CC BY
35
УДК 830
Д. Н. Жаткин, Т. Н. Шешнева
К ВОПРОСУ О НЕМЕЦКОЯЗЫЧНОЙ ПОЭЗИИ А. К. ТОЛСТОГО
В статье впервые опубликованы и проанализированы пять стихотворений А. К. Толстого на немецком языке: «Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel...» (10 (22) августа 1869 г.), «Der Göttin Gewohnheit zugunsten.» (17 (29) июля 1871 г.), «Räuberlied» (29 июля (10 августа) 1871 г.), «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» (10 (22) августа 1871 г.), «Das ist der alte Weihnachtsbaum.» (1873). Отмечается созвучие данных произведений, обращенных к поэтессе и переводчице К. К. Павловой, общему контексту творчества русского поэта на рубеже 1860-1870-х гг., тенденциям литературного развития в России в этот исторический период.
Известно, что А. К. Толстой был автором поэтических произведений не только на русском, но и на французском и немецком языках. Первые публикации немецкоязычных стихотворений А. К. Толстого были осуществлены уже после смерти поэта, в 1895 и 1897 гг. в журнале «Вестник Европы». В дальнейшем корпус известных нам произведений А. К. Толстого неизменно пополнялся. К моменту выхода двухтомного «Полного собрания стихотворений» писателя в Большой серии «Библиотеки поэта» в 1984 г. литературоведческой науке были известны 18 немецкоязычных стихотворений А. К. Толстого. В 1999 г., осуществляя архивные разыскания материалов, посвященных жизни и творчеству К. К. Павловой, Н. В. Фомичева обнаружила в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) РАН несколько писем А. К. Толстого к К. К. Павловой, в которых содержались неизвестные ранее литературоведам пять немецкоязычных стихотворений русского поэта: «Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.» (10 (22) августа 1869 г.), «Der Göttin Gewohnheit zugunsten.» (17 (29) июля 1871 г.), «Räuberlied» (29 июля (10 августа) 1871 г.), «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» (10 (22) августа 1871 г.), «Das ist der alte Weihnachtsbaum.» (1873). Эти произведения, не ставшие предметом анализа исследовательницы, все же были помещены ею в приложение к своей диссертации «Переводческая деятельность и литературные связи Каролины Павловой» [1, с. 135-142] и охарактеризованы как научная находка. Впервые публикуя указанные стихотворения, мы ставим своей задачей не только сделать эти тексты доступными широкой научной общественности, но и рассмотреть и проанализировать их в общем контексте немецкоязычного творчества писателя, учесть особенности его мировоззрения, литературно-общественные интересы и предпочтения.
<К. К. ПАВЛОВОЙ> «VEREHRTE FRAU, NUN BIN ICH AM ZIEL.»
Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel, In Lande der Kohlen und Schlachten, Auch hab' ich deren Sitzen gar viel Auf meinem moralischen Nacken.
Ich möchte Ihnen schreiben gar Manches hier, Beim Plätschern des Sprudelwassers, Doch eine innere Stimme in mir Sagt deutlich: unterlass' er' s.
«Das viele Schreiben und Lesen fürwahr Das konnt' er ja nicht ertragen!» So sagt mir die Stimme; ich glaube gar Sie kommt aus meinem Magen.
Ich fasse mich kurz (das Schreiben ist schwer) Die herrliche Übersetzung, Die schicken Sie mir geschwind hierher, Zu meiner und anderer Ergötzung.
Ein Schreiben aus Weimar bekam ich heut', Das Ding fängt an zu rücken, Sie wollen es haben, die guten Leut' Bei Ihnen lass' ich es drucken;
Nicht gar zu viel; ich reiche wohl hin Mit hundert Exemplaren, Denn nicht zu rechnen ist auf Gewinn, Darüber sind wir im klaren.
Was den Tod des Iwan anbelangt, So sind es verdammte Geschichten; Der Lorbeer allein für Sie dort prangt, Sie müssen auf Zahlen verzichten.
Auch nahm es kein anderes Schauspielhaus, Umsonst war ihr Bestreben; Doch zieh' ich vielleicht noch etwas aus, Wenn Sie mir Vollmacht geben.
In Wien da gibt es Entremetteurs, Die machen den Artikel, Bewahren das Drama vor Malheurs Und dienen ihm als Vehikel.
Sie schicken' s zu anderen Theatern auch, Und zu den Herrn Rezensenten, Und streichen' s heraus, nach altem Brauch, Man füttert sie mit Prozenten.
Wenn Sie sich nicht fürchten, verehrte Frau, (Ist doch nicht die rede von Mördern) So geb ich den Iwan so einer Sau Zum weiteren Befördern.
Sie haben auch so nicht viel davon, So lassen Sie mich' s versuchen, Vielleicht bekommen Sie als Lohn Nicht einen hohlen Kuchen.
Kurz wollt' ich mich fassen, doch wurde ich lang. Das Schreiben ist doch so zähe -Nun schweig' ich - es wird mir so weh und so bang, Mir wird so bang und so wehe.
Karlsbad 22. Aug. 1869
Стихотворение «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel...») предваряется пометой «Karlsbad, 22. Aug. 1869», что свидетельствует о том, что оно является самым первым из известных на сегодняшний день стихотворений на немецком языке, написанных А. К. Толстым. В нем русский поэт, повествуя о своем очередном приезде в Карлсбад для лечения минеральными водами и излагая свои мысли по поводу совместного с К. К. Павловой творчества, связанного с продвижением на европейские сценические площадки его драматических произведений, использует весь арсенал обширных знаний в области немецкого языка, имевшихся у него на тот период.
Своими начальными строками «Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel, // Im Lande der Kohlen und Schlachten» данное стихотворение перекликается с зачином написанного тоже в Карлсбаде спустя год произведения «<К. К. Павловой>» («Nun bin ich hier angekommen.»): «Nun bin ich hier angekommen, // Es ist ein hübscher Ort». Этот факт свидетельствует об определенной поэтической традиции, излюбленном приеме, используемом А. К. Толстым. Вообще, следует отметить, что во многом по смыслу, стилистике и композиции оба указанных стихотворения чрезвычайно близки. Возможно, что, найдя однажды удачную форму подобного повествования, Толстой использовал ее и в дальнейшем при аналогичном поводе. В обоих случаях писатель начинал свое повествование с описания прибытия в Карлсбад (в стихотворении 1869 г. он эмблематично называет это место «страной угля и сражений»), уделяя определенное внимание описанию собственного состояния внутренней обеспокоенности, вызванного, по-видимому, стремлением к совершенствованию собственного творчества. При этом А. К. Толстой в более раннем произведении даже «пересказывает» К. К. Павловой фразы, с которыми к нему обращается его внутренний голос, в частности: «Doch eine innere Stimme in mir // Sagt deutlich: unterlass' er' s». Далее развивая свою мысль, автор поэтического послания переходит к содержательно близкому для обоих стихотворений рассказу о бытовых и рутинных деталях развития объединяющего двух поэтов дела и о трудностях, постигающих их на этом пути.
Обещая быть кратким, в стихотворении «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.») А. К. Толстой, тем не менее, довольно подробно излагает нюансы многих обстоятельств, сопровождающих совместную деятельность коллег по поэтическому цеху. В частности, после успеха в 1868 г. веймарской постановки трагедии «Смерть Иоанна Грозного» А. К. Толстой был вдохновлен идеей сценического воплощения в Германии второй части своей драматической трилогии. Об этом свидетельствует письмо А. М. Жем-
чужникову, написанное А. К. Толстым из Карлсбада спустя две с небольшим недели после создания стихотворения «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.»), в котором автор, между прочим, сообщает: «Я через неделю еду отсюда сперва в Веймар, где, кажется, ставят моего «Федора Ио-анновича» в превратном переводе Павловой. Вероятно, дадут его зимой» (письмо от 26 августа (7 сентября) 1869 г.) [2, т. 4, с. 308].
Следует отметить, что реализация планов русского поэта по постановке указанной драмы в Веймаре не состоялась, а его слова о недостатках, якобы присущих переводческой практике коллеги-поэтессы, по всей видимости, являются шуткой. А. К. Толстой сам опровергает указанный намек на псевдонесовершенство осуществленного К. К. Павловой перевода трагедии «Царь Федор Иоаннович» следующими стихами рассматриваемого произведения: «Ich fasse mich kurz (das Schreiben ist schwer) // Die herrliche Übersetzung, // Die schicken Sie mir geschwind hierher, // Zu meiner und anderer Ergötzung».
Сразу вслед за этими словами, содержащими явное одобрение труда переводчицы своих произведений на немецкий язык, А. К. Толстой как раз и выражает сообщенную им позднее А. М. Жемчужникову надежду на скорое устройство дел с веймарскими театралами по поводу постановки своей трагедии: «Ein Schreiben aus Weimar bekam ich heut' // Das Ding fängt an zu rücken, // Sie wollen es haben, die guten Leut' // Bei Ihnen lass' ich es drucken». В то же время русский писатель отдает себе отчет в том, что на большую прибыль по пути к достижению поставленной цели рассчитывать не приходится. Упомянув о том, что при издании перевода «Царя Федора Иоанновича» на немецкий язык необходимо ограничиться тиражом в сто экземпляров, он констатирует: «Denn nicht zu rechnen ist auf Gewinn, // Darüber sind wir im klaren».
Далее по ходу стихотворения «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.») А. К. Толстой, по всей видимости, сетует на наличие существенных препон на пути к постановке «Смерти Иоанна Грозного» на сценах европейских театров, что было особенно удивительно после оглушительного успеха веймарского представления, и подчеркивает при этом бесперспективность достойного вознаграждения К. К. Павловой за ее упорный переводческий труд: «Was den Tod des Iwan anbelangt, // So sind es verdammte Geschichten; // Der Lorbeer allein für Sie dort prangt, // Sie müssen auf Zahlen verzichten».
Вместе с тем русский писатель, несмотря на неудачи, связанные с отказом ряда театров ставить его драму, не оставляет надежды на успешный исход дела: «Auch nahm es kein anderes Schauspielhaus, // Umsonst war ihr Bestreben; // Doch zieh' ich vielleicht noch etwas aus, // Wenn Sie mir Vollmacht geben». Подобные упования на лучшее звучат и в эпистолярном наследии писателя той поры, причем касаются они возможной постановки на немецких подмостках как «Смерти Иоанна Грозного», так и «Царя Федора Иоанновича». Уже вернувшись из Германии, А. К. Толстой сообщал 7 октября 1869 г. в письме к М. М. Стасюлевичу: «После Карлсбада я был в Веймаре и на Вартбурге, где происходило чтение «Федора» в великолепном переводе г-жи Павловой. Эффект превзошел мои надежды. «Федор» будет дан на Веймарском театре и, кажется, на некоторых других. «Смерть Иоанна» будет дана в Вене, на Burgtheater. Об этом уже писали оттуда» [2, т. 4, с. 311]. Аналогичные чаяния звучат и в письме А. К. Толстого тому же адресату от 12 ноября 1869 г.: «Мне пишут из Веймара, что «Федор Иоаннович» будет дан эту зиму в Веймаре, в
переводе г-жи Павловой. Я был в Веймаре в сентябре, и «Федора» читали в Эйзенахе, на Вартбурге. Великий герцог тогда же сказал мне, что он хочет его дать, а императрица подтвердила мне его намерение» [2, т. 4, с. 321]. К сожалению, реализовать эти планы по осуществлению хотя бы одной из тех постановок, на которые возлагал такие большие надежды русский поэт, ему так и не удалось.
Кстати, о проработке возможностей принятия «Смерти Иоанна Грозного» к постановке венским театром А. К. Толстой сообщает в своем стихотворении: «In Wien da gibt es Entremetteurs, // Die machen den Artikel, // Bewahren das Drama vor Malheurs // Und dienen ihm als Vehikel». Тем не менее, несмотря на дальнейшее описание положительного опыта венских театралов по «протежированию» драматических произведений, продуктивного сотрудничества с ними у Толстого не вышло. Возможно, здесь свою роль сыграло «духовное» наследие бывшего директора венского Бургтеатра, писателя и режиссера Г. Лаубе, скептически оценивавшего творчество Толстого-драматурга. В стихотворении «<К. К. Павловой>» («Nun bin ich hier angekommen.»), являющемся зеркальным отражением анализируемого «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.»), этому видному театральному деятелю, не понимавшему тонкостей истинного драматического искусства и утверждавшему неприемлемость для немецкой сцены «Царя Федора Иоанновича», Толстой адресовал полные уничижения строки.
Несмотря на удручающую ситуацию с продвижением своих произведений на театральные подмостки Германии и с обусловленным этим фактом затруднительным финансовым положением в обозримой жизненной перспективе А. К. Толстой в стихотворении «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.») настраивает себя на решительные действия и находит силы подбодрить друга-поэтессу: «Sie haben auch so nicht viel davon, // So lassen Sie mich' s versuchen, // Vielleicht bekommen Sie als Lohn // Nicht einen hohlen Kuchen». Вместе с тем концовку произведения все же характеризует возврат автора к настроениям тревоги и грусти, которые, по-видимому, были сообщены писателю описываемой им напряженной жизненной обстановкой и во многом навеяны самим содержанием послания: «Kurz wollt' ich mich fassen, doch wurde ich lang. // Das Schreiben ist doch so zähe - // Nun schweig' ich - es wird mir so weh und so bang, // Mir wird so bang und so wehe». Кстати, применяющуюся здесь устойчивую формулу «so weh und so bang» А. К. Толстой использует чуть позже в стихотворении «Der heilige Anton von Novgorod» (август, 1871) для описания чувств чертенка, ожидавшего у Софийского собора своего повелителя: «Es war ihm so weh und so bange».
Являясь ранним опытом обращения А. К. Толстого к немецкоязычному творчеству, стихотворение «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.») раскрывает широкие возможности искусного использования русским поэтом немецкого языка в стихосложении. В частности, в первых строфах читатель встречается с применением автором глагольной формы Präsens Konjunktiv, служащей для выражения реального, возможно выполнимого желания, предписания, допущения, предположения, неуверенности: «Doch eine innere Stimme in mir // Sagt deutlich: unterlass' er' s», что можно перевести как «Однако внутренний голос во мне отчетливо говорит: вряд ли он сделает это»». Кстати, как можно заметить из вышеприведенного примера, А. К. Толстой достаточно вольно обращается с порядком слов немецкого
предложения. Вместе с тем именно потому, что стихотворение «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.»), судя по всему, относится к самым ранним экзерсисам А. К. Толстого в немецкоязычной поэзии, в нем присутствуют свидетельства начального, не слишком уверенного восхождения на избранное поэтическое поприще. В частности, рассматриваемое произведение пестрит апострофами, нивелирующими фонемно-морфемные лакуны, необходимые для благозвучия стихотворного текста. Его размер имеет несколько неровный характер, придающий стихам некоторое сходство с неравномерностью дольника.
Исходя из лексико-синтаксической структуры стихотворения «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.»), можно сделать вывод о том, что на момент его написания А. К. Толстому были известны определенные грамматические изыски немецкого языка. В стихотворной фразе «... ich reiche wohl hin // Mit hundert Exemplaren, // Denn nicht zu rechnen ist auf Gewinn» автор использует модальную конструкцию sein + zu + Infinitiv, служащую для выражения пассивного долженствования или возможности и в данном случае переводимую как «Ибо нельзя рассчитывать на прибыль». В стихах «Sie haben auch so nicht viel davon, // So lassen Sie mich' s versuchen» глагол lassen применяется поэтом с модальным значением, передающимся на русский язык словами давать (возможность), позволять, разрешать, исходя из чего фраза, содержащая этот глагол, по-русски может звучать как «так позвольте мне это попробовать».
Кстати, многие формы имен существительных, присутствующих в тексте стихотворения «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.»), образованы А. К. Толстым путем субстантивирования соответствующих глаголов, например, Sitzen, Plätschern, Schreiben, Lesen, Bestreben, Befördern. В этой связи любопытен тот факт, что существительное Schreiben применяется автором в ходе повествования четырежды. В означенном ракурсе своеобразного использования довольно редких словоформ для иноязычного стихосложения интересно то, что А. К. Толстой вкрапляет в немецкий текст французские лексемы: «In Wien da gibt es Entremetteurs, // Die machen den Artikel, // Bewahren das Drama vor Malheurs // Und dienen ihm als Vehikel». Возможно, это объясняется неким внутренним переходом Толстого-полиглота в сфере использования иностранной коммуникации в своей речевой практике от французского к все большему применению немецкого языка, что связано главным образом с его участившимися в ту пору визитами в Германию. Известно, что самые первые опыты иноязычного стихосложения были сделаны А. К. Толстым на французском языке, и, вероятно, в рассматриваемом случае мы имеем дело, в какой-то мере, с остаточными проявлениями этого процесса [3, т. 1, с. 433-434].
<К. К. ПАВЛОВОЙ> «DER GÖTTIN GEWOHNHEIT ZUGUNSTEN.»
Der Göttin Gewohnheit zugunsten, Oh Dichterin erlaub, Daß ich auch heute wie sonsten Mich mache aus dem Staub!
Das alte Trachten und Dichten, Das war der einzige Grund, Warum ich dir nicht berichten Von meinem Vorsatze konnt'.
Der angebor' ne Charakter Ist wie des Meeres Well, Wenn auch ein Vertraсkter, Doch stets ein böser Gesell!
Werd' ich nur los den dummen Heparogastrischen Druck, Von Karlsbad thu ich kommen, Ein neuer Mensch zurück!
Ein neuer und ein gesunder Will blicken umher so keck, Will nicht mehr sein, wie jetzunder Der alte griesgrämige Reck.
Ich will nicht sein griesgrämig, Oh nein, das schwör' ich Euch! Doch heute eine Stimme vernehm' ich Oh fluch, mein lieber, oh fluch!
Dresden den 29 Juli, 1871
В той же степени, в какой стихотворение «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.») служит своеобразным подступом к созданию А. К. Толстым поэтического обращения «<К. К. Павловой>» («Nun bin ich hier angekommen.»), в произведении «<К. К. Павловой>» («Der Göttin Gewohnheit zugunsten.», 17 (29) июля 1871 г.) А. К. Толстой, по всей видимости, продолжает некую традицию извинений перед немецкой подругой за свой неожиданный отъезд из Саксонии в Карлсбад, тематику которой мы встречаем в стихотворном послании «<К. К. Павловой>» («Ich, der ich die Insel Rügen.», 3 (15) августа 1870 г.).
Ровно год назад А. К. Толстой уже объяснялся с К. К. Павловой по поводу того, что не известил ее о своем отбытии: «Wenn Sie darauf reflektieren, // In der Ordnung finden Sie's, // Daß die Stadt auf allen vieren // Diesen Morgen ich verließ». И вот он снова вынужден просить о понимании со стороны Каролины Павловой: «Der Göttin Gewohnheit zugunsten, // Oh Dichterin erlaub, // Daß ich auch heute wie sonsten // Mich mache aus dem Staub!». При этом следует отметить, что писатель отдает себе отчет в том, что подобное поведение уже вошло у него в привычку, но, по-видимому, ничего не может с собой поделать: «Das alte Trachten und Dichten, // Das war der einzige Grund, // Warum ich dir nicht berichten // Von meinem Vorsatze konnt'».
В своем поэтическом послании из Дрездена (в помете к стихотворению есть указание на место его создания) А. К. Толстой проясняет К. К. Павловой причину срочной необходимости его отъезда - это надежда на скорое восстановление здоровья на бальнеологическом курорте: «Werd' ich nur los den dummen // Heparogastrischen Druck, // Von Karlsbad thu ich kommen, // Ein neuer Mensch zurück!». Аналогичное тривиальное объяснение стремительного
отъезда содержится и в стихотворении «<К. К. Павловой>» («Ich, der ich die Insel Rügen.»): «Denn in meinen Eingeweiden, // Doktor Seegen zum Gewinn, // Regen sich die alten Leiden // Und nach Karlsbad muß ich hin».
Видимо, понимая, что он в очередной раз совершил опрометчивый поступок, и чувствуя неловкость за свое поведение, в стихотворении «<К. К. Павловой>» («Der Göttin Gewohnheit zugunsten.») А. К. Толстой, будучи явно раздраженным на себя и желая в какой-то мере оправдаться, конфузливо винится и, как и в стихотворении «<К. К. Павловой>» («Verehrte Frau, nun bin ich am Ziel.»), слышит свой внутренний голос, исторгающий проклятия: «Ich will nicht sein griesgrämig, // Oh nein, das schwör' ich Euch! // Doch heute eine Stimme vernehm' ich // Oh fluch, mein lieber, oh fluch!».
Из грамматических особенностей рассматриваемого произведения обращает на себя внимание характерное использование А. К. Толстым имен существительных в качестве относительных прилагательных, например, в таких словосочетаниях, как der Göttin Gewohnheit, des Meeres Well. В указанных случаях стоящие в родительном падеже der Göttin и des Meeres предшествуют существительным, которые они определяют, и, таким образом, играют роль привычных в подобном контексте прилагательных или двусоставных существительных. Следует отметить, что аналогичное словоупотребление уже встречалось в немецкоязычном стихотворении А. К. Толстого «<К. К. Павловой^» («Was soll ich Ihnen nun sagen.»).
Лингвостилистический интерес также представляет применение автором в стихотворении «<К. К. Павловой>» («Der Göttin Gewohnheit zugunsten.») устойчивого выражения sich aus dem Staub machen: «.Daß ich auch heute wie sonsten // Mich mache aus dem Staub!». Употребление данного фразеологического оборота, почерпнутого из сферы разговорной немецкой лексики и переводимого на русский язык как незаметно удрать, испариться, свидетельствует о внимательном отношении А. К. Толстого к немецкоязычной речи, которая звучала рядом с ним в процессе межличностной коммуникации в Германии.
В стихотворении «<К. К. Павловой>» («Der Göttin Gewohnheit zugunsten.») А. К. Толстой своеобразно субстантивирует имя прилагательное, придавая ему тем самым особый занятный смысл. Так, в стихах «Der angebor' ne Charakter // Ist wie des Meeres Well, // Wenn auch ein Vertrackter, // Doch stets ein böser Gesell!» существительное Vertrackter образовано от прилагательного vertrackt, которое в зависимости от контекста по-русски может переводиться как: 1) запутанный; 2) хитрый; 3) досадный, противный. Кроме того, данное прилагательное встречается в словосочетании ein vertrackter Kerl - «странный малый», и, по всей видимости, в подобном выражении находится основание для его перевоплощения А. К. Толстым в существительное der Vertrackter. Исходя из общего смысла стихов и непосредственно сопровождающего это существительное контекстуального окружения (der Gesell - уст., поэт. подмастерье; парень, малый; товарищ; спутник), цитируемое четверостишие можно перевести на русский язык следующим образом: «Врожденный характер - как морская волна, хотя странный малый все же всегда дурной спутник (товарищ, парень)!».
Своеобразие лингвистического мышления А. К. Толстого, знавшего большое количество иностранных языков, в том числе и мертвых, проявляется в удачном словообразовании в следующих стихах рассматриваемого про-
изведения: «Werd' ich nur los den dummen // Heparogastrischen Druck, // Von Karlsbad thu ich kommen, // Ein neuer Mensch zurück!». Прилагательное heparogastrisch образовано поэтом путем соединения двух медицинских терминов: греческого hepar, род. п. hepatos - «печень» и немецкого gastrisch -«гастрический» (тоже от греческого gaster, род. п. gastros - «желудок»). Вместе с тем известно, что, как правило, заболевания печени и желудка имеют различную этиологию, и такое их искусственное сочленение в одно понятие говорит о том, что жалующийся на проблемы со здоровьем автор поэтического послания, нарочито шутя, аггравирует ситуацию с недомоганиями своего организма, имея целью усилить оправдательный эффект для получения со стороны К. К. Павловой скорейшего прощения за свое неожиданное бегство в Карлсбад.
RÄUBERLIED
Schnaufen, räuspern, husten, speien! Das sind also meine Lieder! Im Katharre mitten drein, Komm ich lieber morgen wieder!
Denn ich fühle mich noch nicht wohl, Meine Mien' ist miserabel, In den Lungen klingt es hohl Unmelodisch um die Nabel.
Morgen (oh die holden Träume!) Ist' s damit vorbei, ich denke, Heute aber bleib' ich heim, Mir zu reiben die Gelenke.
Nimmer waren sie so starr, Und viel besser wär' die Miene, Hätt' ich nicht einen Katharr, Sondern eine Katharine.
Angeschaut in diesem Licht, Schein ich Euch wohl unmoralisch? Unmoralisch bin ich nicht -Nein ich bin neu katharalisch!
Schnaufen, räuspern, husten, speien -Sind jetzunder meine Lieder! Im Katharre mittendrein, Komm ich nicht von morgen wieder!
Sonntag 10 Aug. 1871
Стихотворение «Räuberlied» (29 июля (10 августа) 1871 г.), написанное спустя почти две недели после сетования на «печеночно-желудочные» недуги, служит условным продолжением темы жалоб А. К. Толстого на свое пошатнувшееся здоровье. Но, как всегда, даже призыв к состраданию выполнен
им в безупречно легком и интеллигентном стиле. Возможно, именно благодаря этому свойству своей натуры автор сразу желает подготовить читателя к знакомству с чем-то веселым и игривым, если так «брутально» озаглавливает свое произведение.
С характерным ему «прутковским» юмором А. К. Толстой начинает повествование с нагнетающего пессимистическую атмосферу перечисления инфинитивов глаголов, содержащих сведения о естественных отправлениях больного организма и имеющих вид поэтической амплификации в сочетании с аллитерацией окончаний глагольных форм: «Schnaufen, räuspern, husten, speien! // Das sind also meine Lieder! // Im Katharre mitten drein, // Komm ich lieber morgen wieder!».
Следом за таким обескураживающим читателя вступлением автор «Räuberlied» уже более умиротворенно продолжает констатацию болезненных проявлений своего страдающего организма, насыщая ее пространными физиологическими подробностями: «In den Lungen klingt es hohl // Unmelodisch um die Nabel. // . // Heute aber bleib' ich heim, // Mir zu reiben die Gelenke». В то же время, несмотря на звучание в стихотворении упаднических нот, А. К. Толстой находит место для скабрезных шуток, предполагающих использование сослагательного наклонения глаголов: «Nimmer waren sie so starr, // Und viel besser wär' die Miene, // Hätt' ich nicht einen Katharr, // Sondern eine Katharine». Возможно, именно вследствие традиционного присутствия в ми-ровидении поэта ярких оптимистических начал, нашедших отражение в подобных шутливых формулировках, А. К. Толстой не оставляет надежду на следующий день, в понедельник (стихотворение предваряется датировкой «Sonntag 10 Aug. 1871»), снова вернуться к своему прежнему спокойному расположению духа: «Morgen (oh die holden Träume!) // Ist' s damit vorbei, ich denke».
Тем не менее, автор «Räuberlied» всем развитием своего замысла желает показать процесс перманентного ухудшения своего самочувствия и настроения. В финале стихотворения рефреном повторяется несколько измененное первое четверостишие: «Schnaufen, räuspern, husten, speien - // Sind jetzunder meine Lieder! // Im Katharre mittendrein, // Komm ich nicht von morgen wieder!». Однако в его заключительном стихе кардинально изменен смысл первоначальной фразы - вместо «Komm ich lieber morgen wieder!» звучит «Komm ich nicht von morgen wieder!», что можно истолковать как своеобразное применение апофазии. Судя по всему, антитеза двух практически идентичных фраз используется А. К. Толстым для того, чтобы особо сильно подчеркнуть факт значительного регресса своего внутреннего состояния.
Вместе с тем оказывается, что упадок сил и связанные с этим плоские шутки банально обусловлены респираторным заболеванием: «Angeschaut in diesem Licht, // Schein ich Euch wohl unmoralisch? // Unmoralisch bin ich nicht - // Nein ich bin neu katharalisch!». Как видим, в приведенных стихах используется относительно редкая и именно поэтому привлекающая особое внимание богатая рифма (unmoralisch - katharalisch), сопровождаемая к тому же лексической акромонограммой: «Schein ich Euch wohl unmoralisch? // Unmoralisch bin ich nicht». Кстати, к разряду подобных примечательных упражнений А. К. Толстого с языком и стихосложением в «Räuberlied» принадлежит и изящный каламбур, построенный на единоначатии двух слов (Katharr и Katharine): «Hätt' ich nicht einen Katharr, // Sondern eine Katharine».
К числу интересных моментов использования А. К. Толстым в стихотворении «Räuberlied» широких возможностей немецкой лексики принадлежит выражение «Mir zu reiben die Gelenke». Вообще глагол reiben, имеющий основной семантический смысл «тереть что-либо», может быть употреблен в данном контексте в единственном значении - «натирать», т.е. «причинять повреждение, раздражение». Получается, что в буквальном прочтении этого пассажа больные суставы А. К. Толстого ему «трут». Однако, учитывая физиологическую невероятность подобного явления, данное выражение при переводе на русский язык целесообразно передать в нейтральном ключе («у меня ломят суставы»), несмотря на то, что в означенном немецком словоупотреблении А. К. Толстого, видимо, присутствует некоторая доля юмора.
FORTSETZUNG DER UNBEGRÜNDETEN FLUCHE
Fluch der Seele! Fluch dem Leibe!
Fluch den Vögeln und den Rindern!
Fluch dem Manne! Fluch dem Weibe!
Fluch den sogenannten Kindern!
Fluch den Trommeln und den Fahnen!
Fluch der Amsel und dem Spechte!
Fluch den längst verschiedenen Ahnen!
Fluch dem kommenden Geschlechte!
Fluch den Losen! Fluch den Nieten!
Fluch der Musse und den Thaten!
Fluch den Herrn Hermaphroditen
Und den flötenden Kastraten!
Dem Zu-viel und dem Zu-wenig!
Der gepries' nen goldenen Mitte!
Und dem kellner, und dem König!
Dem Befehle und der Bitte!
Fluch dem Onkel! Fluch der Tante!
Fluch dem Neffen, Fluch der Nichte!
Fluch dem Licht, das noch nicht brannte,
Und dem angebrannten Lichte!
Fluch dem Ochse, und Fluch dem Wachse!
Fluch dem Salz und dem Salpeter!
Und dem Haufe und dem Flachse!
Und der Grete und dem Peter!
Fluch den schwarzen Tintenklexen!
Und der Seif um sie zu waschen!
Dem Concaven und Convexen!
Den Pantoffeln und Gamaschen!
Fluch dem Wachen und dem Träume!
Fluch den Schlangen und den Aalen!
Fluch der Zeit und Fluch dem Räume,
Und der Kette, der Causalen!
Fluch dem Suchen und dem Finden!
Fluch dem Suchen und Vermissen,
Dem Gelingen und Begründen
Und den dummen Hindernissen!
Fluch den Schwalben, die da nisten!
Fluch den Fröschen und den Unken!
Fluch den Juden und den Christen
Und den übrigen Halunken!
22 Aug. 1871
Название следующего немецкоязычного произведения А. К. Толстого «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» (10 (22) августа 1871 г.) красноречиво свидетельствует о том, что оно является смысловым продолжением созданных незадолго до этого стихотворения «Räuberlied» (29 июля (10 августа) 1871 г.) и послания «<К. К. Павловой>» («Der Göttin Gewohnheit zugunsten.», 17 (29) июля 1871 г.). Затяжная анафора слова Fluch, повторяющегося в начале большинства стихов, напоминает читателю концовку первого произведения из этого мрачного цикла: «Doch heute eine Stimme vernehm' ich // Oh fluch, mein lieber, oh fluch!». Общий пессимизм «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» продолжает традицию тягостной меланхолии, начало которой положено в «<К. К. Павловой>» («Der Göttin Gewohnheit zugunsten...») и «Räuberlied».
Вместе с этим и оптимистические отголоски, навеянные положительной атмосферой предыдущих стихотворений, проскальзывают время от времени в тексте позднейшего из рассматриваемых произведений. Обмолвка А. К. Толстого о том, что не следует слишком серьезно воспринимать это его творение, присутствует уже в его названии: «Fortsetzung der unbegründeten Fluche». Сама фактура данного стихотворения, представляющая собой нагромождение понятий, явлений, терминов, имен, предметов, названий животных, которых якобы ненавидит и проклинает автор, указывает на то, что все эти проклятия не имеют под собой реальной, выпестованной в житейских невзгодах и лишениях, основы.
Вообще складывается впечатление, что в «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» А. К. Толстой просто упражняется в рифмовке немецкой лексики, играет со словом, отыскивает возможности для создания различных каламбуров с тем, чтобы, когда настанет время, снова обратиться к истинной немецкоязычной поэзии, подлинным мастером которой он являлся, и проявление которой нашло отражение в созданных за несколько дней до написания «Fortsetzung.» стихотворениях «<К. К. Павловой>» («Behüte mich Gott, oh Dichterin.», 24 июля (5 августа) 1871 г.), «Der zehnte Mann» (5 (17) августа 1871 г.), «Philosophische Frage» (6 (18) августа 1871 г.).
В то же время желчь, скептицизм и озлобленность стихотворения «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» нельзя воспринимать только в качестве ка-
кой-то забавы или шутки. Видимо, действительно, что-то очень сильно раздражало и не давало покоя А. К. Толстому в период написания этого произведения. Аналогичная нервозность сквозит и в эпистолярии русского писателя. «Potz tausend, schwerenot!» - по незначительному поводу восклицает он, употребляя выражения, сходные со словами стихотворения, в письме М. М. Стасюлевичу из Карлсбада, датированном 20 июля (1 августа) 1871 г. [2, т. 4, с. 371]. Карлсбадское письмо А. К. Толстого жене от 25 июля (6 августа) 1871 г. содержит пространное изложение чувств человека, раздраженного пением кавалергарда в непосредственной близости от своей двери: «Плох кавалергард. Вот затянул, сукин сын <...>. Так и ждешь, что завоет, каналья <...>. Несет через дверь Екатерингофским проспектом, - черт их дери! <...> И триллер пустил злодей!.. <...> Der Kerl steht tief im Satze vom Grunde.» [2, т. 4, с. 373]. Быть может, причиной подобной душевной идиосинкразии являлись физические страдания поэта, вызванные его прогрессировавшим заболеванием.
Следует обратить внимание, что в стихотворении «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» А. К. Толстой выступает в ипостаси философа, оперирующего терминами, свойственными диалектическому осмыслению действительности, которое нашло достаточное обоснование в том числе в произведениях представителей немецкой классической философии. Так, в частности, среди других проклятий речь идет о философских категориях пространства и времени, а также о парных понятиях, имеющих некоторое отношение к характеристике логической причинно-следственной связи всех явлений и феноменов бытия: «Fluch der Zeit und Fluch dem Räume, // Und der Kette, der Causalen!». К аналогичному указанию на контрадикторные пары, имеющие некую философскую претензию, можно отнести и следующие «проклятия» А. К. Толстого: «Dem Zu-viel und dem Zu-wenig!» и «Dem Concaven und Convexen!».
Кстати, слово Causalen, а также два последних понятия, отражающих диалектическую противоречивость бытия, его «вогнутость» и «выпуклость», имеют латинское происхождение. Этот факт нашел отражение в их своеобразном, буквально «латинизированном» применении А. К. Толстым (по-немецки: причинность - die Kausalität, вогнутость - die Konkavität, выпуклость - die Konvexität). Необычайность же использования словоформ Zu-viel и Zu-wenig проявляется в субстантивации русским поэтом не свойственных для этого лингвистического явления немецких наречий.
Внимание А. К. Толстого к онтологическим категориям и явлениям обусловлено не только его широкой и многоаспектной эрудицией, но и специальным интересом писателя к произведениям философской направленности. Немаловажным в этом контексте является тот факт, что незадолго до создания «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» А. К. Толстой читал основное произведение А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление», в котором как раз и подвергаются критическому осмыслению общепринятые философские понятия. Общее впечатление, оставленное книгой Шопенгауэра, было у Толстого «и хорошее и дурное. Дурное, потому что, если ему отдаться, чувствуешь необыкновенное презрение и к другим, и к себе; хорошее, потому что вся дрянь в жизни кажется так мелка, что и думать о ней не стоит» (письмо к С. А. Толстой от 20 июля (1 августа) 1871 г. из Карлсбада) [2, т. 4, с. 372].
Речь в указанном письме А. К. Толстого идет об определенной иррациональности философии А. Шопенгауэра, отрицающего возможность чело-
веческого счастья и настаивающего на неотвратимости страдания, обусловленного неизбежной бессмысленностью жизни и «войной всех против всех» и в то же время обосновывающего существование искусства и морали, в сфере действия которых человек реализует себя. В своих философских построениях А. Шопенгауэр в определенном смысле противоречив и сам отдает себе в этом отчет. А. К. Толстой, с опаской относясь к в некотором роде нигилистическим умозаключениям, вытекающим из мировосприятия немецкого философа, утверждает, что шопенгауэровский подход к бытию человека «может привести к желанию жить спустя рукава, т.е. жить бесчестно, чего, впрочем, и сам Шопенгауэр не допускает, - и выходит опять противоречие» [2, т. 4, с. 372]. Исходя из вышеизложенного, можно предположить, что именно такая противоречивость пессимистических апорий, содержащихся в работах А. Шопенгауэра, и навеяла А. К. Толстому его раздраженные стихи, скептически оценивающие некоторые философские понятия.
В стихе «Fluch den Losen! Fluch den Nieten!» читатель «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» встречается с изысканным авторским словоупотреблением, имеющим глубокий подтекст. Взятые по отдельности слова das Los и die Niete в идентичном контексте означают лотерейные билеты: das Los -1) жребий; 2) лотерейный билет; 3) доля, участь, судьба; die Niete - пустой лотерейный билет. Однако основной водораздел между этими понятиями в указанном контексте пролегает в сфере их положительного или отрицательного значения для человека. Лексема das Los семантически тяготеет к обозначению выигрышного лотерейного билета, чего-то в целом позитивного, например, в таких выражениях: das Große Los - главный выигрыш; das Große Los ziehen - выиграть самую крупную сумму; перен. иметь большую удачу. Слово die Niete обладает лексическим оттенком проигрыша, имеющего негативные последствия: eine Niete ziehen - вытянуть пустой билет, проиграть; das Lustspiel war eine Niete - комедия не имела успеха [провалилась]; er ist eine Niete - он - ноль [пустое место]. Исходя из этого, можно предположить, что автор стихотворения вкладывал в применение слов das Los и die Niete несколько больший смысл, чем обыкновенное противопоставление выигрышных и проигрышных лотерейных билетов. Речь здесь, очевидно, идет о более широких, более глобальных и самодостаточных понятиях выигрыша и проигрыша вообще, не применительно к чему-то конкретному (как проявление жребия, рока, участи), о явлениях, имеющих зачастую судьбоносное значение в жизни человека.
В стихотворении «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» можно констатировать, по всей видимости, обширные познания А. К. Толстого в области естествознания, в частности в области химии. Интерес вызывает тот факт, что наряду с другими «сомнительными» для его мироощущения феноменами Толстой проклинает соль и селитру: «Fluch dem Salz und dem Salpeter!». Именно парное «присутствие» данных химических веществ в тексте «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» может свидетельствовать о знании писателем некоторых особенностей взаимодействия химических элементов между собой. Известно, что соляная и азотные кислоты, имеющие определенную родственную с упоминаемыми в стихотворении солью и селитрой, по отдельности не вступают в химическую реакцию с золотом и платиной, тогда как смесь данных концентрированных кислот, известная в химии под названием «царская водка», будучи сильнейшим окислителем, растворяет их. Учитывая по-
следовательность упоминания в стихотворении близких по реактивным свойствам химических элементов и их производных, можно утверждать, что именно о таких свойствах агрессивных кислот знал А. К. Толстой.
Другой областью широких познаний А. К. Толстого в области естествознания, что явствует из стихотворения «Fortsetzung der unbegründeten Fluche», является зоология. «Fluch den Vögeln und den Rindern!», - в самом начале произведения декларирует автор и далее «подтверждает» искренность своих слов, проклиная конкретные виды птиц, земноводных, пресмыкающихся и рыб. По тексту стихотворения характерны упоминания достаточно редких (особенно на немецком языке для русского человека) наименований животных, таких как: die Amsel - черный дрозд, der Specht - дятел, die Schlangen -змеи, die Aalen - угри, die Schwalben - ласточки, die Fröschen - лягушки, die Unken - жерлянки и др. Приведенные примеры свидетельствуют о том, что А. К. Толстой имел о представителях животного мира не поверхностное представление, но скрупулезно разбирался в их типах и разновидностях.
Стихотворение «Fortsetzung der unbegründeten Fluche» изобилует авторскими лексико-грамматическими изысками. Например, рифмующиеся друг с другом существительные der Traum и der Raum, употребленные Толстым в форме множественного числа, предваряются артиклями единственного числа: «Fluch. dem Träume», «Fluch dem Räume». Возможно, что слово Träume образовано в данном случае от глагола träumen - 1) видеть во сне; 2) мечтать, грезить. Однако в таком случае оно должно иметь более полный вид и в приведенном контексте звучать как «Fluch. dem Träumen». Близкое к отмеченному словоупотребление присутствует и в других фрагментах произведения, где субстантивированные глаголы, образованные от инфинитивов wachsen и flachsen, подвергаются со стороны автора усечению: «Fluch dem Wachse! <.> und dem Flachse!».
Обращает на себя внимание четверостишие, в котором в избытке присутствуют существительные, образованные от глаголов: «Fluch dem Suchen und dem Finden! // Fluch dem Suchen und Vermissen, // Dem Gelingen und Begründen // Und den dummen Hindernissen!». Этот авторский прием свидетельствует об особом стиле А. К. Толстого, находящем выражение в упрощенной манере подачи смыслового материала, обусловленной лозунговой формой и лапидарным содержанием стихотворения «Fortsetzung der unbegründeten Fluche».
<К. К. ПАВЛОВОЙ> «DAS IST DER ALTE WEIHNACHTSBAUM.»
Das ist der alte Weihnachtsbaum, Den ich seit Jahren achte, In einem schönen Laubetraum Sah ich heute zu Nachte;
Wie Sterne glänzte Licht an Licht, Es klang ein Sang von drüben, Auf jedem Blatt stand ein Gedicht, Frau Pavloff unterschrieben;
Das ist der alte Weihnachtsbaum, Nach dem ich selber trachte, Zehn Jahre sind es, ich glaube es kaum, Daß ich den Baum euch brachte;
So möge er furder hell erblüh' n,
Wie holde Lenzensblüte!
So mög' er frisch und immer grün,
Euch duften im Gemüte!
1873
В стихотворении «<К. К. Павловой>» («Das ist der alte Weihnachtsbaum.», 1873) А. К. Толстой вновь возвращается к своей привычной поэтике, насыщает произведение яркими эпитетами, сравнениями, использует необычное словообразование. Послание наполнено нежностью и любовью к адресату, а также грустью и тоской по уходящему и безвозвратному времени. Кажется, что великому русскому поэту приходится навсегда прощаться со своей драгоценной знакомой, он готов произносить ей самые добрые и светлые напутственные пожелания. Сюжетно начав стихотворение с воспоминания о рождественской елке, которую он принес К. К. Павловой однажды, А. К. Толстой неотступно проводит этот образ в каждой строфе и в финале, используя конъюнктив, восклицает: «So möge er <der Weihnachtsbaum> furder hell erblüh' n, // Wie holde Lenzensblüte! // So mög'er frisch und immer grün, // Euch duften im Gemüte!».
Известно, что в период создания послания «<К. К. Павловой>» («Das ist der alte Weihnachtsbaum.») Толстой-поэт писал совсем немного, что было вызвано, в числе прочего, болезненным состоянием, мешавшим ему полноценно трудиться. В письме к К. Сайн-Витгенштейн от 26 мая 1873 г. он, сообщая о непрестанных головных болях, сопровождавших его от Рима до поместья в Красном Роге и сменившихся более терпимой полилокальной невралгией, с грустью добавляет: «Но для меня это лучше, и я с этим помирился бы, если бы это не отнимало у меня всякую возможность заниматься» [2, т. 4, с. 412]. Вместе с тем А. К. Толстому хотелось плодотворно работать, и если уж он в это время и брался за перо, то из-под него выходили настоящие шедевры поэтического мастерства. К числу таковых, очевидно, принадлежит и стихотворение «<К. К. Павловой>» («Das ist der alte Weihnachtsbaum.»).
Вообще творчество А. К. Толстого периода первой половины 1870-х гг., времени завершения его жизненного пути, наполнено элегическими воспоминаниями (например, автобиографическая поэма «Портрет», зима 1872 г. - осень 1873 г.), размышлениями о назначении поэтического труда (баллада «Слепой», январь 1873 г.), проникновенными вопросами, которые задает себе человек на пороге земной жизни (стихотворения «На тяге», май 1871 г. и «Прозрачных облаков спокойное движенье.», сентябрь 1874 г.). Поэтическое послание «<К. К. Павловой>» («Das ist der alte Weihnachtsbaum.») вписывается в этот ряд грустно-светлых произведений, в которых скорбь по скоротечности времени сочетается с непреходящим утверждением оптимистических настроений.
А. К. Толстой и К. К. Павлова познакомились в начале 1860-х гг., примерно за десять лет до создания «<К. К. Павловой>» («Das ist der alte Weihnachtsbaum.»). В стихотворении присутствует указание на то, когда именно писатель впервые принес рождественскую елку своей подруге: «Zehn Jahre sind es, ich glaube es kaum, // Daß ich den Baum euch brachte». А. К. Толстой использует для написания своего послания К. К. Павловой, казалось бы, незначительный повод. Сам образ вечнозеленого хвойного дерева, являющегося
символом непреходящей жизни, возрождающим души людей и наполняющим их светлыми чувствами добра и любви в период новогодних праздников, был навеян А. К. Толстому сном, приснившимся ему накануне создания этого произведения: «Das ist der alte Weihnachtsbaum, // Den ich seit Jahren achte, // In einem schönen Laubetraum // Sah ich heute zu Nachte». Однако по тексту этот образ трансформируется в идеальное идиоматическое воплощение всего самого светлого и непорочного, что должно взрастать в душе любого человека (именно этого поэт желает своему адресату: «So mög'er frisch und immer grün, // Euch duften im Gemüte!»), - к этому идеальному миру стремится и сам А. К. Толстой: «Das ist der alte Weihnachtsbaum, // Nach dem ich selber trachte».
Одновременно с элегичной серьезностью и фрагментарной высокопарностью стихотворной стилистики, избранной в соответствии со смыслом поэтического послания, содержащего мудрые и искренние пожелания, в произведении «<К. К. Павловой>» («Das ist der alte Weihnachtsbaum.») А. К. Толстой позволяет себе шутливый тон. Так, сродни стилистическому явлению катахрезы, на каждом листочке (!) рождественской елки у Толстого висят стихотворения Павловой: «Auf jedem Blatt stand ein Gedicht, // Frau Pav-loff unterschrieben». Разыгравшаяся фантазия поэта допускает даже распускание (erblühen - расцветать) хвойного дерева, в каком-то смысле также метафорически, в виде катахрезы, перенесенное на елку с весеннего цветка: «So möge er furder hell erblüh' n, // Wie holde Lenzensblüte!».
Среди прочих особенностей, заслуживающих внимания при лексико-стилистическом анализе стихотворения «<К. К. Павловой>» («Das ist der alte Weihnachtsbaum.»), можно отметить также особо близкую рифму, содержащуюся в нечетных строфах произведения. В первой строфе рифмуются слова Weihnachtsbaum - Laubetraum и achte - Nachte, а во второй присутствуют рифмы, очень сходные с первой: Weihnachtsbaum - kaum и trachte - brachte. Такой факт может свидетельствовать об определенной мелодичности, присущей многим русскоязычным стихам А. К. Толстого, которая в песенном жанре проявляется, в частности, в изобилии повторяющихся рефренов с одинаковыми окончаниями рифмующихся стихов.
В рассматриваемом стихотворении А. К. Толстой вновь пользуется самыми широкими возможностями лексики, тропики и стилистики немецкого языка. Например, читатель встречается здесь с такими красивыми сравнениями, как «Wie Sterne glänzte Licht an Licht» и «Wie holde Lenzensblüte». Украшают стихотворение и большое количество разнообразных эпитетов - только для обрисовки рождественской елки А. К. Толстой использует пять характеристик: alte, hell, holde, frisch, grün. Интересными являются и словообразовательные опыты А. К. Толстого, например, слово der Laubetraum, состоящее из двух частей: die Laube - беседка и der Traum - сон, на русский язык можно перевести как «сон в беседке». В двусоставном слове die Lenzensblüte автор для обозначения отнесенности сравниваемого с елкой цветка ко времени года употребляет слово с особой окраской высокого стиля: der Lenz - поэтич. весна.
В целом, следует констатировать, что неизвестные до последнего времени немецкоязычные стихотворения А. К. Толстого обладают большой филологической ценностью. Об этом свидетельствует их грамматико-синтакси-ческое, лексико-стилистическое и культурно-историческое своеобразие, ярко характеризующее поэтический дар А. К. Толстого.
Список литературы
1. Фомичева, Н. В. Переводческая деятельность и литературные связи Каролины Павловой : дис. ... канд. филол. наук / Н. В. Фомичева. - М. : Литературный институт им. А. М. Горького, 1999. - 158 с.
2. Толстой, А. К. Собрание сочинений : в 4 т. / А. К. Толстой. - М. : Художественная литература, 1963-1964. - Т. 1-4.
3. Толстой, А. К. Полное собрание стихотворений : в 2 т. / А. К. Толстой. - Л. : Советский писатель, 1984. - Т. 1-2.
