CC BY
41
EPISTEMOLOGY & PHILOSOPHY OF SCIENCE • 2015 • T.XLV • №3
К ВОПРОСУ О СПЕЦИФИКЕ МЕТОДОВ ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ
Владимир Сергеевич Кржевов - кандидат Vladimir Krzhevov - PhD, Associated professor, departament философских наук, доцент кафедры социаль- of social philosophy and philosophy of history, Faculty of ной философии и философии истории МГУ Philosophy, Lomonosov Moscow State University. им. М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
N THE SPECIFIC CHARACTER OF THE METHODS OF SOCIAL SCIENCES
В целом соглашаясь с заявленной в статье К.Х. Момджяна постановкой проблемы и основными аргументами в обоснование ее решения, все же хотелось бы уточнить ряд важных моментов.
Прежде всего это вопрос об истоках дискуссии, посвященной основным типам методологии научного исследования в разных областях человеческого знания [Розов, 2008]. Дело в том, что, сообразуясь со своим пониманием принципов формирования научного знания, неокантианцы, в частности, резко критически оценивали попытки позитивистов разработать основы «социальной физики». Важнейшим доводом служило положение о заведомой неадекватности методологии естественных наук в исследовании «действительности как культуры» (в самом общем плане этот подход следовал в русле, заданном началами философии И. Канта, требовавшей последовательного разведения сфер компетенции «чистого» и «практического» разума) [Риккерт, 1997]. Соответственно предложенная неокантианцами трактовка номотетического и идеографического методов была обусловлена не одним только стремлением доказать правомерность применения идеографического метода в научном постижении мира. Различие целей тех «двух отдельных родов познавательного интереса», о котором шла речь у В. Виндельбанда и Г. Риккерта, с самого начала обосновывалось ссылками на некое особое качество тех объектов этого интереса, все множество которых обнималось понятием «культура». Однако далее, исходя уже из декларируемой (но, заметим, отнюдь не очевидной) противоположности «понятия природы как бытия вещей, поскольку оно определяется общими законами», и «понятия истории... т.е. понятия единичного бытия», Риккерт утверждал, что как раз в силу специфики способа видения «своих» объектов «науки о культуре» должны использовать идеографический метод. Обоснование этого требования связывалось с тем, что, во-первых, «значение культурного явления зависит только от его индивидуальной особенности» и, во-вто-
Panel Discussion 23
р ы х, ценности «присоединяются к объекту» только посредством «актов оценивания», совершаемых субъектом. Исследование этих актов и обусловленных ими действий совершается историком с использованием метода «отнесения к ценности». Однако при этом оговаривалось, что интерес ученого должен быть обращен только к тем событиям, которые заведомо расцениваются им как «важные и значительные». В общем потоке исторического бытия таковыми признавались лишь те, что опять-таки известным образом относились к ценности: «То, что индифферентно по отношению к ценности, исключается как несущественное» [Риккерт, 2008].
Стремясь как можно надежнее отгородить «науки о культуре» от «естествознания», неокантианцы настойчиво пытались прояснить все эти, правду сказать, довольно путаные установления. Путаница же создавалась тем, что «природа» и «культура» рассматривались то онтологически - как качественно разные «миры», то эпистемологиче-ски - с позиции применения разных методов исследования. Во втором случае, как сказано, именно метод определял способ видения объектов, какими бы они ни были. При этом, повторим еще раз, «культура» все же определялась исключительно онтологически - как «мир уникальных ценностей», чьи особенности требовали использования «идеографического метода».
В развитие этого подхода был предложен еще один критерий различения двух типов наук. Вслед за В. Дильтеем принималось, что разные области научного знания преследуют существенно отличные друг от друга цели. Так, главной задачей «наук о природе» провозглашался поиск «объяснения» наблюдаемых феноменов. Таковое достигалось их подведением под соответствующий общий закон. В свою очередь «науки о культуре», коль скоро они изучали поведение мыслящих (и оценивающих) индивидов, имели своей конечной целью обрести «понимание» человеческих действий. Подчеркнем еще раз, что эти последние могли изучаться также и с применением «номотетического метода». Но тогда, по мысли Риккерта и его последователей, терялась специфика культуры, чье качественное своеобразие, как уже не раз было сказано, связывалось исключительно с понятием «ценности».
Сообразуясь с этими правилами, основное внимание следовало уделять связи между мотивами людей и их поведением. Тем самым мотивация человеческих действий рассматривалась как главная причина всех изменений в обществе и истории. «Соударение» множества
Щ уникальных поступков создавало единую цепь событий, в своих 3 звеньях и сочленениях порождаемую всякий раз неповторимой кон-Ф стелляцией многих и многих факторов, в глазах историка обладаю-2 щих той или иной «значимостью»; этим дополнительно обосновыва-— лось требование применять «идеографический метод». Результатом д становилась «реконструкция каузальных рядов событий» - создаваемо мая усилиями ученого картина (точнее, некий ее особым образом сконструированный фрагмент) «исторической действительности».
К ВОПРОСУ О СПЕЦИФИКЕ МЕТОДОВ ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ
Вместе с тем М. Вебер, как известно, вполне определенно относил к числу «понимающих» наук не только историю, но и социологию, также сводя ее задачи к «истолкованию» поведения человека. По Веберу, качественное своеобразие основного объекта познавательных усилий ученого-социолога - «социального действия» - обусловливалось предполагаемым наличием в этом последнем некоторого субъективного смысла [Вебер, 2006]. Но поскольку все множество совершаемых людьми действий не поддавалось детальному описанию, в качестве основного инструментария исследования социальной реальности Вебер разработал типологию, основанную на обобщенных характеристиках основных видов мотивации человеческого поведения. Соотнесение избранных по тем или иным основаниям эмпирических фактов с типическими моделями («идеальными типами») социального действия, по мысли Вебера, как раз и позволяло решить задачу научного постижения социально-исторических феноменов - «понять» и благодаря этому известным образом «истолковать» наблюдаемые действия. При этом принципиально важно, что в методологии этого ученого ключевую роль играло положение о том, что в истории человечества идейно-побудительные факторы (несомненно, включающие и ценностные предпочтения) обретали статус «независимой переменной»1.
Как можно видеть, подход Вебера в сущности входит в неразрешимое противоречие с тезисом Риккерта о «недостаточности» (а по сути о неприменимости) методов генерализации в «науках о культуре» (они же «понимающие науки»). Этот тезис сохраняет силу только в том случае, если задачи этих наук исчерпываются одним лишь изучением «ценностной связи фактов». Ссылка на то, что именно способ формирования понятий определяет меру адекватности знания, «удаляя» или, напротив, «приближая» его к действительности, в наши дни, с развитием теории информации и в свете новых знаний о функционировании мозга человека, а также о его мышлении практически утратила свою убедительность. Наряду с этим и вопреки отправным положениям неокантианской эпистемологии «история» как одно лишь описание «действительности» - неважно, природной или социальной - никак не может быть понята как абсолютная противоположность номологическому «естествознанию».
Последнее отнюдь не монополизирует метод обобщения, при его посредстве совершая движение «от действительного к обязательному» [Риккерт, 2008: 225]. И тот, и другой метод равно необходимы в обеих областях научного знания, дополняя друг друга в «науках
1 Несмотря на множество оговорок и уточнений, сделанных как самим М. Вебером, так и его многочисленными комментаторами, можно с достаточным основанием утверждать, что этот принцип всегда был основополагающим и в философии, и в методологии Вебера. См. об этом: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма//Избранное. М.: Росспэн, 2006. С. 19-184; Хозяйственная этика мировых религий // Там же. С. 213-238; Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М. : Прогресс : Универс, 1993. С. 489-501, 522-445; Штомпка ДСоциология социальных изменений. М. : Аспект-Пресс, 1996. С. 345-365.
(О (А 3 О (А
а
о культуре» точно так же, как и в «науках о природе». В этом заключаются принцип единства науки и общность ее задач и методов. Ни своеобразие изучаемых объектов, ни во многом обусловленная этим своеобразием дисциплинарная специализация не отменяют этого принципа. Вместе с тем поиск общего и существенного и объяснение на этой основе наблюдаемых феноменов все же составляют главную цель всякого научного постижения действительности независимо от особенностей объекта познавательных интересов.
Другой момент, требующий критического комментария, это некоторые аспекты трактовки К.Х. Момджяном проблемы потребностей человека и их детерминирующего воздействия на его поведение. Представляется, что, определяя потребность как свойство человека нуждаться в необходимых условиях существования, не следует одновременно рассматривать ее как то, что определяет поддержание «комфортности жизни». «Комфортность» - понятие в значительной мере условное, оценочное, субъективное. Признавая, что людям действительно присуще стремление к комфортности (или благополучию), мы вместе с тем не должны забывать, что в своих конкретных содержаниях понятия, выражающие такое стремление, весьма вариативны, существенно изменяясь от эпохи к эпохе и от культуры к культуре. Разумеется, рассматривая действия людей предельно формально, можно сказать, что им всегда присуще некое стремление «к благу» - даже и тогда, когда совершаемые ими поступки выглядят полярно противоположными. Ведь в понимании отдельных индивидов «благом» могут считаться как суровые самоистязания, так и роскошь, и праздный образ жизни.
Термином «благо» здесь обозначается известное состояние психики, которое описывается также как «удовлетворенность», «снятие напряжения» и т.п. Но именно поэтому затруднительно представить себе, что, сводя все многообразие деятельных содержаний к сопутствующему им психическому состоянию, мы выявили некую особую «потребность» - в строгом значении этого понятия, выражающего необходимость выполнения условий поддержания жизни. Думается, что в этом плане скорее можно говорить об обусловленности действия некоторым специфическим интересом, поскольку «комфорт» (в чем бы он не заключался) достигается при помощи определенных средств, применение которых позволяет получить желаемое. Отношение субъектов к таким средствам, как это отмечает и сам К.Х. Момджян, как раз и характеризуется при помощи категории «ин-
Щ терес». Важно еще и то, что интересы в отличие от потребностей ис-
3 торически вариативны, поскольку вариативны и сами средства, обес-
0) печивающие человеку возможность деятельного удовлетворения по-
2 требностей. Эта вариативность хорошо согласуется с разнообразием
— представлений о «благе», присущем типически разным культурам,
д общностям и отдельным индивидам.
Я Наконец, несколько слов относительно мышления и его роли в человеческой деятельности. Думается, что своеобразие человеческого
К ВОПРОСУ О СПЕЦИФИКЕ МЕТОДОВ ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ
мира - мира мыслящих индивидов, а также особенностей его изменения не вынуждает не только к отказу от метода генерализации, но даже и к сколько-нибудь существенной его корректировке. В этом отношении доводы К.Х. Момджяна совершенно справедливы. Однако хотелось бы и в этом плане уточнить кое-какие позиции. Мышление, несомненно, является важнейшим специфизирующим признаком деятельности. Однако отсюда не следует, что исключительной задачей «наук о культуре» является обретение «понимания», а главным их методом -«истолкование поведения» мыслящих и оценивающих индивидов посредством «отнесения к ценности». При желании можно, конечно, сосредоточить исследование на тех задачах и методах, о которых говорили Риккерт и Вебер. Но такое сосредоточение способно обеспечить лишь очень и очень специализированное изучение одного из аспектов многообразной социокультурной действительности. Замыкать ее научное постижение в этих искусственно сконструированных, чрезвычайно узких границах нет никаких оснований.
В свете сказанного следует подчеркнуть, что в наши дни термин «культура» очевидным образом отсылает к более широкому кругу исследований, объектом которых являются различные формы процессов самоорганизации (самоподдержания) определенного класса объектов. Сегодня благодаря работам И. Пригожина и его последователей у нас есть достаточные основания рассматривать деятельность человека как специфическую разновидность таких процессов. Из этой перспективы культура в своем основном содержании понимается как особый способ информационного программирования деятельности.
Такое понимание, как представляется, позволяет также по-новому взглянуть на классическую философскую проблему «свободы воли». При этом важно помнить, что философское осмысление этой проблемы предполагает максимально высокий уровень обобщения - тот, где человек рассматривается в плане своей «родовой сущности». Таким образом, здесь речь идет о необходимой (не отменяемой и не изменяемой в своем существе) зависимости между мотивацией человеческих действий и теми потребностями, удовлетворение которых обусловливает возобновление (воспроизводство) жизни человеческих индивидов, объединенных в устойчивые сообщества. В этом плане свобода человека предстает как только свобода выбора вариантов решения задачи поддержания ¡жизни. Другими словами, несомненно присущая человеку способность «варьировать поведенческие реакции» существенно ограничена, пребывая в строго очерченном «коридоре возможностей», первоначально заданном необходимостью воспроизводства. На этом в конце концов зиждется сама возможность классификации действий, их объективной оценки как «правильных» и «неправильных». И - вопреки Канту - именно отсюда развиваются (и затем по ходу истории корректируются) выражаемые уже средствами самой культуры представления о «должном» и «недолжном».
(0 (А 3 О (А
а
В связи с этим обращение в общем ряду к проблеме выбора «между фактом и качеством жизни» представляется не вполне корректным, поскольку в этом случае речь идет уже не о свободе как родовом свойстве человека, а об ее индивидуальных проявлениях, что нарушает единство уровня исследования. Несомненно, мотивация поступков отдельных людей в каких-то ситуациях действительно может быть такова, что волевым решением жизнь данного конкретного индивида или целой группы окажется им или ими оборванной. Но для философского рассмотрения такие ситуации интересны прежде всего именно как особенные проявления общей родовой закономерной связи между программами самоподдержания жизни сообщества и наличными условиями и обстоятельствами. В принципе можно говорить о специфическом «отображении» в таких программах этих условий и обстоятельств. Соответственно значительное изменение последних необходимо обусловливает трансформацию культурных установлений, что и наблюдается в «больших линиях истории». (Заметим, что тогда тезис Вебера о «независимой переменной» теряет силу.) Тем самым часто приводимые в доказательство «свободы воли» примеры вдохновляемого «моральным законом» самопожертвования должны рассматриваться в контексте сформировавшихся в культуре программных установок, в истоке которых все та же необходимость самосохранения, но не каждого отдельно взятого индивида, а целого сообщества. В этом, думается, состоит одно из проявлений сущности человека как общественного существа.
Библиографический список
Арон, 1993 - Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М.: Прогресс : Универс, 1993.
Вебер, 2006 - Вебер М. Избранное. М. : Росспэн, 2006.
Риккерт, 1997 - Риккерт /.Границы образования естественно-научных понятий. СПб. : Наука, 1997.
Риккерт, 2008 - Риккерт /.Науки о природе и науки о культуре. М.: Республика, 2008. С. 225.
Розов, 2008 - Розов Н.С. Спор о методе, школа Анналов и перспективы социально-исторического познания // Общественные науки и современность. 2008. № 1.
Штомпка, 1996 - Штомпка П. Социология социальных изменений. М. :
О
н
АспектПресс, 1996.
С
(б
еъ
