CC BY
77
УДК 343.11(091)(47)"15
С. В. Стрельников
К вопросу о применении законодательных норм в российской судебной практике начала XVI в.
В статье рассматривается проблема применения законодательных норм в судебных делах начала XVI в. Сама постановка данного вопроса, неоднократно рассматривавшегося в историографии, наиболее остро была сформулирована в работах К. В. Петрова. По мнению исследователя, судья при вынесении судебного решения выбирал, какой из источников права (закон или обычай) он мог применить в порядке судейского усмотрения. Однако изучение сохранившихся судебных дел начала XVI в. не позволяет утверждать, что в судебных решениях не применялись законодательные нормы.
The article considers a question about the enforcement of legal norms in courts in the first half of the 16th Century. This question, which has already been many times discussed in historiography, got the most acute formulation in the works by K.V. Petrov. According to his research, while making the ruling, the judge chose between the sources of law (customs versus statutory law) in the exercise of judicial discretion. Nevertheless, the study of the surviving cases of the beginning of the 16th Century does not allow stating that court rulings did not exercise statutory norms.
Ключевые слова: закон, обычай, источники права, средневековая Россия, судебная практика, Судебник 1497 г.
Key words: law, custom, sources of law, Medieval Russia, court practice, Sudebnik of 1497.
В 2005 г. вышла статья К.В. Петрова, в которой автор поставил вопрос о применении норм Судебника 1497 г. в практике судов первой половины XVI в. [13, с. 167-174]. По мнению К.В. Петрова, судебным решением по делу о поджоге деревни Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря была нарушена законодательная норма, выраженная в ст. 9 великокняжеского Судебника (далее - ВКС). Согласно ст. 9 ВКС: «А государскому убойце и ко-ромолнику, церковному татю, и головному, и подымщику, и зажигалнику, ведомому лихому человеку живота не дати, казнити его смертною казнью».
© Стрельников С. В., 2018
Однако в упомянутом судебном деле 1503 г. виновное в поджоге лицо (т.е. поджигатель), которого исследователи квалифицируют как «зажигалника» из 9 ст. ВКС, понесло наказание в виде денежного штрафа. Сам поджигатель, Михалко Жук Насонов сын, не отрицавший своей вины, должен был возместить материальный ущерб в размере суммы иска в 9,5 р. Через три дня, когда выяснилось, что Михалко неплатежеспособен, судья вынес решение отдать преступника истцу, представлявшему в суде Спасо-Евфимиев монастырь, «до искупу».
Как полагает К.В. Петров, судья С.Б. Морозов спустя шесть лет после принятия Судебника за совершение умышленного поджога вынес решение о денежном взыскании вместо смертной казни, предусмотренной в законе.
В историографии сложились разные оценки данного казуса при объяснении противоречия между судебным решением и нормой закона. Н.И. Ланге, Л.В. Черепнин, С.И. Штамм и Ю.Г. Алексеев, ссылаясь на «казус 1503 г.», отмечали, что смертная казнь за совершение поджога применялась лишь к «лихим людям» [11, с. 305; 19, с. 59; 20, с. 71-72; 2, с. 221].
B.В. Есипов и А.Г. Поляк, комментируя «казус 1503 г.», полагали, что лишь умышленные поджоги влекли за собой смертную казнь [6, с. 51-52, 330; 15, с. 383-384].
Для разрешения обнаруженного противоречия К.В. Петров рассмотрел ст. 8-11 ВКС в комплексе, придя к выводу, что «статья 9 содержит перечень деяний двух видов, которые наказываются смертной казнью. К первой категории относятся те, совершение которых уже впервые наказывается смертной казнью: 1) государский убойца; 2) коромолник; 3) церковный тать; 4) головной (тать); 5) подымщик; 6) зажигалник. Ко второй категории дел относятся все преступления совершенные повторно, то есть когда преступники становятся "ведомыми лихими людьми"» [13, с. 171], т. е. рецидивистами.
Считая все предшествующие попытки исследователей устранить противоречия между «казусом 1503 г.» и нормой закона (Судебник 1497 г.) неубедительными, К.В. Петров предлагает отойти от современных представлений о законе «как об акте, изначально обладающем высшей юридической силой, и которому не может противоречить юридическая практика» [13, с. 171]. По мнению К.В. Петрова, «"закон» не был нарушен судьей
C.Б. Морозовым, поскольку "закон" не имел той силы, какой он имеет сейчас» [13, с. 172]. Судья при вынесении судебного решения применил не закон, а обычай. «На данной стадии формирования права, выбор, который
совершил судья между законом и обычаем был вызван становлением "закона" как источника права», - заключает К.В. Петров [13, с. 172]. По мнению исследователя, данный казус - это «пример конкуренции источников права (закона и обычая). Решение по "казусу 1503 г." было вынесено судьей в порядке судейского усмотрения» [13, с. 172]. Судья вынес решение, руководствуясь «справедливостью» [13, с. 173].
С точкой зрения К.В. Петрова не согласился С.Н. Кистерев: «Стоило ли Ивану III и его боярам и окольничим, которые и выступали в роли судей, столь усердно настаивать на норме, следовать которой никто не был обязан?» [10, с. 451]. Впрочем, сам С.Н. Кистерев, не особо углубляясь в разрешение поставленного вопроса, переходит к сравнительному анализу ст. 9 ВКС и ст.61 царского Судебника 1550 г. (далее - ЦС).
В соответствующей части ст. 61 ЦС сказано: «А государьскому убойце, и градскому здавцу, и коромолнику, и церковному татю, и головному татю, и подметчику, и зажигалнику, ведомому лихому человеку, жы-вота не дати, казнити ево смертною казнью» [18, с. 160]. По сравнению со ст. 9 ВКС здесь появился новый персонаж - «градский здавец», т. е. предатель в руки врага крепости. Хотя ВКС он неизвестен, но фигурирует в переложении ст. 9 ВКС у С. Герберштейна, где занимает место коромолника [18, с. 31]. С.Н. Кистерев связывает отсутствие упоминания «градского здавца» в ст. 9 с неполнотой дошедшего текста ВКС, единственный дошедший список которого относится к середине XVI в. и отделен от времени принятия Судебника 1497 г. полувековым интервалом [10, с. 454]. В списке Судебника 1497 г. фигурирует «подымщик», тогда как в ст. 61 ЦС упоминается «под-метчик». Термин «подметчик» транслитирует и Герберштейн, пересказывая содержание ВКС. Вполне резонно С.Н. Кистерев присоединяется к мнению исследователей, полагавших, что в ст. 9 ВКС нужно видеть «подметчика» [10, с. 455].
Убедительной представляется аргументация С.Н. Кистерева относительно того, что «сам состав некоторых перечисленных в ст. 61 ЦС и ст. 9 ВКС преступлений для вынесения смертного приговора не требовал признания совершившего их лица "ведомым лихим"», т. е. рецидивистом, так как упомянутые преступления уже влекли применение смертной казни даже, если оно было совершено впервые [10, с. 458]. Следовательно, определение «ведомый лихой человек» не могло являться уточнением сразу ко всем категориям упомянутых преступников [10, с. 458].
Позднее К.В. Петров, отвечая на критику С.Н. Кистерева, прояснил свое раннее высказывание о перечне деяний двух видов, подлежащих смертной казни [13, с. 171]: «в ст. 9 (9) устанавливается наказание в виде смертной казни в отношении лиц, впервые совершивших преступления, перечисленные в статье, а также в отношении ведомого лихого человека, человека совершавшего ранее преступление, за совершение любого иного преступления, т. е. повторного совершения преступления» [12, с. 367].
С.Н. Кистерев полагает, что выражение «ведомый лихой человек» относилось лишь «к некоторым категориям преступников, как минимум, к одному - "зажигалнику"» [10, с. 458]. А поскольку суд не признал Михалку Жука Насонова «ведомым лихим человеком», то и не нашлось оснований для смертного приговора. Следовательно, по мысли Кистерева, законодательная норма ст. 9 ВКС не была нарушена судебным решением («казусом 1503 г.») [10, с. 460].
Если же говорить об исходных положениях, связанных с данной нормой ВКС и «казусом 1503 г.», то нужно убедиться, что иного толкования категорий преступников, отраженных в ст.9 ВКС, быть не может. В этой связи попробуем еще раз рассмотреть перечень преступников в ст. 9 ВКС.
Под «государским убойцей» в литературе в основном принято понимать определение данное Герберштейном - «убийцы своих господ» [4, с. 119]. По мнению Л В. Черепнина, «государский убойца - не убийца государя (феодального монарха), а крестьянин, убивший своего владельца» [19, с. 57]. Именно эта трактовка закрепилась в большинстве современных работ.
«Коромолник» - это «предатель крепости» (по С. Герберштейну). Л.В. Черепнин дает более широкое определение - изменник, заговорщик [19, с. 58]. Сюда же можно отнести и «градского здавца» из ст. 61 ЦС, если допустить лакуну в списке ВКС.
«Церковный тать» - похититель церковного имущества [15, с. 381]. Герберштейн видел в нем «святотатца» [18, с. 58].
«Головным татем» обычно считали похитителя холопов [3, с. 351], хотя Герберштейн его характеризует как похитителя людей с целью продажи их в рабство [4, с. 119].
Под «подымщиком» большинство исследователей видят «подмет-чика». К тому же, и у самого Герберштейна написано «подметчик». Герберштейн переводит этот термин так: «...те, кто тайно относят имущество в чужой дом и говорят, будто оно у них украдено, так называемые подмет-чики» [4, с. 119]. Однако Л.В. Черепнин допускает и другую трактовку, полагая, что здесь «речь идет о политических преступлениях, "подмет"
87
означает шпионаж, разглашение секретных сведений ("подметное письмо")» [19, с. 59]. Однако С.Н. Кистерев считает, что «это было бы справедливо, если признать, что ст. 9 в целом посвящена политическим преступлениям, для чего нет достаточных оснований» [10, с. 448].
«Зажигалник» ст. 9 понимается Герберштейном как «qui incendio homines affligunt», что в дословном переводе А.И. Малеина означает «те, кто поджигают людей» [18, с. 33]. И. Анонимов переводит как «зажигатели» [18, с. 34], а в переводе А.В. Назаренко - «поджигатели» [4, с. 119]. Большинство исследователей видят в «зажигалнике» - лицо, совершившее любой поджог [20, с. 71; 15, с. 383; 8, с. 294, прим. 51]. Этого же мнения придерживаются Ю.Г. Алексеев, К В. Петров и С.Н. Кистерев [2, с. 221; 13, с. 168, 172; 10, с. 449].
Следует заметить, что одной из особенностей древнерусского законодательства при принятии новых законодательных актов (например, Судебников или Соборного уложения 1649 г.), помимо внесения новелл, было сохранение уже существовавших норм либо их переработка. Учитывая, что ст. 9 ВКС находит аналогию (хотя и неполную) в ст. 61 ЦС, было бы логичнее проследить наличие схожих статей и в Соборном уложении 1649 г.
В ст. 1 гл. II сказано: «1. Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету про то его злое умышленье сыщетса допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертию» [17, с. 86]. Итак, умысел и покушение на жизнь и здоровье государя карались смертной казнью. Не видим ли мы здесь аналогию с «гос-ударским убойцей» из Судебников? Убийцу государя (правителя) видят в «государском убойце» ст. 9 ВКС также и В.К. Зиборов с М.А. Шибаевым [7, с. 110-112]. Кстати, можно вспомнить, что уже в декабре 1497 г. по обвинению в заговоре против государя и подготовке к убийству наследника были казнены пять детей боярских, включая небезызвестного Владимира Гусева, и дьяк Федор Стромилов [1, с. 198-199]. Семью годами ранее был казнен лекарь-иностранец, взявшийся лечить другого наследника престола, великого князя Ивана Молодого, и «залечившего». Поскольку иностранец ручался жизнью, что вылечит сына Ивана III, то следствием неудачного лечения стала смертная казнь лекаря [1, с. 171]. Сама жизнь правителя государства, полная опасностей, делала необходимым появление законодательной нормы, которая была бы направлена на выделение категории преступлений против государства, которое персонифицировалось с личностью государя (политические преступления), и против церкви.
В ст. 2 гл. II сказано: «2. Такъже будет кто при державе царьского величества, хотя Московским государьством завладеть и государем быть и для того своего злово умышления начнет рать збирать, или кто царьского величества с недруги учнет дружитца, и советными грамотами ссылатца, и помочь им всячески чинить, чтобы тем государевым недругом, по его ссылке, Московским государьством завладеть, или какое дурно учинить, и про то на него кто известит, и по тому извету сыщетца про тое его измену допряма, и такова изменника по тому же казнити смертию» [17, с. 86]. Перед нами конкретизация действий «коромолника», которому по Судебникам (ст. 9 ВКС и ст.61 ЦС) полагалась смертная казнь.
Очевидно, что и в ст. 3 гл. II Соборного уложения мы видим «здавца градского»: «3. А будет кто царьского величества недругу город здаст изменою, или кто царьского величества в городы примет из и(ы)ных государьств зарубежных людей для измены же, а сыщется про то допряма, и таких изменников казнити смертию же» [17, с. 86].
И наконец, в ст. 4 гл. II Соборного уложения читаем: «4. А будет кто умышлением и изменою город зазжжет, или дворы, и в то время, или после того зажигальщик изыман будет, и сыщется про то его воровство допряма, и его самого зжечь безовсякого милосердия» [17, с. 86]. Проводя аналогию, «зажигалник» из Судебников - это поджигатель города и дворов, что может привести к массовой гибели людей. Именно в этом контексте надо понимать слова Герберштейна, что они «те, кто поджигают людей». И здесь перевод А.И. Малеина точнее. А.Л. Хорошкевич в своем комментарии о «зажигал-нике» к последнему переизданию сочинения С. Герберштейна также отдала предпочтение переводу А.И. Малеина [5, с. 269]. Вполне допустимо предположение Л.В. Черепнина, считавшего, «что здесь имеется в виду поджог города с целью предать врагу», и связавшего «зажигалника» с вышеприведенной статьей Соборного уложения [19, с. 59].
Исходя из того, что больше половины преступлений, упомянутых в ст. 9 ВКС и ст. 61 ЦС, являются политическими, т. е. направленными против государства, следует считать, что законодательная норма ст. 9 ВКС не была нарушена при рассмотрении судебного дела 1503 г., где имело место лишь нанесение материального ущерба, не угрожавшего жизни других людей. К тому же сожженная деревня состояла всего из одного крестьянского двора, что характерно для указанного времени, когда в основном преобладали деревни в один-два двора. Если же действия «зажигалника» трактовать как «любой поджог», то смертная казнь за поджог имущества была бы явно несоразмерной деянию.
Недавно К.В. Петров высказал следующее суждение: «...очевидно, что при вынесении решения судьи не ссылались на какие-либо нормы. Иначе говоря, ни один из известных нам текстов с нормативным содержанием XI-XV в. не применялся при осуществлении правосудия» [14, с. 305]. Однако, представляется, что данный вывод был сделан несколько поспешно.
До нас дошло еще одно судебное дело, датированное мартом 1503 г. (условно назовем «второй казус 1503 г.») и, видимо, выпавшее из внимания К.В. Петрова. Поскольку сам судебный процесс представляется весьма интересным, то остановимся на нем подробнее.
Как следует из материалов дела, крестьяне Троице-Сергиева монастыря села Прилуки Федор и Константин Полуевы подали иск на крестянина села Павловского Углицкого уезда Гридку (Григория) Тевелгу о краже сена [9, с. 409-414].
Суд «по великого князя слову Ивана Васильевичя всеа Руси» вел дворецкий Константин Григорьевич Заболоцкий. Рассмотрение дела началось опросом истцов-потерпевших относительно существа дела и предъявляемых обвинений.
Существо дела заключалось в следующем: крестьяне Федор и Константин Полуевы, придя утром 2 февраля («Устретеньев день») на луг, обнаружили, что их стог сена, состоящий из 30 копен, украден. Как явствует из «жалобы» потерпевших, они тут же, взяв с собою в качестве приставов прилуцких доводчиков Бурко и Останка, а также 8 крестьян («погонных мужей»), включая прилуцкого сотского, «пошли... следом, куды везено то наше сено краденое». Преследователи взяли с собой и ту часть сена потерпевших, что осталась после кражи. «И след... пришел в приселье Павловского села». На суде доводчики уточнят, что «притекл тот Фетко Полуев рано на Устретеньев день» с жалобой о ночной краже сена, заявив им: «а след, господине, пошол в Павловское приселье, и вы, господине, поедте с нами на след» [9, с. 411].
Следовательно, потерпевшие еще до обращения к доводчикам самостоятельно провели розыскные действия, так как знали, куда предстоит ехать. Но поскольку задержание и обыск могли проводить только должностные лица - приставы, то потерпевшие обратились к прилуцким доводчикам, под юрисдикцией которых они находились. Так как компетенция прилуцких доводчиков не распространялась на округу («приселье») Павловского села, то один из доводчиков, Бурко, приехал к посельскому Павловского села Дмитрию Кожухову «пристава просити на след» [9, с. 412]. Посельский
Дмитрий Кожухов направил приставом своего сына Ширяя, который отобрал четырех крестьян Павловского села в качестве «понятых». В это время второй прилуцкий доводчик Останка (Останок) с потерпевшими и «погонными мужами» дожидался прибытия Бурка и павловского пристава с понятыми: «...стоит на следу с людми на поле у Тевелгины деревни» [9, с. 412].
После прибытия пополнения отряд въехал на территорию деревни, где проживал Гридка Тевелга. В ходе обыска во дворе Гридки Тевелги в «сен-нице» было обнаружено два воза краденного сена.
Не ясно, можно ли считать изъятое сено «поличным». Белозерская уставная грамота 1488 г. в ст. 11 так определяет «поличное»: «А поличное то, что выимут из клети из-за замка; а наидут что в дворе или в пустой хоромине, а не за замком, ино то не поличное» [16, с. 194]. Из показаний участников обыска следует, что сено было обнаружено в сенях («сеннице») между избой и клетью. Следовательно, оно не было «за замком» и не являлось «поличным».
Чтобы уличить преступника, были сразу же проведены следственные действия: «сено следовое», взятое с собой прилуцкими доводчиками у потерпевших, «приложили к тому сену х краденому». Оказалось, что «сено одно». После этого прилуцкие приставы и погонные мужи, «запечатав следовое сено, дали за Ширяа и за мужи Павловского села». В свою очередь, Ширяй «запечатал» сено, изъятое у Гридки Тевелги, и передал прилуцким приставам и погонным мужам [9, с. 410]. Обращает на себя внимание то, насколько тщательно проводятся следственные действия, сохраняются улики и страхуются от подлога.
Позднее, на суде приставы, «погонные мужи» и понятые показали, что после обнаружения краденного сена и проведения следственных действий во время обыска было проведено и предварительное дознание: «И Гридка... Тевелга то сено назвал своим, а сказал, что его купил, а того не сказал, у кого купил» [9, с. 411-413]. На этом досудебные процедуры завершаются.
На суде перед судьей дворецким К.Г. Заболоцким предстали истцы-потерпевшие Федор и Константин Полуевы, ответчик Гридка Тевелга, обвиняемый в воровстве, все приставы и все «мужи» («погонные» и «понятые»), а также были явлены оба состава запечатанного сена. Была выслушана жалоба потерпевших с подробным изложением розыскных действий.
Судья распорядился приставам распечатать сено и повторить в его присутствии те же следственные действия, что проводились на дворе Гридки Тевелги. Приставы, убедившись в сохранности и принадлежности
им печатей («познав своей печати»), распечатали и сравнили оба сена. Результат проведенной экспертизы был тот же: «сено одно» [9, с. 410].
После этого судья перешел к опросу подозреваемого: «Отвечай, твое ли то сено, кое у тобя выняли, и где ты то сено взял?» Ответ Гридки звучал очень по-современному: «То, господине, сено не мое, тем мя сеном подкинули» [9, с. 410, 411].
Затем судья опросил прилуцких приставов, «погонных мужей», павловского пристава и понятых. Все подтвердили показания истцов-потерпевших о проведении розыскных действий, внеся в изложение событий вышеупомянутые уточнения. Показания павловского пристава и понятых («мужей»), видимо, проходили под присягой, на что указывают слова судьи: «Скажите же вы, как право, что ваше мужество» [9, с. 412].
Далее в судебном процессе появляются новые обстоятельства. Крестьяне, выступавшие в качестве «погонных мужей» и понятых, заявляют о том, что Гридка Тевелга - «лихой человек, тать и поклепца, а то ему не первая татьба» [9, с. 413]. Оказывается, он уже был судим за татьбу судом князя Андрея Васильевича. Видимо, речь идет об углицком князе Андрее Васильевиче, брате Ивана III. Учитывая, что углицкий князь был арестован 20 сентября 1491 г. [1, с. 175], то предыдущее судебное дело по поводу кражи («татьбы») Гридки Тевелги состоялось до этой даты. В прежнем деле иск Гридке предъявили крестьяне Павловского села Сенька Бортников с товарищами. «И князь Ондрей... Васильевич, судивши его, велел, на нем истцево доправив, бить кнутьем. И били его... в той татьбе кнутьем» [9, с. 413].
Судья К.Г. Заболоцкий спросил ответчика: был ли ему суд князя Андрея Васильевича, был ли он бит кнутом «в той татьбе» по решению того суда? Как видим, в отношении Гридки в суде, состоявшемся до 20 сентября 1491 г., была применена норма, позднее зафиксированная в части ст. 10 Судебника 1497 г.: «О татех. А котораго татя поимают с какою татбою ни буди впервые... а в ыной татбе в прежней довода на него не будет, ино его казнити торговою казнию, бити кнутием да исцево на нем доправя, да судие его про-дати» [18, с. 20].
Судья также сравнил расхождения в показаниях Гридки в текущем деле: «И передо мною еси нынеча сказал, что тем сеном тебя подкинули, а коли у тобя то сено выняли, и ты его сказывал своим, а сказывал еси, что его купил, и у кого же ты паки то сено купил?» [9, с. 413].
Однако Гридка держал прежнюю линию поведения на суде: сено не его, оно ему подкинуто. При этом он признал, что суд князя Андрея Всиль-евича «в той татьбе был, и князь Ондрей Васильевич велел меня пытати в
92
той татьбе и кнутом бити, и они меня, господине, и били, да не допыталися» [9, с. 413]. Итак, в суде князя Андрея Васильевича в отношении подозреваемого была назначена и применена пытка, однако признания под пыткой получено не было (Следовательно, нельзя согласиться с мнением К.В. Петрова о том, что «в распоряжении исследователей нет данных о существовании насильственных способов получения признаний» [14, с. 302]).
На этом рассмотрение дела по существу завершается. Видимо, К.Г. Заболоцкий имел кормление «с судом боярским», так как данное дело он никому не докладывал, а судебное решение вынес самостоятельно. Согласно судебному решению (следующей стадии судебного процесса) «ищей» Федора и Константина Полуевых «оправил», а Гридку Тевелгу «обвинил и судил его в тати и выдал его исцем на казнь по Судебнику, а истцево велел доправити поселскому из его статков» [9, с. 413]. Информация об исполнении судебного решения в «судном списке» отсутствует.
Итак, Гридка Тевелга оказался «лихим человеком», «татем» и «покле-пцой» (лжецом, клеветником), ранее уже привлекавшимся к суду за кражу, и о котором знали окружающие люди, т. е. был «ведомым лихим человеком». Совершенная «татьба» (кража) сена оказалась рецидивом, что влекло за собой применение законодательной нормы ст.11 Судебника 1497 г.: «А поимают татя вьдругые с татбою, ино его казнити смертною казнию, а ис-цево заплатити изь его статка, а досталь его статка судье. А не будет у того татя статка с ысцеву гыбель, ино его исцу в гибели не выдати, казнити его смертною казнью» [18, с. 20]. Не только установление самого факта второй «татьбы», совершенной «ведомым лихим человеком», но и даже обвинение в ней влекло для рецидивиста смертную казнь, что было закреплено в ст.8 ВКС: «А татбе. А доведуть на кого татбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное какое лихое дело, и будет ведомой лихой, и боярину того велети казнити смертною казнью, а исцево велети доправити изь его статка...» [18, с. 20].
Если ст. 8 ВКС определяла состав преступлений, входящих в категорию «лихих дел», за повтор (рецидив) которых полагалась смертная казнь, то ст. 9 ВКС определяла в целом категорию преступников, в том числе и рецидивиста («ведомого лихого человека»), подлежащих смертной казни. Если ст. 10 содержала указание на применении вида наказания за первую «татьбу», то ст. 11 ВКС давала пояснения в отношении того, что считать рецидивом в татьбе. Как следует из ст. 11 ВКС, рецидивом в татьбе считается вторая кража, наказанием за которую будет смертная казнь. Как следует
из ст. 5 Двинской уставной грамоты 1397 г., веком ранее смертная казнь полагалась лишь за третью кражу: «... а татя впервые продати противу поличного; а вдругие уличат, продадут его не жалуя; а уличат втретьие, ино повесити; а татя всякого пятнити» [16, с. 181]. Спустя век законодатель более жестко подходит к определению рецидива, и судебное решение по Гридке Тевелге тому подтверждение.
Примечательно, что судья К.Г. Заболоцкий не разъясняет мотивы своего решения, а сразу отсылает к Судебнику, т. е. выносит судебное решение на основании законодательной нормы. Следует заметить, что количество судебных дел по уголовным делам первой половины XVI в. очень мало по сравнению с имущественными (земельными) делами.
В этой связи судебные дела первой половины XVI в., в которых содержится отсылка на взимание судебных пошлин по Судебнику, также указывают на знакомство судей с нормами Судебника.
Итак, имеющиеся в распоряжении исследователей источники не позволяют утверждать, что в судебных решениях не применялись законодательные нормы. Утверждение К.В. Петрова о том, что судья в XVI в., в случае противоречия нормы закона и обычая выносил решение в порядке судейского усмотрения, нуждается в дополнительном обосновании с привлечением новых данных. Можно лишь допустить, что судья руководствовался законодательной нормой, а при отсутствии таковой - обычаем.
Список литературы
1. Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. - Новосибирск, 1991.
2. Алексеев Ю.Г. Судебник Ивана III: Традиция и реформа. - СПб., 2001.
3. Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. - 8-е изд. -Ростов н/Д.: Феникс, 1995.
4. Герберштейн С. Записки о Московии. - М., 1988.
5. Герберштейн С. Записки о Московии: в 2 т. / под ред. А.Л. Хорошкевич. - М., 2008. - Т. 2.
6. Есипов В. В. Повреждение имущества огнем по русскому праву. - СПб.,
1892.
7. Зиборов В.К., Шибаев М.А. Русские летописи конца XV-XVI вв. и Судебник 1497 г. // Судебник Ивана III. Становление самодержавного государства на Руси. - СПб., 2004.
8. Зимин А.А. Россия на рубеже XV-XVI столетий. - М., 1982.
9. Каштанов С.М. Очерки русской дипломатики. - М., 1970.
10. Кистерев С. Н. Великокняжеский Судебник 1497 г. и судебная практика первой половины XVI в. // Очерки феодальной России. - М., 2007. - Вып. 11.
11. Ланге Н. И. Древнее русское право в «Истории» г. Костомарова // Русский вестн. - 1876. - Т. 123. - № 5.
12. Петров К. В. Имел ли Судебник 1497 г. значение закона в его современном понимании? (По поводу статьи С. Н. Кистерева «Великокняжеский Судебник 1497 г. и судебная практика первой половины XVI в.») // Очерки феодальной России. -М., 2008. - Вып. 12.
13. Петров К. В. Значение «закона» в средневековом русском праве XVI-XVII вв. // Cahiers du monde russe. - 2005. - № 1-2.
14. Петров К.В. Судебный процесс после принятия Судебника 1497 г. // Грани русского Средневековья: сб. ст. к 90-летию Юрия Георгиевича Алексеева. - М., 2016.
15. Поляк А. Г. Историко-правовой обзор [Судебника 1497 г.] // Памятники русского права / под ред. Л. В. Черепнина. - М., 1955. - Вып. 3.
16. Российское законодательство X-XX веков. - М., 1985. - Т. 2.
17. Российское законодательство X-XX веков. - М., 1985. - Т. 3.
18. Судебники XV - XVI вв. / гл. ред. Б. Д. Греков. - М.; Л., 1952.
19. Черепнин Л. В. Комментарий [к Судебнику 1497 г.] // Судебники XV -XVI вв. / гл. ред. Б. Д. Греков. - М.; Л., 1952.
20. Штамм С.И. Комментарий [к Судебнику 1497 г.] // Российское законодательство X-XX вв. / под общ. ред. О. И. Чистякова. - М., 1985. - Т. 2.
