CC BY
16
Джонгхён ЛИ (Сеул, Республика Корея)
К ВОПРОСУ О ТРАДИЦИИ И ЛИТЕРАТУРНОЙ ПАМЯТИ В НЕОТРАДИЦИОНАЛИЗМЕ
Аннотация. В данной статье определяется свойственное неотрадиционализму понятие «традиции» в сравнении с отношением авангардизма и соцреализма к культурным традициям. Затем освещаются тезисы Т.С. Элиота о соотношении традиции и индивидуального таланта. А для характеристики мысли английского поэта критически рассматривается соображение Х. Блума о «страхе влияния». Неотрадиционалистская ориентация на творческое наследие традиций получает литературоведческую понятийность в бахтинской теории «памяти жанра», в которой сохраняется образ человеческого присутствия в мире вместе с его аксиологическими аспектами. Далее разъясняется установка неотрадиционализма на актуализацию категории «вечность». В большинстве представлений о темпораль-ности культурной памяти обнаруживается понимание времени как хранилища разных временных пластов. Это может истолковываться в смысле освобождения от линейной последовательности времени и обосновывается «вечностью», по философии бл. Августина, которая является абсолютной базой для всех темпо-ральностей. При этом поэтическому труду как деятельности души отведена главная роль - приобщить поэта к вечному центру в условиях земной жизни. Такая временная ориентация нового традиционализма выявлена в анализе стихотворения Пастернака «Ночь» (1956). Для углубления в смысл стихотворения используется толкование В.С. Соловьевым двух смыслов вечности (абсолютное состояние и беспрестанное сопротивление разрушительной силе времени). В пастернаков-ском стихотворении на основе одической стратегии строится образ поэтического труда как активного обращения души (память, непосредственное созерцание, ожидание) к различным темпоральностям, что открывает конечному существу вечность.
Ключевые слова: традиция; память; время; вечность; неотрадиционализм.
Jonghyeon LEE (Seoul, Republic of Korea) Towards the Issue of Tradition and Literary Memory in Neo-tradionalism
Abstract. This article defines the concept of "tradition" typical of neo-traditional-ism by comparing it with the relations of avant-garde and socialist realism to cultural traditions. Then T.S. Eliot's idea of the linkage between tradition and an individual talent is carefully analyzed. To characterize a poet's way of thinking, H. Bloom's consideration of the "anxiety of influence" is taken into consideration. The neo-traditionalist orientation towards the creative legacy of traditions can be clarified in Bakhtin's theory of "genre memory", according to which the genre preserves the image of the human presence in the world alongside its axiological aspects. Further, the neo-traditionalist
pursuit of the actualization of "eternity" is explained. Ideas about the temporality of cultural memory reveal an understanding of time as a repository of different temporal dimensions. This can be interpreted in the sense of liberation from the linear sequence of time and is connected to "eternity", according to Augustinian philosophy, this is the absolute base for all temporalities. At the same time, the main role is assigned to the so-called "poetic labouf' as an activity of one's soul, it being to bring the poet under the conditions of earthly life to the eternal center. This temporal orientation of neo-traditionalism is revealed in the critical analysis of Pasternak's poem "Night" (1956), to understand the meaning of which VS. Solovyov's interpretation of the two meanings of eternity (the absolute state of being, and the constant resistance to the destructive power of time) is applied. In this poem, with the basis of the ode strategy, the "poetic labour" is conceptualized as an active appeal of the soul (memory, contemplation itself, expectation) to different temporal dimensions, which opens eternity to a finite being.
Key words: tradition; memory; time; eternity; neo-traditionalism.
В различных манифестарных текстах авангардисты клеймили слово «традиция» во имя «парохода Современности». Несмотря на то что их художественные практики, по мысли Вяч.Вс. Иванова, оказались свободной «перемонтировкой» ранее существовавших текстов [Иванов 2007, 345], сложно отрицать, что противостояние культурным традициям было одной из главнейших установок авангардизма. В соцреализме же происходила активная канонизация как западных, так и восточных культурных традиций. Однако тут дело в том, что «старые культурные формы, - пишет Т.А. Круглова, - трактуются как подготовительный этап, своего рода полуфабрикат для будущего, его эскиз» [Круглова 2005, 31]. В обоих случаях традиция не имеет имманентного значения, а подвергается искажению для определенных внешних ориентаций.
В противоположность двум другим субпарадигмам постсимволизма неотрадиционализм, отмежевываясь от авторитарного традиционализма, актуализирует диалогические отношения с прошлым художественным опытом. Поэтому, по мысли В.И. Тюпы, «неотрадициональное произведение искусства есть "новая глава" в развертывании традиции как трансисторического художественного ряда» [Тюпа 2019b, 133]. Иначе говоря, преемственность и инновационность составляют взаимодополнительные отношения. Традиции обретают себя в новой творческой плоскости, открытой новым произведением. Создание нового художественного текста манифестирует новый смысл, актуализируя семантические связи с прежними смыслами. Итак, неотрадиционализм - это, по словам О.Н. Склярова, «существенно новые (возникшие в необратимо постклассических условиях) формы актуализации некоторых фундаментальных аксиологем, некогда составлявших ценностную основу классического искусства и обусловивших собою саму возможность эстетической преемственности» [Скляров 2012, 24].
Для осмысления ядра неотрадиционализма обратим внимание на разнообразие концепта традиции. По размышлениям В.Е. Хализева, традиция
разделяется на два вида: к первому относится традиция в смысле традиционализма, которая «строго регламентирована и имеет форму обрядов этикета, церемониала, канона (здесь и далее курсив В.Е. Хализева - Дж.Л.), неукоснительно соблюдаемых» [Хализев 2001, 1089]; ко второму - традиция как «творческое наследование культурного опыта, которое предполагает свободное и смелое достраивание ценностей, составляющих достояние общества, народа, человечества» [Хализев 2001, 1090]. Если первый концепт традиции, по словам О.Н. Склярова, имеет «возвратно-линейное ("реставрационное")» движение, то второй - «центростремительное, "радиальное", направленное к ядру художественной традиции, которое никогда не "позади", а всегда в глубине и в центре» [Скляров 2012, 32]. С точки зрения наследования, нам кажется, можно описать это движение и как спиральное, исходящее из центра и продвигающееся ввысь.
С точки зрения двух моделей традиции «перемонтировка» авангардистом прошлых текстов представляет собой сугубо центробежное движение от предшествующих культурных наследий, потому что этому способствует свойственное только авангардизму, как утверждает П. Бюргер, раскрепощение «художественных средств» от стилевого принципа [Бюргер 2014, 31]. Иерархия составляющих прежнего культурного опыта разрушается, его архитектоника ценностей становится неузнаваемой. Назвать это «наследованием» затруднительно, так как «культурное предание <...> ориентирует на воспроизводство целостности, с ее пропорциями, иерархией, внутренним стержнем» [Аверьянов 2011, 16].
В противовес авангардной центробежности соцреализм, создававший «родословную» революционного движения как в социально-политических, так и в культурных сферах, имеет не только центростремительное, но и «активное и избирательное отношение к традиции» [Шацкий 1990, 277], как указывает Е. Шацкий. По мысли В.В. Аверьянова, несмотря на то, что Маркс понимал традицию как гнет устоявшегося прошлого, Ленин же рассматривал традицию как «некое культурное достояние, с которым наследник обращается свободно по-хозяйски, легко очищая его от тех моментов, которые не укладываются в новую складывающуюся мировоззренческую систему» [Аверьянов 2012, 418]. Этот принцип применяется и к соцреализму, наследующему «великих представителей русской революционно-демократической литературы - Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Герцена, Салтыкова-Щедрина» [Жданов 1952, 11]. Тут прошлые опыты были подобраны с точки зрения настоящей политики и будущей утопии, своеобразные особенности традиций вмещались в прокрустово ложе идеологии.
Если и в авангардизме, и в соцреализме намечается односторонний вектор темпоральности (либо усилия для освобождения от прошлого, либо насилие над прошлым во имя будущего), то в неотрадиционализме отношение к традиции является двусторонним: от прошлого к настоящему и наоборот. В знаменитой статье Т.С. Элиота «Традиция и индивидуальный талант» (1919) читаем точную формулировку соотношения двух
временных плоскостей: «прошлое должно видоизменяться под воздействием настоящего в такой же степени, в какой настоящее направляется прошлым» [Элиот 2014, 196-197]. Смысл данного тезиса незаметен, на первый взгляд, но он конкретизируется тем, что «поэт должен развивать или сохранять в себе чувство прошлого и совершенствовать его на протяжении всей своей творческой деятельности» [Элиот 2014, 198]. Примечательно, что за идеей об усовершенствовании прошлого стоит мысль о том, что в прошлых опытах заложены потенциалы для дальнейшего развития.
Для более специфической характеристики интересующего нас явления рассмотрим тезис Х. Блума о том, что «значением стихотворения может быть только другое стихотворение» [Блум 1998, 80]. На первый взгляд соображение американского ученого выглядит аналогично концепции континуальности литературного процесса неотрадиционализма, однако их отношения к прошлым культурным наследиям сильно разнятся. Блум делает акцент на том, что «каждое стихотворение - это неверное толкование родительского стихотворения» [Блум 1998, 80], порожденное «страхом влияния». Эта мысль при всем внимании к континуальности литературного процесса противоположна сути неотрадиционализма, потому что тут речь идет о некоем отталкивании от традиции, которое исходит лишь из желания не находиться под влиянием предшественников, тогда как неотрадиционализм предполагает «постуединенный, конвергентный модус сознания» (здесь и далее курсив В.И. Тюпы - Дж.Л.) [Тюпа 2019Ь, 125]. Дело не в том, чтобы отклониться от традиции, а в том, чтобы посредством диалога с ней расширить «содержательную вместимость каждого образа» [Эпштейн 1988, 150].
Подобное творческое поведение наблюдается в стихотворении М. Куз-мина «Мои предки» из первой его книги стихов «Сети»:
.. .вы молчали ваш долгий век,
и вот вы кричите сотнями голосов,
погибшие, но живые,
во мне: последнем, бедном,
но имеющем язык за вас,
<...>
и вот все вы:
милые, глупые, трогательные, близкие, благословляетесь мною
за ваше молчаливое благословенье» [Кузмин 1996, 57-58].
Прежде всего, здесь вместо «страха влияния» активная готовность выразить невыраженное «предками». Подчеркивается близость лирического героя с ними, поэтому он не столько скрывает связь с традициями, сколько воспринимает «традиции как источник новых творческих инициатив» [Скляров 2012, 29], откровенно провозглашая свою культурную родственность. За этим отношением к прошлому стоит мысль о «долгом веке»,
который заставлял традиции молчать, однако не разъединял поколения. Данный взгляд на время в большей степени созвучен бахтинской концепции «большого времени»: «В любой момент развития диалога существуют огромные, неограниченные массы забытых смыслов, но в определенные моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте)» [Бахтин 1979, 373]. Даже при отсутствии ярких проявлений различные традиции существуют как художественный арсенал для последующих поколений, а последние в ответ на их «молчаливое благословенье» оживляют эти традиции.
В этом «молчаливом благословеньи» кроется существенная черта неотрадиционализма. По мысли О.Н. Склярова, неотрадиционализм имеет дело не с «"литературной традицией" в узком и специальном понимании», то есть он не исчерпывается «установлением самого факта межтекстовых связей» [Скляров 2014, 42]. Иначе говоря, конкретные реминисценции неминуемы в новом традиционализме, но в этом не вся суть данной субпарадигмы постсимволизма.
Достаточно вспомнить традицию «Памятников» в России: восклицание Бродского («Я памятник воздвиг себе иной!») имеет тесную интертекстуальную связь с горациевой, державинской и пушкинской одой, но их аксиологические аспекты сильно разнятся. Блум назвал бы данное явление «клинаменом», в котором «стихотворение предшественника шло верным путем, но затем ему следовало бы отклониться как раз в том направлении, в котором движется новое стихотворение» [Блум 1998, 18]. Однако «совершенствовать» прошлое в духе Элиота - это не отклонение от традиции, а раскрытие потаенных возможностей старых форм и углубление их ценностей во всей их полноте. Поэтому неотрадициональное наследование может не манифестировать себя очевидным образом.
В связи с этим одним из важнейших факторов культурного наследования, нам кажется, является жанр. Для избегания лишнего повтора широко известной формулы о бахтинской теории памяти жанра («жанр живет настоящим, но он всегда помнит свое прошлое, свое начало» [Бахтин 2003, 120]) остановимся на некоторых моментах характеристики собственно памяти: «Говоря несколько парадоксально, можно сказать, что не субъективная память Достоевского, а объективная память самого жанра, в котором он работал, сохраняла особенности античной мениппеи» [Бахтин 2003, 137]. Тут дело не в том, что сознательный выбор творческим субъектом определенных жанровых особенностей зависит от его личной или субъективной памяти. Тем более задача «наследника» жанра - это не намеренное подражание или воспроизводство традиционных стилей, что непосредственно указывает на их истоки. В приведенных выше словах очевидно то, что исконно существует «объективная память самого жанра», к которой принадлежат его жанрообразующие особенности. Иначе говоря, в памяти жанра определено позиционирование участников дискурса, в рамках которого им дается творческая свобода.
Это соответствует коммуникативной стратегии лирических высказы-
ваний, состоящей из «архитектоники лирического мира и ценностной лирической суггестии» [Тюпа 2019а, 103]. С этим перекликается следующая мысль Н.Л. Лейдермана: «память жанра - это система сигналов, посредством которых в сознании читателя оживает представление о модели мира, окаменевшая в жанровом каноне (архетипе, первообразе)» (курсив Н.Л. Лейдермана - Дж.Л.) [Лейдерман 2010, 87]. Иными словами, то, что сохраняется в «объективной» памяти жанра, - это не что иное, как образ человеческого присутствия в мире вместе с его аксиологическими аспектами. При этом конкретные сигналы «памяти жанра» могут быть различными (к примеру, идея музыки, соотношение природы и искусства, будничного и сакрального, функция комического, художественный топос, интертекстуальность и т.д.) [см. Скляров 2012, 5], но все они ориентированы на актуализацию моделей мира, заявивших о себе в прошлых культурных опытах.
Итак, идея об усовершенствовании настоящим прошлого может объясняться в более или менее литературоведческом смысле. Посредством «памяти жанра» архитектоника художественного мира и ценностная суггестия традиционных жанров получают осуществление в новых условиях. Реализация подобного творческого поведения присуща неотрадиционализму ХХ в., который, по словам О.Н. Склярова, есть «своего рода попытка классического мышления в неклассических условиях и в ресурсе неклассической ментальности» [Скляров 2012, 32]. В повторе эпитета «неклассический» выражена необратимость времени как данность нового традиционализма.
При этом важным становится осмысление темпоральности неотрадиционализма. Для этого отправной точкой служит мысль Ю.М. Лотмана о соотношении памяти и времени. В статье «Память в культурологическом освещении» ученый определяет культуру как «надындивидуальный механизм хранения и передачи некоторых сообщений (текстов) и выработки новых» [Лотман 1992, 200]. Концепт культуры основан, таким образом, на категории памяти, однако она в свою очередь распадается на два вида. Во-первых, «память информативная» - это «механизмы сохранения итогов некоторой познавательной деятельности», имеющие «плоскостной, расположенный в одном временном измерении, характер». Данного типа память «подчинена закону хронологии» [Лотман 1992, 200]. Во-вторых, «творческая память» - это, как правило, память искусства, носит «панхронный, континуально-пространственный характер», и «сохраняет прошедшее как пребывающее» [Лотман 1992, 201]. Если «память информативная» предполагает линейную модель времени, подчеркивающую передачу некоторого знания от одного к другому, то «творческая память» изображается как некое хранилище, в котором сосуществуют прошлое и настоящее. Более того, если настоящее, будучи базой для будущего, не исчезнет как прошлое, то можем полагать, что «панхронность» распространяется и на будущее.
Подобное представление о времени как о пространстве обнаружи-
вается также и в характеристике неотрадиционализма у О.Н. Склярова: «Это обращенность не "назад", а к вечному центру (здесь и далее курсив О.Н. Склярова -Дж.Л.), который никогда не позади, не за спиною, а в определенном смысле вверху, как солнце, над всем, чего удалось достичь в прошлом» [Скляров 2014, 44]. Слова «назад», «позади», «за спиною» наводят на мысль о динамичном потоке времени, так как они на первый взгляд кажутся связанными с линейной моделью темпоральности, то есть продвигающим вперед временем. Тогда как относительно таких слов, как «вечного центра», «вверх», «над», может показаться, что тут предполагается стабильность культурного прошлого.
Однако такое суждение ложно, так как, по Вяч.И. Иванову, в неотра-дициональном мышлении важно «утверждение вертикальной линии, могущей быть проведенною <.> из любого "угла", лежащего в поверхности какой бы то ни было молодой или дряхлой культуры» [Иванов 1994, 121122]. Творческая «память», возносящая субъекта к «вечному центру», состоящему из прошлых ценностей, - это «начало динамическое», напротив, «забвение» - «усталость и перерыв движения» [Скляров 2014, 44]. Таким образом, в понимании времени как пространства отвергается причинно-следственная, механистическая модель, а главная роль отведена активной деятельности памяти.
Для углубления понимания неотрадициональной временной установки следует обратиться к мысли бл. Августина о вечности. У философа «вечность» - это «настоящее», «вечно сущее», из которого «все прошедшее и все будущее творится» с одной стороны, с другой - «для которого нет ни прошедшего, ни будущего» [Блаженный Августин 2000, 667]. Данное определение вечности сходится с мыслью Лотмана о панхронности, в которой размывается граница между прошедшим и настоящим. Кроме того, вечность в понимании Августином являет собой абсолютную базу для всех темпоральностей, поэтому, по нашему мнению, тесно связана с концепцией Вяч.И. Иванова о «вертикальной линии», охватывающей любые явления в культуре независимо от их хронологического появления.
Однако нельзя упускать из виду, что в размышлении Августина еще усматривается недоступность вечности: «Но кто в состоянии понять эту неизменно пребывающую в настоящем вечность <...>?» [Блаженный Августин 2000, 667]. Тут деятельность души становится важной, так как только душа «и ждет, и внимает, и помнит» [Блаженный Августин 2000, 680], при ее присутствии возможны «настоящее прошедшего» (память), «настоящее настоящего» (непосредственное созерцание) и «настоящее будущего» (ожидание) [Блаженный Августин 2000, 680]. Иначе говоря, мы не можем вступить в измерение вечности, но непрестанная деятельность души способна сосредоточиться на каждом настоящем моменте, осуществляющем «синтезирование прошлого и будущего», в чем и заключается, по словам П.П. Гайденко, «онтологическое значение настоящего как "окна в вечность"» [Гайденко 2006, 65].
Усилия субъекта, связующие прошедшую традицию и будущее творче-
ство, обнаруживаются как главный императив в выше рассмотренной статье Элиота. «Ее (традицию - Дж.Л.) нельзя просто унаследовать, - пишет английский поэт, - и если вы хотите приобщиться, то должны серьезно потрудиться, чтобы обрести ее» [Элиот 2014, 65]. Не менее интересно, что августиновской мысли о деятельности души созвучны строки Заболоцкого: «Не позволяй душе лениться! / Чтоб в ступе воду не толочь, / Душа обязана трудиться / И день и ночь, и день и ночь!» [Заболоцкий 2014, 380]. Авангардизму, который проникнут страстью обособить настоящее с целью освободиться от культурного склероза, чужд поэтический труд, приобщающий поэта к вечному центру. Соцреализм, как выше говорилось, сводил всякий поэтический труд к гражданскому долгу, лишая категорию вечности темпоральности и восполняя ее идеологическим содержанием, скажем, будущей коммунистической утопией. В противоположность двум рассмотренным выше потсимволистским субпарадигмам неотрадиционализм зиждется на поэтическом труде, дающем творческому субъекту «окно в вечность».
В связи с этим нашего внимания заслуживает стихотворение Пастернака «Ночь» (1956), в котором соотношение вечности и поэтического труда актуализируется посредством одической стратегии. Уже в противостоящих образах «летающего летчика» и «спящего мира», заявленных в первой строфе, мотив труда связывается с «вертикально-надвременной архитектоникой вечного верха» [Тюпа 2013, 126]: «Идет без проволочек / И тает ночь, пока / Над спящим миром летчик / Уходит в облака» [Пастернак 2004, 167]. Возвышенность труда летчика усиливается тем, что он достигает такой высоты, где «блуждают, сбившись в кучу, / Небесные тела» [Пастернак 2004, 168]. Кроме того, поскольку все описания определены точкой зрения летчика, читателю дается вид с высоты птичьего полета, с одной стороны, а с другой - он также находится наравне со звездами. Итак, читателю требуется принять точку зрения летчика и его свойство («не спать»), характеризующее одический «этос легитимности», то есть «позицию совмещения личного "я" с некоторой сверхличной заданно-стью» [Тюпа 2013, 126].
Важно отметить, что противостояния «летающий летчик и спящий мир» и «верх и низ» не сводятся к романтическому разладу, который может быть выражен в формулировке «поэт и чернь», так как возвышенность летчика основана именно на атрибуте «непрерывного труда». Любопытно, что в стихотворении посредством мотива труда это свойство летчика распространяется и на истопников, работающих в самом низу мира, поэтому они также приобретают возвышенный характер: «В пространствах беспредельных / Горят материки. / В подвалах и котельных / Не спят истопники» [Пастернак 2004, 168]. В рифмовке «материки - истопники» просматривается образ движущей силы жизни на земле. Все это позволяет сказать, что образ истопников, вопреки их местонахождению, воплощает позитивную ценность и вовлекается в архитектонику вечного верха.
Ввиду сказанного, следует отметить, что зрелище мира внизу обретает
космогонический характер: «В Париже из-под крыши / Венера или Марс / Глядят, какой в афише / Объявлен новый фарс» [Пастернак 2004, 168]. В связи с этим В.С. Баевский справедливо указывает на хаотичность и недоступность образа Млечного Пути [Баевский 2011, 535]: «И страшным, страшным креном / К другим каким-нибудь / Неведомым вселенным / Повернут Млечный Путь» [Пастернак 2004, 168]. Таким образом, тут небесное пространство сохраняет свой характер возвышенного, если говорить словами Канта, в котором «представляется безграничность (курсив Канта - Дж.Л.), к которой тем не менее примысливается ее тотальность» [Кант 1994, 114]. В интересующем нас стихотворении к этой тотальности вечного верха принадлежит и земное пространство.
Таким образом, в архитектонике вечного верха стихотворения присутствует конструктивное напряжение между верхом и низом, человеком и природой. Напор этих полярностей испытывает поэт, не спящий, как летчик и истопники. Отметим, однако, главное различие между поэтом и остальными: летчик и истопники сознательно не спят, чтобы работать, тогда как поэту «не спится», поскольку он захвачен «ночными заботами». Кроме того, он находится в амбивалентном пространстве чердака. Чердак по своей высоте является серединой между подвалами и небом, что позволяет считать поэта посредником между верхом и низом. Еще любопытно, что место, где находится поэт, несмотря на его закрытость («На крытом черепицей / Старинном чердаке»), открыто к небу и проникнуто положительной ценностью («В прекрасном далеке»). Благодаря этому местонахождению поэт может обращаться к небосводу, одновременно стоя твердо на ногах на земле: «Он смотрит на планету, / Как будто небосвод / Относится к предмету / Его ночных забот» [Пастернак 2004, 168]. Экзистенциальное условие поэтического бытия подтверждается в последних строфах, звучащих как некая аксиома:
Не спи, не спи, работай, Не прерывай труда, Не спи, борись с дремотой, Как летчик, как звезда.
Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты - вечности заложник У времени в плену [Пастернак 2004, 168].
Для разъяснения смысла «вечности» следует обратиться к определению Владимиром Соловьевым данного концепта. Философ указывает на два значения этого слова: во-первых, «оно означает свойство и состояние существа, безусловно не подлежащего времени»; во-вторых, «под вечностью разумеется также бесконечное продолжение или повторение данного бытия во времени» [Соловьев 1892, 699]. К первому разряду вечности (да-
лее вечность I) можно отнести землю, небо, океан, которые, как правило, «продолжают существовать всегда». А второй смысл вечности (далее вечность II) определяется тем, что она считается «успешным сопротивлением (курсив В.С. Соловьева - Дж.Л.)» времени как «чудовищу, пожирающему всякую жизнь» [Соловьев 1892, 699]. Если вспомним понятие вечности у Августина, то можем сказать, что вечность I соответствует вечности как «вечно сущее», «для которого нет ни прошедшего, ни будущего», а вечность II - сосредоточенности на настоящем как «окне в вечность».
С опорой на это толкование вечности можем говорить, что в стихотворении «Ночь» поэт имеет двойственную задачу: в топосе чердака он непрестанно стремится к вечности I, но при этом он не в силах преодолеть условия земного и обреченного существования, поэтому его призвание заключается в продолжении творчества, то есть вечности II («Не прерывай труда»; «Не предавайся сну»). По этой причине недостаточно сказать, что «для Пастернака, - как пишет В.С. Баевский, - актуально абсолютное время, вечность» [Баевский 2011, 535], а необходимо к этому добавить, что в «Ночи» смысл вечности кроется как в перманентности процессов мироздания, так и в непрерывности творчества. Если звезда, представляющая собой символ вечности I, выступает в качестве природного образца для поэта, то летчик и истопники служат человеческими образцами, указывающими на вечность II.
Было бы уместно добавить, что стихотворение Пастернака не воспроизводит символистскую поэтику. Д.М. Магомедова справедливо указывает на постсимволистский характер данного произведения, сравнивая его с двумя собственно символистскими стихотворениями: «Мне снятся караваны.» К. Бальмонта и «Поэты духа» Вяч. Иванова. В отличие от стихотворения Бальмонта у Пастернака «образы беспредельных пространств, материков и небосвода <...> принципиально уравнены в правах с подвалами, котельными» [Магомедова 2004, 179]. Если у Иванова лишь «поэтам духа» открыт «путь от "земного" к "лазури Красоты"», то в пастернаковской «Ночи» художник уподобляется и «летчику», и «звезде» единственной характеристикой, сформулированной декларативно: «Не спи, борись с дремотой» [см. Магомедова 2004, 179]. Символистские образы небосвода, вечности и высоты переосмысливаются в соотношениях с такими земными образами, как труд, подвалы, истопники и т.д. При этом одическая ценность вечности связывается с земными предметами и сиюминутной жизнью человека посредством поэтического труда.
Итак, можно утверждать, что в неотрадиционализме поэт понимается как существо, долженствующее стремиться к вечности и поэтому нуждающееся в активном обращении души к трем временам (память, непосредственное созерцание, ожидание). В этом заключается смысл строк «Ты -вечности заложник / У времени в плену»: труд души поэта обеспечивает проявление вечности, в это же время его экзистенциальные условия определены временем. Подобную дилемму наблюдаем и в концовке стихотворения Заболоцкого о душе: «Она рабыня и царица, / Она работница и
дочь, / Она обязана трудиться / И день и ночь, и день и ночь!» [Заболоцкий 2014, 381]. Однако на фоне амбивалентной идентичности поэтического субъекта напрашиваются вопросы: каким образом осуществляются отношения личностей, принадлежащих к разным временам? Какую роль играет память жанра при диалоге этих личностей? Решение данных вопросов является задачей дальнейшего изучения поэтики неотрадиционализма.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аверьянов В.В. Традиция как методологическая проблема в отечественной культурологии ХХ века: автореф. дис. ... д. филос. н.: 24.00.01. М., 2011. 38 с.
2. Аверьянов В.В. Традиция и динамический консерватизм. М.: Институт динамического консерватизма; Центральный издательский дом, 2012. 696 с.
3. Баевский В.С. Пушкинско-пастернаковская культурная парадигма. М.: Языки славянских культур, 2011. 736 с.
4. Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 361-373.
5. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. «Проблемы поэтики Достоевского». Работы 1960-1970 гг. М.: Русские словари; Языки славянских культур, 2003. С. 5-367.
6. Блаженный Августин. Исповедь // Блаженный Августин. Творения: в 4 т. Т. 1. Об истинной религии. СПб.: Алетейя; Киев: УЦИММ-Пресс, 2000. С. 469741.
7. Блум Х. Страх влияния // Блум Х. Страх влияния. Карта перечитывания / Пер., сост., примеч., послесл. С.А. Никитина. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1998. С. 7-132.
8. Бюргер П. Теория авангарда / Пер. c нем. С. Ташкенова. М.: V-A-C press, 2014. 200 с.
9. Гайденко П.П. Время. Длительность. Вечность. Проблема времени в европейской философии и науке. М.: Прогресс-Традиция, 2006. 464 с.
10. Жданов А. Доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград»: Сокращенная и обобщенная стенограмма докладов тов. А.А. Жданова на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде. М.: Госполитиздат, 1952. 31 с.
11. Заболоцкий Н.А. Метаморфозы / Сост., подгот. текста, вступ. статья и ком-мент. И.Е. Лощилова. М.: ОГИ, 2014. 954 с.
12. Иванов Вяч.Вс. Практика авангарда и теоретическое знание ХХ века // Иванов Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры: сборник научных трудов. Т. 4. Знаковые системы культуры, искусства и науки. М.: Языки славянской культуры, 2007. С. 345-347.
13. Иванов Вяч.И. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. 428 с.
14. Кант И. Критика способность суждения. М.: Искусство, 1994. 367 с.
15. Круглова Т.А. Искусство соцреализма как культурно-антропологическая и художественно-коммуникативная система: исторические основания, специфика дискурса и социокультурная роль: автореф. дис. ... д. филос. н.: 09.00.04. Екатеринбург, 2005. 46 с.
16. Кузмин М. Стихотворения / Вст. ст. сост., подгот. текста и примечания Н.А. Богомолова. СПб.: Академический проект, 1996. 832 с.
17. Лейдерман Н.Л. Теория жанра: исследования и разборы. Екатеринбург: УрГПУ, 2010. 900 с.
18. Лотман Ю.М. Память в культурологическом освещении // Лотман Ю.М. Избранные статьи: в 3 т. Т. 1. Таллинн: Александра, 1992. С. 200-202.
19. Магомедова Д.М. Символистский подтекст в стихотворении Б. Пастернака «Ночь» // Магомедова Д.М. Филологический анализ лирического стихотворения: Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений. М.: Издательский центр «Академия», 2004. С. 92-128.
20. Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений: в 11 т. Т. 2. М.: СЛОВО / SLOVO, 2004. 528 с.
21. Скляров О.Н. «Есть ценностей незыблемая скала...»: Неотрадиционализм в русской поэзии 1910-1930-х годов. М.: Изд-во ПСТГУ, 2012. 184 с.
22. Скляров О.Н. «В заговоре против пустоты и небытия»: Неотрадиционализм в русской литературе ХХ века. М.: Изд-во ПСТГУ, 2014. 224 с.
23. Соловьев В.С. Вечность // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. VIIa. Выговский-Гальбан. СПб.: Типо-Литография И.А. Ефрона, 1892. С. 699-700.
24. Тюпа В.И. Дискурс / Жанр. М.: Intrada, 2013. 211 с.
25. (а) Тюпа В.И. Волюнта и эвиденция: непоименованные жанры неканонической лирики // Динамическая поэтика / Поэтическая динамика: сборник статей к юбилею Дины Махмудовны Магомедовой / Сост. и ред. В.Б. Зусева-Озкан,
B.Я. Малкина. М.: ИМЛИ РАН, 2019. С. 103-112.
26. (b) Тюпа В.И. Постсимволизм: теоретические очерки русской поэзии ХХ века // Тюпа В.И. Литература и ментальность. М.: Юрайт, 2019. С. 43-179.
27. Хализев В.Е. Традиция // Литературная энциклопедия терминов и понятий/ Гл. ред. А.Н. Николюкин. М.: Интелвак, 2001. С. 1089-1090.
28. Шацкий Е. Утопия и традиция. М.: Прогресс, 1990. 454 с.
29. Элиот Т.С. Традиция и индивидуальный талант // Элиот Т.С. Бесплодная земля / Изд. подгот. В.М. Толмачев, А.Ю. Зиновьева. М.: Ладомир; Наука, 2014.
C. 195-202.
30. Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны. М.: Советский писатель, 1988. 416 с.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Bakhtin M.M. K metodologii gumanitarnykh nauk [Towards the Methodology of the Humanities]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Arts]. Moscow, Iskusstvo Publ., 1979, pp. 361-373. (In Russian).
2. Bakhtin M.M. Problemy poetiki Dostoyevskogo [The Issues of Dostoevsky's Poetics]. Bakhtin M.M. Sobraniye sochineniy [Collected Works]: in 7 vol. Vol. 6. Problemy poetiki Dostoyevskogo. Raboty 1960-1970gg. [The Issues of Dostoevsky's Poetics. The Works of the 1960s - 1970s.]. Moscow, Russkiye slovari Publ., Yazyki slavy-anskikh kul'tur Publ, 2003, pp. 5-367. (In Russian).
3. Bloom H. Strakh vliyaniya [The Anxiety of Influence]. Bloom H. Strakh vliya-niya. Kartaperechityvaniya [The Anxiety of Influence. A Map of Rereading]. Yekaterinburg, Ural State University Publ., 1998, pp. 7-132. (Translated from English into Russian).
4. Ivanov Vyach.Vs. Praktika avangarda i teoreticheskoye znaniye 20 veka [The Practice of Avant-garde and the Theoretical Knowledge in 20th Century]. Ivanov Vyach. Vs. Izbrannyye trudy po semiotike i istorii kul 'tury: sbornik nauchnykh trudov. T. 4. Znakovyye sistemy kul tury, iskusstva i nauki [The Selected Works in Semiotics and History of Culture: Collection of Scientific Works. Vol. 4. Semiotic Systems of Culture, Art and Science]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury Publ., 2007, pp. 345-347. (In Russian).
5. Lotman Yu.M. Pamyat' v kul'turologicheskom osveshchenii [Memory in the Light of Culturology]. Lotman Yu.M. Izbrannyye stat'i [Selected Articles]: in 3 vols. Vol. 1. Tallinn, Aleksandra Publ., 1992, pp. 200-202. (In Russian).
6. Magomedova D.M. Simvolistskiy podtekst v stikhotvorenii B. Pasternaka "Noch'" [The Symbolist Subtext in B. Pasternak's Poem "Night"]. Magomedova D.M. Filologicheskiy analiz liricheskogo stikhotvoreniya [The Philological Analysis of a Lyric Poem]. Moscow, Akademiya Publ., 2004, pp. 92-128. (In Russian).
7. (a) Tyupa V.I. Volyunta i evidentsiya: nepoimenovannyye zhanry nekanoniches-koy liriki [Volyunta and Evidentsiya: Unnamed Genres of the Non-canonical Lyrics]. Zuseva-Ozkan V.B., Malkina VYa. (eds., comps.). Dinamicheskaya poetika / Po-eticheskaya dinamika: sbornik statey k yubileyu Diny Makhmudovny Magomedovoy [Dynamic Poetics / Poetic Dynamics: Collected articles in Honor of Professor Dina Makhmudovna Magomedova]. Moscow, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences Publ., 2019, pp. 103-112. (In Russian).
8. (b) Tyupa V.I. Postsimvolizm: teoreticheskiye ocherki russkoy poezii 20 veka [Post-symbolism: Theoretical Essays On the Russian Poetry of the 20th Century]. Tyupa V.I. Literatura i mental'nost' [Literature and Mentality] Moscow, Yurayt Publ., 2019, pp. 43-179. (In Russian).
9. Khalizev VE. Traditsiya [Tradition]. Nikolyukin A.N. (ed.). Literaturnaya en-tsiklopediya terminov iponyatiy [Encyclopedia of Literary Terms and Concepts]. Moscow, Intelvak Publ., 2001, pp. 1089-1090. (In Russian).
(Monographs)
10. Aver'yanov V.V. Traditsiya i dinamicheskiy konservatizm [Tradition and Dynamic Conservatism]. Moscow, Institut dinamicheskogo konservatizma Publ.; Tsentral'nyy izdatel'skiy dom Publ., 2012, 696 p. (In Russian).
11. Bayevskiy VS. Pushkinsko-pasternakovskaya kul'turnaya paradigma [The Pushkin-Pasternak Paradigm of Culture]. Moscow, Yazyki slavyanskikh kul'tur Publ., 2011, 736 p. (In Russian).
12. Byurger P. Teoriya avangarda [Theory of the Avant-Garde]. Moscow, V-A-C press Publ., 2014, 200 p. (Translated from German into Russian).
13. Gaydenko P.P. Vremya. Dlitel'nost'. Vechnost'. Problema vremeni v yevropey-skoy filosofii i nauke [Time. Duration. Eternity. The Problem of Time in European Phi-
Новый филологический вестник. 2021. №4(59). ----
losophy and Science]. Moscow, Progress-Traditsiya Publ., 2006, 464 p. (In Russian).
14. Leyderman N.L. Teoriya zhanra: issledovaniya i razbory [Theory of Genre: Investigations and Analyses]. Yekaterinburg, Ural State Pedagogical University Publ., 2010, 900 p. (In Russian).
15. Sklyarov O.N. "Est' tsennostey nezyblemaya skala...": Neotraditsionalizm v russkoypoezii 1910-1930-khgodov ["There is an Unshakable Scale of Values.": Neo-traditionalism in the Russian Poetry from the 1910s to 1930s]. Moscow, St. Tikhon's Orthodox University Publ., 2012, 184 p. (In Russian).
16. Sklyarov O.N. "Vzagovore protiv pustoty i nebytiya": Neotraditsionalizm v russkoy literature 20 veka ["Conspiring Against Emptiness and Non-Existence": Neo-traditionalsim in the Russian Literature of the 20th Century]. Moscow, St. Tikhon's Orthodox University Publ., 2014, 224 p. (In Russian).
17. Tyupa VI. Diskurs/Zhanr [Discourse / Genre]. Moscow, Intrada Publ., 2013, 211 p. (In Russian).
18. Shatskiy Ye. Utopiya i traditsiya [Utopia and Tradition]. Moscow, Progress Publ., 1990, 454 p. (Translated from Polish into Russian).
19. Epshteyn M.N. Paradoksy novizny [Paradoxes of Novelty]. Moscow, Sovetskiy pisatel' Publ., 1988, 416 p. (In Russian).
(Thesis and Thesis Abstracts)
20. Aver'yanov V.V Traditsiya kak metodologicheskaya problema v otechestven-noy kul 'turologii 20 veka [Tradition as a Methodological Issue in Russian Culturology of the 20th Century]. Dr. Thesis Abstract. Moscow, 2011. 38 p. (In Russian).
21. Kruglova T.A. Iskusstvo sotsrealizma kak kul'turno-antropologicheskaya i khudozhestvenno-kommunikativnaya sistema: istoricheskiye osnovaniya, spetsifika dis-kursa i sotsiokul 'turnaya rol' [The Art of Socialist Realism as Cultural-Anthropological and Artistic-Communicative Systems: The Historical Bases and Specificities and their Sociocultural Role]. Dr. Thesis Abstract. Yekaterinburg, 2005. 46 p. (In Russian).
ЛИ Джонгхён, Российский государственный гуманитарный университет.
Аспирант кафедры теоретической и исторической поэтики Института филологии и истории. Научные интересы: перформативность и метарефлексия в лирике, русская поэзия ХХ в., поэзия Б.Л. Пастернака.
E-mail: jhlee312777@gmail.com
ORCID ID: 0000-0001-7293-2593
Jonghyeon LEE, Russian State University for the Humanities.
Postgraduate student at the Department of Theoretical and Historical Poetics, Institute for Philology and History. Research interests: performativity and meta-reflection in lyric poetry, Russian poetry of the 20th century, poetry of B.L. Pasternak.
E-mail: jhlee312777@gmail.com
ORCID ID: 0000-0001-7293-2593
