CC BY
25
ВЕСТНИК ЮГОРСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
2011 г. Выпуск 1 (20). С. 11-18
УДК 94(57); 325.1
К ВОПРОСУ О ФЕНОМЕНЕ ЗЕМЛЯЧЕСТВА В СИБИРСКОМ ГОРОДСКОМ СОЦИУМЕ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX В.: «СИБИРЯКИ» И «НАЕЗЖИЕ» - «СВОИ» И «ЧУЖИЕ»
Е. А. Андреева
В конце XIX - начале XX в. Сибирь вступала в индустриальный этап развития, повлекший за собой ряд изменений в различных областях сибирской жизни. В больших сибирских городах в это время происходило заметное увеличение населения, причем, в основном за счет притока извне. Людской наплыв оказался настолько масштабным, что значительно превысил численность коренных жителей. В 1897 г. в Томске, Омске, Тюмени местных уроженцев насчитывалась только треть, а в менее притягательных для мигрантов Тобольске и Барнауле - чуть меньше половины (48,8 % и 40 %) [5; 8, Т. 78: 2; Т. 79: 2; 13: 103-104; 4: 1020]. Со временем эта тенденция, несомненно, прогрессировала, находясь в связи с ростом аграрного переселения за Урал. Среди пришлых преобладали выходцы из губерний Европейской России. Вопрос о взаимоотношениях и соперничестве социального статуса мигрантов и местного населения являлся одной из примет колонизуемой окраины. Противопоставление «сибиряков» и «наезжих» являло собой одну из вариаций деления на своих и чужих в сложной полифонии сибирского городского социума. Демаркационные линии консолидации / размежевания по признаку «свойства» в данном случае размечались, кроме прочего, феноменом землячества.
Земляки образовывали круг своих. На них, вероятно, благодаря единой родине, ложился отблеск кровнородственных отношений. Само слово было наделено положительным смыслом: земляк - один из вариантов дружелюбного просторечного обращения к собеседнику. Это наименование, хотя менее высокопарное и «родственное», чем брат, служило сигналом для незнакомца, что его принимают как своего, с открытым сердцем. Между земляками в «чужих» местах, в том числе среди мигрантов в сибирских городах, устанавливались нередко более тесные отношения, чем с другими из ближнего окружения. Общность родины способствовала межличностному сближению, установлению более тесного знакомства.1
Дружеская поддержка особенно была важна для недавно приехавших: в чужом, незнакомом городе, если имелась связь с осевшими здесь земляками, можно было рассчитывать хотя бы на минимальную помощь. В доме земляка приезжие порой обретали временный приют. Человек, оказавшийся земляком влиятельному лицу, мог рассчитывать на протекцию. Работодатели охотнее принимали на работу земляков [7: 39-40; 14: 246-247], иногда вслед за перебравшимся в Сибирь видным чиновником тянулись с прежнего места его службы обласканные им земляки-сослуживцы, тесня местных уроженцев [1914, 2 февраля, 11 июля]. Земляки, приехавшие в чужой город, старались держаться вместе, создавая иногда подобие общин. В простонародной среде обычной была практика неформальных земляческих союзов: в теплое время года в Сибирь на заработки отправлялось множество артелей - своего рода миниземлячеств, спаянных групповой солидарностью (плотники из Вятской губернии, пристанские «крючники» из Поволжья и др.). В томских вузах в 1910-х гг. существовали десятки земляческих групп, представлявших собой ячейки взаимопомощи и кружки тесного общения.
Человек, не имевший в городе не только родных, но и земляков, мог оказаться «всем чужой» [11, 1898, 13 марта]. Не только мигранты в сибирских городах, но и сами сибиряки, переезжая в другие города, старались через общих знакомых найти в незнакомом городе своих одноземельцев, установить с ними отношения, войти с их помощью в местную среду. В ву-
1 Так, профессор Томского университета, вспоминая о бывавших в его доме студентах, более всего выделял земляков-украинцев. На свадьбе одного из них профессорская жена даже стала посаженной матерью. См.: Малиновский, И. А. Воспоминания // МИ ТГУ. - № 31. - С. 56-57.
зах, находившихся в европейской части Российской империи, действовали сибирские землячества. В Москве, в Петербурге объединяли уроженцев восточной части империи «сибирские клубы», общества помощи учащимся сибирякам; Общество изучения Сибири и ее нужд, редакция журнала «Сибирские вопросы» отчасти также играли роль земляческих объединений.
Характерной чертой коллективной ментальности рассматриваемого времени являлось сохранение мигрантами некой духовной связи с «малой родиной». Это обстоятельство также свидетельствует о немаловажном значении, которое придавалось (по крайней мере, в традиционном миросозерцании) происхождению от общего «корня». Давние и тем более недавние горожане-сибиряки нередко сохраняли в том или ином виде сношения с местами, откуда они были родом, где помнили их детьми и знали их родителей. Образованные и просто грамотные люди вели переписку со знакомыми, оставшимися на родине, продолжали интересоваться местными новостями, местными газетами. Разбогатевшие выходцы из бывших податных сословий, на склоне лет строили храмы, школы в своих родных селениях или иным способом творили добрые дела для бывших земляков, даже если покинули отчий край десятки лет назад.
Примечательно, что лица, давно проживавшие вне Сибири, жителями зауральской России не переставали считаться земляками.2 Сохранявшаяся духовная связь с родными местами проявлялась также в ощущении сопричастности к славе известных земляков. Тоболяки гордились Д. И. Менделеевым, пермяки, жившие в Томске, - профессором Томского университета В. В. Сапожниковым, пензяки - В. Г. Белинским, вся Сибирь - ученым-путешественником и общественным деятелем Г. Н. Потаниным и т. д. Обращает на себя внимание то, что между большими сибирскими городами существовало некое соперничество не только на почве экономической конкуренции (как в борьбе за направление железных дорог), но и на основе соображений престижа. Это, в частности, выливалось в подчеркивании местной печатью, к месту и не к месту, первенства своего города в каком-либо благом начинании. Или, напротив, указывалось на отставание от других, чтобы подстегнуть самолюбие земляков и подвигнуть их к активности. И что показательно, это иногда удавалось [1: 104-105].
Считалось, что поступки людей могли не только прославить, но и ославить их родину.3 Создается впечатление, что отсвет славы или позора человека падал на его земляков, как будто, благодаря единой родине, они имели к чужим заслугам или преступлениям какое-то отношение, как будто общность происхождения могла свидетельствовать об общности каких-то свойств, общности «породы» (отсюда недалеко и до признания родственности). Человек, осознанно или нет, воспринимался как носитель некой сущности, почти неизменной, определяемой происхождением, в данном случае - местом своего рождения.
Действительно, несмотря на усилие миграционных потоков и перемешивание населения, в общественном сознании сохранялись стереотипы о связи характера, способностей человека с местом его рождения. Для выходцев из простонародной среды ответ на вопрос «откуда родом?» имел при знакомстве первостепенную важность, почти такое же, как имя, на первых
4
порах позволяя сориентироваться в межличностных отношениях.
Существовали расхожие представления, распространенные как в Европейской России, так и в Сибири, о нравах и способностях выходцев из разных губерний. Например, ярослав-
2 Из письма барнаульца Н. С. Гуляева жене об И. Н. Жукове, получившем образование в столице, работавшем преподавателем в Поволжье и приобретшем известность как скульптор-самоучка: «Жуков, по словам газеты, -забайкальский уроженец и, значит, наш брат земляк-сибиряк.... Дай Бог счастья Жукову, видимо, своеобразный талант, что на него обратил внимание Роден». См.: Письмо Гуляева Н. С. № 31. Барнаул. 1912 г. 27 нояб. // ЦХАФ АК. Ф. 163. Оп. 1. Д. 15. Л. 77-77 об.
3 В октябре 1905 г. в Томске произошел черносотенный погром, страшный по своим последствиям: заживо сгорели или были растерзаны толпой десятки людей. На эту трагедию российская печать откликнулась массой публикаций. Газета «Сибирская жизнь», выходившая в Томске, писала, что погромщики, «не признающие ни человеческих, ни божеских законов, опозорили родной город, Сибирь и всю Россию». См.: Русская печать // Сибирская жизнь. - 1905. - 3 дек.
4 Например, когда сибирский крестьянин попал на военную службу в Петербург, его первой аттестацией для сослуживцев по эскадрону и впоследствии прозвищем стало наименование «сибиряка». См.: Яковлев В.М. Воспоминания о прошлом Сибири // Архив ТОКМ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 162. Л. 13.
цы считались бойкими, расторопными и приветливыми, их охотно принимали в ресторанную обслугу, в приказчики.
«Сибирский характер» также был укутан в пелену стереотипов. В зеркале пущенных в тираж представлений сибиряк был во многом под стать своему краю: холодный, суровый, но щедрый, малокультурный, отсталый, но богатый и т. д. (выделение подобных контрастов свидетельствует, что в коллективной ментальности Сибирь и ее население воспринимались, несмотря на наличие негативных свойств, как имеющие многообещающий потенциал развития).
Причем не случайно речь шла о сибиряках в целом. Уроженцы Сибири ощущали себя не только русскими, а также жителями того или иного города, губернии (как «великороссы»), но и «сибиряками». Для них Сибирь, несмотря на свою громадную территорию, различие природных и социокультурных характеристик отдельных ее частей, ревнивое соперничество между собой сибирских городов, представлялась неким единством, родиной, противопоставленной европейской части Российской империи и ее эмигрантам - «российским».5 Это восприятие себя сибиряками к началу рассматриваемого времени было уже прочно закреплено как в народном сознании, так и в среде местной интеллигенции, поставлявшей кадры «сибирских патриотов» - областников.
В чем причина заметного отличия в масштабе региональной самоидентификации между «великороссами» и обитателями обширной окраины? Обратим внимание на такое отмеченное исследователями свойство крестьянского сознания, как локальность: «свое место в мире крестьянин понимал буквально как «территоризацию», занятие конкретного пространства. В связи с этим этническая идентификация играла роль далеко не решающую и вытеснялась примитивной, но общедоступной логикой крестьянского сознания, ставящего на первый план не столько принадлежность к этносу, сколько принадлежность к территории» [17: 377]. При этом условия сельского хозяйствования в Сибири и великорусских губерниях значительно отличались. Земельный простор, с которым имел дело сибирский земледелец на протяжении XIX в., представлял собой своего рода контраст для аграрного перенаселения великорусских губерний, незакрепощенный сибиряк-хлебопашец, практиковавший к тому же долгое время залежную систему земледелия, был мобильнее, чем его великорусский собрат, а также в значительно меньшей степени зависел от общины [15; 16: 8].
Можно согласиться с тем, что во многом отличия в условиях сельскохозяйственной деятельности стали причиной различий в размерах территории, которая почиталась частью своего мира у сибирских и «великоросских» земледельцев. Но истоки зауральского масштабного регионализма, думается, заключались не только в особенностях крестьянского менталитета. Мелкому локальному самосознанию крестьян-переселенцев за Уралом во многом противостояло мироощущение неземледельческой, в частности городской Сибири, в недрах которой и зародилась идеология сибирского областничества. До строительства железной дороги немалая часть городского зауральского населения была объединена общностью занятий, интересов, условий жизни, частыми контактами, обслуживая или золотые прииски, каждое лето отправляясь к ним за сотни верст, или - транзитную торговлю, регулярно разъезжая по исполинскому сибирскому тракту. Огромные территории Сибири являлись плацдармом, на котором разворачивалась повседневная деятельность массы сибирских горожан и крестьянства и на котором реализовывались их жизненные интересы. Сошлемся на слова уроженца и «невольного жителя» Сибири декабриста Г. С. Батенькова, написанные еще в середине XIX в.: «Тысяча верст у нас нипочем, и, прислушавшись к говору, можно подумать, что до Тихого океана легко перебежать взапуски»; «Мы привыкли считать всю Сибирь одним двором, одним семейством»; «Широка матушка Сибирь; широка и размашиста жизнь в ней, кабала никому не известна и домашняя оседлость до того подвижна, что, кажется, в земле нет никакой притягательной силы и сотни квадратных верст тесный душный участок» [2: 294, 319, 384].
Разумеется, как неоднократно отмечали современники и позднейшие исследователи, для осознания сибирской общности большое значение имела также общность специфических со-
5 Так переселенцев из европейской части страны называли за Уралом.
циально-политических, экономических условий этой азиатской окраины: удаленность культурных центров; тягостная роль места уголовной ссылки; ущербность прав сибиряков (отсутствие земства, запаздывание распространения на Сибирь других прогрессивных законов) и др.
Это все позволяло ментально интегрировать Сибирь в некое единое целое, а население ее идентифицировать как общность.
В повседневной жизни временами также давала о себе знать коллизия во взаимоотношениях сибирских горожан-«старожилов» и городских «переселенцев», которая в некоторых случаях разводила эти группы весьма определенно по разные стороны ментальной границы свой / чужой. Это явление наблюдалось и в предыдущий период становления регионального самосознания. Причем, противопоставление между сибирскими городскими старожилами и мигрантами осуществлялось подчас с недружественным оттенком. Об этом свидетельствуют, кроме прочего, насмешливые прозвища, которыми заклеймили друг друга образовавшиеся в местной среде «партии»: «аборигены» и «навозные» [6: 154; 9: С. 232].6 В конце XIX - начале XX в. противопоставление сибиряков и приезжих, как можно заметить, было особенно выпуклым в ходе работ, связанных со строительством и началом эксплуатации сибирских железных дорог, следствием чего являлось значительное увеличение притока новых лиц в города, осчастливленные железнодорожной колеей.
Заявление «я - местный житель» в среде зауральских горожан рассматривалось как своего рода аттестат добропорядочности и основание некого социального превосходства сибирских мещан перед приезжими, особенно переселенцами, которых порой обыватели пренебрежительно именовали «поселюгами» (мол, здесь тебя не знают - может ты жулик, вор, а если ты бедняк, то ты тем более подозрителен).
Но нередко инициаторами обострения противопоставления местных и приезжих на бытовой почве, если верить в данных случаях сибирской прессе, выступали приезжие. Загулявшая артель рабочих-мигрантов два часа терроризировала обитателей томской улицы, расправляясь с попавшими под руку людьми, «злорадно заявляя», что «вятские, плотники хватские», «не то еще покажут сибирякам»7. «Вы мужик, мужлан, проклятый сибиряк и нахал», -распекала томского пристава жена приезжего железнодорожного управленца (оскорбленный полицейский подал на нее в суд и выиграл дело) [11, 1910, 23 сентября]. На страницы печати попал инцидент, произошедший в барнаульском клубе по вопросу «о достоинствах и правах на уважение «российского» человека в «немшоной» Сибири»8 и др.
6 Катанаев, Г. Е. Омская старина. По запискам и личным воспоминаниям старожилов, сторонних наблюдателей и путешественников // ГАОО. Ф. 366. Оп. 1. Д. 354. Л. 4. В конце XIX - начале XX в. противопоставление сибиряков и приезжих, как можно заметить, было особенно выпуклым в ходе работ, связанных со строительством и началом эксплуатации сибирских железных дорог, следствием чего являлось значительное увеличение притока новых лиц в города, «осчастливленные» железнодорожной колеей.
7 W. В. Заозерные башибузуки // Сибирская жизнь. - 1898. - 8 июля. Вообще примечателен этот простонародный обычай межземляческой «вражды», широко распространенный по сибирским весям и даже некоторым городам. Нередко встречаются упоминания о побоищах между частями, «концами» селения, в которых обосновались выходцы из разных губерний. Можно в этом усмотреть особенности «локальной» крестьянской ментальности, резко противопоставляющей членов своего «мира» чужим. Также в данном обычае просвечивают своеобразные представления о доблести, молодечестве, удали, укорененные в деревенской и отчасти в городской простонародной молодежной мужской среде. Здесь выявляется устойчивый алгоритм коллективного поведения указанных социальных групп: солидаризация по возрастному, гендерному и земляческому основаниям, установление контроля своей группировки и подавление «конкурентов» с применением насильственных методов. Данный тип поведения, присущий простонародной среде, глубоко шокировал представителей интеллигенции, усматривавших в нем проявление «грубости нравов» и «варварства».
8 «Спорили топографы и межевики, причем «обмен мыслей» имел очень лаконичную, но весьма экспрессивную форму. Он выразился всего в двух восклицаниях и двух жестах: «Я - «российский человек!» - гордо выпятив грудь вперед, возгласил топограф Л. «Все «российские» - негодяи», - коротко ответил межевик. И памятуя, что личное достоинство кроется в кулаке, противники молча обменялись звонкими аплодисментами. «И грянул бой!». В одно мгновенье и топографы, и межевики образовали на полу буфета какую-то человеческую кашу. Получилось что-то вроде - «bellum onium contra omnes» [война всех против всех]. В баталии принял благосклонное участие и распорядитель буфета инженер С. и лакеи. Все без различия званий, чинов и сословий свалилось в одну кучу и стало дубасить друг друга». См.: Лидин Виктор. Картинки сибирской жизни // Томский листок. - 1897. - 27 февр.
Как видно из вышеприведенных историй, противопоставление сибиряков и «наезжих» в условиях сибирского города имело под собой не только социально-экономические аспекты9, но и соображения самоуважения. Истоком названых конфликтов, отраженных в зеркале сибирской прессы, становилось столкновение заносчивости некоторых приезжих, которые, воспроизводя стереотипные, нелестные для местного населения суждения (об азиатской дикости), ранили самолюбие, чувство собственного достоинства сибиряков. Амбиции иных мигрантов также вступали в противоречие с существовавшими представлениями о справедливости того, что сибиряк должен занять «в новой жизни принадлежащее ему по праву коренного обывателя главное место».10 И пусть сибирское общественное мнение (в лице той же прессы) постоянно сетовало на культурную отсталость края, но при этом сибиряк не терял самоуважения, а высокомерие приезжих «культуртрегеров» его раздражало. Тем более, что новоявленные просветители Сибири, с точки зрения просвещаемых, не всегда оказывались на высоте присвоенного себе положения.
В то же время, несмотря на возникавшие коллизии между сибиряками и пришлыми, сибирское городское общество в целом не было настроено к приехавшим враждебно. Об этом, кроме прочего, свидетельствует существование в сибирских городах стихийной и организованной общественной материальной поддержки мигрантов - крестьян-переселенцев, а в годы Первой мировой войны - беженцев; с потоком переселенцев многие связывали надежды на развитие края11.
Следует также учитывать, что по мере развития миграционных процессов, коренные жители все более терялись в массе приезжих. К концу первого десятилетия XX в., по замечанию современника, «туземная интеллигенция потонула в толпе, голос ее не слышен как прежде» [11, 1910, 29 октября].12 В 1912 г. идеолог сибирского областничества Г. Н. Потанин с горечью писал: «Все города Сибири, - губернские, уездные, переполнены пришлой интеллигенцией... Читатель поймет, что при настоящем составе сибирской аудитории местному патриоту крайне неудобно. пытаться пробуждать сибирские чувства в несибирской аудитории. И ранее, до проведения железной дороги, при более благоприятном составе сибирского общества, призывы с трибуны к местным чувствам отзывались диссонансом. Теперь положение еще более ухудшилось. Сибирскому патриоту не только не удобно с трибуны обнаруживать свои чувства, но он стесняется выражать их даже и в прессе. В контингенте подписчиков сибирских газет также господствует пришлая интеллигенция, которая и стремится диктовать редакциям свои желания. Они требуют рассуждений о всероссийской политике.» [12: 28-29].
Перемены в социальной структуре сибирского общества и жизненном мире сибиряков происходили так быстро, что у местных старожилов создавалось впечатление «исчезновения» Сибири. Но сибирский патриотизм не угас. В среде интеллигенции он концентрировался по-прежнему в областническом движении, проявляясь в политическом плане в акцентировании на сибирских проблемах и сибирской специфике, окрыляясь мечтою об общесибирском органе самоуправления. Сибирский патриотизм обнаруживал себя и на уровне бытового сознания. В повседневной жизни сохранялось ощущение сородственности местных уро-
9 Некоторые сибирские горожане испытывали недовольство, вызванное обострением конкуренции, опасения ухудшения социально-нравственного климата в городе из-за притока «пролетариата», другие, напротив, связывали с массовой миграцией надежды на более быстрое, благоприятное развитие края и личное обогащение.
10 Томск. 5 октября // Голос Томска. - 1908. - 5 окт. См. также о стремлении Омского городского самоуправления добиться квот для местных жителей во вновь образуемом управлении Омской железной дороги: Хроника // Омский вестник. - 1914. - 5 янв.; Городская дума // Там же. - 1914. - 13 июля.
11 Из письма Г. Д. Гребенщикова Г. Н. Потанину (сентябрь 1915 г.): «Вы видите, вслед за великим переселением народов идут волны пленных, волны беженцев, это не балласт, это наши культуртрегеры. Что делать, если мало нас, сибиряков? Мы не встречаем их враждебно, мы приютим их всех, все они оставят нам свои культурные работы, а дальше и сама Сибирь не дремлет. Я верю. Горячо верю в славное близкое будущее колыбели великого Потанина!». См.: Т. Г. Черняева, В. К. Корниенко Письма Г. Д. Гребенщикова Г. Н. Потанину (19111917 гг.) // Краеведческие записки. - Барнаул, 1999. - Вып. 3. - С. 172.
12 И. П. Сибирский праздник // Сибирская жизнь 1910. - 29 окт.
женцев.13 Оно проявлялось в подчеркивании сибирского происхождения человека, в стремлении оказывать помощь местной молодежи, учащейся в столицах, в осуществлении сибирскими городами, несмотря на явное усиление конкурентной борьбы между ними, некоторых, говоря современным языком, совместных проектов,14 в наличии общесибирских общественно-нравственных лидеров15 и общесибирских торжеств (объединявших по большей части интеллигентскую среду).16
В областнической публицистике сохранялось противопоставление местных уроженцев и приезжих. Последние представали в двух противоположных образах. Один образ, отрицательный, обрисовывал лиц, озабоченных только своекорыстными интересами. Такие наносили вред сибирякам, выкачивая богатства страны, эксплуатируя ее население и ничего положительного не давая взамен.17 В другом образе, напротив, воплощались те, кто благородно приносил свои силы на пользу российской окраине, не имея эгоистических устремлений. Такие деятели приветствовались сибирскими патриотами и, хотя были чужеродными для местной почвы, но могли входить в круг своих на основании общности взглядов, устремлений, сопричастности к делу служения Сибири, к судьбам отдаленной окраины и ее жителей.18
13 Уместно в этом контексте привести выдержки из ходатайства в Омскую городскую думу домовладельцев ул. Томской, возражавших против переименования улицы: «Мы, домовладельцы и жители Томской улицы (а большинство из нас старожилы), сроднились с этим названием улицы, сложившимся, можно сказать, исторически и естественным путем. Название улицы «Томская». неразрывно связано с представлением о городе Томске, и это лишь только может льстить самолюбию не одних только жителей Томской улицы, но и всего города Омска, имеющего у себя улицу с названием города, являющегося в настоящее время культурнопросветительным центом всей Сибири. Мы, домовладельцы и жители Томской улицы, ближайшим образом заинтересованные в нежелательности для нас переименования Томской улицы, как сибиряки, дорожа историческими и в то же время дорогими для нас воспоминаниями, считаем своим нравственным и патриотическим долгом высказаться против этого переименования».
Показательна аргументация данного ходатайства, апеллирующая к «сибирскому патриотизму» и опирающаяся на представление об общности, близкой сородственности сибирских городов (в частности Омска и Томска). Но показателен также и отказ органа городского самоуправления прислушаться к просьбе местных жителей и назвать в честь поэта (М.Ю. Лермонтова) какой-либо другой объект Омска. Этот отказ можно рассматривать, как индикатор развивавшейся тенденции отдавать приоритет общероссийским культурным ценностям перед местными. См.: ГАОО. Ф. 172. Оп. 1. Д. 253. Л. 1-1 об.
14 Устройство Сибирской выставки в Омске в 1911 г., ассигнования сибирских городских самоуправлений на содержание некоторых образовательных учреждений в Томске (Народного дома - Барнаульской городской думой, Сибирских высших женских курсов - Омским городским самоуправлением и проч.), образование Сибирского общества подачи помощи больным и раненым воинам и пострадавшим от войны и др.
15 Г. Н. Потанин, в некоторых отношениях - сибирские депутаты Государственной Думы, П. И. Макушин.
16 В среде местной интеллигенции праздновался так называемый «сибирский праздник» (26 октября), установленный в дату взятия столицы Кучума войсками Ермака. Значение общесибирских получили торжества в честь открытия Томского технологического института (1900 г.), Сибирских высших женских курсов в Томске (1909 г.) - первых и единственных в своем роде учебных заведений за Уралом, юбилеев Г. Н. Потанина (1915 г.), П. И. Макушина (1916 г.).
17 «Культуртрегеры. Это слово хорошо знакомо сибирякам. От деятельности этих господ, имя которым легион, по временам жутко приходилось сибирскому “чалдону”. Деятели новой формации, имея университетские значки и прикрываясь тогой либерализма, хищническую свою деятельность довели до крайних пределов совершенства. Это в своем роде виртуозы по части перекачивания рублей из дырявых народных карманов в свои». См. Тарантул. Маленький фельетон. «Культуртрегеры» // Омский телеграф. - 1910. - 24 окт. Сходный образ пришельца, враждебного интересам местного населения, но уже представленный в виде зловредного «инородца», создавался также черносотенной сибирской прессой.
18 Из речи Г. Н. Потанина на торжестве открытия Сибирских высших женских курсов: «Существование местной туземной интеллигенции повышает бодрость в работе и у пришлого элемента. Пришлые люди не чувствуют тогда себя, как в пустыне; они опираются тогда на симпатизирующие им и родственные сердца. .Если общественный деятель совершает свое служение в одной среде, в которой он провел свое детство, в которой живут его друзья, где и природа, и люди вызывают в нем сладкие воспоминания, то он не может не согласиться, что тут, хотя капля, но есть эгоистического чувства; он работает для своих, как будто для себя. Мы, сибиряки, чувствуем, что служение на благо местному населению - это наша обязанность, с которой мы приходим в мир. Но требование, которое мы предъявляем к себе, мы не имеем права предъявлять нашим гостям. Но если они идут на служение сибирскому обществу, это дары, за которые мы им признательны». См.: И. П. Сибирский праздник // Сибирская жизнь. - 1910. - 29 окт.
Следует также отметить, что длительное проживание на территории края влияло на самоидентификацию человека и отношение к нему «коренных» обитателей. Прибывшие постепенно входили в круг сибиряков (если они этому не противились, подчеркивая чужерод-ность). Бывшие мигранты, обосновавшиеся надолго в Сибири, практически на равных с местными уроженцами считали себя сибиряками и пользовались правом говорить от их име-ни.19 Общественные деятели, временно проживавшие в Сибири, после отъезда из нее сохраняли связи со своими сибирскими знакомыми. Сибирская пресса равным образом следила за судьбами более ли менее известных местных уроженцев и тех, кто не был сибиряком по рождению, но когда-то занимался активной деятельностью за Уралом.
Завершая сказанное отметим, что сибирское городское сообщество, несмотря на переживаемые им адаптационные трудности, вызванные большим притоком мигрантов, и восприятие приезжих как чужаков, оставалось в целом «гостеприимным» [10: 80], ментально открытым для пришельцев [15], обеспечивая им более ли менее быструю социальную приживаемость в местной среде.
Этому, по-видимому, в какой-то мере способствовала своеобразная множественность самоидентификации по признаку землячества значительной части зауральских горожан, включавших себя одновременно в различные группы одноземельцев (по месту несибирского рождения / как представителя Сибири). Сибирские давние переселенцы (старожилы) представлялись в коллективной ментальности «полноценными» сибиряками наравне с сибирскими уроженцами, а в круг «родственных» сибирякам лиц входили недавние мигранты, трудящиеся на пользу края.
Признание принадлежности к группе своих на основе более или менее длительного проживания на одной территории, в Сибири имело такое же весомое значение, как и архаичное свойство («родственность») по принадлежности к одному месту рождения, принадлежности к одному землячеству. Данное качество, присущее сибирским городским сообществам, по-видимому, со временем только крепло в связи с количественным увеличением пришлого населения и «растворения» в их среде коренных сибиряков. Эта черта сибирской коллективной ментальности, несомненно, оказалась связанной с процессами развития капитализма и урбанизации, развивавшимися в Сибири в конце XIX - начале XX в., и благоприятствующей им.
Все же имевшие место всполохи конфликтности между наезжими и сибиряками, свидетельствуют о том, что резкое разрушение относительной сибирской замкнутости не было вполне безболезненным для ее жителей и их душевного самочувствия. В подоплеке происходивших коллизий проявляло себя, кроме прочего, чувство собственного достоинства горожан зауральской России, связанное с их развитым региональным самосознанием.
ЛИТЕРАТУРА
1. Барнаульская городская дума: 1877-1996 [Тескт]. - Барнаул, 1999.
2. Батеньков, Г. С. Сочинения и письма [Тескт] / Г. С. Батеньков. - Т. 1. - Иркутск, 1989.
3. Голос Томска. 1908.
4. Города России в 1910 г. [Тескт]. - СПб., 1914.
5. Дмитриенко, Н. М. Сибирский город Томск в XIX - первой трети XX века: управление,
экономика, население [Тескт] / Н. М. Дмитриенко. - Томск, 2000.
19 Показательна в этом отношении судьба одного из таких переселенцев, ставшим впоследствии барнаульским общественным деятелем и публицистом, а также следующее его рассуждение: приехав в Барнаул, «познакомился со всеми классами общества. И с коренными барнаульцами, и с наезжими. Коренными я считаю домовладельцев, а то собственно коренного барнаульского населения нет, т.к. все старое было тоже частию наезжее и частию притом большею, ссыльное, потомки которого величают себя коренными сибиряками. Ну и пусть их гордятся своим новым отечеством, приютившим и избавившим их от разных помещичьих невзгод и треволнений доброго старого времени». См. Клевакин Е.П. Барнаульские письма // ЦХАФ АК. Ф. 77. Оп. 1. Д. 11. Л. 1. См. о биографии Е. П. Клевакина: Личное дело Е. П. Клевакина // ЦХАФ АК. Ф. 77. Оп. 1. Л. 2-3, 12-13, 24 и др.; Скубневский В. А. Будни и праздники Горного округа. Из фонда Евгения Поликарповича Клевакина // Судьбы. Барнаул. - 1996. - С. 31.
6. Ершов, М. Ф. Культура городов Зауралья в конце XVIII - начале 60-х гг. XIX в. [Тескт] / М. Ф. Ершов // Города Сибири XVII - начала XX в. - Барнаул. - 2004. - Вып. 2.
7. Зиновьев, В. П. Менеджеры Сибири XIX - начала XX в. [Тескт] / В. П. Зиновьев // К истории предпринимательства в Сибири. - Новосибирск, 1996.
8. Первая всеобщая перепись населения Российской империи. 1897.
9. Ремнев, А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины XIX - начала XX веков [Тескт] / А. В. Ремнев. - Омск, 1997.
10. Рубинштейн, Л. И. Воспоминания [Тескт] / Л. И. Рубинштейн // Творчество. - Томск, 1938.
11. Сибирская жизнь.
12. Сибирский листок: 1912-1919. [Тескт]. - Тюмень, 2003.
13. Скубневский, В. А. Городское население Сибири по материалам переписи 1897 г. [Тескт] / В. А. Скубневский // Проблемы генезиса и развития капиталистических отношений в Сибири. - Барнаул, 1990.
14. Скубневский, В. А. О взаимоотношениях предпринимателей и рабочих Сибири. Вторая половина XIX - начало XX в. [Тескт] / В. А. Скубневский // Современное историческое сибиреведение XVII - начала XX в. - Барнаул, 2005.
15. Старцев, А. В. Ното Бйтсш. Особенности сибирского областничества [Электронный ресурс] / А. В. Старцев // Сибирская Заимка. Электронный журнал. -2002. - № 8. Режим доступа : www.zaimka.ru/08_2002/startsev_homosibiricus (дата обращения 10.12.2008 г.).
16. Умбрашко, К. Б. Столичные и сибирские города: тенденции взаимовосприятия и самоидентификации в русской историографии [Тескт] / К. Б. Умбрашко // Городская культура Сибири: история и современность. - Омск, 1997.
17. Чуркин, М. К. Специфика взаимоотношений переселенцев и старожилов Сибири в конце XIX - нач. XX в. (по материалам Западной Сибири) [Тескт] / М. К. Чуркин // Гуманитарное знание. Ежегодник. - Омск. - 1999. - Вып. 3.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ГАОО - Государственный архив Омской области.
МИ ТГУ - Музей истории Томского государственного университета.
ТОКМ - Томский областной краеведческий музей.
ЦХАФ АК - Центр хранения архивного фонда Алтайского края.
