CC BY
155
УРОКИ ИСТОРИИ ш Национальные приоритеты России. 2014. № 2 (12)
УДК 94 (57)
СИБИРСКИМ РАКУРС РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
М. А. Жигу нова, А. В. Ремнёв, Н. В. Суворова Омский филиал Института археологии и этнографии СО РАН, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
В статье рассматривается история региональной сибирской идентичности. Анализируются представления о Сибири и сибиряках, специфике их этнического облика и культуры, начиная с раннего периода освоения Сибири, заканчивая современностью. Ключевые слова: региональная идентичность, Сибирь, сибиряки, культура.
Всероссийская перепись населения 2010 г. вновь привлекла внимание к номенклатуре национальностей, поставив вопрос об идентичности сибиряков в центр внимания. Разговоры о сибирском (русско-сибирском) этносе или субэтносе, особой историко-культурной общности давно уже перестали быть дискурсом только этнографов и социологов, а приобрели широкое общественно-политическое звучание [1; 4; 20; 32; 44; 59]. И, хотя официально установленный перечень национальностей допускал в отличие от предыдущей переписи 2002 г. наименование «сибиряки» (присвоив кодовый № 263), переписчики чинили этому явные препятствия. Дело в том, что Росстат в случае значительного числа записавшихся был бы вынужден констатировать наличие особой «национальности» - сибиряки. Напуганные патриотически настроенные русофилы, охваченные фобией «сибирского сепаратизма», забили тревогу о «дроблении» русской нации, хотя прямого противопоставления идентичности «русский» - «сибиряк», как правило, не было, понимая, что они относятся к несколько разным измерениям и классификациям.
Территориальная идентичность все еще внушает опасения, и «сибиряк» оказался в ряду «неправильных» самоназваний наряду с каким-нибудь «эльфом». Некоторые ученые поспешили вынести вердикт, что никакой «сибирской нации» не существует и быть не может, а это всего лишь «творческое сумасбродство» или «провокация». Хотя директор Института этнологии и антропологии РАН
В. А. Тишков считает, что не исключена множественная этническая принадлежность, когда отдельные группы населения осознают свое отличие от «основных» народов [56]. Этносоциологи и этнографы в современных условиях открытости границ этносов отмечают положительную динамику регионального самосознания, несмотря на размытость самого понятия «сибиряки» (если к ним не относить всех родившихся или проживших длительное время в Сибири), и продолжают фиксировать устойчивые стереотипные отличия русских Сибири от русских Европейской России [19, с. 35-40].
Действительно, в Сибири и на Дальнем Востоке активно шел и идет стихийный процесс консолидации славянского (и не только славянского) населения в «большую российскую нацию», но с сопутствующей региональной принадлежностью. Украинцы и белорусы в условиях Зауралья довольно долго сохраняли свой язык, черты бытовой культуры, но, оказавшись вдали от своих традиционных национальных центров и фактически без национальной интеллигенции, рассеянными (проживая часто даже отдельными поселениями) среди выходцев из великорусских губерний, сибирских и дальневосточных народов, поселившись в городах, работая на золотых приисках и стройках, были более восприимчивы к культурным заимствованиям и проявляли более высокий уровень этнической и конфессиональной толерантности, демонстрировали большую, чем на исторической родине приверженность к идее общерусской идентичности.
Параллельно с этим стихийно формирующаяся сибирская территориальная идентичность захватила не только русских, этнически близких им украинцев и белорусов, но даже в расширительной трактовке все население, длительное время проживающее в Сибири [52, с. 39]. Конечно, понятие «сибиряк», относилось преимущественно к «русским» (включая великороссов, малороссов и белорусов, и даже некоторые финно-угорские народы), но оно могло стать максимально широким, включив всех жителей Сибири [28, с. 151-158]. «Осибирячевание» разных народов (в том числе прибывающих из Европейской России) могло объективно стать более мягким вариантом вхождения в «русскость», не вызывая резкой утраты самобытности. К примеру, «осибирячивание» поляков не обязательно означало утрату ими польскости и было допустимым, куда большая опасность полякам виделась в возможной ассимиляции их русскими.
К какому историческому опыту апеллируют современные политики и аналитики, каковы истоки подобных региональных настроений и сепаратистских фобий? Прежде всего, речь идет о своеобразном общественном движении второй половины XIX - начала XX в., получившем название «сибирское областничество», идеологи которого Н. М. Яд-ринцев и Г. Н. Потанин предложили трактовку Сибири как колонии Российской империи [61; 42; 53]. На начальной стадии молодые сибирские активисты выступали даже с лозунгами сепаратизма, но позднее их идеи приобрели более строгую научную основу в виде сибирского регионализма и федерализма [8; 10; 16; 51; 63; 64].
Областники во главу своей концепции поставили территорию, которая в их презентациях представала качественно сущностным ландшафтом, меняющим людей, переселившихся сюда. Несмотря на то, что название «сибиряки» известно уже с XVII столетия, очевидно, слабый приток переселенцев еще не создавал для старожилов острой потребности отделять себя от новоселов, что будет усилено с нарастанием миграционного потока, когда такое отличие закрепится особой сибирской идентичностью. На долгое время, как утверждал Г. Н. Потанин, сибирский крестьянин оказался оторванным от Европейской России, о связи с которой ему напоми-
нало только «нашествие» ссыльных и все еще редких вольных переселенцев. Сибирская «инаковость» бросалась, прежде всего, приезжим и не была длительное время важной для самих жителей Сибири. Таким образом, это не было только самоидентификацией, но в значительной степени привнесенным фактором, принятым местным сообществом [39, с. 182-187]. Даже в 1860-е гг. название «сибиряк» нельзя отнести к общеупотребительным, что отметил один из наблюдателей: «Скажите здешнему крестьянину, что он «русский», это его не удивит, но назовите его сибиряком - он выслушает такое себе название, как будто новое для него, он при этом названии остановится разве что на размышлении, что он действительно сибиряк и, пожалуй, с гордостью подумает: «хорошо, что он сибиряк, а не ссыльный». Г. Н. Потанин заметил также, что у сибирского крестьянина это чувство появилось раньше, чем об этом задумались в образованных слоях российского общества. «Обособление сибирского крестьянства покоится исключительно на территориальной основе. Сибирь представляет территориальную приставку к европейской России с востока, и сибирское население не могло не чувствовать, что оно живет вдали от остального русского мира». Но этого было мало, нужно было, чтобы появилась собственная сибирская интеллигенция, которой в духе того времени придавали определяющее знание. «Каждая область, - провозглашал Г. Н. Потанин, - должна иметь интеллигенцию, которая обязана служить местному населению» [38, с. 8].
Важную роль в этом процессе сыграли сибирские писатели и публицисты, ставшие первыми «активистами» Сибири. Уже на первую половину XIX в. приходится своеобразный взрыв исторического и художественно-литературного интереса к Сибири. Интеллектуальное освоение Сибири означало не только приращение естественнонаучного и исторического знания, но и формирование устойчивых стереотипов, своего рода «поэтической формулы» Сибири [5, с. 65-66]. Из-под пера сибирских писателей представал более привлекательный образ Сибири, лишенный однозначно отрицательных коннотаций в описании ее жителей, природы и климата. В «воображении» Сибири инородца, коренного обитателя, заметно потеснил
русский крестьянин-старожил, который, казалось, сохранил лучшие качества русского человека. Благодаря ему Сибирь могла восприниматься не только как реликт «старой Руси» с ее наиболее ценимыми перенесенными традициями свободного от крепостничества Русского Севера (откуда были многие русские первопоселенцы), но и порожденными самой Сибирью новыми человеческими качествами. Для декабристов, а затем и ссыльных народников Сибирь с ее населением, не знавшим крепостного права, считалась поначалу обетованной землей, где они могли обрести свободного русского крестьянина, обладавшего в полной мере «землей» и «волей». И не важно, что сибирская действительность заставила их во многом разочароваться, и сибиряк оказался далек от рисуемого образа. Главное в том, что в этом можно усмотреть начало формирования колонизационного проекта «обрусения» Сибири, в котором реальность причудливо сочеталось с романтической эстетикой, народническими социальными идеалами и даже консервативными национальными проектами «единой и неделимой» России [46]. Из страны «незнаемой» и «виноватой», места ссылки и каторги Сибирь все больше превращалась в привлекательный и богатый землей край [48]. Как заметил современный исследователь сибирской литературы К. В. Анисимов, Сибирь в ряде текстов первой трети XIX в. стала заметно «теплеть» и даже «выравниваться» с остальной Россией, включаясь в ее единое пространство [5]. На второй план уходила сибирская этнографическая экзотика, но при этом сами русские Сибири становились объектом наблюдения и удивления своей непохожестью на своих собратьев в Центральной России.
Областники осознавали, что в сибирском «переселенческом обществе» устойчивым останется дуализм «метаэтнического» российского (русского) самосознания и новой региональной идентичности «сибирства», которое они собирались сохранить, не подвергая сомнению государственную целостность России. Они хотели консолидировать сибирское общество, распределенное не только по сословным и социальным слоям, религиозным и этническим группам, но и разделенное на «старожилов» и «новоселов», найти эффективное сочетание общероссий-
ского и регионального. Признавая наличие культурного своеобразия русских Сибири, областники никогда не абсолютизировали этого в своей программе. Они решительно отвергали все обвинения в попытках обосновать идею особой сибирской нации, основанной на «этнографической клеточке». «Сибирь в ряду других областей, в которых проявляется стремление к областничеству или автономии, - утверждал Г. Н. Потанин, - выделяется тем, что в ней эта идея не связывалась с национальной идеей. Основа сибирской идеи чисто территориальная» [38, с. 96]. «Разнохарактерные переселенцы в Сибирь, великорусы, малороссы, поляки принимают в ней общий, - пояснял он, - смешанный тип сибиряка», а такая обширная страна, как Россия не может не разделяться на отдельные части, связь между которыми будет всегда сохраняться.
Для обоснования особого сибирского характера и физического типа сибиряка областники использовали новейшие для своего времени научные достижения физической антропологии [33]. Начав со щаповской идеи особой «сибиро-русской» народности, они довели толкование «сибирскости» до своеобразного учения об образовании в Сибири под влиянием ряда факторов особого культурно-антропологического типа (и даже «сибирской расы») по образцу того, как это происходило в Америке. Поэтому они с таким вниманием фиксировали изменения в русском антропологическом типе и его этнографических чертах из-за смешанных браков и бытовых заимствований в пище, одежде, жилище и даже обрядах, появление специфических сибирских групп русских, таких как «гураны» или «карымы».
Однако устойчивых метисных групп (тем более зафиксированных особым правовым статусом) в Сибири не сложилось, со временем одни должны были сделать выбор и ассимилироваться в каком-то большом этносе, преимущественно в русском, который всегда оставался «открытым» через русскую культуру и православие [60]. Расовое смешение областники приветствовали до тех пор, пока оно оставалось «повышающим», действующим «положительно» на «примитивное миросозерцание» инородцев и не «понижало» физические и культурные способности самих русских. Сближение русских с инородцами,
подчеркивал Н. М. Ядринцев, оставаясь в рамках социальной теории эволюционизма, «может быть наиболее благоприятным для русской расы в виду сохранения ее высоких расовых черт и способностей. В этом случае важен перевес качественный, кроме количественного в русском населении. Без сомнения, сила сохранения расовых и национальных черт обусловливается высотой культуры, умственным развитием и теми средствами, которыми обладает население». Схожим образом оценивались и бытовые заимствования. Высокий статус «русской расы» в Сибири, по их убеждению, поможет сохранить просвещение и образование, направленное не только на детей, но и на взрослое население. Но по мере просвещения азиатских народов их культурное влияние на русских будет нарастать, поэтому так важно поддержать «русскость» в Сибири «постоянным обновлением и подкреплением высшей расы путем колонизации» [63, с. 57, 58].
Однако русский «колонизатор» сам нуждался в культуртрегерской заботе, чтобы не «объинородничиться» и выполнить свою высокую просвещенческую миссию на Востоке [45, с. 157-222]. Невысокий уровень «цивилизованности» русских переселенцев и старожилов, хотя и уменьшал дистанцию между ними и местными народами, воспринимался как фактор, чреватый опасностью культурной деградации. Таким образом, переселение русских крестьян на окраины империи и новое иноязычное и иноверческое окружение становилось серьезной проверкой самих русских на их национальную устойчивость, приверженность к православию, а социокультурная адаптация могла привести не только к смене идентичности, но и утрате антропологических черт русского человека. С одной стороны, это работало на их концепцию «сибирского народа», а с другой, - внушало опасение с «цивилизационной» точки зрения. Все громче раздавались голоса об угрозе самому русскому народу, который подвергается «отунгизиванию», «объякучи-ванию», «отатариванию», «обурячиванию», «окиргизиванию» и т.д. [50, с. 199-227].
Особенно много способствовали возбуждению этой фобии областники, которые в поисках этнографической и антропологической специфики сибиряков обратили пристальное внимание на отклонения в русском
этнокультурном типе населения. Н. М. Яд-ринцев даже подготовил специальную исследовательскую программу, призывая тщательно собирать сведения и анализировать факторы воздействия инородцев на русских, особенно отмечая случаи физического и умственного понижения уровня последних. Его соратник по областническому движению Г. Н. Потанин пришел к выводу: «Обзор приведенных нами фактов заставляет сомневаться в существовании у русского народа ассимиляционной способности. Мы можем говорить только об ассимиляционной деятельности русского народа, интенсивность которой зависит от целого ряда условий, причем главным регулятором является культурное превосходство русских над инородцами, так как, где этого условия нет, русский элемент сам поддается инородческому влиянию и утрачивает свою национальность» [37, с. 77-78]. Много инородческих заимствований фиксировалось областниками в быту и языке сибиряков, что стало почти хрестоматийным, войдя в учебные издания и популярные книги [15, с. 143-145].
Став предметом общественного внимания, эти наблюдения превратились в политический вопрос о культуртрегерских способностях русских вообще. «Русские, - писала в этом духе газета «Порядок» 26 октября 1881 г., - прибывшие сюда для культурной работы, вместо того, чтобы вывести население из дикости, увлеченные духом завоевания и хищничества, сами сделались дикарями ...». Русская культура здесь у инородцев, да и у самих русских «исчахла, извратилась, замерла, погибла», а сами русские, «благодаря своему нравственному падению, начали занимать у дикарей их фетиша». Об объякучи-ваниии русских упоминал писатель И.А. Гончаров [41, с. 423-424], об этом же твердили в своих записках многие местные чиновники и политические ссыльные.
Изучая русские старожильческие поселки Якутской области, И. И. Майнов заметил, что все население крестьянского общества и даже его выборные власти предпочитали говорить по-якутски [31, с. 55]. Попадая в окружение трезвого, трудолюбивого и зажиточного туземного мусульманского или сектантского населения, переселенец не только не мог повлиять на местное население, но и не старался сохранить свои прежние
культурные ценности. Оказавшись в инородческом окружении, уже второе поколение колонизаторов Сибири перенимало образ жизни, одежду, пищу и язык туземцев. «Крестьяне, живя среди якут, бурят, киргиз иногда не ассимилируют себе, а сами ими ассимилируются» [22, с. 178]. Приморский военный губернатор П. В. Казакевич уже указывал, что такое воздействие оказывают не только якуты, но и камчадалы, среди которых всего за десять лет русские переселенцы «усвоили себе все их привычки и образ жизни, а потомки наших первых поселенцев в Гижиге, Охотске, Удске совершенно почти даже утратили тип русский» [23].
Схожее явление наблюдалось и в Забайкалье, где сибиряки, смешиваясь с бурятами, нередко утрачивали даже свой первоначальный антропологический тип. Пугало и то, что «обынородничанье» русских порождало новую конфессиональную ситуацию, когда «обрядовая набожность русского населения заменилась чисто языческим суеверием, ча-стию заимствованным от инородцев, частию навеянным на них новою неизвестною до тех пор жизнию» [35, с. 145].
Со страниц газет и журналов Н. М. Яд-ринцев и его соратники доказывали, что в Сибири, как и в Америке или Австралии, нет аристократии и жестко разделенных сословий, все чувствуют себя равноправными. Правда, как и янки, сибиряк грубоват, недостаточно образован, но зато в нем развито чувство собственного достоинства и предприимчивости. Упоминает он и о сибирских старообрядцах, как бы подчеркивая аналогию с английскими пуританами, заселявшими Вирджинию. Сибирский крестьянин не заражен суевериями и предрассудками, более восприимчив к нововведениям и даже стремится перенять городскую моду в одежде и быту. И это, не забывал напомнить Ядринцев, черта всех колоний. Даже «понижение русской расы» вследствие смешения с сибирскими аборигенами ему представляется похожим на процесс метисации в Латинской Америке.
Современники отмечали, что сибиряки держали себя особняком и частенько говорили: «Он из России» [12, с. 21]. П. А. Кропоткин описал в дневнике в 1862 г. свои впечатления о характере сибиряка, сознающем «свое превосходство над русским крестьянином» [29]. Комментируя это обстоятельство,
он пояснял, что о России и о «рассейских» сибиряки отзываются с презрением, а само слово «рассейский» считается даже несколько обидным». Приехавшему в начале 1870-х гг. на службу в Сибирь П. П. Суворову также пришлось столкнуться с подобным явлением. «Это слово «российские» ... имеет глубокий, даже политический смысл. В нем заключается представление о России как о чем-то отдаленном, не имеющем родственного, близкого соотношения ее к стране, завоеванной истым русским. В Иркутской губернии, - писал он, - мне даже приходилось слышать слово «метрополия» вместо Россия» [55, с. 140]. Он заметил в сибиряках даже некоторую ненависть к приезжим, особенно чиновникам, которых именовали «навозными». Еще более резкие характеристики содержатся в «Записках о Сибири» политического ссыльного И. Г. Прыжова, который писал в 1882 г. в «Вестнике Европы» о том, русский народ совершенно одичал в Сибири, сибирское население «слишком часто, если не вообще, - тупое и озлобленное», ему доставляет удовольствие «сожрать заезжего человека или, как здесь говорится, «российского» [40, с. 181].
С началом массового переселения за Урал, правительство начинает сознавать политическую опасность негативных настроений в сибирской старожильческой среде по отношению к переселенческой политике. Главноуправляющий землеустройством и земледелием князь Б. А. Васильчиков открыто заявил об этом в Государственной думе: «Лозунг «Сибирь для сибиряков» широко проник во все слои и группы местного населения. Отсюда вытекает и совершенно определенно выраженная недоброжелательность к переселению...» [47, с. 422-423]. Сибирские богатеи, недовольные новыми порядками, вызванными притоком переселенцев, ворчали: «Доведут, как в России: ни хлеба, ни денег не станет» [12, с. 21-22]. Существовало опасение, что если ввести в Сибири земские учреждения, то главную роль в них будут играть старожилы и казаки, которые, несомненно, станут препятствовать устройству новоселов и обеспечению их землей. «Если земство в чем-нибудь себя проявит, - утверждал А. А. Кауфман, - то только в одном: в усиленных стараниях закрыть край для дальнейшего вселения» [26, с. 65].
В специальной записке о состоянии церковного дела в Сибири, подготовленной канцелярией Комитета министров, указывалось на необходимость объединения духовной жизни сибирской окраины и центральных губерний «путем укрепления в этом крае православия, русской народности и гражданственности» [58, с. 116]. Постановка такой важной задачи, по мнению правительства, вызвана сибирскими особенностями: религиозным индифферентизмом сибиряков-старожилов и разнородным этноконфессио-нальным составом населения. Чтобы остановить процесс отчуждения переселенцев от «старой» России и восстановить в «новой» России знакомые и понятные властям черты русских людей, необходимо было заняться целенаправленной культуртрегерской работой в отношении них самих.
Признавая в целом более высокий, чем у российского крестьянина, уровень умственного развития сибиряка-старожила, А. Н. Ку-ломзин обращал внимание правительства на то, что отсутствие «руководства со стороны церкви и школы и влияние ссыльных придало развитию сибиряка не предвещающий ничего хорошего отпечаток». По его наблюдениям, сибиряку присущи огрубелость нравов, преобладание «индивидуальных интересов над общественными», а также «полное отсутствие каких-либо исторических преданий, традиций, верований и симпатий». Сибиряк, утверждал А. Н. Куломзин, забыл свою историю, забыл родину и, живя несколько веков замкнутою зауральскою жизнью, перестал считать себя российским человеком. Однако у него уже пробудилась любовь к своей новой родине, и сибиряк с особой ревностью относился к тому, что в России пренебрежительно отзываются о Сибири.
Это было отражением не только процесса региональной идентификации, но и своего рода сибирского шовинизма, который проявлялся в пренебрежительном отношении к переселенцам, которых нередко именовали «лапотниками», «неумытыми» и «необразованными». Куломзин писал в мемуарах, что перед его внутренним взором «каким-то кошмаром» стояла мысль о том, что «в более или менее отдаленном будущем, вся страна по ту сторону Енисея неизбежно образует особое отдельное от России государство» [30, с. 107]. Он настаивал на срочных мерах по
сближению Сибири с Россией, и призывал не жалеть денег на школы и православные церкви, чтобы не дать сибиряку «дичать» [30, с. 37]. После поездки в Сибирь в 1910 г. П.А. Столыпин с осторожным оптимизмом констатировал рост православных церквей и школ в крае, заключив, что «опасность нравственного одичания переселенцев будет менее грозной». Необходимо, подчеркивал он, теснее связать местное население общерусскими интересами, чтобы оно перестало быть «механической смесью чуждых друг другу выходцев из Перми, Полтавы, Могилева» [21, с. 124].
Невысокий уровень цивилизованности русских переселенцев и старожилов, хотя и уменьшал культурную дистанцию между ними и местными народами, воспринимался как фактор, чреватый опасностью утраты самой «русскости». Таким образом, переселение русских крестьян на окраины империи и новое иноязычное и иноверческое окружение становилось серьезной проверкой самих русских на их устойчивую «русскость», приверженность к православию, а социокультурная адаптация могла привести не только к смене идентичности, но и утрате антропологических черт русского человека. Утверждалось уже со страниц влиятельных журналов, что русские в Сибири в результате уменьшились ростом, их физическая сила ослабла, сократилась рождаемость, утрачивают свои нравы и обычаи, веру, язык, переходят «от высшей культуры к более низкой», от земледелия к скотоводству и звероловству, строят вместо изб чумы и т.д. [34, с. 113]. И хотя подобное явление не было повсеместным и заметным лишь в «маргинальных» группах русского старожильческого населения вдали от основных массивов их расселения, такая «химерическая этнография» [24] привлекла общественное внимание. Путешественники и ученые, как люди пишущие, спешили поделиться своими открытиями утраты «русско-сти» на азиатских окраинах империи с читателями, придавая этому социокультурный и даже политический смысл.
Российские переселенцы, по мере проживания в Сибири, постепенно «осибирячи-вались» [18, с. 64-68], усваивали те черты, которые казались многим наблюдателям отличными от истинно русских. Подобно англичанину, который превратился в янки,
«русский преображается в сибиряка» [36, с. 93], имеющего даже свой особый антропологический тип и яркие этнографические особенности, - утверждали областники, а с этим соглашались в российском обществе и в правительственных кругах [15, с. 143-145]. Ссыльный революционер-народник С. Я. Ел-патьевский был поражен увиденным в Сибири: «Среди разнообразных элементов, населяющих сибирскую деревню, нет только одного - русского. <...> «Русского» не видно и неслышно, России не чувствуется в Сибири» [17, с. 133].
Положение осложнялось появлением сибирской интеллигенции, которая под влиянием федералистских и национальных теорий, пыталась выстроить концепцию колони-альности Сибири, выдвигая экономические, культурные и даже политические претензии имперскому центру. Формирование у сибирского старожильческого населения чувства территориальной обособленности, осознание своей непохожести и чувств региональной социально-экономической ущемлённости создавало предпосылки выстраивания иной, конкурирующей с «большой русской нацией» сибирской идентичности, а сибирские областники надеялись мобилизовать ее в политических целях [42]. Хищническое отношение крестьян-переселенцев к окружающей среде и эксплуататорские выпады в адрес инородцев вызывали беспокойство властей и неприятно раздражали народнически настроенную интеллигенцию. Г. К. Гинс делал из такого рода фактов общий вывод, хоть как-то спасающий народническую мифологию, ссылками на тлетворное влияние азиатской среды: «Русские мужики, заражаясь духом завоевателей, нередко теряют здесь свое исконное добродушие, а с ним и ту детскую добродушную улыбку, которую так любил в них Л. Н. Толстой, не находивший этой улыбки у городского пролетария. Они заражаются столь распространенной на окраинах с полудиким населением жаждой наживы, привыкают к эксплуатации, отвыкают от гостеприимства, - они часто делаются неузнаваемы» [13, с. 331-332].
С начала 1890-х гг. страницы столичных изданий были заполнены описаниями разного рода путешественников, которые тиражировали «образ» сибиряка, как своего рода «культурную аномалию». Обобщая эти до-
минирующие в общественном восприятии стереотипы, польский исследователь В. Бро-ниславский, который провел несколько лет в Сибири, так характеризовал подобные описания: «Таким образом, сибирская народность - явление почти патологическое, обреченное с точки зрения уголовной антропологии на исчезновение» [7]. «Поверхностные исследователи Сибири, - подчеркивал он, -стараются нас уверить, что сибиряк испорчен до мозга костей, что он поклоняется грубой силе, что в ней видит все назначение человека, что, словом, он унаследовал хищнические инстинкты от первых пионеров». На этом фоне переселенцы выглядели не только страдающей стороной, но и представлялись более привлекательными с точки зрения распространения русской культуры на азиатские окраины России. Народнически настроенные писатели, по мнению В. Брониславского, оказались перед дилеммой: «Оборванный, обездоленный, несчастный изгнанник внушал сострадание и чуть не симпатию, а на голову сибиряка обрушились иные чувства душевно оскорбленного и возмущенного посетителя страны «чудес и курьезов». В силу странной логики чувств на сибиряка и пала ответственность за безобразные устои сибирской гражданской жизни» [7].
Сибирским областникам также не были чужды народнические настроения и стремление совершить «хождение в Сибирь», но они быстрее своих европейских коллег избавились от идеалистических воззрений на крестьянина. Их оценки были более реалистичными, но в данной ситуации их симпатии оказались на стороне сибиряков-старожилов. Важную роль в этой полемике сыграла газета «Сибирь», выходившая под редакцией И.П. Михайлова в Петербурге. Несмотря на то, что в ней сотрудничали многие бывшие политические ссыльные и известные всей России писатели и ученые, все же она пыталась продолжать традиции «Восточного обозрения» в его петербургский период. Впрочем, среди её сотрудников были люди не только известные, но и придерживавшиеся разных политических позиций: Г. Н. Потанин, Д. М. и П. М. Головачевы, В. И. Вагин, С. Я. Елпатьевский, М. В. Загоскин, А.А. Кауфман, Д. А. Клеменц, В. М. Крутовский, Д.Н. Мамин-Сибиряк, Г.А. Мачтет, Н.Л. Скалозубов, В. Л. Серошевский и др. Их
объединяло осознание того, что русский крестьянин-переселенец не способен осуществить культуртрегерскую миссию не только в отношении старожила-сибиряка, но даже и в отношении скотовода-киргиза, которого он должен был бы приучить к земледелию. Он также нуждался в просвещении и усвоении передовых форм сельского хозяйства, так как «сам чрезвычайно консервативен и не привык чему-либо научаться» [49, 20 июня]. Какой пример он может оказать: «Являлась в качестве просвещенного колонизатора, он обыкновенно строит курную избу, роет в земле нору, вычисляет по погоде крещенского сочельника погоду в июле и ковыряет безводную степь допотопной косулей, «русским» плугом, а когда ничего от земли не получает, становится в тупик, перед новыми условиями природы, которых даже не предвидел. В лучшем случае он перенимает от туземцев способы обработки земли, а то предпочитает возвратиться «на старину», «в Рассею» [49, 18 июня]. Так что он не может никого чему-либо научить и дорого обходится местному населению, у которого он отнимает землю.
Между тем, переселенцы стремятся на все новые земли, к которым «не нужно прилагать ни знаний, ни энергии, которых у них нет; часто случается, что они побывали уже и на мифическом «Китайском Клину», и в Западной Сибири и в Акмолинской области; кое-кто из них успел где-нибудь урвать кусочек новой земельки, истощить её, а часть еще блуждает, высматривая «обетованную землю» [49, 20 июня]. Поэтому, доказывал А. А. Кауфман, колонизационная емкость Сибири не может быть измерена только количеством удобной земли, но еще и качеством самих переселенцев, если бы они состояли не из русских крестьян-земледельцев, а, например, «из староверов и сектантов, или из латышей и немецких колонистов, или из китайцев и корейцев, с их неимоверно низкою оценкой своего труда и тысячелетиями выработанной привычкой к интенсивной, почти огородной культуре» [25, с. 175].
Образ Сибири - своего рода «крестьянского Эльдорадо», «мужицкого царства», свободного от помещиков, появившийся во многом благодаря ссыльным декабристам, с 1880-х гг. был востребован и развит народнической периодикой как воплощение их
идеалов общинного социализма. Однако, соприкоснувшись с сибирской действительностью, многие из них должны были существенно скорректировать свои социалистические мечтания в отношении сибирского крестьянина. Прежние эпитеты заменялись метафорами, что «Сибирь - не якорь спасения для России», «Сибирь - дочь России, во всем похожая на родную мать» [48, с. 99-100]. При обсуждении в 1905 г. вопроса о крестьянском представительстве в Государственной думе в правящих кругах требовали преимуществ для внутренних губерний, заявляя, что крестьянские депутаты от Сибири, Туркестана и Степного края «не помогут государственному строительству» [11, с. 178]. Даже П. А. Столыпин, так много сделавший для хозяйственного и культурного развития Сибири, хотя и не сомневался в верноподданности переселенцев, с их «правильным, чистым, русским миросозерцанием», настаивал на том, что нельзя упустить момент: «Иначе бессознательно и бесформенно создастся громадная, грубо-демократическая страна, которая скоро задавит Россию европейскую» [54, с. 62]. Не случайно он затормозил введение земства в Сибири, опасаясь, что старожилы займут в нем господствующие позиции и будут препятствовать переселенческому движению. «Если земство в чем-нибудь себя проявит, - утверждал видный правительственный эксперт по переселенческому делу А. А. Кауфман, - то только в одном: в усиленных стараниях закрыть край для дальнейшего вселения» [26, с. 65]. Земли за Уралом объявлялись достоянием всего народа, чему противоречили областнические и национальные лозунги: «Сибирь для сибиряков», «Киргизия для киргизов или «Бурятия для бурят» [25, с. 171].
Уже сама история движения первооткрывателей Сибири теперь объяснялась главным образом жаждой наживы и стремлением к грабежу. Наследие уголовной ссылки представлялось негативным фактором, сформировавшим безнравственный облик сибирского старожила. Но даже «отверженные» российским обществом ссыльные представали под пером другого талантливого и влиятельного писателя, посетившего Сибирь, А. П. Чехова лучше, чем ее коренные жители. «Идеал сытого довольства» сибирского крестьянина уже не радовал «интеллигента», как писал
один из авторитетных знатоков крестьянской жизни Н. М. Астырев. Уж слишком он был не похож на его собственный идеал русского крестьянина, воспетый и выстраданный великой русской литературой и увлекший на народническое служение многих интеллигентных русских людей. Из-под пера Асты-рева (с отсылкой на исследования этнографов и собственные наблюдения) представал образ сибиряка, как человека, хотя и добившегося известного материального благосостояния, но ставшего «сухим материалистом», забывшим свою историю, утратившего многие прежние нравственные качества и даже равнодушного к религии. Сибиряк привык уважать силу и власть денег, стал человеком самостоятельным и самонадеянным, прагматичным как американец. Он не музыкален и не поэтичен, равнодушен к школе, хотя более грамотен, чем его собрат в европейской части России. Но эта грамотность не расширяет его «умственные горизонты», а служит лишь утилитарным целям. Главное же заключалось в разочаровании, что сибиряк утратил те симпатичные черты пусть бедного, но потенциально духовно богатого русского крестьянина, которого так жалели и превозносили многие народнически настроенные интеллигенты, независимо от того, находились ли они во власти или были в оппозиции к ней. «У него нет представлений о мужицком кресте, о крестьянской доле, какие имеются у его отдаленных родичей, оставшихся тянуть лямку серяка-мужика в Европейской России.» [6, с. 74].
А. А. Кауфман также отмечал, что амурские крестьяне выглядели настоящими американцами, непохожими на русского мужика [27, с. 46-48]. И вот этот «сибирский янки» -«материалист до мозга костей», которого мало волнуют «проклятые вопросы», занимающие российского крестьянина, смелее его, в нем нет «ни раболепства, ни страха перед кокардой; он знает себе цену; знает свои права и при случае умеет отстоять их. Суровая природа научила его надеяться только на самого себя, выработала находчивость и самоуверенность. Скептик в душе, он пунктуально исполняет все обрядности, но на духовенство, равно как и на администрацию, смотрит со скрытым презрением. Подчиняясь поневоле, он стремился откупиться от чиновников, а нередко готов был протестовать и мстить: за
обиду «поломать в тесном месте ребра начальству, а то и всадить пулю» [3, с. 283].
Г. К. Гинс, которому предстояло пережить революцию и гражданскую войну, в 1913 г. описывал ситуацию, которую породило массовое крестьянское переселение в азиатском пограничье кочевого и оседлого миров, не только как противостояние народа и власти, но и как «процесс внутренней глухой борьбы населения» [14, с. 28]. Роль империи в этом столкновении была не только агрессивной или провоцирующей, но и сдерживающей темные инстинкты масс, что выплеснулось на поверхность, когда, по выражению философа В. В. Розанова, «начальство ушло». Крестьянская стихия, освободившись от сдерживающей и регулирующей опеки империи, обрушилась на инородцев с невиданной силой, грозила нанести существенный урон народническому интеллигентскому мифу о русском крестьяне [62, с. 43-44, 55-62].
Процесс «обрусения» Сибири воодушевлял не только русских националистов, но и сибирские регионалисты находили в нем свою нишу, которую не воспринимали исключительно как переходную или временную по пути в «единую и неделимую» русскую (российскую) нацию [43]. Сибирская идентичность была скорее ближе к политическому российскому национальному проекту, нежели к более жесткому конструкту русской этно-нации, а сибиряк мог стать всего лишь областным (региональным) вариантом российской («большой русской») гражданской нации.
Современное население Сибири характеризуется неоднородностью, пестрым этническим, конфессиональным и социальным составом. Подавляющее большинство жителей этого региона приходится на русских. Обычно символом этнической принадлежности является язык. Но в современном мире наблюдается рост билингвизма и полилинг-визма, не всегда совпадают языковая и этническая принадлежности. Так, например, респондент определяет себя казахом, немцем или татарином, но в качестве родного языка называет русский. В фонде русской сибирской лексики имеются заимствования из селькупского, кетского, эвенкийского, эвенского, нанайского, юкагирского, чукотского, корякского, ительменского, а также хакасского, якутского, тувинского, алтайского,
бурятского, монгольского, ненецкого, хантыйского и мансийского языков, из языков прибалтийско-финских, саамского, пермских, татарского, турецкого, крымско-татарского, саамского и др. [2, с. 9-10].
Согласно этносоциологическим исследованиям М. А. Жигуновой, в конце XX -начале XXI в. отмечается рост региональной сибирской идентичности. Так, в 1986-1988 гг. сибиряками назвали себя 15 % опрошенных, в 1994 г. - 19, в 2000 г. - 32, в 2005 г. - 52, в 2010 г. - 75 %. Кроме того, значительная часть респондентов использовали топоним «сибиряк» при ответах на вопрос: «Как бы Вы себя назвали?»: «сибирячка, россиянка», «сибирский старожил», «коренная сибирячка», «сибиряк-чалдон», «сибирский казак», «православный сибиряк», «чисто русская сибирячка», «сибиряк-метис» и даже «комнатный сибиряк». Первые варианты национальной самоидентификации «сибиряк» были зафиксированы М. А. Жигуно-вой на территории Западной Сибири еще в начале 1990-х гг., что позволило тогда сделать предположение о возможности перерастания этого топонима в этноним. На сегодняшний день не существует единого мнения по поводу самого термина «сибиряки», несущего различную смысловую нагрузку. Учитывая данные исторических, этнографических и лингвистических источников, ею выделено 5 основных подходов к современному определению этой дефиниции [20, с. 12-13]:
1) топонимический: «Сибиряки - это все люди, живущие на территории Сибири» (без этнической окраски);
2) историко-хронологический: «Сибиряки - это коренные, местные жители Сибири (аборигены), живущие здесь издавна», «Сибиряки - это люди, родившиеся и долго живущие в Сибири, но не те, которых насильственно заставляли в Сибирь ехать»;
3) психологический: «Сибиряки - это особый тип людей, обладающих сибирским характером: крепкие, сильные, здоровые, крупного телосложения, трудолюбивые, гостеприимные, демократичные, добрые, с хорошими адаптационными способностями и др.»;
4) антропологический: «Сибиряки - это «винегрет народов», особая смешанная общность, сложившаяся на основе русских,
с вкраплениями казахских, татарских, украинских и многих других черт»;
5) этнокультурный: «Сибиряки - это субэтническая группа русского народа» Кроме того, термин «сибирский» часто используется для обозначения других этнокультурных групп. Так, например, среди казачества выделяются сибирские казаки, среди русских старообрядцев - сибирские кержаки, существуют сибирские татары, сибирские украинцы, сибирские немцы и т.д.
Выявленные подходы четко прослеживаются как в ответах жителей сибирского региона, так и при опросах представителей других регионов страны. В настоящее время идентифицируют себя с сибиряками около 80 % опрошенных (самых разных национальностей), т.к. родились и живут в Сибири, считают, что обладают сибирским характером, любят свою малую родину. Остальные респонденты не назвали себя сибиряками в силу трех основных причин: так как «родились в другом регионе /переехали и живут здесь относительно недавно»; «не любят холод / испытывают от него неудобства»; «не соответствуют всем чертам сибирского характера». Интересно, что третью причину чаще всего называли люди, которые сами родились и проживают в Сибири, как и их предки.
Незначительная часть опрошенных определяют себя как чалдоны (челдоны) -«вечные, исконные, коренные сибиряки», «здешние уроженцы», «испокон веку тут живущие». Народная интерпретация этого термина сводится к нескольким вариантам, из которых наиболее часто встречается мнение, что «это люди, пришедшие /сосланные с Чала и Дона». Также считается, что чалдоны - это «первые русские, приплывшие в Сибирь на челнах», «потомки донских казаков». Подобная интерпретация фиксируется исследователями на всей территории Сибири. Если раньше прозвище «чалдон» являлось «ругательным словом для коренного сибиряка» [Аникин 2000: 639], то сейчас нам практически не встретилось его отрицательных характеристик. Некоторый пренебрежительный оттенок встречается среди населения, называющего чалдонов «желтопупыми», «желторотыми» и др. Но, наряду с этим, - «чалдоны - крылечки скоблены». В некоторых ответах указывалось, что «чалдоны - это
особая сибирская национальность», отдельные респонденты называли ее в графе «Ваша этническая /национальная принадлежность»: «чалдон», «русско-украинская чалдонка», «русская чалдонка», а также - при определении национальности своих родителей, бабушек и дедушек. По антропологическому типу большинство этих людей можно условно отнести к метисным группам европеоидов и монголоидов. В большинстве своем - это люди коренастые, со смуглой кожей, черными волосами и темными глазами.
Сибирский регион относится к зонам активных межэтнических контактов. Согласно данным Всероссийской переписи населения 2002 г., здесь проживают представители около 200 различных народов. Своеобразным показателем стабильности межэтнических отношений являются национально-смешанные браки. В 1950-1970-е гг. в отдельных регионах Западной Сибири они составляли от 38 до 73 %, в настоящее время на их долю приходится около 20 % от всех зарегистрированных браков [20, с. 14]. Данные этносоцио-логических исследований свидетельствуют о том, что в семьях 70 % опрошенных русских имеются близкие родственники других национальностей, чаще всего - украинской, немецкой, татарской, казахской, белорусской, чувашской, польской, армянской, азербайджанской, башкирской. Также встречаются латыши, эстонцы, евреи, грузины, ингуши, молдаване, мордва, цыгане, узбеки, селькупы, ненцы, ханты, алтайцы, буряты, шорцы и многие другие. Среди близких родственников сибиряков имеются американцы, англичане, арабы, африканцы, болгары, венгры, греки, итальянцы, китайцы, корейцы, кубинцы, монголы, немцы, норвежцы, румыны, сербы, турки, французы, финны, чехи, шведы, японцы и др.
В связи с этим у многих респондентов, начиная с 1990-х гг., возникают определенные трудности при определении своей этнической идентичности: «не знаю, кто я, родители разной национальности», «мультина-циональная» и др. Среди вариантов ответов часто встречается смешанная или гибридная идентичность: «метис», «сибиряк-метис», «полурусок», «полукровка», «гибрид», «микс», «смешанная русско-украинско-белорусско-финская», «русская с немецкой помесью», «русский, но по крови - белорус», «русский
татарин», «русская хохлушка», «русский немец» и др. На вопрос: «За человека какой национальности Вы предпочли бы выдать замуж свою дочь?» более половины опрошенных в 1985-2011 гг. жителей Западной Сибири ответили: «Не имеет значения», «Лишь бы человек был хороший, да любили б друг друга». Таким образом, мы приходим к выводу о том, что для сибиряков определяющую роль играют личностно-психоло-гические характеристики человека, а не его этническая принадлежность.
Какие же черты характера присущи сибирякам? Проанализировав ответы респондентов на этот вопрос, мы получили следующие результаты: доброта, доброжелательность; сила характера (духа), выносливость, мужественность, стойкость; трудолюбие; гостеприимство, радушие; отзывчивость и щедрость; честность, справедливость; толерантность (снисходительность), терпимость, патриотизм. Также среди характерных для сибиряков черт часто назывались: общительность и открытость, веселый нрав и хорошее чувство юмора, крепкое (сибирское) здоровье, богатырское телосложение, красота, спокойствие, уравновешенность, независимость, любвеобильность, доверчивость, неприхотливость, изобретательность, угрюмость. Хотя и бытует поговорка «Сибиряк - не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается», во многих ответах подчеркивалось, что сибиряки любят русскую зиму, не боятся мороза и холода.
Дополнительную информацию о чертах характера сибиряков можно почерпнуть, исходя из анализа их предпочтений, которые исследовались М. А. Жигуновой на протяжении последних 25 лет. Интересно, что за этот период времени некоторая динамика наблюдается в ответах на вопрос о любимом празднике и любимом кушанье, но состав любимых народных изречений практически не изменился. Самыми популярными оказались следующие: «Без труда не вынешь/не вытащишь и рыбку из пруда», «Семь раз отмерь, раз отрежь», «Тише едешь - дальше будешь», «Волков бояться - в лес не ходить», «Все, что ни делается - к лучшему», «Терпенье и труд все перетрут», «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», «Кто не работает -тот не ест», «Как потопаешь, так и полопаешь», «Делу - время, потехе - час», «Под
лежачий камень вода не течет», «Куй железо, пока горячо», «Что посеешь, то и пожнешь», «Век живи - век учись». Приведенные примеры свидетельствуют о том, что для сибиряков приоритетными чертами характера являются трудолюбие, терпение, неторопливость и осмотрительность, смелость, справедливость, дружелюбие и коллективизм, активность, оптимизм, любознательность.
Среди гетеростереотипов лидировали следующие черты характера сибиряков: здоровые, крепкие, сильные, стойкие, закаленные, морозов не боятся, деловитые, красивые, добрые, дружелюбные, гостеприимные, приветливые, патриотичные, самобытные. Наряду с этими встречались и негативные: суровые, молчаливые, угрюмые, ленивые, живут для себя, неотзывчивые, жадные, скупые, скрытные, недоверчивые, скучные. Чаще всего так считают переселенцы русской национальности, прибывшие из бывших республик Советского Союза. Прожив длительный период времени на территории Казахстана, Киргизии или Узбекистана, они впитали в себя ментальность окружающего населения и в Сибири чувствуют себя чужаками. Зачастую недоумевают по поводу нескладываю-щихся с сибиряками дружественных отношений. «Почему они [сибиряки] лучше дружат с местными народами, а к нам относятся хуже, за своих не считают, ведь мы тоже русские». Приведенные примеры подтверждают, что региональная идентичность для жителей Сибири зачастую является более значимой, чем этническая.
На вопрос «Есть ли разница между русскими Европейской России и русскими Сибири?» 83 % респондентов в 2000-е гг. ответили утвердительно. Различия фиксируются, прежде всего, в самосознании, менталитете, чертах характера и образе жизни. По мнению опрошенных, люди в Сибири добрее, доверчивее, демократичнее, более искренние и неприхотливые. Считается, что в Европейской России люди избалованы благами цивилизации, более мягкие и капризные, подвержены влиянию западных стран, часто - самодовольные, бессердечные, подлые, продажные и жадные. Обращалось внимание на то, что у жителей европейской части страны встречается пренебрежительное отношение к Сибири (как краю отдаленному, дикому, месту ссылки и каторги) и к сибирякам (как людям
грубым, необразованным/некультурным). Наиболее часто из бытующих о Сибири представлений, встречаются следующие: «В Сибири всегда холодно», «Там медведи по улицам ходят», «Нет транспорта, дорог, все ходят пешком или ездят на оленях».
Респондентам было предложено назвать несколько ассоциаций, возникающих у них при слове «Сибирь». По частоте упоминаний лидировали следующие: холод (48 % ответивших), снег (31 %), Ермак (22 %), обширная территория (20 %), тайга (20 %), лес (20 %), медведи (20 %), ссылка (19 %), зима (18 %), Родина (15 %). Объединив все ассоциации по условно-тематическому признаку, можно выделить 5 основных блоков.
1. Природно-климатические (50 % от всех ответов): суровый климат, холод, зима, мороз, снег, сугробы, снеговик, метель, вьюга, гололед, красивая природа, тайга, лес, сосна, кедр, ель, поле, степь, болото, тундра, крутая местность, реки, нефть, газ, соболь, медведь, ежик, снегири, комары, морошка, ледяные горки, хоккей, коньки, лыжи, санки и др.
2. Личностно-психологические (19 %): Родина, родной край, дом, моя жизнь, спокойствие, романтика, таинственность, вечность, свобода, выносливость, здоровье, веселая жизнь, доброта, тишина, сила, крепость духа, твердый и стойкий характер, энергия, бодрость, друзья, любовь, хорошие люди, высокие, здоровые бородатые мужчины, красные носы, румяные щеки и др.
3. Географические (14 %): обширная территория, часть Азии, часть России, регион Российской Федерации, «Сибирь - кусок страны. Кусок мира», глубинка, окраина, отдалена от центра России, Западно-Сибирская низменность/равнина, Транссибирская магистраль, Обь, Енисей, Иртыш, Омск, Томск, Новосибирск и др.
4. Исторические (9 %): ссылка, тюрьма, острог, лагеря, каторга, покорение Сибири, Ермак, казаки, декабристы, А.В. Колчак, Ф.М. Достоевский, БАМ, военные заводы, привезенные из-за Урала и др.
5. Этнокультурные (8 %). Здесь представлены различные народы, населяющие территорию Сибири, и особенности их культуры (аборигены, русские, татары, казахи, чукчи, ханты, манси, селькупы, ненцы, крепкие традиции, язычество, шаман, чум, баня,
меховая одежда, валенки, унты, варежки, ушанка, малахай, пельмени, водка, строганина, кедровые орехи, песни и др.).
Таким образом, Сибирь воспринимается большинством ее жителей как особая территория с характерными природно-климатическими условиями, психологическими, историческими и этнокультурными особенностями. В формировании современных образов Сибири и сибиряков наибольшее влияние оказывает природно-климатический фактор (так, например, в Алтайском крае реже всего называют себя сибиряками, объясняя, что сибиряки - это те, кто живут на Севере). В некоторых случаях не относят себя к сибирякам люди, родившиеся или прожившие долгое время на Крайнем Севере и Дальнем Востоке («северяне» и «дальневосточники»). Встречаются респонденты, родившиеся и выросшие в Сибири, но не считающие себя настоящими сибиряками, т.к. «не любят морозов», «хотят жить на юге» или «не обладают сибирским характером». Интересно, что подавляющее большинство образов, возникающих со словом «Сибирь», являются позитивными. Некоторые респонденты отдельно отмечали, что «Сибирь не такая, как о ней думают на Западе, она гораздо лучше».
В самоидентификации «сибиряки» не обязателен отказ от «природной» этничности, что приводит к появлению составных определений: «коренной сибиряк» и «русский сибиряк», «сибирский казак» и «сибирский татарин». Современная политическая наука допускает трактовку сибиряков в качестве особой нации. Но следует отметить, что при-
зывы записываться «сибиряками» были направлены не только на то, чтобы «разбудить» самосознание жителей Сибири, но и дать сигнал центру, что он проводит в отношении Сибири неадекватную политику. Большую обеспокоенность у сибирских жителей вызывает преимущественно ресурсное отношение центра к Сибири, «забвение» ее интересов и даже «прогнозы» американских экономистов, которые пишут об извечном сибирском холоде, «избыточности» населения за Уралом, о сибирском «бремени» и даже «проклятье» для России в ее прошлом и настоящем [57].
Между тем воспринимаемые жителями Сибири отношения по линии центр - регион как несправедливые могут придать территориальной идентичности определенный политический смысл и отразиться на электоральном поведении сибиряков. Однако периодически возрождаемый колониальный дискурс не имел, не имеет, да и вряд ли будет иметь в будущем серьезную политическую опасность. Скорее всего, его можно рассматривать в рамках «торга» между центральными и сибирскими управленческими и бизнес-элитами, которые могут на очередных выборах мобилизовать стихийно существующее недовольство сибиряков политикой Москвы. Учитывая специфику России, где единство обеспечивается многообразием, можно сделать предположение о том, что устойчивая региональная идентичность послужит своеобразным «мостом» на пути дальнейшего формирования общероссийской гражданской идентичности.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИИ СПИСОК
1. Азиатская Россия в геополитической и ци-вилизационной динамике XVI-XX века. - М.: Наука, 2004. - 600 с.
2. Аникин А. Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири: Заимствования из уральских, алтайских и палеоазиатских языков. - М., Новосибирск: Наука, 2000. - 768 с.
3. Александров В. Аргунь и Приаргунье. Путевые заметки и очерки // Вестник Европы. - 1904.-№ 9. - С. 28 311.
4. Анисимов К. В. Климат как «закоснелый сепаратист». Символические и политические метаморфозы сибирского мороза // Новое литературное обозрение. - 2009,- № 99. - С. 98-114.
5. Анисимов К. В. У истоков сибирской темы в русской литературе XIX века: журнал Г. И. Спасского «Сибирский вестник» // Вестник Томского государственного педагогического университета. -2004. - № 3 (40). - С. 65-72.
6. Астырев Н. М. Очерки быта населения Восточной Сибири // Русская мысль. - 1890.- № 7.-С. 66-79.
7. Брониславский В. Существует ли сибирская народность // Сибирь. - 1897.- 9 марта;13 июня.
8. Верхотуров Д. Н. Идея сибирской самостоятельности вчера и сегодня. - М: АСТ; Красноярск: АБУ; Владимир: ВКТ, 2009. - 331 с.
9. Врангель А. Е. Воспоминания о Ф. М. Достоевском в Сибири. 1854-1856. - СПб., 1912. -221 с.
10. Вуд А. Сибирский регионализм: прошлое, настоящее, будущее? // Расы и народы. - Вып. 24.
- М., 1998. - С. 203-217.
11. Ганелин Р. Ш. Российское самодержавие в 1905 году. Реформы и революция. - СПб.: Наука С.-Петербург. отделение, 1991. - 221 с.
12. Гарин-Михайловский Н. Г. По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову // Гарин-Михайловский Н. Г. Собр. соч. Т. 5. - М.: ГИХЛ, 1958. - С. 1-434.
13. Гинс Г. К. В Киргизских аулах (Очерки из поездки по Семиречью) // Исторический вестник.
- 1913. - № 10. - С 12-16.
14. Гинс Г. К. Переселение и колонизация. -СПб., 1913. - 49 с.
15. Головачев П. Сибирь. Природа. Люди. Жизнь. - М: Типо-лит. Т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1902. - 300 с.
16. Дело об отделении Сибири от России. -Томск: Изд-во Том. ун-та, 2002. - 388 с.
17. Елпатьевский С. Я. Чужая земля // Страна без границ. - Тюмень: СофтДизайн, 1998. - Кн. I.
18. Жигунова М. Где бабы коромыслами соболей бьют. Переселенцы в Сибири: в поисках лучшей доли и новой Родины // Родина. - 2012. - № 4.
- С. 64-68.
19. Жигунова М. А. Образы Сибири и сибиряков по данным этносоциологических исследований конца XX - начала XXI в. // Образы Сибири в общественном сознании россиян XVIII - начала XXI в.- Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2006.-С. 35-40.
20. Жигунова М. А. Сибиряк как новая национальность: миф или реальность? // Родина. -2011.- № 11. - С. 11-15.
21. Записка председателя Совета министров и главноуправляющего землеустройством и земледелием о поездке в Сибирь и Поволжье в 1910 г. -СПб.: Прил. к всеподданнейшему докл. Гос. тип., 1910. - 168 с.
22. Иванов А. Одна из наших окраин // Русский вестник.- 1889. - № 11.- С. 159-190.
23. Казакевич П. В. - Корсакову М.С. // РГИА ДВ. Ф. 87. Оп. 1. Д. 287. Л. 29.
24. Капустин С. Я. Зеркало России // Русская мысль. -1883.- № 1.- С. 1-37.
25. Кауфман А. А. Колонизация Сибири в ее настоящем и будущем // Сибирские вопросы. -1905. - № 1.- С. 171-201.
26. Кауфман А. А. Наш Дальний Восток и его колонизация // Русская мысль. - 1909. - № 12. -С. 65-73.
27. Кауфман А. А. По новым местам (очерки и путевые заметки) 1901-1903. - СПб.: Изд. тов-ва «Общественная польза», 1905. - 354 с.
28. Крих А. А. Этносоциальные группы сибиряков в имперской практике XV[II-XIX веков // Роль государства в хозяйственном и социокультурном освоении Азиатской России XVII - начала XX века.-Новосибирск: РИПЭЛ, 2007.- С. 151-158.
29. Кропоткин П. А. Письма из Восточной Сибири.- Иркутск: Вост-Сиб. кн. изд-во, 1983.- 192 с.
30. Куломзин А. Н. Пережитое // РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 204. Л. 107.
31. Майнов И. И. Русские крестьяне и оседлые инородцы Якутской области. - СПб.: Тип.
B.Ф. Киршбаума, 1912. - XVI. - 357 с.
32. Михайлов В. Все мы немного сибиряки // Эксперт-Сибирь. - 2011. - № 50 (315).- С. 14-17.
33. Могильнер М.Ношотреги: История физической антропологии в России (конец XIX - начало XX вв.). - М.: Новое литературное обозрение, 2008. - 512 с.
34. Новые книги. Н. М. Ядринцев. Сибирь как колония. К юбилею трехсотлетия // Отечественные записки. - 1882. - № 5. - С. 112-118.
35. Осокин Г. М. Московия на Востоке // Русский разлив. - М.: ДИ ДИК Танаис, 1996. - Т. 2. -
C. 118-159.
36. Петри Э. Сибирь как колония // Сибирский сборник.- СПб., 1886.- Кн. II. - С. 83-98.
37. Потанин Г. Н. Сибирские казаки // Живописная Россия. Западная Сибирь. - СПб.: Типография М. О. Вольфа, 1884. - Т. XI. - С. 77-116.
38. Потанин Г. Н. Областническая тенденция в Сибири. - Томск: Паровая типо-литогр. Сиб. т-ва печат. дела, 1907. - 64 с.
39. Потанин Г. Н. Русская народность в Сибири // Потанин Г. Н. Избранные сочинения: в 3 т. Т. 2. Общественно-политические произведения. -Павлодар: ТОО НПФ «ЭКО», 2005.- С. 182-187.
40. Прыжов И. Г. 26 московских пророков, юродивых, дур и дураков и другие труды по русской истории и этнографии. - М.; СПб.: Эзро, 1996. - 213 с.
41. Путевые письма И. А. Гончарова // Литературное наследство. - М., 1935. - Т. 22/24. Жур-нально-газетное объединение, 1935. - 802 с.
42. Ремнев А. В. Колония или окраина? Сибирь в имперском дискурсе XIX века // Российская империя: стратегии стабилизации и опыты обновления. - Воронеж: Изд-во Воронежского гос. ун-та, 2004. - С. 112-146.
43. Ремнев А. В. Михаил Никифорович Катков в поисках "сибирского сепаратизма" // Личность в истории Сибири XVIII - XX веков: Сб. биограф. очерков. - Новосибирск: ИД «Сова», 2007. -С. 64-80.
44. Ремнев А. В. Национальность «сибиряк»: региональная идентичность и исторический конструктивизм XIX в. // Полития. - 2011. - № 3 (62). - С. 109-128.
45. Ремнев А. В., Суворова Н. Г. «Русское дело» на азиатских окраинах: «русскость» под
угрозой или «сомнительные культуртрегеры» // ЛЫшрепо. - 2008. - № 2. - С. 157-222.
46. Ремнев А. В., Суворова Н. Г. Управляемая колонизация и стихийные миграционные процессы на азиатских окраинах Российской империи // По-лития. - 2010.- № 3-4 (58-59). - С. 150-191.
47. Речь главноуправляющего землеустройством и земледелием кн. Б. А. Васильчикова в комиссии Государственной думы по переселенческому делу, 5 декабря 1907 г. // Вопросы колонизации.- [1908]. - № 2.- С. 418-425.
48. Родигина Н. Н. Другая Россия: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX - начала XX века. - Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2006. - 343 с.
49. Русский. К вопросу о колонизации киргизских степей (Голос из Тургайской области) // Сибирь. -1897. -18 июня; 20 июня.
50. Сандерланд В. Русские превращаются в якутов? «Обынородчивание» и проблемы русской национальной идентичности на Севере Сибири, 1870-1914 // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет. - М: Новое издательство, 2005. -С. 199-227.
51. Сватиков С. Г. Россия и Сибирь (К истории сибирского областничества в XIX в.). - Прага: Б.и, 1930.- 221 с.
52. Сверкунова Н. В. Региональная сибирская идентичность: опыт социологического исследования. - СПб.: Питер, 2002. - 191 с.
53. Сибирь в составе Российской империи. -М.: НЛО, 2007. - 368 с.
54. Столыпин П. А. Переписка. - М.: РОС-СПЭН, 2004. - 704 с.
55. Суворов П. П. Записки о прошлом. - Ч. 1. М., 1898. - 306 с.
56. Тишков В. А. Перепись населения и меняющиеся идентичности // URL: http://demoscope.ru/ weekly/knigi/konfer/konfer_02.html (Дата обращения 07.02.2014).
57. Хилл Ф., Гэдди К. Сибирское бремя. Просчеты советского планирования и будущее России.- М.: Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2007. - 328 с.
58. Церковное дело в районе Сибирской железной дороги // Россия. Комитет Сибирской железной дороги (Материалы). - Т. I. - Б.м., [1894].
59. Савельева Л. Истоки сибирского регионального сознания, или о конструировании воображаемой реальности // Байкальская Сибирь: из чего складывается стабильность. - М.; Иркутск, 2005. - Вып. 5. - С. 188-199.
60. Шерстова Л. И. Тюрки и русские в Южной Сибири: этнополитические процессы и этнокультурная динамика XVII - начала XX века. - Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2005. - 312 с.
61. Шиловский М. В. Сибирское областничество в общественно-политической жизни региона.- Новосибирск: ИД «Сова», 2008. - 270 с.
62. Элбек-Доржи Ринчино. Великая революция и инородческая проблема в Сибири [Чита, 1918] // Элбек-Доржи Ринчино. Документы, статьи, письма. - Улан-Удэ: Ред.-изд. отдел М-ва печати Республики Бурятия, 1994. - 234 с.
63. Ядринцев Н. М. Сибирь как колония [1882 г.] / под ред. С.Г. Пархимовича. - Тюмень: Изд-во Ю. Мандрики, 2000.- 480 с.
64. Watrous S. The Regionalist Conception of Siberia, 1860 to 1920 // Between Heaven and Hell. The Myth of Siberia in Russian Culture. - New York, 1993. - Р. 113-213.
Статья поступила в редакцию 26 апреля 2014 г.
Жигунова Марина Александровна - к.и.н., доцент, с.н.с. Омского филиала Института археологии и этнографии СО РАН. marizh. [email protected]_
Ремнев Анатолий Викторович! (30.07.1955 - 23.01.2012) - д.и.н., профессор, профессор кафедры дореволюционной отечественной истории и документоведения Омского государственного университета имени Ф. М. Достоевского.
Суворова Наталья Геннадьевна - к.и.н, доцент кафедры дореволюционной отечественной истории и документоведения Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского. sng19911 @rambler.ru.
© М.А. Жигунова, А.В. Ремнев, Н.Г. Суворова, 2014
