CC BY
63
К ВОПРОСУ ОБ ЭССЕИЗАЦИИ ЖУРНАЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ ЭПОХИ
ГЛАСНОСТИ
М.В. Ерохина
Ключевые слова: эссе, литературные журналы, литературная критика, публицистика, гласность.
Keywords: essay, literary magazines, literary criticism, social and political journalism, glasnost.
Одной из характеристик литературно-критического процесса второй половины 1980-х годов было стремление критиков к соединению в рамках одного материала различных форм аналитической мысли -художественной, философской и публицистической. В корпусе литературно-критических статей рассматриваемого периода можно найти достаточное количество примеров такого жанрово-родового синкретизма (см.: [Аннинский, 1989; Кожинов, 1991; Сарнов, 2007].
Примеры эти подтверждают начало процесса эссеизации литературной критики, под которым М. Эпштейн понимает «распространение эссеистического принципа мышления на другие жанры и типы творчества» [Эпштейн, 1988, с. 347]. Мы намерены сформулировать основные предпосылки жанровых подвижек в литературной критике эпохи перестройки и проанализировать процесс эссеизации литературной критики на примере журнальных литературно-критических статей второй половины 1980-х годов.
В конце 1980-х - начале 1990-х годов произошло кардинальное изменение социокультурной ситуации, своего рода тектонический сдвиг, в результате которого обесценились многие реалии прежней эпохи, не говоря уже об их идеологически ангажированных интерпретациях.
Стремление критиков говорить с «массами» на понятном для них языке и о понятных им вещах, равно как и желание обогатить обычный набор литературно-критических жанров, приемов и форм чисто журналистскими, впервые подчеркнул в 1988 году Сергей Чупринин: «Наряду с критикой, так сказать, традиционной, по-профессорски солидной стала стремительно нарождаться (народилась уже) критика нового, непривычного для России типа - я бы назвал ее «массовой» или, если угодно, «поп-критикой». Имя Татьяны Ивановой - постоянной обозревательницы сначала «Советской России», а затем «Огонька», «Книжного обозрения» и журнала «В мире книг» - для такой критики эмблематично <...> Очевидная каждому разница между Т. Ивановой с одной стороны, и Н. Ивановой, Н. Ильиной, Б. Сарновым, Ст. Рассадиным - с другой, есть разница по преимуществу в уровнях, но не в типе литературнокритического высказывания» [Чупринин, 1989, с. 97-98].
Процесс, о котором говорит Чупринин, может быть интерпретирован как растущее своеобразие индивидуальных стилей писателей за счет обогащения их содержательными и формообразующими признаками эссеистичности. Под эссеистичностью мы понимаем такую особенность текста, которая проявляется в непосредственном выражении личности писателя, его видения мира, отношения к различным общественным проблемам своей эпохи, постановку онтологических проблем, сочетание художественного и научного способов постижения мира, что в целом определяет и стилистические особенности произведения [Степанова, 2007, с. 262].
Для наиболее полного осмысления процесса эссеизации литературной критики необходимо прежде всего дифференцировать жанры литературно-критической статьи и эссе. Данные жанры допускают самые различные подходы как в постановке проблем, так и в способах их решения - аналитический, литературнотеоретический, прогностический, - поэтому и границы жанров оказываются размыты.
А. Тертычный в качестве основных жанровых черт публицистической статьи выделяет анализ, основанный на фактах и логической аргументации, четко сформулированные основные тезисы выступления, а также наличие предложений по решению проблемы или условий решения общественно-значимых задач.
Литературно-критическая разновидность публицистической статьи рассматривает подобные вопросы сквозь призму материала, предложенного создателем художественного произведения. Автор литературнокритической статьи, отмечает Тертычный, не только дает общую оценку содержания и манеры автора, но и трактует значения тех или иных компонентов, характеризует произведение как в ряду работ одного автора, так и в общем литературном процессе. Если статья публицистична, критик рассматривает значимые проблемы, трактуемые писателем, сам факт появления произведения в контексте современности и авторскую оценку происходящего, а также то, какую роль в общественной жизни может сыграть произведение или обсуждение поднятых в нем вопросов [Тертычный, 2002, с. 232].
Е. Прохоров указывает, что публицистика предлагает особый тип ориентации - «не столько в законах действительности и в эпохах развития общества, сколько в текущих событиях во всем их многоцветии и разнообразии» [Прохоров, 1993, с. 224]. Б. Егоров, исходя из материала критики XIX века при описании идентичного жанра, использует термин «проблемная статья» и передает ее историческую специфику следующим образом: «именно здесь происходило формулирование и разъяснение понятий и терминов,
разработка теоретических концепций» [Егоров, 1980, с. 53], «в целом, здесь преобладали синтез, завершенность анализа и открытость композиции» [Егоров, 1980, с. 37-38].
Важным моментом остается утверждение, что синтез здесь совершался при относительно большой свободе средств выражения. Именно благодаря этой свободе, жанр проблемной статьи с точки зрения структурных особенностей и стиля изложения коррелирует со всеми формами интеллектуального письма: если преобладает ассоциативно-импрессионистический подход, жанр сближается с эссе; если конкретный анализ материала - с рецензией; если же основное содержание составляют литературно-теоретические рассуждения, статья носит характер научного исследования [Менцель, 2006, с. 165-169].
Если рассматривать корпус литературно-критических журнальных статей второй половины 1980-х годов, то можно сделать вывод о преобладании двух типов материалов. С одной стороны, это логически выстроенные и четко структурированные статьи, где через обсуждение литературных произведений постулируются определенные социально-антропологические идеи. В качестве типичных примеров можно привести дискуссии о романе А. Рыбакова «Дети Арбата» в журналах «Наш современник», «Октябрь», «Знамя», «Молодая гвардия»; дискуссии о поэме А. Твардовского «По праву памяти» на страницах журнала «Знамя»; обсуждение военной темы в творчестве отдельных поэтов и прозаиков в «Молодой гвардии», «Знамени» и «Огоньке».
Заметим, что содержательно статьи организованы как объемнейшие комментарии не столько художественного текста, сколько его литературно-социального контекста, то есть экспликативные высказывания доминируют над дескриптивными1. Характерно, что общая значимость художественных текстов определяется не столько в соотношении с какой-либо эстетической традицией, сколько в категориях «актуальности / неактуальности». Авторское внимание предельно сконцентрировано не на творческом, а на общественно-социальном измерении литературы; функциональное воздействие статей реализуется прежде всего в нормативном и идеологическом аспектах.
Б. Менцель отмечает следующую особенность стиля авторских размышлений: «В некоторых статьях, особенно на темы новой литературы, применение дедуктивного метода ведет к тому, что критики довольно поверхностно касаются творчества относительно большого числа новых авторов, раньше нигде и никем не подвергавшегося серьезному анализу. Произведения лишь бегло рассматриваются пол углом зрения определенной концепции либо заносятся в те или иные классификационные ячейки, - словом, они служат критику в качестве аргументов, пригодных для обоснования его оригинальной теоретической конструкции» [Менцель, 2006, с. 165-166].
Отметим, что статьи рассматриваемого нами периода имеют еще один недостаток с точки зрения литературной коммуникации - замкнутость коммуникативного поля исключительно на литературнокритической сфере. Как справедливо пишет Б. Менцель: «Этот вид литературной критики предполагает, что в обществе существует определенное отношение к литературе и к чтению, характеризующееся непрерывностью <...> Все эти предпосылки естественны для такого типа издания, как литературнохудожественный ежемесячный журнал. Но в других средствах литературной коммуникации эти поэтикостилистические конвенции во многом утрачивают социальное и коммуникативное назначение» [Менцель, 2006, с. 168-169].
Таким образом, в журнальной литературной критике 1986-89 годов ярко реализуется публицистическая доминанта с ее ориентированностью на полемичность, декларативность и манифестарность. Заметим, что критики публицистического направления продуктивно работали во всех идеологических лагерях и к ним принадлежали представители всех поколений. Очерчивая круг самых ярких представителей критической журнальной публицистики второй половины 1980-х годов, назовем имена И. Дедкова, Н. Ивановой, А. Казинцева, А. Марченко, В. Кожинова, А. Ланщикова, Б. Сарнова, Ст. Куняева, А. Бочарова, В. Кардина.
В качестве примера классической проблемной статьи можно привести материал Анатолия Ланщикова «Мы все глядим в Наполеоны.», опубликованный в рамках дискуссии 1988 года о романе «Дети Арбата» в «Нашем современнике». Свой критический отзыв А. Ланщиков конструирует из «двойной» полемики, оценивая текст романа, с одной стороны, и полемизируя с литературно-критическими статьями Д. Иванова в «Огоньке» [Иванов, 1987] и В. Кардина в «Знамени» [Кардин, 1987], с другой стороны. Центральный узел проблем, рассматриваемых Ланщиковым, туго закручен вокруг фигуры Сталина: он рассматривает роман А. Рыбакова прежде всего с точки зрения соответствия художественных реалий историческим.
Диалог критика с автором сведен к традиционному чередованию изложения с возражением. Доказывая неполноту исторической достоверности романа, А. Ланщиков параллельно художественному тексту приводит цитаты из официальных документов 1930-х годов. Отметим, что, несмотря на высокий градус критичности, манеру изложения аргументов нельзя назвать излишне агрессивной или бестактной: А. Ланщиков в первую очередь апеллирует к фактам и во вторую - к личному мнению. В собственных оценках критик не категоричен и пытается сохранять объективность: «А. Рыбаков к своей писательской задаче отнесся серьезно, Сталин у него <...> по-своему убедителен. И все-таки при чтении «Детей Арбата»
1 Под дескриптивными высказываниями мы понимаем обсуждение содержательных и формально-языковых признаков литературного текста; под экспликативными - исследование текста в его внутреннем и внешнем контексте истории литературы и общества [Менцель, 2006, с. 14].
чувствуется, что самому автору далеко не все ясно в образе главного героя. Думается, писатель, покушающийся на создание образа Сталина, должен хорошо знать и представлять, как и какие узелки завязывались в двадцатые годы, хотя сюжетно произведение может и не включать в себя этот временной отрезок» [Ланщиков, 1988, с. 117].
Интересно, каким образом Ланщиков вписывает «Детей Арбата» в общественно-культурную ситуацию. Сопоставляя описания ссылки Саши Панкратова с аналогичными «ссылочными» эпизодами из повести В. Астафьева «Кража», автор переходит к полемике с вышеупомянутой статьей Д. Иванова в «Огоньке» и замечает: «Д. Иванов при беспрестанном употреблении слова “правда” делает вид, будто таких произведений как “Кража” В. Астафьева, нет и не было в природе: конечно, раскулаченных и всякого рода подкулачников с Дона и Сибири, дескать, ссылали куда-то “за болото”, но в конце концов, не так уж важно, по какую сторону “болота” им жить. Трагедия - это когда высылают с Арбата» [Ланщиков, 1988, с. 140]. Общие положения А. Ланщикова поддерживают его коллеги по журналу, однако они так же часто, как и он, переходят с собственно критического разбора романа на полемику со своими оппонентами.
Обратимся теперь ко второй, меньшей части корпуса журнальных литературно-критических текстов. Ее составляют беллетризованные статьи, получившие у ряда исследователей название «художественной эссеистики» [Гусев, 1980; Эпштейн, 1988; Хализев, 2000; Адорно, 2001]. По композиционно-речевой форме, это неструктурированная последовательность размышлений с разнообразными ассоциативными отступлениями и ситуативными комментариями, отличающаяся импрессионистическим стилем и нередко ироничной манерой изложения.
Рациональное обсуждение предмета автор-эссеист сочетает с его образным описанием, легкой и остроумной манерой изложения. Если обязательной интенцией публициста является убеждение, а главным орудием - разработанная логическая концепция, то в эссе достаточно субъективных суждений автора, выраженных через риторические фигуры. Форма эссе, таким образом, предстает как пространство рефлексии, становления смысла и его обращенности на себя самого, что отмечает К. Зацепин: «Не четко сформулированная «концепция», но именно внутренняя динамика образа, сложная сеть ассоциативных связей, парадокс как способ игры с читателем приобретают здесь важность» [Зацепин, 2007, с. 204].
Б. Менцель и М. Эпштейн также подчеркивают дилетантизм и независимость авторского образа мыслей как гносеологические свойства эссе: «Сам автор не специалист в той или иной области, а как раз наоборот, дилетант» [Менцель, 206, с. 170]; «Дилетантизм тут носит не случайный или приготовительный, а вполне сознательный и принципиальный характер» [Эпштейн, 1988, с. 349].
Но именно поэтому, как отмечает А. Синявина, эффективность жанра эссе ниже эффективности литературно-критической статьи: «ограниченность фактологической основы эссеиста снижает степень доверия читателя. В связи с этим большее значение приобретает риторическое мастерство автора: функция убеждения текста эссе может быть реализована лишь тогда, когда ясность изложения дополнена стилистической привлекательностью» [Синявина, 2007, с. 64-66]. Этим обусловлена совершенно специфическая риторика эссе, о которой подробно рассуждает М. Эпштейн: «Метафора и понятие, факт и вымысел, гипотеза и аксиома, гипербола и парадокс - именно на гранях и стыках этих разнородных приемов выявляется то, что не вмещается ни в один из них: растущий опыт, который имеет обоснование в самом себе и потому должен ставиться и переживаться вновь и вновь» [Эпштейн, 1988, с. 354].
Среди критиков, работавших в жанре литературно-критического эссе, необходимо назвать Л. Аннинского, И. Золотусского, С. Рассадина, А. Якимовича, А. Зорина. Для их текстов характерны пространные лирические отступления, элементы нарративности, намеренно прерывистое движение мысли и образный метафорический язык.
Лев Аннинский является в этом смысле одним из пионеров эссеистического жанра. Свои литературнокритические статьи он называет «литературно-художественными», они являются «естественным выражением его личности по поводу чтения чужих текстов» [Руденко, 1993]. Стиль Аннинского отличается экспрессивностью - он мастерски чередует полутона и ироничность, часто использует неполные предложения и лаконичные высказывания. Удачным примером такой эссеистичности может послужить его статья «Отцы и дети Арбата», опубликованная в журнале «Октябрь» в 1987 году [Аннинский, 1987].
Главным средством профессионального анализа текста для Аннинского становится техника «перехвата темы», то есть подмена авторской проблематики своею собственной. Анализируя судьбу первого советского поколения, критик выходит на уровень глобальных вопросов, сформулированных Чуприниным как «проблема Аннинского»: «Участие человека в драме общего бытия, которую он не писал и в ходе которой он не волен. Роль, навязанная человеку ситуацией. Роль, подменяющая человека. Когда он уже не разбирает, где роль, а где он сам». Однако в «Отцах и детях Арбата» эта проблема уточняется: «Что делать человеку и что делается с человеком в “строгие времена”? Что в таких временах - от самого человека? Что - от проклятого прошлого? И что - от иллюзии настоящего?» [Аннинский, 1987, с. 193].
Главная интенция Аннинского сводится к выявлению своей «версии человека» не только на уровне «детей» - «светлой молодости, брошенной во тьму битвы», но и на уровне «отцов» - «пирамиды руководителей разного масштаба», которую венчает Сталин. Это прекрасная иллюстрация к его традиционной повествовательной стратегии, которую можно описать как провокационное разрушение системы бинарных категорий критики. Так, в отличие от всех других критиков, главный моральный урок, вытекающий из книги А. Рыбакова, Аннинский видит в том, как человеку «выдержать в любые времена»:
«Потому что времена делаются людьми. Хотя люди думают, что они тут ни при чем и что все наносит о них “ветром истории” или злоумыслом плохих вождей. Так кто же это выдержит? Выдержит только тот, кто возьмет на себя тяжесть признать, что это ОН делает время. Делает его и отвечает за него. Иначе - гибель» [Аннинский, 1987, с. 195].
Важной частью нашего исследования является поиск жанровой смычки между проблемной статьей и эссе. Где же именно заканчивается публицистика и начинается беллетристика? Применительно к журнальной критике конца 1980-х годов можно сказать, что проблемные статьи и эссе смыкаются на трех позициях: нежесткая структура композиции, наличие ситуативного комментария и вариативность стилей речи.
Мы остановились на этих трех признаках, потому что именно они позволяют поместить часть рассматриваемых литературно-критических текстов в промежуточное «междужанровое» положение. Речь идет, подчеркнем, лишь о части статей Н. Ивановой, Т. Ивановой, Б. Сарнова и С. Рассадина. Выделенные признаки позволяют проследить сам процесс эссеизации их публицистических текстов - через выделение в них типических жанровых черт беллетристики.
Наталью Иванову, ведущую рубрики журнала «Огонек» под провоцирующим названием «Что читать?», Сергей Чупринин назвал «санитаром непомерно разросшегося литературного хозяйства» [Чупринин, 1988, с. 272]. Отличительная черта ее стиля - «в безошибочно точном вылавливании наиболее компрометирующих писателя цитат из разбираемой книги, их язвительного комментирования и сопоставления с тем, как на подобные вещи смотрели русские классики» [Чупринин, 1988, с. 273-274]. Но Иванова умеет писать о литературе и совсем по-иному, - взвешивая все pro и contra, входя в мельчайшие тонкости и нюансы, чему служат свидетельством позитивные отклики на достойные с ее точки зрения книги.
Примером ее полемических методов служит отклик на опубликованный в «Нашем современнике» диалог писателя А. Иванова и критика В. Свинникова о современном литературном процессе: «Интервью в “Нашем современнике” поражает воображение льстивой интонацией вопрошающего, заместителя главного редактора журнала, В. Свинникова <...> Но главное, к чему стремится Свинников, - создать впечатление, что Ан. Иванов - страдалец эпохи “застоя”. Сделать это, скажем прямо, нынче затруднительно, и поэтому интервьюер идет на прямой подлог. По его утверждению (с чем Ан. Иванов благосклонно соглашается), Ан. Ивановым поведано “одним из первых. о культе и его жертвах”. Это в 1970-то году! Десятилетие до того писатели (особенно в журнале “Новый мир”) прямо говорили о “культе” и его жертвах <...> Прилив гражданского гнева вызывает у Иванова разговор о “новинках”. Пугает нас Ан. Иванов, что благодаря публикациям последних двух лет угаснет интерес к. классике. Помилуйте, это к кому? К Пушкину? Достоевскому? Нет, ищите ближе: именно по итогам анкеты 1987 года, результаты которой напечатаны “Книжным обозрением”, сильно упал интерес к сочинениям. Ан. Иванова!» [Иванова Н., 1988, с. 11-13].
Полемику «Огонька» с «Нашим современником» подхватывает и развивает соведущая рубрики «Что читать?» Татьяна Иванова: «Порядочно “заединщиков” почитала я в последних номерах “Нашего современника”, “Молодой гвардии”, “Москвы” <...> В этих статьях предъявляются самые жесткие требованиям к умершим, погибшим, превращенным в лагерную пыль прозаикам и поэтам, и к ныне живущим. Критик журнала “Москва”, например, не видит в поэзии ничтожнее фигуры, чем А. Вознесенский <...> Зато стихи про “звезду жены соседа Митрофана” нашу родимую “реакцию”, видимо, вполне удовлетворяют. Именно так она себе и представляет истинную поэзию. Для этого умозаключения есть все основания, поскольку альманах “День поэзии” давно уже стал “заединщиком”. Извините за прямоту» [Иванова Т., 1988, с. 8-10].
Посмотрим, как реализуется эссеистическое начало у Бенедикта Сарнова в одной из его самых дискуссионных статей 1989 года «О молчальниках и первых учениках»: «Почему все как один промолчали? Почему - ни звука, ни шороха? Почему - ни возгласа, ни реплики, ни словечка в защиту поэта? <...> “Подумаешь, бином Ньютона!” - как говорит Коровьев у Булгакова. <...> Даже просто НЕ выступить в тех условиях, то есть просто промолчать, уже было актом мужества, формой сопротивления давящей силе тотального зла <...> Нет, почему молчали тогда - это как раз понятно. Непонятно, почему молчим сейчас!» [Сарнов, 1989, с. 28-31].
Ориентированность на эссеистику у Станислава Рассадина выражается в первую очередь в использовании экспрессивных форм устной речи: «Винить интеллигенцию за то, что они оказались бессильны, нелепость. А уже самим уподобляться лому и сапогу - это. Да что толковать! Худо, что мы, слава Богу, не все, но многое потеряв, норовим разделаться чуть ли не с последним из того, что нам досталось. Улю-лю! - при виде интеллигента, при намеке на интеллигентность. Дзык. Дзык! Хр-рясь! И -прямиком в духовные аристократы?..» [Рассадин, 1993, с. 3].
Во всех текстах наравне с высоким зарядом полемичности, аргументированностью и аналитичностью развиваются интонации личностного «потайного» диалога с читателем, прерывистое движение мысли; ироничность и остроумие парадигматических притязаний, которые также можно отнести к структурным признакам эссе. Постановка вопросов и поиски ответов - это лишь метод, поиск истины полагается в принципе бесконечным процессом. Несмотря на то, что в перестроечных публицистических текстах по умолчанию задается установка на исключение альтернативы, в авторской интерпретации Н. Ивановой,
Т. Ивановой, Б. Сарнова и Ст. Рассадина результаты познания сообщаются больше как возможности, которые можно принять во внимание, а можно отвергнуть.
М. Эпштейн, отмечая пробуждение интереса к эссе у литературных критиков во второй половине 1980х годов, видит в этом тенденцию к самовыражению, субъективной экспрессии и беллетризации критики [Эпштейн, 1988, с. 129]. Действительно, поскольку жанр эссе предполагает, что читатель не нуждается в постоянной интеллектуальной опеке, и подразумевает свободную форму изложения, то в момент слома всех прежних норм он с большой вероятностью мог быть интерпретирован профессиональным сообществом как выход, «как форма, которая предоставляет критику значительную свободу в апробации новых идей и аспектов рассмотрения» [Менцель, 2006, с. 171].
Популярность эссе как жанра «дилетантского» может быть также напрямую связана с фактом отмены цензуры. Социологи Л.Д. Гудков и Б.В. Дубин отмечают, что именно снятие цензуры стало определяющим в процессе изменения публицистического стиля («смены языка»). Оно имело двойной эффект: с одной стороны, открылась возможность разработок в ранее недоступных областях и использования новых концептуально-теоретических средств, с другой стороны, стали возможными умозрительные построения, мотивированные идеологическими, антропологическими, социальными, религиозными взглядами и интересами авторов. Резкое ослабление институционального контроля, в том числе корпоративных норм критики, дискуссии и экспертизы смазало границы между деятельностью профессиональных исследователей и «дилетантов» [Гудков, Дубин, 2001, с. 332].
Интересно, что в процесс «смены языка» включились все возрастные поколения критиков, однако это может быть объяснено с позиций антропологии: «Конец любой культурной парадигмы - это всегда конец Большого Стиля. На отталкивании от него основываются черты нового стиля, которые <...> служат началом новой культурной парадигмы. Главная роль в столь решительной смене культурных парадигм и стилей принадлежит молодому поколению, манифестирующему новую культурную эпоху. Впрочем, в самые острые моменты культурно-исторического перелома метаморфозы стиля происходят и среди наиболее чутких и внимательных представителей старшего поколения, казалось бы, “сросшихся” с прежним, каноническим стилем» [Брусиловская, 2000, с. 163].
Тот факт, что именно эссеистика стала «Новым стилем» постсоветской журнальной критики, подтверждает круглый стол «Критика: последний призыв», проведенный журналом «Знамя» в 1999 году. Дмитрий Бавильский утверждал: «Пресловутое нашествие эссеизма - естественная реакция на нынешние перемены. Зыбкие пески самого неустойчивого, текучего, изменчивого жанра оказываются точным симптомом состояния изящной словесности вообще. К тому же, в ситуации идеологического (и какого угодно) плюрализма единая шкала ценностей оказывается невозможной. Какие же тогда, позвольте спросить, критерии мы должны отстаивать? Художественности? Качества? Что ж, я готов, если кто-нибудь внятно объяснит, что сие означает. А на нет - и суда нет: каждый пишет, как он слышит <...> Так критика совершенно законно становится более субъективной и, распадаясь на группы и направления, все более частной. И, таким образом, становится разновидностью художественной прозы» [Знамя. 1999. № 12, с. 121145].
Итак, литературная критика конца 1980-х, включившись в процесс эссеизации, постепенно отходила от поучительных интенций, необоснованных претензий и однозначных ответов. Новые, эссеистические способы литературной рефлексии уравновешивали ожесточенное стремление СМИ создать новую массовую мифологию («Перестройка. Гласность. Ускорение») и быстро подчинить ей широкие массы. Индивидуальный опыт культурной интеграции ведущих литературных критиков мягко приводил все разошедшиеся культурные дроби к общему знаменателю - центрообразующему сознанию личности.
Эссеистическое мышление, как указывает М. Эпштейн, всегда движется в модусе открытости, не является ни «позитивным», ни «негативным», а скорее «интерпозитивным», занимает промежуточную позицию самой культуры и защищает интересы ее подвижной устойчивости и многосложного единства [Эпштейн, 1988, с. 378]. В этом смысле перестроечные литературно-критические эссе действовали как инструмент общественной рефлексии, способный к анализу и синтезу, к расчленению сплошных, монолитных форм культуры и к воссоединению ее намеренно расколотых частей.
Эссеистика, таким образом, стала методом критической рефлексии о нравах, которые лишались своей идеологической незыблемости, вступая в контакт с испытующим, вопрошающим индивидуальным сознанием. Принципиальная открытость жанра обусловила богатство модальных суждений литературных критиков и многогранность обсуждаемых проблем, что, в свою очередь, позволяло вести истинно «демократический» полемический диалог на страницах перестроечной прессы. Таким образом, эссеизация литературной критики конца 1980-х годов может быть оценена как одно из проявлений устойчивости, «гомеостаза» той открытой системы, которая сложилась в советском обществе с началом гласности, как уравновешивавшее и успешно поддерживавшее ее основную тенденцию развития явление.
Литература
Адорно Т. Эстетическая теория. М., 2001.
Аннинский Л. Локти и крылья, литература 80-х. Надежды, реальность, парадоксы. М., 1989.
Аннинский Л. Отцы и дети Арбата // Октябрь. 1987. № 10.
Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Раздвоение ножа, или Диалектика желания // Новое литературное обозрение. 2001. № 49.
Гусев В. О жанрах и стилях современной советской критики // Проблемы теории литературной критики. М., 1980.
Зацепин К.А. «Мыслить литературой», или Эссе как художественный феномен // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия «Философия. Филология». 2007. № 2.
Иванов Д. Что позади? // Огонек. 1987. № 32.
Иванова Н. От «врагов народа» - к «врагам нации»? // Огонек. 1988. № 38.
Кардин В. На войне как на войне // Знамя. 1987. № 8.
Кожинов В. Размышления о русской литературе. М., 1991.
Ланщиков А. «Мы все глядим в Наполеоны...» // Наш современник. 1988. № 7.
Менцель Б. Гражданская война слов. Российская литературная критика периода перестройки. СПб., 2006.
Прохоров Е. Введение в теорию журналистики. М., 1993.
Рассадин Ст. Дзык! Дзык! // Литературная газета. 17 февраля 1993.
Руденко М. После литературы: игра или молитва // Знамя. 1993. № 6.
Сарнов Б. И где опустишь ты копыта? Статьи, очерки, фельетоны 80-х - 90-х годов. М., 2007.
Сарнов Б. О молчальниках и первых учениках // Огонек. 1989. № 16.
Синявина А.А. Эссе и литературно-критическая статья: границы жанров // Коммуникация в современном мире. Воронеж, 2007. Степанова Т. Жанр эссе в отечественном и зарубежном литературоведении 1960-1980-х годов // Герменевтика литературных жанров. Ставрополь, 2007.
Тертычный А. Жанры периодической печати. М., 2002.
Хализев В. Теория литературы. М., 2000.
Чупринин С. Критика - это критики: Проблемы и портреты. М., 1988.
Чупринин С. Предвестие. Заметки о журнальной прозе 1988 года // Знамя. 1989. № 1.
Чупринин С. Три взгляда на современную литературную смуту. М., 1989.
Эпштейн М. Парадоксы новизны. М., 1988.
