CC BY
112
В.И. Заботкина (Москва), М.Н. Коннова (Калининград)
К ВОПРОСУ ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ЭКСПЛИКАЦИИ ТЕМПОРАЛЬНЫХ СМЫСЛОВ В СТИХОТВОРЕНИИ Б.Л. ПАСТЕРНАКА «РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЗВЕЗДА»
Аннотация. Исследуются характерные черты вербализации темпоральных смыслов в стихотворении Б.Л. Пастернака «Рождественская звезда». В контексте «христианского образа мысли» поэта, наиболее полно раскрывшегося в евангельских стихах романа «Доктор Живаго», рассматриваются особенности сопряжения во временной ткани «Рождественской звезды» различных исторических планов. Анализ показывает, что в стихотворении разрозненные темпоральные пласты предстают в неразрывном единстве вечного настоящего, в котором преодолевается время и открывается тайна вечности. Выявляются прямые текстовые аналогии между метафорическими образами стихотворения, православной гимнографией и патристикой, свидетельствующие о глубокой укорененности творчества Б.Л. Пастернака в многовековой русской культурной традиции.
Ключевые слова: Б.Л. Пастернак; «Рождественская звезда»; темпоральность; вечность; время; настоящее; гимнография; патристика.
V. Zabotkina (Moscow), M. Konnova (Kaliningrad)
Temporality in Boris Pasternak's "The Star of the Nativity"
Abstract. The paper concentrates on the specific features of temporal senses and their verbalization in the poem by B. Pasternak "The Star of the Nativity". The emphases are on the analysis of correlation between different historical planes and the temporality concept in the poem. The paper proves Evangelical way of thought by Boris Pasternak which is explicitly presented in the poems of the novel "Doctor Zhivago". We argue that various temporal planes are united in the concept of "eternal present" within the framework of which the mystery of eternity is opening up. The paper draws on the textual analogy between metaphorical images of the poem, hymnography, orthodoxy and patristics.
Key words: Boris Pasternak; "The Star of the Nativity"; temporality; time; eternity; present; hymnography; patristics.
Целью настоящей статьи является исследование аксиологии темпоральных смыслов стихотворения Б.Л. Пастернака «Рождественская звезда» в целостном контексте христианского мировосприятия поэта.
Стихотворения Б.Л. Пастернака предельно насыщены темпоральными смыслами. Время являет собой и ведущий мотив, и яркий образ, и ключевой элемент содержательной ткани произведений. Одним из наиболее сложных, с точки зрения анализа временной структуры, является стихотворение «Рождественская звезда», входящее в поэтический цикл романа «Док-
тор Живаго».
Стихотворение «Рождественская звезда» было задумано в Рождественский Сочельник 6 января 1947 г. на именинах Е.К. Ливановой. 7 февраля 1947 г. стихотворение было послано поэтессе В.К. Звягинцевой, а 9-10 февраля - пианистке М.В. Юдиной. Ответ М.В. Юдиной был восторженным: «О стихах и говорить нельзя... Если бы Вы ничего кроме Рождества не написали в жизни, этого было бы достаточно для Вашего бессмертия на земле и на небе»1.
Спустя десять лет, в 1957 г. для предполагаемой публикации «Рождественской звезды» в «Литературной Москве» Э. Казакевич предложил Пастернаку дать стихотворению название «Старые мастера». «Стихи мгновенно становились проходимыми - без жертв: вся вещь, как целое, сразу перемещалась из сферы религиозного сознания в сферу изобразительного искусства! Однако этого-то и не захотел принять Пастернак. "Ему привиделось предательство веры", - пересказывал Казакевич»2. Таким образом, сам Б.Л. Пастернак воспринимал стихотворение как исповедание веры, и оно было ему особенно дорого.
Истоки религиозного мировоззрения Б.Л. Пастернака - в его детстве. В письме к Жаклин де Пруайяр поэт писал: «Я был крещен своей няней в младенчестве <...> это ... оставалось всегда душевной полутайной, предметом редкого и исключительного вдохновения, а отнюдь не спокойной привычкой. В этом, я думаю, источник моего своеобразия. Сильнее всего в жизни христианский образ мысли владел мною в 1910-1912 годах, когда закладывались основы моего своеобразного взгляда на вещи, мир, жизнь»3.
1910-1912-е гг., на которые указывает в письме Б.Л. Пастернак, - время его становления как поэта и философа. В 1913 г. он оканчивает с дипломом кандидата первой степени философское отделение филологического факультета Московского университета. Именно в этот период зародившаяся в детстве вера укрепляется систематическим изучением философских основ христианства. О глубоком знании христианского вероучения свидетельствует, в частности, высший балл, полученный Б. Пастернаком на итоговом экзамене по древней и средневековой философии за ответ на вопросы билета «Патристическая философия до Никейского собора. Элементы, входящие в состав мировоззрения первобытного христианства. Юстин мученик, Ириней, Тертуллиан, Климент Александрийский и Ориген»4.
Отличительной чертой религиозности Б. Пастернака была его любовь к православному богослужению. Вспоминая в беседе с Е. Крашенинни-ковой посещения храма в детстве, Б.Л. Пастернак говорил: «Каждое слово богослужения казалось мне непревзойденным, из-за формы: смысл и слово совпадали; я как губка все впитывал <...> Я и сейчас все прекрасно помню»5. Как указывает сын и биограф поэта Е.Б. Пастернак, «кроме запомненных с детства молитв, в бумагах Пастернака сохранились стертые на сгибах листки с выписками из служебных текстов, которые он носил с собою в церковь и постепенно учил»6.
Особенно ярко религиозное мировосприятие Б.Л. Пастернака, его
«христианский образ мысли» раскрылись в евангельских стихах романа «Доктор Живаго», с центральной для них темой вечности. По мысли Н.А. Бердяева, «для христианского сознания вечное является во времени, вечное может быть во времени воплощено. Христианство, в нашем времени, в нашем временном процессе, мировом и историческом, обозначает то, что вечность, т.е. божественная действительность, может внедряться во времени, разрывать цепь времени, входить в нее и являться в нем преобладающей силой»7. Проследим, как вечность и время, атемпоральное и историческое сопрягаются в художественной ткани стихотворения «Рождественская звезда».
Заглавие стихотворения - Рождественская звезда - как бы аккумулирует в себе тайну, является предельно емким словесным ее выражением. Восходящее к эллиптическому имени Рождество прилагательное рождественская указывает на событие, навсегда изменившее ход человеческой истории - Рождение Бога во плоти. Экстенсионал второго слова - звезда - предельно сужен и замыкается на единственной сущности - небесном теле, явление которого сопровождало Рождество Христово (Мф. 2: 1-10).
Начальная строфа стихотворения запечатлевает первые мгновения земной жизни Богомладенца:
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Лексемы «зима», «ветер», «холодно» глубоко символичны. Помещая описываемое событие в конкретное - физическое и темпоральное - пространство истории, они одновременно создают картину враждебной человеку и безраздельно властвующей над миром стихии. Наряду с прямым темпоральным значением существительное «зима» обладает и иным, иносказательным смыслом, восходящим к патристической экзегетической традиции, в которой оно выступает именем неверия. Подобный смысл хроно-ним «зима» реализует и в гимнографических текстах Рождества Христова, ср., в частности: «Обуревает зима сопротивных помышлений смиренное сердце мое...» (22 дек., утр., К. предпразднства, 6 п., богородичен).
Во второй строфе земные «ветер» и «холод» как бы ослабевают, вытесняются живым земным теплом, согревающим Рожденного Младенца. Оксюморон «домашние звери» сообщает описанию неожиданную мягкость, почти нежность. Прозрачная ясность и простота повествования оттеняют необыкновенную высоту происходящего:
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере.
Над яслями теплая дымка плыла.
В третьей строфе радиус вйдения постепенно расширяется. От яслей взгляд поэта движется к пастухам, которые, согласно евангельскому повествованию, первыми узнают о Рождении Спасителя мира и приходят поклониться Ему (ср. Лк. 2: 8-20):
Доху отряхнув от постельной трухи И зернышек проса, Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Темпоральным прилагательным полночный впервые уточняется время Рождества Христова. Наречие «[смотрели] спросонья», вынесенное в начальную акцентированную позицию четвертого стиха, подчеркивает неожиданность, внезапность пробуждения пастухов. Его причина, благоговейно не названная в стихотворении, восстанавливается в событийном контексте Священного Писания - как ангельское благовестие пастырям о рождении Богомладенца (ср.: Лк. 2: 8-12). Синкретичное слово даль отсылает к иному темпоральному пространству, обозначенному в следующей, четвертой строфе:
Вдали было поле в снегу и погост, Ограды, надгробья, Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.
Лексема «погост» («сельский приход; отдельно стоящая церковь с кладбищем»), словосочетания «поле в снегу», «оглобля в сугробе» именуют современные автору реалии русской действительности. Поэт сопо-лагает в едином семантическом пространстве четырех начальных строф разновременные планы. Событие Рождества, произошедшее во времени, но пребывающее в вечности, развертывается одновременно и в пространстве Священной истории - «в Вифлееме иудейском во дни царя Ирода» (Мф. 2: 1) - и в индивидуально-авторском хронотопе Б.Л. Пастернака.
В пятой строфе возникает центральный, давший заглавие стихотворению, образ звезды Рождества:
А рядом, неведомая перед тем, Застенчивей плошки В оконце сторожки Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Противительный союз «а» и пространственное наречие «рядом» оттеняют близость и, одновременно, внеположенность «обычному» миру той звезды, которая «мерцала ... по пути в Вифлеем». Определение «неведомая» подчеркивает ее необъяснимость, «инаковость». Дейктическая конструкция «перед тем» имплицитно указывает на связь времени появления
звезды с описываемым в начальных строфах событием - Рождением Бого-младенца. Значение «малости», оттеняемое тремя диминутивами в персонифицирующем сравнении «застенчивей плошки в оконце сторожки», подчеркивает незаметность первого явления звезды во вселенной. В отличие от других небесных светил («звезд» четвертой строфы), новая звезда не-безымянна, но именуется она «функционально»: обстоятельственный оборот «по пути в Вифлеем» характеризует звезду через ее необычное, единственное в своем роде предназначение - быть «путеводной».
Внутренняя форма топонима «Вифлеем», указывающего на место рождения Того, «Которого происхождение от начала, от дней вечных» (Мих. 5: 2), глубоко символична. Имя «Вифлеем» (евр. «дом хлеба») про-образовательно указывает на Христа - Того, Кто именуется в Евангелии от Иоанна сшедшим с небес хлебом живым (Ин. 6: 35, 48-51, 58).
Образ хлеба получает свое дальнейшее развитие в череде развернутых сравнений и метафор, описывающих звезду Рождества в шестой и седьмой строфах:
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой Соломы и сена Средь целой Вселенной, Встревоженной этою новой звездой.
Ключевой элемент образного ряда этих строф составляют метафоры огня - «пламенела», «отблеск поджога», «в огне», «пожар», «[возвышалась] горящей скирдой», «зарево». Эти метафоры подчеркивают, что «действительное таинство Вифлеема не есть пастораль или семейное умиление, <...> но огненная тайна Боговоплощения»8. Они перекликаются с ветхозаветным образом Неопалимой Купины - явленного пророку Моисею на горе Синае тернового куста, горевшего, но не сгоравшего (Исх. 3: 2). Неопалимая Купина, названная в прозаической части романа «Доктор Живаго» первой в ряду перечисляемых Симой Тунцевой ветхозаветных прообразов Боговоплощения, иносказательно указывает на «Пресвятую Деву, в Которую вселился Бог Слово, Огонь Божественный, и оставил Ее нетленной и непорочной»9. Являющий собой трепетно хранимую Церковью особую тайну веры, этот образ характерен для гимнографии Рождества Христова. Ср., в частности: «Исаие, ликуй, слово Божие восприем, прор-цы Отроковице Марии, купине горети, и огнем не сгарати зарею Божества» (20 дек., утр., 3-я стихира на стиховне, гл. 4).
Сравнения «как стог», «[как] пожар на гумне» и метафора «возвышалась ... скирдой соломы и сена» представляют собой ключ к символическому содержанию стихотворения. В семантике слов стог («хлеб в кладях»),
гумно («площадка для молотьбы сжатого хлеба»), скирда («долгая и большая кладь хлеба»), солома («остатки после обмолоченного хлеба, одни стебли») общей является идея сжатого и обмолоченного хлеба.
Глубинный смысл этих тропов раскрывается в контексте церковнославянской поэзии, заново «открытой», подобно древнерусской иконописи, русскими модернистами. В богослужебных песнопениях Дева Мария уподобляется невозделанному хлебному полю, на котором неумопостижимо родился ненасеянный хлеб - Христос. Буквальные текстовые аналогии существуют между метафорами «Рождественской звезды» и стихирой предпразднства Рождества: «Стог гуменный Твое чрево, Всенепорочная Богородице, показуется, Клас невозделанный, паче ума и слова носящо неизреченно» (21 дек., 2-я стихира на Господи, воззвах, гл. 4). Рождение воплощенного Сына Божия от Пречистой Девы-Матери благоговейно и целомудренно уподобляется здесь тому, как зрелое зерно покидает колос.
Конструкция «в стороне от неба и Бога» и сравнение «как хутор» («обособленный земельный участок с усадьбой владельца») объединены общей идеей отстраненности, обособленности. Семантика удаленности высвечивает мысль о том, что «соделывание» Слова «плотью» не вмещается в категории неизменной и вечной Божественной природы. «Сын остается Богом в лоне неизменной Троицы, но что-то добавляется к Его Божественной природе: Он становится человеком <...> Воплощение создает как бы некое "расстояние" между Отцом и Сыном, некое пространство для свободного подчинения Слова, ставшего плотью, создает как бы духовное место искуплению»10.
В восьмой и девятой строфах метафорическое описание звезды вводит образ волхвов, которых «зов небывалых огней» ведет на поклонение Бого-младенцу:
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого, шажками спускались с горы.
В десятой строфе темпоральная перспектива смещается. Пространственно-временной синкретизм наречия вдали подчеркивает единство хронотопических пластов третьей («смотрели. в полночную даль пастухи»), четвертой («вдали было поле в снегу...») и десятой («...вставало вдали все пришедшее после») строф стихотворения:
И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали все пришедшее после.
Прилагательное странный (греч. - «чужеземный»), восходящее к идее иного, нездешнего, подчеркивает неотмирную природу нового времени - «грядущей поры», начинающейся с Рождеством Христовым. Ценностные смыслы раскрываются в контексте ирмоса рождественского канона: «Таинство странное вижу и преславное: небо, вертеп: престол херувимский, Деву: ясли, вместилище, в нихже возлеже невместимый Христос Бог...» (25 дек., К., 9 п., ир.).
Темпоральное наречие после, вынесенное в акцентированную конечную позицию второго стиха («Вставало вдали все пришедшее после»), актуализирует семантику временной границы. Оно подчеркивает, что воплощение Бога-Слова является смысловым «дейктическим» центром всей человеческой истории, разделившейся пополам, на «до» и «после». Событие Рождества Христова предстает в стихотворении неизменной точкой отсчета качественно нового времени.
Причастие «пришедшее», несущее категориальную семантику результативности, подчеркивает совершившийся характер грядущего. В антиномическом соположении образов будущего («грядущей поры») и прошедшего («пришедшее после») рождается логически непостижимый образ вечности, в которой исчезают грани времени.
Оксюморон «будущего в прошедшем» указывает на двуединый смысл Рождества, являющего собой вхождение вечности во время, момент встречи небесной истории и истории земной. «Волхвы только еще идут на поклонение, но Рождество во всем своем объеме уже совершилось. <...> В настоящем только что родившегося Младенца видно будущее - "грядущая пора", но в настоящем автора это грядущее уже "все пришедшее после". Так совпадают прошлое и будущее, начало и конец, альфа и омега»11.
Аксиологическая отнесенность «грядущей поры» раскрывается в череде параллельных именных конструкций десятой строфы:
Все мысли веков, все мечты, все миры. Все будущее галерей и музеев, Все шалости фей, все дела чародеев, Все елки на свете, все сны детворы.
Троекратный повтор определительного местоимения «все» в третьем стихе десятой строфы подчеркивает сопричастность тайне Рождества всего мироздания. Прецедентным текстом могли послужить в данном случае слова гомилии свт. Григория Богослова: «Но Рождеству праздновали, как должно, и я ... и вы, и все, как заключающееся в мире, так и премирное»12. Номинативные сочетания этого стиха отсылают к сфере ума и духа, напоминая о высоте христианского богословия, предопределившего развитие европейской философии («все мысли веков»), о чуде творчества («все мечты»), о тайнах мироздания («все миры»), обновленного Рождеством.
Второе звено однородных конструкций («Все будущее галерей и музеев») очерчивает путь европейской художественной традиции, восходящей к живописи на евангельские темы. Вместе с тем оно имплицитно указыва-
ет на постепенное вытеснение события Рождества из сердцевины бытия, перемещение его из сферы религиозного сознания в сферу нравственно-эстетическую. Ее метонимическим обозначением являются галереи и музеи - хранилища исторической и художественной памяти.
Именные сочетания следующих стихов - «Все шалости фей, все дела чародеев, / Все елки на свете, все сны детворы» - перечисляют символические реалии, ассоциативно связанные с рождественскими праздниками. Их подчеркнутая «детскость» косвенно указывает на сужение смыслового пространства события Рождества до мира детства, открытого чуду.
Образная структура одиннадцатой строфы включает в себя едва уловимую нисходящую градацию:
Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Все великолепье цветной мишуры. ...Все злей и свирепей дул ветер из степи. ...Все яблоки, все золотые шары.
Обозначение благоговейного чувства («трепет затепленных свечек») сменяется чередой вещных имен, объединенных семантикой искусственности, «рукотворности» («цепи», «великолепье цветной мишуры»). Тем самым эксплицируется идея «опредмечивания» праздника, растворения его во внешнем.
В крайней точке нисходящей градации одиннадцатой строфы символическое изображение обезбоженного мира («Все злей и свирепей дул ветер из степи...») синтагматически сополагается с метонимически представленной идеей секуляризации праздника Рождества («Все яблоки, все золотые шары»).
В двенадцатой строфе действие возвращается в темпоральный план рождественской ночи:
Часть пруда скрывали верхушки ольхи, Но часть было видно отлично отсюда Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи. Как шли вдоль запруды ослы и верблюды, Могли хорошо разглядеть пастухи. - Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, Сказали они, запахнув кожухи.
Хронотопическая «инклюзивность» глагольного оборота «было видно отсюда» указывает на сопричастность автора-повествователя темпораль-но-событийному пространству евангельских событий. Б.Л. Пастернак в данном случае следует патристической традиции, согласно которой празднование «не есть только воспоминание, но самое действительное, подлинное, возможное только через богослужение участие в этих ... событиях»13. (Ср. фрагмент «Слова 39» свт. Григория Богослова: «Со звездой текли мы, с волхвами поклонялись, с пастырями были озарены, с ангелами славос-
ловили...»14).
Слова пастухов - «Пойдемте со всеми, поклонимся чуду» - отсылают к тексту Евангелия: «Пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил нам Господь» (Лк. 2: 15). Образная параллель «пастыри -чудо» восходит, вероятно, к рождественским песнопениям, ср., в частности: «...И пастырие видеша чудо, ангелом воспевающим и глаголющим: слава в вышних Богу» (24 дек., вечерня, 2-я стихира на стиховне).
Следующие три строфы представляют индивидуально-авторское видение шествия на поклонение Божественному Младенцу пастырей и ангелов. Здесь впервые эксплицируется мысль о присутствии в мире физическом, видимом, мира небесного, невидимого:
От шарканья по снегу сделалось жарко. По яркой поляне листами слюды Вели за хибарку босые следы. На эти следы, как на пламя огарка, Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку, И кто-то с навьюженной снежной гряды Все время незримо входил в их ряды. Собаки брели, озираясь с опаской, И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге, чрез эту же местность Шло несколько ангелов в гуще толпы. Незримыми делала их бестелесность, Но шаг оставлял отпечаток стопы.
В шестнадцатой строфе начальная обстоятельственная конструкция -«у камня» - косвенно указывает на предел пути: «У камня толпилась орава народу». Существительное камень насыщено символическими смыслами. В Ветхом Завете камень, отделившийся от горы и сокрушивший истукана, прообразует Христа, сокрушившего древний языческий мир и положившего начало новому царству, «которое во веки не разрушится» (Дан. 2: 3444). Чудесное, без посредства рук (ц.сл. «нерукосечное»), отсечение камня от горы иносказательно указывает на Рождение Христа от Девы с сохранением Ее Пречистого Девства.
Мотив разъединенности, шумного беспорядочного спора, вводимый стилистически сниженным сочетанием «орава народу», высвечивает еще одно иносказательное значение слова камень, восходящее к прецедентным текстам Священного Писания. В Новом Завете Христос именуется камнем преткновения (Рим. 9: 32-33), «который отвергли строители, но который сделался главою угла» (1 Пет. 2: 6-8; ср. Пс. 117: 22, Мф. 21: 42-44, Мк. 12: 10, Лк. 20: 17-18; Еф. 2: 20).
В следующем стихе строфы безличное «светало» намечает грань но-
вого дня, нового времени. Семантика неопределенности, присущая форме возвратного глагола «означились», имплицитно указывает на близость смутно угадываемой тайны: «Светало. Означились кедров стволы».
В кратком диалоге последующих стихов впервые звучат слова Той, Чья «чистейшая и совершенная преданность»15 позволила Богу стать Человеком:
- А кто вы такие? - спросила Мария.
- Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
- Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
Личное местоимение «мы» эксплицирует мысль о единении мира дольнего («племя пастушье») и горнего («неба послы» как парафраз использованного в пятнадцатой строфе слова ангелы, греч. аууе^о^ - «вестник, посол»). Сопряжение образов ангелов и пастухов восходит к гимно-графической традиции Рождества. Ср., кондак праздника: «Дева днесь Пресущественного раждает, и земля вертеп неприступному приносит. Ан-гели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Отроча Младо, Превечный Бог» (25 дек., конд.).
В следующей, семнадцатой строфе повествование смещается в иной, непричастный событию Рождества временной план:
Средь серой, как пепел, предутренней мглы Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы.
Темпоральное обстоятельство «средь серой, как пепел, предутренней мглы», содержательно противопоставлено утверждению предыдущей строфы - «светало»; сравнение «как пепел» подчеркивает не-живой, в-небытие устремленный характер описываемой в строфе картины. Нанизывание параллельных однородных конструкций с именами профессиональных категорий субъектов действия («погонщики», «овцеводы», «пешеходы»), употребление глагольных форм несовершенного вида «топтались - ругались - ревели - лягались» привносят идею беспорядочной сумятицы.
В восемнадцатой строфе действие вновь возвращается в атемпораль-ный план Священной истории:
Светало. Рассвет, как пылинки золы, Последние звезды сметал с небосвода. И только волхвов из несметного сброда Впустила Мария в отверстье скалы.
Первые слова строфы - «Светало. Рассвет» - объединены темпоральной семантикой начала нового дня. «Сквозная» аллитерация (свтл - свт -зв - смтл - св) и внутренняя рифма «светало - сметал» акцентируют идею нарастания дневного света16. Персонифицирующая метафора «Рассвет ... последние звезды сметал» имплицитно свидетельствует о наступлении качественно нового времени. Сравнение «как пылинки золы» подчеркивает «остаточный», безвозвратно минувший характер служения звездам, которые с Рождеством Христовым перестают быть объектом поклонения. В новом темпоральном контексте звездочеты (VIII строфа), принесшие свои дары Богомладенцу, именуются волхвами - мудрецами, учеными. Событийная структура строфы восходит в данном случае к тексту тропаря Рождества Христова: «Рождество Твое, Христе, Боже наш, воссия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу правды...» (тропарь, гл. 4).
Денотативная структура девятнадцатой строфы повторяет план содержания начальных - I-й и II-й - строф стихотворения, однако ценностные акценты меняются:
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Как месяца луч в углубленье дупла. Ему заменяли овчинную шубу Ослиные губы и ноздри вола.
Личное местоимение Он (Ему), вынесенное в инициальную, сильную позицию начала первого и третьего стихов, указывает, что Тот, о Ком идет речь, не нуждается в дополнительном именовании, будучи Сам средоточием всего мироздания, его Началом и Концом (Откр. 22: 13). «Он» - не только земной Младенец (I-ая строфа стихотворения), но Сын Божий, Единосущный Отцу.
Причастие «сияющий» привносит текстовые аналогии с апостольскими посланиями, где Сын Божий именуется «сиянием славы и образом ипостаси Отца» (Евр. 1: 3). Определительное местоимение «весь», выражающее идею полноты и целостности, указывает, что «в момент воплощения Божественный свет сосредоточился ... во Христе Богочеловеке, в Котором телесно обитала полнота Божества»17. Сравнение «как луч» восходит к Квинту Тертуллиану, который называет Сына Божия «Лучом Божества» (Dei radius)18. Митрополит Вениамин (Федченков, f 1961) так объясняет этот образ: «... Солнце Правды, вечное, никем не сотворенное, самосветящееся и разливающее предвечный свет. Солнце это - Бог Отец. От этого Солнца пресветлого исходит Божественный, такой же как Солнце, бесконечный превечный Луч, все творящий и укрепляющий. Луч этот - Сын Божий. <...> Сын Божий, Превечный Луч Превечного Солнца Отца»19.
В заключительной строфе раскрываются потаенные смыслы образа Рождественской звезды:
Стояли в тени, словно в сумраке хлева, Шептались, едва подбирая слова. Вдруг кто-то в потемках, немного налево От яслей рукой отодвинул волхва, И тот оглянулся: с порога на Деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества.
Синонимичные сочетания «в тени», «в сумраке», «в потемках», объединенные общей идеей неяркого света, становятся синестезическим выражением необыкновенной тишины, оттеняющей чудесность происходящего. Акциональные глаголы конкретного действия начальных стихов («стояли», «шептались», «отодвинул») в заключительных стихах сменяются глаголами созерцания («оглянулся», «смотрела»), что еще более акцентирует глубокое, ничем не нарушаемое безмолвие. Имперфектная форма «смотрела» как бы останавливает время, подчеркивая вневремен-ность являемой тайны.
Непостижимая реальность этой тайны раскрывается через сопряжение образов Девы и звезды Рождества. Гимнографическим ключом становится строка акафиста, посвященного Пресвятой Богородице: «Радуйся, Звездо, являющая Солнце» (Ак., икос 1). О значении этого поэтического иносказания святитель Димитрий Ростовский (f 1710) пишет так: «Водила некогда звезда волхвов ко Христу, рождшемуся в Вифлееме. Видели, -говорили они, - звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему. <...> Думаю, то было о Госпоже моей предсказание, Она воистину есть звезда лучезарная. <...> Сею звездою учимся кланятися Солнцу правды»20. Антиномическое соположение имен Дева и Рождество содержательно сближает заключительную строфу стихотворения с текстом воскресного тропаря: «... яже прежде Рождества Дева, и в Рождестве Дева, и по Рождестве паки пребываеши Дева» (тропарь воскресный, богородичен, гл. 7).
Исследование аксиологии темпоральных смыслов «Рождественской звезды» Б.Л. Пастернака позволяет говорить о сопряжении во временной ткани стихотворения исторических планов прошлого и вечного настоящего. В событии Рождества Христова исчезают грани времени, и открывается тайна вечности. Содержательная глубина образной структуры произведения обусловлена его тесной связью с аксиологическим пространством Священного Писания и Предания. Поэтические образы, символически отсылающие к метафизической реальности Рождества, являют собой скрытые аллюзии на прецедентные святоотеческие и гимнографические тексты.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гардзонио С. «Рождественская звезда» Бориса Пастернака: поэзия и живопись // Татьянин день. URL: http://www.taday.ru/text/88104.html (дата обращения 03.02.2014).
2 Данин Д. Бремя стыда: книга без жанра. М., 1996. С. 78.
3 Пастернак Б. Письма к Жаклин де Пруайяр // Новый мир. 1997. № 1. С. 167.
4 Пастернак Е.Б. Борис Пастернак. Материалы к биографии // Наследие. Искусство. Величие. URL: http://pasternak.niv.ru/pasternak/bio/pasternak-e-b/ biografiya.htm (дата обращения: 3.04.2011).
5 Крашенинникова Е. Крупицы о Пастернаке // Новый мир. 1997. № 1. С. 206.
6 Пастернак Е.Б. Борис Пастернак. Биография. М., 1997. С. 654; Bodin P.-A. Eternity and Time. Studies in Russian Literature and the Orthodox Tradition. Stockholm, 2007. P. 187.
7 Бердяев Н.А. Время и вечность // На переломе. Философские дискуссии 20-х годов: философия и мировоззрение / сост. П.В. Алексеев. М., 1990. С. 404-405.
8 Флоровский Г., протоиерей. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 460.
9 Митрополит Вениамин (Федченков). Беседы о Литургии. М., 2007. С. 6.
10 Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. Киев, 2004. С. 458, 490.
11 Лепахин В. Икона в русской поэзии ХХ века. Сегед, 1999. С. 226.
12 Святитель Григорий Богослов. Слова на праздники. М., 2004. С. 9.
13 Мечев Сергий, священномученик. Тайны богослужения. Духовные беседы. Письма из ссылки. М., 2001. С. 142.
14 Святитель Григорий Богослов. Слова на праздники. М., 2004. С. 9.
15 Святитель Филарет, митрополит Московский. Творения. Слова и речи: в 5 т. Т. 2. М., 2003. С. 65.
16 Власов А.С. «Явление Рождества» (А. Блок в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго»: тема и вариации) // Вопросы литературы. 2006. № 3. С. 87-119.
17 Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. Киев, 2004. С. 288.
18 Православная энциклопедия. Т. VI. М., 2003. С. 329.
19 Митрополит Вениамин (Федченков). Беседы о Литургии. М., 2007. С. 9.
20 Святитель Димитрий Ростовский. Руно орошенное. СПб., 2003. С. 134135.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Vlasov A.S. "Yavlenie Rozhdestva" (A. Blok v romane B. Pasternaka "Doktor Zhivago": tema i variatsii) ["Phenomenon of Christmas" (A. Blok in the Novel by Boris Pasternak "Doctor Zhivago": Theme and Variations)]. Voprosy literatury, 2006, no. 3, pp. 87-119. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Berdyaev N.A. Vremya i vechnost' [The Time and the Eternity]. Alekseev P.V. (ed.). Na perelome. Filosofskie diskussii 20-kh godov: filosofiya i mirovozzrenie [At the Turn. Philosophical Discussions in 20-s: Philosophy and World View]. Moscow, 1990, pp. 404-405. (In Russian).
(Monographs)
3. Danin D. Bremya styda: kniga bez zhanra [The Burden of Shame: The Book Without a Genre]. Moscow, 1996, p. 78. (In Russian).
4. Pasternak E.B. Boris Pasternak. Biografiya [Boris Pasternak. Biography]. Moscow, 1997, p. 654. (In Russian).
5. Bodin P.-A. Eternity and Time. Studies in Russian Literature and the Orthodox Tradition. Stockholm, 2007, p. 187. (In English).
6. Florovskiy G. (Archpriest, Orthodox Church). Puti russkogo bogosloviya [Ways of Russian Theology]. Vilnius, 1991, p. 460. (In Russian).
7. Losskiy VN. Ocherk misticheskogo bogosloviya Vostochnoy Tserkvi. Dogmaticheskoe bogoslovie [Essays on Mystical Theology of the Eastern Church. Dogmatic Theology]. Kiev, 2004, pp. 458, 490. (In Russian).
8. Lepakhin V. Ikona v russkoy poezii XX veka [The Icon in Russian Poetry of the 20th Century]. Seged, 1999, p. 226. (In Russian).
9. Losskiy VN. Ocherk misticheskogo bogosloviya Vostochnoy Tserkvi. Dogmaticheskoe bogoslovie [Essays on Mystical Theology of the Eastern Church. Dogmatic Theology]. Kiev, 2004, p. 288. (In Russian).
Вера Ивановна Заботкина - доктор филологических наук, профессор, академик Европейской академии наук и искусств в Зальцбурге, Австрия; проректор по инновационным международным проектам, директор научно-образовательного центра когнитивных программ и технологий, профессор кафедры теории и практики перевода Института филологии и истории Российского государственного гуманитарного университета. Один из основателей научной школы Когнитивной неологии.
Сфера научных интересов: концептуальная семантика, когнитивная лингвистика, семасиология, когнитивная поэтика, когнитивная культурология.
E-mail: zabotkina@rggu.ru
Vera Zabotkina - Doctor of Philology, Professor, Academician of the European Academy of Sciences and Arts, Salzburg, Austria; Vice-Rector for International Innovative projects, Director of the Centre for Cognitive Programs and Technologies, Professor at the Department of Translation Studies, Interpreting and Translation at the Institute for Philology and History, Russian State University for the Humanities. She is the one of the founding figures of the Russian School of cognitive neology.
Research interests: conceptual semantics, cognitive linguistics, semasiology, cognitive poetics, cognitive cultural studies.
E-mail: zabotkina@rggu.ru
Мария Николаевна Коннова - кандидат филологических наук, доцент; доцент кафедры лингвистики и лингводидактики Института социально-гуманитарных технологий и коммуникации Балтийского федерального университета им. И. Канта (Калининград).
Область научных интересов: когнитивная поэтика, лингвокультурология, семасиология, переводоведение
E-mail: maria.konnova@rambler.ru
Maria Konnova - Candidate of Philology, Associate Professor; Associate Professor at the Department of Linguistics and Language Teaching, Institute for Social and Humanitarian Technologies and Communications, Immanuel Kant Federal Baltic University (Kaliningrad).
Research interests: cognitive poetics, linguistics, culture studies, semasiology, translatology.
E-mail: maria.konnova@rambler.ru
