CC BY
90
УДК 82.0
ББК 83.00
Б 57
Бешукова Ф.Б.
Доктор филологических наук, профессор кафедры литературы и журналистики Адыгейского государственного университета, e-mail: [email protected]
Пшизова А.К.
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русской филологии Адыгейского государственного университета, e-mail: [email protected]
К проблеме продуктивности постфрейдистской модели анализа текста в современном отечественном литературоведении
(Рецензирована)
Аннотация:
Рассматривается проблема обновления методологии отечественного литературоведения, связанная с кардинальными изменениями в пространстве литературной коммуникации. Выявляется необходимость привлечения зарубежных концепций, в частности постфрейдизма, для адекватного анализа шизоаналитических текстов. Акцентируется внимание на отдельных базовых установках постфрейдизма, сформулированных Ж. Лаканом, Ж. Делёзом и Ф. Гваттари, Р. Бартом, Ю. Кристевой и др., адаптированных к сфере художественного творчества (В. Пелевин, В. Сорокин, В. Ерофеев). В качестве центра постфрейдистских теорий выделяется ориентация на целостное познание личности и ее места в мире.
Ключевые слова:
Постфрейдизм, постмодернизм, анализ художественного текста, шизоанализ, бессознательное, насилие, симулякр.
Beshukova F.B.
Doctor of Philology, Professor of Literature and Journalism Department, Adyghe State University, e-mail: [email protected]
Pshizova A.K.
Candidate of Philology, Associate Professor of the Russian Philology Departement, Adyghe State University, e-mail: [email protected]
On efficiency of post-Freudian model of the text analysis in contemporary national literary criticism
Abstract:
The paper deals with the updating the methodology of national literary criticism which is connected with cardinal changes in space of literary communication. The author attracts foreign concepts, in particular, a post-Freudian model for the adequate analysis of the schizoanalytic texts. The attention is focused on the separate basic attitudes of post-Freudianism formulated by Zh. Lakan, G. Deleuze and F. Guattari, R. Bart, J. Kristeva, etc., adapted for the sphere of art creativity (V Pelevin, V. Sorokin and V Erofeyev). Orientation to complete knowledge of the personality and its place in the world is shown to be the center of post-Freudian theories.
Keywords:
Post-Freudianism, postmodernism, analysis of the fiction text, schizoanalysis, the unconscious, violence, simulacrum.
Анализируя тексты соц-артовских художников, отечественные критики наряду с постструктуралистской и декон-структивистской методологией активно используют исследования постфрейдизма. Привлечение постфрейдистского аналитического аппарата можно объяснить тем, что соц-арт обнажает приемы соцреализма, направленные на деконструкцию массового сознания. Воздействие на сознание, против воли индивида, идет, чаще всего, через сферу бессознательного. Создание заманчивых идеальных миров, гиперреальностей при помощи симулятив-ной практики играло на бессознательном стремлении каждого человека к справедливой, комфортной, бесконфликтной жизни. Для разрушения массовых стереотипов, навязанных социалистической идеологией через художественные тексты, потребовалась шоковая терапия, каковой стало искусство соц-арта. Тексты соц-арта не поддаются традиционной методологии анализа, наиболее продуктивной оказывается теория постфрейдизма, так как постфрейдисты сосредоточились именно «на изучении разных уровней и сфер проявления структуры и языка бессознательного в искусстве» [1: 62].
Постфрейдизм возник во Франции в 60-х гг. XX в. Его философско-эстетическая специфика связана со сращением психоаналитических и структуралистских методов исследования искусства. Но корни постфрейдизма уходят «...в философию становления (Ф. Ницше, А. Бергсон, Э. Гуссерль, поздний М. Хайдеггер и др.), а также, в какой-то степени, - в философию скептицизма с ее сомнением в возможности открытия универсально пригодной для всех людей, времен, случаев жизни истины» [2].
Ведущие французские структуралисты - К. Леви-Стросс, М. Фуко, Р. Барт
изначально исходили из неосознаваемого характера глубинных структур, предопределяющих развитие языка, искусства, науки, религии, культуры, истории, человека и общества в целом как определенных систем знаков. Фрейдизм в эстетике привлекал их своими рационалистическими моментами, позволяющими осознанную расшифровку знаков, декодирование бессознательной языковой символики. Стремясь развить и усилить рационалистическую трактовку бессознательного, создатели французского структурализма, критически переосмыслив теорию фрейдовского либидо, ввели в эстетику понятия означаемого и означающего. Именно эти ключевые структуралистские понятия позволили, по их мнению, осуществить то, что не удалось Фрейду - выявить универсальные бессознательные структуры всех видов жизнедеятельности - «ментальные структуры» (Леви-Стросс), «эпистемы» (Фуко), «письмо» (Барт) [2: 65].
Являясь оригинальными мыслителями, ведущие французские постфрейдисты стремятся к созданию собственных философско-эстетических школ. Наиболее влиятельная и весомая среди них - школа структурного психоанализа Ж. Лакана, продолжившего традиции Ж.-П. Сартра в исследовании бессознательного и воображаемого в художественном творчестве. На этой основе Ж. Лакан создает концепцию транспсихологического символического субъекта языка и бессознательного желания. В результате лаканов-ская концепция языкового сознания оформилась впоследствии в важнейшее звено постмодернистской теории - в постулат о нарративности, повествовательности человеческого сознания.
Широкий диапазон отличает постфрейдистские работы Ж. Делёза и Ф. Гваттари. Структуралистский взгляд на
эстетику как точную науку, побуждающую выявлять графичность художественных структур, сочетается в их творчестве с попыткой замены психоанализа шизоа-нализом, поиском универсальных механизмов функционирования искусства.
В центре внимания Ж.-Ф. Лиотара -специфика постмодернистской ситуации в эстетике и науке. Именно ему принадлежит приоритет в распространении полемики о постмодерне на художественную сферу, что во многом способствовало обретению постмодернизмом статуса философского понятия в 80-е годы. Разрабатываемый Ж.-Ф. Лиотаром прикладной психоанализ искусства направлен на создание концепции художественного творчества как универсального трансформатора либидозной энергии. Он констатирует, что в условиях буржуазности в обществе культивируется гедонистическое, потребительское отношение к искусству.
Особое значение для раскрытия истоков постмодернистской чувствительности имеет труд Ж.-Ф. Лиотара «Постмодернистский удел». В России эта книга вышла в 1998 году под названием «Состояние постмодерна» [3].
Почти все теоретики постмодернизма приходят к единому мнению о том, что в данной ситуации для художника возможна лишь одна перспектива - воображаемая деконструкция «политики языковых игр», позволяющая понять «фиктивный характер языкового сознания» [см.: 3]. Отсюда и специфика искусства постмодерна, которое выдвигает на передний план непредставимое, невообразимое в самом изображении. Оно ищет новые способы изображения, но не для того, чтобы получить от них эстетическое наслаждение, а для того, чтобы с еще большей остротой передать ощущение того, что нельзя представить. Постмодернистский писатель или художник находится в положении философа: текст, который он пишет, произведение, которое он создает, в принципе не подчиняется заранее уста-
новленным правилам, ему нельзя выносить приговор, не подлежащий обжалованию, применяя к нему общеизвестные критерии оценки. Эти правила и категории и есть как раз то, что ищет само произведение искусства [см.: 3].
Ж. Делёз и Ф. Гаттари, в свою очередь, предлагают новый метод эстетических исследований - шизоанализ искусства. Искусство играет в их концепции двоякую роль. «Во-первых, оно создает групповые фантазмы, объединяя с их помощью общественное производство и производство желания. Так, «критическая паранойя» С. Дали взрывает желающую машину, заключенную внутри общественного производства. Происходит это благодаря тому, что художник - господин вещей <...>. То, что художник - постмодернист манипулирует сломанными, сожженными, испорченными вещами, не случайно. Их детали необходимы для починки желающих машин. Включая художественные произведения в режим работы параноидальных, волшебных, холостых, технических желающих машин, художник как бы закладывает в них мины желания, способные взорваться по его приказу» [2: 105].
Н. Маньковская расшифровывает метафору «литературные машины», объясняя, что это «<...> звенья единой машины желания, огни, готовящие общий взрыв шизофрении. Сам процесс чтения - шизоидное действо, монтаж литературных желающих машин, высвобождающий революционную силу текста» [2: 106].
Идеи постфрейдизма были не просто восприняты постмодернистской эстетикой, но и включены в общую парадигму постмодерна. Прежде всего, была взята установка постфрейдизма на целостное познание личности. Французские ученые стремятся найти новые подходы к изучению творческой личности, выявить универсальные механизмы эстетической деятельности, создать целостную концепцию искусства в широком социально-
культурном контексте.
Особую роль приобретает тема реабилитации гедонистических мотивов в эстетике. Развив идеи Р. Барта о «текстовом удовольствии», «наслаждении текстом», а также концепцию американской исследовательницы С. Зонтаг об «эротике» искусства, позволяющей просто наслаждаться им, минуя интерпретацию, постмодернистская эстетика сосредоточилась на исследовании энергии и чувственной полноты произведений, «прозрачности» чувственной поверхности артефактов.
Р. Барт блестяще интерпретирует фрейдистские предположения о взаимосвязи творческого процесса и болезни, расстроенного состояния нервной организации пишущего, создавая художественную картину телесной жизни текста: «<.. ,>ваш лепечущий текст по сути своей остается фригидным, как и всякая потребность, до тех пор, пока в нем не возникнет желание, невроз <...>. Возникает следующий парадокс: тексты, подобные текстам Батая (или таких, как он, авторов), написанные против невроза, из самых недр безумия, все же несут в себе (если они хотят, чтобы их читали) толику невроза, как раз и необходимую для соблазнения читателей: эти «ужасные» тексты кокетничают, несмотря ни на что.
<...> Текст, который вы пишете, должен дать мне доказательства того, что он меня желает. Такое доказательство существует: это письмо. Письмо - это вот что: наука о языковых наслаждениях, камасу-тра языка (причем существует лишь единственный трактат, обучающий этой науке, - само письмо)» [4: 464].
Анализируя феномен воздействия текстов маркиза де Сада, Р. Барт отмечает, что удовольствие при чтении его произведений порождается известными разрывами (или столкновениями): «<...> в соприкосновение приходят антипатические коды (например, возвышенный и тривиальный); возникают до смешного высокопарные неологизмы; порнографиче-
ские пассажи отливаются в столь чистые в своей правильности фразы, что их можно принять за грамматические примеры» [4: 465]. В данном случае можно провести аналогии с текстами В. Сорокина, воздействие которых на эстетические чувства читателя было крайне шокирующим. Для подобного эффекта писатель использовал приемы, которые формулирует Р. Барт на основании анализа текстов де Сада.
В современной литературе «. означающее все более отходит от привычных лексических форм. С целью воздействия не только на рациональную сторону коммуникативного процесса, но и на подсознание коммуниканта, информационные потоки все более кодируются» [5: 68]. Как утверждает в таких случаях теория текста, язык оказывается перераспределен, причем это перераспределение во всех случаях происходит благодаря разрыву. «Очерчиваются как бы два противоположных края: первый - это воплощение благоразумия, конформности, плагиата (здесь слепо копируется каноническая форма языка - та, которая закрепляется школой, языковым обычаем, литературой, культурой); второй же край подвижен, неустойчив (способен принять любые очертания); это место, где всякий раз можно подсмотреть одно и то же - смерть языка. Наличие этих двух краев, зрелище компромисса между ними совершенно необходимы. Ни культура, ни акт ее разрушения сами по себе не эротичны: эротичен лишь их взаимный сдвиг. Удовольствие от текста подобно тому неуловимому, невыразимому, сугубо романическому мгновению, которое переживает сладострастник, перерезающий - в конце рискованной затеи - веревку в тот самый миг, когда его охватывает наслаждение» [4: 465].
Ю. Кристева считает страх первичным аффектом. Многочисленные фобии, страхи (смерти, кастрации и т.д.) - метафоры нехватки, замещение которых осуществляется посредством фетишей. Высший фетиш - язык: письмо, искусство во-
обще - единственный способ если не лечить фобии, то, по крайней мере, справляться с ними; писатель - жертва фобий, прибегающая к метафорам, чтобы не умереть от страха, но воскреснуть в знаках. В литературе фобии не исчезают, но ускользают под язык. Таким образом, согласно Кристевой, «культура продуцируется субъектом отвращения, говорящим и пишущим со страху, отвлекающимся от ужаса посредством механизма языковой символизации. Наиболее сильная форма подобного отвлечения - языковой бунт, ломка, переделка языка в постмодернистском духе» [2: 126].
Исследуя механизм становления эстетического, Ю. Кристева приходит к мысли о том, что для индивида, заброшенного в катастрофическое пространство существования и заблудившегося в нем, литература является единственным средством самосохранения. Строя свой язык произведения искусства, человек - «путешественник в бесконечной ночи» - припоминает пережитый ужас и начинает испытывать от него удовольствие, догадывается, что гадкое - не объективно, это лишь «граница двусмысленности, смесь суждения и аффекта, знака и пульсации». Тогда в его сознании границы означаемого - ужаса - начинают таять, художник спасается путем своего рода эстетической терапии. Творческое «Я» кристаллизуется в эстетическом бунте против ужаса. Отвращение - катарсис - творческий экстаз - такова структура творческого процесса. Литература - высшая точка, где отвратительное рушится в сиянии красоты [2: 127].
Если искать художественную традицию, то эстетизация ужасного, возможно, идет от Ш. Бодлера (кстати, В. Подоро-га признал его первым постмодернистом), в творчестве и жизни которого, по Ж.-П. Сартру, слились воедино «страх жизни» и «восторг жизни», два извечных начала человеческого существования - Эрос и Тана-тос, выбрать между которыми невозможно. При рассмотрении таких художественно-
эстетических артефактов, как тексты Ш. Бодлера, де Сада, В. Сорокина, Вик. Ерофеева, вызывающих культурный шок, наиболее подходящей аналитической моделью представляется теория фрейдизма об аффективном состоянии, стимулирующем все скрытые возможности личности, и в первую очередь - творческие.
И. Скоропанова, анализируя тексты Вик. Ерофеева, проводит параллели с творчеством де Сада, при этом она утверждает: «Традиционно садизм, садомазохизм, некрофилия рассматривались как явления психопатологии <...>. Постфрейдизм показал, что подобные качества коренятся в коллективном бессознательном и в скрытом («дремлющем») виде присущи от природы каждому. При определенных условиях эти деструктивные силы психики пробуждаются и подчиняют себе человека. <...> Произведения Вик. Ерофеева в целом ряде случаев и представляют собой ризому, в которой весь первый план занимает хаос коллективного бессознательного, <...> деконструи-руя культурный интертекст, он создает собственную гиперреальность» [6: 195].
Целью шизоанализа В. Сорокина стала «<...> необходимость изживания мазохистского комплекса как результата трав-мированности национальной психики тоталитарной действительностью» [6: 215].
В. Пелевин обыгрывает «лексическую шизофрению» социализма. Перечисляя расхожие советские новообразования - аббревиатуры: «КПСС», «ЦКК», «РЭУ», «ДЭЗ», «ПЖРО», «РЖУ-РСУ № 9», «МИИГАИК», «МОСГОРИСПОЛ-КОМ», ЦПКТБТЕКСТИЛЬПРОМ», писатель замечает, что «<...> все эти «древнетатарско-марсианские» термины рождают ощущение какой-то непреклонной нечеловеческой силы - ничто человеческое не может так называться. Это, если вспомнить гаитянскую терминологию, «лексический удар <...>» [7].
По мнению Ю. Кристевой, незаменимая функция литературы постмодернизма - смягчать «Сверх-Я» путем вооб-
ражения отвратительного и его отстранения посредством языковой игры, сплавляющей воедино вербальные знаки, сексуальные и агрессивные пульсации, галлюцинаторные видения. Осмеянный ужас порождает комическое, и это - важнейший признак «новой речи». Именно благодаря смеху ужасное сублимируется и обволакивается возвышенным - сугубо субъективным [2: 127].
Высказываниям по поводу избыточной сексуальности и даже порнографичности постмодернистской литературы оппонирует Ю. Кристева, говоря о необходимости ослабить ошейник, символически обуздывающий сексуальность в искусстве, дать выход вытесненным влечениям. Это позволит искусству на паритетных началах с психоанализом спо-
собствовать душевному и телесному здоровью человека, помогать ему словами любви, более действенными, чем химио-и электротерапия, смягчить свой биологический фатум, влекущий его к агрессивности, садомазохизму и т.д. [8].
Подводя некоторые итоги анализа установок французского постфрейдизма, отметим, что его философская значимость для эстетики постмодернизма связана, прежде всего, с ориентацией на целостное познание личности и ее места в мире. Французские ученые стремятся найти новые подходы к изучению механизмов творческого процесса, выявить психологические и подсознательные основы эстетической деятельности, создать целостную концепцию искусства в широком социально-культурном контексте.
Примечания:
1. Бешукова Ф.Б. Влияние идей Ницше на постмодернистскую эстетику // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. Филология и искусствоведение. 2008. Вып. 3. С. 93-97.
2. Маньковская Н.Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). М.: ИФРАН, 1997. 220 с.
3. Lyotard J.- F. La conditions postmodern: rapport sur le savoir. P., 1979. 109 p.
4. Барт Р. Удовольствие от текста // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / пер. с фр., вступ. ст. и коммент. Г.К. Косикова. М.: Прогресс, 1989. С. 462-518.
5. Бешукова Ф.Б., Меретукова Б.А. Лингвокультурологический аспект функционирования медиатекста в современном информационном обществе // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. Филология и искусствоведение. 2010. Вып. 3 (63). С. 67-73.
6. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык. СПб.: Невский Простор, 2001. 416 с.
7. Пелевин В. Зомбификация: опыт сравнительной антропологии // Электронная библиотека Сергея Мошкова. URL: www.aprop.alone.ru.
8. Kristeva J. La revolution du langage poetique: L'avantgard a la fin du XIX-е siècle: Lautréamont et Mallarme. P., 1974. 645 p.
References:
1. Beshukova F.B. The influence of Nietzsche's ideas on post-modernist esthetics // Bulletin of the Adyghe State University. Ser. Philology and the Arts. 2008. Iss. 3. P. 93-97.
2. Mankovskaya N.B. «Paris with snakes» (Introduction to postmodernism esthetics). M.: IFRAN, 1997. 220 pp.
3. Lyotard J. - F. La conditions postmodern: rapport sur le savoir. P., 1979. 109 p.
4. Barthes R. The pleasure of the text // Barthes R. Selected works. Semiotics. Poetics / transl. from French, introd. and comment. by G.K. Kosikova. M.: Progress, 1989. P. 462-518.
5. Beshukova F.B., Meretukova B.A. Lingvoculturological aspect of functioning of the media text in modern information society // Bulletin of the Adyghe State University. Ser. Philology and the Arts. 2010. Iss. 3 (63). P. 67-73.
6. Skoropanova I.S. Russian post-modernist literature: new philosophy, modern language. SPb.: Nevsky Prostor, 2001. 416 pp.
7. Pelevin V. Zombification: experience of comparative anthropology // Electronic library of Sergey Moshkov. URL: www.aprop.alone.ru.
8. Kristeva J. La revolution du langage poetique: L'avantgard a la fin du XIX-e siècle: Lautreamont et Mallarme. P., 1974. 645 p.
