CC BY
61
НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ
К ВОПРОСУ О МЕМУАРНОМ НАСЛЕДИИ П.С. ПОПОВА - ПРОФЕССОРА МГУ
А.И. Семенова
Первая публикация очерка мемуарного наследия профессора МГУ им. М.В. Ломоносова Павла Сергеевича Попова «Л.М. Лопатин. Общий очерк» с комментариями и вступительной статьей
А.И. Семеновой. Статья посвящена вопросу о литературоведческом, историко-философском, мемуарном наследии П.С. Попова, до недавнего времени остававшегося практически неизвестным и неизученным.
Ключевые слова: мемуарное наследие, профессор МГУ, воспоминания о Л.М. Лопатине.
Литературоведческое, историко-философское, мемуарное наследие П.С. Попова (1892-1964) до недавнего времени оставалось практически неизвестным и неизученным. Научные статьи профессионального философа, профессора Московского государственного университета, Павла Сергеевича остались в непереизданных философских журналах начала и середины века; заслуги историка логики России и Европы явно не оценены по достоинству; об авторстве академических переводов не упоминает никто, а если и делает это, то без должного понимания содержательности того вклада, который был внесен научно-исследовательской деятельностью Павла Сергеевича в развитие историко-философской культуры.
Кроме скупых биографических данных, приводимых литературоведами (фигура Попова интересовала их, прежде всего, как близкого друга и адресата эпистолярия М.А. Булгакова, а также первого биографа писателя (см. работы В.Я. Лакшина, М. Чу-даковой, В. Гудковой)), не найдется, пожалуй, ни одной заметной статьи, посвященной составлению и исследованию библиографии научных работ П.С. Попова. Имеются, однако, основания считать, что Павлом Сергеевичем было написано более 70 сочинений, не меньше половины из которых касаются историко-философских проблем. Поповым подготовлены к изданию и прокомментированы внушительная по объему часть собраний сочинений Пушкина, Чехова, Толстого, Тургенева; переведены и снабжены примеча-
ниями: трактат «О душе» Аристотеля, диалог «Алкивиад» и книга десятая «Государства» Платона, «Лекции по эстетике» Гегеля, «Философия искусства» и «Философские письма о догматизме и критицизме» Шеллинга, «Логика» Б. Форгаши. Немалая часть работ посвящена философскому рассмотрению и осмыслению произведений Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского (среди них: «Иностранные источники трактата Л.Н. Толстого «Что такое искусство?», «Роман «Семейное счастье» в психогенетическом отношении», «Я и Оно в творчестве Ф.М. Достоевского», «Достоевский как философ»).
Несколько философских работ П.С. Попова были переведены на иностранные языки: польский, румынский, китайский, немецкий, английский.
Нельзя не сказать о мемуарном наследии Попова (над рукописями в настоящее время ведется текстологическая работа), безусловно, представляющем особую ценность для истории профессиональной философии Московского университета. Достаточно перечислить тех профессоров, которым Павел Сергеевич посвятил отдельные очерки: Г.И. Чел-панов, Л.М. Лопатин, И.В. Попов, Г.Г. Шпет, Н.А. Бердяев, Р.Ю. Виппер.
О Л.М. Лопатине Поповым как его учеником, последователем и безусловным почитателем написано было немало статей и прочитан не один публичный доклад. «Л.М. Лопатин. Очерк философской системы, биографические сведения», «Л.М. Лопатин. Биография», «Л.М. Лопатин и Московский уни-
верситет в 70-80-х годах» - вот лишь некоторые из текстов, хранящиеся в ОР РГБ. Во втором номере журнала РАН «Вопросы философии» за 2008 г. Ф.Г. Никитиной была вновь опубликована и снабжена авторскими комментариями статья «Л.М. Лопатин», впервые увидевшая свет в журнале «Голос минувшего» за 1920-21 гг.
Текст статьи, входящей в еще неизданный сборник очерков мемуарного наследия П.С. Попова «Образы былого» и предлагаемой ниже вниманию читателей, печатается по рукописи, хранящейся в личном архиве родственника П.С. Попова А.М. Бокучавы и с его любезного разрешения. Все примечания к тексту принадлежат А.И. Семеновой. Стилистические и синтаксические особенности, не вступающие в противоречие с современными языковыми нормами, сохранены.
Автор еще раз хотел бы благодарить
А. М. Бокучаву за оказанную помощь в работе над данной публикацией.
Л.М. Лопатин. Общий очерк
Из всех профессоров Московского университета я должен был бы наилучше всех описать Л.М. Лопатина. Он увлек меня в сферу философских наук не только своими взглядами, но и своею личностью. Я интересовался его литературной деятельностью и всеми его деяниями. Сдержанный и замкнутый в своем домашнем быту, усиленно скрывавший будничную сторону жизни, в последние годы он не стеснялся и вводил в круг своих повседневных забот. Если знаешь человека и с парадной, и с будничной стороны и любишь его, то это, казалось бы, гарантирует искренний, прочувствованный облик изображаемого. Но Лев Михайлович был натура сложная, что называется многогранная, он все время оставался таинственным незнакомцем и поражал неожиданностями; хорошо описать его очень непросто.
Так, раз, в последние годы жизни я застал его в постели, он вообще любил отлеживаться, а тут и низкая температура комнаты удерживала его в кровати, Л.М. стал цитировать Шекспира. Я знал, что Л.М. был ревностным участником шекспировского кружка1, знал и то, что шекспировская литература интересовала его всю жизнь, но чтобы
с таким увлечением декламировать Шекспира, так помнить его тексты, цитируя все наизусть, это меня поразило! В другой раз он стал читать шуточные стихотворения Соловьева. В постели он обычно лежал без очков, он подчеркнуто закрывал глаза, сопровождая чтение выразительной жестикуляцией, и так воодушевлялся, что казалось передо мной артист, недавно покинувший сцену. Я не знал его увлечений литературой, не знал всех способностей («шалостей»), о которых он только порой мне рассказывал, но это были старые воспоминания. Лев Михайлович не боялся этих воспоминаний, он не навязывал их и начинал рассказывать эти эпизоды только после того, как замечал, что рассказы эти меня живо занимают. Но буду последовательным в их передаче.
Как профессор он считал своей обязанностью следить за своей репутацией. «Владимир Сергеевич Соловьев причинял мне немало и осложнений. Помню прекрасный весенний вечер, мы на дворе старого здания университета, идет приличная и даже завлекательная беседа. Вдруг В.С. говорит: «Я вам представлю пьяного». Разыгрывать пьяного на университетском дворе в компании профессоров - зрелище не из обычных. Сколько мы ни отговаривали, не подействовало. Он еще предупредил, что в полицию не попадал, что ему известны правила. А правило заключалось в том, что пьяный подлежит уводу, если не держался на ногах. И вот Соловьев применил следующий маневр: когда вблизи полицейского не было, он неистовствовал и качался самым недвусмысленным образом -чуть появлялся полицейский, Соловьев вежливо приподнимал шляпу и начинал вести какие-то фамильярные речи. Раз таки Володя довел меня до <...>2 и я попался в участок, нас всех забрали. Вернее, я хотел <...>3, не отпустили - вы будете свидетелем».
Был и такой эпизод. Соответствующий документ мне показал Федя Покровский. В многолюдном обществе, где находился Лопатин, появляется Соловьев и громко говорит: «Левка, я прочел твою книгу, но должен тебя предупредить. Ты так щепетилен в нравственных делах и вдруг оставляешь такие нескромные документы». И вынимает из томика Аристотеля письмо, написанное типичным бисерным неровным почерком Лопатина с пламенным объяснением в любви в
комическом стиле. Плод творчества Соловьева. Вот эти стихи.
Ей
Ах, мадам, мадам, мадам!
За тебя я все отдам.
Не корми меня морковью,
А дари своей любовью.
Ах, мадам, мадам, мадам!
Будь ты Ева, Я - Адам.
Если ж будешь бессердечна,
Я тогда сопьюсь, конечно.
Ночью, вечером и утром Водку стану пить, тут - ром,
Ночью, утром, вечерком Водку буду пить и ром.
Стану красный, даже синий И повешусь на осине.
Но к тебе, о, аспид злобный,
Я приду из тьмы загробной,
В стол, подушку, даже кресла Облеку я свои чресла.
Буду каждый миг с тобою И лишу тебя покою.
Ах, мадам, мадам, мадам!
Право лучше по рукам!
Будь ты Ева, я - Адам.
Ах, мадам, мадам, мадам!
Соловьев не боялся мешать шутки с делом. Лопатин был конфузливее. Он, например, обиделся, что в статье о нем, написанной в главной своей части Соловьевым и предназначенной для словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, не указано на то, что он профессор Московского университета. Соловьев специально прислал корректуру набора для доказательства того, что «никто не покушался на истину твоего профессорства»4.
И в мои дни Лопатин обижался. Лопатин обижался, когда Челпанов несколько захватнически узурпировал его функции по уни-верситету5. Впрочем, греха тут не было со стороны Челпанова, просто для него Лопа-тинский темп жизни был слишком нерасторопен. И Челпанов тут же сдавал позиции. Так, вдруг Лопатин возмутился на факультетском заседании: «не буду экзаменовать этого пламенного соискателя ученой степени. Я его в глаза не видал». Это был Экземплярский. Его нарочно Челпанов же научил не надоедать Льву Михайловичу и прямо идти на экзамен. Но когда Лопатин взбунтовался, Челпанов тотчас же безапелляционно заявил Экземплярскому: «Берите заявление обратно, через некоторое время идите к Льву Михай-
ловичу на прием и начинайте все дело сначала». На приемах Лев Михайлович бывал обычно неизменно благодушен, но вдруг начинал ершиться, если чувствовал неделикатное отношение. Один магистрант, кажется Соколов, сказал: «вопрос об онтологии на основании его «Монадологии» - вопрос банальный, я хотел бы строить свой ответ на других материалах». Л.М. вдруг отрезал: «Если вы находите мои вопросы банальными, то зачем вы ко мне приходите?».
Я с самого начала понял недостатки Лопатина. Он во многих отношениях был пассивен. Университетское преподавание его не интересовало. На первом же курсе я убедился, что Л.М. читает свои лекции по литографированному тексту, сложенному небольшими пачками в глубоком кармане сюртука. Правда, чтение было мастерское с выразительными интонациями и четкими формулировками. Л. М. словно умел внушать студентам самые характерные и типичные образы мысли того или иного философа. Однажды утром мой товарищ Ледницкий, сын известного в Москве адвоката поляка, сказал: «Вот мы не очень то слушаем Лопатина, а вчера отец был в восторге. Был какой-то юбилей, связанный с польской культурой. И вот по поводу Мицкевича6 или еще кого-то Л.М. сформулировал тенденцию романтизма и основы философии Шеллинга в таких отчетливых выражениях, какие не забудутся никогда».
Мне думается, если только можно делать такие смелые сопоставления, в Лопатине было что-то от Сократа в манере философствовать. Он не был педагогом в университетском смысле слова, он не был руководите-лем-профессором, но был философом, чья проникновенная мысль жила в каждом разговоре, во всех житейских обстоятельствах. По философии он, может быть, читал пассивно, но беседы вел всегда очень вдумчиво, задаваясь проблемными вопросами7.
В 1914 г. осенью открывался лазарет По-ливановской гимназии в доме Александрова в Успенском переулке. Домик был старинный, с антресолями. На открытие лазарета приехал Лев Михайлович, он поднялся по лесенке вверх, чтобы покурить, а стоял рядом и что-то рассказывал об университетских делах. - Я прослушал несколько лекций Эрна8 по итальянской философии, мне лекции понравились. Лопатин заинтересовался -
«может он и впрямь хорошо читает, но книга его не основательная». Лопатин имел в виду книгу Эрна «Розмини и его теория знания»9, еще не продававшуюся, но уже врученную Лопатину как официальному рецензенту и оппоненту. И Лопатин тут же, здороваясь с дамами и все время отвлекаясь, стал говорить о книге Эрна, так четко излагая свои возражения, что я узнал эти формулировки, когда соответствующая статья об Эрне была опубликована10. Лопатин вынашивал свои мысли, и они складывались задолго до того, как он воспроизводил их на бумаге. У Л.М. никогда не было пустых замечаний, штампо-вых мест. Он всегда испытывал мысль, продумывал ее по-своему.
Он говорил: «Как в Введенском11 мало философского! Я его встречал в жизни, но кроме печатной полемики он не вел ни одной философской беседы. Как на грех, я его никогда не узнавал. Мне он всегда казался каким-то отставным генералом, а не мыслителем. Помню такой эпизод на Кавказе. На Минеральных водах встретился с Введенским и его не узнал. В другой раз стояли целой компанией и разговаривали. Одна группа отошла. И мне приятель говорит: что же вы с Введенским не побеседовали, он может обидеться, что вы не обратили на него внимания. - А я его опять не узнал. Но поспешил в его сторону, догнал и заговорил. Мы с ним беседовали, гуляя, но он не только не затронул ни одной философской темы, но и во всех своих репликах и ответах был как бы нарочито не философом». А с Джемсом12, переезжая Женевское озеро, Лопатин успел побеседовать о бессмертии души, хотя, я себе не представляю, на каком языке они говорили.
Иностранцев Лопатин побаивался, ему каждая встреча с ними казалась делом сложным и вредным. Мне Маргарита Кирилловна Морозова13 рассказывала, что возникла мысль пригласить в Москву Бергсона14. Бергсона как мыслителя Лопатин очень любил и оценивал высоко. Но мысль о том, что его придется приветствовать, читать ему что-нибудь по-французски, Лопатина отпугивала, и он всячески доказывал, что затею эту лучше не приводить в исполнение15. Когда Коген16 приезжал в Москву, то та же Морозова устроила в честь гостя ужин, на котором ратоборствовал Фохт17. Лопатин не приехал, несмотря на то, что лично бывал у Маргари-
ты Кирилловны. А Коген, говорят, все спрашивал: <...> .
Когда в Москве был Ремке19, он приехал ко Льву Михайловичу в редакцию и не застал его. Челпанов с Лопатиным ездили к нему в гостиницу. «Лев Михайлович все отплевывался», - сказал мне Челпанов. Лопатин не любил современных знаменитостей. Зато в компании соотечественников Лопатин любил философствовать. Он очень охотно приезжал в редакцию «Вопросов философии и психологии». При мне уже не было Тру-бецкого20, Преображенского21, но беседы оставались часто увлекательными. Помню спор с Токарским22 о наивном реализме, спор о Платоне с Эрном23, Шилкарским24, споры со Шпетом25 о большевиках как философах и марксизме, беседу со Львом Шестовым26. Последнего Лопатин очень любил, очевидно, не за скептицизм, а за тонкий ум. Шестов со своей стороны был очень высокого мнения о Лопатине и говорил с ним с благоговением. -«Шестова на мякине не проведешь!».
Глубокой философичностью веяло порою от писем Льва Михаиловича. Письма он писал редко и неохотно, но если брался за перо, то вливал в строки много души.
Когда Шпет передал мне неопубликованную рукопись Вл. Соловьева о «Положительных задачах» Лопатина, я прочел - и присел27. Лев Михайлович, видимо, целиком не читал о том, что Соловьев написал о нем. Статья эта его заметно задела, он стал с новой энергией аргументировать в пользу своего индетерминизма28. Он сидел в халате на кресле у своего письменного стола, но говорил так выразительно, что я загорелся об обязательном присутствии стенографистки. Сам я оказался не на высоте - придя домой, не записал всей поразившей тогда меня аргументации. А теперь детали стерлись, в памяти остались одни общие мысли.
Один незабвенный разговор произошел в классе Арсеньевской гимназии. В 1919 г. там часто устраивались вечера и иногда танцевали. Лев Михайлович сидел среди танцующих пар. Мы с ним вышли из зала и в полутемном классе стали говорить о задуманной мною работе. Это был план целого исследования по вопросу об отношении психологии к наукам физическим. Я пытался формулировать своеобразие психического, выделяя моменты закономерностей специфического характера,
в противоположность причинности, понимаемой в ее приложении к событиям внешней природы. Лев Михайлович, несмотря на происходившую вокруг сутолоку, заинтересовался вопросом. Исследовательская работа моя в целом не состоялась, я прочел лишь однажды доклад близкий к этой теме, но помню хорошее предостережение Лопатина. Он говорил, что основная мысль удачна, но намеченное понимание недостоверно, однако не надо форсировать сам принцип; лучше не выставлять предварительно намеченной формулы, а ждать от развивающихся фактов тех черт, которые дадут надлежащую характеристику. Другой раз, уже не задолго до смерти Льва Михайловича, я изложил ему конспект задуманного курса в Нижегородском универ-ситете29. Лопатин внимательно слушал, интересуясь по существу, и дал ряд очень вдумчивых советов. Такая его манера научной работы вызывала основное нарекание, раздававшееся последние годы по адресу Льва Михайловича, а именно, что он пассивен в отношении своей науки, тяготится своими обязанностями профессора-руководителя и даже роняет достоинство и престиж той кафедры, которую возглавляет. В таком духе высказывался Лапшин30, Шилкарский, Успенский31.
В этом отношении контрпоказательна позиция Эрна. Эрн был пламенный энтузиаст в философии, отдавался ей со всею страстностью, а иногда даже наивностью, он не мог довольствоваться готовой доктриной, мыслью почившей на лаврах. Со Львом Михайловичем у него были особые счеты. Лопатин, как я уже указывал, не одобрял его работы о Розмини, упрекал Эрна в поспешности и порой непродуманности мысли32. А вот в своей последней работе, не состоявшейся в качестве докторской диссертации33 в виду того, что автор умер за несколько дней до намеченного диспута, Эрн воздал должное в благодарственных словах, обращенных к Лопатину. Он в предисловии указывает на значение руководства Л.М., всегда по существу вникавшего в любой философский вопрос, живым образом реагировавшего на всякую философскую потребность. Вот подлинные слова Эрна: «Дорогому учителю моему Лопатину я чувствую себя глубоко и неизменно благодарным за то, что его преподавание давало больше, чем простые увеличения сведений и больше чем школьную дисциплину мысли,
оно вводило в живую атмосферу ежеминутно на деле являемого умственного творчества и приучало относиться к философии как делу, в котором первым условием является внутренняя заинтересованность и внутренний подход к предмету»34. Но оригинальная философская мысль - нежное растение, она не зрела у Лопатина в большой аудитории, он чуждался широких студенческих кругов, она вынашивалась у него в кабинете, в дружеских беседах и за ужином, в дискуссиях35. Уже после смерти Лопатина при мне Шпет выспрашивал Владимира Михайловича36 -брата Льва Михайловича, о том, как он писал. Тот подробно охарактеризовал его манеру в занятиях. Всегда он был поглощен писанием и трудился над своими диссертациями. Он много читал, испещряя пометками поля книг. Память у Лопатина была очень хорошая, обдумывая мысль, он укладывал ее в четкие формулировки, а формулировки свои и чужие запоминались им, можно сказать, с логической необходимостью и точностью. Он часто писал, усиленно формулируя про себя мысль, молча, в своих размышлениях. Я уже забыл подробности одной сцены, рассказанной Владимиром Михайловичем, как Лопатин ленился летом на даче, обдумывая какую-то мысль, ходя из угла в угол и помахивая кисточками халата, в который он был облачен. Не помню, кто помешал его раздумьям, Лопатин отреагировал очень забавно <...>37, не желая обронить нити своих размышлений.
Шпет однажды допытывался одной детали - он подметил следующую черту в писаниях Лопатина: «в книгах Л.М. очень мало ссылок, он пишет «в общих чертах», не гоняясь за точностью. А если сверить, то окажется, что он держал перед собой в открытом виде тексты книг, которые имел в виду». Владимир Михайлович ответил, что брат писал обычно наизусть. Когда глава была слажена и выкристаллизована в сознании, он садился ее записывать и очень быстро исписывал листок за листком своим бисерным почерком, никуда уже больше не заглядывая.
Иногда думалось, что Лопатин инертен, порой он мучился над самой легкой задачей -как найти незначительную цитату, раздобыть нужную книгу. Мне однажды показалось, что в его работе есть что-то таинственно иррациональное. Дело было так. В 1915 г. он
выступил с неудачным докладом о С. Н. Тру-бецком38, он излагал старые мысли Трубецкого, но самого Лопатина не чувствовалось. Весной 1916 г. Любавский как ректор должен был на заседании ученого совета факультета объявить о том, кто будет читать актовую речь в Татьянин день в 1917 г. По традиции читали обычно старшие профессора. На очереди стояли <...>39, А.И. Огнев40. Между тем обстановка для Лопатина складывалась сложная. Весной того же года Лопатины стали продавать свой дом в Гагаринском переулке. Продавала его сестра Л.М. Екатерина Михайловна41 какой-то общине сестер милосердия, в состав которой сама входила. Льву Михайловичу предстоял переезд на новую квартиру. Эта мысль его мучила и волновала. С весны квартира не была найдена. Лев Михайлович собирался на Кавказ, было решено, что пока он будет на курорте, ему подыщут помещение. На Кавказе жизнь была беспокойная. В письмах Н. П. Корелиной42 Лопатин сообщал, «что пока еще в качестве доклада ничего не имеет, только внутренне собирает материалы». К концу лета выяснилось, что в переполненной Москве помещений почти нет: был какой-то проект устройства в доме общества врачей на Арбате, а затем, когда эта возможность отпала, Е.М. подыскала другое помещение у Красных Ворот, Лев Михайлович был обижен и взволнован. Это далеко от университета и, главное, от Пречистенки, а на Пречистенке находилась контора «Вопросов философии и психологии», Арсеньевская гимна-зия43 и ближайший круг знакомых. Раньше времени Лопатин вернулся из Кисловодска. Он остановился в меблированных комнатах в Хрущевском переулке, рядом со своим ста-
44
рым домом . Он жил в неуютном номере, все книги были сложены и хранились с весны в Арсеньевской гимназии. Имущество было заколочено в 24-х ящиках. Приблизительно в ноябре, когда школьное собрание стало осваивать вновь приобретенное помещение, оказалось, что в личных комнатах Льва Михайловича новые жильцы не заинтересованы. Это были три маленькие комнатки очень низких антресолей. Община предложила Лопатину вернуться в старое помещение. Лопатин был в восторге, хотя при беседе на этот счет иронически добавлял, что по
45
настоящему радоваться нечему <. > бы
малой культуре моего помещения, но я привык к своим антисанитарным комнатам и с удовольствием в них вновь водворюсь. Я с ученицей Лопатина А. Е. Петровой решили чем-нибудь отметить радостную для Л.М. дату водворения на старое жилище и послали ему шоколадный пирог как знак «хлеба-соли». На это послание Лопатин, смеясь, сказал: «Я мог бы принять за насмешку - торжествовать по поводу того, что бестолково помотался взад-вперед, не нашел помещения и поселился на старом пепелище - какое же это новоселье?! Но радушие ваше искренне, а пирог очень вкусен, как же не благодарить?».
Раз, когда мы вместе с Петровой выходили из помещения редакции, где беседовали со Львом Михайловичем, она мне сказала: «Все эти тревоги для Льва Михайловича очень не благоприятны. Он стал тяжел на подъем, ведь в январе ему предстоит читать актовую речь. Вряд ли он к ней подготовился, неужели будет повторяться, как на заседании 15-го года. Может, было бы лучше ему совсем не выступать. С другой стороны, отказываться трудно и неприятно. Это - ответственная и почетная миссия». Все наши сомнения рассыпались в прах в один прекрасный день еще в декабре месяце 1916 г. Я увидел в задней комнатке редакции кипу корректур не журнального типа. Я спросил Надежду Петровну46, что это такое.
- Речь Льва Михайловича.
- Она уже набрана?
- Уже подписана к печати вместе с отчетом университета.
Актовая речь отпечатывалась заранее. Тогда только я узнал заглавие речи «Неотложные задачи современной мысли»47. Лев Михайлович, войдя в комнату, изложил свою основную мысль. Мне текста он, однако, заранее не показал. Речь была большая по объему, читать всего нельзя было. Лев Михайлович разметил выборки. Давал А.И. Огне-ву48 для того, чтобы убедится в целесообразности предложенных пропусков. Когда Лопатин успел написать эту статью в 100 с лишним страниц, осталось для меня загадкой, хотя я видел его с осени чуть ли не через каждый день. Готовился он к речи очень тщательно. У меня сохранился экземпляр, по
49
которому он читал . В экземпляре аккуратно сшитая верстка, размечены не только пропуски, но проставлены логические ударения
и подчеркнуты слова, которые надлежало интонационно выделить. Была проблема даже в том, как будет стричься Лев Михайлович перед Татьяниным днем. Маргарита Кирилловна Морозова приходила в редакцию, чтобы посмотреть, надлежащим ли образом подстрижен Лев Михайлович. Читал Лопатин внешне очень хорошо. Речь даже в сокращенном виде длилась не менее двух часов, Лопатин ни разу не запнулся, не было ни одной заминки в логической акцентировке речи.
В те дни Лопатину приходилось ездить на ревизии: министерство народного просвещения поручило ему дать отзыв о постановке дела на Высших женских юридических курсах В.А. Полторацкого по вопросу о даровании привилегий учебному заведению. Лопатин ездил на лекции Ильина50. Поручение не оплачивалось, но Лопатин не уклонился, может быть, тут сыграла роль заинтересованность в этом Н.Д. Виноградова51. Завязка произошла как раз при мне, когда однажды, в начале января 1917 г., Виноградов вошел в редакцию, и Л.М. протянул ему конверт, а по утру были принесены многочисленные почтовые справки, Лопатин нечаянно обронил их вместе с поручением о ревизии. Виноградов так и просиял. Он был одним из создателей курсов, а для администрации курсов было в высшей степени существенно, кто персонально будет ревизором курсов. Помню радостную улыбку Виноградова. Так улыбается каждый при мысли об участии Лопатина, зная его неизменно доброжелательное отношение. Но после всех этих дел Лопатин захворал. И тут для меня состоялось то, о чем я мечтал. Я увидел Лопатина в домашней обстановке, меня пригласили в его дом.
Дом Лопатиных был старинный, он пережил пожар 1812 г. Строил его архитектор де Бове. Он был зарегистрирован как достопримечательность старой Москвы - деревян-ный52 <...>53. В начале века он принадлежал барону декабристу. Купил его Михаил Нико-лаевич54 Лопатин в 1876 или 1877 г.55. При мне нижние фасадные комнаты потеряли весь свой парадный облик, не было ни мебели, ни штор, комнаты стояли пустые, нежилые. После уютной низкой передней шел зал, затем по фасаду гостиная с колоннами под окнами, далее банкетная. Кабинет отца М.Н. выходил окнами во двор. Комната была вместительная с большим камином, единствен-
ной оставшейся роскошью прежней обста-новки56. С этим кабинетом связана не то легенда, не то правда, которую я не успел проверить. Году в 1937-38 мне стало известно, что в связи с ремонтом в доме начали что-то обновлять в камине, своей величиной не соответствующим новым бытовым условиям. Камин оказался с большой нишей. Предкамин-ная деревянная стенка провалилась, и открылось глубокое отверстие с ходом внутрь. Когда проникли через эту дверь, то там оказалось подземелье - якобы остатки старинной масонской ложи, там же был потаенный коридор, ведший на другую сторону переулка57. В то время в живых оставалась вдова старшего брата58 Льва Михайловича Елизавета Николаевна, очень пугливая дама. Жила она в противоположном конце дома. Когда к ней пошли узнать об интересной находке, она сказала, что это явно недоразумение и что ничего подобного нет. Она умерла в 1941 г.
Возвращаюсь к воспоминаниям 1917 г. и дома Лопатиных. По маленькой внутренней лестнице я прошел наверх, прошел по коридорчику, приоткрыл мне указанную дверь и оказался в низеньком помещении с температурой предбанника. Это была средняя из трех холостяцких комнат Льва Михайловича. В соседней комнате слышались голоса. Сидел Л.М. с братом Владимиром уютно, по-стариковски беседуя. Опишу все три комнаты Л.М. Средняя комната и спальня Л.М. имели по два окна, выходивших во двор, и ютились под самой крышей. Под окнами стояли письменные столы. Оба стола были завалены книгами, особо перегруженным был средний стол. За него было бы нельзя присесть. Это было складочное место, если рабочий стол оказывался перегруженным, то Л.М. переносил книги на стол средней комнаты. Эта средняя комната служила столовой. В глубине стола Сергей Репьев59 сервировал обеденный прибор к обеду в седьмом часу вечера. Ставилась бутылка красного вина.
У этого стола за одиноким обедом Льва Михайловича происходили беседы вроде следующей:
- Сергей!
- Я здесь, Лев Михайлович.
- Что я ем?
- Телятину, Лев Михайлович.
- Ага!
Кроме двух столов и большой печки, всегда жарко натопленной, был еще книжный шкаф, низенький, упиравшийся в самый потолок. В шкафу находились самые ценные и аккуратно переплетенные книги, отсюда Лопатин вынул 4 тома сочинений Мена де Бирана60, которые так и остались у меня на руках61. Письменный стол в спальне Льва Михайловича, за которым он постоянно сидел, был меньше перегружен книгами и все же чрезмерно завален ими. На первом месте лежала история новой философии Фалькен-берга62 с подписью редактора перевода проф. Введенского. Рядом «Оправдание добра»
В. Соловьева с надписью автора:
С тобою, Левка, знакомы мы давно,
Пускай наружность изменилась,
Что ж из того? Не все ль равно?
Ведь память сердца сохранилась.
Дальше изрядная кипа литографированных листков лекций и заметок рукой Лопатина - то, что он называл «магазином». Сюда он складывал только что прочитанную лекцию, извлеченную из сюртука. Подбирал листки материала для чтения следующей лекции, пересматривал, наконец, сокращал или делал вставки. Когда в 1915 г. лекции Лопатина были изданы типографским способом63, он счел невозможным читать напечатанный материал. Он взял историю новой философии Геффдинга64 и стал перерабатывать текст, делая такие же вставки на полях и под строкой. Записи эти были стилистически строгими, вырванные листки он складывал в тот же магазин: «Называю это хаос, новый хаос», - но Л.М. хорошо в нем разбирался. В 1919 г., когда пришла идея переиздать полный курс новой философии от Канта до наших дней, я не одну ночь просидел с Лопатиным над магазином, чтобы [восстановить] пожелтевшие листки и стершиеся записи и реконструировать содержание лекций.
На столе стояла керосиновая лампа. Электрического освещения в доме не было. Ламп Лев Михайлович боялся и не позволял мне самому заправлять их. Он говорил: «Дело это серьезное, и как бы не наделать пожара, позовем лучше Сергея». Набивать папиросы был также уполномочен только Сергей. В углу, налево от стола, стоял умывальник, рядом с ним мягкое кресло, в котором любил сиживать Л.М. В памятный вечер на нем си-
дел Владимир Михайлович. Далее находился ломберный стол, покрытый скатертью, с графином и стаканом. Стол этот служил ночным столиком, кровать стояла у задней стены. В углу комнаты стоял накрытый книгой ночной горшок, которым тут же и пользовались. Уборной в доме Лопатиных не помню, хотя она, разумеется, была. Далее две четверти стены были заняты печкой: ее я боялся - от нее несло жаром. Никакого шкафа в комнате не стояло, книги лежали на столе, на заднем плане. Помню обычную картину: груда номеров журнала «Вопросы философии и психологии». Для писания оставалось очень мало места. Младший брат Александр Михайло-вич65 иронизировал: «У Левы такой мелкий почерк, потому что локтя нельзя положить на столе. Для письма остается один аршин». Третья комната, еще меньшая по размеру, была специально книжным складом. Там были всяческие книги, много юридических - отца Льва Михайловича. И тут для книг не было шкафа, были полки и столы, да и нормальный книжный шкаф не мог бы поместиться. Лев Михайлович говорил: «Сергей, принеси мне из задней комнаты книгу вроде библии». Сергей приносил книгу в старинном кожаном переплете. Это был иностранный текст - «Опыт о человеческом разуме» Локка66, если не ошибаюсь, французский. Л.М. добавлял: «Вы не удивляйтесь, что я эмпирическую гносеологию Локка называю библией - так легче найти». Еще в московские годы, когда Лопатин был проворнее, с книгами он не умел справляться, они лежали у него в каких-то ящиках дивана - этого дивана я уже не застал. Он просил младшего брата Владимира Михайло -вича67 разобрать накопившиеся груды книг и платил за этот разбор деньги.
По стенам висели старинные фотографии и портреты. Наиболее выделялся портрет Декарта. Он висел над ломберным столиком. Его подарили Льву Михайловичу за речь «Декарт как основатель нового философского и научного миросозерцания»68, прочитанную в 1896 г.
В январский вечер 1917 г. речь шла об университетском акте, после которого я Льва Михайловича еще не видал. О своей речи Лопатин сказал так: «Хотелось подвести итоги пройденного пути, а ведь главный вопрос человеческой жизни - личная судьба каждой. Как же не обратиться к вечной проблеме бес-
смертия души?». «Выступление Лопатина произвело впечатление», - так отзывался
B.М. Щепкин69. Очень высоко ставил в позднейших разговорах речь Льва Михайловича
C.А. Алексеев70, считавший эту работу лебединой песнью Лопатина. Разумеется, материалисты были возмущены. Резко выступил К.А. Тимирязев71 в статье, напечатанной также в 1917 г. Позднее досталось за эту речь Лопатину и от марксистов. Так, например, она была выделена как резко реакционная в диссертации Гагарина «Философский фронт в 1917 году».
Разговор перешел на Лотце72. Лопатин сказал: «Как ни верти, вера в духовные силы человечества в новейшей философии стала иссякать. Лотце укрепил спиритуализм, но он так пленен новейшими достижениями позитивной науки, что настаивать на бессмертии ему не удается: личность как бы потухает, по взгляду Лотце, при смерти человека»73. В разговоре принял живое участие Владимир Михайлович. Меня удивило, что он довольно свободно ссылается на Лотце. Этот талантливый артист художественного театра, великолепно сыгравший Нахлебника в пьесе Тургенева и выходивший в этом спектакле без всякого грима, был необычайно симпатичен, мягок и благодушен. Над ним иронизировали так: «У Владимира Михайловича две пассии в жизни: театр и церковная служба». Для него наступал конфликт, когда спектакль с его участием назначали в субботу - как же быть, неужели пропустить всенощную? Льва Михайловича я в церкви не видел ни разу. Знаю, что на страстной неделе он ходил причащаться в университетскую церковь, поспевая обычно только к концу службы.
В его маленькой комнате я, конечно, встречал его братьев (Александр Михайлович служил в Сенате и, по закрытии его, с января 1918 г. водворился в Москве), видел также Л. И. Поливанова, кого-то из семьи Хвостовых74, Л.Ф. Маклакова75 и немногих других. С 1919 г. университетский семинар Льва Михайловича проводился у него на дому, это был последний семинар Лопатина, который он вел, если не ошибаюсь, по Лейбницу, участниками были Судейкин и Чернышев. Челпанов у Льва Михайловича не бывал, не бывал и Лев Михайлович у Челпа-нова. Из членов психологического общест-ва76 он был наиболее дружен с Е. Н. Трубец-ким77, пожалуй, с В.М. Хвостовым, Н.Д. Ви-
ноградовым. О Н.П. Корелиной я не говорю, это был старинный друг Л.М. С Е.Н. Трубецким на моих глазах произошла размолвка из-за книги последнего о Вл. Соловьеве78. Лопатин был несколько шокирован тем, что за все время продолжительного писания двухтомного труда о Соловьеве Трубецкой с ним не посоветовался. Основное критическое замечание, которое Лопатин направил против Е.Н., заключалось в том, что Трубецкой догматически восхваляет у Соловьева то, чему он внутренне сочувствует, и резко, столь же догматически отвергает то, что ему не с руки. Лопатин обстоятельно стал доказывать в своих подробных статьях о труде Трубецкого его субъективность в оценках, допускающих купюры79. Трубецкой обижался и резко отвечал Лопатину еще до выхода в печать его статей. Свой контр-ответ Трубецкой послал в журнал «Вопросы философии и психологии», где Лопатин начал печатать свою серию статей. Лев Михайлович был поражен тоном Е.Н., но статью его напечатал целиком80. Статья произвела удручающее впечатление начавшейся ссоры. Лопатин быстро закончил полемику, ограничившись самозащитой. Мне кажется, Лопатин был прав, а Трубецкой просто зажал рот неугодному критику. Уже после смерти Льва Михайловича я, по просьбе Александра Михайловича, разбирался в бумагах письменного стола покойного81. В ящиках оказался большой беспорядок. В глубине первого ящика было запрятано письмо Евгения Николаевича. Письмо носит напористый характер; это, якобы, второе дружеское предупреждение, чтобы прекратить критику со стороны Лопатина. Письмо с угрозой - в тоне его чувствуется такая установка: не послушаешься - я с тобой поссорюсь. В разговорах Трубецкой производил неприветливое, надменное впечатление. Спешу, впрочем, оговориться: я знаю наверняка, что при всем аристократическом гоноре у Евгения Николаевича была странная черта, мало согласовывавшаяся с его массивной корпуленцией, - он был очень робок, и его мнимая безаппеляционность объяснялась, до известной степени, внутренним конфузом.
Философов новой формации Лопатин не любил, хотя по-своему ценил их. При мне он раз дал очень меткую сравнительную характеристику Ивана Ильина и Г.Г. Шпета. Он признавал блеск обоих, хотя и конкретный в каждом случае при сопоставлении. Шпета он
сравнивал с лукавым, вкрадчивым иезуитом. Об Иване Ильине отзывался так: «Все говорит, и даже слишком много, о морали, а сам по существу недобрый человек». Философы моих дней уже не подходили к исконному внутреннему строю Лопатина. Его сверстники были почти все в могиле. И я чувствовал, что как раз они более сродни духу Льва Михайловича, чем тот же Александр Иванович Огнев, в мои дни верный ученик Лопатина.
По письмам и рассказам прежних лет я знал, что за 20 лет до того, как я стал вхож в дом Лопатиных, там за дружеской беседой встречались Грот82, Соловьев, С.Н. Трубецкой. У всех у них было гораздо больше внутреннего контакта, чем у Челпанова, Ильина, Шпета. С Сергеем Трубецким у Лопатина была тесная дружба. О Соловьеве не буду повторяться - у меня была печатная статья о связи между Соловьевым и Лопатиным83. Что касается Сергея Николаевича, то черта внутренней горделивости у него, несомненно, была. И по отношению ко Льву Михайловичу у него был тон некоторого снисходительного превосходства. Об этом говорит один документ, находившийся в архиве А. С. Белкина84. Письмо это, по-видимому, утеряно. Это письмо М.К. Любавского к Белкину от 1900 г. Лю-бавский был очень близок к Белкину. Он описывает диспут Трубецкого («Учение о Логосе в его истории»)85, Любавский Трубецкого недолюбливал - тут сказалось умонастроение выходца из сельского духовенства и отношение его к аристократу. Любавский стоит на том, что такие, как Трубецкой, слишком надменны, чтобы самоотверженно отдаваться делу науки. Любавского покоробил высокомерный тон Трубецкого в ответах его Лопатину, выступавшему в качестве оппонента. Знаю я об этом еще одну подробность, рассказанную мне Г.А. Разинским86. После диспута был ужин, кажется, в «Эрмитаже». Все было поставлено на широкую ногу. Подошли к столику с закусками. Налитые рюмки. Прежде чем чокнуться с Лопатиным, Трубецкой с легкой усмешкой сказал: «Сейчас мы с тобой обнимаемся, но признайся, положив руку на сердце, ведь ты моей книги не читал». Лев Михайлович отмахнулся:
- Брось такие глупости.
- Нет, ты сознайся, в этом нет ничего страшного, это даже обнаружит в тебе свойство прозорливости.
Сергей Михайлович так приставал, что Лопатин даже насупился. Дело объяснялось тем, что Лопатин больше всего спорил с Трубецким по первой, очень сжатой части книги. Главное возражение Льва Михайловича было по поводу интерпретации Трубецким учения Платона. Лопатин считал, что Трубецкой рационалистически истолковывал учение Платона об идеях. И в самом деле, автор, чтивший религиозные корни учения о логосе, укладывал всего Платона в Прокрустово ложе толкования учения об идеях <. >87. О богословской, главной части труда Лопатин сделал два кратких замечания. Но все это было естественно, ибо Лопатин прежде всего философ. Сохранились книги Трубецкого в библиотеке Лопатина88. Они испещрены пометками до самых последних страниц.
Особенной чертой Трубецкого было тщеславие. Но Лопатин по-настоящему не обижался, он очень ценил остроумие Трубецкого. Об этом постоянно рассказывала Надежда Петровна89. Иногда Трубецкой бывал резковат. Так, он в присутствии Ю.И. Айхенваль-да90 сказал: «такая вчера была чепуха на заседании, [спор] жида с лягушкой». Айхенвальд, первоначально философ по образованию, служивший в «Вопросах», оскорбился и на другой день покинул свое место. Лев Михайлович, конечно, не говорил резкостей, он не мог допустить замечаний в духе Трубецкого.
С В.М. Хвостовым Лопатин очень любил беседовать91. Хвостов умел пересказывать содержание только что прочитанной книги, а читал он по философии все новинки. На докладе Лопатина о монизме92, отстаивая аморализм, Хвостов говорил: «Если Бог сотворил лицо по внутреннему влечению ко благу, то почему мир так несовершенен, я этого не понимаю, почему от полноты бытия получилось бытие ущербное, я это отказываюсь понять». Лопатин вдруг крикнул: «В.М., неужели, если вы этого не понимаете, другие должны в угоду вашему непониманию отказываться от довольно ясной мысли». Хвостов смялся и потупился.
У Хвостова была странная манера выражаться. Говорят, что в университете он ставил вопрос так: «Если Бог сотворил мир во зле, то я спросил бы его, зачем он это сделал?»
(Начало 1920-х гг.93. - А. С.)
1 По инициативе Н. Лопатина и Вл. Соловьева выпускники частной гимназии Поливанова (братья Лопатины, А. А. Венкстерн, М.Е. и В.Е. Гиацинтовы и др.) создали знаменитый в Москве кружок «шекспиристов», который просуществовал около 10 лет (1870-1880 гг.) Руководил «шекспиристами» сам Л.И. Поливанов, к которому присоединился С.А. Юрьев, а затем и Р. М. Павлов. Л. М. Лопатин, как и другие выпускники гимназии, с успехом выступал в постановках кружка.
2 Неразборчиво.
3 Неразборчиво.
4 Подобные шутки и колкости Соловьеву были простительны как другу, знавшему Лопатина с семи лет. Их последующие отношения не были простыми, хотя неизменно оставались дружескими. Соловьев нежно называл друга Левушка, Левон, Тигр, Евфрат, Дракон Михайлович (см.: Соловьев В.С. Письма. Пг., 1923. Т. 9).
5 В историю Московского университета Георгий Иванович Челпанов вошел не только как руководитель кафедры философии и философского отделения. Он явился создателем первого в России специализированного института психологии, открытие которого состоялось в марте 1914 г. Энергичная деятельная натура Челпанова несколько отодвинула в тень профессора кафедры философии - Лопатина, который, продолжая вести большую педагогическую работу (он читал курсы психологии (пропедевтический), истории новой философии (основной), вел семинарии по философии Лейбница, Канта, Гегеля), очень много времени и сил отдавал редактированию журнала «Вопросы философии и психологии». Об этом см.: Павлов А.Т. Философия в Московском университете // Философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова: очерки истории. М., 2002. С. 42-43.
6 Не установлено, о ком идет речь.
7 Высоко оценивая личность Лопатина, П.С. Попов в подобных характеристиках был солидарен со многими, знавшими Льва Михайловича лично. Ср.: «Как личность, Лев Михайлович представлялся человеком исключительного обаяния, которое невольно чувствовалось всеми. Основной чертой духовного склада является его безграничное благоволение ко всему живому. Полное любви, благожелательности и снисхождения созерцание бытия - вот основное, наиболее характерное для Льва Михайловича состояние его духа. ... Философия Лопатина немыслима без живого, полного любви и участия общения с людьми». См.: Огнев А.И. Лев Михайлович Лопатин. Пг., 1922. С. 11, 13.
8 Эрн Владимир Францевич (1882-1917 гг.) - философ, историк философии, публицист. Лопатина называл своим непосредственным учителем.
9 Эрн В.Ф. Розмини и его теория знания. М., 1914. Это сочинение Эрн представил и защитил как магистерскую диссертацию.
10 П.С. Попов имеет в виду статью, опубликованную Лопатиным в «Вопросах философии и психологии» за 1915 г., кн. 127, по поводу сочинения В.Ф. Эрна «Розмини и его теория знания. Исследование по истории итальянской философии XIX столетия».
11 Возможно, речь идет о Введенском Александре Ивановиче (1856-1925) - философе, психологе, логике. Преподавал в ряде высших учебных заведений С.-Петербурга, читая курсы логики, психологии, истории философии.
12 Джемс Уильям (1842-1910) - американский физиолог, психолог и философ, основоположник прагматизма.
13 Морозова Маргарита Кирилловна (1872-1958) -известная московская меценатка, один из организаторов философского кружка «Религиозно-философоское общество памяти Вл. Соловьева», собиравшегося в ее особняке на Смоленском бульваре, основала, финансировала и помогала в организации работы издательства «Путь» (1910), давшего непревзойденные образцы изданий русских мыслителей. См.: Морозова М.К. Мои воспоминания // Наше наследие. 1991. № 6.
14 Бергсон Анри (1859-1941) - французский философ, возродивший традиции классической метафизики. Представитель интуитивизма, эволюционистского спиритуализма и «философии жизни».
15 Об этом же свидетельствовала М. К. Морозова: «Когда однажды прошел слух, что Бергсон, знаменитый французский философ, очень интересуется русской философией и желал бы побывать в Москве, Лев Михайлович, зная, что он сам тогда должен принять Бергсона, дать ему возможность прочесть доклад в Психологическом обществе и обменяться с ним мыслями и что все это надо сделать на французском языке, категорически воспротивился этому и сумел отговориться, хотя знал французский язык. Дело в том, что это событие потребовало бы от него большого напряжения, усиленной работы, вообще большой затраты сил. Все окружающие очень досадовали на него за это» (см.: Морозова М.К. Мои воспоминания // Наше наследие. 1991. № 6. С. 104).
16 Коген Герман (1842-1918) - немецкий философ, основатель и виднейший представитель марбургской школы неокантианства.
17 Фохт Борис Александрович (1875-1946). В 1899 г. окончил естественное отделение физико-математического факультета, в 1904 г. - историко-филологический факультет Московского университета; в 1904-1908 гг. учился в Марбургском университете у неокантианцев Когена и Наторпа, с
1904 г. преподавал разные философские дисциплины на Московских Высших женских курсах, на женских педагогических курсах им. Д. И. Тихомирова; в советское время Ф. - известный философ, профессор с 1921 г.
18 Неразборчиво.
19 Ремке Йоханнес (1848-1930) - немецкий философ, представитель имманентной философии в Гейфсвальде.
20 Вероятно, П. С. Попов имеет в виду Сергея Николаевича Трубецкого (1862-1905), который в 19001905 гг. был соредактором журнала «Вопросы философии и психологии». Князь С.Н. Трубецкой вошел в историю Московского университета как один из наиболее активных и ярких борцов за академические свободы, за университетскую автономию.
21 Преображенский Василий Петрович (1864-1900) -философ, литературный критик, член совета и соредактор журнала «Вопросы философии и психологии», переводчик, издатель собраний сочинений Лейбница. П. вошел в русскую философию как первый исследователь и популяризатор учения Ницше.
22 По-видимому, речь идет о А. А. Токарском, представителе эмпирическо-экспериментальной школы в психологии, получившей широкое развитие в университетских рамках. Наряду с Токар-ским к этой школе принадлежали В. М. Бехтерев, С. С. Корсаков, П. И. Ковалевский, Г. И. Челпанов и др.
23 Известно постоянное внимание Эрна к Платону и платонизму. Возникнув в гимназические годы, оно получило новый импульс во время слушания университетских лекций С.Н. Трубецкого и Л. М. Лопатина.
24 Возможно, П. С. Попов имеет в виду Владимира Семеновича Шилкарского (1884-1960) - приват-доцента Юрьевского (бывшего Дерптского) университета; после 1917 г. профессорствовавшего сначала в Литве, а затем в Германии. Шилкар-ский, вместе с Л. Мюллером и Леттенбауэром, был издателем 15-ти томного собрания сочинений Вл. Соловьева на немецком языке.
25 Шлет Густав Густавович (1879-1937) - ведущий представитель феноменологии в России. С 1898-
1905 гг. обучался на физико-математическом и историко-филологическом факультетах Киевского университета. С 1907 г. начинает педагогическую деятельность в Москве. В 1918-1921 гг. профессор Московского университета. В 1929 г. -действительный член Российской Академии художественных наук, 1927-1929 гг. - вице-президент этой Академии; с 1932 г. - проректор Академии высшего актерского мастерства. В 1935 г. арестован и сослан в Сибирь, в 1937 г. расстрелян.
26 Шестов Лев (псевдоним; Шварцман Иегуда Лейб (1866-1938)) - религиозный философ, литературовед. В 1920 г. эмигрировал в Париж, где продолжил преподавательскую и исследовательскую деятельность.
27 После выхода в свет II части «Положительных задач философии» (М., 1891) В. Соловьев написал статью «Свобода воли и причинность», которая была издана Г.Г. Шпетом (см.: Мысль и слово. Философский ежегодник. М., 1918-1921. Т. 2. Ч. 1. С. 169-183), спустя почти 20 лет после смерти автора. Рукопись была предоставлена
племянником В. Соловьева С. М. Соловьевым. Как было установлено П. С. Поповым, сопроводившим публикацию своими пояснениями, Соловьев завершил работу над статьей в январе 1893 г. Текст предназначался для помещения в «Вестнике Европы» М.М. Стасюлевича. Однако Соловьев допускал возможность отклонения статьи. В письме Стасюлевичу Соловьев писал: «Автор трактата о свободе воли, один из бывших братьев-разбойников, а ныне профессор философии в Московском университете, человек действительно мыслящий и даровитый, но, как свойственно почти всем авторам, он сильно преувеличивает значение своего произведения <. > Как бы то ни было, Лопатин огорчен невниманием печати к его труду, и я ради старой дружбы решил его в этом по возможности утешить. Но я не желал бы другу моего детства жертвовать интересами друга моего мужества, т. е. «Вестника Европы», а потому если Вы находите сюжет слишком сухим, отвлеченным и неинтересным, то я не сочту за обиду, если Вы возвратите мне статью, которую я в таком случае передам в «Вопросы философии и психологии» <. >» (Вл. Соловьев. Неподвижно лишь солнце любви... Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников // сост. А.А. Носов. М., 1990. С. 274). П. С. Попов отметил, что статья не появилась в ВФП, а значит «не была она послана и в редакцию «Вопросов», потому что там бы она была наверное напечатана» (Мысль и слово. С. 184). Попов делает вывод о том, что статья «Свобода воли и причинность», вероятно, осталась неизвестной Лопатину и близкому ему и Соловьеву кругу лиц. Соловьев в ней хлестко критикует теорию свободы воли Лопатина с позиций жесткого провиденциального детерминизма.
28 Сам Лопатин так говорил о философских разногласиях с Соловьевым: «Еще в 1889 г. мы имели с Соловьевым публичный спор во время прений в Московском психологическом обществе о моем реферате «Вопрос о свободе воли», в котором Соловьев горячо восставал против моей теории творческой причинности. Главные его возражения я изложил в первых двух дополнениях к этому реферату» (См.: Лопатин Л.М. В.С. Соловьев и князь Е.Н. Трубецкой // Вопр. философии и психологии. 1914. Кн. 123. С. 525). Лопатин не медля снабдил пятью дополнениями свой реферат, комментируя каждое из замечаний оппонентов (Вл. Соловьева, члена Московского психологического общества С. С. Корсакова, профессора философии права Московского университета Николая Андреевича Зверева), и опубликовал его (См.: Лопатин Л.М. Вопрос о свободе воли // Труды Московского психологического общества. М., 1889. Вып. 3.).
29 «С октября 1919 г. - по сентябрь 1921 П.С. Попов работает как исполняющий обязанности зав. кафедрой философии при Нижегородском Университете (вплоть до закрытия филологических факультетов). Преподает там логику и историю
Новой философии». (Цит. по: А.М. Шуберт. Биография П.С. Попова. ОР РГБ 547. 8. 1).
30 Не удалось установить, какого Лапшина имеет в виду П. С. Попов, а также найти ссылки на высказывания о Л. М. Лопатине. Нельзя исключить того, что речь идет о Лапшине Иване Ивановиче (1870-1952), преподававшем в ранге экстраординарного профессора Петербургского университета и высланном из России в 1922 г.
31 Возможно, П. С. Попов имеет в виду Успенского Леонида Васильевича - приват-доцента Московского университета; с основанием Пермского университета работал на кафедре энциклопедии права и истории философии права.
32 См.: Лопатин Л.М. По поводу сочинения
B. Ф. Эрна «Розмини и его теория знания. Исследование по истории итальянской философии XIX столетия // Вопр. философии и психологии. 1915. Кн. 125.
33 См.: Эрн В. Ф. Философия Джоберти. М., 1916.
34 См. там же.
35 Ср.: «.Жизнь ученого, занятого своей наукой и той работой, которая непосредственно связана с нею, т. е. редактирование журнала, руководительство ученым обществом, чтение лекций и печатание ученых работ. Такая жизнь не требует прямого участия во всех треволнениях политических и общественных событий и сосредотачивается главным образом в своем кабинете и в интимном кружке близких людей. Такова, как мне кажется, была жизнь Л. М. Лопатина.». (См.: Радлов Э. Л. Голоса из невидимых стран // Дела и дни: исторический журнал. Пб., 1920. Кн. 1.
C. 191).
36 Владимир Михайлович Лопатин - по образованию и роду деятельности юрист, после революции - актер Московского художественного театра.
37
В этом месте рукопись повреждена.
38 П.С. Попов имеет в виду доклад «Современное значение философских идей князя С. Н. Трубецкого», опубликованный в «Вопросах философии и психологии» за 1916 г. Кн. 131.
39
Не установлено.
40 Возможно, что П.С. Попов ошибся и имел в виду Ивана Флоровича Огнева (1855-1928) - доктора медицины, уже долго профессорствовавшего в Московском университете, а не его сына А.И. Огнева, который лишь с конца 1915 г. стал преподавать в университете.
41 Екатерина Михайловна Лопатина (1865-1935) -сестра Л.М. Лопатина, писательница (литературный псевдоним - К. Ельцова), в начале 1900-х гг. -попечительница Хамовнического 1-го женского училища. После революции эмигрировала во Францию.
42 Надежда Петровна Корелина (жена историка Михаила Сергеевича Корелина (1855-1899)) -с 1900 г. секретарь редакции «Вопросов философии и психологии». См.: Корелина Н.П. За пятьдесят лет. <Воспоминания о Л. М. Лопатине> // Вопр. философии. 1993. № 11 (публикация И. В. Басина).
43 Частная женская гимназия, где Лопатин вел педагогическую деятельность, читая курсы по истории философии.
44 Дом, в котором обосновалась семья Лопатиных с 1872 г., находился в тихом районе Пречистенки на перекрестке Хрущевского и Г агаринского переулков. См.: Давыдов Н.В. Из прошлого. М., 1917. Ч. 2. С. 169.
45 Неразборчиво.
46 Н. П. Корелина.
47 См.: Лопатин Л.М. Неотложные задачи современной мысли // Отчет о состоянии и действиях Императорского Московского Университета за 1916 год. М., 1917. Ч. 1. С. 5-85. (Подзаголовок: Речь, произнесенная в торжественном собрании Императорского Московского Университета
12 января 1917 года заслуженным профессором Л.М. Лопатиным.). А также: Лопатин Л.М. Неотложные задачи современной мысли // Вопр. философии и психологии. 1917. Кн. 136. Переиздана: Л. М. Лопатин. Аксиомы философии. Избранные статьи. Серия «Научная философия». М., 1996. С. 386-450.
48 А.И. Огнев - ученик Лопатина, а 1915 г. преподаватель университета.
49 Местонахождение экземпляра, о котором идет речь, не установлено. В архиве П. С. Попова (Фонд 547 РГБ) его нет.
50 Ильин Иван Александрович (1883-1964) - философ, политический мыслитель, теоретик и историк религии и культуры. Учился на юридическом факультете Московского университета. В 1906 г. был оставлен при университете для подготовки к званию профессора. По возвращению из научной командировки за границу преподавал введение в философию, историю философии, историю философии права на Высших женских юридических и историко-филологических курсах В.А. Полторацкого в Москве. Осенью 1922 г. выслан за границу, жил в Германии и Швейцарии.
51 Виноградов Николай Дмитриевич (1868 - ?) - преподаватель философии на Высших женских курсах в Москве, Высших женских юридических и историко-филологических курсах В.А. Полторацкого, Педагогического института им. А.Л. Шанявско-го; читал введение в историю философии, историю философии и логику.
52 Ср. с описанием: «Дом, стоящий на перекрестке Хрущевского и Гагаринского переулков, мог бы быть целиком поставлен в музей московской старины, если бы таковой существовал, так он соответствует прежним московским жилым постройкам. Деревянный, с белыми колоннами, с парадным крыльцом, мезонином, неуклюжими воротами, садом, обнесенным деревянным забором, флигелем». Цит. по: Давыдов Н.В. Из прошлого. М., 1917. С. 169. Об истории особняка и его обитателях см.: Егорьева Е. Особняк на Гагаринском // Декоративное искусство. 1987. № 7.
53 Неразборчиво.
54 Лопатин Михаил Николаевич (1823-1900) - отец Л. М. Лопатина, юрист, судья, деятель первых
пореформенных судов, член и председатель одного из департаментов Московской судебной палаты, публицист.
55 П.С. Попов, видимо, ошибся с датами. По свидетельствам Давыдова Н.В. - коллеги и близкого знакомого М.Н. Лопатина, покупка и переезд в дом семьи состоялись 1872 г. См.: Давыдов Н.В. Из прошлого. М., 1917. С. 169.
56 Ср. с описанием: «Внутренняя обстановка дома и расположение комнат дают точное представление о прежнем обиходе: небольшой с низким потолком кабинет с камином, коридор, чрезвычайно крутая с коленцем и темная лестница наверх и там совсем низкие маленькие комнаты -детские». См.: Давыдов Н.В. Из прошлого. М., 1917. С. 171.
57 Об этом см.: Егорьева Е. Особняк на Гагаринском // Декоративное искусство. 1987. № 7; Басманов А. Особняк с потайной дверью. М., 1981.
58 Лопатин Николай Михайлович (1854-1897) -старший брат Л. М. Лопатина, по образованию юрист, был известен как собиратель, исполнитель и издатель (вместе с В.П. Прокуниным) русских народных песен.
59 Служил в семье Лопатиных.
60 Мен де Биран (Main de Biran) Мари Франсуа Пьер Гонтье (1766-1824) - французский философ-волюнтарист.
61 Возможно, что эти тома вошли в собрание библиотеки П.С. Попова, которую он завещал философскому факультету МГУ. Сейчас библиотека П. С. Попова составляет книжный фонд кафедры религиоведения философского факультета.
62 Фалькенберг Рихард Фридрих (1851-1920) -немецкий философ, ординарный профессор философии Эрлангенского университета. П.С. Попов, видимо, имел в виду издание: История новой философии от Николая Кузанского (VI в.) до настоящего времени / пер. студентов Петербургского ун-та, под ред. и с предисл. проф.
А.И. Введенского. СПб., 1894.
63 П.С. Попов имеет в виду издание: Лопатин Л.М. Лекции по истории новой философии // Кант и его ближайшие последователи. М., 1915. Вып. 1.
64 Гёффдинг (Хофдинг) Гаральд (1843-1931) - датский философ, психолог, профессор Копенгагенского университета. Работы его были широко известны в России, многие были переведены и изданы, среди них: Очерки психологии, основанной на опыте / пер. под ред. Я. Колубовского. 2-е изд. М., 1896 (7-е изд. 1923); История новейшей философии. Очерк истории философии от Канта до наших дней / пер. В. Базарова. СПб., 1900.
65 Лопатин Александр Михайлович - служил в суде.
66 Локк Джон (1632-1704) - английский философ-просветитель. «Опыт о человеческом разуме» (1690) - главное произведение Локка, написанию которого он посвятил в общей сложности около
20 лет.
67 Лопатин Владимир Михайлович (1861-1935) -юрист, служил в судах.
68 Речь была опубликована в «Вопросах философии и психологии» за 1896 г. Кн. 34.
69
Не установлено, о ком идет речь.
70 Возможно, П.С. Попов имеет в виду С.А. Алексеева (Аскольдова) (1871-1945) - религиозный философ, публицист. Сын философа А.А. Козлова. В 1914 г. получил степень магистра философии Московского университета, где и стал приват-доцентом. После Октябрьской революции некоторое время был профессором Политехнического института; за организацию тайного религиозно-философского общества был арестован и сослан в Коми; с 1935 г. жил в Новгороде, оказался в оккупации и эмигрировал в Берлин; умер в Потсдаме.
71 Тимирязев Климент Аркадьевич (1843-1920) - с 1877 по 1911 г. профессор Московского университета. Убежденный позитивист.
72 Лотце Рудольф Герман (1817-1881) - немецкий философ, естествоиспытатель, профессор философии в Лейпциге и Геттингене. Философские воззрения Лотце во многом созвучны мыслям Лопатина, именно поэтому он не раз обращается к его учению. См.: Вопрос о свободе воли // Л. М. Лопатин. Аксиомы философии. Избранные статьи. Сер. «Научная философия». М., 1996.
С. 21-84. Там же: Понятие о душе по данным внутреннего опыта. С. 174-203.
73 См.: Лотце Г. Микрокосм. Мыли о естественной и бытовой истории человечества. Опыт антропологии / пер. Е.Ф. Корша. М., 1866-1867.
74 Речь идет о Хвостове Вениамине Михайловиче (1868-1920) - философ, социолог, правовед, с 1895 г. преподавал право, философию и методологию истории, историю этики в Московском университете, профессор римского права, член Московского психологического общества.
75
Не удалось установить, о ком идет речь.
76 Московское психологическое общество при Московском университете - было создано по инициативе М.М. Троицкого в 1885 г. (закрыто в 1922 г.). Стало крупным центром разработки и популяризации психологических знаний в России. Общество развернуло широкую издательскую деятельность, частью которой явилось основание в 1889 г. Гротом журнала «Вопросы философии и психологии».
77 Трубецкой Евгений Николаевич (1863-1920) -философ, правовед, публицист, общественный деятель. Один из организаторов Московского психологического общества.
78 Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. С. Соловьева. М., 1913. Т. 1-2.
79 См.: Лопатин Л.М. Вл. С. Соловьев и кн. Е.Н. Трубецкой // Вопр. философии и психологии. 1913. Кн. 119, 120; 1914. Кн. 123.
80 Е.Н. Трубецкой ответил на статьи Лопатина в том же журнале. См.: Трубецкой Е.Н. К вопросу о миросозерцании В.С. Соловьева // Вопр. философии и психологии. 1914. Кн. 120; Трубецкой Е.Н.
В.С. Соловьев и Л.М. Лопатин // Вопр. философии и психологии. Кн. 124. Полностью полеми-
ческие тексты статей Лопатина и Трубецкого воспроизведены в Приложении к книге: Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. С. Соловьева. М., 1995 Т. 2; а история отношений и спора друзей рассмотрена А. А. Носовым в статье: «История и судьба «Миросозерцания Вл.С. Соловьева» // Там же.
81 Многие документы (порядка 47 единиц), оставшиеся после смерти Лопатина, хранятся в архиве П.С. Попова. ОР РГБ 547, Картоны 6 и 7.
82 Николай Яковлевич Грот (1852-1899) - философ, председатель Московского психологического общества (с 1887 г.), основатель и первый редактор журнала «Вопросы философии и психологии» (1889-1899); 1883-1886 гг. - профессор философии в Новосибирске, с 1886 г. - в Москве.
83 См.: Уцелевшие строки из переписки друзей (Владимир Соловьев и Л. М. Лопатин) // Голос минувшего. М., 1923. № 1. С. 73-82. А также: Вл. Соловьев. Свобода воли и причинность // Мысль и слово. Философский ежегодник / Комм. и прим. к статье П.С. Попова; под ред. Г.Г. Шпе-та. М., 1918-21. Т. 2. Ч. 1. С. 169-183.
84 Белкин Алексей Сергеевич (1856-1909) - приват-доцент Московского университета, читал лекции по истории античной и средневековой философии, а также по логике.
85 В 1900 г. Трубецкой защищает докторскую диссертацию «Учение о логосе в его истории».
86
Не удалось установить, о ком идет речь.
87 Неразборчиво.
88 Поскольку П. С. Попов разбирал архив Л. М. Лопатина, то имел возможность в этом факте удостовериться.
89 Корелина.
90 Юлий Исаевич Айхенвальд (1872-1928) - литературный критик, публицист, ему принадлежит также ряд работ по философии. Родился в семье раввина, окончил Ришельевскую гимназию в Одессе и историко-филологический факультет Новороссийского университета; с 1895 г. преподавал в Москве в гимназии и Университете им. Шанявского, на Высших историко-филологи-
ческих женских курсах В. Полторацкого; был ученым секретарем Московского психологического общества и секретарем редакции журнала «Вопросы философии и психологии»; член редколлегии журнала «Русская мысль».
91 Сохранилось письмо Л.М. Лопатина к М.К. Морозовой от 6 июля 1908 г., свидетельствующее о проведенном вместе с Хвостовым отпуске в Финляндии и добавляющее красок в характеристику дружбы профессоров: «...В.М. Хвостов очень благодушен; он презирает природу и весь погружен в самые головоломные вопросы теоретической и моральной философии. Мы часто с ним беседуем, и, когда речь заходит о Когене, в мирном единомыслии стараемся общими силами прорвать злокозненную паутину его диалектики; но зато когда вопрос подымается о бессмертии души, мы впадаем в темную и глухую ярость и беспощадно пожираем друг друга освирепелыми глазами» (ОР РГБ Ф. 171. 1. з9).
92 Видимо, речь идет о докладе «Монизм и плюрализм», опубликованном в «Вопросах философии и психологии» за 1913 г. Кн. 116.
93 'т
Точная дата написания очерка не установлена, предположительно время составления статьи «Л. М. Лопатин. Общий очерк» следует отнести к началу 20-х гг.
Поступила в редакцию 10.06.2008 г.
Semenova A.I. On memoirs heritage of P.S. Popov -Professor of the Moscow State University. The first publication of the essay of memoirs heritage of the Professor of the Moscow State University named after M.V. Lomonosov Pavel Sergeevich Popov «L.M. Lopatin. The General Essay» with comments and A.I. Semenova's introductory article. The paper is devoted to P.S. Popov's heritage in literary criticism, history and philosophy, memoirs which has been practically unknown and not studied.
Key words: memoirs heritage, Professor of the Moscow State University, memoirs about L.M. Lopatin.
