CC BY
4Кекова Светлана Васильевна, доктор филологических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин Саратовской государственной консерватории имени Л. В. Собинова
Kekova Svetlana Vasilyevna, Dr. Sci. (Philology), Professor at the Department of Humanities of the Saratov State Conservatoire named after L. V. Sobinov
E-mail: kekova@yandex.ru
Измайлов Руслан Равилович, кандидат филологических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин Саратовской государственной консерватории имени Л. В. Собинова
Izmailov Ruslan Ravilovich, PhD (Philology), Professor at the Department of Humanities of the Saratov State Conservatoire named after L. V. Sobinov
E-mail: ruslanizmajloff@yandex.ru
К ПРОБЛЕМЕ ЭКЗЕГЕЗЫ ПОЭТИЧЕСКОГО ТЕКСТА: «СВЯЩЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» В СТИХОТВОРЕНИИ Н. ЗАБОЛОЦКОГО «В ЭТОЙ РОЩЕ БЕРЁЗОВОЙ»
Статья посвящена особому духовно-эстетическому методу анализа произведений искусства. Этот метод требует привлечения не только чисто искусствоведческой и философско-эстетической мысли, но и богословско-искусствоведческой, так как духовная, религиозная составляющая произведения искусства требует адекватных способов анализа. Методы искусствоведения дополняются ещё одним компонентом, который можно назвать теология искусства. Благодаря этой компоненте можно говорить о богословии музыки, и о богословии изобразительного искусства, и о богословии литературы. На примере анализа стихотворения Николая Заболоцкого «В этой роще берёзовой» показаны возможности такого метода. Проведённая экзегеза поэтического текста позволила вскрыть глубинные метафизические смыслы произведения. Мы приходим к убедительному выводу, что стихотворение Н. Заболоцкого «В этой роще берёзовой» является своего рода «богословским текстом», который раскрывает нам смысл исторического процесса в его библейских, эсхатологических координатах. Таким образом, духовно-эстетический метод является действенным и актуальным при исследовании произведения искусства.
Ключевые слова: духовно-эстетический анализ, теология искусства, экзегеза поэтического текста, Николай Заболоцкий.
ON THE PROBLEM OF EXEGESIS OF A POETIC TEXT: «SACRED REALITY» IN N. ZABOLOTSKY'S POEM «IN THIS BIRCH GROVE»
The article is devoted to a special spiritual and aesthetic method of analyzing works of art. This method requires the involvement ofnot only purely art criticism and philosophical and aesthetic thought, but also theological and art criticism, since the spiritual, religious component of a work of art requires adequate methods of analysis. The methods of art criticism are complemented by another component, which can be called the theology of art. Thanks to this component, we can talk about the theology of music, and the theology of fine arts, and the theology of literature. On the example of the analysis of the poem by Nikolai Zabolotsky «In this birch grove», the possibilities of such a method are shown. The exegesis of the poetic text made it possible to reveal the deep metaphysical meanings of the work. We come to a convincing conclusion that N. Zabolotsky's poem «In this birch grove» is a kind of «theological text» that reveals to us the historical process in its biblical, eschatological meaning.
Key word: spiritual and aesthetic analysis, theology of art, exegesis of poetic text, Nikolai Zabolotsky.
В современном искусствоведческом дискурсе значительное место занимает духовно-эстетический аспект анализа русского искусства. Такой подход представляется методологически обоснованным, более того — необходимым, без него русское искусство будет понято неадекватно и представлено искажённо. Философ И. Ильин отмечал, что «искусство в России родилось как действие молитвенное; это был акт церковный, духовный; творчество из главного; не забава, а ответственное делание; мудрое пение или сама поющая мудрость» [8, с. 204]. Этот «родовой знак» не исчез из русского искусства и после «секулярного потопа».
Проблема сущности искусства — одна из важнейших для теории и философии искусства. Искусство как мимесис, искусство как особый вид познания, искусство как игра, искусство как преображение — все эти и другие подходы к сущности искусства представлены не только в научных трудах, но и в осмыслении самих
творцов искусства.
Так, для Николая Васильевича Гоголя, как мы знаем, искусство — это незримая ступень к христианству, это подножие храма. Не случайно и четыре великих романа Ф. М. Достоевского, продолжателя гоголевской традиции, называют «четвероевангелием», поскольку в центре не только мировоззренческих, но и художественных поисков писателя стоят вопросы религиозные. Эти факты заставляют исследователей, в центре внимания которых находится проблема сущности искусства, рассматривать её в религиозно-философском аспекте. Крупнейший современный историк и теоретик искусства В. В. Бычков в монографии «Русская теургическая эстетика» [1], посвящённой проблемам возникновения и развития теургической эстетики в России, отмечает следующий факт: русская эстетическая теория ещё в девятнадцатом веке включала три главных направления. Первое их них ориентировалось на западноевропейскую традицию,
и здесь прежде всего учёный отмечает особую роль эстетики Канта, Гегеля, Шеллинга, романтиков. Второе направление, по мнению В. В. Бычкова, возникло на национальной русской почве и опиралось на традиции художественной и литературной критики, основными творцами которой были, как показывает исследователь, Добролюбов, Чернышевский, Писарев, Белинский, Стасов. Особый интерес представляет третье направление, которое Бычков определяет как религиозно ориентированную эстетику, обращая внимание на то, что этот тип подхода к сущности искусства восходит к средневековым традициям, но продолжает и развивает их в новых исторических условиях. Философско-эсте-тические концепции В. Соловьёва, Д. Мережковского, В. Розанова, П. Флоренского, С. Булгакова, А. Лосева, И. Ильина, Н. Бердяева, Н. Лосского, С. Франка, Б. Вышеславцева, В. Вейдле, Н. Арсеньева, Б. Вышеславцева, Г. Федотова и многих других в числе прочих вопросов ставят вопрос о религиозном смысле искусства.
В современном искусствознании этот вопрос ставят такие современные исследователи музыкального искусства, живописи, литературы, театра, кино, как В. Медушевский, Н. Третьяков, А. Казин, Е. Жданова, М. Любомудров, С. Аверинцев, В. Бибихин, В. Непомнящий, В. Воропаев, И. Есаулов, В. Лепахин, О. Седакова и многие другие.
Духовно-эстетический подход требует привлечения не только чисто искусствоведческой и философско-эсте-тической мысли, но и богословско-искусствоведческой, так как духовная, религиозная составляющая произведения искусства требует адекватных, конгениальных методов и способов анализа. Искусствоведение, на наш взгляд, должно быть дополнено ещё одним компонентом, который можно назвать теология искусства и который включает в себя и богословие музыки, и богословие изобразительного искусства, и богословие литературы и т. д. Это не часть теологии как таковой, а именно искусствоведение, раскрывающее духовные, религиозные (если они, конечно, есть) смыслы и творческого акта1, и произведения.
Современный философ и богослов Оливье Клеман в одной из своих работ писал: «Каждое создание по-своему выражает, самим своим существованием, божественную красоту. Каждая вещь в том, что у неё есть самого тайного и самого очевидного (тайна — в очевидности), заключает в себе точку прозрачности для света» [11, с. 80]. Богословие искусства обнаруживает и раскрывает такую точку прозрачности в произведениях.
У митр. Антония Сурожского в книге «Красота и уродство» в одной из бесед, посвящённых проблемам соотношения искусства и реальности, высказывается мысль о том, что любой творец в любых видах и формах искусства — это «тот, кто воспринимает некое послание и превращает его внутри себя в определённую форму: это может быть молчание, движение, слово, звук и так далее, — и передаёт его, чтобы оно стало доступным
1 О творчестве в свете православного богословия см.: [10].
другим людям» [15, с. 47]. Человек искусства обладает видением, а видит он потому, что смотрит не своим глазом, а «глазом пророка» (вспомним стихотворение А. С. Пушкина «Пророк»). Свою мысль митр. Антоний поясняет следующим примером. У Чарльза Уильямса, британского писателя, поэта, литературного критика есть роман «Канун Дня всех святых». В нём он рассказывает о судьбе девушки, погибшей в результате несчастного случая. Митр. Антоний, пересказывая и интерпретируя сюжет романа, говорит, что душа девушки, освободившись от тела, обретает новое зрение. Она смотрит на Темзу и видит реку такой, какая она есть — грязная, мутная, полная нечистот, но это только верхний слой. Затем она видит другие слои — менее мутные, менее загрязненные, потом видит глубину, на которой вода чистая, и, наконец, перед ней открывается глубина, где река прозрачная. Это, по мысли митр. Антония, «первозданные воды, какими их сотворил Бог; а в самой сердцевине реки — сверкающая, блестящая струя — и в ней она узнает живую воду, которую Христос предложил самарянке» [15, с. 50].
Четыре слоя воды Темзы — замутнённый и непрозрачный, менее мутный, чистый и прозрачный (первозданные воды — воды, не повреждённые человеческим грехом) и сверкающая, блестящая струя в сердцевине реки (живая вода, которую Христос предложил самарянке) — это слои реальности, которые существуют перед взором каждого человека, но далеко не каждому дано разглядеть сквозь мутный непрозрачный слой окружающей человека действительности первозданный неповреждённый мир. В искусстве может отразиться и замутнённая, непрозрачная реальность, и менее мутные воды «мира сего», и реальность, очищенная от скверны, и реальность священная, охватывающая собой бытие мира от начала творения до воплощения Спасителя и Его Второго пришествия.
Попытаемся, опираясь на мысли митр. Антония Сурожского и Оливье Клемана, отыскать «точку прозрачности» и «сверкающую струю» воды живой в одном из самых прекрасных и загадочных произведений словесного искусства, в стихотворении Николая Заболоцкого «В этой роще берёзовой» [4, с. 203-24].
Стихотворение написано в 1946 году, в год возвращения поэта из карагандинской ссылки. Историю создания этого стихотворения рассказывает сын поэта Никита Заболоцкий: «Николай Алексеевич пользовался для работы маленькой тихой верхней комнаткой, окно которой выходило в берёзовую рощу. Среди берёз виднелись отдельные стволы сосен и елей — комнатку наполняло благоухание и многоголосие птиц... Рано утром открывал он там окно и вглядывался в скопление белых стволов, пронизанных ещё косыми лучами утреннего солнца. Ему казалось, что берёзы какими-то тайными нитями связаны с его судьбой» [5, с. 376]. Никита Заболоцкий, размышляя о стихотворении отца, вспоминает другое стихотворение этого времени —
«Слепой». В нём есть такие строки:
И куда ты влечёшь меня, Тёмная грозная муза, По великим дорогам Необъятной отчизны моей? Никогда, никогда Не искал я с тобою союза, Никогда не хотел Подчиняться я власти твоей, — Ты сама меня выбрала, И сама ты мне душу пронзила, Ты сама указала мне На великое чудо земли... ([4, с. 196])
Никита Заболоцкий, пытаясь проникнуть в замысел отца, пишет: «Он думал, что его муза всё-таки не всегда была тёмной и грозной, а порой — нежной и беззащитной» [5, с. 376]. Нежной и беззащитной, как иволга. Эти эпитеты принадлежат сыну поэта. Попробуем эту характеристику иволги сравнить с тем образом, который разворачивается перед нами в стихотворении. Иволга Заболоцкого — «леса отшельница», поющая «песню пустынную», «молчаливая странница», провожающая на бой лирического героя стихотворения.. Совсем другая окраска образа! И оказывается, что рассказанная нам история создания стихотворения никак не даёт ключа к его пониманию. Перед читателем и исследователем встают весьма насущные цель и задача: постигнуть сокровенный смысл стихотворения, подобрав нужные методологические ключи к этому пониманию. Сама образность стихотворения, его лексический и интонационный строй требуют особого подхода, так как перед нами текст, пронизанный поэтическим богословием. «Поэтическое богословие — богословие, воплощённое в поэтическом произведении не как заданность творческого процесса, а как данность религиозно-поэтического опыта, как экзегеза, явленная не в рационально-дискурсивном ключе, а во вдохновенно-возвышенном состоянии, "экстазисе", граничащим с молитвенным постижением богооткровеных истин» [6, с. 25]. Такая поэтическая экзегеза сама нуждается в экзегезе. Этот подход можно назвать экзегезой поэтического текста, позволяющий вскрыть глубинные метафизические смыслы произведения.
«Точка прозрачности для света» есть в разных образах стихотворения. «Прозрачная лавина» берёзовых листьев, льющихся подобно потоку с высоких ветвей, сам колеблющийся розовый свет, утренняя свежесть, иволга — отшельница, странница и пустынница, «божественная» капля росы на лепестках цветка — все эти образы являют собой ту «тайну в очевидности», о которой говорит Оливье Клеман. Мы говорим здесь о словесно явленных образах, но есть в этом стихотворении образы словесно не выраженные, но именно они порождают светоносную метафорическую плоть стихотворения. Один из таких образов — образ природы как храма. Если Базаров, герой романа Тургенева «Отцы
и дети», пытается опровергнуть вошедшее в плоть и кровь человека христианской культуры представление о природе как богозданном храме (все мы помним базаровское «природа не храм, а мастерская»), то лирический герой Заболоцкого в стихотворении «Соловей», единственном стихотворении, написанном Заболоцким в 1939 году в лагере, вопрошает: «В твоей ли, пичужка ничтожная, власти / Безмолвствовать в этом сияющем храме?» [4, с. 193]. Образ сияющего храма природы является своего рода порождающей матрицей для множества словесно выраженных метафор, сравнений, эпитетов и других тропов в разных стихотворениях Заболоцкого («Ночной сад», «Творцы дорог», «Вечер на Оке», «Гурзуф ночью», «Над морем», «Гомборский лес», «Подмосковные рощи», «Светляки», «Сентябрь», «Детство» и др.). Художественный образ мира, как он дан в поэзии Заболоцкого, содержит и другое представление о природе; в таких стихах, как «Засуха», «Я не ищу гармонии в природе», «Лодейников» и многих других природа больна, в ней за внешним благолепием скрывается цепь взаимного истребления.
Само сюжетное движение стихотворения может быть связано с процессом обнаружения того глубинного слоя реальности, который можно назвать священным, и обнаруживается этот слой именно тогда, когда некий луч находит эту «точку прозрачности» для света. Мы читаем в стихотворении «Сентябрь»: «Но взгляни: сквозь отверстие облака, / Как сквозь арку из каменных плит, / В это царство тумана и морока / Первый луч, пробиваясь, летит» [4, с. 311]. В стихотворении «Вечер на Оке» таинственный вечерний луч, блеснувший «за тёмной чащей леса», преображает мир природы, падает плотная завеса обыденности. Заболоцкий пишет: «Горит весь мир, прозрачен и духовен, / Теперь-то он действительно хорош, / И ты, ликуя, множество диковин / В его живых чертах распознаёшь» [4, с. 312]. Итак, мир может обнаружить свою истинную суть: он становится прозрачен для света, являть собой уже не материальное, а духовное тело.
В стихотворении «В этой роще берёзовой» это духовное тело мира предстаёт перед нами в последних двух строфах: «И тогда над берёзовой, / Над берёзовой рощей моей, / Где лавиною розовой / Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной / Холодеет кусочек цветка, / Встанет утро победы торжественной / На века» [4, с. 204]. Здесь, в этой священной реальности, где утро уже не просто часть суток, а утро нового мира, наступившего в вечности, «прозрачная лавина» берёзовых листьев, о которых поэт говорит в первой строфе стихотворения, становится «лавиной розовой», то есть нематериальный свет становится плотью. И здесь стоит вспомнить мысль Клоделя о том, что предмет поэзии — это «обступающая нас священная реальность, данная нам раз и навсегда. К этой вселенной, состоящей из вещей видимых, вера присоединяет мир невидимый. Эта вселенная — творение Божье, дающее неисчерпаемый материал для повествования и песен всем — от величайшего поэта до малой пичуги» [12, с. 21]. Вспомним ещё раз строки из стихотворения «Соловей» «В твоей
ли, пичужка ничтожная, власти / Безмолвствовать в этом сияющем храме?» и как бы дополняющие этот образ строки из стихотворения «Поздняя весна»: «Как естественно здесь повторенье / Лаконически-медленных фраз, / Точно малое это творенье / Их поет специально для нас!» [4, с. 234]. Примечательно, что идея творения и сотворённого мира встречается у Заболоцкого постоянно, но как бы в «стёртом» виде. В последней строфе стихотворения «Соловей» мы читаем: «Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери, / Родители первых пустынных симфоний, / Твои восклицанья услышав в пещере, / Мычали и выли: "Антоний! Антоний!"» [4, с. 193]. «Так уж мир создан» — выражение, которое употребляется зачастую для того, чтобы обозначить, утвердить некий установившийся порядок вещей, а идея «тварности» мира Богом выветривается, как выветриваются горные породы от воздействия разных факторов — температурных колебаний, ветра, замерзания воды и т. д. Вот и эта мысль, выраженная в знакомой всем фразе, подверглась воздействию духовных процессов секуляризации и десакрализации, приведших к прямому и грубому атеизму, насаждаемому в Советском Союзе.
Во многих исследованиях, посвящённых Заболоцкому, укоренилась мысль об атеизме поэта. Однако есть и другие точки зрения2. Так, в статье Йозепа Ужаревича «Библия и Христос в лирике Николая Заболоцкого» автор высказывает мысль о том, что, опираясь и на воспоминания самого Заболоцкого, и на воспоминания его друзей, и на особенности художественного мира поэта, необходимо исследовать и христианские компоненты мировоззрения Заболоцкого. «Замечательно то, что уже в воспоминаниях упомянутых друзей Заболоцкого вместе с указаниями на его "атеизм" и "материализм" имеются свидетельства о его глубоком, хотя и скрытном (неявном, не афишированном), христианстве» [18]. Более того, Иозеп Ужаревич считает, что вершинное место в совокупной русской поэзии обеспечено тем, что в его мировоззрении и поэтической системе соседствуют, переплетаясь друг с другом, и оккультные, и научно-атеистические, и христианские компоненты: Заболоцкий «творчески "переваривает" самые отдаленные, на первый взгляд несовместимые компоненты аксиологических, стилистических и иных систем» [18]. Эта мысль, с нашей точки зрения, весьма сомнительна. Однако «атеистический аргумент» опровергается на уровне поэтической материи. Так, в стихотворении «Во многом знании немалая печаль» мы читаем: «Боже правый, / Зачем ты создал мир, и милый и кровавый, / И дал мне ум, чтоб я его постиг!» [4, с. 428]. Идея сотворённости мира выражается в поэтическом мире Заболоцкого и опосредованно. Поэт в самых разных стихах называет «малых сих» этого мира — бабочек и кузнечиков, птиц «тварями», то есть сотворёнными существами. Поэт пишет в стихотворении «Всё, что было в душе»: «И кузнечик трубу свою поднял, / И природа внезапно проснулась, / И запела печальная тварь славословье
2 О христианском следе в творчестве Н. Заболоцкого см.: [9].
уму». Во второй части маленькой поэмы «Творцы дорог» мы читаем такие строки: «И сотни тварей, на своей свирели / Однообразный поднимая вой, / Ползли, толклись, метались, пили, ели, / Вились, как столб, над самой головой»; «и тварь земная музыкальной бурей / До глубины души потрясена» [4, с. 220]. В этой же поэме мы встречаем ещё одно слово из семантического ряда: «Сиятельный и пышный самозванец, / Он, как светило, вздрагивал и плыл, / И вслед ему неслась толпа созданьиц, / Подвесив тельца меж лазурных крыл» [4, с. 220]. В стихотворении «Метаморфозы» есть такие строки: «А я всё жив! Всё чище и полней / Объемлет дух скопленье чудных тварей» [4, с. 191]. Примеры можно было бы продолжать, но уже из приведённых ясно, что с атеизмом Заболоцкого всё не так просто, как представляется. Здесь следует подчеркнуть, что поэзия — это прежде всего выражение мироощущения поэта, его творческой интуиции, по выражению Ж. Маритена [14]. А творческая интуиция настоящего поэта не может удовлетвориться холодной «физикой» позитивизма и материализма, «ибо бескрылая идея не может произвести на свет настоящей поэзии» [12, с. 32]. Философ Владимир Николаевич Ильин в статье «О Вавилонской блуднице» пишет: «Секулярные или вовсе безбожные историки литературы, особенно литературы русской, вынуждены оперировать материалом, который глубоко им чужд своей религиозностью и метафизичностью. Эти историки исходят из контовской теории трёх стадий и линейного прогресса, по которой литература и поэзия не могут не пройти стадии религиозную и метафизическую, за которыми обязательно должна наступить стадия секулярно-позитивная. Не говоря уже о том, что чисто формальное изучение литературы и поэзии просто невозможно, — религиозно-метафизическая стадия никогда не прекращается и не прекращалась» [7, с. 5].
«Обступающая нас священная реальность» явлена в начале стихотворения «В этой роще берёзовой». Но «божественная капля», под грузом которой «холодеет кусочек цветка» в конце — это уже новый поворот темы светоносного утра в берёзовой роще, новый слой реальности, который раскрывает читателю Заболоцкий. Можно сказать, что если в первой части стихотворения перед нами — «первозданные воды» реальности, то в последней — та чистая струя, которую Господь предложил самарянке. В связи с двумя образами природы хочется вспомнить запись в дневнике старшего современника Николая Заболоцкого писателя Бориса Шергина. «Святые эту же природу видят, землю, воды, леса, но видят не таковыми это всё, каковыми видит и падший человек, а омытыми благодатным дождем Утешителя, жизни Подателя. О, какая тайна радостная и пресветлая вокруг нас. Вот тут, только руку протянуть. Эта вот ликующая, как гроза, как океан радости, тайна вокруг нас». «Деревья эти (и не эти). Земля эта (и не эта), холмы, воды эти (и не эти), цветочки, травы, полынь, березка эта (и не эта) — это и есть "место светло, место
прекрасно.". И это всё во мне. В существе моего вечного ума, вечного сознания моего, то есть души моей. Во мне оно, необъятное царство Божие» [20, с. 141].
Мы коснулись пока одного образа стихотворения — образа берёзовой рощи, который, воплощаясь в словесной ткани, создаёт своего рода кольцевую композицию стихотворения. Всмотримся теперь в образ иволги. Поэт призывает: «Спой мне, иволга, песню пустынную, / Песню жизни моей» [4, с. 203]. Всё, что происходит в сюжетном плане стихотворения, — это и есть песнь иволги, песнь звучащая и умолкшая, песнь «разорванного сердца» поэта и торжественная песнь победы. В ней, звучащей в начале стихотворения как песнопение, в метафорическом плане осмысливается вся жизнь поэта. Следует обратить внимание на эпитет, характеризующий одновременно и песню иволги, и жизнь лирического поэта. Это песня — «песня пустынная». Сформулировать значение слова «пустынная» в этой строке очень сложно. Но, поскольку оно входит в смысловое поле, образованное словами «отшельница», «молчаливая странница», «целомудренно», «бедная заутреня», «неприметная дудочка», мы понимаем, что слово «пустынная» образовано от того значения слова «пустыня», или, точнее, «пустынь», которое наполнено религиозным смыслом. Что есть пустыня? Пустыня есть отрешенность от мира, от царящих в нем страстей.
Если берёзовая роща — это храм, то иволга — его ангел. А в храме творится священнодействие. Иволга служит заутреню в храме берёзовой рощи «Пролетев над поляною / И людей увидав с высоты, / Избрала деревянную / Неприметную дудочку ты, / Чтобы в свежести утренней, / Посетив человечье жилье, / Целомудренно бедной заутреней / Встретить утро мое» [4, с. 203].
Н. В Корниенко в статье «"И любовь, и песни до конца". Лирика Заболоцкого и песенные контексты советской литературы» [13] определила стихотворение «В этой роще березовой.», как «своеобразное лирическое шестипсалмие», назвав его «одним из высочайших образцов духовной поэзии XX в.». Определение стихотворения как «лирического шестопсалмия» (важно, что оно состоит из шести восьмистиший) и тот факт, что Заболоцкий «пустынную песню» иволги соотносит с заутреней, требует от читателя и исследователя понимание того содержания, которое стоит за словом «заутреня». На уровне словаря заутреня (или утреня) — часть суточного богослужебного круга, и одна из важнейших частей её — шестопсалмие. Но нам недостаточно словарного определения, поскольку для читателя, незнакомого с богослужебной практикой, за словом «заутреня» не возникает никакого реального содержания. Заболоцкий же не только хорошо знал церковную службу, но и любил Всенощное бдение, составной частью которого в практике двадцатого века является утреня. По воспоминаниям друга юности Заболоцкого Н. Сбоева, жившего во время учёбы в Педагогическом институте в одной комнате с Заболоцким, обитатели «мансарды» пели вчетвером духовные песнопения (он вспоминает «Хвалите имя Господне.», «Чертог твой.», «Се Жених.»
и добавляет: «Голоса у всех были изрядные, выходило вполне хорошо, особенно в части духовных песнопений») [17, с. 45].
Но заутреня есть лишь подготовительная часть к главному богослужебному действу, к обедне, к литургии, на которой происходит величайшее таинство Церкви — Евхаристия, таинство, установленное Иисусом Христом, таинство, в котором актуализируется Его крестная жертва, смерть и воскресение, и верные причащаются Телом и Кровью Христовым, становясь причастниками Его жертвы, Его смерти, Его воскресения. В стихотворении это нам явлено. Не только заутреня, но и обедня с жертвой, смертью и воскресением свершается перед нами.
Вообще, в стихотворении синхронно присутствуют несколько временных потоков: историческая современность, личная история Заболоцкого и священная история с её эсхатоном. Все три потока спаяны в единое целое в «литургическом времени» стихотворения.
Современность дана в третьем восьмистишии:
Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг [4, с. 203].
Весьма примечателен образ «безумных мельниц». Сербский богослов преп. Иустин (Попович) Челийский в статье «Прогресс в мельнице смерти» писал: «Если человек без предрассудков всмотрится в историю этого странного мира, он должен признать, что мир сей — огромная мельница смерти, которая безостановочно смалывает необозримые вереницы людей, от первого человека вплоть до последнего. И меня смалывает, и тебя смалывает, друг мой, и всех нас смалывает, пока в один день или в одну ночь не смелет» [16, с. 35]. Удивительное совпадение: православный святой и русский поэт пишут об одном и том же и одними и теми же словами — «мельница смерти» и «безумные мельницы» войн, то есть смерти.
Но в эту «физику» исторической реальности входит «метафизика» иного мира, персонифицированного в иволге:
Окруженная взрывами, Над рекой, где чернеет камыш, Ты летишь над обрывами, Над руинами смерти летишь. Молчаливая странница, Ты меня провожаешь на бой, И смертельное облако тянется Над твоей головой [4, с. 203].
На какой бой призывает иволга лирического героя? Просто стать одним из перемолотых зёрен в жерновах «безумных мельниц»? И почему «в жизни солдаты
мы»? Ответ, на наш взгляд, может быть только таков: иволга призывает на бой с этими самыми «безумными мельницами» (тут можно вспомнить Дон-Кихота), то есть со смертью. А смерть побеждается только единственным образом: «Смертию смерть поправ..». К жертве призывает иволга, к самопожертвованию. И герой принимает призыв. При этом удивительно, что призыв осуществляется молчанием, иволга — «молчаливая странница». По слову св. Исаака Сирина, молчание есть тайна будущего века, то есть грядущего Царства Божия, в котором смерти уже не будет. Вот откуда идёт этот призыв. Обратим внимание ещё на то, что иволга летит «над руинами смерти». Что такое «руины смерти»? Смерть, конечно, несёт руины всему, что встречается у неё на пути. Но руины смерти — это уже разрушение самой смерти! И окончательная победа над ней свершается в финале стихотворения. Смерть лирического героя чревата воскресением, которое и свершается. В разорванном сердце вновь слышен голос иволги. Воскресение свершается. И не только воскресает он, но и весь мир. Старый, ветхий мир исчезает в очистительном огне апокалипсиса, чтобы всё стало новым: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали» (Откр. 21:1). Победа над смертью будет окончательной. Что и происходит в стихотворении:
И над рощей березовой, Над березовой рощей моей, Где лавиною розовой Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной Холодеет кусочек цветка, — Встанет утро победы торжественной На века [4, с. 204].
В координатах священной истории осмысляет За-блоцкий свой жизненный путь. Стихотворение написано в год его «воскресения». До этого была жизнь до 1938 года, «смерть» в этом роковом для поэта году, «сошествие во ад», не случайно в стихотворении упоминаются «великие реки», за которыми он побывал, и воскресение, возвращение к жизни в 1946 году. Этот опыт смерти, ада и воскресения меняют поэтическую оптику Николая Заболоцкого.
Проблема поэтической оптики Заболоцкого подробно рассматривается в статье А. Герасимовой «Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда уН. Заболоцкого» [2]. Исследователь причину особого
видения в поэзии Н. Заболоцкого усматривает в его плохом зрении. Но это лишь физическое зрение. В творчестве таким зрением далеко не всё исчерпывается. Надо обратиться и к метафизической оптике, какую мы обнаруживаем, например, в творчестве Николая Васильевича Гоголя. В повести «Страшная месть» мы читаем: «Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже был мертвец и глядел как мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший» [3, с. 160]. Эта фраза ставит читателя в тупик. Двадца-титрёхлетний писатель пишет о трёх видах зрения: зрении живого человека, зрении мертвеца и зрении воскресшего, и пишет об этом так, как будто знает это по своему опыту. В разные периоды творчества Заболоцкого мы можем встретить образы мира, порождённые, выражаясь метафорически, не только зрением живого человека, но и зрением «мертвеца», и зрением воскресшего. Не случайно один из самых проницательных исследователей творчества Заболоцкого Филиппов отмечает: «До Заболоцкого так писал в России только один человек — и его знают все. Это был Гоголь» [19, с. 401]. Анализируя «Столбцы», исследователь пишет: «Совсем не заботясь о внешнем правдоподобии, поэт рисовал своих чудовищных уродцев, и они оказались реальнее самой действительности» [19, с. 401]. В позднем же творчестве он отмечает те черты, которые созвучны понятию «благодати».
Взгляд «воскресшего» теперь видит в мироздании те «точки прозрачности», ту «кристальную чистоту», о которых говорилось выше. Бунинские «любовь и радость бытия» очень хорошо характеризуют это новое мирочувствие. Поэт способен теперь видеть мир таким, каким он задуман Творцом. В этом ключ к пониманию поэтического мира позднего Заболоцкого. Он не стал советским поэтом. Он стал поэтом Славы Божией, разлитой в мире.
Таким образом, выработав особую методологию анализа и проведя его, мы приходим к убедительному выводу, что стихотворение Н. Заболоцкого «В этой роще берёзовой» является своего рода «богословским текстом», который раскрывает нам смысл исторического процесса в его библейских, эсхатологических координатах. Он показывает нам путь человека и человечества, ведущий через страдания, муки и смерть к рождению в жизнь вечную. Методы богословия литературы и богословия искусства являются действенными, актуальными и иногда необходимыми при исследовании тех или иных произведений искусства.
Литература
1. Бычков В. В. Русская теургическая эстетика. М.: Ладомир, 2007. 743 с.
2. Герасимова А. Подымите мне веки, или Трансформация визуального ряда у Н. Заболоцкого // Н. А. Заболоцкий: pro et contra. СПб.: РХГА, 2010. С. 661-673.
3. Гоголь Н. В. Страшная месть // Гоголь Н. В. Собр. соч. в9т. Т. 1. М.: Русская книга, 1994. С. 130-164.
4. Заболоцкий Н. А. Собрание сочинений: в 3-х т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. 656 с.
5. Заболоцкий Н. Н. Жизнь Н. А. Заболоцкого. М.: «Согласие»,
1998. 591 с.
6. Измайлов Р. Р. От слова к Логосу, или поэзия как богословие: монография. Саратов: Саратовская государственная консерватория имени Л. В. Собинова, 2022. 162 с.
7. Ильин В. Н. О Вавилонской блуднице // Ильин В. Н. Вавилон и Иерусалим: демоническое и святое в литературе. СПб.: «Русский мир», 2011. С. 5-12.
8. Ильин И. А. О тьме и просветлении // Ильин И. А. Собр. соч. в 10 т. Т. 6, Книга I. М., 1996. С. 183-406.
9. Кекова С. В. Метаморфозы христианского кода в поэзии Н. Заболоцкого и А. Тарковского. Саратов: Издательство Саратовской государственной консерватории имени Л. В. Собинова, 2016. 352 с.
10. Кекова С. В., Измайлов Р. Р. Православное обоснование художественного творчества // Кекова С. В., Измайлов Р. Р. О духовном в русской словесности. Саратов: Издательство Саратовской государственной консерватории имени Л. В. Собинова, 2018. С. 3-12.
11. Клеман О. Отблески света. Православное богословие красоты. М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея , 2004. 100 с.
12. Клодель П. Капля божественного мёда. М.: Издательство общедоступного православного университета, 2003. 196 с.
13. Корниенко Н. В. «И любовь, и песни до конца» // Николай Заболоцкий. Проблемы творчества. По материалам международных научно-литературных Чтений, посвящённых 100-летию Н. А. Заболоцкого. М.: Издательство Литературного института им. А. М. Горького, 2005. С. 113-133.
14. Маритена Ж. Творческая интуиция в искусстве и поэзии. М.: Российская политическая энциклопедия, 2004. 400 с.
15. Митр. Антоний Сурожский. Красота и уродство. Беседы об искусстве и реальности. М.: Издательский дом «Никея», 2017. 192 с.
16. Преп. Иустин (Попович). Прогресс в мельнице смерти // Преп. Иустин (Попович). Философские пропасти. М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2008. С. 32-60.
17. Сбоев Н. Мансарда на Петроградской (Заболоцкий в 1925-1926 годах) // Воспоминания о Н. А. Заболоцком. М.: Советский писатель, 1984. С. 43-47.
18. Ужаревич Й. Библия и Христос в лирике Николая Заболоцкого. URL: https://loshch.livejournal.com/135053.html (дата обращения 20.11.2023).
19. Филиппов Б. Путь поэта // Н. А. Заболоцкий: pro et contra. СПб.: РХГА, 2010. С. 463-467.
20. Шергин Б. В. Праведное солнце. Дневники разных лет. СПб.: Библиополис, 2009. 656 с.
References
1. Bychkov V. V. Russkaya teurgicheskaya estetika [Russian theurgical aesthetics]. M.: Ladomir, 2007. 743 p.
2. Gerasimova A. Podymite mne veki, ili Transformatsiya vizuaP-nogo ryada u N. Zabolotskogo [Lift up my eyelids, or The transformation of the visual series in N. Zabolotsky] // N. A. Zabolotskij: pro et contra [N. A. Zabolotsky: pro et contra]. SPb.: RHGA, 2010. P. 661-673.
3. Gogol N. V. Strashnaya mest [Terrible revenge] // Gogol N. V. Sobr. soch. v 9 t. [Sobr. op. in 9 T.]. Vol. 1. M.: Russian Book, 1994. P. 130-164.
4. Zabolotsky N. A. Sobranie sochineniy v 3-h t. T. 1 [Collected works: in 3 volumes. Vol. 1]. M.: Fiction, 1983. 656 p.
5. Zabolotsky N. N. Zhizn* N. A. Zabolotskogo [The life of N. A. Zabolotsky]. M.: «Consent», 1998. 591 p.
6. Izmailov R. R. Ot slova k Logosu, ili poeziya kak bogoslovie: monografiya [From the word to the Logos, or poetry as theology: a monograph]. Saratov: Saratov State Conservatory named after L. V. Sobinov, 2022. 162 p.
7. Ilyin V. N. O Vavilonskoj bludnice [About the Whore of Babylon] // Ilyin V. N. Vavilon i Ierusalim: demonicheskoe i svyatoe v literature [Babylon and Jerusalem: demonic and holy in literature]. SPb.: «Russian World», 2011. P. 5-12.
8. Ilyin I. A. O t'me i prosvetlenii [On darkness and enlightenment] // Ilyin I. A. Sobr. soch. v 10 t. T. 6, Kniga I [Sobr. op. in 10 vol. Vol. 6, Book I]. M., 1996. P. 183-406.
9. Kekova S. V. Metamorfozy hristianskogo koda v poezii N. Zabolotskogo i A. Tarkovskogo [Metamorphoses of the Christian code in the poetry of N. Zabolotsky and A. Tarkovsky]. Saratov: Publishing House of the Saratov State Conservatory named after L. V. Sobinov, 2016. 352 p.
10. Kekova S. V., Izmailov R. R. Pravoslavnoe obosnovanie hudozhestvennogo tvorchestva [Orthodox justification of artistic creativity] // Kekova S. V., Izmailov R. R. O duhovnom v russkoj slovesnosti [About the spiritual in Russian literature]. Saratov: Publishing House of the Saratov State Conservatory named after L. V. Sobinov, 2018. P. 3-12.
11. Clement O. Otbleski sveta. Pravoslavnoe bogoslovie krasoty
[Reflections of light. Orthodox theology of beauty]. M.: The Biblical-Theological Institute of St. Andrew the Apostle, 2004. 100 p.
12. ClaudelP. Kaplya bozhestvennogo myoda [A drop of divine honey]. M.: Publishing House of the Public Orthodox University, 2003. 196 p.
13. Kornienko N. V. «I lyubov\ i pesni do kontsa» [«Both love and songs to the end»] // Nikolaj Zabolotskij. Problemy tvorchestva. Po materialam mezhdunarodnyh nauchno-literaturny Chtenij, posvyashhyonny 100-letiyu N. A. Zabolotskogo [Nikolay Zabolotsky. Problems of creativity. Based on the materials of international scientific and literary Readings dedicated to the 100th anniversary of N. A. Zabolotsky]. M.: Publishing House of the A. M. Gorky Literary Institute, 2005. P. 113-133.
14. Maritena Zh. Tvorcheskaya intuiciya v iskusstve i poezii [Creative intuition in art and poetry]. M.: Russian Political Encyclopedia, 2004. 400 p.
15. Mitr. Antony Surozhsky. Krasota i urodstvo. Besedy ob iskusstve i reaPnosti [Beauty and ugliness. Conversations about art and reality]. M.: Nikeya Publishing House, 2017. 192 p.
16. Rev. Justin (Popovich). Progress v meFnitse smerti [Progress in the Mill of Death] // Rev. Justin (Popovich). Filosofskie propasti [Philosophical abysses]. M.: Publishing Council of the Russian Orthodox Church, 2008. P. 32-60.
17. Sboyev N. Mansarda na Petrogradskoj (Zabolotskij v 1925-1926 godah) [Mansard on Petrogradskaya (Zabolotsky in 1925-1926)] // Vospominaniya o N. A. Zabolotskom [Memories of N. A. Zabolotsky]. M.: Soviet writer, 1984. P. 43-47.
18. Uzharevich Y. Bibliya i Hristos v lirike Nikolaya Zabolotskogo [The Bible and Christ in the lyrics of Nikolai Zabolotsky]. URL: https://loshch.livejournal.com/135053.html (Accessed date 20.11.2023).
19. FilippovB. Put poeta [The Path of the poet] // N. A. Zabolotskij: pro et contra [N. A. Zabolotsky: pro et contra]. SPb.: RHGA, 2010. P. 463-467.
20. Shergin B. V. Pravednoe solnce. Dnevniki raznyh let [The Righteous Sun. Diaries of different years]. SPb.: Bibliopolis, 2009. 656 p.
Информация об авторах
Светлана Васильевна Кекова E-mail: kekova@yandex.ru
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Саратовская государственная консерватория имени Л. В. Собинова» 410012, Саратов, проспект имени Столыпина П. А., дом 1
Руслан Равилович Измайлов E-mail: ruslanizmajloff@yandex.ru
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Саратовская государственная консерватория имени Л. В. Собинова» 410012, Саратов, проспект имени Столыпина П. А., дом 1
Information about the authors
Svetlana Vasilyevna Kekova E-mail: kekova@yandex.ru
Federal State Budget Educational Institution of Higher Education «Saratov State Conservatoire named after L. V. Sobinov» 410012, Saratov, 1 Peter Stolypin Ave.
Ruslan Ravilovich Izmaylov E-mail: ruslanizmajloff@yandex.ru
Federal State Budget Educational Institution of Higher Education «Saratov State Conservatoire named after L. V. Sobinov» 410012, Saratov, 1 Peter Stolypin Ave.
