CC BY
166
© 2004 г. А.В. Щербина
К ВОПРОСУ О СПЕЦИФИКЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И ИМПЕРСКОГО ТИПА ГОСУДАРСТВЕННОСТИ (ПО МАТЕРИАЛАМ СОВРЕМЕННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ)
В. А. Матвеев, исследующий один из аспектов актуальной научной проблемы - специфику Российской империи и имперского типа государств вообще, политику имперской власти в отношении присоединенных к центру территорий, а также влияние модернизации на развитие империй, высказывает идеи, вызывающие возражения [1]. Бесспорно, ознакомление историков с его точкой зрения (которая имеет в России своих сторонников) полезно и для тех, кто, исходя из иных теоретических и методологических посылок, пришел к существенно иным выводам о характере имперского управления в России. Целью настоящей работы является показ отличных точек зрения на Российскую империю XIX - начала XX столетий.
И понятие «империя» вообще, и Российская империя трактуются В. А. Матвеевым исключительно как универсалистское государство. Признавая такой подход вполне правомерным, отметим, что есть еще несколько иных признанных трактовок империи: легитимистская (империя как монархическое государство), экспансионистская (империя - это экспансия) и т.д.
Еще В.И. Даль в своем словаре писал: «Империя ... государство, которого властитель носит сан императора . неограниченного, высшего по сану правителя» [2]. Такое буквальное понимание империи восходило к римскому «imperium» (и совпадает, например, с семантическим полем совр. англ. «supreme dominion» -«верховная власть», «господство»). Вообще в России долгое время преобладало понимание империи именно как монархического, абсолютистского государства. Доказывая необходимость монархической самодержавной власти для России, публицист начала XX в. Н.И. Черняев в качестве одного из доводов приводил распространенное утверждение о том, что в многоплеменном государстве необходима одна сильная власть, позволяющая сохранить единство страны. «Россия может быть Россией в полном смысле слова, когда . ей будут управлять самодержавные монархи» [3].
Известному мыслителю Г.П. Федотову принадлежит определение империи с точки зрения концепции экспансионизма. Задаваясь вопросом «Когда экспансия государства переходит в ту стадию, которая позволяет говорить об империи?», Федотов отмечает: «На этот вопрос не так легко ответить. Во всяком случае, нельзя сказать, что империя есть государство, вышедшее за национальные границы, потому что национальное государство (если связывать нации с языком) - явление довольно редкое в истории. Может быть, правильное определение было бы: империя - это экспансия за пределы длительно-устойчивых границ, перерастание исторически оформленного организма» [4].
Л. С. Гатагова, суммируя различные точки зрения, так определяет отличительные признаки империи:
«Во-первых, сакральный характер власти, обычно осуществляемой без посредничества промежуточных -между правителем и народом - органов и учреждений.
Во-вторых, экспансия, как неизменная интенция и как «modus vivendi», и ее следствие - размеры, масштабы территории (при этом ядро государства может быть совсем небольшим, приращение обеспечит экспансия).
В-третьих, наличие центра и периферии, окраин, провинций, либо метрополии и колоний.
В-четвертых, полиэтничность и доминирующий (над всеми остальными, отнюдь не всегда численно) этнос или группа этносов.
В-пятых, общая идеология (ею может быть и религия, не обязательно исповедуемая большинством населения).
В-шестых, претензии на мировое значение, а то и мировое господство» [5, с. 338].
Схожая обобщающая трактовка присуща одной из последних статей В.В. Алексеева и Е.В. Алексеевой. «... Отметим,- пишут они,- что в нашем понимании империя - это прежде всего этнически гетерогенная великая держава, стремящаяся к максимальному увеличению своей мощи и расширению идеологической, политической, экономической, культурной власти над другими территориями. С этой точки зрения, форма государственного правления оказывается второстепенным фактом. Главным выступает сущностное содержание - метаисторическая реализация доминирующей власти над крупными регионами мира» [6].
Поэтому не совсем убедительна критика Матвеевым ряда иных точек зрения, поскольку их авторы не исходили из универсалистской модели империи. Кроме того, само понимание империи как универсального государства им не прояснено. Вообще же концепции империи как универсального государства интенсивно разрабатывались на Западе в 60-е гг. прошлого столетия, когда была создана, например, получившая признание специалистов модель Ш.Н. Айзенштадта, который писал: «Термин "империя" обычно используется для обозначения политической системы, охватывающей большие, относительно сильно централизованные территории, в которых центр, воплощенный как в личности императора, так и в центральных политических институтах, образовывал автономную единицу. Далее, хотя империи обычно основываются на традиционной легитимации, они часто использовали некоторые более широкие, потенциально универсальные политические и культурные ориентации, выхо-
дившие за пределы того, что было свойственно любой из составляющих частей империи» [7]. Подобного рода трактовки империи появились в 90-е гг. и в отечественной историографии. Знакомство с данными концепциями было бы полезно для Матвеева, так как при сопоставлении различных точек зрения можно было бы уяснить механизм универсализации, действовавший в Российской империи, направленность унификаторских и интеграционных действий власти и последствия этих действий для самой империи.
С нашей точки зрения, одна из наиболее удачных попыток дать определение империи предпринята в работах С.И. Каспэ [8]:
«1. "Критическими" (общими для большинства синдромных определений) признаками империи являются значительные территориальные размеры, достигнутые путем экспансии, этнокультурная и этнопо-литическая неоднородность, присутствие в механизмах легитимации и в политической практике универсалистских ориентаций, вплоть до претензий на вселенский смысл собственного бытия.
2. Общим знаменателем для всех "критических" признаков империи является их локализация на пересечении сфер культуры и политики. Разнообразие, о котором идет речь, есть в первую очередь разнообразие помещенных в большое имперское пространство культурных матриц (за счет его величины и возникшее), выступающих как набор стереотипов, определяющих все типы социального действия - экономического, политического, религиозного и т.д. Имперский универсализм также предстает как некая культурная по своему содержанию интенция, и конкретный политический смысл империи обязательно имеет глубинное культурное обоснование, хотя формализованная его экспликация является, скорее, исключением. Таким образом, имперский характер политических систем определяется не столько характером политических институтов, сколько содержанием формирующейся в них внутренне неоднородной политической культуры, первичной по отношению к институтам.
3. При этом очевидно, что свойственная классическим империям культурная пестрота должна быть названа, скорее, этнокультурной - поскольку носителями культурных образцов выступают конкретные сообщества, именно по признаку их различия разграниченные, т.е. этнические группы. Формирование имперской политической системы происходит тогда, когда этническое и культурное разнообразие становится политической проблемой и разрешается политическими средствами. Такая постановка вопроса позволяет сформулировать рабочую гипотезу: имперские политические системы представляют собой способ разрешения конфликтогенных напряжений, возникающих при столкновении универсалистских культурно-мотивированных политических ориентаций с реальным разнообразием и разнородностью представленных в конкретном политическом пространстве политических культур.
4. Условиями формирования такой системы выступают: 1) наличие в системе политической легити-
мации государства абсолютных, универсальных компонентов; 2) наличие в политической практике государства устойчивой тенденции к территориальному расширению; 3) отсутствие либо ограниченность ассимиляции населения вновь включаемых в состав государства территорий, сохранение им своих этнокультурных особенностей.
5. В случае сочетания описанных условий и отсутствия значимых объективных либо субъективных ограничителей их воздействия возникает имперская система, различные институты которой обеспечивают поддержание имперской идентичности путем исполнения следующих основных функций: 1) экспоненциальный рост объема доступных и контролируемых ресурсов; 2) подтверждение претензии на имперский "космический суверенитет"; 3) интеграция гетерогенного в этнокультурном отношении имперского пространства в единый социально-политический организм путем установления особого режима взаимодействия центральной и периферийных элит.
6. В рамках этого режима традиционные элитные группы играют роль своеобразного буфера между имперской элитой и принадлежащими к иным народам и, следовательно, политическим культурам подданными, буфера, который позволяет переводить исходящие от центральной власти импульсы на понятный и не вызывающий отторжения либо протеста язык социальной интеракции и обеспечивает тем самым необходимые результаты, в первую очередь -эффективную мобилизацию периферийных ресурсов. Это сохранение наряду с собственно имперскими институтами господства традиционных элит позволяет сконцентрировать процессы унификации в ключевых с политической и военно-стратегической точек зрения зонах социальной реальности, снизить в этих зонах уровень культурной и ментальной гетерогенности до приемлемого уровня (речь идет в первую очередь о политической культуре) и сохранить в неприкосновенности традиционные стереотипы социального действия в тех сегментах, вторжение в которые не обязательно с точки зрения поддержания имперской стабильности, но чревато жестко негативной реакцией. От того, в какой степени и какими средствами исполняется функция сближения (в идеале вплоть до отождествления) интересов различных элитных групп с интересами самой империи, претендующей на роль единственно возможного политического универсума, напрямую зависит стабильность имперской политической системы.
7. Основными характеристиками системы, складывающейся в результате исполнения этих функций, становятся: 1) потенциальная в плане реальной политики, но вполне актуальная в рамках имперской мен-тальности безграничность; 2) универсализация контекста социальной коммуникации в ключевых с точки зрения системной стабильности зонах социального взаимодействия при сохранении местной специфики во всех прочих; 3) процесс выравнивания центра и периферии (в различных смыслах от экономического до онтологического), приводящий в конечном счете к
разрушению смыслового горизонта несимметричных социальных интеракций и распаду империи (что не означает невозможности искусственно сдерживать на протяжении значительных временных промежутков развитие этого процесса, в конечном счете, впрочем, так и не достигающего полного завершения)» [9].
У В. А. Матвеева наблюдается некая терминологическая путаница, присутствующая в различных определениях, например, касающихся Австро-Венгрии, которая сначала отнесена к «странам с зависимой периферией», а затем - к «универсалистским [наднациональным] с сопредельными территориями». Отказ от использования распространенного в современной историографии термина «континентальная империя» в сравнении с «империей колониальной» приводит к тому, что им сопоставляются два различных типа имперских образований: континентальная Российская империя и колониальная - Британская. Гораздо более корректными были бы сравнения (характерные и для историографии начала XX в.) России с Австро-Венгрией.
Россия, как полагают современные российские и зарубежные исследователи, не была колониальной империей. Так, Л.С. Гатагова пишет: «...в пользу утверждения, что Россия не была колониальной империей, можно выстроить целую систему доказательств, начиная с географического фактора, который обусловил "живые токи коммуникаций" (в отличие от европейских стран и их колоний, разделенных морями и океанами), а также апеллируя к политическим установкам, которыми руководствовалось самодержавие в своей бесконечной экспансии: рассматривать вновь приобретаемые территории как естественное продолжение России» [5, с. 337].
Известный западный специалист А. Каппелер замечает: «Российская империя в том виде, в каком она сформировалась к началу XIX в., отличалась сильной гетерогенностью, которая не поддается определению с помощью таких ярлыков-штампов, как "российское унитарное государство", "православная империя" или "колониальная держава"» [10, с. 119]. Однако и этому государственному образованию именно в силу разнородности его территорий и населявших их этносов были присущи черты колониализма, явственно проступившие в эпоху модернизации. «В целом, - Каппе-лер описывает уже модернизирующуюся империю,-структура многонациональной Российской империи оставалась сложной и неоднозначной. С одной стороны, с модернизацией усилился ее колониальный характер. Экономическое развитие отдельных регионов стало более сильно и явно ориентировано на центр и его промышленные потребности. При этом часть исследователей видят существенную разницу между классическим колониализмом с его заморскими колониями и "европейским", или "внутренним" колониализмом. Показательным примером классической колонии становится Средняя Азия с ее целевым форсированным производством хлопка. С ростом миграции русских крестьян расширяется поле поселенческих колоний и усиливается натиск и вытеснение пастухов-
кочевников, горцев, охотников, а также возрастает зависимость этих категорий населения от имперского центра. Поэтому азиатские области России без каких-либо оговорок могут быть характеризованы как колонии, не только в силу их роли в качестве сырьевого придатка и рынка сбыта, но также по причине их относительно низкого социально-экономического и социально-культурного уровня развития и правового дискриминационного обособления их населения. Однако уже Закавказье с его аристократией, кооптированной в имперское дворянство, с его экономически влиятельным армянским "средним классом", с его относительно высоким образовательным уровнем христианских этносов уже не вполне соответствует классической колониальной модели, хотя оно также оказалось в экономической зависимости от центра во всяком случае при интенсификации нефтедобычи, если не раньше.
К типу "внутренней колони" украинские исследователи, определившие эту позицию с 1920-х гг., относят Украину. Действительно развитие комплекса тяжелой индустрии в Южной Украине имело черты колониальной экономики, поскольку оно было односторонне ориентировано на выкачивание сырьевых ресурсов и управлялось извне. И все же я мог бы лишь условно охарактеризовать отношения России с Украиной как колониальные, поскольку модернизация оказалась благотворной и для этого региона, чей социально-экономический уровень развития был выше, чем российский. Тем не менее отсталость большинства украинцев все более усиливалась. Дискуссия о российском колониализме усложняется еще и тем, что сама Россия как экономически отсталая держава в конце XIX в. была в зависимости от иностранного капитала, "Know how" (уровня знаний) и от иностранных предпринимателей.
Никак не находилась в колониальной зависимости от России и северо-западная периферия империи. И хотя центральные области России, особенно обе ее столицы, переживали стремительный хозяйственный, социальный и культурный подъем, все же и Царство Польское, и Финляндия, и Прибалтийские провинции сохраняли явное преимущество в социально-экономическом и социально-культурном уровне развития. И хотя и эти регионы оказались более тесно связанными с центром, они использовали для нужд своей экономики российский рынок сбыта и импорт сырья из России. По состоянию и уровню развития сельского хозяйства большинство регионов на западе и юге империи также отличались в лучшую сторону от российского центра и от областей на востоке страны» [10, с. 238-239].
В. А. Матвеев полагает, что в сравнении с другими империями российской форме была свойственна интеграция инородческих окраин, «гражданское приобщение» инородцев. Действительно Россия в значительной степени отличалась от колониальных империй, где метрополии долгое время старались сохранить неэквивалентный обмен, а жители колоний не имели гражданства метрополии. Но в континентальных империях отношения с периферией, не отделенной гео-
графически от имперского центра, неизбежно - и в достаточно краткой временной перспективе - вели к выравниванию статуса центра и окраин (термин «окраина» - из XIX в., где он не имел никакой негативной смысловой нагрузки; так, наименование «окраин-цы» было нейтральным и более политкорректным, чем «инородцы»).
Имперское освоение пространства чревато в итоге государственной деструкцией. Как отмечает В.В. Макаренко, «сутью имперской формы организации является неравномерность развития географического пространства при объективной взаимосвязанности и взаимозависимости его частей. <...> Неравномерность развития приводит к тому, что прорывы на качественно новый уровень в области духа, вооружений или промышленности происходят локально, а затем стремительно распространяются вширь, сплачивая окружающее пространство в империю. Но затем освоение периферией культурных и военно-политических новшеств готовит изживание имперской формы организации пространства» [11]. Указанная выше тенденция к универсализации власти внутри империи, унификации провинций с системообразующими территориями имперского центра выливается в явление, которое Г. С. Кнабе сформулировано так: «Империя изживает себя, когда провинции догоняют центр». Экономический аспект этой проблемы выступает как «противоречие между основной целью империи, состоящей в эксплуатации провинций в интересах господствующего народа, следовательно, в недопущении их самостоятельного развития сверх определенных границ, и реализацией этой цели, которая предполагает прогрессивное развитие производительных сил провинций, иначе неспособных быть экономическим и военным резервом империи» [12]. Рано или поздно это развитие провинциальной экономики (и неизбежное при этом формирование новых групп интеллектуальной, культурной, профессиональной и экономической провинциальной элиты) приводит к гомогенизации экономического пространства империи, к исчезновению в нем структурных различий; и, как отмечает О.В. Ситникова, «в результате выравнивания провинций и центра неэквивалентный обмен становится невозможен, части превращаются в соперников, империя распадается» [13].
В качестве особенности российской модели В. А. Матвеев отмечает, что обогащение русского народа за счет остальных вообще не происходило. С этой точкой зрения можно в целом согласиться. Россия тем и отличалась от классических колониальных государств, наподобие Британской империи, что инородцы зачастую имели весомые фискальные льготы в сравнении с великороссами. Клиометрист и автор работ по социальной истории Б.Н. Миронов полагает, что один из основных принципов имперской политики «состоял в создании некоторых преимуществ в правовом положении нерусских сравнительно с русскими» и имперское «правительство с помощью налоговой системы намеренно поддерживало такое положение в империи, чтобы материальный уровень жиз-
ни нерусских, проживающих в национальных окраинах, был выше, чем собственно русских, нерусские народы всегда платили меньшие налоги и пользовались льготами» [14, с. 31, 33]. Это мнение он подтверждает солидным статистическим материалом. Кроме того, интересен расчет индекса человеческого развития 14 народов Российской империи, а также формулировка Мироновым основ национально-государственной политики имперской власти. К ним он относит: 1) гибкую национальную политику. «При присоединении с народами, имевшими государственность, заключался формальный договор. С теми же, кто ее не имел, дело ограничивалось принесением присяги на верность царю. Добровольное присоединение осуществлялось в форме протектората, переходившего со временем в полное подчинение. Иначе решался вопрос при завоевании. В этом случае административное и общественное устройство завоеванных областей зависело от воли России, которая обычно предоставляла завоеванной области широкую автономию, не приводившую к ее обособлению в отдельное государство. Степень автономии зависела от многих обстоятельств. Основным принципом политики на инкорпорированных территориях было сохранение существовавшего до вхождения в состав России административного порядка, местных законов и учреждений, отношений земельной собственности, верований, языка и культуры. При лояльности к имперской власти автономия расширялась, как это было с Финляндией, при проявлении враждебности и сепаратизма сужалась, как это было с польскими землями после восстаний 1830 - 1831 и 1863 - 1864 гг. Проходило несколько десятилетий, прежде чем вводились общероссийские порядки, но вплоть до 1917 г. полной административной, общественной и правовой унификации в так называемых национальных окраинах не произошло»; 2) широкое сотрудничество центрального правительства с национальными элитами, которые обычно получали права русского дворянства; 3) национальные критерии не служили определяющими для продвижения по социальной лестнице. «Различные народы имели равный этнический статус. Благодаря этому между социальным статусом и национальностью отсутствовала связь, а политическая, военная, культурная и научная элиты России были многонациональными, включавшими протестантов-немцев и финляндцев, татар-мусульман, католиков-поляков и представителей многочисленных нерусских народов»; 4) создание некоторых преимуществ в правовом положении нерусских сравнительно с русскими (на них не распространялось крепостное право, не вводились или вводились на более легких основаниях рекрутская и воинская повинности и т.д.): «Составной частью национальной политики являлось то, что правительство с помощью налоговой системы намеренно поддерживало такое положение в империи, чтобы материальный уровень жизни нерусских, проживавших в национальных окраинах, был по возможности выше, чтобы нерусские народы всегда платили меньшие налоги и пользовались льготами.» Тут же объясня-
ются факторы распада империи: «В ходе колонизации... возникла аморфная многонациональная империя, стабильность которой обеспечивалась именно бессистемностью, рыхлостью, мультикультурностью, возведенной в главный принцип национального строительства». Империя не препятствовала развитию покоренных народов (за исключением поляков), не пыталась их эксплуатировать, не вмешивалась в их внутреннюю жизнь. Возникающие конфликты между центром и периферией гасились уступками в пользу периферии. В результате империя оказалась колоссом на глиняных ногах, потому что «правительство не могло мобилизовать ее огромные материальные и людские ресурсы, так как каждая часть империи была фактически автономна, мало работала на имперский бюджет и армию. Центр командовал периферией лишь номинально, не имея рычагов для реального контроля, - не было единой администрации, единых законов, единства прав и обязанностей всех подданных империи» [15].
Однако из сказанного вовсе не следует, что инородцы рассматривались в полной мере на равных с русскими и окраины также имели равноправие с русским имперским центром. Правовые отличия между инородцами и русскими (в том числе и указанное налоговое бремя, бремя воинской повинности в пользу русских и др.) сохранялись. Некоторые окраины имели больше преференций (например, Великое княжество Финляндское - ВКФ); некоторые находились под особым, более жестким «военно-народным» управлением (Кавказ, Средняя Азия). Именно окраины давали империи сырьевые ресурсы: золото и серебро (Сибирь и Кавказ), металлы и нефть (Кавказ), хлопок (Средняя Азия) и т.д. Расходы же империи на обустройство окраин были неизбежной платой за внутреннюю экспансию, интеграцию окраин в экономическую, военную, политическую и культурную системы империи. И далеко не всегда такое управление было убыточным. Но Польша после 1863 г. была фактически превращена в русскую провинцию. Финляндия при всей автономности своей экономический системы (включая собственные деньги, налоги и сепаратный бюджет) имела пассивное торговое сальдо с Россией в 7090-е гг. XIX в. Так, по российским источникам, в 1897 г. Россия вывезла в ВКФ товаров на 30,432 тыс. р. и ввезла на 19,070 тыс. р. (-11,362 тыс. р.). По финляндским же, из России было получено товаров на сумму 72,259 тыс. р. и вывезено на сумму 48,315 тыс. р. (-23,944 тыс. р.) [16].
В.А. Матвееву принадлежит еще один тезис, с которым можно согласиться: управление окраинами во многом находилось в руках самих инородцев (точнее -лояльных империи инородческих элит). Отметим лишь, что данное утверждение достаточно распространено в историографии. Но в центральном аппарате государства, где русские в 1897 г. составляли менее уже половины населения (43,4 %), процент инородческих чиновников был относительно невелик, хотя сам факт их существования говорит об определенной интеграционной политике центра. По подсчетам Б.Н. Миро-
нова, в 1850-е гг. доля нерусских чиновников равнялась 16 %. В составе Государственного совета в начале века лиц неправославного исповедания было чуть больше 12 %. В составе высшей бюрократии максимальная доля нерусских и неправославных составляла в 1853 г. 32,7 %, снизившись к 1917 г. до уровня в 11,8 %. 23 % всех офицеров в 1867 - 1868 гг. были неправославными (и эта доля понизилась к 1912 г. до 11 %). Только удельный вес нерусских генералов вырос - за то же время с 15 до 20 % [14, с. 32-33].
Касаясь административного устройства Северного Кавказа, можно действительно согласиться с Матвеевым, что административно-территориальное деление отчасти (в Терской области) совпадало с национальным устройством. Но «военно-народная» модель управления, которая в 80-е гг. XIX в. была модифицирована и передана от армии казакам, все же ставила инородческое население в зависимость от имперских структур и преданных империи социальных групп. Единая система управления империей так и не была создана. Показательным является история с «Великими реформами» Александра II, которые лишь частично были распространены за пределы великоросских губерний.
И последнее. В.А. Матвеев считает имперскую политику неким феноменом, который не был подвержен существенным девиациям. Между тем именно в 80-е гг. в Российской империи произошел поворот к определенно националистическому курсу, курсу на русификацию и аккультурацию провинций (хотя он преимущественно затронул лишь западные окраины империи). Изменилось и отношение власти к инородцам. «Смешение принципов национального и религиозного достигло последних пределов уродства, - писал об этом времени кн. С.М. Волконский. - Только православный считался истинно русским, и только русский мог быть истинно православным. Вероисповедной принадлежностью человека измерялась его политическая благонадежность» [17].
В целом, империя, отвернувшись от принципов универсализма, попыталась - неудачно - стать национальным государством. Так, историк начала XX в. А.А. Сидоров отмечал: «С воцарением (в 1881 г.) императора Александра III и в правительстве, и в обществе взяла верх национальная идея. Под ее влиянием были предприняты меры по объединению окраин». Возобладало стремление превратить империю, «несмотря на то, что в состав ее входят теперь различные инородцы», во «вполне национальное государство» [18]. В определенной степени данный курс и похоронил империю, что еще до ее падения предсказывали современники. С.Ю. Витте позже отмечал: «Вся ошибка нашей многодесятилетней политики - это то, что мы до сих пор еще не сознали, что со времени Петра Великого и Екатерины Великой нет России, а есть Российская империя. Когда около 35 % населения - инородцы, а русские разделяются на великороссов, малороссов и белороссов, то невозможно в XIX и XX вв. вести политику, игнорируя этот исторический капитальной важности факт, игнорируя национальные
свойства других национальностей, вошедших в Российскую империю, - их религию, их языки проч.» [19].
Как же повлияли процессы модернизации, с одной стороны, и смена правительственного курса, с другой, на развитие северокавказской окраины Российской империи? К сожалению, эта проблема В.А. Матвеевым так и не освещена должным образом.
Литература
1. Матвеев В.А. Отечество не только русских. (Размышления о геополитических, историко-цивилиза-ционных и этнонациональных особенностях российской государственности) // Научная мысль Кавказа. 1998. № 1; и др.
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. М., 1979. С. 42.
3. Черняев Н.И. Необходимость самодержавия для России, природа и значение монархических начал. Харьков, 1901. С. 22.
4. Федотов Г. Судьба империй // Свободная мысль. 1992. № 5. С. 113.
5. Гатагова Л.С. Империя: идентификация проблемы // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М., 1996.
6. Алексеев В.В., Алексеева Е.В. Распад СССР в контексте теорий модернизации и имперской эволюции // Отечественная история. 2003. № 5. С. 5.
7. Eisenstadt S.N. Empires // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 5. N.Y., 1968. P. 41.
Ростовский государственный университет
8. Каспэ С.И. Империя: генезис, структура, функции // Полис. 1997. № 5; Он же. Имперская политическая культура в условиях модернизации // Полития. 1998. № 3; Он же. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. М., 2001.
9. Каспэ С.И. Советская империя как виртуальная реальность // Россия и современный мир. 2000. № 1. С. 3 - 5.
10. Каппелер А. Россия - многонациональная империя: Возникновение. История. Распад: Пер. с нем. М., 2000.
11. Макаренко В.В. Неравномерность развития создает империю, изживание неравномерности ведет к кризису // Восток. 1991. № 4. С. 81.
12. Кнабе Г.С. Империя изживает себя, когда окраины догоняют центр // Восток. 1991. № 4. С. 76.
13. Ситникова О.В. При выравнивании провинций и центра неэквивалентный обмен невозможен, части превращаются в соперников, империя распадается // Восток. 1991. № 4. С. 77.
14. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). 3-е изд. М., 2003. Т. 1.
15. Миронов Б. Кому на Руси жилось хорошо // Родина. 2003. № 7. С. 12 - 15.
16. Россия. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1898. С. 330.
17. Волконский С.М. Мои воспоминания. Т. 2. М., 1992. С. 55.
18. Сидоров А.А. Инородческий вопрос и идея федерализма в России. М., 1912. С. 39.
19. Витте С.Ю. Избранные воспоминания, 1849 -1911 гг. М., 1991. С. 586.
1 марта 2004 г
