CC BY
71
УДК 81'282 ; 81'373.6
Березович Елена Львовна
доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент РАН Уральский федеральный университет, г. Екатеринбург
Сурикова Олеся Дмитриевна
кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Уральский федеральный университет, г. Екатеринбург
К СЕМАНТИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ ЛЕКСИКИ ПРОКЛЯТИЙ (на материале говоров Волго-Двинского междуречья)*
В статье рассматриваются «темные» в семантико-мотивационном отношении слова, функционирующие в составе проклятий, которые были записаны сотрудниками Топонимической экспедиции Уральского федерального университета на территории Волго-Двинского междуречья (в восточных районах Вологодской и Костромской областей) в 2013-2016 гг.: влг. скима (Скима тебя неси!), влг. саван (Иди ты к савану! Понеси тебя саван! и др.), влг. утлина (утлина пади тебе в дом!), костр. даровая /недаровая (Будь ты даровая! //Будь ты недаровая!). Осуществляемая авторами семантико-мотивационная реконструкция не только помогает узнать «судьбу» отдельных лексем и выражений, но и полезна для понимания того, как формируются русские проклятия - жанр, на сегодняшний день недостаточно изученный в отечественной лингвистической традиции.
Ключевые слова: русский язык, говоры Волго-Двинского междуречья, диалектология, этимология, семантико-мотивационная реконструкция, проклятья, пейоративная лексика.
Лексический состав русских проклятий (злоречений, содержащих пожелания бед и несчастий в адрес какого-либо лица) изучен пока недостаточно, в то время как он таит в себе интересные возможности для семантической реконструкции. В проклятиях «застывают» как уникальные лексические единицы, так и редкие значения слов, употребляющихся за пределами этих вербальных формул. В статье рассматриваются формулы проклятий, записанные сотрудниками Топонимической экспедиции Уральского федерального университета (ТЭ УрФУ) на территории Волго-Двинского междуречья (в восточных районах Вологодской и Костромской областей) в 2013-2016 гг. Эти формулы либо не фиксировались ранее диалектными словарями, либо отмечались, но не получили семантико-мотивационной интерпретации.
Скима тебя неси!
Выражение Скима тебя неси отмечено в Кич-менгско-Городецком районе Вологодской области: «Ну, скажут: "Скима тебя неси, не вредничай"» (Нижняя Ентала)1, «Скажут: "Скима тебя неси", а ты в дороге. Тебе плохо могот быть, дорога худо лягот, блудить будешь» (Каксур). Слово скима употребляется как брань не только в составе указанной формулы, при этом в контекстах подчеркивается, что слово заменяет использование более страшной (большой) брани: «Скимой бранились, скима вместо дьявола. Дьявол-то нельзя сказать, страшное слово» (Нижнее Никитино), «Скимой ругались: "Ой ты, как скима!" И на детей ругались: "Скима ты!" Большой бранью не будут ругаться, вот и бранились» (Бакшеев Дор). Отмечается так-
же производное слово скимёнок, адресованное детям: «Ребёнок шалит, большаком <лешим> грешно ругаться, скажешь: "Ты что, скимёнок, делаешь"» (Титовщина), «Скимёнок, сатанёнок - скверная мать <брань>, лесноё, лешой, ой, она матюка-ла всю природу» (Мякинная). Отвечая на вопрос о том, кто есть скима, информанты пытаются персонифицировать его и наделить чертами мифологического персонажа: «Скима с богом борется, не видау его никто. Скима в лесу, в доме, везде могот быть» (Матино), «Скима-то в сказках есть, в лесах, поди-ка, живёт» (Нижняя Ентала), «Скима, говорят, кикимора» (Скородум), «Скима всюду есть, в лесу и в поле. Мы его не видим. Он с богом борется - кто кого переборет» (Верхняя Ентала).
Слово скима в составе бранных формул не отмечено в диалектных словарях. Близкая фиксация имеется в «глухой» статье (без иллюстративных контекстов), представленной в [14, т. 10, с. 20]: влг. скймо межд. бран. 'выражение досады, неудовольствия'. Слово скймо записано на той же территории, что и представленный выше материал (Нижняя Ентала Кичменгско-Городецкого района Вологодской области). Надо полагать, что оно принадлежит тому же гнезду (хотя в записи формы могла быть допущена ошибка: скорее всего, вместо скимо следует читать скима). Еще один близкий факт засвидетельствован в русских говорах Якутии: скйма 'шутливое ругательство: шутник': «Молчи, а ты, скима», «Ну ты и скима» [5, с. 435]. Авторы [16, вып. 37, с. 415], приводя этот факт, переформулировали значение: якут. скйма 'шутл., бранно'.
По всей видимости, скима представляет собой вторичное заимствование в говоры, возникшее на основе литер. схима (< греч. охпда 'внешний вид,
* Исследование выполнено при поддержке гранта РНФ «Контактные и генетические связи севернорусской лексики и ономастики» (проект 17-18-01351).
28
Вестник КГУ ^ Специальный выпуск, 2017
© Березович Е.Л., Сурикова О.Д., 2017
форма') 'высшая степень монашества', схимник 'монах, посвященный в схиму' [12, с. 242]; ср. также энциклопедическое пояснение к дефиниции: «Высшую стадию пострижения означало принятие схимы, т. е. самого строгого монашеского обета, что во внешнем облике монаха отмечалось ношением куколя - пришитого к вороту одежды колпака - и аналава с изображением "осьмиконечного, с подножием, креста, орудий страстей Господних, адамовой головы и пр."» [12, с. 242]. Говоря о фонетической стороне этого решения, отметим, что мена заднеязычных при освоении вторичных заимствований вполне возможна, ср. хотя бы хоровод ^ олон., петерб., ленингр., влг., вят., яросл., твер., калин., костр., зап.-брян., смол., зап., влад., моск., тул., калуж. коровод [16, вып. 14, с. 354], хоругвь ^ смол., твер., брян., курск., ворон., новорос. корогва, корогва [16, вып. 14, с. 358] и т. п.
Сложнее обстоят дела с семантикой. Говорам известны слова схима, схимник: влад. схима 'облачение монахини', том. 'покрывало на кровать', сев.-зап. схимник 'монах', схимна 'монахиня' [16, вып. 43, с. 58]. Есть варианты с меной х ^ к, которые более удалены от исходного значения, но смысловые связи относительно легко восстанавливаются. Так, том., алт. скима 'свадебный головной убор - покрывало невесты': «Принакрыл меня скимой черною (свадебная песня)» [16, вып. 37, с. 415] - мотивировано сходством покрывала невесты с облачением монаха. Что касается тобол. скима 'об угрюмом, необщительном человеке' [16, вып. 37, с. 415], то оно, очевидно, объясняется представлениями об уединенном образе жизни монаха, которые отражены в его языковом портрете в славянских языках, ср. рус. литер. монах 'о мужчине, живущем уединенно, ведущем аскетический образ жизни', калуж. замонашиться 'начать удаляться от общества, начать вести монашеский образ жизни', укр. монах 'про человека, который живет в одиночестве, избегает общения с людьми', кашуб. mnix 'нелюдимый человек' и др. [11, с. 53]. От печальной уединенности один шаг до нытья, ср. арх. скима 'человек, который все время ноет': «Всё время ноет-ноет, у, скима какой, говорят» [6]. Возможно, сюда же влг. скимяга 'скряга, скупец': «Даром что богат, а большой руки скимяга» [16, вып. 37, с. 415]. Семантическим основанием для такого решения служит тот факт, что в языковых образах священнослужителей в славянских языках подчеркивается как скупость, так и близкие ей черты - жадность и склонность к воровству, ср. иркут. замонашить 'запрятать, засунуть куда-либо или присвоить что-либо чужое', сиб. поповы (поповские) глаза (вочи) 'завидущие глаза (о жадном, завистливом человеке)', влад., ряз. поповский карман 'о наличии у кого-либо больших денег', польск. «Nie ma sk^pca nad ksi^dza» <Нет скупца больше ксендза> и др. [10, с. 416; 11, с. 54]. Ску-
пость, по мнению диалектоносителей, присуща и старообрядцам, ср. хотя бы влг. кережак, кержак 'скупой человек, скряга', влг. кыржак 'скупец, скряга, жмот', вят. кержачить 'скупиться, скряжничать' и др. [4, с. 89]. В крестьянской картине мира образы монахов и старообрядцев вполне могут смешиваться.
Представленные факты свидетельствуют о том, что слово схима прошло семантическую адаптацию в русских говорах, получив значение различных негативных характеристик человека. Этот смысловой потенциал, развиваясь, может создать почву для использования слова в составе проклятия. Но основной импульс для развития бранных значений, думается, подготовлен не столько негативными характеристиками человека, сколько исходной семантикой слова. В бранных формулах может проявляться своеобразная энантиосемия, когда проклинаемого посылают не к черту и прочей нечистой силе, а к богу (ср. простореч. Ну тебя к богам!). Основой для такого словоупотребления служит экспрессия, сопровождающая представления о сакральном - независимо от его «полюса» (нечистой силы или крестной силы). По этой логике возможен посыл и к монаху, ср. рус. карел., пск. к монаху 'прочь, подальше', белорус. ну яго (яе, 1х) к манахам 'высказывание недовольства, сожаления, отказа, нежелания что-либо делать', укр. к монахам 'употребляется для выражения неудовлетворения кем- или чем-нибудь, осуждения чего-то, усиления высказанного' [11, с. 56]. Думается, представления о схимнике - монахе в необычном одеянии - тоже таят ресурс «демонизации» персонажа, воплощаемый в проклятии и брани.
Иди ты к савану!
В Кичменгско-Городецком районе Вологодской области сотрудниками ТЭ УрФУ записан ряд проклятий, в которых встречается слово саван в непривычной для него функции субъекта действия или локуса отсылки: влг. Понеси тебя саван!: «За столом нельзя ругаться, при хлебе-то. Понеси тебя саван! - нельзя сказать» (Большое Раменье); Иди (пошел) ты к савану!: «Не по тебе говорят -скажешь: "Да иди ты к савану!" К савану посылают - дак худо говорят, только что не матюкам» (Нижний Енангск), «И кошку можно, и собаку <выругать> - Иди к савану!» (Титовщина); Саван с тобой!: «Саван с тобой - не шибко и нужно» (Бакшеев Дор); Саван тебя!: «Чего-нибудь делают вдвоем, один возьмет, да не эдак сделает и говорит: "Саван тебя, подожди, переделаю"» (Крадихино). Похожее выражение (бытующее в том же Кичменг-ско-Городецком районе) зафиксировано в [14, т. 9, с. 83]: Саван понеси (кого, что): «Понеси тя саван вмисте с лошадью».
Информанты «персонифицируют» субъекта действия из этих формул, наделяя его чертами
Специальный выпуск, 2017 ^ Вестник КГУ
29
мифологического персонажа - лешего или черта: «В лесу живёт этот саван. Это ругались так: "Иди к савану"» (Мякинная). Слово употребляется как эвфемизм, заместительная по отношению к базовым обозначениям этих персонажей номинация, обеспечивающая эффект «смягчения», «облегчения» формулы проклятия: «"Черт" грешно говорить, а "леший", "лешачиха" - больше грех. Сказать нельзя, да и хлеб в роте у меня. Надо сразу креститься. "Саван" говорили. Ето полехче проклятие» (Смольянка), «Есть чёрные слова (наиболее сильные, «страшные» проклятия. - Прим. авт.). Мама говорила: "Не греши чёрным словам!". "Чёрт", "леший", "понеси тебя леший" - чёрное слово. Я-то говорю: "Понеси тебя саван!", не так страшно. Но если на ребёнка, то могот страшное быть» (Каксур).
Каким же образом лексема, называющая в общенародном языке погребальное облачение2, приобрела «демоническую» семантику? Вероятно, дело в «смертных» коннотациях слова и негативных ассоциациях соответствующей реалии: упоминание савана - одеяния, использующегося в ходе похоронного обряда, - равноценно упоминанию смерти, ср. влг. саваном прикрыться 'умереть' - «Вот человек умер - так и говорят: саваном прикрылся» [14, т. 9, с. 83], без указ. м. только за саваном 'не умирает, не готов', Жили славой, а умерли - чужой саван [3, т. 4, с. 128] и пр. Саван -такой же значимый и «говорящий» атрибут смерти, как гроб, ср. просторечное пожелание «плохой» смерти: Ни гроба, ни савана (кому, чему)/ 'пожелание неудачи, несчастья, всего самого плохого' [8, с. 164], а также экспрессивную формулу В гробу я (кого, что) видал3. Для последнего выражения обнаруживается любопытная параллель в забайкальских говорах: Видеть бы мне тебя в тохрихйме/, где тохрихйм - 'саван' [16, вып. 44, с. 302]4. Учитывая естественность метонимического перехода «атрибут смерти» ^ «смерть вообще», нетрудно предположить следующий шаг в этой логической (и ономасиологической) цепочке: «смерть вообще» ^ «тот, кто несет смерть» (саван - 'черт').
Для слова саван в контекстном значении 'леший' можно предполагать и другой мотивационный поворот, основанный на цветовых ассоциациях. Известно, что у русских, в том числе у жителей Русского Севера, леший мог быть «окрашен» в белый цвет: этот персонаж, иногда называемый белым дедушкой [21, с. 30], представлялся с белой бородой, белыми выпуклыми глазами, а главное - в белом одеянии [13, т. 3, с. 105], в которое он закутан с ног до головы [21, с. 30]. Возможно, характерное облачение лешего напоминает «одежду» покойника; в таком случае саван встраивается в ряд номинаций нечистой силы по ее внешнему облику.
Нужно отметить, что саван, как и другие слова, обозначающие субъекта действия в составе про-
клятий, может «мигрировать» из злопожеланий в бранные формулы: влг. какого савана: «Какого савана тебе надо?» (Крадихино), «Какого савана ты мне мешаешь?» (Неповица); саван тебя знает: «Иди ты к савану, саван тебя знает - а почему так говорят, не знаю» (Трубовщина); ср. общенар. какого черта, бес его знает и под. Пейоративный «шлейф», обусловленный, думается, как традицией употребления савана в инвективах, так и его общенародными «смертными» коннотациями, тянется за этим словом и в его свободном, не формульном употреблении: влг. саван 'бойкий, драчливый человек': «Саван - мужчина бойкий, бывают такие, драчливые, как палачи» [6], влг. саванйца 'бран. об озорном ребенке': «Ой, эта саваница. Возьми прочь саваницу-то», вят. саван вешный 'бранное выражение' [16, вып. 36, с. 13].
Утлина пади тебе в дом!
В Никольском районе Вологодской области зафиксировано проклятие, в котором употребляется не отмеченное диалектными словарями слово утлина: утлина пади тебе в дом: «Ну, скажут, штёб тебе сдохнуть, утлина пади тебе в дом! Про-клятыё это слова, нехорошиё» (Байдарово). В говорах Никольского и соседнего Кичменгско-Городец-кого районов, по данным ТЭ УрФУ, слово утлина выступает в нескольких значениях, среди которых преобладают различные вариации инвариантного смысла «утрата, беда»:
- 'пропажа, потеря' - «Утлина, бывает, сделается. Пропажа какая. На скотину утлина бываёт» (Ник., Завражье); «Утлина такая, поросенок пропал» (К-Г., Смольянка);
- 'ущерб, убыток в хозяйстве' - «Утлина - это штё-то сделал неправильно. Вот чего пролила ли, чего забыла, может, что-то сгорело в печи - ой, какую утлину получила» (К-Г., Смольянка); «Утлина - это как потеря, ущерб. То сгнило, то что-нибудь испортилось» (Ник., Березово);
- 'болезнь человека или скотины, навлеченная смертью члена семьи' - «Если хозяин умер в доме, то должна быть утлина - кто-то из скота должен умереть. Покойник забирает с собой что-то из хозяйства» (Ник., Осиново); «Клали покойнику в гроб чего-нибудь, чтобы утлины в дому не было -со скотом ладно бы, с самим <хозяином дома> ничего не было плохого» (Ник., Теребаево);
- 'большая беда, тяжелое несчастье' - «Это тоже утлина кака-то быват, это вот убудет человека. Оставили хлеб в печи - это утлина кака-то будет, умрёт человек. Вот ходит человек хорошой, вдруг помер раз - это утлина» (Ник., Сорокино); «Утлина - это гиблое дело. При несчастном случае говорят» (Ник., Кудрино).
Следует предположить, что утлина - существительное на -ин(а) (суффикс с отвлеченным значением признака, свойства), образованное от прилага-
тельного утлый (литер. 'ненадежный, некрепкий'), которое, в свою очередь, восходит к праслав. *0£ь1ь - от (префикс отрицания) и *^1о [22, вып. 40, с. 94]. Слово *{йъ1ъ, как отмечают авторы ЭССЯ, трудно поддается этимологизации. Относительно его происхождения высказывают разные версии, две основные выглядят так:
1) *^ь1ь соотносится со слав. *Ьо 'дно' (развитие значения 'лишенный дна, дырявый' > 'пустой, полый' > 'слабый, хилый' и 'глупый, неразумный');
2) *0£ь1ь связывается с глаголом *ШёЫ ('тлеть' / 'быть медленно, постепенно уничтожаемым внутренним огнем' > 'слабеть, хиреть, чахнуть') [22, вып. 40, с. 93-95].
В семантике слов из гнезда *^ь1ь, представленных в русских народных говорах, в том числе субстантивов с иным, чем в слове утлина, суффиксальным оформлением (р. Уралутлеть, без указ. м. утлйзна, заурал. утлица, утляк), содержатся негативные компоненты «слабость», «бедность», «старость, ветхость», «неплодородность», «гниль», «болезнь» и под. [см.: 16, вып. 48, с. 173-175]. Таким образом, проклятие Утлина пади тебе в дом5 является типичным пожеланием адресату несчастий и бед, названных словом с генерализованной негативной семантикой. Ту же модель реализуют, например, выражения Прорва тебя возьми! (пенз.) [16, вып. 32, с. 216]6, Разорва те возьми (твер.) [16, вып. 34, с. 53]7, Разорва с перервой! (влад.) [16, вып. 26, с. 205], Халудра (тебя) захвати (ср.-приирт.) [17, ч. 3, с. 266]8.
В связи с приведенными выражениями вновь обратимся к этимологии слова утлина. Нетрудно заметить, что обозначения несчастий, которые фигурируют в этих проклятьях (прорва, разорва, перерва, халудра), содержат во внутренней форме указание на разрыв (дыру), нарушение целостности. Возможно, устойчивость семантического перехода «дыра, прореха ^ несчастье, потеря», реализующегося в номинациях несчастий, к числу которых относится и утлина, свидетельствует в пользу того, чтобы возводить *0^ь1ь к *Шо 'дно' и считать первичной семантику 'бездонный, дырявый'. Это значение сохраняется в славянских продолжениях *^ь1ь (укр. вутлый, др.-рус. утьль, с.-х. диал. утал 'дырявый', др.-рус. утьлина, уть-лизна 'трещина', рус. устар. утлый 'с трещинами, с изъянами; дырявый' [20, т. 4, с. 175; 22, вып. 40, с. 93]) и в некоторых русских диалектных фактах: арх., влг. утлина 'дупло' [6], ленингр.утло 'то же', утлый арх., пенз. 'дырявый', ленингр., влг. 'пустой, полый внутри' [16, вып. 48, с. 173-174]. Особенно интересно в этом контексте специализированное значение слова утлина, записанное участниками ТЭ УрФУ в Никольском районе, - 'пропуск при тканье от обрыва нити основы'. Характерно, что сами диалектоносители легко связывают значения
'пропуск при тканье' и 'утрата', указывая на первичность конкретной семантики: «Порвётся ниточка основы, которая в длину идёт, а ты не заметила, - вот утлина-то. На полотне дырка - утлина. Животноё умрёт - вот видишь - утлина, ушшерб» (Ник., Крутиха); «Утлина - дырочка такая, недостаток. Пропустили, просмотрели. Про скотину тоже скажут - утлина. Если скотина пропадёт. Любая пропажа - утлина» (Ник., Байдарово).
Будь ты даровая! // Будь ты недаровая!
В говоре одного населенного пункта в Костромской области - деревни Плосково Шарьинского района - сотрудниками ТЭ УрФУ зафиксированы две формулы злоречений: Будь ты даровая! -«Будь ты даровая - это как проклинание» и Будь ты недаровая! - «Минька меня ругала: "Ну, будь ты недаровая!" Пролью чего, сломаю, вот и ругалась. Будь ты недаровая - нестрашная брань, без злости». На первый взгляд, первично выражение Будь ты даровая!, а вариант с не- возникает позже: в подобных случаях негативный префикс обладает усилительной функцией, он не меняет значения слова на противоположное, а является формальным выразителем семантического отрицания. Этот механизм на материале слов с приставкой не- описан в [2; 9; 19 и др.], лексем с приставкой без— в [18]. Приведем только некоторые примеры: смол. низанапрасна 'напрасно', ряз. непроступки 'проступки' [19, с. 344-345], орл. ненапастье 'беда, неприятность, несчастье, напасть' [9, с. 247], олон., онеж. безнапрасный 'напрасный, бессмысленный' [18, с. 135] и т. д.
Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что эта пара инвектив состоит в более сложных отношениях, чем производность посредством присоединения неэтимологического не-. Вероятно, первичным следует считать проклятье Будь ты недаровая!: его варианты бытуют в костромских, ярославских и сибирских говорах [7; 16, вып. 21, с. 9]. Пейоратив недарово(ы)й, функционирующий в составе выражения, имеет достаточно обширный ареал: вост., нижегор., ряз. 'недобрый', без указ. м. 'странный, дикий, отчаянный' [16, вып. 21, с. 9], яросл. 'нечестный, недобрый' [23, вып. 6, с. 129]; ср. также иркут., якут. недарово(а) 'не зря, недаром, не к добру', петерб. недарова божья 'недаром, не к добру (?)' [16, вып. 21, с. 9], влг. недаровйк 'нельзя, невозможно' [14, т. 5, с. 89], яросл. недаровуха 'беда' [23, вып. 6, с. 129], без указ. м. кричать недарово, нижегор., моск., новг., ряз., сев., костр., симб., самар., оренб., яросл. кричать недаровым матом 'дико, отчаянно, странно', 'изо всей мочи, изо всех сил' [16, вып. 21, с. 9; 23, вып. 6, с. 129], яросл. недаровоская сила 'бранные слова' [23, вып. 6, с. 129] и др. Учитывая семантику приведенных слов и сочетаний, злопожелание Будь ты недаровая! нужно читать как «будь ты неладна», «будь ты нехороша», при
Специальный выпуск, 2017 Вестник КГУ
31
этом прилагательное недаровая производно от слов типа дарово сев., ряз. 'хорошо', 'ладно, хорошо, пусть будет так' [16, вып. 7, с. 276] (ср. здесь близкую инвективу: олон. Быдь ты не даром/ 'чтоб тебе пусто было' [16, вып. 7, с. 277]).
В свою очередь, выражение Будь ты даровая(ой)/ отмечено, кажется, только в костромских (шарьинских) говорах: «Ну, будь ты даровой, иди к черту - в сердцах скажут, как проклятие» (Шар., Берзиха). Можно предположить, что оно возникло как результат переосмысления распространенного варианта с не-. Такой вариант развития возможен благодаря полисемии многих слов, входящих в гнездо дар-: наряду с приведенным выше наречием дарово и другими лексемами с «положительной» семантикой, в нем представлены слова типа диал. шир. распр. дарма 'напрасно, попусту, зря', сев., ряз. дарово 'ничего, неважно' [16, вып. 7, с. 274, 276]; ср. также факты внутридиалектной энантиосемии: арх. дарово 'в знач. утвердительной частицы: ладно, хорошо, пусть будет так' и 'в знач. частицы: нет', тул., арх. даром 'нельзя, не трогай' и 'можно, разрешается' [16, вып. 7, с. 276-277]. Эта «плавающая» семантика и, добавим, большой удельный вес в гнезде дар- слов с негативными значениями (ср. общенар. даром 'бесполезно, напрасно') приводят к переосмыслению проклятья Будь ты недаровая/: носители языка начинают воспринимать фигурирующее в нем прилагательное в связи с лексемами типа дарма 'напрасно, попусту, зря' и отбрасывают «ненужное» не-. Возникшая таким образом инвектива Будь ты даровая/ в смысловом отношении аналогична проклятьям вроде общенар. Чтоб тебе пусто было.
Мысль об автономном появлении рассматриваемых злоречений также допустима (при условии производности адъективов от слов на дар- с полярной семантикой), но ей препятствует узкий ареал проклятия Будь ты даровая/ - на фоне бытующего в той же микрозоне распространенного варианта с не-.
Примечания
1 Здесь и далее лексические единицы, подаваемые без ссылки на источник, извлечены из картотек Топонимической экспедиции Уральского университета. Они снабжаются указаниями на административный район; если приводится контекст, то дается также название деревни, в которой он записан.
2 В говорах это слово употребляется и в специализированных «погребальных» значениях: саван сарат. 'погребальная рубашка', иван. 'погребальный головной убор' [16, вып. 36, с. 13], влг. 'платок из марли, белого полотна, надеваемый на голову умершей женщины' [14, т. 9, с. 83] и др.
3 В проклятиях могут упоминаться и другие составляющие погребального обряда, например соборование: арх. Леший бы прособоровал вас/ [21, с. 75].
4 Слово тохрихим является заимствованием из иврита [1, с. 558].
5 Здесь пади - императив от пасть, ср. утлина пала 'о какой-л. пропаже': «Утлина пала, недостаток случился в хозяйстве» (К-Г., Еловино); «Корова пропала - вот какая утлина пала» (К-Г., Смольянка).
6 Ср. влг., перм., тамб., ворон. прорва 'несчастье, неприятность, напасть' [16, вып. 32, с. 216].
7 Ср. влад. разорва 'о трудном положении' [16, вып. 34, с. 53].
8 Халудра - сложение хал- (< праслав. *xala-/xalb с общей пейоративной семантикой, см. [22, вып. 8, с. 12-13]) и драть; ср. халудора перм. 'негодяй, шваль, оборванцы' [3, т. 4, с. 557], влг. 'негодные старые вещи, хлам' [14, т. 11, с. 177], ср.-урал. 'дурной человек, негодяй' [15, т. 6, с. 145] и т. д.
Библиографический список
1. Аникин А.Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири: Заимствования из уральских, алтайских и палеоазиатских языков. - М.; Новосибирск: Наука, 2000. - 768 с.
2. Варбот Ж.Ж. Этимологические гнезда и лексико-семантические поля в синхронии и диахронии // Славянское языкознание. XIV Международный съезд славистов (10-16 сент. 2008 г., Ох-рид). - М.: Индрик, 2008. - С. 84-96.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - СПб.; М.: Изд. М.О. Вольфа, 1880-1882.
4. Едалина А.А. Семантико-мотивационная организация лексического множества «Качества человека по отношению к собственности» (на материале русских народных говоров): дис. ... канд. филол. наук. - Екатеринбург, 2016. - 256 с.
5. Зотов Г.В. Словарь региональной лексики Крайнего Северо-Востока России / под ред. А.А. Со-колянского. - Магадан: Изд-во СВГУ 2010. - 539 с.
6. Картотека «Словаря говоров Русского Севера» (кафедра русского языка и общего языкознания УрФУ, Екатеринбург).
7. Лексическая картотека Топонимической экспедиции Уральского федерального университета (кафедра русского языка и общего языкознания УрФУ, Екатеринбург).
8. Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Большой словарь русских поговорок. - М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. - 785 с.
9. Петлева И.П. Еще раз к вопросу о не - не 'не' // Слово и культура. Памяти Н.И. Толстого: в 2 т. - М.: Индрик, 1998. - Т. 1. - С. 246-251.
10. Синица Н. А. Языковой образ священнослужителя в русской и польской традициях (рус. поп, польск. ksiqdz) // Славянский альманах 2012. - М.: Индрик, 2013. - С. 410-425.
11. Синица Н. А. К сопоставительному изучению языковых образов монахов в славянских языках // Славяноведение. - 2015. - № 4. - С. 49-59.
Идиолекты носителей арготического тайноречия
12. Скляревская Г. Н. Словарь православной церковной культуры. - СПб.: Наука, 2000. - 278 с.
13. Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / под ред. Н.И. Толстого. - М.: Международные отношения, 1995-2012.
14. Словарь вологодских говоров: в 12 т. / под ред. Т.Г. Паникаровской. - Вологда: Изд-во ВГПИ/ ВГПУ, 1983-2007.
15. Словарь русских говоров Среднего Урала: в 7 т. / под ред. А.К. Матвеева. - Свердловск: Сред-неуральское книжное изд-во; Изд-во Урал. ун-та, 1964-1987.
16. Словарь русских народных говоров. -Вып. 1- / гл. ред. Ф.П. Филин, Ф.П. Сороколетов, С.А. Мызников. - М.; Л.; СПб.: Наука, 1965- .
17. Словарь русских старожильческих говоров Среднего Прииртышья: в 3 ч. / под ред. Г. А. Садрет-диновой. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 1992-1993.
18. Сурикова О.Д. О нетривиальной семантике
русских слов с приставкой без- // Русский язык в научном освещении. - 2016. - № 1 (31). - С. 132-159.
19. Толстой Н.И. Не - не 'не' // Он же. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. - М.: Индрик, 1995. -С. 341-346.
20. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / пер. с нем. и доп. О.Н. Трубаче-ва. - М.: Прогресс, 1964-1973.
21. Черепанова О.А. Мифологическая лексика Русского Севера. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1983. - 169 с.
22. Этимологический словарь славянских языков: праславянский лексический фонд. - Вып. 1- / под ред. О. Н. Трубачева, А. Ф. Журавлева. - М.: Наука, 1974- .
23. Ярославский областной словарь: в 10 вып. / науч. ред. Г.Г. Мельниченко. - Ярославль: ЯГПИ им. К. Д. Ушинского, 1981-1991.
УДК 81'282
Бондалетов Василий Данилович
доктор филологических наук, профессор Пензенский государственный университет [email protected]
ИДИОЛЕКТЫ НОСИТЕЛЕЙ АРГОТИЧЕСКОГО ТАЙНОРЕЧИЯ
В названии статьи три слова-термина нуждаются в пояснении: идиолект (англ. idiolect) - индивидуальный говор, индивидуальный язык; совокупность особенностей, характеризующих речь данного индивида, индивидуальная разновидность языка; арго, арготический (фр. argot) - лексические особенности речи профессиональных групп (торговцев, ремесленников, военных, артистов); тайноречие - арго профессиональных групп, имеющих склонность к использованию вместо общебытовой и профессиональной лексики непонятные, «секретные» слова: рым - дом, хлить - идти, клёво - хорошо [1, с. 53, 165].
В каждой форме языка (литературном языке, территориальном диалекте, социальном диалекте) имеются свои функционально-структурные разновидности [2, с. 1-28].
Например, в социальных диалектах выделяются: профессиональные говоры, молодёжные жаргоны (сленг), тайные арго (повершаем да пулим шивару - посмотрим да купим товару). Идиоалекты разных лиц (носителей) торгового арго (слободы Мстера Владимирской губ.) в записях (1880 г.) лучшего знатока офенского языка коробейников XIX в. Голышева И.А. - предмет нашего исследования [8, с. 227-232].
Ключевые слова: социальные диалекты, арго, идиолект, диглоссия, многоаспектность исследования.
Начнем с краткой характеристики носителей арготического тайноречия, с самых типичных его представителей -торговцев-офеней. Слово о легендарно-загадочных и опоэтизированных Н.А. Некрасовым «коробейниках» предоставим трём лицам, одинаково глубоко, но с разных сторон знавших персонажей нашего исследования.
«Офени! Кто на Руси от Тобольска до Вислы, от Лены до Дона не знает этих вечных странников, продающих крючки и булавки, покупающих лошадей по комиссии, говорящих своим языком, неустрашимых и хитрых, смелых и смиренных, обманывающих везде, где обман возможен, но в то же время как часто поплачивающихся дорого за свое вечное бродяжничество», - эта социально-психологическая характеристика принадлежит писателю-беллетристу князю К.В. Мещерскому (1867) [10, с. 220-222].
Известный бытописатель П.И. Мельников относительно их языка и их торговли писал: «Офенский - это язык ходебщиков, тряпичников, вяз-никовцев, которые с тесемочками, пуговками и всяким другим мелочным товаром кустарной промышленности ходят по России от Кяхты до Варшавы» (1898): [10. с. 221-222].
Как отмечал крупнейший писатель-этнограф С.В. Максимов в очерке «В дороге», «в большей части случаев они известны под общим прозванием офеней, ходебщиков, коробейников, разносчиков; в Малороссии называют их варягами, в Белоруссии - маяками, на Севере Великой России - торгованными, в Сибири - суздалами, на Кавказе - вязниковцами, сами себя зовут они масыгами» [10, с. 221-222]. Трудно сказать об общем числе офеней и их социальном статусе (некоторые из них стали промышленниками), в частности, применительно ко второй половине XIX века. Воспользу-
© Бондалетов В.Д., 2017
Специальный выпуск, 2017 Вестник КГУ
33
