CC BY
361
ИЗВЕСТИЯ
ПЕНЗЕНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА имени В. Г. БЕЛИНСКОГО ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ № 28 2012
IZVESTIA
PENZENSKOGO GOSUDARSTVENNOGO PEDAGOGICHESKOGO UNIVERSITETA imeni V. G. BELINSKOGO PUBLIC SCIENCES № 28 2012
УДК 316.4
к ВОПРОСУ о СОЦИАЛЬНОЙ ПРИРОДЕ «СОВЕТСКОЙ НОСТАЛЬГИИ»
© А. В. ОЧКИНА
Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского, кафедра социальных теорий и технологий e-mail: [email protected]
Очкина А. В. - К вопросу о социальной природе «советской ностальгии» // Известия ПГПУ им. В. Г. Белинского. 2012. № 28. С. 50-57. - В статье рассматривается характерный для современной России социальнопсихологический феномен, который автор называет «советская ностальгия». Оцениваются различные социальные факты, результаты опросов общественного мнения, эмпирические данные, свидетельствующие о возникновении и развитии этого явления. Анализируются политические, социально-экономические и культурные факторы, обусловившие изменение отношения россиян к советскому прошлому в течение постсоветского периода. Социальным содержанием «советской ностальгии» автор называет сохраняющуюся и воспроизводящуюся привязанность значительных слоев российского общества к социальным достижениям СССР.
Ключевые слова: советская ностальгия, образ прошлого, общественное мнение, повседневность, социальноэкономические интересы, социальные преобразования.
Ochkina A. V. - To a question of the social nature of the «Soviet nostalgia» // Izv. Penz. gos. pedagog. univ.
im.i V. G. Belinskogo. 2012. № 28. P. 50-57. - In article is considered the social and psychological phenomenon of modern Russia, which author calls «the Soviet nostalgia». In article are estimated the various social facts testifying to emergence and development of this phenomenon. The political, social, economic and cultural factors which influence the relation to the USSR are analyzed. The social contents of «the Soviet nostalgia» the author calls dependence of considerable social groups on heritage of the Soviet Welfare State.
Keywords: Soviet nostalgia, image of the past, public opinion, everyday life, social and economic interests, social transformations.
Иногда социологу полезно обратить внимание на то, что ненаучно называется «something in the air» («нечто в воздухе») или иначе - общественным настроением, чем-то таким, что «все чувствуют и понимают». Такое обращение полезно как толчок к постановке исследовательской задачи, ибо позволяет ухватить некий дух социальных изменений, комплекс объективных фактов и их субъективных восприятий, толкований, объяснений.
Одним из таких общественных настроений является, говоря с некоторой долей условности, «советская ностальгия». Несмотря на определенность понятия ностальгии как тоски по прошлому (наряду с исходным значением - «тоска по родному дому»), «советская ностальгия» представляет собой более сложный социальный феномен, чем просто некую «коллективную печаль».
Отношение граждан новой России к различным аспектам советского прошлого является предметом пристального внимания социологов, ведущих эмпирические исследования общественного мнения, на протяжении всего постсоветского периода. Здесь особо
нужно отметить опросы, проводимые Всероссийским Центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ) и Фондом «Общественное мнение» (ФОМ) [См.: 19,
20, 21, 22].
Все опросы демонстрируют одну и ту же тенденцию: за СССР в общественном сознании все более прочно закрепляется образ «славного, героического, но и трагического прошлого», часть величия которого Россия унаследовала, а часть - утратила. Величие России связано в сознании людей, прежде всего, с СССР, и не только величие, но во многом и сегодняшняя стабильность, защищенность, безопасность. Безоговорочное признание сегодняшнего общественного уклада не прослеживается в ответах даже наиболее утвердившихся в сегодняшнем дне респондентов. Нет и явного идеологического неприятия революции, коммунизма (по крайней мере, его символов и отдельных явлений, воплощающих коммунистическую идеологию: пионеров, планового хозяйства, советских управленческих структур и т. п.). Нет однозначно отрицательного отношения к Сталину и Ленину, что показал, например, опрос об отношении россиян к десталинизации [См.: 21, 22].
Анализируя результаты опросов, можно заметить, что в целом отношение к СССР в значительной степени идеологизировано. Оно, конечно, зависит от возраста, уровня благосостояния и политических пристрастий респондентов, но и не настолько сильно, чтобы говорить об антагонизме позиций различных социальных групп по отношению к СССР.
В то же время в современной российской социологической аналитике к теме СССР и советского периода исследователи обращаются чаще всего в рамках компаративного анализа. В социологии повседневных практик принято сравнивать советские и постсоветские феномены, прибегая чаще всего к дихотомии «коллективное - индивидуальное», «однообразное -многообразное», «унифицированное - индивидуализированное» и, наконец, «идеология коммунистического строительства - идеология потребления». В любом случае, однако, анализ осуществляется в координатах « новое - старое», «уходящее -нарождающееся».
Так, исследователь социологических аспектов повседневности М. Желизнык отмечает, что «советская эпоха представляет собой четко очерченный период, имеющий точные временные рамки, характеризующийся специфическими социальными стандартами, нормами и канонами. Сравнение советского и постсоветского периодов позволяет проиллюстрировать динамику социальных отношений, трансформацию образа жизни и социальных стандартов времени» [6, 134].
Данный автор конкретизирует специфику советского времени в рамках предмета своего исследования и отмечает, что «советский период характеризуется стандартизацией и унификацией во всех сферах, начиная от бытовых практик людей и заканчивая государственной политикой» [6, 134]. Развитие повседневных практик в постсоветский период она рассматривает как преодоление унификации и стандартизации, как почти линейное, непротиворечивое движение от преимущественно коллективного, «лишенного приватности» бытия до преимущественно индивидуализированного.
Л. Д. Гудков характеризует сегодняшнюю российскую повседневность, усматривая в ней следы советского прошлого. «Российская повседневность представляет собой смешение социальных и культурных значений, осколков нормативных и ценностных представлений, берущих начало в разных пластах времени, в разных институтах» [4, 59]. И далее: «Этот психологический строй и есть то, что осталось после длительных эпох массового энтузиазма, надежд, иллюзий, террора и больших социальных изменений. Поэтому нынешняя эпоха пронизана постсоветским двоемыслием... Пределы нынешних изменений заданы ценностями постсоветского человека и его опытом адаптации к внешне изменившимся, но внутренне сохранившим свою консервативную роль институтам советской эпохи, к бюрократической организации социальной жизни» [4, 60].
Л. Д. Гудков отмечает присутствие советского прошлого в российском настоящем, движение от советского прошлого к постсоветскому настоящему
оценивается им как нелинейное, противоречивое, основанное на сложном взаимодействии различных элементов. Но мотив остаточности советских элементов, оценка их (пусть и несколько латентная) как «пережитков», мешающих социальным трансформациям, идея незавершенности преобразований как причины существования советских «следов» в российской повседневности прослеживается в статье отчетливо и ясно.
Для постсоветской социологии первого десятилетия 21 века в целом характерна констатация незавершенности рыночных преобразований, либо обусловливающей остатки советского в социальных практиках, моделях поведения, жизненных стратегиях и даже в социальной структуре, либо обусловленной ими. Основной причиной сохранения элементов и черт большинство исследователей считают неразвитость рыночных отношений, несоответствие складывающегося российского рынка некоему идеальному образцу.
По мнению экспертов, непоследовательность и неэффективность рыночных реформ приводят к тому, что российское общество никак не может избавиться от присутствия советского образа мышления, советских повседневных практик, экономической психологии, политического поведения и т. п. [См.: 15, 17].
Но весьма авторитетный коллектив исследователей НИУ Высшая школа экономики в докладе «Уровень и образ жизни населения России в 19892009 годах» в качестве одного из выводов приводят соображение, представляющееся настолько важным, что следует привести его целиком:
«Сегодня также высказываются сомнения в том, есть ли в России рыночная экономика. ... да, есть, реформы достигли этой цели, и в стране в течение минувших 20 лет проходили глубокие и плодотворные изменения. Они не всегда были «белыми и пушистыми», происходили через перераспределение ренты, криминализацию, коррупцию, рейдерство, произвол чиновников и правоохранительных органов, многие другие негативные проявления, которые до сих пор не только не прекратились, но нередко продолжают нарастать. Тем не менее, как показывает и наш доклад, рыночная экономика в России стала фактом, в этом решающем пункте мы вышли из тупика планово-распределительной экономики и вернулись на магистральную траекторию мирового развития. Это означает, что перед страной открылись перспективы, которых прежде она была лишена. Высказываются также утверждения, что путь реформ был слишком тяжел, что их стратегия была неверной, и следовало, скажем, выбрать более умеренную стратегию, пусть и требовавшую большего времени. Сейчас, видимо, этот спор уже не удастся решить, каждый останется при своем мнении. Но удовлетворение можно увидеть в том, что важная, самая неблагодарная, но необходимая часть работы выполнена. Можно приняться за решение других, тоже сложных, но более конструктивных задач» [16, 83].
Это исключительно важный для нас вывод, который ценен еще и тем, что опирается на методоло-
гически корректную статистическую базу, на огромный фактический материал. В докладе констатируется серьезная трансформация социальной структуры, перемены в структуре потребления, образе жизни, занятости россиян.
Можно заключить, что, действительно, ностальгия как тоска по советскому периоду в значительной степени представляет собой остаточное явление и, как отмечается в статье Г. Ильичева, «демография работает против ностальгии», то есть, чем моложе россияне, тем меньше они сожалеют об СССР [См.: 7].
Однако здесь с нами злую шутку могут сыграть сами термины. В опросе ФОМ, на который опирается автор статьи, речь идет о ностальгии, связанной с крушением СССР как целостного государства. В опросах же, о которых говорилось выше, обсуждались отдельные явления советского периода, и степень сожаления о них незначительно варьировалась в различных социально-демографических и социальноэкономических группах.
Относительную устойчивость восприятия советского периода как «эпохи великих свершений» и связанного с этим сожаления об утрате ряда советских завоеваний демонстрирует весьма наглядно содержание протестных акций, организуемых в России различными социальными движениями в 2010-2011 годах.
Так, одна из самых ярких акций протеста против реформы образования, которую проводили 12 апреля 2011 года студенты в Сыктывкаре, Липецке, Краснодаре, Москве и некоторых других городах, проходила под лозунгом «Прости, Гагарин!». Рискнем утверждать, что связь эффективности советского образования с возможностью освоения космоса становится неоспоримым фактом общественного сознания.
Посмотрим же внимательнее, что представляет собой сегодня «советская ностальгия» и какова ее социальная природа.
Тема СССР звучит сегодня в общественной дискуссии, прежде всего, в связи с «юбилейной датой». 20 лет назад, 8 декабря 1991 года главами РСФСР, Украины и Белоруссии было подписано Беловежское соглашение, точнее - Соглашение о создании Содружества независимых государств, которое положило конец 69-летней истории существования Советского Союза.
С этого момента началась история новой России, история независимого государства в новых границах. В экономической, общественно-политической, культурной и повседневной жизни россиян появились новые цели, ценности, явления и практики. Советский период остался в прошлом и должен был бы стать достоянием исторической и индивидуальной памяти.
И, как положено, о прошлом стали вспоминать. Не только индивидуально и, так сказать, по-дилетантски, но и на уровне общественного осознания прошлого, и профессионально, в научных исследованиях, популярных изданиях, в монографиях. Постепенно стало складываться, по выражению журналиста и культуролога Ольги Балла, своеобразная «индустрия воспоминаний о советском». Причем наряду с истори-
ческими монографиями, затрагивающими серьезные проблемы становления, экономического, культурного и политического развития СССР, стала появляться литература, посвященная советской повседневности, ее особенностям, настроению, ее деталям, оставшимся у нас или безвозвратно ушедшим [См.: 1, 3, 5, 9].
Ностальгически-задушевная, ироническая или критическая, даже уничижительно-разоблачительная, эта литература как-то незаметно внесла свой вклад в формирование своеобразной моды на советские символы, образы, детали повседневности.
Немного раньше или параллельно с авторами книг и монографий изменение общественных настроений почувствовали производители рекламы и создатели популярных шоу, которые тут же принялись эксплуатировать в рекламных слоганах, плакатах, названиях фирм, в популярных шоу и сериалах советскую тему.
Интонация подачи темы при этом постепенно менялась. Уходил разоблачительный пафос, акцент смещался с ужасов коммунистического режима на детали быта и индивидуальных судеб, безусловное осуждение и отрицание сменялось если не оправданием, то, по крайней мере, терпимостью, попытками понять и даже принять.
А началось все по законам нового, капиталистического времени, - с коммерческого проекта «Старые песни о главном», показанном под новый, 1996 год. Проект оказался успешным. Его повторяли потом несколько раз, и это были самые успешные новогодние представления нового времени в России. Мюзиклы с использованием сюжетов советских фильмов и советских песен стали популярными, а после и вовсе произошло триумфальное возвращение советских фильмов и песен. Теперь нередко отовсюду несутся в исполнении новых поп-звезд старые песни, и не русские народные, и не старинные романсы, а именно советские песни.
Б. Ю. Кагарлицкий отмечает, что 20 лет спустя после крушения коммунизма и дезинтеграции советского государства удивительным аспектом культуры России и других бывших советских республик является то, что люди идентифицируют себя как постсоветские. Разница между советским прошлым и капиталистическим настоящим очень велика, и тем более возникает вопрос, почему же новые элиты обращаются к советскому прошлому для собственной легитимации?
Он объясняет это тем, что за два десятилетия политические элиты не смогли обеспечить ни одного общезначимого для жителей страны достижения. Из-за этого они пытаются опереться на ностальгию низов в рамках идеологемы «общего великого прошлого», но старательно очищают «советское» от коммунистического и социалистического. Причем зачастую именно авторитарные черты «советского» приветствуются, хотя здесь ситуация двойственная, поскольку восхваление советского величия идет вперемежку с пропагандой ужасов тоталитаризма. В итоге, заключает Б.Ю. Кагарлицкий, отношение к СССР получается не диалектическим, что было бы необходимо, учитывая противоречивость советского исторического опыта, а шизофреническим [См.: 18].
Симптомы «советской ностальгии» проявляются и в интеллектуальной, и в политической, и в коммерческой, и в культурной сферах российского общества. Однако толчком, исходным пунктом, как нам представляется, стало все же переосмысление советского этапа истории на уровне обыденного сознания. Мода на советское (точнее сказать, на воспоминания о советском, и на советскую повседневность) не распространилась бы так быстро, не приносила бы постоянно политических, коммерческих и прочих дивидендов, не будь она так востребована в обществе.
В другой своей работе Б. Ю. Кагарлицкий пишет: «Движение культурного маятника было в высшей степени логично. Унылое однообразие и скука брежневских времен заставляли людей мечтать о чем-то новом, ином, воображать себе иную жизнь. Все, что противоречило советскому, становилось интересно и увлекательно, не важно, шла ли речь о событиях и порядках дореволюционного прошлого или о жизни современного Запада, о котором на самом деле знали и помнили не больше, чем о далеких романтических временах. Но после того как застой сам стал историей, а существование миллионов людей резко переменилось, причем далеко не в лучшую сторону, настроения неминуемо должны были измениться» [8].
Заметим, что никакого противоречия между утверждением данного автора об изменении положения миллионов людей не в лучшую сторону и оптимистическим выводом доклада исследовательского коллектива Высшей школы экономики нет. Дело в том, что в самом докладе отмечается, что «с 1990 г. по 2008 г. уровень среднего текущего рыночного потребления за счет средств домашних хозяйств в России вырос на 45 %». В то же время составители доклада признают: «Наше исследование позволяет сделать вывод, что пока в повышении благосостояния, ставшего возможным вследствие создания рыночной экономики, успешно участвуют только верхние, наиболее состоятельные 20 % населения. На долю верхних двух квинтилей приходится половина всего прироста доходов. Третий квинтиль только-только вышел на уровень 1990 г., а 40 % населения с наименьшими доходами получают меньше, чем до начала реформ»[16, 86].
Проще говоря, от рыночных реформ в России безусловно выиграли 20 % населения, еще 20 % оказались более или менее «в плюсе», следующие 20 % остались при своих (но это в цифрах; статусные и моральные потери здесь не учтены), а 40 % проиграли. Так что повод для сожалений есть у значительной части россиян.
И все-таки, анализируемая нами ностальгия не сводится просто к сожалению о потери дохода или статуса. Хотя бы потому, что, в отличие от сожаления по СССР, ностальгия по советскому - явление относительно новое и развивающееся, знамение нашего времени, а не отзвук прошлого.
Отметим факт, не оценённый по достоинству ни общественностью, ни социологами, но при этом поразительный с точки зрения своей исторической роли. Советские граждане довольно равнодушно и
даже безразлично восприняли одно из поворотных событий новейшей истории - распад СССР и реставрацию в России капитализма. Между тем на референдуме 17 марта 1991 года 76 % участвующих в нем граждан СССР высказалось за сохранения обновленного Советского Союза.
Все постсоветские годы отмечены пассивным, но постоянным сопротивлением российских граждан тенденциям сокращения социальных прав в процессе коммерциализации социальной сферы. Наконец, и сегодня можно констатировать нарастание социальной напряженности вокруг проблем образования, медицины, жилищно-коммунальных тарифов и социальной инфраструктуры в целом. [См.: 10]
Во многом все более уверенное осознание достижений советской эпохи отражает оформление в обыденном сознании содержания эволюции целей и методов социальной политики в последние два десятилетия. В основу реализуемой сегодня в России концепции развития социальной сферы положено абсолютно неверное представление о ней как о внешней нагрузке на экономику. И такое же неверное стремление выжать из нее некие измеримые результаты, признанные рынком. Забавно, что в советской экономической науке социальную сферу именовали непроизводственной и отказывали ей каком-либо производительном результате. При этом, однако, в управлении ею прослеживалось понимание подлинного значения этой сферы для производства общества и человека определенного типа.
В российской науке непроизводственную сферу переименовали в социальную, на словах признали ее значимость для развития производства, общества и государства, полностью проигнорировав на деле все это при выработке принципов управления ею [См.: 11, 108].
Все эти факты и процессы свидетельствуют о том, что целый ряд завоеваний и особенностей советского периода был и остался, отнюдь, не безразличен бывшим советским людям. При этом, повторимся, и опросы общественного мнения свидетельствуют о том, что граждане стали осознавать ценность этих завоеваний и их непосредственную связь с экономическими и политическими успехами СССР, которые тоже оценили. Спустя почти 20 лет...
А вот тогда, двадцать лет назад, не было слез по СССР и сожалений о нем, вошло в моду презрительное «совок» и «совки», началось бегство от СССР, продолжавшееся все 1990-е годы. Изменился герб и гимн, был расстрелян Верховный Совет, навязана новая конституция, появилась Государственная Дума. Обращение «товарищи» заменило так и не прижившееся, но поначалу многих очень будоражившее словечко «господа», улицы и города меняли названия, перекраивались образовательные программы, появлялись новые профессии и специальности.
Была отменена ненавистная школьная форма, пал могущественный ОВИР, и можно было ехать куда угодно, были бы деньги и дали бы въездную визу. Шло постепенно и эмоциональное избавление от всего советского («совкового»), избавление сознательное и радостное, воспринимаемое как давно ожидаемое.
То избавление, из-за которого, собственно, россияне так терпеливо и сносили все невзгоды и превратности первых лет рыночных реформ.
Такой старт в сочетании с радикальностью социально-экономических преобразований давал основания предполагать, что за 20 лет Россия убежит очень далеко от Советского Союза, станет принципиально иной страной, и не только СССР, но и термин «постсоветский период» останутся в прошлом. Новый, XXI век, Россия должна была начать с «чистого листа».
Но этого все же не произошло.
Конечно, любое прошлое участвует в настоящем так или иначе, история же непрерывна, а не дискретна. Но участие участию рознь, здесь есть существенные количественные и качественные различия. Прошлое делает окончательно прошлым, безвозвратным и уносимым все дальше неумолимым временем, прежде всего, его неадекватность характеристикам, проблемам и вызовам настоящего. А ведь современная Россия продолжает довольно успешно использовать наследие СССР: экономический и трудовой потенциал, объекты социальной и производственной инфраструктуры, транспортные сети и т. п.
Кроме того, социально-профессиональная структура российского общества во многом сформировалась под влиянием еще советской системы образования и советской структуры общественного производства. Следовательно, существуют целые социальные слои, заинтересованные в сохранении такой структуры и в ее развитии. И образ советского культурного расцвета также вызывает ностальгию у российских граждан, обостряет критику сегодняшней массовой культуры.
Изменения социальной структуры, о которых говорится в докладе исследователей Высшей школы экономики, оказались также неравномерны, как и рост благосостояния. Сегодня в сфере образования, здравоохранения, в сферах государственного управления и военной безопасности, социального обеспечения заняты почти четверть наемных работников.
Значительная часть занятых в промышленности и сельском хозяйстве работают на предприятиях, построенных еще в советское время. Существуют, таким образом, значительные социальные слои, для которых советское, по большому счету, не является прошлым, оно органично и неустранимо вплетено в их настоящую жизнь.
Более того, сохранение бесплатного образования и здравоохранения долгое время было необходимым условием адаптации значительной части россиян к рыночной экономике, обеспечивало им условия для того, чтобы они могли воспользоваться возможностями, предоставляемыми рыночными реформами [См.:
12, 13, 14].
В упомянутом докладе отмечается, что «сводный индекс благосостояния, который кроме рыночного текущего потребления учитывает изменения в ценовой доступности жилья (т.е. важнейшие элементы накоплений домашних хозяйств), а также нерыночные индивидуальные услуги (здравоохранение, образова-
ние и социальное обеспечение), дает более скромный результат - рост на 32 %» [16, 82]. Другими словами, если учитывать снижение доступности услуг здравоохранения и образования, удорожание жилья, то не получится тех 45 % роста благосостояния, которые и так неравномерно распределились между гражданами постсоветской России.
Но услуги образования, например, востребованы мало-и-средне обеспеченными социальными группами не меньше, а часто и больше, чем в высокодоходных группах. Так, расчеты показали, что в целом шансы детей из малообеспеченных семей получить образование в учреждениях с высоким статусом составляют 0,19 (в терминах детерминационного анализа), тогда как у детей из семей со средним достатком - 0,17. То есть фактически эти шансы равны, даже чуть выше в малообеспеченных семьях. С другой стороны, шансы детей из семей, где хотя бы один из родителей получил высшее образование, получить образование в учреждении с высоким статусом - 0,23, тогда как у детей из менее образованных семей - 0,13, что практически в два раз ниже. В целом, можно утверждать, что культурно-образовательный статус семьи, в которой воспитывается или воспитывался ребенок, имеет большую емкость при детерминации его шансов на получение хорошего образования, чем ее материальное положение. Здесь, разумеется, большую роль играет то обстоятельство, что в России сохраняется еще довольно большой сектор бесплатного образования [См.: 14, 208].
Таким образом, сокращение сектора бесплатных услуг подорвет социальные позиции значительного социального слоя, который до сих пор представляет мощный социально-экономический потенциал модер-низационного развития России.
Все вышесказанное, а не просто некая эмоциональная привязанность к прошлому, обусловленная фрустрацией в настоящем, является объективной базой существования сегодня советского прошлого как заметного феномена общественного сознания в современной России. Мы называем этот феномен «советской ностальгией» потому, что, как нам представляется, он имеет социально-психологический, а не политический характер.
Это признание широкими социальными слоями необходимости для собственного развития и воспроизводства, для процветания страны в целом значимых достижений советского периода, угрозу которым российские граждане все отчетливей ощущают сегодня. Но это, отнюдь, не кристаллизация экономических и, тем паче, политических интересов, связанных с восстановлением советского строя во всех деталях и подробностях. Напротив, наряду с признанием достижений советского периода, даже наряду с констатацией его величия, в современном российском обществе устойчиво держится отрицание ряда социально-политических характеристик советского периода.
Рискнем предположить, что в российском обществе сегодня через обращение к наиболее значимым и
востребованным достижениям прошлого, формируется, структурируется, ищет собственное содержание запрос на будущее.
Но «советская ностальгия», в отличие от сожалений о «Советской Империи», не отступает под ударами демографии, напротив. Анализ большого эмпирического материала: интервью с молодыми людьми, многие из которых родились уже после распада Советского Союза, - убедил нас в этом.
В конце 1990-х большинство студентов «точно знали», что Советский Союз был тоталитарным государством, в магазинах ничего не было, и всех несогласных репрессировали. Эти представления распространялись на весь советский период.
В то же время любая критика капитализма большинством студентов отрицалась. Не то чтобы опровергалась сколько-нибудь последовательными аргументами, просто не принималась - и все. Примерно в 2004 или 2005 году такая критика стала вызывать сочувствие, потом понимание, потом и полное одобрение. Одновременно стало заметно оформление совершенно новой редакции представлений об СССР. Подчеркнем, что есть студенты, интересующиеся политикой, читающие специальную литературу и последовательно работающие над своими политическими убеждениями.
Те же, кто этого не делает, а таких, увы, большинство, формируют представления о прошлом и настоящем из «подручных» средств, то есть из фильмов, разговоров старших, материалов СМИ, из телешоу и т. п. Делают они это наспех, непоследовательно и не усердно. Но именно такие стохастические представления и составляют мифы, заменяющие многим студентам знания о недавнем прошлом их страны.
Вот и сложился миф об СССР, который невероятно удивил бы и расстроил младореформаторов, возлагавших столько надежд на поколения, родившиеся «за пределами совка». Дело в том, что в этих мифологизированных представлениях студентов репрессии, тоталитаризм, дефицит и прочие «ужасы советского прошлого» отступают на второй план, а то и просто объявляются «временными трудностями и перегибами». Примерно к концу 2005 года можно было с уверенностью констатировать, что упрощенная, однолинейно критическая оценка социально-экономических явлений и процессов советского периода вызывает такое же отторжение, как пятью-семью годами раньше - критика рынка и капитализма.
Но при этом нет никаких оснований считать, что студенты приходят к пониманию сущности социально-экономического строя в СССР и приобретают соответствующие политические убеждения. Скорее можно предположить, что у них формируется представление о Советском Союзе как о потребительском рае. Парадокс, но именно так. Мотив дешевизны жизни все больше доминирует в этом новорожденном мифе, творимом «поколением Пепси» над мифом о «тоталитарном кошмаре», от которого их «спасли» в 90-е.
Приведем несколько характерных высказываний: «В СССР люди были веселее, много анекдотов было». «Учили в Союзе лучше. Мои родители не были
отличниками, а помнят много чего из школы, даже по географии и математике». «В СССР не было бедных. То есть небогатых много было, но никто от этого не страдал, бедных не считали неудачниками, богатство не было в таком почете». «Мои родители рассказывали, что дефицит был, а питались все лучше, чем сейчас. Апельсины, например, покупали сразу по нескольку килограммов. Говорят, потому что трудно было достать, из Москвы возили. Ну и что, сейчас они везде есть, а покупаем мы их тоже нечасто». «В СССР каждый мог легко поехать на море, все и ездили. Сейчас можно ездить за границу, а все равно больше людей ездили в СССР на море, чем сейчас - за границу. Получается, что в Союзе было справедливей: лучше почти все поедут на море у себя в стране, чем только немногие - за границу». «Люди были в советское время добрее, вещи были прочнее».
Можно, конечно, объяснить подобное социальное мифотворчество пензенских студентов тем, что провинциальные молодые люди, ограниченные в возможностях «вписаться в рынок» (речевая находка чиновников), могут просто сочинять миф, чувствуя себя обделенными и пытаясь хотя бы эмоционально преодолеть это, найти опору для самоуважения и т. п.
Однако И. В. Глущенко анализирует выдержки из сочинений студентов об СССР, которые характеризует сходство с рассуждениями студентов ПГПУ им. В. Г. Белинского [См.: 2]. Вместе с тем, автор анализирует сочинения студентов элитного российского вуза - НИУ Высшая школа экономики.
В 2009 г. я встречалась со студентами Санкт-Петербургского отделения НИУ Высшая школа экономики. Предметом беседы была реформа образования в России, которую они горячо поддерживают, потому что она открывает перед ними возможность работать на Западе. Подход откровенно эгоистический. Основным аргументом в пользу современных реформ образования в России было утверждение о ее своевременности: мол, советский масштаб недоступен сейчас, цели образования должны быть более прагматические.
Воспроизведем наиболее типичные мнения:
«СССР был ориентирован на величие, поэтому образование было для всех и для всего, сегодня цели конкретнее - произвести специалистов, необходимых экономке». «В Союзе был масштаб, но сейчас столько образованных людей не нужно». «Советская система образования была хороша для своего времени, сейчас нужно другое - конкурентоспособные специалисты, на которых есть спрос на рынке». «Сейчас нет великих задач, время прагматичное». «У нас рынок, и мы должны ориентироваться не на Советский Союз, а на Европу». «Советская экономика проиграла рынку, и советское образование сейчас уже не годится». «В СССР было равенство, поэтому образование было бесплатным и массовым, но это неправильно в рыночном обществе» «В СССР было равенство, и справедливым считалось, что образование должно быть бесплатным, но сейчас, в рыночных условиях, это невозможно». «Мы сегодня такую систему образования, как в СССР, просто не потянем - для этого нужна
централизованная экономика». «Образование в СССР удовлетворяло потребности общества и государства, а сейчас - рынка и людей».
Итак, картинка (советское образование и СССР) в целом выглядит не очень привлекательно, но, несомненно, величественно. Масштаб, размах, общегосударственные задачи. Представления об СССР как о грандиозном, дерзком проекте проглядывают даже в высказываниях тех, кто этот проект явно не одобряет. Опять же - доминирование в советском обществе коллективных и государственных интересов, ориентация на большие цели и задачи и опять - равенство». В целом обобщая эти мнения, можно предположить, что у СССР был только один недостаток - он проиграл Рынку.
Интересны результаты обсуждения темы советского образования со студентами философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, где автор в 2011 г. читала спецкурс «Социальные функции образования». Программа «Экономическая политика и стратегическое планирование» была платной, и семьи, которые могли заплатить такую сумму за обучение детей, уже никак нельзя назвать средними по доходам. Но и здесь просматривается похожая ситуация: никакого принципиального неприятия, тем более, абсолютного отторжения советской действительности нет. Пожалуй, присутствует даже восхищение, признание исторической значительности, даже грандиозности (ПВ - опять грандиозность и величие!) советского периода. Это отмечается как само собой разумеющееся, но недостатки старательно перечисляются: тоталитаризм, отсутствие свободы и демократии, дефицит и т. п. Трудный, даже жестокий период, но - героический.
Как видно, содержание высказываний, идей, настроений несколько иные, чем у пензенских студентов. Нет тоски по дешевым апельсинам или путевкам, нет раздражения от того, что не получается воспользоваться «неограниченными возможностями, которые, на самом деле, не для нас». Студенты МГУ им. М. В. Ломоносова и НИУ ВШЭ как раз собираются воспользоваться, да и уже пользуются возможностями современного общественного устройства в России.
Нет или почти нет сетований по поводу социального неравенства или бедности, студенты московских вузов существуют гораздо более комфортно, принадлежат к слоям, пока еще считающим себя выигравшими от реформ. Зато есть другое - тоска по духовности, которую студенты видят в советском прошлом, по «простоте и ясности», по некой «правильной жизни», которая ушла безвозвратно. Восхищение грандиозностью задач, масштабностью целей, убежденность в том, что в социальной жизни доминировали коллективные цели и общегосударственный интерес.
«Советская ностальгия» возникла не сразу. Не под воздействием «шоковых» экономических реформ, не в 1990-е, не во время кризиса 1998 г. Это явление вообще оказалось не связанным с кризисами и экономическими проблемами напрямую, по крайней мере, во внешних своих проявлениях. Социальным содер-
жанием «советской ностальгии» мы бы назвали сохраняющуюся и воспроизводящуюся привязанность значительных слоев российского общества к социальным достижениям СССР, таким как доступные и относительно качественные образование и медицина, социальная защищенность, относительно высокий уровень массовой культуры и т. п.
Это социально-психологическое явление имеет вполне объективную социально-экономическую базу, является эмоциональным отражением объективных социально-экономических интересов массовых социальных слоев. Содержанием этих интересов, повторим, является не возвращение к советской практике во всей полноте, а сохранение, воспроизводство и развитие тех социальных достижений советского прошлого, которые лежат и сегодня в основе жизненного благополучия значительной массы россиян.
Для отечественной социологии важно понять, насколько те советские достижения, о которых сожалеют россияне, были не случайными, а сущностными, родовыми признаками этого строя, и насколько возможно сохранить, возродить и развить их в современной российском обществе.
список ЛИТЕРАТУРЫ
1. Андреева И. Частная жизнь при социализме. Отчет советского обывателя. М.: Новое литературное обозрение, 2009. 344 с.
2. Глущенко И. В. Гордые четыре буквы [Электронный ресурс]. Русский журнал. 11.03.2011 Режим доступа: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/ Gordye-chetyre-bukvy.
3. Глущенко И. В. Общепит. Микоян и советская кухня. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ. 2010. 240 с.
4. Гудков Л. Д. Российская повседневность // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2007. Т. 88. № 2. С. 55-73.
5. Гурова О. Ю. Советское нижнее белье: между идеологией и повседневностью. М.: Новое литературное обозрение. 2008. 288 с.
6. Желизнык М. Гигиенические практики в советской и современной России // журнал социологии и социальной антропологии. 2007. Т.10. № 1. С. 133-140.
7. Ильичев Г. Демография против ностальгии [Электронный ресурс]. The New Times. Новое время. 2011. № 44-45. Режим доступа: http://newtimes.ru/articles/ detail/48315.
8. Кагарлицкий Б. Ю. Советская ностальгия [Электронный ресурс]. Русский мир. 2010. 8 декабря. Режим доступа: http://www.russkiymir.ru/russkiymir/ru/publica tions/author/article0088.html.
9. Лебина Н. Б. Энциклопедия банальностей. Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2006. 444 с.
10. Материалы Института глобализации и социальных движений (ИГСО) по проекту: «Формирование эффективных моделей разрешения социально-трудовых конфликтов основе мониторинга и анализа конфликтогенных и кризисных ситуаций в сфере социально-трудовых отношений путем обучения лидеров
и активистов профсоюзных организаций и социальных движений». [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://wwwлgso.ru/artides.php?artide_id=338
11. Очкина А. В. Когнитивный диссонанс или слепота зрячих // XIII Социологические чтения преподавателей, аспирантов и студентов. Всероссийская конференция. Межвузовский сборник научных трудов. Пенза: ПГПУ. 2011 Ч. 1. С. 103-111.
12. Очкина А. В. культурный капитал семьи как фактор социального поведения и социальной мобильности (на материалах исследования в провинциальном российском городе) // Мир России. 2010. № 1. С. 67-88.
13. Очкина А. В. Социальные механизмы воспроизводства культурного капитала семей в провинциальном российском городе // Общественные науки и современность. 2010. № 1. С. 28-41.
14. Очкина А. В., Ястребов Г. А. Культурно-образовательные стратегии семей в России в контексте инновационного развития // X Междунар. науч. конф-я по проблемам развития экономики и общества. В 3 кн. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ. 2010. Кн. 3. С. 206-213.
15. Рывкина Р. В. Драма перемен. М.: Дело, 2001. 472 с.
16. Уровень и образ жизни населения России в 19892009 годах // Доклад. Национальный исследовательский университет Высшая школа экономики. При
участии Всемирного банка и Международного валютного фонда. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2011. 86 с.
17. Шкаратан О. И. Социально-экономическое неравенство и его воспроизводство в современной России. М.: «ОЛМА Медиа Групп», 2009. 560 с.
18. Kagarlitsky B. Back in the USSR. Chicago: The University of Chicago Press. 2009. 88 p.
19. Опрос Всероссийского центра изучения общественного мнения: «Советское прошлое в памяти россиян: Главное событие 20 века» [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://wciom.ru/index.php?id=268& uid=10879.
20. Опрос Всероссийского центра изучения общественного мнения: «Советский» и «антисоветский»: что такое хорошо и что такое плохо?» [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://wciom.ru/index.php?id=268& uid=13124.
21. Опрос Всероссийского центра изучения общественного мнения: Десталинизация: «за» и «против» [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://wciom.ru/ index.php?id=459&uid=111561.
22. Опрос Всероссийского центра изучения общественного мнения: «Нужен ли России новый Сталин?» [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://wciom. ru/index.php?id=459&uid=12922.
