CC BY
84
Вопросы философии
Н.А. ЦАРЕВА
К сравнительной характеристике русского символизма и современного европейского постмодернизма
Рассматриваются философские и эстетические положения, позволяющие говорить о близости современного постмодернизма и русского символизма. Обосновывается идея преемственности постмодернизма по отношению к символизму как направлению модернизма.
Связь и родство русской и западноевропейской культуры несомненны: они находят выражение не только во внешних формах, но и способах мышления, системе мироощущения. Иногда соприкосновение концепций и теорий культур отодвинуто не только пространством, но и временем. Сформировавшиеся когда-то идеи и теории развиваются по-разному и иногда могут стать основанием совершенно различных систем мироощущения. Если обратиться к истории культуры XX в., то можно увидеть примеры тесной взаимосвязи русской и европейской культуры. Возникший в начале прошлого века русский символизм не был русским явлением, его родиной была Франция. Метод созерцания, разработанный западными символистами, стал ядром учения о новом искусстве в России. Сущностью этого метода является сознательная устремленность сквозь видимый мир в мир сверхчувственных сущностей. Но европейский символизм остался «поэзией намеков», не смог выработать стройной системы мировоззрения и к концу XIX в. угас. Напротив, русский символизм, ориентируясь на действительность, имел четкую футурологическую основу и был пронизан эсхатологическим видением мира. В России из эстетики символизм стал миросозерцанием со своей единой действенной символической системой. Он ставил своей целью не только постижение внутреннего мира через внешний посредством созидания символов, но преобразование действительности новой свободной творческой личностью.
И вот опять парадоксальные зигзаги истории: в настоящее время многие идеи символизма имеют немало точек соприкосновения с современным культурным сознанием, оформившимся в 80-е гг. XX в., - постмодернизмом. Это обусловлено аналогиями состояния культуры и общественного сознания на рубеже XIX-XX и XX-XXI вв.: противостояние культур и политических идеалов, острая идеологическая полемика, психологическая напряженность, предчувствие надвигающейся социальной
катастрофы, смена гуманитарных и научных парадигм. Осознание зыбкости и ненадежности человеческого существования вызывает стремление изменить ход истории в целях создания свободного от противоречий общественного состояния. В этом созвучность не только многих современных концепций, но теорий и идей прошедшего века.
О сходстве многих позиций символизма и постмодернизма уже размышляли современные российские философы [17]. И, тем не менее, хотелось бы сделать некоторые дополнения и более подробно остановиться на тех философских и эстетических положениях, которые позволяют говорить о близости русского символизма с современным постмодернизмом.
Прежде всего, основной точкой соприкосновения символизма и постмодернизма является особое мироощущение переходного периода, предчувствие крушения или обновления мира. Именно это имел в виду современный философ У. Эко: «Постмодернизм не фиксированное хронологически явление, а некое духовное состояние... В этом смысле правомерна фраза, что у любой эпохи есть собственный постмодернизм... По-видимому, каждая эпоха в свой час подходит к порогу кризиса, подобного описанному у Ницше в «Несвоевременных размышлениях», где говорится о вреде историзма... Если «постмодернизм» означает именно это, ясно почему «постмодернистами» можно назвать Стерна и Рабле, и, безусловно, - Борхеса...» [20. С. 101]. Осознание действительности как кризисного периода, ощущение культурной и политической дезорганизации мира, который способен утратить смысл, - это определяющая характеристика не только русского символизма, но и постмодернизма.
Социально-политический кризис в России в конце XIX - начале XX в. обусловил, по словам Н. Бердяева, состояние предчувствия близких катастроф. Поэты видели не только грядущие зори, но и что-то страшное, надвигающееся на Россию и мир. «Конец уж близок, нежданное сбудется скоро», - писал Вл. Соловьев. В лекции 1900 г. «О конце всемирной истории» он говорил о состоянии русской души: «...не только в воздухе, но и в душе, и здесь нет полной ясности... Все какая-то тревога и как будто предчувствие какое-то зловещее. Что ждет человечество, в чем его страх, что ждать завтра? Или общество машина, поедающая человечество...» [18. С. 93].
Мрачные пророчества Дм. Мережковского об апокалипсисе, мертвенности европейской жизни, собирающейся явить Грядущего Хама, вызывают к жизни мифологический образ Хаоса, встававшего из глубин небытия. Предчувствие мирового катаклизма ощутимо в каждом романе Мережковского. Безумие, охватившее человечество, подтачивает его бытие, и оно вот-вот готово превратиться в Ничто.
Андрей Белый писал: «...дымка, занавесившая духовный взор, падет на Россию, являя вовне все ужасы войн и междоусобиц. Я ждал извне признаков, намекающих на происходящее внутри. Я знал: над человечеством разорвется фейерверк химер» [4. С. 404]. Белый называл начало века «предгрозовым явлением». Неуверенность в будущем и зыбкость сиюминутного человеческого бытия формировали у российской интеллигенции новое мироощущение, выразившееся в различных философско-
художественных подходах к освоению мира. Одним из них был символизм. Кризис политический и общественный обусловил появление нового искусства как нового мироощущения, резко отрицающего прошлые идеалы, не принимающего настоящего мира.
И в постмодернизме модусом современного мышления становится неприятие мира, характерное и для творческой интеллигенции в России на рубеже XIX-XX вв. Для постмодернистской философии характерен всеобщий нигилизм, выражающийся в концепциях децентрации, деонто-логизации, деконструкции, десубъективации и т.д., которые возникают вследствие видения истории и мира как хаоса. Сам термин «модернизм», означающий «новый», «современный», указывает на разрыв с традиционным искусством. В контексте своей эпохи символизм, как и постмодернизм, выглядел новаторским, мятежным, непохожим ни на что и потому непонятным для окружающих. Отрицая реалистическое искусство, символисты разрушали привычные форму и содержание. В этом смысле постмодернизм как мироощущение периода кризиса рубежа XX-XXI вв. органичен для человеческого бытия, так же как символизм на рубеже XIX-XX вв. Возникновение этих направлений стало определенной реакцией на предстоящие исторические изменения или на их необходимость.
Представителей символизма и постмодернизма объединяет понимание проблемы цивилизации и культуры. В конце XIX и конце XX в. философы, наблюдая безрадостные симптомы умирания культуры, утрату ее этического содержания, спрашивали себя: что произойдет с миром, если угасание культуры будет продолжаться? Духовная жизнь общества дезорганизована, отношения между индивидом и обществом подорваны, потому что общество деморализует его. Унифицированное коллективное мнение, создаваемое властью с помощью информационного поля и массовой культуры, порождает несвободного, разобщенного, неспособного на духовную самостоятельность, ограниченного индивида. И символизму, и постмодернизму свойственно понимание правды исторического развития общества: по мере экономического роста и расцвета цивилизации сужаются возможности культуры. Только в начале XX в. это было предчувствием, а в конце века философы наблюдают умирание культуры в полной мере.
Идейным основанием символизма было отрицание традиционных ценностей рационализма и философии позитивизма. Русские символисты осознавали, что общество попало в тиски жесточайшего духовного и политического кризиса, потому что забыло о неизбежной и конечной цели мирового порядка. Человечество пытается найти выход в сфере научных открытий. Но наука, абсолютизировав посредством рациональной методологии реалии внешнего, чувственного опыта, заглушила опыт внутренний, мистический. «Мы все больше знаем и понимаем, все меньше хотим и творим» [16. С. 42], - говорит об этом Мережковский. Рациональное знание не может решить ряд актуальных вопросов, необходимых для дальнейшего существования цивилизации. Европейским народам может помочь знание не рационалистическое, а религиозно-мистическое,
- считает Дм. Мережковский. В своей историософской концепции он приходит к «розовому христианству» в надежде на близкое «преображе-
ние» мира под влиянием религиозной общественности России. «Мир спасут Красота и Добро», - пророчески вещал Мережковский. Только красота победит мещанскую обыденность и поможет человеку постигнуть Божественную сущность мира.
Для символистов характерно было свое понимание творчества. В. Брюсов считал, что поэзия и наука связаны, они дополняют друг друга в своих целях и методах. Подсознательность, интуиция помогают поэту и ученому проникнуть в еще неизвестное и познать связи между миром и явлением. Разные истины имеют право на существование: «Нет низменных чувствований и нет ложных. Что во мне есть, то истинно. Не человек
- мера вещей, а мгновение. Истинно то, что признаю я, признаю теперь, сегодня, в это мгновение» [9. С. 61]. Неповторимое содержание души художника меняется с каждым мгновением, которое пытается запечатлеть автор. Прозрение этого мгновения и есть прорыв в другую, неявленную стихию. Искусство, по убеждению Брюсова, обладает своей суверенной областью познания, столь же ценной, как научное познание, поэтому может существовать множественность истин.
Понимание искусства как познания основывается на том, что между «...наукой и искусством различия только в тех методах, какими они пользуются. Метод науки... - анализ; метод искусства - синтез; конечная же цель обоих - познание мира» [9. С. 69].
Другой виднейший теоретик символизма А. Белый идет дальше, он утверждает примат творчества над познанием. Определение символа как «индивидуального образа переживания» и как единства формы и содержания, раскрытие религиозной основы истории дали основание для заявления о том, что конечная цель символизма есть преображение мира. Живое творение идеального общества важнее сухих научных теорий, ищущих в истории закономерности и объясняющих, как и почему надо изменить историю.
Символисты, формулируя теургические функции искусства, использовали программную установку Вл. Соловьева: «Совершенное искусство должно пресуществить нашу действительную жизнь» [19. С. 16].
Таким образом, мировоззрение рационализма отодвигалось на второй план и приоритеты отдавались культуре как жизнеутверждающей силе, способствующей духовному совершенствованию индивида.
Постмодернизм, отрицающий однообразие массовой культуры, находит способ выражения своего отношения к действительности в игровом модусе самоопределения. Не только в художественных произведениях, но и в философских размышлениях отношения между искусством и жизнью представляют характер игры, когда вымышленное и действительное, сплетаясь и переходя друг в друга, становятся тождественными. В этом случае исчезает однозначность, в ней нет смысла, поскольку игра не имеет цели и финала, она не опирается на принцип реальности, есть только процесс игры, основанный на удовольствии, желании, соблазне. Особенность эта обусловлена отказом от логической стройности и рациональности в объяснении, характерном для традиционного искусства. В современном мире размыто подлинное чувство реальности, поскольку человечество, утрачивая духовность, теряет осознание непреложных ис-
тин. Отсутствие истины приводит к ненормальным отношениям индивида с действительностью, когда его сознание не может понять подлинный смысл явления и воспринимает его как знак, не содержащий какого-либо глубокого смысла. Тогда и начинается игра со смыслами, которую С. Исаев определил как основной организующий принцип постмодернизма: «С приходом постмодернизма наступает эпоха, когда в отношениях между искусством и смыслом исчезает какая-либо однозначность: теперь это отношение чисто игровое. Уравнивая в правах действительное и вымышленное, игра приводит к ситуации неограниченного числа значений произведения: ведь его смысл уже никак не связан с реальностью...» [13. С. 7]. В игре разыгрывается пародия на реальность.
В русском символизме идея игры также детерминирована неприятием действительности, истоки игрового начала находятся в народной смеховой культуре. По словам М. Бахтина, «В противоположность официальному празднику карнавал утверждал как бы временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов. Он был враждебен всякому увековечению, завершению и концу. Он смотрел в незавершимое будущее» [2. С. 15]. Последняя фраза характеризует особенность стихии игры в русском символизме, поскольку она способствовала соприкосновению с трансцендентальным для осознания новой духовности. Принцип игры использовался русскими символистами для утверждения перспективы будущего. Во всей культуре Серебряного века идея игры, прежде всего, находила выражение в идее дионисийства. Русская интеллигенция называла свои вечерние встречи, где читались стихи, обсуждались проблемы культуры, «оргиазмами» в честь празднеств бога Диониса, символа «ужаса и восторга потери себя в хаосе» [12. С. 29]. Погружение в бездну свободы и хаоса было своеобразным способом отрешения от существующей действительности для постижения трансцендентной сущности. Утрата своего «я», перевоплощение в «другого», восторг беспорядка и разрушения были временным состоянием индивида, необходимым для подлинного обретения своего «я» и в конечном итоге осознания новой преобразованной реальности.
Так, в историческом романе В. Брюсова «Огненный ангел» герой побывал в различных ипостасях: и сторонником темных сил, и верным слугой бога. Это не случайно: мотив двоемирия характерен для символизма. Он дает возможность перехода от эмпирического познания мира к трансцендентным сущностным началам жизни.
В основе символистской концепции А. Белого лежала мысль о не-подлинности, призрачности реального мира. Этому миру противостоит мир мысленных образов, совокупность которых и представляет подлинную реальность. В традициях классического кантианства А. Белый рассматривает мир сущностей и мир явлений как разъединенные миры. Мир сущностей адекватно непознаваем и доступен только целостному переживанию (для Белого - религиозно-мистического характера), предметом же научного познания может быть только мир явлений, т.е. форма, а не смысл. Представления героев о действительности, отрываясь от их сознания, устремляются в другой мир, призрачный, космический, мир теней,
где они материализуются и существуют как частицы материального мира. В романе «Петербург» мысли главного персонажа, сенатора, получали и плоть, и кровь: «Черепная коробка его становилась чревом мысленных образов, воплощавшихся тотчас же в этот призрачный мир» [6. С. 34]. Сознание, отделяясь от тела, соединялось с лампочкой, представляемой «солнцем сознания», перевоплощало «предметы реального мира в умопостигаемые символы», комнатное пространство превращалось в общий хаос бытия.
Возникшая система двоемирия характерна тем, что реальный мир призрачен, а представления о нем имеют объективно материальный характер, при этом они становятся первичными, и уже на их основании возникают, как вторичные, мир и человек. Тень случайно возникла в сознании сенатора и «получила там свое эфемерное бытие; но сознание Аполлона Аполлоновича есть теневое сознание, потому что и он - обладатель эфемерного бытия и порождение фантазии автора» [6. С. 56]. Андрей Белый представляет действительный мир как результат «мозговой игры». Всякое человеческое «я» заключает в себе все многообразие жизни - и эмпирической, сиюминутной, и вечной, неизмеримой. Личность -носительница всех начал жизни, проявления сфер быта и бытия. Человеческое «я» для Белого есть самосознающий субъект, универсальная «вселенная». Человек сам выдумывает обстоятельства и сам существует в созданной им реальности. Значит, от человека, и только от него, зависит объективная действительность [5].
Согласно концепции виднейшего представителя постмодернизма Ж. Бодрийяра [8], современный мир состоит из симулякров - фантомов сознания, кажимостей, не имеющих основания в действительности. Образы вещей возникают в нашем сознании, когда помимо чувственных ощущений мы к ним что-либо прибавляем от себя. Образующееся подобие вещи уже не имеет прямого соотношения с реальностью, оно становится знаком вещи. Происходит замена реального знаками реального, которые соотносятся друг с другом, образуя потоки знаков, создают вторую действительность - мир знаков, подобий, симулякров. Эту искусственно сотворенную реальность, в которой смешано воображаемое и действительное, основывающуюся только на себе, Бодрийяр называет гиперреальностью. Реальность, полагает философ, - это лишь эффект реальности, производное от некоего уговора, некий принцип, упорядочивающий отношения индивида с миром. Объективные критерии реальности в современном обществе все больше подменяются трафаретами, клише, сформированными средствами массовой коммуникации, которые в свою очередь являются средствами властных институтов. Современное технократическое общество пронизано духом поверхностности и легкомыслия, когда субъективная реальность мечты смешивается с подлинной объективной реальностью и у индивида уже нет необходимости искать истину.
В русском символизме идея двоемирия не означала отрыва от реальности, и фантомы сознания не превалировали над действительностью. Постижение иного мира имело целью не уход от жизни, а преображение ее. Действительность в философии символизма оказывалась важней, чем
вымышленные миры, по подобию которых она преобразовывалась. В современной искусственной жизни мифы и картины, создаваемые массовой культурой и пропагандируемые средствами массовой коммуникации, приводят к тому, что индивид бессознательно оказывается зависимым в процессе своего мышления от языковых структур. В конечном счете мир кажимостей становится для него важнее, чем реальность, и созданные стереотипы массового сознания приводят к тому, что человек уже не хочет сознавать ограниченность своего существования и не желает изменить действительность.
Концепция второго мира в русском символизме и постмодернизме тесно связана с эстетическими категориями знака, символа.
Символисты желали постигнуть идею путем углубления в мир явлений. По словам М. Бахтина, «Символ для них не только слово, которое характеризует впечатление от вещи, не объект души художника и его случайной судьбы: символ знаменует реальную сущность вещи» [3. С. 375]. Эта важнейшая особенность обусловлена стремлением символизма отобразить жизнь целостно: не только со стороны ее частных явлений, но изобразить сущность того, что составляет связь с вселенским мировым процессом. И только с помощью символа возможно выразить это единство мира.
Слово-символ связывает незримый мир личного сознания с миром вне личности и создает третий мир - подлинную реальность. Свойством истинного символа является изображение земного, но не нужно, считает В. Иванов, превращать его в знак, иероглиф, за которым следует прочитывать нечто иное. Символ не «мертвый слепок или идол» иной реальности, он - живая связь и единство разных планов бытия. Действительность, сама являясь символом, приводит к требованию возвращать в произведении вещи такими, какими они даны в самой действительности, не искажая форм данности. Таким образом, символ - образ, который должен выразить одновременно и всю полноту конкретного, материального смысла явлений, и уловить идеальный смысл тех же явлений. Только такой объемный и динамичный символ может послужить той грандиозной задаче, которую ставили символисты - через искусство воплощать идеальное в материальном, творить жизнь по законам красоты, использовать символ как орудие преображения мира.
В постмодернизме созданная искусственная реальность рассматривается как совокупность знаковых фактов. Идею Ф. де Соссюра о независимости означающего от означаемого, которые образуют отдельные ряды, разделенные барьером, развил Ж. Лакан. Он определил означающее как «плавающее», потому что оно свободно от означаемого и может иметь множество значений [15], и рассматривал символ как то, что отсутствует в настоящий момент. По теории Р. Барта, язык состоит из двух планов: выражения и содержания. Означающее выражает означаемое, их понятия смешиваются, и вместе они образуют знак. Означающее становится и смыслом, и формой. Эта вторичная знаковая система, по определению Р. Барта, метаязык, для которого язык служит планом выражения, создает новые смыслы, присоединяя их к первичным. С помощью метаязыка создается деформированный образ действительности - миф, заме-
щающий реальность. Определяя миф как слово, набор фраз, язык, питающийся вторичными смыслами, создающий стереотипы, Р. Барт определяет основную функцию мифа - удаление реальности: «вещи в нем буквально обескровливаются» [1. С. 270].
Такое понимание символа принципиально отличается от представления символа в русском символизме. Искусство - это акт познания. По мнению В.Брюсова, поэзия, как и язык, называет «по именам» еще не освоенные сознанием вещи и тем самым расширяет сферу сознания. Слово -это первичный метод познания, поскольку назвать - это уже познать. Образы вещей, созданные языком и искусством, лишь символы, условные знаки, которые могут не более чем намекать на действительное содержание вещей. В статье «Новые течения в русской поэзии» Брюсов так говорит об этом: «...художественные создания постольку являются подлинным воплощением бытия, поскольку они символичны» [9. С. 84]. Причем, по мнению Брюсова, символ не изобретен символистами, они только точнее сформулировали то исконное начало, которым всегда жило всякое искусство.
Слово-символ представляет единство его чувственного проявления и сверхчувственного откровения, в нем запечатлена сущность мира. Когда во внешнем слове заключается слово внутреннее, любое слово становится символом. В этом случае оно перестает быть равным себе по логическому объему и содержанию и оказывается «эхом иных миров». Символ не похож на традиционную символику, он предполагает совершенно неожиданные семантические связи между словами. Символический образ выходит из сферы реальной и связывается с метафизическим миром.
Символисты возлагали особые надежды на образное слово, содержащее в себе беспредельную информацию о вселенной. Дм. Мережковский считал, что символ прикасается к первородному, изначальному, дает «мерцать» несказанному, сплачивает в себе мирское и божественное и показывает пути к иному миру. У символистов особое культурное отношение к языку, слову, способному преобразовать действительность.
В постмодернизме же вторичный язык, символы синтеза означаемого и означающего, создают искаженный образ действительности. Р. Барт характеризует метаязык как «привыкший не воздействовать на вещи, а воспевать их», «метаязыком владеют угнетатели», «политическая реальность вычищена, отделена от нас вековыми напластованиями метаязыка» [1. С. 271].
В символизме знак выявлял внутреннюю сущность вещи, ее идею, стремился дойти не до смысла слов, а до смысла вещей. Русские символисты в своем творчестве стремились обозначить весь потенциал обозначаемого, добраться до трансцендентного начала вещи. Для современного искусства «в означаемом мифа форма присутствует в своей пустоте, а смысл отсутствует в своей полноте» [1. С. 249]. Содержание первичного знака при всем своем богатстве отодвинуто на второй план, а на первом плане появляется пустая форма, подобно тому, как чистый лик актера, лишенный движения и эмоций, становится символом роскошной жизни. Форма побеждает содержание, подчиняет себе смысл. Система знаков претендует на то, чтобы перейти в систему фактов. На вторичном
языке говорят о первичном языке, его используют для создания необходимой системы или для сообщения определенной идеи. Миф с помощью метаязыка отнимает у вещей их человеческий смысл и заставляет их обозначать все, что ему угодно. Барт приводит пример такого очищения вещи: вино - символ французской национальности, хотя выращивается оно в Алжире мусульманами, его не пьющими. Невинная суть символа, его природно-вещная характеристика преувеличивает абстрактность понятия и уничтожает истину о том, что Алжир находится под влиянием Франции. По существу метаязык является способом создания искусственного мира, в котором сознание индивида формируется массовой идеологией.
Идея метафоричности философского языка является одним из основных положений постмодернизма. Это не случайно, поскольку последний возникает как реакция на позитивизм и рационализм и в связи с этим не может использовать логический, формализованный аппарат. Поэтому представители постмодернизма обращаются к языку интуитивному, метафорическому, способному создавать многозначные понятия. Всякое мышление (литературоведческое, философское, даже естественно-научное) обладает метафорическим характером, поскольку природа самого языка метафорична. Другими словами, речь идет о такой характеристике постмодернистского мышления, как поэтичность. Не случайно многие философские и литературоведческие проблемы рассматриваются в постмодернизме в единстве. Например, в работах Ж. Дерриды представлена методика анализа, применимая как к философским, так и к художественным текстам [11]. Либо философы-постмодернисты обращаются к художественным текстам для убедительности выдвигаемых ими концепций, понимая, насколько многозначен, метафоричен их язык. Свободная ассоциативность поэтического мышления является, по мнению постмодернистов, наиболее эффективным способом понимания бытия.
Концепция поэтического языка в творчестве символистов реализовывалась в их философских работах, поскольку поэты Серебряного века были виднейшими русскими философами. Символизм, как и постмодернизм, отвергая позитивизм, больше доверял интуиции, чем логике, ассоциации, чем аргументации. Отсюда увлеченность символикой, мистикой, исследовательская страсть к самоощущениям и разложению на ассоциативные ряды, тяга к одновременному вхождению в прошлое, настоящее и будущее. Как в хайдеггеровской концепции мира «здесь-бытие», охватывающей время в его единстве прошлого, настоящего и будущего, в символизме время и пространство как бы смещаются, перекрещиваются, реальность и мечта возникают одновременно. Важно то, что через духовное творчество человек посылает свое «я» в мир и вместе с тем для мира является как «другой». И этот «другой» становится объектом познания и осмысления. Вместе с ним, с загадкой его личности объектом осмысления становится и его творение, будь то творение искусства, философский трактат или политическое действие. Важно лишь донести смысл того, что дается человеку в его ассоциативном мышлении. Вот почему основным методом поэтов-символистов становится поэтическое иносказание, когда слова теряют свое обычное прямое значение и употребляются в значении переносном, расширительном.
Развитие информационных технологий - характерная черта современного постиндустриального общества. За последние десятилетия средства массовой коммуникации превратились в уникальную систему, охватывающую все сферы жизни. Этим и обусловлен интерес новейшей философии к языку, поскольку культурная идентичность индивида определяется с позиций семантики, и вообще существование человека вне языка сложно представить. Ж. Лакан считает, что язык имеет приоритет над социальными структурами: «мир слов создает мир вещей» [15. С. 22]. Язык не должен зависеть от конкретной ситуации, он должен иметь возможность быть воспроизведенным вновь и вновь без изменений. Таким преимуществом, по мнению Ж. Деррида, обладает не устный, а письменный язык. Посредством письменной речи индивид соприкасается с литературой, философией, научными знаниями предыдущих поколений. Другими словами, культура существует в виде текстов различного характера. Каждая эпоха представляет свою культуру, значит, в определенной исторической ситуации сознание индивида обусловлено определенными текстами, к которым сводится литература, искусство, история и т.д. То, что человек находится в рамках определенных текстов, означает их абсолютизацию, к которой сводится по существу сознание индивида. Концепция письма приводит к тому, что индивид в своем поведении и общении с другими вынужден соблюдать определенные нормы, иначе обществом большинства он будет не понят и отвергнут. Таким образом, проявление творческой свободы и возможностей отдельного человека, его способность принимать свои решения и действовать в философии постмодернизма остаются в тени.
В начале ХХ в. концепция языка была одной из основных в философии символизма, но ориентирована она была в конечном счете не на нормативность индивида, но на развитие его творческого начала. Возникшая новая литературная школа символизма нуждалась в новом языке. Отсюда особое отношение к символике художественного творчества и языка. Он неразрывно связан с мышлением, это механизм, порождающий мысль. И поэзия, и проза - тоже способы мышления, приемы мысли. В слове как бы изначально заложен творческий потенциал. Мысль проявляется через слово, причем каждый акт говорения является творческим процессом, в котором не повторяется уже готовая истина, но рождается новая. Задача художника - понять, что говорит язык помимо его воли, выражая сущности иного бытия. Это попытка не только осознания второго подлинного мира, но, прежде всего, своего «я».
В символизме не существовало понятия текста как структуры, обладающей тотальным влиянием на индивид и общество. Но близким ему по аналогичным функциям было понятие культуры. Если в постмодернизме текст, нормирующий и ограничивающий индивида, тождествен миру, то в культуроцентристской концепции символизма понятие «культура» подразумевало синтез религии, философии, литературы, искусства, политики и т.д. Система мировосприятия человека и его сознание обусловлены культурной парадигмой его эпохи, именно так: не мировоззрение формирует культуру, но, наоборот, возможность духовного подъема вернет человечеству культура. Однако творчество индивида, свобода его
деятельности в общественной сфере, в области искусства, в политике не ограничивалось. Напротив, культура должна была развивать творческий потенциал человека для его деятельности по преобразованию действительности. «Я» человека, проявляющееся через культуру, становилось движущей силой мировых изменений.
Идея о тождестве языка и мышления получает иное развитие в современной философии постмодернизма. Заостренность постмодернизма на лингвистических проблемах приводит к своеобразному пониманию личности. Если сущность человека можно объяснить через информацию, которая предоставляется через язык, то человеческое сознание имеет лингвистические основания. Это означает, что личность имеет языковой характер и ведет себя согласно моделям, предлагаемым обществом в виде текстов. Индивид лишен возможности творческого выбора и самореализации, поскольку ему навязывается образ мышления. Стереотипы мышления, формируемые массовой культурой, мешают индивиду понять не только окружающий мир, но и себя. Концепция Ж. Лакана о познании своего «я» индивидом через «другого» приводит к осознанию невозможности полного познания ни себя, ни другого, поскольку в основе психики человека лежит бессознательное [14]. Поэтому человек в философии постмодернизма представляется фрагментарным, разорванным, мятущимся, лишенным целостности субъектом. И тем не менее в учении Лакана, как и в учении символизма, индивиду свойственно стремление удовлетворить то, чем в настоящий момент он не обладает. По Лакану, желание, имеющее символический характер, является мотивацией поведения индивида, который стремится к абсолютному желанию, вечному, трансцендентному. Как и в символизме, мы видим попытку обрести новую духовность, иное бытие. Но различие в постмодернистской трактовке индивида заключается в том, что, несмотря на наличие у человека желания, оно никогда не будет удовлетворено. Символисты в своем творчестве утверждали возможность духовного преображения индивида и пересоздания действительности.
В системе фундаментальных ценностей отечественной культуры на первый план выдвигалась личность. Святость и служение трактовались как желание изменить мир, а всеединство и соборность обретали конкретизацию в царстве духа, реализующегося на основе целенаправленно развиваемого духовного потенциала личности. Личность художника играет особую роль в новом жизнестроении, он становится творцом-деми-ургом, связывая два мира. Задача художника состоит в том, чтобы показать не только данное нам в непосредственном восприятии, но и должное. А. Белый определял символизм как прообраз нового мироощущения, который неминуемо должен породить и новые формы жизни. «Искусство -есть искусство жить» [7. С. 54]. И в мире художественных ценностей, и в реальном мире одинаково действует творческое начало.
Центральной идеей русского символизма была вера в безграничные возможности человека. Для русских философов характерна космичность мышления, утверждающая возможность постижения Вселенной. В этой картине мира все вращалось вокруг единого центра - духовности - на этом основании выстраивали символисты свою концепцию человека и мира.
Современное состояние культуры постмодернизма Ж. Деррида оценивает как «децентрацию культуры», т.е. отсутствие центра, вокруг которого выстраивалась бы не только философская концепция, но и общественная жизнь [11]. Безусловно, позитивным в постмодернизме является то, что он не все принимает в современной действительности и протестует против массовой культуры, которая создает стереотипы мышления, препятствующие развитию творческого начала индивида. Но картина хаотичности жизни, характерная для постмодернизма, способна настроить на пессимистический лад, который способствует примирению индивида с действительностью. В этом случае человек принимает ценности цивилизации и, сформированный шаблонами массового сознания, уже не помышляет о внутреннем самоусовершенствовании. Философия постмодернизма не дает какой-либо перспективы развития действительности, пусть даже совершенно утопичной. Это печально, ибо общество, лишенное утопий, лишено будущего. Если не создаются проекты дальнейшего развития общества, значит, разрушены все идеалы, утрачены все традиции, потеряна вера. В этой ситуации, возможно, необходимо обратиться к идеям, которые уже стали достоянием общества и смогут вновь стать источником рождения новой концепции мира и человека. Если в постмодернизме и символизме имеются точки соприкосновения, значит, возможны на этой основе идейные и концептуальные новации. Настоящий художник всегда перерастает рамки направления, к которому принадлежит, поэтому завещанные нам русским символизмом идеи способны обрести свою разумную очевидность.
Таким образом, краткий сравнительный анализ русского символизма и современного постмодернизма показывает, что между ними немало как общности, так и различий. Общность, обусловленная некоторыми параллелями в ситуациях рубежа Х1Х-ХХ и ХХ-ХХ1 вв., достаточно ярко проявляется в неприятии современной им действительности, в критике рационализма и позитивизма, господствующей культуры (массовой культуры в постмодернизме), в общем понимании символа и символического языка и мышления. И вместе с тем при наличии единства в истолковании данных проблем оба течения философско-культурологической мысли в трактовке их конкретных аспектов занимают отчетливо различающиеся позиции.
Литература
1. Барт Р. Мифологии / Р. Барт. - М.: Полярная звезда, 2000. - 270 с.
2. Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса / М. Бахтин. - М.: Художественная литература, 1990. -315 с.
3. Бахтин М. Эстетика словесного творчества / М. Бахтин. - М.: Искусство, 1979. - 375 с.
4. Белый А. Апокалипсис русской поэзии // Символизм как миропонимание. - М.: Республика, 1994. - 404 с.
5. Белый А. Между двух революций / А. Белый. - М.: Художественная литература, 1990.- 201 с.
6. Белый А. Петербург / А. Белый. - Л.: Наука, 1981. - 396 с.
7. Белый А. Символизм как миропонимание / А. Белый. - М.: Республика,
1994. - 404 с.
8. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла / Ж. Бодрийяр. - М.: Книжный Дом, 2000. - 225 с.
9. Брюсов В. Собр. соч. Т. 6 / В. Брюсов. - М.: Художественная литература, 1975. - 260 с.
10. Бычков В. ХХ век: предельные мтаморфозы культуры / В. Бычков, Л. Бычкова // Полигнозис. 2000. № 2. С. 63-76; № 3. С. 67-85.
11. Деррида Ж. Письмо и различие / Ж. Деррида. - М.: Академический проект, 2000. - 310 с.
12. Иванов В. Ницше и Дионис / В. Иванов // Родное и вселенское. - М.: Республика, 1994. - 485 с.
13. Исаев С. Как всегда об авангарде: Антология французского театрального авангарда / С. Исаев. - М.: ГИТИС, 1992. - 395 с.
14. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда / Ж. Лакан // Московский психотерапевтический журнал. 1996. № 1. С. 62.
15. Лакан Ж. Функция и поле речи в психоанализе / Ж. Лакан. - М.: Гносис.
1995. - 195 с.
16. Мережковский Д. Больная Россия / Д. Мережковский. - Л.: ЛГУ, 1991. -240 с.
17. Самохвалова В.И. Вячеслав Иванов и русский постмодернизм / В.И. Самохвалова // Вопросы философии. 2002, № 8. С. 72.
18. Соловьев В.С. Чтения о богочеловечестве / В.С. Соловьев. - СПб.: Художественная литература, 1994. - 310 с.
19. Соловьев Вл. Философия искусства и литературная критика / Вл. Соловьев. - М.: Искусство, 1990. - 292 с.
20. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» / У. Эко // Имя Розы. - СПб.: Симпозиум, 1999. - 310 с.
© Царева Н. А., 2006 г.
