CC BY
399
зирует то одни, то другие негативно-метафорические значения, и в этом смысле зооним получает различную авторскую модальность, от шутливо-фамильярного обращения до резкой брани в адрес собеседника. Однако даже контекст в силу многообразной яркости производящего слова не может абсолютно снять диффузное значение [8, 84] метафорического словоупотребления.
Актуальность процесса переосмысления имен животных в направлении мира людей кажется вполне понятным и мотивированным, однако факт все большей частности образования семантических неологизмов с негативным значением является печально показательным: он свидетельствует о том, что человек все более теряет духовное начало, объективно приближаясь к мировосприятию животного, над которым властвуют исключительно инстинкты самосохранения.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Ожегов, С. И.. Словарь русского языка / С. И. Ожегов. - М.: Оникс и Мир и Образование, 2007. - 640 с.
2. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. - М.: АЗЪ, 1994. - 908 с.
3. Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. - М.; Л.: АНСССР, 1950-1965.
4. Словарь современного русского литературного языка: в 20 т. - М., 1991-1993. - Т. I. - 865 с.
5. Ушаков, Д. Н. Толковый словарь русского языка / Д. Н. Ушаков. - М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1935-1940. - Т. I. - 1565 с.
6. Харченко, В. К. Переносные значения слова / В. К. Харченко. - Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1989. - 198 с.
7. Шанский, Н. М. Краткий этимологический словарь русского языка / Н. М. Шанский, В. В. Иванов, Т. В. Шанская. - М.: Просвещение, 1971. - 260 с.
8. Шмелев, Д. Н. Современный русский язык. Лексика / Д. Н. Шмелев. - М.: Просвещение, 1977. - 335 с.
Е.В. Попова
К ВОПРОСУ ОБ АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИ В РАССКАЗЕ А.П. ЧЕХОВА «ДУШЕЧКА»
Читая рассказ Чехова «Душечка», понимаешь, что очень трудно дать однозначную оценку образу главной героини. С одной стороны, восхищает ее жертвенность, доброта и преданность. С другой - удивляет полнейшее отсутствие собственного мнения, абсолютная духовная пустота. Эту особенность отметили еще современники Чехова, например Л.Н. Толстой, отозвавшийся об этом произведении так: «Превосходный рассказ! И как истинное художественное произведение, оно, оставаясь прекрасным, может производить различные эффекты» [5, 186].
«Эффекты» действительно были настолько разными, что даже люди диаметрально противоположных убеждений, например Л. Толстой и М. Горький, находили в образе Душечки черты, вполне соответствовавшие представлениям каждого из них о роли и месте женщины в современном им мире. Так, Толстому «Душечка» нравилась, потому что в ней он нашел подтверждение своего давно и прочно сложившегося мнения о женщинах и о любви: «Это просто перл. Как тонко схвачена и выведена вся природа женской любви!» [5, 186]. Для него Оленька - воплощение «высшего, лучшего и наиболее приближающего человека к Богу дела, - дела любви, дела полного отдания себя тому, кого любишь...» [5, 186]. Горький же, идеализировавший «гордого» человека, видел в ней совершенно иное: «Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает «Душечка», милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить. Ее можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба» [1, 85].
Столь же противоречивыми были суждения и прочих, уже не таких авторитетных читателей. Одни считали, что Чехов «слишком с юмористической стороны смотрит на женщину, выставляя ее доброй до глупости, не имеющей ничего своего, смотрящей на все глазами мужчины», что «это насмешка обидная над женщиной» [2, 79]. Другие утверждали, что это никак не насмешка, а «милый тонкий юмор, сквозь который слышится грусть даже над «Душечкою», а их тысячи...» [2, 80]. Третьи отнеслись к образу чеховской героини восторженно: «От «Душечки» здесь все в восторге и такая она, право, милая!» [2, 80]. Иные же осуждали ее: «Внутренний мир Душечки - только грубый механический отпечаток действительности, случайный сколок с условий окружающей
ее жизни; если нет жизни вне ее, внутренний мир Душечки пустеет, пропадает желание жить, всякий живой интерес» [2, 82].
Рассказ «Душечка» принадлежит к числу тех чеховских произведений, в которых отношение автора к герою глубоко скрыто. По мнению В. Лакшина, сам Чехов был уверен, что написал юмористический рассказ и рассчитывал, что его героиня должна производить жалкое и смешное впечатление. Однако в тоне, каким рассказано о ее жизни, нет злой иронии, едкой насмешки, и поэтому «история «Душечки» вызывает скорее жалость, сострадание по отношению к бесцветной и однообразной жизни <...> мягкая, беззлобная улыбка словно не сходит с уст автора» [1, 85].
Уточнить взгляд Чехова на образ Душечки помогут данные о творческой истории рассказа -от возникновения замысла до его завершения.
Рассказ был написан в конце 1898 года, однако исследовательница творчества Чехова А.С. Мелкова утверждает, что «образ Душечки складывался в сознании Чехова постепенно, в течение почти десяти лет; в нем соединились и переплавились разные творческие замыслы» [2, 78]. Отдельные черты его появились впервые уже в конце 1880-х годов в незавершенной повести, мотивы которой отразились также в «Рассказе неизвестного человека» и в повести «Три года».
Героиня «оставленной повести» Ольга Ивановна похожа на Душечку и тем, что добра, ласкова, наделена удивительной способностью любить, и тем, что ограниченна и нет у нее своих слов для выражения мыслей. Вероятно, этот женский тип с самого начала был задуман как двойственный.
В другом отрывке из той же «оставленной повести» - слова персонажа, отрицающего в женщинах возможность самостоятельной умственной работы: «Внутреннее содержание этих женщин так же серо и тускло, как их лица и наряды; они говорят о науке, литературе, тенденции и т.п. только потому, что они жены и сестры ученых и литераторов; будь они женами и сестрами участковых приставов или зубных врачей, они с таким же рвением говорили бы о пожарах или зубах» [2, 84].
Работая над повестью «Три года», Чехов делает в записной книжке заметку об одном характерном женском свойстве, которое отразится затем в «Душечке» и станет ключом к пониманию характера героини: «Женщина не может долго оставаться без привязанности, и потому X сошлась с Ярцевым» [2, 84].
И только спустя почти три года (в октябре 1983 г.) в записной книжке Чехова появился набросок сюжета собственно «Душечки». Причем, образ героини, по мнению В. Лакшина, отмечен здесь явно отрицательным отношением автора: «Была женой артиста - любила театр, писателей, казалось, вся ушла в дело мужа, и все удивлялись, что он так удачно женился; но вот он умер; она вышла за кондитера и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье, и уж театр презирала, так как была религиозна в подражание своему второму мужу» [1, 84].
Итак, когда Чехов принялся за рассказ, в записной книжке его готова была сюжетная схема, предполагавшая отрицательное изображение характера. А в старых набросках намечался образ женщины, вызывавшей скорее сочувствие, чем насмешку автора. В начале 1898 года Чехов перечитал отрывки из «оставленной повести» (этот факт подтверждается письмом, адресованным сестре), и тогда из этих давних набросков и заметки в записной книжке стал создаваться образ Душечки.
А. Мелкова считает, что в этом случае мы имеем, может быть, единственный пример преодоления задуманного плана отрицательного персонажа, когда в процессе создания рассказа автор все больше открывал в ограниченной и вначале только смешной женщине глубоко человеческую душу.
Таков был путь Чехова к образу Душечки. Однако каков же все-таки основной пафос этого произведения? Прав ли был Толстой, утверждавший, что Чехов, подобно библейскому Валааму призванный проклясть «слабую, покоряющуюся, преданную мужчине, неразвитую женщину <... > благословил то, что хотел проклинать» [5, 189]?
Чтобы разобраться в столь разноречивых суждениях, необходимо, на наш взгляд, выявить авторское отношение к героине, которое одно может подсказать по-настоящему исчерпывающий ответ. Сохраняя на протяжении всего повествования видимую беспристрастность, А.П. Чехов недвусмысленно, убедительно выражает свою позицию.
Первое, на что обращаешь внимание - обилие слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами: Оленька, на крылечке, височками, тенорком, Ваничка, славненький, хорошенький, миленький; Васичка, мальчишечка; Володичка; кошечка, голубчик, красавчик, деточка, умненький, беленький, Сашенька. Интересно, что в антропонимах автор использует два суффикса —ичк- и -еньк-. Суффикс -ичк- встречается в именах мужчин, которых любит героиня, -еньк- - в имени самой героини и имени мальчика, который дорог ей как родной сын. Думается, что более благозвучный суффикс -еньк- имплицитно выражает отношение автора к героям, отмечая их среди других персонажей, выделяя их особые отношения: «Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство».
Словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами наполнена речь не только главной героини. Они невольно появляются и в речи тех, кто общается с ней: «Гостьи-дамы не могли удержаться, чтобы <... > не схватить ее за руку и не проговорить в порыве удовольствия: «Душечка!» Они же - в речи невидимого нам, беспристрастного (?) рассказчика. Именно эти слова, а точнее - эти суффиксы формируют наше первое представление о героине. Перед нами милая, ласковая, доброжелательная барышня.
Развитие образа продолжается на лексическом уровне. Лексика описания жизни Оленьки, ее отношений с окружающими имеет ярко выраженную положительную коннотацию: было приятно думать; слушала что-нибудь приятное; платье приятно шумело; мужчины улыбались; встречные, глядя на нее, испытывают удовольствие.
Обычная сдержанность и отстраненность автора словно растворяются в однородных рядах эпитетов и оригинальных сравнениях: тихая, добродушная, жалостливая (барышня); с кротким, мягким (взглядом); полные, розовые (щеки); на мягкую, белую (шею); на добрую, наивную (улыбку); бедную, несчастную; настоящее, глубокое (чувство); довольная, покойная, любвеобильная; милая, наивная, похожая на сияние улыбка; в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе; так жутко и так горько, как будто объелась полыни.
Лексические повторы совершенно ясно говорят о главном в жизни героини - потребности любить: «Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого. Раньше она любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле и тяжело дышал; любила свою тетю <...> любила своего учителя французского языка». Любовь наполняет ее жизнь смыслом. Оленька растворяется в любви. Уже не разберешь, где она, где он: от обоих хорошо пахло; оба красные; оба вздыхали и покачивали головами; оба становились перед образами; оба были счастливы; вместе обедают, вместе готовят уроки и плачут, она так же, как и он - Оленька становится копией того, кого любит.
Исследователи творчества Чехова упрекают героиню именно в этом. Во многом эта точка зрения была сформирована самим писателем. Речевой портрет героини, которая не говорит сама, а только вторит, поддержанный развернутым авторским комментарием («А как это ужасно не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка, или идет дождь, или едет мужик на телеге, но для чего эта бутылка, или дождь, или мужик, какой в них смысл, сказать не можешь и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы... »), казалось бы должен создать комический образ. Должен, но не создает. Комизм есть, но это комизм ситуации, а не образа. Это комизм словесного эффекта. Но человек проявляет свою суть, прежде всего, в делах. Приглядимся внимательнее. Вторя словам мужа, Оленька не изменяет самой себе в поступках: например, презирая вслед за Кукиным актеров, она жалеет их, дает взаймы и не жалуется на них мужу. Героиня всегда сохраняет лучшие свои черты: доброту, понимание, душевность.
Вспомним Чуковского, который говорил о Блоке, что он мыслит сказуемыми, и попробуем мыслить также. Сказуемые, которыми Чехов описывает героиню, рисуют полную картину ее жизни. Это жизнь энергичного, деятельного человека. Оленька не просто любит - она участвует в жизни любимого человека. С Кукиным она вмешивалась, поправляла, смотрела, плакала, ходила объясняться; жалела, давала (взаймы), плакала, не жаловалась; полнела, сияла; поила, натирала, кутала. С Пустоваловым сменяла, сидела, писала, отпускала (товар); ходили (ко всенощной), шли, пили, кушали, угощали, ходили (в баню). Со Смирниным повторяла, не могла прожить, разливала,
начинала говорить; смотрела, обнимала. В одиночестве, лишенная объекта любви, Оленька замирала, для самой себя она ничего не желала: похудела, подурнела, не думала, не хотела; не было (никаких мнений); не могла составить (мнения).
Но стоило в ее жизни появиться Сашеньке, она ожила: распоряжалась, засветилась (прежняя улыбка), посвежела, очнулась (от долгого сна); поговорила, напоила, (сердце) сжалось, шептала; повторила, высказала, говорила; перевела, устроила; любит, покорялась (душа), разгоралось (чувство), отдала бы (жизнь), улыбается, сияет; обедают, готовят (уроки), плачут; крестит, шепчет (молитву), думает.
Обращает на себя внимание тот факт, что среди этих сказуемых - не только глаголы, характеризующие физические действия, но и глаголы, называющие действия, связанные с интеллектуальной и эмоциональной сферами.
Все, что Оленька делает, она делает искренне. Автор не может не замечать этого, поэтому почти все ее действия охарактеризованы: рядом со сказуемым неизменно оказывается обстоятельство, выраженное наречием образа действия, меры и степени: Оленька слушала молча, серьезно; постоянно любила кого-нибудь; ласково улыбалась; сердце у нее сладко замирало; потихоньку плакала; возвращались рядышком; прожили тихо и смирно; беззаветно, бескорыстно покорялась; сильно скучала; сердце у нее сильно бьется.
В лучших традициях славянской православной культуры Оленька отдается чувству без остатка. Она любит всей душой. Любовь - в ее мыслях, в ее поступках. Сила ее любви смогла сделать счастливыми и жалкого Кукина, и неромантичного Пустовалова, и мелкого Смирнина. Можно ли назвать пустым человека, в котором так много деятельной любви?
Не слишком оправдан, на наш взгляд, и упрек героине в отсутствии собственного мнения, в пошлости и бездуховности. Напомним, что речь идет о провинциальной барышне, жившей в конце XIX века. Как знать, как сложилась бы ее жизнь, окажись с ней рядом сильный, умный мужчина? Его мысли могли бы стать ее мыслями, а может быть, и ее позицией. Ведь у нее, как у хорошей ученицы, было для этого все: восприимчивость, желание любить, давать заботу и нежность... И тогда бы мы говорили о ней как о верной спутнице жизни, добром ангеле-хранителе?
Своему женскому предназначению - любить - Оленька была верна всегда, и вряд ли Чехов, тонкий, умный, деликатный человек, не понимал этого.
Так Оленьке ли адресован этот упрек? Она ведь зеркало, в котором отражаются пороки общества. Безусловно, в то время мужского. Ведь это оно комично в рассказе. А Оленька - только его отражение.
Образ главной героини вынашивался автором долго. Задуманный поначалу как откровенно сатирический, он постепенно преобразился и обогатился. Подобно пушкинской Татьяне Оленька зажила своей жизнью. Стала лирической героиней. Ведь в финале рассказа мы не смеемся над Душечкой. Нет. Мы сочувствуем ей.
В «Душечке» нашла отражение такая особенность творческого процесса Чехова, как изменчивость замыслов, намечаемых в записных книжках: мотивы и образы отрывков «оставленной повести» вплелись в ткань «Рассказа неизвестного человека», повести «Три года», рассказа «Душечка», а некоторые мотивы «Душечки», в свою очередь, явились развитием мотивов «Рассказа неизвестного человека».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Лакшин, В. Любимый рассказ Толстого («Душечка» А.П. Чехова) / В. Лакшин // Лакшин, В. Толстой и Чехов. - М., 1975. - С. 81-97.
2. Мелкова, А. С. Творческая судьба рассказа «Душечка» / А. С. Мелкова // В творческой лаборатории Чехова. -М., 1974. - С. 78-96.
3. Недоречко, Ю. Г. Сатирический образ-характер в рассказе Чехова «Душечка» / Ю. Г. Недоречко // Недо-речко, Ю. Г. Анализ литературного произведения в школе. - Ростов н/Д., 1972. - С. 33-32.
4. Полоцкая, Э. А. Душевность без духовности («Душечка») / Э. А. Полоцкая // Полоцкая, Э. А. Пути чеховских героев. - М., 1983. - С. 61-64.
5. Толстой, Л. Н. Послесловие к рассказу А.П. Чехова «Душечка» / Л. Н. Толстой // Толстой, Л. Н. Литература, искусство. - М., 1978. - С. 186-190.
6. Хомяков, В. И. Одна из типологических разновидностей женских образов в произведениях Достоевского, Чехова и Федина (Соня Мармеладова - Душечка - Анна Тимофеевна) / В. И. Хомяков // Творчество А.П. Чехова: межвуз. сб. науч. тр. - Ростов н/Д.: Изд-во Ростов. гос. пед. ин-та, 1984. - С. 113-119.
7. Чехов, А. П. Избр. соч. / А. П. Чехов. - М., 1988.
В.Г. Семенова
ПОДХОД К ОПРЕДЕЛЕНИЮ СТЕПЕНИ СЕМАНТИЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ СИНОНИМОВ (НА МАТЕРИАЛЕ РЕЧИ МЛАДШИХ ШКОЛЬНИКОВ)
Настоящее время считается периодом расцвета онтолингвистики: расширяется проблематика научных исследований, совершенствуются методы изучения процесса освоения ребенком родного языка, внедряются научные достижения в учебный процесс. Особая роль в развитии этого направления в лингвистике принадлежит научной школе Г.Г. Инфантовой. Эта статья посвящена анализу синонимов в речи младших школьников.
Цель исследования заключается в том, чтобы выявить специфику осознания детьми младшего школьного возраста синонимических отношений. Исследование это основано на эксперименте, в котором участвовали 80 учащихся вторых классов школы № 6 г. Таганрога в возрасте 8-9 лет. В качестве исходного слова младшим школьникам было предложено существительное буря, являющееся доминантой синонимического ряда. Испытуемые должны были сами подобрать и записать синонимы к заданному слову. В своем исследовании мы исходили из гипотезы о том, что дети синонимизируют более далекие по значению слова, чем это принято в языке и отражено в словарях. Из всех подобранных детьми слов к доминанте буря мы составили один ряд1:
Буря - ветер (43) - ураган (35) - шторм (19) - дождь (12) - волна (9) - гроза (6) - вьюга (5) - гром (5) - град (3) - вихрь (3) - метель (2) - молния (2) - пурга (1) - снег (1) - снегопад (1) -бриз (1) - ливень (1) - туча (1) - пыль (1) - море (1) - вода (1) - водоворот (1) - буран (1) -смерть (1) - холодно (1) - бурьян (1) 2.
Анализ полученного ряда показал, что 29 % слов, подобранных детьми к слову буря, не имеют к явлению синонимии вообще никакого отношения. Следует отметить, что эти данные чрезвычайно любопытны и свидетельствуют о недостаточно адекватном понимании детьми младшего школьного возраста значения слова буря. Остальные 71 % слов, подобранных детьми к слову буря, составляют собственно синонимы; сюда входят слова, имеющие с доминантой хотя бы одну общую сему в значении. Эта группа слов и представляет для анализа особый интерес.
Для проверки гипотезы был использован метод компонентного анализа. Принципиальным моментом компонентного анализа является членение объекта на компоненты и определение отношений между ними. В свете сказанного под компонентным анализом мы понимаем «такой метод семантического исследования, при котором учитываются не только отдельные значения слова (или словоформы), но и их элементарные, далее неделимые компоненты - кванты содержания» [3, 158]. Наиболее распространенным и, думается, наиболее подходящим названием для этих компонентов является термин «сема». Надежным способом определения сем является метод, при котором они выделяются путем соизмерения лексических единиц в плане содержания. А основным способом установления сем остается, на наш взгляд, опора на словарные определения. Только это и позволит определять семы, действительно представляющие как общие, так и характерные отличительные признаки, необходимые для выделения и распознавания предмета или явления объективной действительности. Поэтому в основу компонентного анализа слов в составе синонимиче-
1 В круглых скобках указана частотность использованных детьми слов.
2 Жирным шрифтом выделены слова-синонимы.
