАФТЫ ДРЕВНЕЙ МИНУСЫ В ЭПОХУ ПАЛЕОМЕТАЛЛА
© Буров В.Ф.*
Хакасский технический институт - филиал Сибирского федерального университета, г. Абакан
Охрана и рациональное использование окружающей среды, т.е. качество пространства, сегодня чрезвычайно актуальны. На повестку дня ставится проблема «вписанности» человеческого «Я» с его свободой воли в «сплошной монолит» физического мира, в котором оно существует. Современное мышление едва соприкоснулась с этой проблемой. И здесь очень важно осмысление исторического опыта наших далёких предков, которые формировали окружающее их пространство не просто на основе суммативной множественности его единиц на душу населения, а наполняя эти единицы качественным содержанием в виде антропогенных ландшафтов.
Ключевые слова: культурно-историческая среда, антропогенные ландшафты, хозяйственно-культурный тип, погребальные сооружения, культовые места, жилищные постройки и поселения, качество пространства.
Эпоха развитой бронзы
Наше исследование начинается с постановки вопроса о качестве пространственных характеристик степных культур развитой бронзы эпохи па-леометалла. Речь идёт, прежде всего, о карасукской культуре на Среднем Енисее. При этом необходимо отметить, что «ландшафтные условия, в которых формировалась карасукская культура, были весьма благоприятны для её развития. Это, во-первых, природные условия, способствующие скотоводству и земледелию. Во-вторых, Алтае-Саянские месторождения полиметаллов позволяли продуктивно развивать металлургическое производство и связанное с ним горнорудное дело. И, наконец, география расположения культуры позволяла активно осуществлять взаимодействие с этносами на северо-западе и юго-западе Южной Сибири» [1, с. 64].
В этих условиях хозяйство карасукских племён приобретало комплексный характер, что обеспечивало длительное и постоянное пребывание на одном месте. Археологические данные подтверждают это, демонстрируя плотную насыщенность и мощность культурных слоёв долговременных поселений карасукцев. Что же касается вопроса об их происхождении и культуре, то здесь наиболее привлекательной кажется гипотеза о местной её ос-
* Доцент, кандидат философских наук.
нове. «Это прослеживается на археологическом материале, в конструкции погребальных сооружений, обряде, орнаментации керамики и, что очень важно, на антропологическом материале, который свидетельствует о том, что в сложном составе карасукского населения были потомки окунёвцев и андроновцев» [1, с. 66].
Карасукцы жили по всей территории Минусинской котловины, их численность, если исходить из огромного количества погребальных комплексов карасукской эпохи, можно определить как максимальную для скотоводческого хозяйства. Эти настоящие «города» мёртвых служат источником достоверной информации о высокоразвитой материальной культуре карасукцев и её численном составе, показывающем нам, сколь многолюдны были степи Хакасии в эпоху развитой бронзы. Как отмечается в археологической литературе, «могильники карасукской культурной традиции очень редко насчитывают менее 40 курганов. Как правило, это целые могильные поля, включающие 50-100 погребальных комплексов. Реже встречаются более впечатляющие некрополи - в XX веке исследовались огромные могильники Кара-сук I, Кюргеннер, Сухое Озеро. В последние годы выявляются новые грандиозные памятники, например, на недавно открытом могильнике Тесь-1Х под горой Георгиевская в Минусинском районе Красноярского края количество курганов насчитывается более тысячи.
Помимо колоссальных размеров карасукских кладбищ, важен ещё и топографический аспект их распространения. В отличие от большинства культур Минусинской котловины, имеющих свои «излюбленные места» (надпойменные террасы, пологие склоны гор и т.д.), могильники карасукского этапа могут быть встречены практически в любом месте, хотя, в известной степени, тяготеют к водоёмам. Все эти факты позволяют констатировать следующее: общее число погребальных комплексов карасукского этапа больше, чем количество курганов всех предыдущих культур вместе взятых [2, с. 44].
Исходя из сказанного можно заключить, что карасукская культура представляла собой развитый тип культуры эпохи бронзы в Южной Сибири, подготовившей переход к более развитым формам скотоводства, земледелия и металлургии, сыгравшим огромную роль в дальнейшем интенсивном формировании антропогенных ландшафтов Минусинской котловины. Особенно важно, в связи с этим, освоение лошади под верховую езду, что было вызвано необходимостью постоянных перекочёвок с пастбища на пастбище, подвижностью стад животных. По мнению ряда авторов, «развитие института наездничества повлекло за собой дальнейшую мобилизацию кочевнического общества... С освоением лошади под верх кочевые скотоводы получили возможность совершать быстрые рейды, благодаря которым можно было захватывать стада иноплеменников неожиданно, ветром проноситься по вражеским кочевьям и вовремя уходить в свои степи, не дожидаясь ответного удара. Чтобы обезопасить себя в таких условиях, обществу скотоводов
необходимо было консолидироваться. Племя должно было постоянно быть готово к отражению набегов врага, должно было создать своё регулярное ополчение. На первое место в обществе выходят сильные, выносливые мужчины, талантливые военные вожди» [2, с. 52-53].
Насколько верна подобная историческая реконструкция жизни карасук-ских племён, которые неожиданно попадают в разряд кочевников на Среднем Енисее, судить достаточно трудно из-за отсутствия прямых свидетельств. Лихие конные набеги с целью захвата военной добычи, благодаря развитию института наездничества, - это лишь предположения, своеобразные исторические реминисценции автора. Возможно, они навеяны знакомством с жизнью народов степной Евразии, красочно описанной Л.Н. Гумилёвым в его многочисленных сочинениях. С другой стороны, напрашиваются исторические параллели с романтической эпохой «военной демократии», как организации вооруженного народа для ведения войны с целью захвата военной добычи. Однако, насколько правомерно рассматривать институт военной демократии в контексте истории карасукских племён? Согласно справочной литературе, военная демократия - это термин, введенный Л.Г. Морганом для обозначения власти военных вождей при сохранении остатков первобытного коллективизма и демократии на стадии разложения первобытнообщинного строя и возникновения государственности. В современной науке понятию «военная демократия» близко понятие «вождество» [24, с. 234], характерное для потестарного общества. О наличии такого общества в кара-сукской среде также ничего неизвестно. Это совершенно другая эпоха первобытной истории.
Конечно, красочные картины древнего прошлого, нарисованные исследователем будят наше воображение, но подобные реконструкции могут восприниматься лишь как литературные изыски серьёзного исторического нар-ратива (процессуального повествования) и вряд ли отображают реальную историю карасукских племён.
От эпохи развитой бронзы до эпохи железа племена, населявшие Минусинскую котловину, прошли различные общественные состояния - от родо-племенных объединений до протогосударственных форм общественной жизни, т.е. вождества. Сложившись на базе окунёвскрй и андроновской культур, карасукская культурная традиция вместе с ними представляла ойкумену1 эпохи палеометалла в Сибири, отмеченную многочисленными связями со своими соседями как на Западе (Алтай, Казахстан), так и на юго-востоке (Забайкалье, Монголия, Китай). Таким образом, в карасукской культуре закладываются основы нового уклада жизни различных этносов на всём пространстве степей и лесостепей Северной Азии.
1 Ойкумена (гр. населяю) - совокупность областей земного шара, которые по представлениям древних греков, были заселены человеком.
Если в исторических судьбах населения земли огромную роль сыграли эпохи периодических оледенений и потеплений, то в судьбах населения евразийских степей I тыс. до н.э., в серьёзных переменах их образа жизни и ведения хозяйства огромную роль сыграли экологические и климатические изменения планеты. Они обусловили высокую степень аридности (сухости) климата и как следствие увеличение пустынных и полупустынных ландшафтов Евразии. Вследствие этого население степей перешло от различных форм пастушеского скотоводства к кочевому и полукочевому образу жизни. На этой основе возник скифо-сибирский мир, включавший в себя самобытную и оригинальную тагарскую культуру, пришедшей на смену карасукской в степных и лесостепных зонах Южной Сибири.
Находясь на восточной окраине Великой Скифии, эта культура сформировалась в Минусинской котловине, и это не случайно. Отмечая своеобразие этого региона, известный исследователь татарской культуры М.П. Гряз-нов писал, что «отгороженное с трёх сторон от внешнего мира трудно проходимыми горными хребтами Алтая и Саян, древнее население котловины последовательно развивало свою культуру на протяжении многих исторических периодов в своеобразных, самобытных формах, веками сохраняя свои местные традиции и вместе с тем, находясь в постоянных контактах с окружающими кочевыми племенами..., оно имело много общего в своей культуре с кочевыми племенами открытых степей» [13, с. 10].
Таким образом, своеобразие тагарской культуры во многом определялось ограниченностью территории Минусинской котловины, что не давало возможности для классических форм ведения кочевого хозяйства. К тому же с севера и северо-востока минусинские степи граничили с лесостепью, а далее с сибирской тайгой. Неудивительно, что в этих условиях «обилие легкодоступных полиметаллов в Саяно-Алтайском нагорье, оседлый образ жизни тагарцев определили высочайший уровень горнорудного дела и бронзо-литейного производства, которые надолго задержали освоение железа. С другой стороны, относительно тёплый и солнечный регион с многочисленными притоками Енисея и Чулыма, поймы которых были не только пригодны и удобны для земледелия, но и давали дополнительный корм скоту, также способствовали оседлому образу жизни тагарцев. Этими причинами определялось у них и своеобразие скотоводства. Прежде всего, в составе домашних животного, которых разводили тагарцы, по остеологическим наблюдениям материалов с поселений, значительна доля костей крупного рогатого скота, что, конечно, не характерно для кочевого стада [1, с. 91].
В южной части Минусинской котловины скотоводство, очевидно, носило отгонный характер, с обустройством летников и зимников для скота, а в северной, лесостепной части оно было пастушеским. Наряду с этим, основным занятием, тагарцы занимались охотой и рыболовством, что подтверждается остеологическим материалом, который встречается в культурных
слоях тагарских поселений. Ещё одной, очень важной составляющей комплексного хозяйства было земледелие, развивавшееся на основе земледельческих навыков всех предшествующих культур южно-сибирского региона. В основном это было орошаемое земледелие, что потребовало создания разветвлённой системы оросительных каналов и устройств. Это расширило границы земледельческих районов, вышедших за пределы пойменных долин Енисея, Чулыма и их многочисленных притоков, которые использовались для занятия земледелием ещё андроновскими племенами.
Остатки древних ирригационных сооружений отмечали, в своё время, у речки База участники финской археологической экспедиции 1887-1889 гг. «Здешние степи, благодаря так называемым чудским каналам, стали знамениты, - помечает в дневнике И.Р. Аспелин. - Русские и татары использовали эти каналы для прокладки своих оросительных каналов... Система каналов около реки База, по рассказам татар, охватывает площадь в 42 километра в поперечнике. Своеобразны были агрикультура и горное дело, что в древности существовали на Енисее и потом исчезли и возрождаются только в настоящее время» [7, с. 25].
Часть ирригационных сооружений тагарцев сохранилась до наших дней и некоторые из них использовались ещё колхозниками Хакасии в трудные годы Великой Отечественной войны. «Тагарское земледелие, - отмечают исследователи, - базировалось в основном на возделывании злаков: пшеница, ячмень, просо - культуры, которые известны издревле. Пшеница карликовая и двухзернянка, четырёхразрядный ячмень, метельчатое просо - эти древние злаковые культуры обладали наименьшим вегетационным периодом и поэтому, как полагают З.Н. Пряничников и И.В. Якушин, широко культивировались как в древние времена, так и в последующее время в районах, где возделывались просяные культуры» [1, с. 96].
Земледельческие культуры в корне меняют природные ландшафты и порождают целую череду иных преобразований, связанных, прежде всего, с возведением как постоянных так и временных поселений и городищ. К временным поселениям в тагарское время относились летники скотоводов и сезонные поселения рудокопов и металлургов. Городища представляли из себя долговременные поселения с ярко выраженной оборонительной функцией. Характеризуя тагарские поселения в целом, исследователи говорят о прочной оседлости их обитателей, что подтверждается «мощным и насыщенным культурным слоем, наличием следов от жилищ и загонов для скота, прилегающими землями, пригодными для культивирования хлебных злаков, многочисленным земледельческим инвентарём и костными остатками крупного рогатого скота» [1, с. 99].
В связи с приведёнными археологическими данными здесь можно поставить ряд вопросов, касающихся формирования антропогенных ландшафтов Минусинской котловины в тагарское время. Насколько радикальны бы-
ли преобразования природы? Не привело ли это в течение многих столетий существования тагарской культуры на Енисее к необратимым для природы последствиям и нарушениям природных режимов Минусинской котловины? Есть ли свидетельства подобных нарушений экологического баланса между человеком и природой?
На все эти вопросы может быть дан вполне ясный и чёткий ответ. Ни о каких радикальных изменениях природной составляющей антропогенных ландшафтов не может быть и речи, так как отношение к природе остаётся традиционным о чём свидетельствуют различные природные культы в та-гарском обществе. Что же касается культурной среды обитания, то она в отличие от природы, способной к восстановлению утраченного в результате человеческой деятельности, ещё не обладала возможностью тотального вторжения в природные системы. В силу этого, а также преобладания в хозяйственной деятельности тагарцев скотоводства, определяемого природными циклами: смена времён года, фазы луны и т.п., изменения в природе были незначительными. Выше уже говорилось о том, что такой тип хозяйства строится с учётом природных циклов и поэтому носит скорее охранительный, а не преобразующий характер.
Искусственная культурная среда, в отличие от природы, не способна к самостоятельному существованию. Если её постоянно не поддерживать, то она начинает разрушаться. Насколько длительным было существование во времени различных искусственных сооружений татарской эпохи помимо погребальных комплексов остаётся практически не совсем ясным. Природа легко залечивала раны, нанесённые ей человеком, в силу их незначительности. Примером этому могут быть жилищные постройки тагарского времени, представленные тремя типами: деревянные срубы, конические шалаши и заглубленные в землю четырёхугольные каменные жилища - полуземлянки. Все эти сооружения, очевидно, нельзя назвать сооружениями, рассчитанными на долголетнюю перспективу, и в этом плане они не могли нанести серьёзный вред окружающей среде. Таким образом, экологическое равновесие в отношении человек - природа не испытывало каких-либо значительных нарушений.
Что же касается отношений с антропогенными ландшафтами Минусинской котловины, сформированными прежде, то они полностью определялись внутренними оппозициями этнического сознания: «мы и они», «свои -чужие», и т.п. Стереотип поведения, отработанный веками, заставлял относиться к культурному наследию чужих народов утилитарно-практически как к естественному элементу природной среды, из которого можно было извлечь житейскую пользу.
Вся дальнейшая судьба антропогенных ландшафтов Минусинской котловины, в которых природный элемент оставался неизменной составляющей, не подверженной каким-либо радикальным изменениям, связана с практической деятельностью человека, направленной на формирование, в пер-
вую очередь, культурной среды обитания этносов, которые принадлежали к кругу степных культур евразийского пространства. Именно они создали один из древних очагов человеческой цивилизации на севере азиатского континента. Здесь на протяжении многих тысячелетий складывались своеобразные культурно-исторические ландшафты с многочисленными вкраплениями древних памятников. Поэтому с достаточной степенью уверенности можно сказать, что «антропогенный фактор стал с эпохи бронзы почти вровень с естественной динамикой степных ландшафтов» [19, с. 21].
Автор не раз отмечал в своих работах, что эта естественная «музеефи-кация» огромного множества древних памятников стала возможной благодаря уникальным природным условиям и сложившемуся на их основе культурно-хозяйственному типу древних жителей Среднего Енисея. Традиционные виды хозяйственной деятельности, такие как скотоводство, не подвергали степные ландшафты заметному изменению, хотя отдельные участки степи испытывали, очевидно, отрицательные последствия от интенсивного выпаса скота [5, с. 9].
В дополнение к сказанному можно сослаться на ещё одно мнение специалистов в области экологии. Как отмечает В.В. Рюмин, «пастбищные перегрузки приводили к развитию эоловых процессов, особенно в массивах древнеаллювиальных песков, но в Минусинской котловине, на наш взгляд, это было менее выражено, чем в Казахстане, так как основные песчаные массивы расположены в ней на правобережье, где плотность населения предполагается невысокой. Начало земледелия и скотоводства повлекло за собой частые пожары. Скотоводство и рубка лесов способствовали некоторому ос-тепнению территории» [23, с. 64].
В целом же динамическое равновесие между ландшафтом и человеком восстанавливалось естественным путём, пограничная полоса между ними не имела чёткого абриса. Это была культурно-историческая, экологическая ниша, в которой жили и осуществляли свою жизнедеятельность различные этносы. Для них она представляла естественную среду обитания, и никому в голову не приходило подвергнуть её тотальному разрушению.
Древние жители Среднего Енисея были окружены степным ландшафтом, где нашли своё последнее пристанище их предки. Отчие могилы играли роль соединительной ткани, посредством которой осуществлялась связь ушедших с живущими. Эта связь, мистически осознаваемая человеком, лежит в основе традиционного культа предков. Пришедший из глубины веков он был специфическим, «идеологическим» обоснованием заботы о поддержании культурной, локальной специфики древних сообществ Минусинской котловины на начальных этапах человеческой истории. В качестве примера, подтверждающего данное суждение, можно сослаться на мнение академика Б.Б. Пиотровского, высказанное по поводу огромной роли культа предков, как своеобразной идеологической формы в истории и культуре Древнего
Египта. «Именно его, - писал Б.Б. Пиотровский, - египтяне ощущали повседневно, благодаря величию и поразительной монументальности памятников прошлого, таких, как величественные пирамиды, сооружённые фараонами III и IV династии» [21, с. 95].
Свои развитые формы культ предков приобретает в карасукской и особенно в татарской культурах, возникших на берегах Енисея в конце II - начале I тыс. до н.э. Мегалитические сооружения Южной Сибири эпохи развитой бронзы, безусловно, имели ту же идеологическую направленность, что и египетские пирамиды. Свидетельством тому являются археологические раскопки Кара-Кургана, Большого Салбыкского кургана и кургана Барсучий Лог в Хакасии, а также кургана Аржан в Туве. Например, грандиозная постройка в Барсучьем логу «выделяется своей монументальностью и размерами земляной насыпи. До начала раскопок высота насыпи составляла не менее 9 метров, диаметр - 75-77 метров... Курган имеет сложную и яркую архитектурную конструкцию в виде большой каменной ограды, размером 53 х 54 метра, с высокими вертикальными стелами, внутренними каменными сооружениями. В западной части кургана располагался монументальный склеп-гробница, где были похоронены в древности не менее 5 человек - представителей татарской социальной элиты...Позже над склепом была возведена монументальная земляная насыпь в виде пирамиды не менее 15 метров высоты, сложенная из десятков тысяч небольших блоков чёрной земли и красной глины, скреплённых между собой искусственным глиняным раствором. Это первый достоверный случай использования скрепляющего раствора в строительной практике возведения древних курганов на территории Южной Сибири» [26, с. 29].
Сама постройка остаётся загадкой. При её возведении были использованы в качестве строительного материала плиты из более древних могильников. По какой-то причине северная сторона ограды преднамеренно была выполнена с наклоном почти в 45°. Дополнительные элементы конструкции специально фиксируют именно такой угол наклона. Почему так было сделано - пока неизвестно. «Особенностью кургана Барсучий Лог является наличие в системе каменной ограды 26 плит с яркими и интересными рисунками, выбитыми древними мастерами. Особый интерес представляют плиты входа в курган с изображениями оленей» [26, с. 29].
Описания древних захоронений говорят о том, что тагарцы постоянно подвергались воздействию культа великих предков и семейно-родовых святынь и покровителей, культа солнца и небесного огня, растительных сил природы. Культ предков у тагарцев представлял собой поклонение умершим мужчинами-сородичам и отражал социальную структуру татарского общества. Деяния предков, транслируясь посредством вещной формы памятников прошлого, внедрялись в сознание людей через традиции, фольклор, погребальные сооружения и ритуалы, прикладное искусство, наскальные ри-
сунки. Отношение к могилам предков выполняло роль моральных регуляторов общественной жизни, не выходящих за пределы рода или племени. В отличие от орудий труда, непосредственно предназначенных для освоения природной среды, памятники прошлого не имели непосредственного адаптивного значения. Но они во многом определяли культурно-психологический склад древнего коллектива, его стереотипы поведения (этнические традиции), его социальные чувства, воздействующие как на отношения внутри родо-племенной группы, так и на отношения с окружающим культурно -историческим ландшафтом в форме «борьбы» или «содружества».
В качестве примера подобного взаимодействия можно указать на факты вторичного использования окунёвских стел в погребениях как андроновской культуры, так и в погребениях самих окунёвцев. Такие же факты отмечались археологами при раскопке татарских вождевых курганов в Салбыкском урочище и Барсучьем логу. «При сооружении Большого Салбыкского кургана были использованы, - отмечают исследователи, - отдельные огромные стелы и плиты, взятые из святилищ эпохи бронзы. Использование крупных стел, изваяний и плит предшествующих эпох довольно широко практиковали в тагарской культуре в более раннее время (Сафроново) и позднее (Барсучий Лог). Рядом с Большим Салбыкским курганом ранее находился культовый центр эпохи бронзы, а также было расположено несколько каменных изваяний, одно из которых позднее стало широко известным под названием «Старик» или «Исыр оба» - «Кривой камень» [18, с. 137].
Продолжая эту тему, чрезвычайно важную для понимания исторических судеб культурно-исторических ландшафтов Минусинской котловины, прислушаемся к мнению археолога А.А. Формозова. Заинтересовавшись судьбой древних каменных изваяний, относящихся к III-II тыс. до н.э., он писал: «Енисейские кыргызы и люди тагарской эпохи при сооружении своих могил неоднократно использовали эти скульптуры как простой строительный материал. Иногда их врывали на углах курганов вверх ногами, иногда разбивали на части... Уже во втором тысячелетии до н.э. изваяния также использовались вторично как стенки каменных ящиков» [28, с. 110].
Ещё одно свидетельство - археолога Э.Б. Вадецкой - позволяет судить об отношении тагарцев к карасукским погребениям: «... Курганов, разграбленных своими же, известно пока немного. Обычно их грабили чужие. Так, значительному расхищению подверглись кладбища племён XIII-VIII вв. до н.э., называемых археологами «карасукскими». Их грабили тагарцы, жившие с VII в. до н.э. Карасукцы изготовляли массивные бронзовые изделия, которые высоко ценились... Их могилы легкодоступны...Тагарцы легко проникали в гробницы и извлекали оттуда бронзовые украшения и ножи, а добытое переплавляли в необходимые вещи, соответствующие времени и моде. Добывать бронзу, таким образом, было много проще, чем в горах. Поэтому грабили все могилы подряд, вопреки собственным верованиям и страху пе-
ред мёртвыми. Однако сами тагарцы опасались ограбления своих предков. Для мёртвых они выкапывали глубокие ямы, закрывали их прочными деревянными накатами, над могилой возводили массивные каменные сооружения и облицовывали их дерном. Именно эти - внушительные курганы стали много позже «жертвами» искателей золота» [10, с. 23-24].
Среди многочисленных погребальных сооружений Минусинской котловины особое место по своей монументальности занимают именно курганы тагарской эпохи. Они появились в степях в УП-П вв. до н.э. в период разложения первобытного уклада и формирования первичных форм государственности, что свидетельствует о становлении новой социальной структуры тагарского общества. Особенно значительны среди них древние сооружения Салбыкского урочища, где насчитывается более 100 курганов скифского времени Высота некоторых из них и сегодня поражает воображение - более 10 м. Можно представить их внушительные размеры в первоначальном виде, когда земляная насыпь некоторых из них достигала, по мнению археологов, 25-30 метров.
«Некогда это были не куполовидные курганы, каким выглядел перед раскопками Кара-Курган, - отмечал в своё время С.В. Киселёв, - но гигантские четырёхгранные земляные пирамиды, окружённые мегалитической оградой и менгирами. Кто погребён в Салбыкских пирамидах, пока неизвестно, однако, результаты раскопок Кара-Кургана позволяют видеть в них явление более исключительное, чем коллективные погребения сородичей, обычные для второй тагарской стадии» [15, с. 265].
Сегодня, благодаря раскопкам Большого Салбыкского кургана, осуществлённых под руководством С.В. Киселёва, а также дальнейшего изучения памятников тагарской эпохи его последователями и учениками, известно, что в Салбыкском урочище тагарцы хоронили вождей и других особо важных людей. Поэтому размеры курганов, очевидно, зависели от степени знатности умершего. Власть, отчуждающаяся от народа, пропагандировала и утверждала себя и своё могущество монументальностью погребальных сооружений и пышностью погребального обряда.
«Процесс сооружения большого кургана в Салбыке, сложнейшего по своей конструкции и обряду захоронения, - отмечает С.А. Угдыжеков, -предварительно можно реконструировать в нижеследующем виде. Вероятно, не один год был затрачен на возведение этого монументального комплекса. Сотни людей принимали участие в сооружении погребального памятника-храма. В межгорной долине долго выбиралась точка для центра кургана. Эта точка должна была отвечать определённым параметрам: 1) находиться на самом высоком сакральном месте в межгорной долине, хорошо обозреваемом со всех сторон; 2) служить удобным местом для астрономических наблюдений и др. В конструкцию больших курганов в Салбыкской долине наряду с другими многочисленными функциями, вероятно, была заложена и
сумма знаний того времени... В точках, соответствующих астрономически важным дням, были воздвигнуты самые большие вертикальные стелы, ориентированные на восход и заход Луны (низкой - юго-восточный и северозападный углы ограды, высокой - юго-западный и северо-восточный углы), а вход в курган ориентирован на восход солнца в дни равноденствий. Вероятно, восточный вход ассоциировался с жизнью - возрождением, а вход - дромос в погребальную камеру с западной стороны - со смертью» [26, с. 23].
Становление власти требовало обоснование правомерности её проявлений и притязаний. По существу речь идёт о формировании общественной потребности в этой власти, социально-психологической санкции её функционирования в обществе, как концентрированного выражения первобытной культуры. Эту задачу брала на себя древняя мифология. Мифологическое основание власти включает в себя, согласно Н. Рулану, три фундаментальных отношения: человек, божество, вещь. Первое отношение чётко фиксируется в области предупреждения и урегулирования конфликтов между людьми и говорит о полномочиях власти. Второе - возникает в сфере отношения человека с божеством. Оно узаконивает власть, освящая её и придавая ей сакральный смысл. Поэтому культ предков и заупокойный культ способствуют консолидации и стабильности существования родо-племенного общества. В дальнейшем, при возникновении архаических государств и государственных объединений политическая власть по своему происхождению тоже оказывается божественной, например, «небесный эль» у древних тюрков и кыргызов. Что же касается отношения «человек-вещь», то оно служило для организации средств и инструментов власти [22, с. 60].
Власть в своих отношениях с подвластными использовала принуждение различого рода. В простейшем виде это может быть физическое насилие, физическое принуждение. Но вместе с тем, параллельно ему существует и другой вид принуждения - психологическое. Этот вид принуждения основывается на морали, обычном праве и собственно идеологии. Функционально они предназначены для обеспечения на разных уровнях общественной жизни - от семейного и общинного до протогосударственного - реализацию властных полномочий. Общим для всех форм психологического принуждения является должное поведение, поведение недолжное, санкции за недолжное поведение. Для того, чтобы всё это было действенным, необходимо одно условие - оно должно признаваться подавляющим большинством членов данного общества. Власть заключалась в какой-то особой силе, которую обретает носитель власти, особенно верховной [17, с. 84-85].
Таким образом, мифология играла немаловажную роль в сакрализации власти и выработке определённой идеологии, её освещающей. Согласно древнему комоцентризму, земные порядки есть ничто иное как отражение общемировых, космических порядков, установленных творцом. Та или иная версия божественного происхождения земной власти и порядка является
общеобязательной моделью их устроения и одновременно господствующей идеологией. Она закрепляет за правителем наибольшую сакральную благодать и распространяется на близких родственников вождя. Другими словами, происходит легитимизация божественного права вождя на власть. Оно становится пожизненным правом, а выборы вождя - всё более редким явлением. Привилегии и прерогативы вождя и членов его семьи начинают восприниматься древним сообществом как проявление высшего божественного статуса его персоны и безусловного права распоряжаться всем благосостоянием общества [12, с. 64-66]. Очевидно, что подобная модель архаической природы власти или нечто близкое ей воплощалась в величественных курганах тагарской эпохи, свидетельствуя о её становлении.
По мнению А.А. Формозова: «... При возведении курганов ставилась конкретная архитектурная задача - создать далеко заметный и вечный памятник погребённому. Именно как о памятнике, говорят о холме над прахом героя гомеровские поэты и исландские саги» [29, с. 100]. Курганы несли в себе определённый образ, в котором воплощались типичные ведущие эстетические воззрения и вкусы татарского общества. Вид величественного кургана, далеко видного в степи, должен был породить и порождал у человека, его созерцающего, определённые эмоции: впечатление торжества или величия, которые вызывали чувство подавленности и благоговения. Именно такие задачи выполняли земляные пирамиды Салбыкского урочища, посылая мощный внешний импульс для их эстетического и психологического восприятия.
Конструкции из земли, дерна, камня и дерева, сооружённые в различных частях Минусинской котловины, производили неизгладимое впечатление на сознание и чувства людей тагарской эпохи. Например, «отдельно лежащие, разные по размерам, цвету и структуре каменные плиты и курганы образуют в Салбыке опредмеченную, сложно организованную систему, отражающую сакральные взаимоотношения человека с окружающим его Ландшафтом и Космосом» [18, с. 138]. Благодаря этому, тагарцы постоянно подвергались воздействию культа великих предков и всего того, что с этим культом было связано.
Можно ли утверждать подобное столь решительным образом? Думается, можно, если исходить из факта воздействия древних сооружений, уже изрядно утративших свой первоначальный вид, на чувства людей, живущих в совершенно ином историческом измерении. Сегодня находится достаточно много людей, которые убеждены в том, что древние памятники являются мощным энергетическим источником, влияющим на психическое и физическое состояние человека, попавшего в зону памятника. Подобные мнения обрастают в общественной среде, довольно часто, различными фантастическими слухами и домыслами, что и побуждает интерес к таинственной древности.
Могильные насыпи курганов всегда вызывали живой интерес и в среде этносов, живших рядом с курганами. Если обратиться к этнографии, то пока-
зательно в этом плане существование в ХУШ-Х1Х столетиях в Минусинском крае легенды о происхождении «чудских могил», число которых не поддавалось счёту. Легенда, поэтически пересказанная А. Кузьминым - Минусинским окружным начальником и опубликованная в 1828 году в журнале «Енисейский альманах», повествует о том, как «чудные народы живые в землю по-греблись, не пережив своей свободы, за что и Чудью назвались» [16, с. 3-4]. Эту массовую гибель целого народа авторы сказания объясняют появлением на Иртыше посланца Белого Царя - Ермака. Не желая идти в неволю, народ по совету шаманов соорудил могилы с деревянным покрытием, затем каждый с семьёй лёг в могилу и обрушил помост над собой. Исчезнув навсегда, «чудь» оставила в степи бессчётное множество могил - свой след.
Перед нами наивная попытка осмысления древних курганов, породившая легенду, в которой опоэтизирован культурно-исторический ландшафт, превращённый волей сказителя в зримые образы сказочных преданий. Для сказителя, принадлежавшего к иному народу, эти древние могилы лишь часть привычного для него степного ландшафта, который воспринимается как естественная среда обитания. Такое живое отношение человека к окружающему миру дошло до наших дней не только в легендах и сказаниях, но и в смысловом содержании местных топонимов Саяно-Алтайского нагорья, зачастую весьма поэтичных, среди которых можно выделить различные этнические и лингвистические пласты: самодийские, угро-финские, тюркские, монгольские, русские и пр.
Существование этих топонимов есть результат эстетического отношения древних племён Минусинской котловины к своему ландшафтному окружению, поэтому их с полным правом можно отнести в разряд исторических памятников Южной Сибири, требующих к себе внимания и уважения. По мнению В.Я. Бутанаева, чья интересная работа по исторической топонимике вышла в Хакасском книжном издательстве, «топонимическая система Хакасско-Минусинского края сложилась в результате длительного процесса, охватывающего несколько тысячелетий.
Лингвистический анализ топонимов позволил выявить их много-слойность.
Однако основная масса географических названий (примерно 70 %) связана с хакасским, т.е. тюркским языком, который на протяжении последних двух тысячелетий занимал господствующее положение в долине Среднего Енисея» [8, с. 11].
Возвращаясь же к курганной теме, необходимо отметить, что почитание священных могил предков как свидетельство определённых мировоззренческих и ценностных ориентаций в первобытной среде характерно для всех народов мира, но оно, как мы уже успели убедиться, было этнически узким. Исключение, конечно, не составляют и жители Среднего Енисея. Если взять уже упомянутых тагарцев, которые в скифское время жили на восточной
оконечности скифо-сибирской культурно-исторической общности, то к ним может быть применимо, с достаточной степенью исторической приближённости, интересное свидетельство греческого историка Геродота об отношении скифов к отчим могилам.
В ответ на упрёки персидского царя Дария и на обвинения в трусости, нежелании сразиться в открытом бою предводитель скифов Иданфирс буквально ответил следующее надменному персу: «Если же тебе нужно во что бы то ни стало спешно вступить в битву, то у нас есть отчие могилы. Попробуйте найти их и попытайтесь разрушить, и тогда вы узнаете, будем ли мы сражаться из-за могил или не будем. Но прежде, если у нас не будет на то основания, мы с тобой в сражение не вступим» [14, с. 151].
Как видно из этого ответа, одно лишь нарушение могильного покоя предков считалось святотатством, поэтому данное свидетельство даёт возможность косвенно предположить наличие подобных ценностных ориентаций по отношению к могилам предков и в тагарской среде. Выполняя роль моральных регуляторов общественной жизни, они способствовали выработке этнической идентичности и обеспечивали связь между человеческими поколениями. Могилы предков, как символ освящённых ценностей, становились фактором интеграции этнических групп, а их осквернение и разрушение можно, очевидно, рассматривать как своеобразную «идеологическую диверсию», цель которой - лишить врагов моральной опоры в жизни и тем самым дезорганизовать их этническое сообщество.
Укажем в связи с этим на ограбления могильников татарской культуры подгорновского этапа, относящихся к У1-У вв. до н.э., самими тагарцами. Как установил ещё С.В. Киселёв, оно совершено представителями враждующих племён или родов. «Очевидно, - предположила Э.Б. Вадецкая, - были постоянные конфликты за пастбища, поскольку их численность могла уже не обеспечить прожиточный минимум увеличивающегося населения. В этой обстановке, согласно традиций, несмотря на приближение экологического кризиса, каждому покойнику сооружали отдельную могилу и большую ограду, сокращая места для выпаса скота. Средняя площадь малых подгорновских оград составляет 20-40 м2, а крупные достигают 150-250 м2 и 700 м2. В среднем каждый могильник занимает площадь в несколько гектаров и более» [11, с. 87].
Разрушение могил как своеобразная форма борьбы за землю привела, как считала Э.Б. Вадецкая, к смене погребальной традиции. Появляются коллективные захоронения, которые резко сократили площадь тагарских могильников и увеличили выпасы для скота. Таким образом, негативное отношение к могилам может быть объяснено экономическими и экологическими причинами, хотя в самом вопросе о появлении коллективных захоронений у археологов нет единого мнения.
Осквернение могил с определённой целью, очевидно, нельзя связывать с наличием в ряде древних могильников впускных погребений иных наро-
дов и иных культур. Здесь наиболее приемлемым кажется объяснение академика А.П. Окладникова, указывающего на то, что «впускные погребения ясно говорят от отсутствии сознания преемственности и кровной связи с захороненными ранее людьми, целиком забытыми в течение длительного времени, отделяющего впускные погребения от основания. Возможно даже и пояление на смену первоначальным обитателям этой местности совершенно другого населения, представителей иного рода или племени» [20, с. 89].
Люди, осуществившие впускные погребения, по всей вероятности, рассматривали древние могилы просто как элемент окружающего степного ландшафта, чем-то им приглянувшийся, но отнюдь не как могилу, священный покой которой они могут нарушить. Очевидно, что не последнее место в таких взглядах играла и локальная значимость родовых памятников, которая определялась жёсткими границами этнической принадлежности к тому или иному этносу.
Конечно, отношение к могилам, а в целом, к культурной среде обитания конкретного этноса никогда не было однозначным, но и в первобытную эпоху, и в средние века, и в новое время оно имело общую подоснову - страх перед мёртвыми, чужими или своими. Это был страх перед неизъяснимой бездной, куда уходил мёртвый, и перед которой трепетало человеческое существо. Об этом интересном явлении, применительно к Сибири, Г. Босов писал: «Может быть, это объяснялось влиянием верований местного населения на пришельцев, заимствующих не только религиозные, но и этнические нормы и представления, или же вообще сверхъестественным отношением к миру мёртвых -своему или чужому? Подобное отношение к чужим могилам и святыням в средние века было отмечено и среди восточнославянского населения в Поволжье, а затем в Сибири. В отличие от церковников, уничтожавших языческие капища «иноверцев», простой народ боялся подходить к «чудским могилам» и кумирам, опасаясь духов и чуди» [5, с. 42-43]. Эта боязнь наряду с определёнными этическими нормами и представлениями способствовала сохранению древних погребений от разграбления своими и чужими кладоискателями, но лишь в какой-то степени, лишь до определённой поры.
Таким образом, данные свидетельства как нельзя лучше отражают определённое этно-социальное состояние древнего общества, когда всё, что находилось за пределами собственного рода и племени, не связывалось с его моральной юрисдикцией. Здесь можно было наблюдать разнообразные формы внешних и внутренних взаимодействий в виде различного рода конфликтов, технологических заимствований и культурных контактов. Но всё это, в целом, не приводило к негативным последствиям для традиционной среды обитания, формирующейся в условиях кочевого и полукочевого быта древних степняков. На огромных пространствах с засушливыми землями и редким народонаселением единственно удобной и возможной формой хозяйствования был кочевой или полукочевой образ жизни. Он-то и обусловил
вместе с синкретизмом сознания и соответствующие формы социального регулирования, а также отношения к антропогенным ландшафтам.
Действовала древняя традиция, идущая из глубины веков, когда народы не знали письменности, передавать заветы-законы предков из поколения в поколение с помощью различных вербальных форм: табу-запретов, мифов, легенд, тотемистических верований.. Они обладали огромной интегрирующей силой, сплачивая воедино этническое сообщество и упорядочивая его внутреннюю жизнь и внешние отношения как с природным окружением, так и с другими этносами - носителями иной культуры. Это чётко прослеживается при анализе истории антропогенных преобразований Минусинской котловины на различных этапах её освоения.
Подобное положение нашло своё выражение в системе культов, в которых мировоззренческие представления воплощались с помощью ритуальных действий. Например, «в тагарской культуре можно выделить в качестве основополагающих культов: культ солнца, культ дерева-жизни, культ животного - хранителя рода и культ животного - носителя дерева жизни, культ предков» [1, с. 127]. Все они выступают средством моделирования культуры, своеобразной структурой сознания, представляющей область веры.
Отражая мифологическую символику природного и человеческого в памятниках культуры, система культов составляет её жизненную основу. В ней можно выделить мифическую триаду: дерево - человек - животное. «Космос этих смысловых единиц выражает символический мифический мир, в котором отражены формы рождения и развития, формы организации мира. Мифический человеческий мир - это мир чувственной субъективности, т.е. человек читает текст природы как свою собственную жизнь. В мифическом мире всё способно оборачиваться во всё. В тагарской культуре это оборот-ничество представлено в кентаврных формах из Пазырыкских курганов, где древний художник явил нам удивительное единство человека, коня, птицы и дерева, причём это единство выражено в трёх сферах жизни, на трёх уровнях: уровень земли, уровень человека, уровень неба» [1, с. 123].
Смысловое содержание этих уровней выявляется посредством ритуальных действий и предметов. Без них невозможно понять мировоззрение древних людей, их охранительного отношения к миру природы и своей собственной среде обитания. Таким образом, древняя история народов Минусинской котловины в эпоху палеометалла характеризуется особой формой взаимодействия культур и культурного наследования. Ей в полной мере присущи основные черты первобытной эпохи - этноцентризм, традиционализм, господство мифологического сознания, неразвитость личностного начала в человеке, первобытный коллективизм и синкретизм.
Если попробовать подвести какой-то итог сказанному, то, наверно, можно сказать следующее. Согласно археологическим данным в тагарскую эпоху население Минусинской котловины переживало бурный рост численно-
сти и плотности населения, связанный с существенными изменениями во всех сферах общественной жизни: хозяйственной, социальной и культурной. Об этом же говорит количественный рост и повсеместное сооружение погребальных сооружений тагарцев не только на территории Минусинской котловины, но и в северных лесостепных районах Средней Сибири.
Всё это стало возможным, как утверждает Э.Б. Вадецкая, «благодаря повышению продуктивности кочевого скотоводческого хозяйства и загонной охоты на стадных копытных животных, освоению верховой езды и кочевому образу жизни, позволившему заселить безводные участки Минусинской котловины. Подсобную роль играло примитивное земледелие. Наиболее плотно были населены зоны максимальной биологической продуктивности» [4, с. 207].
Однако, все эти успехи наблюдаются в рамках традиционного природопользования, которое имеет свои естественные пределы. Скотоводческий тип хозяйства, ориентированный только на экстенсивный путь развития, жёстко ограничен природными условиями, и в этом плане у него действительно нет исторической перспективы. В силу этого тагарское общество с его особым жизненным укладом и отношением к миру можно с полным правом назвать космогенным, учитывая его полную зависимость от циклической ритмики природы. В этом плане, тагарская культура стоит в одном ряду с предщест-вующими ей во времени культурами Минусинской котловины. Правда, в та-гарскую эпоху начинают применяться оросительные системы, что можно расценить как первую попытку управления человеком природными процессами. Наряду с этим существует багарное земледелие, в основном, на правобережье Енисея, где были более благоприятные почвенные и климатические условия [23, с. 64]. Но все эти новации были не столь значимы, чтобы могли коренным образом изменить ландшафтную ситуацию в крае.
Железный век
Начиная со II в. до н.э. культурная составляющей антропогенных ландшафтов тагарской эпохи начинает испытывать определённое негативное воздействие со стороны нового населения, условно называемого археологами «тесинцами» по месту раскопок эталонного памятника этой культуры в районе села Тесь Минусинского района. Тесинцы были носителями двух различных культурных традиций, местной и пришлой, которая связана с гуннским завоеванием племён Саяно-Алтайского нагорья в течение Ш-1 вв. до н.э. Гунны принесли с собой технологию обработки железа и новый погребальный обряд, связанный с мумификацией тел покойников.
Осуществляя похоронный обряд, «тесинцы для погребения своих сородичей пользовались более древними курганами, в насыпи которых они выкапывали могилы и попросту выкидывали останки из древних погребений и хоронили своих покойных. В традицию вошёл грабёж древних могил. Боль-
шая часть ограбленных в древности курганов Хакасии - дел рук тесинцев. Знаковым становится пренебрежительное отношение к умершим, проявляющееся в погребальных традициях тесинцев. В частности это воровство строительного материала с древних курганов, как уже было сказано, грабёж могил, захоронение сородичей в различных «неудобных» позах. Зафиксирован случай, когда тесинцы, раскопав тагарский курган и разграбив содержание деревянного склепа, выкинули оттуда остатки покойных и устроили там своё жилище-полуземлянку.
Во время раскопок раннетагарского кургана отрядом Хакасской археологической экспедиции в пристроенном с востока к основной ограде маленьком детском каменном ящике было найдено погребение взрослого мужчины. Покойный лежал на животе с сильно подогнутыми ногами, вывернутыми ступнями. Голову покойного участники похорон «насадили» верхней челюстью на плиту стенки ящика. Несмотря на такое, казалось бы, пренебрежительное отношение к покойному, погребальный обряд был соблюден - в ногах погребённого лежал керамический сосуд, по всей вероятности с жертвенной пищей. На 10-15 см глубже уровня погребения, под вышеописанным покойным лежали останки подростка 14-15 лет» [3, с. 66-67].
Таким образом, эпоха палеометалла на территории Минусинской котловины завершилась переходным периодом, в течение которого отношение населения к природному и культурному окружению снова становится чисто потребительским и характеризуется сознательным нарушением прежних традиций, прежде всего погребальных. Взламывая древние склепы, тесин-цы утилизировали всё, что там находилось, но при этом устройство памятника, его привязка к местности оставались неизменными. Таким образом, в степях древней Минусы не обнаружено следов тотального разрушения или уничтожения древних культурно-исторических ландшафтов, отмечается лишь их частичное разрушение.
И хотя народы Южной Сибири переживали в начале I тыс. н.э. множество бурных событий в виде бесконечных войн, ничто не нарушало привычного ландшафтного окружения населения Минусинской котловины. Возникали и рушились древние степные империи хуннов, сяньбийцев, жуан-жуаней, тюрков, уйгуров, кыргызов, монголов, но на фоне этих бесконечных исторических катастроф незыблимыми оставались величественные древности на берегах Енисея.
В эпоху кыргызского великодержавия (1Х-Х вв.) население Минусинской котловины вело комплексное хозяйство. «Наряду с земледельческими поселениями с пастушеским скотоводством развивалось кочевое скотоводство и оленеводство, совмещённые с охотой. Также имело место рыболовство. Как самостоятельное ремесло выделилась металлургия. Видимо, усилились эоловые процессы и изменилось соотношение видов травяного покрова в результате воздействия крупных стад животных на травостой. Так, в некоторых
крупных хозяйствах численность лошадей в табунах достигала 4-6 тысяч голов. К весьма мощному средству преобразования природы степей следует также отнести искусственное выжигание степной растительности во время охоты и войн... В Западном Саяне в этот же период были распространены разведение мелкого рогатого скота и охота, мало изменяющие природу.
Дальнейшее развитие получили искусственные системы орошения земель, прежде всего лугов. Существовала довольно сложная сеть оросительных каналов, дамб, искусственных водопоев. Протяжённость остатков некоторых систем достигала 30-40 км. Неурегулированный пуск воды зачастую приводил к заболачиванию лугов, засолению почв. Искусственное орошение применялось в основном на левобережье» [23, с. 65].
Особо необходимо отметить у кыргызов развитие металлургии и кузнечества. На сегодняшний день, благодаря работам Я.И. Сунчугашева, на территории Минусинской котловины выделен основной промышленный район по добыче и переработке железной и медной руды, золота, серебра и других полезных ископаемых. Этим районом была Минусинско-Знаменская промышленная зона. Слава о превосходном кыргызском оружии вышла далеко за пределы Саяно-Алтайского нагорья. Однако «производство железа требовало большого количества древесины для получения древесного угля. По подсчётам Я.И. Сунчугашева, только для работы одной из 22 существовавших в У11-ХИ вв. в этом районе железоплавилен (на правом берегу реки Лу-гавки) было использовано 48 т древесного угля. Несомненно, что их работа приводила к сведению со значительных площадей боров и развитию эоловых процессов» [25]. Для того, чтобы выплавить одну тонну сыродутного железа, необходимо было иметь 4 т древесного угля. Соотношение 1 : 4 соблюдалось неукоснительно древними плавильщиками Минусинской котловины.
Подобная методика была, очевидно, использована и при расчётах, которые подтвердили расширенное производство оружия и, в частности, железных стрел у древних кыргызов. «В отдельные периоды истории Хакасии домонгольского времени, - пишет Я.И. Сунчугашев, - когда совершались частые военные походы, в железных боевых стрелах была большая нужда. В письменных источниках указывается, что в составе древнехакасских войск, участвовавших в компаниях, было по 30, 70 и 100 тыс. человек. Если каждый лучник имел хотя бы по 20 стрел, то всего нужно было соответственно 600 тыс., 1 млн. 400 тыс. и 2 млн. стрел. Надо полагать, что воин, отправляющийся в далёкий поход брал их с собой гораздо больше. Таким образом, мастерам, чтобы обеспечивать огромную массу вооружённых людей стрелами, естественно, приходилось работать с большим напряжением в течение продолжительного времени» [25, с. 130]. Это, в свою очередь, увеличивало техногенную нагрузку на природу, о чём говорилось выше.
В отличие от природной среды, испытывавшей нарастающее техногенное воздействие со стороны разнообразной хозяйственной деятельности кыргыз-
ского населения, культурная составляющая антропогенных ландшафтов древней Минусы сохраняла свою незыблимость и целостность, так как воспринимались как органический элемент степи, законам которой следовали кочевые народы. Важную роль здесь играло божественное установление «торе», на котором держались законы тюркского, кыргызского и монгольского мира. В нём заключалась «Великая Центрально-Азиатская Традиция», определявшая жизненный путь степняка-кочевника и «его жизненные ориентиры: общество, природа и гармоничные отношения между ними» [27, с. 247]. По предположению В.Я. Бутанаева, «слово «торе» происходит от общетюркского глагола «тбр1» - рождаться, творить. В таком случае, первоначально, оно означало прирождённый закон, прирождённое правило поведения, т.е. божественное установление» [9, с. 13].
Согласно исследованиям И.С. Урбанаевой, положения «Еке Торе» - Великого Закона Степи можно условно разбить на три категории. Первая - это представления и нормы, регулирующие родственные отношения людей, принадлежащих к одному роду... Регуляция осуществлялась с помощью представлений о беки - «старшем», «старшим в роде» и «отчигине» - «младшем сыне». Беки являлся связующим звеном между родом и предками, обеспечивая их покровительство и одновременно осуществляя связь с тонким миром на пользу роду. В отчигине воплощалась связь между живущими на земле и теми, которые должны ещё родиться. Вторая группа «законов» - это «законы» уважения старших, гостеприимства, чистоты очага, охраны мест обитания духов и предков, почтения к духовным лицам, терпимости в вопросах религии. Ими обеспечивался контроль над семейной и духовной жизнью человека. Система наказаний относится к третьей категории степных «законов». Для них характерно очень редкое применение такой меры как ограничение свободы. Это связано с представлениями о неразрывном единстве свободы с человеческой судьбой и счастьем-удачей» [27, с. 249].
Для нас представляет интерес, прежде всего, вторая группа «законов», направленная на охрану мест обитания духов и предков, терпимости к религиозным верованиям. Это естественное чувство по отношению к миру мёртвых, которое было присуще кочевым народам, принадлежащим к одному кругу степных культур, возможно и сыграло решающую роль в исторических судьбах культурного наследия Древней Минусы, его долговременной сохранности в течении тысячелетий. Что же касается других элементов культуры и культурных достижений в целом, то многие из них погибли в череде бесконечных войн. К ХУ-ХУП вв. в Южной Сибири обитало сравнительно малочисленное население, переживавшее глубокий экономический и культурный упадок. Минусинская котловина как очаг своеобразной человеческой цивилизации на севере азиатского континента осталась в прошлом, превратившись в историческое захолустье с замедленным течением общественной жизни. Именно к этому периоду надо отнести предел количественного, пространственного роста традиционных культурно-исторических ландшафтов.
Список литературы:
1. Абсалямов М.Б. Очерки истории и культуры Сибири / М.Б. Абсаля-мов. - Красноярск: FAMILIA, 1995. - 223 с.
2. Амзараков П.Б. Карасукская культура (XIII-IX вв. до н.э.; эпоха поздней бронзы) // Очерки истории Хакасии (с древнейших времён до современности / гл. ред. В.Я. Бутанаев; науч. ред. В.И. Молодин. - Абакан: Издательство Хакасского государственного университеа им. Н.Ф. Катанова, 2008. -С. 43-53.
3. Амзараков П.Б. Тесинский переходный период. Тагаро-таштыкское время (II в. до н.э. - I в. н.э.) // Очерки истории Хакасии (с древнейших времён до современности) / гл. ред. В.Я. Бутанаев; науч. ред. В.И. Молодин. -Абакан: Изд-во Хакасского государственного университеа им. Н.Ф. Катанова, 2008. - С. 65-68.
4. Археология Хакасско-Минусинского края. Заключение / А.И. Готлиб, В.С. Зубков, А.И. Поселянин, Ю.С. Худяков / Под ред. В.Я. Бутанаева. -Абакан: Изд-во ХГУ им. Н.Ф. Катанова, 2003. - 224 с.
5. Босов Г. Сильбо Гомера и другие. - М., 1976. - 240 с.
6. Буров В.Ф. «Свои» и «чужие». Минусинские древности в контексте современной культурологи. - Абакан: изд-во «Роса» ХРИПКиПРО, 1997. -152 с.
7. Буров В.Ф. Путешествие по хакасским степям (120 лет финской археологической экспедиции И.Р. Аспелина) // Достояние поколений. - 2009. -№ 1 (5). - С. 20-27.
8. Бутанаев В.Я. Топонимический словарь Хакасско-Минусинского края. - Абакан, 1995. - 268 с.
9. Бутанаев В.Я. Степные законы Хонгорая. - Абакан: Изд-во ХГУ, 2004. -280 с.
10. Вадецкая Э.Б. Сказы о древних курганах. - Новосибирск, 1981. - 115 с.
11. Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. - Л.: Наука, 1986. - 180 с.
12. Васильев Л.С. История Востока: в 2-х т. Т. 1: Учеб. по спец. «История». - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Высш. шк., 2001. - 512 с.
13. Грязнов М.П. Начальная фаза развития скифо-сибирских культур // Археология Южной Сибири. - Кемерово, 1983. - С. 3-19.
14. Доватур А.И. и др. Народы нашей страны в «Истории Геродота». -М., 1982. - 456 с.
15. Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. - М., 1951. - 635 с.
16. Кузьмин А. Песня татарского Башлыка о чудских могилах, находящихся в Минусинском округе // Родевич В. Материалы для описания русских рек и истории улучшения их судоходных условий. - СПб., 1911. - С. 3-4.
17. Куббель Л.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. - М.: Издательство «Наука», 1988. - 270 с.
18. Марсадолов Л.С., Паранина Г.Н. и др. Информационный анализ сакрального пространства Салбыкского кургана // Современные трансформационные экономические и социально-политические процессы: тезисы докл. международ. научно-практич. конф. (27-29 октября 2010 г.). - Абакан: РИО ХТИ, 2010. - С. 136-139.
19. Николаев В.А. Антропогенный этап в истории степей Западной Сибири и Казахстана // Вестн. МГУ. Сер. 5. География. - 1977. - № 3. - С. 20-22.
20. Окладников А.П. Неолит и бронзовый век Прибайкалья // Материалы и исследования по археологии СССР. - М.; Л., 1950. - № 18. - 412 с.
21. Пиотровский Б.Б. Значение культурного наследия для развития культуры и формы её сохранения // Новая и новейшая история. - 1976. - № 1. -С. 94-95.
22. Рулан Н. Юридическая антропология, учебник для вузов. - М.: Издательство НОРМА, 2000. - 310 с.
23. Рюмин В.В. Динамика и эволюция южносибирских геосистем. - Новосибирск: Наука. Сибирское отделение, 1988. - 136 с.
24. Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. А.М. Прохоров. -3-е изд. - М.: Советская энциклопедия, 1985. - 506 с.
25. Сунчугашев Я.И. Древняя металлурния Хакасии. Эпоха железа. -Новосибирск, 1979. - 192 с.
26. Угдыжеков С.А. Археологические экскурсии по Усть-Абаканскому району. - Абакан, 2009. - 40 с.
27. Урбанаева И. С. Положения «Еке Торе» - Закона Степи / Homo juridi-cus. Материалы конференции по юридической антропологии / Ответст. ред. Н.И. Новикова, А.Г. Осипов. - М., 1997. - С. 247-249.
28. Формозов А.А. Археологические путешествия. - М., 1974. - 116 с.
29. Формозов А.А. Памятники первобытного искусства на территории СССР. - М., 1980. - 146 с.
