CC BY
186
РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Вослед юбилею Виссариона Григорьевича Белинского
Весной 2001 г. исполнилось 200 лет со дня рождения В. Г. Белинского. Русская христианская гуманитарная академия приняла активное участие в юбилейных мероприятиях. В сентябре минувшего года в академии состоялась конференция «Неистовый Виссарион». Здесь мы публикуем некоторые выступленияучастников конференции.
А. А. Ермичев
К ВОПРОСУ О РОЛИ В. Г. БЕЛИНСКОГО В ИСТОРИИ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
I
Виссариона Григорьевича Белинского нельзя называть философом в учёноакадемическом смысле этого слова. Но, говоря о нём как о литературном критике, мы и в это определение вкладываем какое-то особое содержание. Становящаяся к его времени русская критика уже не была таковой в специальном значении этого слова, когда она нацелена лишь на выявление художественных достоинств произведения. Русскому критику было интересно другое — взаимодействие литературы и жизни. Он представлял не цех литературоведов и лингвистов, а был полпредом общества, вопрошавшим литературу о добре и зле, истории и народе, прогрессе и реакции, власти и милости... Белинский не только упрочил эту тенденцию русской критики, но сделал её главной для XIX века — и не только Х1Х-го... Именно Белинский создал нашу критику в этом качестве — критику универсальную, социально-ориентированную, публицистическую. Оттого называть его только литературным критиком очень мало. Сама литература была ему нужна как средство для выражения собственного отношения к современному и вечному, к человеку и Богу, к России и истории.
В определившемся статусе — мыслителя, публициста и общественного деятеля Белинский оказал сильнейшее воздействие на русское сознание. В этом отношении сравнить его просто не с кем; недаром в 1909 г. «Вехи» прокляли его как «отца русской интеллигенции».
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2012. Том 13. Выпуск 1
75
В. В. Зеньковский, имея в виду названные параметры деятельности Белинского, делает два обобщения в своей «Истории русской философии». Во-первых, говоря как раз о его творчестве, он выделяет особый тип философии — философской публицистики, мышления, охваченного «теургическим беспокойством» и потому внимательного к конкретностям жизни. Здесь нет подлинной и полной автономии мысли, — замечает В. В. Зеньковский, — но вообще исключить её из философии невозможно1. Во-вторых, творчество Белинского он рассматривает как типическое и образцовое явление русской культуры. Да, типическое и образцовое! Не случайно же С. Н. Булгаков в «Основных проблемах теории прогресса» (1902 г.) вспоминает Ивана Карамазова (1879 г.), а этот последний возвращает свой билет Богу по тем же соображениям, которые Белинский предъявил гегелевской философии истории (1841 г.).
Годы жизни Белинского (1811-1848) выпадают на время формирования русского национального самосознания. Вослед за любомудрами и вместе с П. Я. Чаадаевым, западниками и славянофилами он стоял у истоков русской идеи, созидаемой тогда в её религиозной и секулярной (социализм) вариациях. «Особенный тип философии», как нельзя лучше пришёлся в качестве формы национального самосознания и оказывался «философским россиеведением».
Правильно утверждение, что в своём философском развитии Белинский шёл в главном русле движения русской мысли. Но правильно и обратное — он сам определял общее движение русской мысли, а потому по эволюции философских взглядов Белинского мы судим об эволюции русской мысли в целом.
Недолгое время активной творческой работы «неистового Виссариона» началось, когда умами русского юношества овладевала философия Шеллинга. Скончался В. Г. Белинский почти в другом интеллектуальном времени, когда его друг А. И. Герцен уже переживает «духовный кризис», обращая свои взоры к «русскому социализму», а в кружках Петрашевского и Момбелли вовсю обсуждались вопросы технологии социального переустройства.
Таким образом, Белинский попал на время смены стратегической линии русской философии — от идеализма к материализму. Его персонализм и гуманизм, литературный талант, энергия публициста и чуткость к философии сделали его одной из ведущих фигур русского самосознания 30-40-х гг. XIX в. В свою очередь, это требует признавать выдающуюся роль Белинского в истории русской мысли.
II
Первая по времени бесспорная заслуга Белинского перед русской философией состоит в том, что в «Литературных мечтаниях» он сделал шеллингианство эзотерического кружка Станкевича достоянием широкой читательской публики. По-видимому, справедливо мнение, что «даже в «Литературных мечтаниях» Белинский не был «рьяным шеллингианцем», каким его некоторые историки называли... Из вторых и третьих рук начинающий критик мог уловить некоторые самые общие мотивы Шеллинговой
1 См. Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1. Второе изд. — Париж. 1989. — С. 265. У Б. В. Яковенко (1939) имеется своя чёткая формула этих соображений: «...публицистичность следует признать одним из классических проявлений русского духа и ума» (Яковенко Б. В. История русской философии. — М., 2003. — С. 66).
философии и красочно, художественно включить их в свои «Литературные мечтания»2. П. В. Анненков, касаясь отношений Белинского к спорам в кружке Станкевича, написал, что он «может называться по преимуществу обобщителем идей» этого кружка. Он обобщает их в объективно-идеалистическом духе, проповедуя, что «весь прекрасный Божий мир есть не что иное, как дыхание вечной идеи (мысли единого, вечного Бога), проявляющейся в бесчисленных формах, как великое зрелище абсолютного единства в бесконечном многообразии» и т. д. и т. п., особо подчёркивая, что «для этой идеи нет покоя: она живёт беспрестанно, то есть беспрестанно творит, чтобы разрушать, и разрушает, чтобы творить»3.
Наверное, эта статья, написанная в духе романтически воспринятого шеллин-гианства, всё-таки готовила русские умы к следующему их увлечению — на этот раз Гегелем.
Участие Белинского во второй, «гегелистской», ступени становления нашего самосознания нельзя охарактеризовать так однозначно, как в случае с шеллингианством. Конечно, и сейчас Белинский выступил в качестве ознакомителя читающей публики с идеями Гегеля и тоже, разумеется, в своей интерпретации. Речь идёт о статьях «Мен-цель, критик Гете», о «Бородинской годовщине» В. А. Жуковского и о книге Ф. Глинки «Очерки Бородинского сражения». Мы сейчас отвлечёмся от вопроса, насколько правильно Белинский воспринял учение великого немца. Оговоримся, что многие исследователи аргументировано показывают, что в свой гегелевский период Белинский «гораздо глубже схватывал самую суть гегельянства, чем это обычно полагают»4.
Для нас в данном случае Белинский значим как пропагандист тяжеловесного Гегеля. Не ему, а Т. Н. Грановскому и ещё более А. И. Герцену принадлежали попытки теоретического развития идей немецкого философа. Сюжет Белинский-Гегель для истории русской мысли значим не погружением критика в неверно или верно понятого Гегеля, а эмоционально-волевым восстанием против гегелевского Молоха. Неистовый Виссарион трепещет от возмущения: «Субъект у него не сам себе цель, но средство для мгновенного выражения общего, а это общее является у него в отношении к субъекту Молохом, ибо, пощеголяв в нём (в субъекте), бросает его как старые штаны»5. Этого мало. В том же письме — совсем не в противоречии со своей приверженностью к прогрессу — Белинский отрицает телеологизм в истории и предъявляет к ней моральные требования: «...если даже мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития — я и там попросил бы вас отдать мне отчёт во всех жертвах условий жизни и истории...»6
Третья стадия становления русского самосознания связана в философской мысли — с идеями фейербахианства и, несколько позднее контизма, а в социальной — с европейским социализмом. Взаимодействие этих двух влияний в конечном счёте приводит русскую мысль к антифилософскому, сциентистски ориентированному мышлению шестидесятников — Добролюбова, Чернышевского и Писарева, и обильных по количеству социальных рекомендаций.
2 Философия Шеллинга в России /Общ. ред. В. Ф. Пустарнакова. — СПб., 1998. — С. 125.
3 Белинский В. Г. Поли. собр. соч. в 13 тт. Т. 1. — М., 1953. — С. 30.
4 Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1. Второе издание. Т. 1. — Париж, 1989. — С. 272.
5 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. в 13 тт. Т. XII. — М., 1956. — С. 22.
6 Там же. С. 23.
Один из первых импульсов такому движению был задан В. Г. Белинским. Отказавшись от Абсолюта Гегеля во имя личности, он апеллирует к гуманному и христианскому Богу-Разуму, освящающему «социальность» как блаженное состояние жизни, когда даже «рядом с нравственным улучшением должно возникнуть и физическое улучшение»7. Теперь он превозносит имена Сен-Симона, Пьера Леру и Жорж Занд и готов для счастья глупых людей прибегнуть к насилию.
Известно, что фейербаховская «Сущность христианства» произвела на Белинского очень большое впечатление. Можно думать, что оно стало возможно потому, что у Фейербаха он получил подтверждение собственному движению от Гегеля к «сознательной религии» Бога-Разума, то есть человечества. Среди прочих близких Белинскому мотивов фейербахианства были и собственно антропологические, а именно мотивы психофизического единства человеческой природы: «Ум без плоти, без физиономии, ум, не действующий на кровь и не принимающий на себя её действия, — есть логическая мечта, мёртвый абстракт. Ум — это человек в теле, или лучше сказать, человек через тело, словом, личность»8.
Антропологические элементы у Белинского стали подтверждением давнего его стремления понять жизнь как она есть. Оно не было только привилегией нашего критика, а разделялось его окружением. От признания психофизического единства Белинский шагнул в область социальных учений, приняв участие в спорах о месте буржуазии в европейском доме и о благотворности её появления в России.
В связи с этим расширился диапазон социальных технологий, необходимых для освобождения России. Белинский забывает о своём безоглядном революционеризме и движется к трезвому, вполне просветительскому, хотя и драматически-напряжённому взгляду на русскую жизнь: «Оставим в покое гоголевскую мифологию о русской церкви и религиозности русского мужика. Иисус Христос не имеет к этому никакого отношения. Давайте-ка для начала отменим крепостное право, телесные наказания и будем соблюдать законы, которые у нас имеются», — вот о чём говорит критик в знаменитом зальцбрунском письме Гоголю от 3 июля 1847 г.
Вернувшись из-за границы и прослышав о какой-то подготовке Николая I к освобождению крестьян, полный надежд и тревог критик сообщает об этом друзьям за границей (П. В. Анненкову, А. И. Герцену и Н. И. Сазонову), а уже в декабре того же года в рецензии на «Сельское чтение» он расхваливает правительство за его «благотворное влияние» «на все стихии народной жизни»9. Он публикует свою апологию императору в первом номере «Современника» за 1848 г., подбадривая правительство идти в нужном направлении.
III
Чтобы оценить вклад Белинского в историю русской философии, нужно послушать мнение авторитетных специалистов-историографов, тех, кто, собственно эту историю создаёт. Отнюдь не преуменьшая ценность историографических исследований начала — первой половины XX в. — от Радлова и Иванова-Разумника до Шпета — об-
7 Там же. С. 71.
8 Белинский В. Г. Поли. собр. соч. в 13 тт. Т. X. — М., 1956. — С. 27.
9 Там же. С. 366.
ратимся сразу к богатым для нас 30-60-м годам. Сначала добротные, фундаментально подготовленные истории русской философии появились в русском зарубежье. То были книги Б. В. Яковенко (1938 г.), Н. А. Бердяева (1946 г.), В. В. Зеньковского (1948-1950 гг.),
Н. О. Лосского (1951 г.; русский перевод 1954 г.). Что касается СССР, то здесь «первым обощающим исследованием истории русской философии были “Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР” (два тома, вышедших в 1955-1956 гг.)»10.
Рамки советских исследований Белинского были заданы В. И. Лениным и Г. В. Плехановым. В. И. Ленин в нескольких кратких суждениях высоко ценил его как предшественника русских социал-демократов. Но сначала такой социально-политический подход был предложен Г. В. Плехановым. «.. .Доживи Белинский до наших дней, — иронизировал один из рецензентов, — он непременно был бы марксистом. Вот только трудновато определить: «большевиком» или «меньшевиком»? Это вещь гадательная...»11
Советские обществоведы позволили себе пойти дальше. Сочиняя «основные особенности классической русской философии» они стали рассматривать Белинского через призму собственных представлений о философии и скоро превратили его в материалиста, который «шёл к» и «остановился перед».
В русском зарубежье такую же ошибку описания Белинского при помощи чуждого ему категориального аппарата допустил Д. И. Чижевский. Речь идёт о его известном труде «Гегель в России» (1939 г.). Сравнив Белинского и Гегеля на предмет сходства употребляемых ими терминов и понятий и не обнаружив такового, Чижевский заключает своё исследование следующими словами: «пассивно восприняв чужие мысли, не поняв их, Белинский сначала безумно восхищается возникшими в его уме странными философскими призраками, потом с тем же неистовством отвергает их»12.
Разумеется, для выдающегося специалиста по гегельянству, — каковым и являлся Д. И. Чижевский, — изучение похожести или непохожести Белинского и Гегеля необходимо. Но для понимания самого Белинского и его места в истории русской мысли необходимо другое, а, именно понимание своеобразия его мысли, отличной от гегелевской. Почему бы не видеть в Белинском не одного из последователей Гегеля, а обычного человека, мышление которого жадно впитывает всё, что только способствует его пониманию бытия. Был бы ему доступен Гегель в самом подлинном оригинале, то такой Гегель и был бы им впитан и преобразован так, чтобы от этого пришёл в восторг какой-нибудь будущий исследователь. Увы, Белинскому был доступен не немец, а приятель Мишель двадцати двух лет...
Другие зарубежные исследователи, свободные от мелочной придирчивости Чижевского и от советского идеологического пресса, и потому внимательные к социальнокультурному статусу отечественной философии, более адекватно восприняли Белинского. Выделяя у него собственно философские содержания, они акцентируют внимание на общекультурном значении Белинского, рассматривая его в контексте того особого типа философии, о котором шла речь в начале статьи.
Оценка Белинского, типичная для зарубежья, лучше всего удалась Н. О. Лосско-му. Она однозначна и не оставляет места для кривотолков. Параграф о Белинском в его «Истории русской философии» завершается словами: «На протяжении своей
ю руССкая философия. Энциклопедия /Общ. ред. М. А. Маслина. — М., 2007. — С. 218.
11 Ангарский В. Белинский в новой оценке // Современник. — 1912. — № 1. — С. 357.
12 Чижевский Д. И. Гегель в России. — СПб., 2007. — С. 169.
краткой, но деятельной жизни Белинский часто менял свои философские взгляды, и каждое изменение глубоко отражалось на его произведениях, как критических, так и публицистических»13.
Признав глубокую философичность статей Белинского, Н. О. Лосский тем не менее решительно заявляет: «Однако он ничего не сделал для философии как таковой»14, имея в виду её научно-академическую форму. Но почему в «Историю русской философии» попала фигура не-философа? «Я, — отвечал Лосский, — говорил о нём так пространно только потому, что он оказал большое влияние на русскую культуру как замечательный литературный критик, обладавший прекрасным эстетическим вкусом»15. Таким образом, Лосский рассматривает Белинского, скорее как представителя русской культуры.
Такой же или близкий к нему подход мы обнаруживаем у двух авторитетных, но политически и мировоззренчески разнонаправленных исследователей Б. В. Яковенко и В. В. Зеньковского.
«Левому» в социально-политическом отношении Б. В. Яковенко — и тогда же — представителю научной философии в её современной форме Белинский был особенно близок. Родители Яковенко — участники народовольческого движения хотели назвать своего сына Виссарионом. Крёстным отцом мальчика стал Павел Александрович Бакунин — знакомый Белинского и брат его философского наставника Мишеля Бакунина. На своё четырнадцатилетие подросток получает в подарок собрание сочинений Белинского и его портрет16. Начиная с «Очерков русской философии» (1922 г.), Яковенко не раз обращался к его творчеству. Более того, им написано большое исследование о Белинском, изданное в Мельбурне в 1986 г., сегодня недоступное отечественному читателю17.
Б. В. Яковенко уверял, что русская мысль в целом лишена логико-генетического стержня и потому являет собою многообразие идейных образований (куда входят и философские идеи) в культуре России. Некоторые из них имеют относительностабильный характер. Например, «борьба материализма и идеализма», или «философия сердца», или «индивидуализм и фанатизм». К таким стабильным образованиям Яковенко отнёс набор идей, первоначально связанных с именем Белинского и бывших типичными для русской мысли. Он даже называет их — это понятие «идеи, разума, живого знания, живой истины, диалектического движения...» и так далее... Помимо того, он испытал противоположности «теоретизма и практицизма (так у Яковенко — А. £.), идеализма и реализма, спиритуализма и материализма» и проч. и проч.
13 Лосский Н. О. История русской философии. — М., 1991. — С. 62.
14 Там же.
15 Там же.
16 По сообщению А. М. Шитова — пражского знатока творчества Б. В. Яковенко и владельца его архива.
17 См. «Материалы к библиографии работ Бориса Валентиновича Яковенко» в кн. Б. В. Яковенко «Жизнь и философия Иоганна Готлиба Фихте». — СПб., 2004. — С. 414. Насколько мне известно, в библиотеках Москвы и Петербурга этой книги нет. Автор вынужден ограничиться доступными ему публикациями Б. В. Яковенко, из которых самыми важными полагает заключительный параграф его «Истории русской философии» (М., 2003), и докладом «В. Г. Белинский и русская философия», с которым автор надеялся выступить на десятом Мировом философском конгрессе в Амстердаме в августе 1948 г. (См. «Материалы к библиографии». С. 426).
Согласно Яковенко, Белинский «уловил, освоил, продумал горячо и резко высказал большую часть философских идей, понятий задач и требований, показательных для русской мысли»18. Поскольку это было в начале становления русского самосознания, то «волею судеб Белинскому было уготовано стать у истоков философских этапов и школ, через которые проходит с тех пор одно русское поколение за другим. Более того — чёрным по белому далее пишет Яковенко, — с Белинского начинается сознательная русская мысль»19.
Это утверждение Яковенко, — скажем мягко, — слишком прямолинейно. Сознательная русская мысль никак не могла начаться только в голове одного человека. Она родилась в интеллектуальном пространстве 30-40-х гг. XIX в., созданном, по меньшей мере, и, в первую очередь, усилиями любомудров, Чаадаева, славянофилов и западников (а в их числе и Белинского). В данном случае было бы вернее сказать, что перечисленные философские понятия и оппозиции Белинский сделал узнаваемыми русским читателем, доступными его слуху и пониманию.
На эту сторону дела обратил внимание В. В. Виноградов. Учёный называл реформаторской работу, которую Белинский проделал с отвлечённо-философскими и литературно-эстетическими понятиями, создание им ясной и выразительной фразеологии, передающей абстрактную мысль. Говоря о «громадном значении» этого для развития русского языка В. В. Виноградов делает очень важный вывод: «Белинский обрабатывает русскую литературную речь, язык прозаических жанров — параллельно с Гоголем и Лермонтовым, наравне с ними и нередко даже в тех же направлениях, что и они»20.
В истории изучения философских взглядов Белинского очень велики заслуги В. В. Зеньковского. Уже на первых страницах своего двухтомного труда «История русской философии» В. В. Зеньковский, характеризуя её содержательные и формальные особенности в целом, говорит о спорных случаях, когда «одному исследователю какой-либо философ будет казаться «достаточно самостоятельным, чтобы назвать его философом, — для другого данный писатель никак не заслуживает характеристики «философа». Белинский, — называет исследователь,- вот «очень яркий пример такого расхождения в оценках»21. Как уже известно читателю, сам Зеньковский разрешает такой спор указанием на философскую публицистику как на полноценный способ философствования.
Если согласиться, что главным предметом исканий Белинского была личность в её сложных отношениях с бытием, то нужно признать исследования В. В. Зеньковского (в «Истории русской философии» и в небольшой книжке «О мнимом материализме русской науки и философии») идеально адекватными своему объекту. При этом Зеньковский, подобно Яковенко, но без грубости последнего — не только делает Белинского типичным представителем русской философской тематики (антропоцентризм
18 Яковенко Б. В. История русской философии. — М., 2003. — С. 468.
19 Там же. С. 469. Д. И. Чижевский писал Ф. А. Степуну: «История философии Яковенко очень плоха: самый крупный русский философ — Белинский (крупнее и Соловьева, и всех... даже Яковенко самого) ...» См. Чижевский Д. И. Избранное в трёх томах. Т. 1. Материалы к биографии (1894-1977). — М., 2007. — С. 191.
20 Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка ХУШ-Х1Х веков. — М., 1982. — С. 370. Не правда ли, этот вывод созвучен суждению А. Григорьева?
21 Зеньковский В. В. История русской философии. — Т. 1. — Второе издание. — Париж, 1989.— С. 21.
и моральная установка, напряжённое внимание к социальной проблеме и историосо-фичность), но тоже помещает Белинского в центр развития русской мысли 30-40-х гг., чётко указывая, что «главное участие его в идейной диалектике» того времени «исчерпывалось защитой персонализма»22. Поскольку для Зеньковского существуют только религиозно-метафизические основания персонализма, то он упрекает эти годы (часть мыслителей этих лет) в переходе к секулярному разрешению религиозной проблематики, что приводит их к построению «идеологий». Это произошло с Белинским. Свойственный ему персонализм вырождается в гуманизм, принципиальный этицизм — в просвещенство. «А вместе с тем, — заключает автор, — Белинскому свойственна горячая и страстная защита “каждого”, пламенный призыв к преобразованию социальных отношений». Теперь «секуляризм становится вдохновителем мысли...»23
Историографические исследования Яковенко, Зеньковского, Лосского только подтвердили известные суждения современников Белинского о его выдающейся роли в развитии отечественной культуры и общественного сознания — П. В. Анненкова, А. И. Герцена, И. С. Тургенева; по-своему, категорически не приемля Белинского, её отметили П. А. Вяземский, Ф. М. Достоевский, М. П. Погодин.
Для обозначения этой роли И. С. Тургенев нашёл краткое определение, назвав Белинского «центральной натурой», пояснив при этом: «Он всем существом своим стоял близко к сердцевине своего народа, воплощал его вполне, и с хороших и с дурных его сторон»24. Роль «центральной натуры» Белинский осуществил совсем не как философ, а как общественный деятель — литературный критик, публицист, и такая его деятельность была настолько значимой, что А. А. Григорьев счёл возможным поставить имя Белинского рядом с именами Пушкина, Гоголя и Лермонтова.
Рассмотренные историографические позиции дают возможность корректной оценки влияния Белинского на русскую философию. Нельзя всерьёз принимать утверждение Б. В. Яковенко, будто «Белинский впервые чётко сформулировал и оставил в наследство последующим поколениям понятия идеи, разума, живого знания, живой истины...» etcetera25.Это, конечно, не так. Это не случай с эстетическими решениями Белинского, которые имели своих наследников и продолжателей — от Н. А. Добролюбова и Н. Г. Чернышевского до советских критиков.
Но и для развития русской философии — ив лице философствующих публицистов и даже философов академического строя — значение Белинского велико.
Белинский, активно участвуя в спорах 30-40-х гг. XIX в. вместе с единомышленниками и противниками формировал начальную проблематику и методологию русской философии. При этом по причине независимости своего характера и мышления и в силу специфики основного занятия — литературной критики — Белинский предлагал самостоятельную интерпретацию философских позиций, поначалу воспринятых от Н. В. Станкевича или М. А. Бакунина. Естественно указать ещё на две
22 Зеньковский В. В. О мнимом материализме русской науки и философии. — Мюнхен, 1956.— С. 45.
23 Зеньковский В. В. История русской философии. — Т. 1. — Второе издание. — Париж, 1989. — С. 276.
24 Тургенев И. С. Воспоминания о Белинском // Тургенев И. С. Сочинения в 15 тт. — Т. 14. — М.-Л., 1967. — С. 30.
25 Яковенко Б. В. История русской философии. — М., 2003. — С. 469. Вообще, книга Яковенко, переведённая таким языком, очень тяжко воспринимается. Впрочем, Д. И. Чижевский уверял, что и чешский язык этой книги очень плох.
сопутствующие заслуги Белинского перед русской мыслью: он воспитывал в русском читателе восприимчивость к философским понятиям и работал над совершенствованием русского философского языка.
Следовательно, роль Белинского в истории отечественной мысли следует рассматривать как пионерскую, не исключая при этом подобной значимости других мыслителей его времени — Т. Н. Грановского и А. И. Герцена, И. В. Краевского и А. С. Хомякова.
В последующем движении русской мысли значение Белинского следует тоже оценивать в контексте сложившегося союза литературы и философии. Белинский, остро чувствовавший экзистенциальную проблематику, одухотворял этот союз проповедью персонализма и гуманизма. В свою очередь эта проповедь придавала отечественным мыслителям импульсы к «оправданию добра» и силу отстаивать нравственный, совестливый подход не только к общественным явлениям, но даже и к природным. Невозможно не упомянуть другого общеизвестного факта — многие наши мыслители в отроческие и юношеские годы переживали истину, добро и справедливость «по Белинскому», при чтении его статей. Тому имеется множество свидетельств — от К. Д. Кавелина до В. В. Розанова.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ангарский В. Белинский в новой оценке // Современник. — 1912. — № 1.
2. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. в 13 тт. — Т. 1. — М., 1953.
3. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. в 13 тт. — Т. X. — М., 1956.
4. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. в 13 тт. — Т. XII. — М., 1956.
5. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка ХУШ-ХГХ веков. — М., 1982.
6. Зеньковский В. В. История русской философии. — Т. 1. — Второе изд. — Париж,
1989.
7. Зеньковский В. В. О мнимом материализме русской науки и философии. — Мюнхен,
1956.
8. Лосский Н. О. История русской философии. — М., 1991.
9. Материалы к библиографии работ Бориса Валентиновича Яковенко // Яковенко Б. В. Жизнь и философия Иоганна Готлиба Фихте. — СПб., 2004.
10. Русская философия. Энциклопедия /Общ. ред. М. А. Маслина. — М., 2007.
11. Тургенев И. С. Воспоминания о Белинском // Тургенев И. С. Сочинения в 15 тт. — Т. 14. — М.-Л., 1967.
12. Философия Шеллинга в России /Общ. ред. В. Ф. Пустарнакова. — СПб., 1998.
13. Чижевский Д. И. Гегель в России. — СПб., 2007.
14. Чижевский Д. И. Избранное в трёх томах. — Т. 1. — Материалы к биографии (1894-1977).— М., 2007.
15. Яковенко Б. В. История русской философии. — М., 2003.
