CC BY
50
3М: МЕТОДОЛОГИЯ — МЕТОД — МЕТОДИКА
УДК 008 DOI: 10.24411/2071-6427-2019-10092
К вопросу лингвокультурологической рефлексии феномена кяхтинского языка
Статья посвящена отдельным вопросам изучения кяхтинского пиджина в лингвокультуро-логическом дискурсе. Рассматриваемый феномен анализируется в контексте формирования русско-китайской межкультурной коммуникации, что является актуальным в силу их неотъемлемой связи с различными аспектами становления и развития региональной культурологии. Распространению кяхтинского пиджина способствовало заключение в 1689 г. Нерчинского мирного договора, благодаря которому дипломатические и экономические связи между Россией и Китаем вышли на качественно новый уровень. Подобные преобразования, наряду с запретом китайского правительства на торговлю в Кяхте лицам, не владеющим русским языком, послужили главным катализатором появления множества новых культурных феноменов.
Ключевые слова: культура, культурология, язык, лингвокультурология, кяхтинский пиджин, межкультурная коммуникация, слобода, культурное пространство.
Мировой политический кризис, обусловленный многочисленными проблемами цивилизационно-го, идеологического, экологического, экономического и иного характера, способен мобилизовать и запустить различные ресурсные механизмы межкультурной коммуникации, незаслуженно переведенные в разряд пассива в настоящее время.
М. Г. Трипузов
Кандидат культурологии, старший преподаватель кафедры музыкального образования Педагогического института Иркутского государственного университета E-mail: [email protected]
Mikhail G. Tripuzov
PhD (Culturology), Senior Lecturer at the Chair of musical education of the Pedagogical Institute, Irkutsk State University, Russia
Как цитировать статью: Трипузов М. Г., Гаври-люк М. А. К вопросу лингвокультурологической рефлексии феномена кяхтинского языка // Ценности и смыслы. 2019. № 5 (63). С. 147-160.
М. А. Гаврилюк
Доктор гуманитарных наук (КНР), доцент кафедры иностранных языков и лингво-дидактики Педагогического института Иркутского государственного университета E-mail: [email protected]
Marina A. Gavrilyuk
Dr. Sc. (Human Sciences) (PRC), Associate Professor at the Chair of Foreign Languages and Linguodidactics of the Pedagogical Institute, Irkutsk State University, Russia
Иными словами, складывается такая ситуация, при которой уже известные и получившие общепринятую оценку феномены вдруг становятся спорными и неоднозначными. Порой они вызывают ожесточенные дискуссии, что лишний раз подчеркивает факт наличия в современном обществе острых социально-идеологических противоречий. В этой связи представляется уместным напомнить о том, что одним из действенных способов разрешения подобных противоречий как раз и может оказаться научно-прикладное обращение к различным феноменам межкультурной коммуникации, одним из которых бесспорно является кяхтинский язык.
Перед тем как приступить к рассмотрению некоторых вопросов этимологии и анализу соответствующих аспектов изучения данного феномена, заметим, что при этом мы не ставим перед собой задачу его всеобъемлющего теоретического обоснования в лингвистическом контексте, а всего лишь намереваемся высветить определенный лингвокультурологический ракурс на заявленную проблему.
В силу сказанного выше представляется важным отметить следующий факт. Культурология, являясь наукой относительно молодой, позволяет исследователям достаточно успешно, органично и всесторонне охватить и осмыслить различные области научного знания в культурологическом контексте, тем более что в последнее время все настойчивее заявляют о себе различные направления культурологической мысли, относящиеся к различным явлениям культуры, таким, например, как культура и общество, культура и политика, культура и образование и др.
В этом смысле появление такого научного направления, как лингво-культурология, не кажется чем-то экстраординарным. Однако если учесть тот факт, что язык несет в себе культурный код нации и играет, таким образом, первостепенную роль в формировании ее культуры, представленный ракурс рассмотрения проблемы приобретает совсем иной, более глубокий смысл. В данном контексте было бы уместно привести слова великого писателя и мыслителя Л. Н. Толстого, который определял культуру и язык как общее и частное, а также как «компонент культуры или орудие культуры» [8, с. 16]. Следовательно, язык является одной из важнейших составных частей культуры, а первостепенной задачей лингвокультурологов становится осмысление различных аспектов культуры с помощью понятий и методов лингвистики.
Продолжая далее эту мысль, отметим, что в современном научном дискурсе обращения к лингвокультурологическому осмыслению кях-тинского пиджина достаточно редки, хотя в последнее время появились интересные, серьезные и содержательные работы по проблемам его лингвистического осмысления (А. Ю. Мусорин, Е. В. Перехвальская, А. Г. Шпринцин и др.) [4; 6; 7; 12; 13]. В целом, основные труды, увидевшие свет, опираются на материалы письменных свидетельств исследователя С. И. Черепанова. Заслуживают также внимания и диссертационные исследования, затрагивающие некоторые вопросы, опосредованно связанные с данной тематикой (Е. А. Оглезнева, Л. А. Инютина, К. С. Федорова и др.) [1; 5; 9].
Так, например, Е. А. Оглезнева в своей диссертации «Русский язык в восточном зарубежье (на материале русской речи в Харбине)», исследуя весь ХХ век с точки зрения развития языковой системы восточной ветви русской эмиграции, опираясь на различные культурные события и соответствующий контекст, затрагивает теоретические аспекты межъязыкового взаимодействия русского и китайского языков как значимого «средства неофициального межнационального общения» в г. Харбине [5, с. 92]. Как видно, в силу своей актуальности в рамках лингвокультурологического дискурса тема возникновения и функционирования кяхтинского пиджина по той же самой причине нуждается во всесторонней рефлексии.
Как уже упоминалось выше, история возникновения торговых отношений между Россией и Китаем началась с заключения Нерчинского мирного договора в 1689 г. Именно с момента заключения этого договора стали постепенно налаживаться торговые связи, которые мало-помалу способствовали превращению торговой слободы города Троицкосавска в важный экономический центр не только самой Восточной Сибири, но и всей России в целом. Через Кяхту, торговый оборот которой в ХУ11-Х1Х вв. иногда исчислялся миллионами, из Китая завозился почти весь чай для России и Западной Европы. В результате сложились вполне благоприятные условия, необходимые для плодотворной межкультурной коммуникации, которая, в отличие от весьма напряженных пограничных отношений между государствами Россией и Китаем того времени, постепенно приобрела характер сотрудничества на долговременной основе.
Заинтересованность во взаимной торговле, а также неизбежное
в таком случае взаимодействие культур послужили факторами аккультурации, сказавшимися на различных сферах деятельности. Об этом свидетельствуют многочисленные упоминания современников о проявлении «китайского вкуса», причем такое пристрастие к китайскому отмечалось не только у жителей Кяхты, но и у жителей соседних крупных центров, таких, например, как столица Восточной Сибири г. Иркутск [11, с. 131].
Одним из знаковых памятников нематериальной культуры того времени как раз и стало появление специфического кяхтинского языка — пиджина. В этой связи, вслед за доктором филологических наук Е. В. Перехвальской, мы полагаем, что этимология сибирского пиджина отнюдь не связана с контактом русских и китайцев. В «основе русских пиджинов, функционировавших в XIX веке, лежит особый язык — „язык для инородцев", употреблявшийся русскими купцами и первыми переселенцами при общении с коренным населением Урала, Сибири и Дальнего Востока. Это так называемый «прото-пид-жин», содержащий в себе черты, объединяющие все „старые" русские пиджины» [7, с. 6]. Анализируя историю и характер развития кяхтин-ского пиджина, следует также обратить внимание на некоторые важные обстоятельства, связывающие процессы развития данного языка с периодом появления, расцвета, а затем и последующего угасания кяхтинской торговли как яркого феномена не только сибирской, но и китайской культуры [12, с. 182].
Несмотря на наличие в Троицкосавске, а затем и в торговой слободе Кяхта ссыльной и местной интеллигенции (К. О. Савический, П. Сливовский, А. И. Деспот-Зинович и др.), а также на тот факт, что город служил отправным пунктом для многих знаменитых этнографических, натуралистических и географических экспедиций (Н. М. Пржевальского, П. К. Козлова,Г. Н. и А. В. Потаниных, В. А. Обручева и др.), краткое описание этого языка впервые появилось лишь в 1853 году, но не в трудах ученых-языковедов, а в записках журналиста, писателя и друга декабристов С. И. Черепанова, которые вышли под общим названием «Кяхтинское китайское наречие русского языка» [10, с. 370-377].
В самом начале своих записок исследователь поясняет, что китайское правительство запретило торговлю в Кяхте не владеющим русским языком китайцам. С. И. Черепанов также отмечает, что китайское
законодательство ХУШ-Х1Х вв. было достаточно жестким, особенно в вопросах экономического управления. Складывались, таким образом, условия, при которых единственным вариантом для возможного участия в русско-китайской торговле было изучение русского языка любыми доступными для этого средствами [3, с. 136-139].
В силу этого обстоятельства появились и особые словари, где русские слова были написаны китайскими иероглифами с присущим им некоторым искажением исходного звучания, а также указывались особенности их употребления. В результате появился так называемый «испорченный» русский язык, имеющий свой уникальный китайский колорит и значительно «отличающийся от искажений, которые дают языку немцы и другие иностранцы» [10, с. 371]. С. И. Черепанов особо подчеркивал, что кяхтинский язык, в отличие от языка, используемого другими иностранцами, не от случая к случаю, а закономерно искажает русский язык и не изменяется со временем по мере освоения русского языка китайцами [10, с. 371]. Это было связано с тем, что законодательство Китая не учитывало фактор совершенствования языковой компетенции, а лишь формулировало требования к уровню владения языком, за границы которого выходить было нецелесообразно.
Данный исследователь (на наш взгляд, вполне обоснованно) заключает, что «неизменность» этого языка была связана, во-первых, с тем, что китайские словари, «вырезанные из крепкого дерева», совсем не редактировались; а во-вторых, с тем, что «устройство органа голоса китайцев очень непохоже на русский язык» [10, с. 371]. При этом сами же русские «говорят с китайцами тем же ломаным языком, и это называется в Кяхте „говорить по-китайски"» [10, с. 371].
Еще одним обстоятельством, объясняющим значительные различия кяхтинского пиджина и русского языка исследуемого периода, является то, что китайские словари составлялись «с помощью монголов», знавших китайский язык и «собиравших названия предметов и объяснения слов от русских, знающих монгольский язык» [10, с. 371-372]. Данный факт позволяет сделать предположение о том, что в ходе межкультурного диалога между китайскими и русскими участниками пограничных торговых отношений русская сторона не только приняла, но и использовала пиджин как основное средство общения и постепенно сама стала его носителем.
В этой связи следует отметить, что во время расцвета сухопутной
русско-китайской торговли, вплоть до открытия Суэцкого канала в 1869 году, кяхтинский пиджин был основным средством торговой коммуникации не только России, но и Китая.
Из сказанного видно, что появление и распространение кяхтинско-го пиджина было обусловлено различными факторами, среди которых следует выделить наиболее важные:
1. эволюцию русско-китайских дипломатических отношений на протяжении XVII-XIX вв.;
2. развитие торговли и экономических отношений, и, как следствие, участившиеся культурные контакты и усиление культурного влияния, обусловленные наличием универсальных и доступных средств общения;
3. законодательное обременение участников торговых отношений с китайской стороны изучением русского языка;
4. наличие культурных и, вследствие этого, языковых связей с Монголией, которая к тому времени уже имела укоренившиеся традиции межкультурной коммуникации с Китаем, выступая в данном конкретном случае в качестве своеобразного языкового посредника;
5. отсутствие в Восточной Сибири на первых порах (до открытия в 1835 году училища китайского языка) практики профессионального изучения китайского языка.
Перечисленные факторы подчеркивают острую необходимость и чрезвычайную важность появления кяхтинского пиджина и как средства межязыкового взаимодействия русского и китайского языков, и как инструмента неофициального межнационального общения для формирования общезначимой языковой среды. Пиджин, таким образом, возник как результат взаимопроникновения и взаимодействия разных культур, их взаимного влияния друг на друга и сформировался на основе русского просторечия и некоторых часто употребляемых заимствований из китайского и монгольского языков. В ходе становления и развития нового кяхтинского языка «обычная» русская речь в приграничных с Китаем и Монголией районах постепенно менялась, испытывая на себе влияние пиджина, а также других объективных факторов.
Очень интересна лексика кяхтинского пиджина, которая в силу сложности тонального и полидиалектного китайского языка опира-
лась большей частью на русский, однако при этом сохраняла более привычный для китайского менталитета грамматический строй. Как отмечает, например, исследователь А. Ю. Мусорин в своей публикации «Лексика кяхтинского пиджина», в этом языке также «присутствовало некоторое количество заимствований из монгольского и китайского языков» [4, с. 82].
Описанная в труде С. И. Черепанова лексика кяхтинского языка, несмотря на то, что с момента публикации прошло более полутора веков, нет-нет да и встретится сейчас в рамках неформального русско-китайского общения, создавая неповторимый разговорный стиль, не потерявший своей актуальности и сегодня. По свидетельству этого исследователя, например, «все русские слова, состоящие из тройных и более слогов, китайцы изменяют по своему выговору, вставляя гласные буквы между согласными» [10, с. 371]. В качестве иллюстрации таких изменений автор приводит слова: «прошу», которое звучит как «порошу», а также «солнце», звучащее в кяхтинской речи как «соленыце».
С. И. Черепанов также отмечает, что нетрудные для произнесения слова, состоящие из «простых слогов», звучат в китайской речи фонетически точно, но при этом китайцы, как правило, произносят каждый слог отдельно. Например, «хорошо», звучит как «хо-ро-шо», а слово «зелено» как «зе-ле-но». Очень сложно произнести слово «шампанское», которое в кяхтинском наречии звучит достаточно замысловато: «ша-ма-па-не-се-ки» [10, с. 371]. Еще одной особенностью пиджина является то, что ударение в произносимых таким образом словах падает преимущественно на средний слог, например: «мо-ло-ко», «жа-ре-ко», «ду-ра-ки» [10, с. 371].
Имена прилагательные употреблялись в основном в уменьшительно-ласкательной форме с усеченными окончаниями: «белене-ки» — белый, «черенеки» — черный, «карасеньки» — красный, «синень-ки» — синий. Вызывает интерес и образование степеней сравнения прилагательных, которое осуществляется с помощью простого присоединения наречий «лучше» (сравнительная степень) и «шипко» (превосходная степень), например: «это лучёше-беленьки» — это белее, «шипики-беленький» — наибелейший [10, с. 373].
Имена числительные, как количественные, так и порядковые, произносятся в кяхтинском наречии одинаково, например: «одина», «дува», «тери», «чотыре» «пяти», «шести», «сема», «восема», «девяти»,
«десяти», «одинацати», «дувунацати», «двацати», «пятидесяти», «сота (сто)», «тысяча», «милиона» [10, с. 373].
Личные местоимения, по сравнению с русским языком, также претерпели некоторые фонетико-морфологические изменения, например: местоимение «я» заменено на «моя»; «ты» — на «твоя», «тиби»; «он» — на «ево». В свою очередь, образование всех форм склонения личных местоимений ограничивается простым присоединением частицы «за», например: «за-моя» — мой, ко мне, у меня; «за-наша» — наш, у нас; «за-его» — его, к нему, им [10, с. 373].
Что же касается глаголов, активно функционирующих в кяхтин-ском пиджине, то их можно условно подразделить на три основных вида: глаголы, оканчивающиеся на «-ху», например «кушаху» (есть, кушать), «пиху» (пить); глаголы, оканчивающиеся на «-иза», что соответствует окончанию «-ся» в русском языке, например «подериза» (драться, дерутся), «поколониза» (кланяться), боиза (бояться, боится), «обнимиза» (обниматься, обнимаются), «середиза» (сердиться); глаголы, образованные от русских глаголов путем присоединения приставки «по-» и употребляемые преимущественно в повелительном наклонении, например: «посемотери» (посмотри), «поторговай» (торговать), «погули» (погулять, погостить) и т.д. [10, с. 371-373]
На первый взгляд, подобное произнесение слов сейчас кажется уже архаичным, но при анализе разговорного русского языка простых китайцев, рабочих и торговцев можно заметить, что подобное звучание сложных русских слов является скорее не исключением, а уже устоявшейся нормой. Более того, в наши дни при переводе и дублировании речи персонажей в китайских художественных фильмах с целью усиления китайского колорита режиссеры иногда используют подобные разговорные клише. Сам по себе интересен тот факт, что такие художественные приемы понятны всем носителям русского языка и играют роль тех характерных элементов, которые отражают китайскую фонетическую традицию произнесения русских слов.
Одной из значимых особенностей кяхтинского пиджина является отмеченное С. И. Черепановым придание ему некоторых свойств китайского языка, заключающихся в том, что «слова ни в каком случае не изменяются, т.е. в нем нет ни склонений, ни спряжений, а управляются они приставкой других слов» [10, с. 371]. Следовательно, русские слова, заимствованные большей частью из монгольских словарей, использо-
вались в рамках китайской грамматики и с учетом фонетической традиции китайского языка. Так, например, в этой связи С. И. Черепанов приводит следующие примеры: «за это Ивана-дома» — Иванов дом, «побелизанеки Ивана-дома» — близь Иванова дома; «Ивана-дома сё-пасибо» — благодаря Иванову дому; Ивана-дома подари-было — подарен Ивану дом; «Ивана-дома поживи-еса» — в Ивановом доме живет; «дува Ивана-дома» — двух Ивановых домов» [10, с. 371].
Говоря о влиянии Монголии на формирование кяхтинского пиджина, представляется необходимым затронуть и некоторые другие культурные аспекты взаимоотношений России и Монголии. Исторически сложилось так, что, несмотря на близкое соседство и взаимовлияние, особенно ярко выраженное в приграничных районах, этническая языковая культура этих государств большей частью оставалась самобытной. По нашему мнению, это было обусловлено особенностями менталитета народов двух этих стран, фактором взаимоотношений Востока и Запада и существовавшими религиозными различиями. Однако так или иначе следует признать, что диалог культур между Китаем и Монголией на тот момент все же происходил на значительно более продвинутом уровне, так как основывался на более глубоких традициях, нежели взаимоотношения, существующие между Китаем и Россией.
Наше предположение подтверждается тем, что в Х111 веке Китай был завоеван монголами и достаточно долгое время являлся провинцией Монголии. Находясь на троне, молодой монгольский хан Хубилай, основатель династии Юань, в целом продолжил традиции, заложенные предыдущими китайскими династиями, но при этом сумел привнести определенные монгольские черты в культуру Китая. Отголоски этого влияния мы видим в некоторых элементах музыкальной культуры, в особенностях традиционной архитектуры, некоторых элементах бытового уклада и др. [3, с. 88-90, 442]
Возвращаясь к роли монгольского языка в формировании кяхтин-ского пиджина, отметим, что употребление некоторых монгольских слов и выражений было весьма распространено в практике российско-китайского языкового диалога. Скудность содержания словарей того времени привела к широкому распространению в пиджине монгольских слов, используемых вместо некоторых слов русского языка. Так, например: слово «адали» — точно, как, как будто, «бичиху» — писать, и др. Из свидетельств С. И. Черепанова, например, явствует, что
один из упомянутых нами ранее видов глагола пиджина обязан своей формой окончаниям глаголов монгольского языка. Так, например, глаголы «пиху» и «кушаху» возникли результате слияния основ русских глаголов «пить» и «кушать» с окончаниями эквивалентных монгольских глаголов «уху» (пить) и «зоглоху» (кушать). Как видно, прослеживается четко выраженное монгольское влияние не только на морфологию пиджина, но и на сам русский язык, что особенно ярко ощущалось в приграничных поселениях.
Неполнота сведений китайских лексикографических работ того времени, появление новых для китайцев понятий, явлений и предметов, а также сложность произнесения некоторых русских слов послужили основой для появления в пиджине большого количества разнообразных слов-композитов, по сути представляющих собой сложные двухкорневые слова, например: «ума-копечайло» — сумасшествие, «середеце-шило» — жестокосердие, «языка-меда» — красноречие, «ба-мебуки по-чи-вай» — наказан телесно, «рюмашека кушаху» — пьянствовать, пить водку, «соли-повеси» — умереть, «поцелуй пареведени-ка» — Пасха, «рука-сапоги» — перчатка [10, с. 372].
Таким образом, анализ наблюдений показывает, что кяхтинский пиджин явился своеобразным феноменом аккультурации, реализующейся в рамках достаточно широкого культурного пространства при взаимодействии разных по своему менталитету и структуре представителей цивилизаций, совместно участвующих в формировании общих взглядов и ценностей.
Конечно, на сегодняшний день кяхтинский язык не является употребительным, хотя по сведениям, приведенным в «Атласе языков межкультурной коммуникации в Тихом океане, Азии, Северной и Южной Америки» [14, с. 911], на территории Монголии среди пожилых китайцев еще в 1990 году иногда встречались его носители. Некоторые отголоски этого языка до сегодняшнего дня проявляются в содержании китайских торговых вывесок в приграничных с Россией городах, где наряду с ошибками и присутствующим в них юмором, встречаются также образцы пиджина. На этих вывесках можно, например, прочесть: «мир-брюков», «песторан пирожка умная жина», «жареная мяса», «не скоро близиться осторожно прищемить», «кастрюлька утюга варит рыба» и др. [2]
Итак, современная оценка состояния кяхтинского пиджина с пози-
ций лингвокультурологии сводится к следующему: не потеряв своей актуальности, кяхтинский пиджин как культурный код со временем трансформировался, а в последнее время стал даже более востребованным, что однозначно убеждает лингвистов и культурологов в необходимости проведения дальнейших исследований, особенно в плане изучения взаимодействия и влияния коммуникативных процессов на формирование различных элементов культурных пространств России и Китая.
Рассуждая о феномене кяхтинского пиджина, необходимо также коснуться его эстетического и этического наследия. Любой язык, как известно, является отражением уникальной культурной среды, характеризующейся определенным мировоззрением и ценностями. В этом смысле кяхтинский пиджин также не является исключением: он сочетает в себе языковые элементы, отображающие не только торговлю и быт, но личностно-социальные характеристики, опосредованно трансформирующие положительное отношение к институту брака, семейным ценностям и порицающие жестокость, обман и праздность. Так, например, в записанном С. Н. Черепановым диалоге между купцом-китайцем и русской покупательницей можно найти такие фразы, подтверждающие сделанный нами вывод: «за наши женушеки адали бога подумай еса (мы жен своих почитаем как божества)», «За ваша мужа жестоки манера поживу еса; за женушека месяза посиди нету, адали чужой (поведение ваших мужей грубое, они никогда не посидят с женами, точно чужие)», «Перямо слово, за моя фальшивайла ниту; за твоя Микита деряни люди, только рюмашеки кушаху умеша (Правда, я лгать не умею, твой Никита нехороший человек, только и умеет пить водку)» [10, с. 373].
В процессе изучения доступных для исследования материалов, написанных на кяхтинском пиджине или посвященных вопросам его изучения, нам, к сожалению, не встретилось каких-либо целостных литературно-художественных произведений, созданных на этом языке. Тем не менее в некоторых анализируемых материалах удалось найти элементы поучительных историй и характерные бытовые зарисовки, которые вполне могут служить ценным источником сведений о нравах, личностных и социальных интересах представителей ареала распространения пиджина.
В заключение отметим, что изучение практической ценности кях-
тинского пиджина, выраженной в относительно легкой его усвояемости, универсальности и распространенности в местах экономической активности, далеко не исчерпано. Наши наблюдения и анализ доступного для исследования языкового материала с полным основанием позволяют репрезентовать кяхтинский пиджин не только как значимый феномен языковой культуры России и Китая, но и как исторически важный памятник межкультурной и межязыковой коммуникации цивилизаций.
Литература
1. Инютина Л. А. История русского языка в Западной Сибири XVII-XVIII вв.: концептуализация пространства: дис. ... док. филол. наук. Новосибирск, 2012. 442 с.
2. Китайские вывески на русском // Пикабу [Электронный ресурс]. URL: https://pikabu.ru/story/dlinnopost_kitayskie_vyiveski_na_russkom_119414S (дата обращения: 06.10.2018).
3. Малявин В. В. Китайская цивилизация. М.: Дизайн. Информация. Картография: Астрель: АСТ, 2003. 627 с.
4. Мусорин А. Ю. Лексика кяхтинского пиджина // Функциональный анализ языковых единиц: межвуз. сб. науч. тр. Новосибирск: Новосибирский государственный педагогический университет, 2004. С. 79-86.
5. Оглезнева Е. А. Русский язык в восточном зарубежье (на материале русской речи в Харбине): дис. ... док. филол. наук. Томск, 2009. S0S с.
6. Перехвальская Е. В. Русские пиджины. М.: Алетейя, 2008. 363 с.
7. Перехвальская Е.В. Сибирский пиджин (дальневосточный вариант). Формирование. История. Структура: автореф. дис. ... док. филол. наук. СПб., 2006. S0 с.
8. Толстой Л. Н. Язык и культура: очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М.: Индрик, 199S. S12 с.
9. Федорова К. С. Лингвоповеденческие стратегии в ситуации общения с иностранцем (на материале русского языка): дис. . канд. филол. наук. Санкт-Петербург, 2002. 230 с.
10. Черепанов С. И. Кяхтинское китайское наречие русского языка // Известия Императорской Академии наук по Отделению русского языка и словесности. 18S3. Т. 2. Вып. 10. С. 370-377.
11. Шахеров В. П. Культура и быт горожан (XVIII — начало XIX вв.) // Иркутск в панораме веков: очерки истории города. 2-е изд., испр. и доп. Иркутск, 2003. С. 120-131.
12. Шпринцин А. Г. О заимствовании китайской речью русской лексики // Страны и народы Востока. Вып. XIII, кн. 2. М., 1972. С. 182-191.
13. Шпринцин А. Г. О русско-китайском диалекте на Дальнем Востоке // Страны и народы Востока. Вып. VI. М., 1968. С. 86-100.
14. International Council for Philosophy and Humanistic Studies. Atlas of languages of intercultural communication in the Pacific, Asia, and the Americas. Walter de Gruyter, 1996. Volume 2. Part 1 (Volume 13 of Trends in Linguistics, Documentation Series). P. 911.
ON THE QUESTION OF LINGUISTIC-CULTURAL REFLECTION
OF KYAKHTA LANGUAGE PHENOMENON
The article is devoted to some questions of Kyakhta pidgin studying in the cultural linguistics discourse. The phenomenon under consideration is analyzed in the context of Russian-Chinese cross-cultural communication forming, and, that, to the authors' mind, is actual for setting many complex research problems because of their inalienable connection with different aspects of regional culturology establishing and developing. Its usage helped to bring out some linguistic and cultural facts, which defined genesis, reproduction and region of Kyakhta pidgin spreading and determine some causes of its decline and regeneration. In the course of research work structural-functional and typological methods were also involved. Having some considerable divergences with the Russian standard language norms in being, Kyakhta pidgin was, however, accepted by the Russians as the main means of intercultural communication.
It is marked that studying practical value of pidgin (that is relative simplicity, universality and it's easy mastering) cannot be considered utterly comprehensive, so the given phenomenon requires some more additional study.
Keywords: culture, culturology, cultural linguistics, Kyakhta Russian-Chinese pidgin, cross-cultural communication, sloboda, cultural space.
References
• Cherepanov S. I. Kyahtinskoe kitajskoe narechie russkogo yazyka // Izvestiya Imperator-skoj Akademii nauk po Otdeleniyu russkogo yazyka i slovesnosti. 1853. T. 2. Vyp. 10. S. 370-377. [In Rus].
• Fedorova K. S. Lingvopovedencheskie strategii v situacii obshcheniya s inostrancem (na materiale russkogo yazyka): dis. ... kand. filol. nauk. Sankt-Peterburg, 2002. 230 s. [In Rus].
• Inyutina L. A. Istoriya russkogo yazyka v Zapadnoj Sibiri XVII-XVIII vv.: konceptual-izaciya prostranstva: dis. ... dok. filol. nauk. Novosibirsk, 2012. 442 s. [In Rus].
• International Council for Philosophy and Humanistic Studies. Atlas of languages of intercultural communication in the Pacific, Asia, and the Americas. Walter de Gruyter, 1996. Volume 2. Part 1 (Volume 13 of Trends in Linguistics, Documentation Series). P. 911.
• Kitajskie vyveski na russkom // Pikabu [Elektronnyj resurs]. URL: https://pikabu. ru/story/dlinnopost_kitayskie_vyiveski_na_russkom_1194145 (data obrashcheniya: 06.10.2018). [In Rus].
• Malyavin V V Kitajskaya civilizaciya. M.: Dizajn. Informaciya. Kartografiya: Astrel': AST, 2003. 627 s. [In Rus].
• Musorin A. Yu. Leksika kyahtinskogo pidzhina // Funkcional'nyj analiz yazykovyh edin-ic: mezhvuz. sb. nauch. tr. Novosibirsk: Novosibirskij gosudarstvennyj pedagogicheskij
universitet, 2004. S. 79-86. [In Rus].
• Oglezneva E. A. Russkij yazyk v vostochnom zarubezh'e (na materiale russkoj rechi v Harbine): dis. ... dok. filol. nauk. Tomsk, 2009. 505 s. [In Rus].
• Perekhval'skaya E. V. Russkie pidzhiny. M.: Aletejya, 2008. 363 s. [In Rus].
• Perekhval'skaya E. V. Sibirskij pidzhin (dal'nevostochnyj variant). Formirovanie. Istoriya. Struktura: avtoref. dis. ... dok. filol. nauk. SPb., 2006. 50 s. [In Rus].
• Tolstoj L. N. Yazyk i kul'tura: ocherki po slavyanskoj mifologii i etnolingvistike. M.: Indrik, 1995. 512 s. [In Rus].
• Shaherov V. P. Kul'tura i byt gorozhan (XVIII —nachalo XIX vv.) // Irkutsk v panorame vekov: ocherki istorii goroda. 2-e izd., ispr. i dop. Irkutsk, 2003. S. 120-131. [In Rus].
• Shprincin A. G. O russko-kitajskom dialekte na Dal'nem Vostoke // Strany i narody Vostoka. Vyp. VI. M., 1968. S. 86-100.
• Shprincin A. G. O zaimstvovanii kitajskoj rech'yu russkoj leksiki // Strany narody Vostoka. Vyp. X: XIII, kn. 2. M., 1972. S. 182-191.
