CC BY
120
М.В.Бабич
КАБИНЕТ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА В XVIII ВЕКЕ: ТРАДИЦИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ
Обращаясь к истории личных императорских канцелярий XVIII в., которые современники чаще именовали кабинетами, ученые оказываются сегодня примерно в том же положении, как пытавшийся 200 лет назад оценить "его величества Кабинет" живописатель "Деяний Петра Великого". Хорошо зная "бумаги" Кабинета, И.Н. Голиков пытался выразить понимание его значения в государственном управлении в образе источника "всех прочих присутственных мест", но подкрепить столь емкую формулировку мог лишь приблизительными данными о биографии секретаря преобразователя и количестве подчиненных ему служителей1. Литература о всех царствовавших особах от Петра I до Павла I тоже не только крайне скромна, но и не соответствует в выводах наиболее известных работ тем представлениям, которые складываются после знакомства с богатым и часто используемым архивом "кабинетов".
Подобная ситуация обусловлена прежде всего состоянием наследия "кабинетов" XVIII в,, рассредоточенного в следующем столетии между несколькими хранилищами. Там оно, за вычетом описанных еще М.М. Щербатовым "дел и писем" Петра и коллекций материалов по военной и морской истории, было разобрано по тематике или слито с позднейшей документацией при полном разрушении органически сложившихся "производств". Все эти комплексы в разных федеральных архивах насчитывают ныне свыше сорока тысяч единиц хранения, при том, что "единицы" часто являются подборками десятков "бумаг". А справочный аппарат далеко не адекватно отражает состав и содержание хранимого и останется таковым в обозримом будущем ввиду обширности фондов и неясности обстоятельств существования фондообразо-вателя.
Но не только масштаб и сложность источниковой базы заставляли историков второй половины XIX—начала XX в. "забывать" о канцеляриях русских монархов при переходе от рассуждений об их личных качествах к характеристике управления империей. Не менее важно, что успех научной разработки фондов других органов "регулярного государства" (которое проектировалось при опоре на европейские политические учения) был в значительной степени обеспечен их анализом на основе положений теоретиков русского государственного права (генетически связанных с теми же учениями). В частности, высшим учреждением считали совокупность должностных лиц, чья компетенция (то есть круг возможного воздействия на население в порядке проведения выраженной в законе государственной воли) включает решение дел "всякого рода" на всем пространстве государства и "начальствование" над другими государственными органами. Сенат и ряд "советов при монархах" в отличие от "личных императорских канцелярий" отвечали этим признакам, в выявлении которых на конкретном материале и состояло "историко-юридическое исследование".
Образующий "кабинеты" секретариат не "начальствовал" прямо над сколько-нибудь крупными "установлениями" (кроме нескольких месяцев царствования Ека-
Бабич Марина Виленовна — кандидат исторических наук, главный специалист Российского государственного архива древних актов (г. Москва).
35
терины I) и не имел ни законодательно определенного статуса, ни устойчивых (как тогда полагали) функций. То есть "частные кабинеты" — как их иногда называли, в отличие от тоже титуловавшегося Кабинетом е. и. в. Кабинета министров 1730-х гг., _согласно государственно-правовым постулатам, вообще не считались государственными учреждениями. Точно так же "частному кабинету" в качестве работающей части административного механизма не находилось места в идеальных представлениях бюрократической элиты XVIII в. о слаженной системе высших, центральных и местных коллегий. Но если реформаторы эпохи неоднократно искали форму "правильной5' организации отношения верховной власти к государственному аппарату, то историки предпочли начать с изучения тех его элементов, которые хотя бы внешне вписывались в рамки существующих схем.
С утверждением после 1917 г. марксистско-ленинской методологии следование прежним нормам перестало быть обязательным, а затем и понимание "учреждений" заметно упростилось2, что несколько облегчило типологию личных императорских канцелярий. Но кардинально новой программы их анализа советская и современная ей западная наука не предложили. В результате и сейчас арсенал доступных исследователям средств невелик, что, собственно, и придает особый смысл сложившейся так или иначе историографической традиции.
В этих условиях она может стать своеобразной картой, обозначенные на которой фрагментарные наблюдения часто ненадежны, но служат ориентирами к выходу за круг, очерченный неупорядоченностью источников и отсутствием перспектив их обработки вне представлений о создавшем их властном институте. Настоящий обзор является опытом отделения подходов к освещению деятельности "кабинетов" XVIII в. от построений, которые мешают углублению уже достигнутого знания.
Первые характеристики личных императорских канцелярий возникли в связи с подготовкой справочных изданий, авторы которых опирались в своих оценках преимущественно на исторические и этимологические аналогии. Уже В.Н. Татищев пояснял французское происхождение понятия "кабинет" от "секретного покоя, где у государей тайнейшие дела отправляются", и вместе с тем называл предшественниками "кабинета" Елизаветы Петровны Тайный приказ, "кабинет" Петра и Кабинет министров Анны Иоанновны3. Составители "Полного собрйния законов" (далее — ПСЗ) тоже руководствовались, с одной стороны, подобием названий, а с другой—содержанием занятий служащих при разных "кабинетах". При этом представление о них, будучи гораздо шире информации, содержащейся в привлеченных документах, определенно черпалось в том числе из знакомства с государственной практикой еще недавнего прошлого.
Так, в рубрику "Кабинет императорского величества" включили акты, оперирующие производными от него терминами "кабинетные суммы" и "кабинетные дела", и классифицировали их, выделив ряд качественных метаморфоз института, фигурирующего в них4. До определения 10 ноября 1731 г. "министров" при дворе Анны Иоанновны он представал "в виде Собственной е. и. в. канцелярии", от этого указа до "отставки" 12 декабря 1741 п "Кабинета, бывшего до сего времени", и открытия при Елизавете "Кабинета в такой силе, как при государе Петре Великом",—"в виде Верховного тайного совета", а с последней даты до конца царствования Александра I — "в виде Собственной канцелярии и потом собственного казначейства императорского величества".
Авторы выходившего с 1890-х гг. "Энциклопедического словаря" были знакомы с ПСЗ. Но они также исходили не столько из анализа доступных материалов, сколько из своего знания управления с той разницей, что последнее уже заметно изменилось. В частности, при сравнении номенклатур государственных органов вместо одного "Кабинета в виде Собственной е. и. в. канцелярии" налицо оказывались "Кабинет е. и. в." в структуре Министерства двора и учреждение, прямо именовавшееся Собственной е. и. в. канцелярией (где после утраты к середине 1880-х гг. полномочий в области законодательства и политического сыска ведали в основном вопросами гражданской службы). А этот факт уже как бы сам собой объяснялся произошедшим некогда механическим разделением "установления" Петра, что более или менее уверенно утверждалось в соответствующих статьях5.
Статья "Кабинет императорского величества" вначале дополняла трактовку ПСЗ лишь замечаниями о присущем канцелярии Петра "характере" королевских "кабинетов" на Западе, отсутствии у нее определенной компетенции и приобретении российским "кабинетом" значения высшего учреждения в период действия указов о поступлении туда донесений "о новых и важных делах" прежде Верховного тайного совета и жалоб на другие инстанции. От оценки "характера" Кабинета е. и. в. с момента вышеупомянутого елизаветинского указа до включения в 1826 г. в Министерство двора автор, правда, уклонился, ограничившись перечнем актов о подчинении ему разных промышленных предприятий. Но зато описание структуры действующего Кабинета е. и. в., его функций по распоряжению собственностью императора и других обязанностей не оставляло сомнений в том, что на всем протяжении статьи имелся в виду один и тот же орган.
В статье о Собственной е. и. в. канцелярии проблема статуса тоже была обойдена, а тезис об ее обособлении от Кабинета е. и. в. высказан еще решительнее. При этом "кабинетское" заведование императорским имуществом и горными заводами выводилось из аналогичного руководства Собственной вотчинной канцелярией Екатерины I. Превращение имущественных дел в "единственный предмет ведения" относилось (вопреки ПСЗ) к царствованию Екатерины И, появление отдельной от кабинета императорской канцелярии—к времени Павла I, а об аннинском Кабинете министров не упоминалось вовсе.
О научном значении изложенных статей говорить трудно. Однако выраженные в них суждения о "раздвоении" сначала единой императорской канцелярии прочно вошли в общеисторическое сознание, будучи подкреплены авторитетом фолианта "200-летие Кабинета его императорского величества",
Действительно, основная часть заказанного Министерством двора издания является фундаментальным исследованием. В.Н. Строев впервые разработал здесь многие петровские "бумаги", П.И. Варыпаев так или иначе использовал данные позднейших собраний. Оба автора доступно изложили и опубликовали на более чем четырехсот страницах любопытнейшие документы. Но именно в плане раскрытия роли монарших канцелярий в управлении империей книгу нельзя считать удачной, хотя она и внесла вклад в их изучение.
Бесспорную заслугу В.Н. Строева составляет обоснованная датировка складывания "кабинета" в 1704 г.6 Высокой информативностью, несмотря наотдель-.ные неточности, отмечены фрагменты об образовании штата, упорядочении де-
37
лопроизводства, участии кабинет-секретарей и служителей в подготовке значимых документов и, несомненно, принадлежащая П.И.Варыпаеву глава об источниках поступления и статьях расхода денежных сумм, циркулировавших через "кабинет"7. Весьма подробно освещается и тематика писем и указов, проходивших через секретарей.
Однако, иллюстрируя выделенные сюжеты единичными и часто неубедительными примерами, В.Н. Строев проявил предвзятость в самом их отборе. Так, лишь несколько страниц уделено рассуждениям о первоначально военном характере канцелярии Петра и указаниям на ее текущую корреспонденцию с губернаторами и дипломатами8. Заключение, что в ней сходились "все нити внешней политики и внутренней администрации", не развивается, что позволяет избежать критики общепринятого мнения о структуре аппарата власти. Взамен лишь робко предлагалось признать личную канцелярию императора государственным учреждением в силу "получения со временем определенной организации" и вхождения в обиход понятий "кабинет'' и "кабинетские указы". К компетенции же ее прямо и недвусмысленно отнесли лишь дела, всецело производившиеся там (по В.Н. Строеву) по причине личного интереса к ним преобразователя9.
В число таких дел входило обучение молодежи в Европе и найм иностранных мастеров, строительство Петербурга и его пригородов, дворцовые сады и зверинцы, Кунсткамера и Московская госпиталь, горные заводы и мануфактуры, следствия по некоторым государственным преступлениям, покупка произведений искусства, токарня и библиотека, законодательные работы и, наконец, составление "Поденных записок" и "Истории" царствования Петра I. Все дела, в свою очередь, разделялись вместе с санкционированными Петром тратами по признаку "общегосударственных" и "дворцовых" (или "финансово-хозяйственных"), и в русле соотношения тех и других затем рассматривались остальные "кабинеты".
Исходя из того же постулата о личных интересах в личной канцелярии, к компетенции "кабинета" Елизаветы отнесли якобы более обширное, чем когда-либо, разбирательство по челобитным — единственное государственное дело, отвечавшее душевным потребностям императрицы10. А далее просто на основании одного из актов начала 1760-х гг. о приеме прошений, где вместо "кабинетных" говорилось о "собственных е. и. в." делах, делался вывод об утрате "кабинетом" Екатерины II функций личной канцелярии. Окончательное его превращение из учреждения, средства которого тратились на общезначимые нужды, в чисто дворцовое было связано с оформлением актов 16 июля 1786 г. о финансовой деятельности Кабинета11.
Примечательно, что из заключений, сделанных в "200-летии", не была признана лишь более полно развернутая В.Н. Строевым в "Бироновщине" точка зрения о сохранении Кабинетом министров сначала характера личной канцелярии предшествующего периода, исполнявшей частные поручения, заведовавшей собственностью, объявлявшей другим инстанциям высочайшую волю и порядок делопроизводства12. Остальные положения книги воспринимались обычно в качестве непреложной истины вместе с воплощенной в работе концепцией Кабинета е. и. в. как государственного учреждения с неопределенным статусом личной императорской канцелярии, но зато с общегосударственным значением, непрерывно сужавшимся
38
вплоть до отделения "канцелярии" от "кабинета", превратившегося в дворцовый орган. Данная концепция была близко к тексту перенесена в новое издание "Энциклопедического словаря" и благополучно живет до сих пор13.
Устойчивость самых произвольных построений, закрепленных в "толстых" книгах, — факт в историографии нередкий. Здесь заметим, что в русле указанной традиции были позитивно разрешены вопросы наличия в императорской канцелярии петровского времени определенного штата, порядка работы, а также ведения официальной переписки монарха и дел, связанных с его частными интересами и средствами. Дальнейшие манипулирования понятиями "дворцовый"—"государственный" и "кабинет"— "канцелярия"14 велись на тему: как, когда и почему вместо одного учреждения возникло два? Сравнительно с представлениями составителей ПСЗ о "кабинете" как некоем институте, который в XVIII—первой четверти XIX в. выступал в нескольких видах, или, другими словами, о существовании под одним названием нескольких разных учреждений15, все подобные трактовки были шагом назад. Но они влияли и влияют на ученых, пытающихся решать перечисленные проблемы иначе.
Первым из них стал В.Г. Щеглов, коснувшийся канцелярий Екатерины I и Екатерины II в контексте характеристики высшего управления XVIII в. еще в 1890-е гг. Встретив "частный кабинет" в бумагах Верховного тайного совета как учреждение, ему не подчинявшееся, и полагая "незначительную компетенцию" по делам о пожаловании высших чинов и о дворцовых вотчинах ему не опасной, автор, однако, указал, что сами верховники видели в "кабинете" соперника в борьбе за власть, первенство которого было признано законом, но который после смерти Екатерины был повержен16.
К "частному кабинету" Екатерины II В.Г. Щегл'б'в обратился уже специально, подчеркивая усиление так называемого личного начала, стремление к утверждению которого он открывал у представителей просвещенной бюрократии уже в 1760-е гг. Н.И. Панин, в его изложении, выразил это стремление в "министрах" проектировавшегося им Императорского совета (чей титул Екатерина II исправила на "статских секретарей"), а А.Н. Вильбоа, не сочувствуя идее Совета, предлагал вместо него разделить на департаменты "кабинет" императрицы во главе с теми же секретарями. Другой особенностью вполне общепринятых рассуждений В.Г. Щеглова об утверждении личного начала было заключение о необходимости упомянуть "кабинет" императрицы. В этой связи он перечислил несколько самых известных по разным публикациям секретарей и их компетенцию в 1770-е гг. в описании французского дипломата ("некоторые внутренние дела, вопросы мануфактурной промышленности, дела Сената, провинций и др.")17.
Игнорирование спещшистамиконцаХК—начала XX в. наблюдений В.Г. Щеглова, в том числе и об использовании термина "статс-секретарь" сначала только в законодательных проектах, легко объяснить запутанностью его труда. Но не получили резонанса и суждения'Н.П. Павлова-Сильванского, стиль которого достаточно ясен. В "Проектах реформ в записках современников Петра Великого" он тоже обратил внимание на независимость отношений "кабинета" с центральными и местными учреждениями от "подлежащих государственных установлений", а также на сосредоточение не разбиравшейся в нем по степени значимости деловой пере-
39
писки императора. Особенно отмечая подготовку в "кабинете" законодательных актов, автор думал, что Сенат нередко играл роль канцелярии "кабинета", лишь обнародуя исходившие оттуда указы, и только смерть преобразователя заставила перенести все главнейшее в' Верховный тайный совет, который и стал прямым преемником "кабинета"18.
Такая мысль вряд ли справедлива, как и мнение, что Петр был "постоянным членом" своего "кабинета" наряду с A.B. Макаровым и И.А. Черкасовым. Но сама интерпретация законодательной роли императорской канцелярии важна как попытка установить ее статус высшего учреждения. Обратившись затем специально к биографии И.А. Черкасова, тот же автор вновь подчеркнул отсутствие иерархии серьезных политических и мелочных вопросов в докладах уже Елизавете. Кроме того указывалось, что влияние Черкасова тогда обусловливалось, помимо посредничества между императрицей, ее "министрами" и иностранными послами, и собственным участием в ведении "кабинетных" дел, включавших законодательные19. Рассматриваемые "кабинеты" ученый не сопоставлял, как и большинство историков, оценивавших их независимо друг от друга.
Б.Л. Вяземский в исследовании Верховного тайного совета убедительно доказал активную роль в его заседаниях оставшегося кабинет-секретарем A.B. Макарова, а главное—ведение в канцелярии Екатерины I обширной переписки по "любым делам" с дипломатами, военачальниками и губернаторами. Привел он и данные о руководстве опуда сенаторской ревизией A.A. Матвеева, регулярной посылке "предложений" в Сенат, атакже наличии целого ряда актов по поводу приоритета "Кабинета" над Советом30. Таким образом, Вяземский, несмотря на неясность представлений о статусе соперников и отдельные недостатки своей книги в целом, внес вклад в корпус информации, сложившийся в дореволюционной науке. Но известными стали не эти наблюдения, а только данные В.Н. Строева об участии секретарей в совещаниях Петра и затем Екатерины в своих "кабинетах" с крупнейшими государственными деятелями, о повышении престижа A.B. Макарова (отмеченном уже Н.П. Павловым-Сильванским) в начале эпохи Совета и его дальнейшей судьбе21.
Елизаветинский же "кабинет" получил характеристику блестящего ученого А.Е. Преснякова. В "Истории Сената" он писал, что взгляд H.H. Панина на это "домашнее место" как на "интервал между государем и правительством" был верен в смысле осуществления через него большинства докладов на высочайшее имя по текущим делам внутренней и внешней политики, Вплоть до учреждения в 1756 г. Конференции главная часть высочайших повелений исходила из "кабинета" — за подписью императрицы, в виде резолюций на челобитные, "ведений" "из Кабинета", писем И. А. Черкасова и устных распоряжений22.
Очерк А.Е. Преснякова подводил к мысли, что выраженное в указе 12 декабря 1741 г. намерение перенести в "кабинет" всю массу дел бывшего Кабинета министров не было, как обычно считают, пустой декларацией. Сосредоточив свою деятельность преимущественно в "кабинете", верховная власть, по его мнению, тем самым контролировала работу высших правительственных органов и руководила ею, а также решала частные вопросы "в чрезвычайном порядке высочайшего усмотрения, особой милости или справедливости, не стесненной формализмом применения действующих законов".
Последнее заключение не было в полной мере результатом конкретных изысканий, хотя автор и привел новые примеры переписки императрицы с канцлером и генерал-прокурором через И.А. Черкасова. Это, скорее, убеждение, вынесенное из знания крупного массива сенатской документации и отдельных фондов собственно "кабинетного" архива. Но в выводе можно видеть и программу дальнейших исследований, находившихся к завершению дореволюционного периода русской историографии еще в начальной стадии.
Падение "государственно-правовых" догм с наступлением новой эпохи уничтожило препятствия к анализу императорских канцелярий как высших учреждений. Однако это, разумеется, не освободило ученых от влияния предшественников, выводы которых в какой-то мере заняли место аксиом.
Статья Ю.В. Готье о "кабинете" Екатерины II с точки зрения этих факторов целиком принадлежала послереволюционному периоду23. Тезис о личной канцелярии государя как высшем органе управления страной автор заявлял как нечто само собой разумеющееся и давно известное, не смущаясь не только вольностью суждения, но и противоречием собственному положению об образовании данной канцелярии в екатерининское царствование.
С другой стороны, выводы предшественников для него неотделимы от фактов, отраженных в законодательстве и сообщенных мемуаристами. Приступая к выяснению "техники работы Екатерины по управлению государством", Ю.В. Готье считал, что "кабинет" и "собственная е. и. в. канцелярия" разделились по признаку функций государственного и дворцового значения. Образующие канцелярию Екатерины статс-секретари занимались прошениями, а Д.П. Трощин-ский в канцелярии Павла был "е. и. в. министром по всем общим делам государственного управления". Исходя из отсутствия в переписке служивших в 1760— 1770-е гг. секретарей наименования "статс-секретарь", он заключил, что таковое было, вероятно, неофициальным. Освобождение от приема челобитных в 1763—1764 гг< A.B. Олсуфьева, пожизненно управлявшего "кабинетными" средствами, было расценено как доказательство выделения "административных" дел из "материальных". Сведения Д.П. Трощинского о "нисхождении" через него верховной власти "на все части" государственного аппарата стало отправной точкой анализа привлеченных материалов статьи.
Сознавая их фрагментарность, Ю.В. Готье претендовал лишь на "набросок" обязанностей секретарей в аспекте наличия в доверенной им переписке, кроме челобитных, упомянутых Трощинским "всевозможных внутренних дел". Их пестрота подчеркивалась различными примерами: Уложенной комиссией, введением новых штатов или карточной игрой придворных. По тем же причинам среди корреспондентов выделялись генерал-прокурор, военные, гражданские и духовные должностные лица всех рангов.
Сопоставление императорских канцелярий в разные периоды времени позволило зримо представить сходство их Задач и идентичность приемов их решения. Они составляли проекты законодательных актов, наводили справки и вели переписку по полученным прошениям и донесениям, сообщали разным инстанциям волю императрицы и исполняли ее поручения (например, по доставке необходимых книг). Достижения Ю.В. Готье, как и использованный им метод, можно было бы только приветствовать, если бы не одно "но".
41
Внутренняя организация канцелярии Екатерины (секретари которой, как он выяснил, имели собственные канцелярии со штатом помощников, журналами входящих и исходящих дел) стала противопоставляться строению единой канцелярии Павла по описанию Д.П. Трощинского. Возникшее из этого впечатление о произошедших якобы в 1780—1790-е гг. переменах объяснялось столь же умозрительно, как ранее утверждалось о появлении вместо "кабинета" Петра Кабинета е. и. в. и Собственной е. и. в. канцелярии Александра I — Николая II. Ю.В. Готье воспринял из литературы в первую очередь суждения, вытекавшие из экстраполяции на XVIII в. сведений рубежа XIX—XX вв. Также из его работы выносится прежде всего положение о постепенном "стягивании" "канцелярий статс-секретарей" в одно целое. Однажды усвоенное — это сомнительное24 представление постепенно модифицировалось в убеждение, что у Екатерины как бы и вовсе не было канцелярии, замененной "канцелярией статс-секретарей"25.
Изучение екатерининского "кабинета", конечно, не серия ошибок и заблуждений. Например, статья Л.Г. Кислягиной заключает в себе исследование около двух тысяч решенных там в середине 1790-х гг. прошений, придавшее новый смысл постулату о продворянской политике абсолютизма, дополнительный материал о расходах "кабинета", другую полезную информацию. Л.Г. Кислягиной принадлежит и заслуга введения этих сведений в контекст анализа характеристики высшего уровня правительственного механизма26.
Обращает внимание и опыт доказательства O.A. Омельченко в монографии о "законной монархии" Екатерины, которая в практике высшего государственного управления стремилась следовать принципу невмешательства в конкретные административные дела, побуждая к их решению соответствующие учреждения27. Отказываясь в этой связи признавать ее "кабинет" высшим органом управления, автор в то же время определяет его как "необходимый бюрократический рычаг" деятельности императрицы. Он является и единственным ученым, который в XX в. печатно рассмотрел организационную структуру ее "кабинета" в единстве функций по "подготовке и передаче для исполнения указов и административных распоряжений", делопроизводству по прошениям и "материальным" делам. Выводы книги о несомненном преобладании в работе императрицы контроля за государственным аппаратом, возможно, излишне категоричны, но во всяком случае свидетельствуют об убежденности автора (ранее высказанной применительно к эпохе Петра), что такой контроль — отличительная черта данного института28.
Мысль, аналогичная суждению O.A. Омельченко о выработке в "кабинете" первой четверти XVIII в. также политического курса, проводится и Е.В. Ани-симовым. Он сообщил вместе с тем новые данные об активной правительственной роли "кабинета" при Екатерине I29. Особенно интересны его наблюдения относительно дел, разбиравшихся при личном участии Анны Иоанновны. Автор подчеркивает, что при отсутствии критериев отбора дел к высочайшему рассмотрению среди них, кроме важнейших и не имеющих законодательного прецедента, находились мельчайшие, в чем состоял один из основополагающих принципов самодержавия. При этом, он выделяет в качестве проблем, постоянно интересовавших императрицу, вопросы дворянской службы и землевладения, а также судебные дела30.
Правда, участие Анны в управлении связывается здесь не с личной канцелярией, а с Кабинетом министров. Но очевидная близость характеристики форм этого участия характеристикам "кабинетов" других монархов заставляет иначе взглянуть на замечания разных ученых о челобитных по пожалованиям чинов и имений, на заключения В.Н. Строева по Кабинету министров и на черновые наброски Я.Л. Барскова. Последний в 1910-е гг. пытался реконструировать в архивных "бумагах" действующие одновременно с Кабинетом министров "кабинеты" Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны31.
В плане дополнения ранее собранных фактов наиболее значительна принадлежащая перу Н.И. Павленко научная биография A.B. Макарова. Она обогащает картину отражения личных интересов Петра в работе "кабинета" и конкретизирует представления о "частной" переписке кабинет-секретаря и его деятельности после 1725 г.32 Следует указать и на суммирование В.П. Наумовым известий архивных и опубликованных источников о распоряжениях Елизаветы Петровны И. А. Черкасову и о порядке делопроизводства в ее канцелярии33. Наконец, известный вклад в развитие знаний об императорских канцеляриях XVIII в. вносит книга немецкого ученого Э. Амбургера об органах власти России от Петра I до 1917 г. В ней, наряду с воспроизведением устаревших схем истории монарших "кабинетов" и "канцелярий", прослежена эволюция понятия "статс-секретарь" и установлено, что основой введения его в официальное употребление является указ 19 мая 1800 г. о назначении П.И. Кутайсова34.
Названные работы свидетельствуют о недавно наметившейся благоприятной тенденции, которая проявляется в упрочении традиции, идущей с 1920-х гг., включать краткие справки о "кабинетах" в качестве высших учреждений в широко распространенные учебные и справочные пособия35. Однако концепции управления в XVIII в., где такоьые не фигурируют, по-прежнему господствуют в общеисторических "курсах" и трудах авторитетных историков, несомненно знакомых с фактом их существования36. Равным образом и мнения о выведении императорской канцелярии из погрязшего в дворцовых нуждах "кабинета", то ли о полном ее исчезновении в середине 1740-х, начале 1760-х или конце 1780-х гг. остаются уделом большинства специалистов, знающих о данных учреждениях из самых известных работ.
Позиции этих представлений, освященных временем, может поколебать лишь фундаментальное исследование, не уступающее по объему "200-летто Кабинета", подготовка которого сегодня практически невозможна. Но вполне реальны работы по уточнению терминологии, запутанность которой препятствует пониманию организации и деятельности императорских канцелярий. Также небходимо выявить их общие черты в разные царствования и построить на конкретном материале плодотворные гипотезы.
Примечания
1 См.: Голиков И.И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам. М,, 1840. Т. 13. С. 371—372.
2 Ср.: Андреевский И. Русское государственное право. М., 1866. Т. 1. С. 195, 199— 200; Тарановский Ф.В. Энциклопедия права. Берлин, 1923. С. 317—319; Ерошкин Н.П.
История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1983. С. А—7.
3 Татищев В.Н. Лексикон российской исторической, географической, политической и гражданской // Татищев В.Н. Избр. произведения / Под ред. С.Н. Валка. Л., 1979. С. 303.
4 См.: ПСЗ-1. СПб., 1830. Т. 42, ч. I: Указатель алфавитный. С. 805—807.
5 См.: Кабинет императорского величества// Энцикл. слов. / Изд. Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. СПб., 1894. Т. ХШ а. С. 788; Рудаков В.Е. Собственная е. и. в. канцелярия // Там же. СПб., 1907. T. XXX а. С. 652.
6 См.: 200-летие Кабинета его императорского величества, 1704—1904: Ист. исслед., СПб., 1911. С. 9—13.
7 Там же. С. 14—28,44—50, 56—57, 173—270.
8 Там же. С. 39—43,53—58.
9 Там же. С. 13—14,86—87,46—53,58—82,102—172,212—313.
10 Там же. С. 312—318. Правда, авторы были знакомы с донесениями в "кабинет" по военным и дипломатическим вопросам и с характеристикой его в 1762 г. Н.И. Паниным как орудия вмешательства фаворитов во все внутренние дела (С. 319—325, 406), но эту информацию не прокомментировали.
11 Там же. С. 351—354.
12 Строев В.Н. Бироновщина и Кабинет министров: Очерк внутренней политики императрицы Анны. М., 1909. Ч. I. С. 75—93; М., 1910. Ч. 2. С. 35,52,56, 65.
13 Ср. : Клочков М.В. Кабинет императорского величества // Новый энцикл. слов. / Изд. акц. о-ва "Изд. дело бывшее Брокгауз-Ефрон". СПб., Б. г. Т. 20. Стб. 243—246; Кучина Т.Г. Кабинет его (ее) императорского величества // Отечественная история: История России с древнейших времен до 1917 года: Энцикл. М., 1996. Т. 2. С. 419.
м См., напр.: Строев В.Н. Столетие Собственной его императорского величества канцелярии. СПб., 1912. С. 3—4.
15 См.: Троицкий С.Ы. Кабинет его императорского величества // Сов. ист. энцикл. М., 1965. Т. 6. Стб. 751—752.
16 Щеглов В.Г. Государственный совет в России в особенности в царствование Александра I: Ист.-юрид. исслед. Ярославль, 1892. Т. 1. С. 535—540.
17 Там же.1895. Т. 2. С. 84—86,90—91.
18 Павлов-Сильванский Н. Проекты реформ в записках современников Петра Великого: Опыт изучения русских проектов и неизданные их тексты. СПб., 1897. С. 65—68.
19 Он же. Черкасов // РБС. / Под набл. A.A. Половцова. СПб., 1905. Чар—Швит. С. 169—173.
и См.: Вяземский Б.Л. Верховный тайный совет. СПб., 1909. С. 273—281.
21 См.: 200-летие Кабинета... С. 90—91, 275—288.
22 См. : История Правительствующего Сената за двести лет, 1711—1911. СПб., 1911. Т. 2. С. 38—45,61—63,
23 Гэтье Ю. Происхождение Собственной е. и. в. канцелярии // Сб, статей по русской истории, посвященных С.Ф. Платонову. СПб., 1922. С. 246—355.
24 См.: Центральный государственный архив древних актов: Путеводитель. М., 1992. Т. 2. С. 25—29.
25 Ср.: Кислягина Л.Г. Канцелярия статс-секретарей // Государственные учреждения России XVI—XVIII вв. М., 1991. С. 168—191; [Залесский К.В.] Канцелярия статс-секретарей // Отечественная история: Энцикл. Т. 2. С. 289.
26 Голикова Н.Б., Кислягина Л.Г. Система государственного управления // Очерки русской культуры XVIII века. M., 1987. Ч. 2. С. 95—96,
27 См.: Омельчецко O.A. "Законная монархия" Екатерины Второй: Просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. С. 312—321.
28 Он же. Становление абсолютной монархии в России: Учеб. пособие M 1986.
С. 54.
29 Анисимов ЕВ. Причины образования Верховного тайного совета (1726—1730 гг.) // Социально-политическая история СССР. М.; Л., 1974. Ч. I. С. 174—176; Он же. Время петровских реформ. Л., 1989. С. 274.
30 Он же. Россия без Петра. СПб., 1994. С. 282—284.
31РГАДА, ф. 31, № 1215, л. 8.
32 См.: Павленко Н.И. Алексей Васильевич Макаров // Павленко Н.И. Птенцы гнезда Петрова. М., 1984. С. 237—274.
33 См.: Наумов В.П. Елизавета Петровна II Вопр. истории. 1993. № 5. С. 59—62.
34 См.: Amburger Е. Geschichte der behordenorganisation Russlands von Peter dem Grossen bis 1917. Leiden, 1966. S. 85—86.
35 См.: Рожков H. Русская история в сравнительно-историческом освещении (Основы социальной динамики). М., 1928. Т. 5. С. 202—203; ЕрошкинН.П. Указ. соч. С. 74—75; Развитие русского права второй половины XVII—XVIII в. / Под ред. Е.А. Серпилева. M., 1992. С. 100, 123; Центральный государственный архив... Т. 2. С. 22.
36 Ср.: Павленко Н.И. Указ. соч.; Он же. Петр Великий. М., 1994. С. 434—474.
И.А. Новиков
РЕФОРМА УПРАВЛЕНИЯ ГОРНОЗАВОДСКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ УРАЛА В НАЧАЛЕ XIX ВЕКА
Почти 300 лет минуло с тех пор, как первые рудознатцы, строители и мастеровые люди покинули обжитые места центра России и отправились в неведомые места — на "камень" для строительства новых чугуноплавильных и железоделательных заводов. Связано это было с тем, что Россия участвовала в Северной войне и потребности армии в металле неуклонно возрастали. Основным его поставщиком была Швеция, но в начале XVIII в. страны находились по разные стороны фронта, а старые металлургические заводы не могли полностью обеспечить металлом, и поэтому Петру I пришлось искать выход из тупика. Его взор обратился далеко на восток.
Выбор Петром I Урала не был абстрактным, он обусловливался наличием в этом крае месторождений железных и медных руд, больших рек и речушек, огромных массивов леса, а также уже имевшимся опытом добычи руд и производства металла. Первые заводы возникли еще в XVII в.: Ницинский, Пыскорс-кий, Нейвинский, Красноборский, кроме того существовал железный промысел Далматовского монастыря, уральских крестьян и посадских людей. Большую роль в становлении нового металлургического района сыграли тульские и каширские купцы, рабочие подмосковных и олонецких заводов. Оттуда перевозилось оборудование и вербовались квалифицированные кадры. Всего в XVIII в. был построен 171 завод1 по производству высокосортного металла, что делало возможным не только удовлетворение внутренних потребностей в нем, но и его отправку на европейский рынок.
Новиков Игорь Александрович — аспирант Челябинского государственного педагогического университета._
45
