CC BY
40
ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЭТИКИ 2017 Том 15 № 2
БС1 10.15393/]9.ай.2017.4241 УДК 821.161.1.09"18"
Владимир Иванович Мельник
Московский государственный университет дизайна и технологий (Москва, Российская Федерация) melnikvi1985@mail.ru
К ПРОБЛЕМЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО СМЫСЛА НОВЕЛЛЫ-ПРИТЧИ И. А. ГОНЧАРОВА
«УХА»*
Аннотация. В статье рассматривается притча-новелла И. А. Гончарова «Уха», написанная предположительно в июле-августе 1891 года. Предпринимается попытка внести коррективы в господствующее мнение о том, что итоговое в писательской биографии Гончарова произведение является лишь местным симбирским анекдотом о мужьях-рогоносцах и удалом пономаре. Новелла в значительной мере представляет собой литературную мистификацию, в которой за внешним событийным рядом может быть скрыта евангельская притча о противопоставлении «мудрых и разумных», с одной стороны, и глубоко верующих «простецов», «младенцев» — с другой. Судя по рассыпанным в повести намекам и реминисценциям, под бытовым сюжетом о рыбалке на Волге Гончаров прозревает возможную картину апостольского служения, где пономарь выступает в роли неученого апостола-рыбака, «ловца человеков», что совершенно меняет смысл произведения и его названия. Произведение обнаруживает духовное тяготение позднего Гончарова к людям простой, но глубокой веры. В «Ухе» сквозят автобиографические мотивы непонимания человека окружающими людьми, автор отстаивает неприкосновенность тайны души человека и уповает не на человеческое мнение, но на беспристрастный Суд Божий. В русской литературе Гончаров был главным защитником человеческой личности и тайны человеческой души, подотчетной только Богу.
Ключевые слова: Евангелие, Гончаров, сюжет, композиция, автобиографизм, мистификация, «Уха»
Иван Александрович Гончаров скончался 15 сентября 1891 года. Незадолго до кончины он написал три небольших произведения, до сих пор являющихся камнем преткновения для исследователей: слишком они не похожи на все то, что писал романист. В июле 1891 года написан «Май месяц в Петербурге», 20 августа окончена «Превратность судьбы» [1, 306].
© В. И. Мельник, 2017
Предположительно до 22 августа 1891 года было создано самое загадочное из сочинений Гончарова под названием «Уха». Все три произведения объединены темой тайны духовного и нравственного преображения человека.
Заметим, что до сих пор исследователи не придавали большого значения этим произведениям, поскольку при первом обращении к ним их содержание и тематика кажутся не более, чем очерковыми (см.: [8, 413-429]; [14, 72]; ср.: [3, 26-34]; [5, 93-104]; [6, 215-228]; [12, 276-288]). Жизнь петербургского дома, описанная почти в манере «физиологии» 1840-х гг., странное приключение гвардейского офицера, занятого поисками «места», изложенное на нескольких страницах, наконец, описание рыбалки на волжском берегу, — все это представлялось неким «остаточным материалом» для крупного романиста, автора романной трилогии.
По-настоящему оценить этот материал представляется возможным лишь с учетом биографического (автобиографического) фактора. Указанные три миниатюры явились не столько «литературными безделками» почти восьмидесятилетнего романиста, уже не способного справиться с «романными глыбами», но при этом отдающего свой досуг привычному литературному труду («И пальцы просятся к перу, перо к бумаге» (А. С. Пушкин)), сколько предсмертными размышлениями на темы, очевидно, важнейшие для его жизни. Гончаров чувствовал приближение кончины и много говорил об этом с тех пор, как в 1871 году умер его духовник, протоиерей Гавриил Васильевич Крылов, бывший моложе писателя на девять лет. С начала 1870-х гг. в письмах романиста все более явственно проступает мотив ожидания смерти. А. Ф. Кони в письме к С. В. Максимову отмечал: «Старик отошел тихо и с верою. "Что такое смерть? — допрашивал он меня (я бывал у него каждый день). — Как ее объяснить? Мне вот казалось ночью, что ко мне подходили две большие собаки и больно меня кусали — ужели это смерть?". Ему хотелось еще жить (а было 80 лет): "Авось и на этот раз, — говорил он, — меня Господь помилует". Но после причастия он вполне примирился со смертью. Последнее, что я от него услышал, было: "Я знаю,
что умру, ну что ж, пожалуй, я ведь спокоен. Я видел сегодня во сне Христа — и он меня простил"...» [4, 76]).
Являясь миниатюрами, эти произведения проигрывали романам Гончарова в объеме, но давали большие возможности для духовного самовыражения писателя, для сосредоточения его на исповедальных и «завещательных» моментах. В контексте творчества Гончарова эти сочинения следует воспринимать и оценивать не только как «жанрово-нисходя-щую» линию, но и как «духовно-восходящую». Только тогда за простыми незамысловатыми «случаями» или даже (как в «Мае месяце») статичной картиной становится возможным прочесть ту «исповедь» и то «завещание», те духовные тревоги о будущем Суде, которые неизбежно закладывались Гончаровым в предсмертные дни в эти маленькие по объему тексты. Особый интерес в этом смысле представляет новелла-притча «Уха».
В «Ухе» нет ничего лишнего, сюжет крайне строг и рассчитан. Миниатюра проникнута определенным ритмом действия, повествования, пространства. Пространственно она организована так, что действие внешнее, фабульное, очерчивает строгий, идеальный круг. Действие начинается с того, что «в городе С. из одного дома выехали две телеги»1, последние же слова произведения: «.обе телеги остановились у дома, из которого выехали утром» (216). Круг времени (день) охватил круг действия. Однако такая законченность и видимая «неподвижность» (все окончилось там, где началось, герои как бы и не уезжали) лишь подчеркивает полный переворот, произошедший во внутреннем мире героев.
В новелле крайне рассчитано и соблюдено смысловое равновесие: она может быть прочитана двояко. Анекдотический по духу смысл обозначили первые комментаторы. В частности, П. С. Бейсов писал: «Пономарь Ерема, над которым потешаются приказчик, дьячок, мещанин и их бойкие жены, едущие на рыбную ловлю, оставляет их всех в дураках, чему способствует легкомысленное поведение их жен, соблюдающих только внешнее приличие» [2, 85]. Так же воспринял поздние произведения Гончарова А. Г. Цейтлин:
...«Превратности судьбы» — довольно слабый рассказ о жизненных приключениях отставного штабс-ротмистра Хабарова. <.> новелла «Уха» <.> не отделана не только в отношении слога, но еще больше в отношении характеров, в которых не подчеркнуты их своеобразные черты. Однако <...> не лишена достоинств; к ним в первую очередь принадлежит образ пономаря Еремы, который, несмотря на свою неуклюжесть и смирный характер, оставляет в дураках приказчика, дьячка, мещанина и их легкомысленных жен. Повествование «Ухи» ведется Гончаровым в быстрой и живой манере, с соблюдением местного колорита симбирской жизни [13, 299].
«Оставляет в дураках» мужей и даже жен — так прочитано поведение и характер Еремы. В самом деле, произведение может быть осмыслено как «бокаччиевский» сюжет о мужьях-рогоносцах. Аргументов в пользу такой трактовки достаточно много. Три женщины поочередно заходят в шалаш Еремы, пока их мужья рыбачат, и пребывают там по часу каждая. Гончаров совершенно очевидно подчеркивает натуралистическую составляющую сюжета: «Мало-помалу голоса их становились все тише и тише, наконец, совсем смолкли и наступило молчанье. Это продолжалось <...> около часу», после чего они выходят «в возбужденном состоянии <...>, поправляя прическу и платье на себе» (214).
Во-вторых, женщины после пребывания в шалаше меняют свое отношение к Ереме. Если раньше они смеялись над ним и тыкали в спину зонтиками, когда он крестился на храмы, то теперь молчат и смотрят в разные стороны. Автор снова подчеркивает, что их поведение необычно:
.женщины, обыкновенно большие болтуньи, на этот раз рассеянно и молча стали хозяйничать, расставляли стаканы, чашки с одного места на другое без всякой цели и потом переставляли их на прежнее место, раскладывали провизию и мало занимались друг другом (214). Открыв для себя нечто новое в Ереме, они говорят мужьям, по привычке задирающим пономаря:
— Что вы на него взъелись, в самом деле! Он тоже человек, как все люди, а не то, что какой-нибудь! (215)
Перемена ситуации настолько разительна, что мужчины спрашивают:
— Да что с вами поделалось? Обворожил, что ли, вас Ерема?
(215).
Возможно, изменение происходит и в Ереме, который, несмотря на неприятие к нему мужей, «ел, как молодой рекрут, много и молча.» (215). При этом автор подчеркивает, что Ерема «был холостой и все собирался жениться, да никто за него не шел, потому что он был колченогий и мало имел дохода» (211).
Кажется, что смысл «Ухи» однозначно анекдотичен: Ерема действительно «оставляет в дураках» трех мужчин.
Однако автор замыслил не простое произведение. В «Ухе» явно существует «встречный смысловой поток», в любом случае придающий новелле художественную неоднозначность и глубину. Во-первых, отметим, что весь натуралистический ряд слишком грубо и нарочито подчеркнут автором. Открытая акцентировка и смысловые нажимы являются очевидной трансформацией традиционной поэтики Гончарова. Можно было бы принять эту трансформацию за признак «старческого бессилия» Гончарова-художника (о «Превратности судьбы» А. Г. Цейтлин не случайно сказал: «довольно слабый рассказ»). Однако изменения в поэтике, в той или иной степени присущие всем трем последним миниатюрам Гончарова, на наш взгляд, вызваны другими причинами: писатель впервые открыто обратился к жанру притчи, хотя притчи не классической, а сочетающейся с признаками отчасти рассказа (более всего — в «Превратности судьбы») и новеллы («Уха»). Сам он, не вдаваясь в тонкости филологического анализа, обозначил свои произведения как «статьи».
Притчевость «Ухи» могла бы сводиться к простому анекдотическому стереотипу в духе новелл Бокаччо: глупый (слабый) торжествует над умными (сильными). Тем не менее в «Ухе» совершенно очевидно просматривается (и уравновешивает эту анекдотичность) притчевость христианского типа. Поэтика притчи-новеллы строится Гончаровым, с одной стороны, на явном акцентировании натуралистических намеков, а с другой — на их прямом или косвенном опровержении. Все
дело в том, что мы не можем достоверно сказать, что же все-таки произошло с Еремой и женщинами, в чем причина перемены их отношения к нему. Аргументы «за» и «против» нравственного падения героев как бы уравновешивают друг друга.
В «Ухе» одновременно действуют две логики: логика положения и логика поступков. Логика положения анекдотична и, с житейской точки зрения, вполне естественна: холостой и здоровый молодой человек, не предпринимая никакой активности, привлекает внимание женщин, каждая из которых проводит с ним в шалаше по часу, после чего женщины, вполне оценив достоинства Еремы, меняют к нему свое отношение. Ситуативная логика положения не только проста, прямолинейна, но и постоянно акцентируется автором, кажется, озабоченным тем, чтобы читатель эту логику понял и принял. Логика же поступков и действий имеет совершенно иную поэтику: она строится на умолчаниях и тонких намеках. Ее, по авторскому замыслу, разглядит и поймет не каждый читатель. На какого же читателя рассчитывал Гончаров и что в конечном итоге хотел сказать своей притчей?
Поступков у Еремы в новелле совсем немного. По дороге на рыбалку он крестится на церкви, мимо которых проезжает. На рыбалке распрягает лошадей, ставит шалаш и ложится спать. Что он делал с женщинами, когда они приходили к нему в шалаш, принципиально оставляется автором за кадром. Далее он выпивает с мужчинами водки и ест, что называется, за троих. На обратном пути он снова крестится на церкви. В новелле Ерема представляется в поступках скорее объектом, чем субъектом действия: он является предметом шуток и «задираний» со стороны сначала мужчин и женщин, а потом — одних только мужчин.
Собственно поступки Еремы — это его поклоны Богородице и святым, чьи имена носят храмы. Кольцевая композиция косвенно указывает на то, что в своих видимых поступках Ерема нисколько не изменился. Кресты он кладет истово — даже тогда, когда в его спину со смехом тычут зонтиками. В этом проявляется его воля, вера и незлобивый, действительно «смирный» характер. Поклоны и кресты, а также уход за
лошадьми и самоваром — почти единственные признаки активности героя. Во всем остальном он крайне пассивен и даже слегка ленив: «"Хорошенько его, хорошенько, ишь как он лениво правит!" — продолжали кричать сзади мужчины» (212). Ему наказывают задать лошадям овса: «"Хорошо, ужо задам", — лениво проговорил Ерема, поглядывая еще ленивее на обе телеги» (213). Напомним, что Ерема лег спать, не проявляя к женщинам никакого интереса и оставаясь абсолютно пассивным. Ленца Еремы проявляется как до, так и после встреч в шалаше: «Сейчас, сейчас! — лениво сказал Ерема, — вот вам и самовар!» (215). Даже ложку, чтобы есть уху, он берет «нехотя».
Но и пассивность Еремы еще не аргумент в пользу того, что в шалаше не произошло грехопадения. Характер Еремы показан, возможно, как очень цельный и представляющий русский простонародный менталитет: долго запрягает и быстро едет. В любом случае холостяк Ерема — мужчина хоть куда, он немногословен, великодушен и, судя по хорошему аппетиту и здоровью, способен на многое.
В то же время автор намеренно умалчивает о том, что было в шалаше. Он заводит с читателем игру, которая может придать повествованию как комический, так и драматический смысл. О событиях в шалаше читатель должен догадаться по косвенным признакам (например, перемена к нему отношения со стороны женщин, которые, кстати, не глядят друг на друга).
Но и косвенные признаки ставятся автором под сомнение: он вводит в повествование «признаки второго ряда». Так, Гончаров подчеркивает нереальность ситуации: Ерема расположил свой шалаш «поодаль» от основной группы, в то время как дьячиха «через час <.> торопясь, пришла к шалашу» (213). Быстрым шагом за час женщина могла бы преодолеть расстояние в четыре-шесть километров. Но такое расстояние нельзя обозначить словом «поодаль». Кроме того, располагать шалаш на таком расстоянии ленивый Ерема не стал бы, да и просто это противоречит здравому смыслу, ибо в обязанности Еремы входило принести к ухе закипевший самовар. Воду он брал в реке, самовар принес назад, к реке, к месту
рыбалки. В оба конца он должен проделать порядка десяти километров с самоваром в руках.
Гончаров как будто хочет озадачить внимательного читателя. Если «поодаль» — это весьма близкое расстояние, в пределах обзора и досягаемости, то можно ли предположить вообще три грехопадения в шалаше? Учитывая, что каждая женщина по часу пробыла в шалаше и по часу шла в шалаш, то на все действие в реальности должно было уйти около шести, а то и семи часов. Все это время мужчины не могли неотрывно рыбачить, женщины, которые ходили к Ереме, не сговариваясь друг с другом, могли застать одна другую в шалаше и пр. Кроме того, известно, что Ерема бывал и прислуживал в домах всех трех женщин, так что, если бы они тяготели к холостому пономарю, менее рискованно было бы совершить прелюбодеяние дома, чем в близком присутствии множества людей и мужа.
Получается, что, акцентируя второстепенные детали, вроде оправления женщинами платьев или хорошего аппетита молодого пономаря, которые могут быть естественными (выйдя из низкого шалаша, женщина обязательно поправит прическу и платье, а молодой и небогатый человек может есть с особым аппетитом, когда его угощают домашней пищей и свежеприготовленной ухой), писатель ставит под сомнение главный фактор: место и время предполагаемого события. Тем самым вызывает вопрос и самая его принципиальная возможность. Таким образом, Гончаров заставляет сомневаться в логике «анекдота» об обманутых мужьях. Но в таком случае, есть ли в новелле какая-то иная логика, и к чему она может сводиться?
Следует обратить внимание на то, что в последних своих миниатюрах, написанных в течение двух последних месяцев жизни, романист резко меняет весь антураж действия в повествовании. В «Превратностях судьбы» и в «Ухе» главными героями являются люди, причастные к церкви. Отсюда — храмы, иконы, священнослужители. Если в «Превратностях судьбы» главная тема — «судьба» как «суд Божий», как Божий Промысл, то в «Ухе», возможно, заключена христианская притча о «простецах» и «мудрецах». Пафос произведения,
вероятно, заключается в противопоставлении «простеца» «мудрым и разумным», в духе признания, которое сделал Гончаров в письме к А. Ф. Кони от 30 июня 1886 года:
Я с умилением смотрю <...> на тех сокрушенных духом и раздавленных жизнью старичков и старушек, которые, гнездясь по стенке в церквах или в своих каморках перед лампадкой, тихо и безропотно несут свое иго — и видят жизнь и над жизнью высоко только крест и Евангелие, одному этому верят и на одно надеются! Отчего мы не такие! «Это глупые, блаженные», — говорят мудрецы, мыслители. Нет — это люди, это те, которым открыто то, что скрыто от умных и разумных. Тех есть Царствие Божие, и они сынами Божиими нарекутся! [4, 76]
И это уже тема чисто автобиографическая, драматическая, подводящая итоги жизни и заставляющая глубже вглядеться в биографию и характер религиозности писателя. Можно ли воспринять новеллу как рассказ об одном из таких «простецов», «сынов Божиих», а может быть, и о самом себе? И что есть в изображении Гончарова самая рыбалка и связанная с нею «уха»? Вглядимся в детали повествования и снова вернемся к логике поступков, а не логике положения, где все ожидаемо и даже нарочито акцентировано автором.
Женщины — это те единственные, кто претерпел в новелле изменение в поведении. По дороге на рыбалку они смеются над Еремой, толкают его в спину и просят угадать, кто это сделал. Все это происходит не просто так, а лишь в те знаменательные моменты, когда Ерема крестится на церкви, мимо которых проезжает телега, то есть когда он выступает в роли человека, исповедующего свою веру.
Дорога на Волгу показана условно как путь страдания для Еремы. Тычки зонтиками в спину во время молитвы — словно бы обытовленный вариант «заушения» Христа во дворе Понтия Пилата. Обращения женщин («Угадай, кто тебя ткнул, Ерема?» (211)) явно отсылают к Евангелию от Марка: «И некоторые начали плевать на Него и, закрывая Ему лице, ударять Его и говорить Ему: прореки» (Мк. 14:65). Сами зонтики, которыми женщины тычут в спину Еремы, весьма напоминают о той «трости», которой воины Пилата били Христа по голове (Мф. 27:30). Гончаров ведет речь о мученичестве ради
Христа, но в очень сниженном, как всегда у него, бытовом варианте.
Дорога обратно домой та же самая, Ерема опять крестится, но женщины уже не тычут ему в спину зонтиками. Переменился не внешний антураж, а внутренняя, духовная составляющая сюжета. «Простец» Ерема (имя которого означает с др. евр.: «Да возвысит Бог») предстал теперь в свете евангельских блаженств: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю <...> Блаженны вы, когда будут поносить вас, и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Мф. 5:4-5, 11-12).
Интересен евангельский контекст самой рыбалки. Что делают на пикнике персонажи «Ухи»? Гончаров пишет: «Потом все стали есть, пить и веселились (курсив мой. — В. М.) до вечера» (215). Тем самым он снова отсылает к евангельским словам о неразумном богаче, который всецело занят земной жизнью и совершенно не думает о своей душе и о небесном: «И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись (курсив мой. — В. М.). Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет» (Лк. 12:16-21). Для Гончарова эта евангельская притча, несомненно, много значила в последние недели жизни.
В новелле время и пространство показаны метафорически и символически. Дорога на рыбалку утром изображена Гончаровым как утро жизни. Когда экипажи проезжают мимо храма Святой Троицы, в телеге, где сидят женщины, раздается песня о веселой, беззаботной и разгульной юности (первый период жизни души человеческой): «На первой телеге раздалось пение: "Юность, юность, веселися. Веселись, пока цветешь. Пой, рез-вися и кружися, ибо скоро ты пройдешь!" — пел женский голос» (212)2. При этом экипажи легко катятся с горы к реке.
Обратная же дорога, идущая в гору, не оглашена смехом и песнями, она для женщин проходит в молчании, обозначившем их внутреннюю перемену. Хотя мужчины по-прежнему подзадоривают их «отдуть зонтиками» Ерему, они молчат и ничего не предпринимают.
Очевидно, что в шалаше с ними произошла какая-то перемена. Бокаччиевский вариант сам Гончаров подверг сомнению несоответствием выражений «поодаль» и «через час <...> торопясь, пришла к шалашу», хотя абсолютно исключить его нельзя. Возможно и иное. «Возвышенный Богом» Ерема не пытался совершить грех, но каким-то образом (скорее всего своим примером, ибо он немногословен) пробудил в женщинах совесть, после чего перестал быть предметом насмешек. Как это могло произойти и было ли — принципиально остается «тайной», на чем автор, как нам кажется, настаивает особо и в чем, прежде всего, следует усматривать смысл новеллы-притчи.
На первый взгляд, вариант христианской притчи кажется мало правдоподобным. Скорее, он может быть рассмотрен лишь с точки зрения «презумпции невиновности», поскольку никакого «события» все-таки не показано. Косвенно же в его пользу свидетельствует объективная ложность многочисленных и нарочито примитивных авторских «нажимов», которые на самом деле ничего не доказывают, а главное — противоречат духу поэтики Гончарова и скорее являются признаком мистификации. Но любопытно, что об этом же говорят и исполняемые женщинами песни.
Стоит обратить внимание, что, словно в увертюре, в «песенной» части новеллы, мотивы и настроения стремительно меняются, предваряя финальные аккорды; за спиной богобоязненного Еремы вслед за песней о разгульной юности раздаются уже другие по смыслу песни: «Женщины пели то "Среди долины ровныя", то "Я в пустыню удаляюсь"» (213). Песня «Среди долины ровныя» (1810) на стихи Алексея Мерз-лякова — не разгульная. Напротив, в ней доминирует мотив душевного одиночества и тоски по истинной любви:
Среди долины ровныя, На гладкой высоте, Цветет, растет высокий дуб В могучей красоте. Высокий дуб, развесистый, Один у всех в глазах; Один, один, бедняжечка, Как рекрут на часах! И т. д.3
И уже совсем надрывный, горестный тон господствует в песне «Я в пустыню удаляюсь». Более того, эта песня, по сути, об иночестве, монашестве, о духовных обманах страстей мира сего и о монашеском уединении: Я в пустыню удаляюсь От прекрасных здешних мест; Сколько горестей смертельных Мне в разлуке должно снесть!
Оставляю град любезный, Оставляю и того, Кто на свете мне милее И дороже мне всего.
Пременить нельзя предела, Нельзя страсти истребить. Знать, судьба мне так велела, Чтоб в пустыне одной жить. И т. д.4
Таким образом, порядок лирических женских песен, каждая из которых звучит при встрече с Божьим храмом, служит увертюрой духовного события, произошедшего в новелле. От «Веселись, пока цветешь» поющие перешли к «Я в пустыню удаляюсь», от темы плоти к теме духа. Если смотреть на произведение как на симбирский анекдот об обманутых мужьях, этот авторский ход остается необъяснимым.
Перемена в настроении женщин совпадает с тем обстоятельством, что теперь «телега жизни» (А. С. Пушкин) не легко спускается вниз под песни и смех над «простецом», но поднимается в гору по дороге, где один храм стоит выше другого, словно ступени (см. об этом: [9]). Причем последний из них —
храм Святой Троицы, обозначающей в духовном смысле Начало и Конец всему.
Наконец, если принять духовную версию событий и увидеть в «Ухе» христианскую притчу о духовной высоте смирения и простоты перед кичливостью и суетностью, то и фигура Еремы, и сама «рыбалка» предстанут в ином свете. День, отпущенный на рыбалку, метафорически может означать время деятельной жизни или «добрых дел», как сказано в «Притче о десяти девах», мудрых и неразумных. У каждой категории «ловцов» свой улов. Те, кто был настроен «есть, пить, веселиться» (в том числе дьякон, показанный Гончаровым вовсе не церковным человеком), поймали рыбу на уху и, действительно, веселились «до вечера» (если говорить притчеобразно, то надо сказать — «до вечера жизни»). У Еремы, который как-то повлиял на женщин, был свой «улов», а именно — три человеческие души, которые не только его самого, но и его исповедание веры, его поклоны и кресты стали воспринимать без насмешки. Возможно, он стал для них «правилом веры и образом кротости».
В этой связи стоит вспомнить слова современника Гончарова, московского святителя Филарета (Дроздова). В свете этих слов женщины из «Ухи» представляются «мудрыми девами», а мужчины — «буиими» (немудрыми, несмысленными, дерзкими): «Смерть для каждого человека, а последний суд для всего рода человеческого — отверзает дверь судьбы. Мудрые девы входят на брак жениха бессмертного — буии же изгоняются. Чтобы получить помилование, должно принести покаяние» [11, 298]. Перемена, произошедшая в женщинах, в свете христианской версии имеет своей причиной принесенное в том или ином виде покаяние, тем более что слово покаяние означает «изменение», «перемена ума» (греч.). Накануне своей кончины Гончаров и поднимает тему утра «беспечной юности», затем главных поступков в течение дня (у женщин это именно «перемена ума») и, наконец, итогов «вечера» («Я в пустыню удаляюсь»). Эта «перемена ума» связана у женщин с Еремой: они изменили свое отношение к нему. Более того, в «перемене ума» этих женщин участвовал сам
Ерема. В таком случае, если рассматривать «Уху» как христианскую притчу, нужно было бы говорить об апостольском служении униженного людьми, но «возвышенного Богом» Еремы. Оно с неожиданной стороны освещает смысл названия новеллы «Уха» — и указывает на совсем другую «ловлю» — не рыб, а «человеков», ибо об апостолах, своих учениках-рыбаках, Христос сказал: «Будете ловцами человеков» (Мк. 1:17; Мф. 4:19). В Евангелии от Луки Он обращается к Симону (будущему апостолу Петру): «И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков» (Лк. 5:10). Вот о какой рыбалке и о какой ухе может идти речь в последней новелле Гончарова.
В пользу этой версии, кроме того, говорит и имя героя. Ерема в новелле унижен людьми, но «вознесен Богом» (о чем свидетельствует перемена отношения к нему женщин). Вряд ли христианин Гончаров в предсмертном рассказе мог допустить, что «вознесение Богом» следует толковать как «наставление рогов» трем мужчинам в промежутках между молитвами. Вообще как минимум две из трех предсмертных новелл Гончарова 1891 года посвящены этой теме. Герой не только «Ухи», но и «Превратности судьбы» унижен людьми и вознесен Богом. Героя рассказа «Превратность судьбы» Леонтия Хабарова люди, отказывающие ему в месте службы, низводят до нищеты и унижения, но Бог оказывается силен возвести его в высокую должность «смотрителя работ при строящемся в Москве храме Спасителя»5. Это назначение Леонтий получает из рук самого государя. Как и в «Ухе», герой носит говорящее имя: Леонтий означает «львиный», а фамилия Хабаров происходит от слова «хабар» — «прибыток, барыш, удача». Такую необычную, «львиную» удачу дает Бог герою как свою «божественную помощь в претерпенных испытаниях»6. Как видим, и Ерема, и Хабаров сначала унижены, а затем «вознесены Богом» — и в обоих случаях это связано не только с их терпением, но и с молитвой, верой, с образом храма. В этом смысле «возвышение Богом» Еремы, по логике Гончарова, вряд ли связано с плотским грехом и грубым отмщением своим обидчикам, оставлением их в «дураках».
Тем не менее, в итоге, писатель оставляет нам свободу выбора, ибо именно свобода — главная тема «Ухи»: бокаччиевская и христианская притчи в новелле слишком тесно переплетены.
Что касается самого автора, то его позиция, на наш взгляд, определена прежде «исповедальным юродством» Гончарова, его попыткой объяснить свою собственную личность. Не три ли детских души «выловил» Гончаров, воспитывая трех ребятишек своего умершего слуги Трейгута? Не этим ли «трем душам» посвящена и оставлена в распоряжение «Уха»?7 Но речь не только о семье Трейгут или вообще о чем-то конкретном: к концу жизни всякого рода непониманий у писателя накопилось много. В этом смысле одиннадцатая глава от Матфея, возможно, является и ключом к самой природе гончаров-ской мистификации в новелле «Уха», ибо здесь Христос говорит, что даже Его Самого люди приняли за то, чем являются они сами: «Ибо пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» (Мф. 11:18-19).
В этом-то евангельском контексте следует воспринимать сцены в шалаше: Гончаров художественными средствами сгущения красок мог выразить мнение толпы о праведнике. К концу жизни духовный опыт писателя диктовал ему, что жизнь праведника чаще всего воспринимается с полным непониманием, что праведнику уготован путь страдания, клеветы и «мильона терзаний». Это он знал по своей собственной жизни.
Внутренним двигателем «Ухи», написанной в преддверии смерти, приближение которой писатель, как известно, чувствовал, было подведение итогов прожитой жизни. Гончаров постоянно возвращался, с одной стороны, к мысли о «мильо-не терзаний», выпадающих на долю каждого живущего на земле, а с другой — о «воздаянии праведникам» за их праведность. Это если не единственная тема его последних новелл, то их господствующее настроение.
Перед писателем в последние недели и месяцы жизни, несомненно, вставал вопрос и о мере собственной вины и праведности в преддверии Суда Божьего. Понятно, почему автор
«Ухи» переходит к духовно-исповедальному переосмыслению важнейшей для себя темы: темы тайны человеческой души, известной только одному Богу. Эта тема в политическом плане была поднята им в «Необыкновенной истории», где он пишет о слежке за литераторами кружка В. Г. Белинского и о «книге живота» III Отделения, а также о попытках государства контролировать отношения человека с церковью. В более интимном плане эта тема была затронута им в статье «Нарушение воли», где он отстаивал право писателя (и всякого человека) на тайну частной жизни. Ситуация со «встречами в шалаше» перекликается с тем, что пишет Гончаров в этой статье: нельзя предавать огласке «интимный разговор между собою двух близких лиц, который при свидании вели бы в кабинете, на прогулке, с глазу на глаз, не подозревая, конечно, никакой измены доверия с обеих сторон»8. О хрупкой тайне человеческой души он рассуждает и во многих своих письмах.
Позиция Гончарова в «Ухе» — это противопоставление, с одной стороны, суетного человеческого мнения, а с другой — беспристрастного Божьего ведения и решения. В статье «Нарушение воли» он определил человеческий суд как «беспощадный»:
Суд общественного мнения вообще беспощаднее законов уложения о наказаниях. Он проникает во все изгибы злоупотребления, редко допускает смягчающие и жадно хватается за отягчающие обстоятельства. Тысячеглазый его аргус производит следствие, и суд этот произносит безапелляционный приговор9.
В итоге в «Ухе» как будто слушится смиренный авторский голос: «Не ищите — было или не было. Понимайте, как Вам больше нравится, но то, что произошло в течение дня на рыбалке (то есть жизни), принципиально останется тайной. О ней знает только Бог — и Он единственный милосердный и справедливый Судья».
«Уха» — это произведение о «тайне» любой человеческой судьбы, а в автобиографическом плане — это, может быть, одновременно и горькая насмешка над человеческим судом, и упование писателя на Бога и Его справедливый Суд.
По видимости, Гончаров старается не нарушить хрупко построенного равновесия смыслов, не настаивает на том, чтобы в нем увидели праведника, живущего по Евангелию, но однозначно ставит в центр повествования мотив неприкосновенности тайны человека и его жизни, а также связанный с ним мотив Божьего Суда, который выше суда человеческого. В новелле ощутимо выражается упование автора на то, что «последние будут первыми», а униженные людьми будут возвышены Богом.
Здесь, между прочим, выразился и внутренний, никем не замеченный поворот писателя к необычайной простоте смиренной веры, с которой он и закончил свою жизнь. Зато все это выступило на лице умершего Гончарова, о чем поведал Д. С. Мережковский в своей записной книжке:
Я только что с панихиды Гончарова. Я стоял в маленькой скромной прихожке... Покойный лежал в третьей комнате. И вдруг — когда я взглянул на лицо его — все исчезло: и постылые лица знакомых литераторов, и суетное настроение, и маленькая комната. Я даже не помню, во что был одет усопший, я помню только это бледное, бесконечно тихое лицо. Я видел его при жизни. Это был полуслепой дряхлый старик. Лицо его казалось тогда безжизненным, равнодушным и ленивым, выражало только суетную и скучную поверхность жизни, а свое заветное он слишком глубоко таил от людей, этот одинокий, нелюдимый художник. И вот теперь заветное и глубокое его сердца, то, что создало Веру и голубиную чистоту Обломова, выступило, освобожденное смертью, на бледном, помолодевшем и успокоенном лице. И я почувствовал вдруг, как я всегда любил этого чужого и незнакомого человека, самою чистой и бескорыстной любовью, как только можно любить на земле, не как отца, не как брата, не как друга, даже не как учителя, а как человека, чья душа открывала моей душе великое и прекрасное, и за то он был мне ближе, чем брат, отец, друг, учитель. Мне не было его жалко, не было печально, я не чувствовал страха смерти; напротив, мне было радостно за него, что тишина и примирение, которые были его творческой силою, охватили теперь все существо его. И я думал: неужели это восьмидесятилетний старик? Детская чистота, невинность и успокоение делали это мертвое лицо таким молодым и прекрасным, что нельзя было оторвать от него глаза: так тихо спят только дети [7, 352-353].
Среди русских писателей-классиков Гончаров, может быть, наиболее болезненно воспринимал всяческое вмешательство в мир человеческой души. «Уха» показала, насколько глубоко чувствовал писатель эту проблему. В русской литературе он был главным защитником человеческой личности и тайны человеческой души, подотчетной только Богу. Унаследовав традицию «гуманитета» Н. М. Карамзина («Заметка по поводу юбилея Карамзина»), Гончаров подводит под нее христианское основание, в чем раскрывается искренность и глубина его веры.
Что касается «Ухи», то оставляя читателя на распутье и давая ему свободу толковать произошедшее по своему усмотрению, он однозначно выводит на первое место мотив «свободы совести», мотив внутреннего права человека на «тайну», мотив доминирования «Суда Божьего» над судом человеческим. По сути, это одновременно и исповедь, и духовное завещание писателя, в котором полно и глубоко, несмотря на всю кажущуюся незамысловатость сюжета о рыбалке, выразилось его евангельское отношение к жизни.
Примечания
Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ, проект «Научная биография И. А. Гончарова» № 17-04-50064.
1 Гончаров И. А. Собр. соч.: в 8 т. М.: Худож. лит., 1978-1980. Т. 7. С. 211. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием страницы в круглых скобках.
2 Гончаров И. А. Собр. соч.: в 8 т. М.: Изд-во «Правда», 1952. Т. 7. С. 215.
3 В данном случае Гончаров дает переложение стихотворения 1795 года «Юность, юность! веселися...» поэта И. Дмитриева (Русская поэзия XVIII века. М.: Директ-Медиа, 2014. С. 694), своего земляка, ибо сюжет «Ухи» привязан к Симбирску и Волге.
4 Мерзляков А. Ф. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1958. С. 35.
5 Эта песня написана в 1791 году, ее автор — М. В. Зубова [10, 12].
6 Гончаров И. А. Собр. соч.: в 8 т. М.: Изд-во «Правда», 1952. Т. 7. С. 489.
7 Там же.
8 Черновой автограф произведения содержит дополнение в виде пояснительной записки: «Эта статья подарена мною 1 августа 1891 года девице Елене Карловне Трейгут, для распечатания в ее пользу, сначала в каком-нибудь журнале, а потом в издании общего собрания моих сочинений книгопродавца Глазунова или же у другого издателя. Ив. Гончаров. 1 августа 1891 г.» [4, 440].
9 Гончаров И. А. Собр. соч.: в 8 т. М.: Гослитиздат, 1952-1955. Т. 8. С. 114.
10 Там же. С. 116.
Список литературы
1. Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. — М., Л.: Изд-во АН СССР, 1960. — 367 с.
2. Бейсов П. С. Гончаров и родной край. — Куйбышев: Куйбышевское кн. изд-во, 1960. — 186 с.
3. Ермолаева Н. Л. Христианские мотивы и образы в очерках И. А. Гончарова // Вестн. Иванов. гос. ун-та. Сер. Филология. — Иваново, 2004. — Вып. 1. — С. 26-34.
4. Кони А. Ф. Воспоминания о писателях / сост., вступ. ст. и коммент. Г. М. Миронова, Л. Г. Миронова. — М.: Правда, 1989. — 653 с.
5. Мельник В. И. К вопросу о жанре и поэтике «Мая месяца в Петербурге» И. А. Гончарова // Вестник славянских культур. — 2016. — № 1 (39). — С. 93-104 [Электронный ресурс]. — URL: http://www.vestnik-sk.ru/assets/ files/08-6.pdf (12.12.2016).
6. Мельник В. И. О смысле новеллы И. А. Гончарова «Превратность судьбы» // Современное прочтение русской классической литературы XIX века. — М.: Изд-во «Пашков Дом», 2007. — Т. 1. — С. 215-228.
7. Мережковский Д. С. Записная книжка 1891 г. / публ. М. Ю. Кореневой // Пути и миражи русской культуры: сб. Ин-та рус. лит. — СПб., 1994. — С. 323-362.
8. Недзвецкий В. А. Гончаров-очеркист // Гончаров И. А. Собр. соч.: в 8 т. — М., 1978-1980. — Т. 7. — С. 413-429.
9. Пырков И. В. Поздний свет гончаровского слова (топография очерка «Уха») // Писатель в контексте времени: проблема научного комментария. — М.: ГАСК, 2011. — С. 81-89.
10. Русские поэтессы XIX века / сост., вступ. ст., биогр. очерки и примеч. Н. В. Банникова. — М.: Сов. Россия, 1979. — 251 с.
11. Святитель Филарет, митрополит Московский. Творения. Слова и речи: в 5 т. [Репр. изд. 1885 г.]. — М.: Новоспасский монастырь, 2003. — Т. 1. — 585 с.
12. Фаустов «Иван Савич Поджабрин» в кругу гончаровских очерков // И. А. Гончаров. Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова. — Ульяновск, 1998. — С. 276-288.
13. Цейтлин А. Г. И. А. Гончаров. — М.: Изд-во АН СССР, 1950. — 488 с.
14. Wolfgang Kasack. Wolfgang Kasack. Ein Meister auch der kleinen Form. Ivan Goncarov Erzählung. Ein Mai in Petersburg. In: I. A. Goncarov: Beiträge zu Werk und Wirkung. Köln, Wien, Böhlau-Verlag Publ., 1989. S. 71-77.
Vladimir I. Mel'nik
Moscow State University of Design and Technology (Moscow, Russian Federation) melnikvi1985@mail.ru
MORE ON THE EVANGELICAL SENSE OF THE PARABLE "FISH SOUP" BY I. A. GONCHAROV
Abstract. The article deals with the parable-short story of I. A. Goncharov "Fish Soup" ("Uha"), written presumably in July-August of 1891. It is aimed at altering the predominating opinion about the writer's final literary work as a local Simbirsk joke about cuckold husbands and a quick-witted psalm reader. The short story is considerably a literary hoax, that behind the events nay conceal the gospel parable about the confrontation between the "wise and prudent" on the one hand, and passionate believers, "the innocent", "babies" on the other hand. According to the allusions and reminiscences the short story contains by a trivial story-line about fishing on the Volga the author means a probable scene of the apostleship, where the sexton plays the role of an illiterate Apostle-fisherman, a "Men Fisherman". This fact completely changes the meaning of the literary work and of its title. The short story reveals the spiritual interest of late Goncharov to people of simple but deep faith. The "Fish Soup" is imbued by autobiographical motifs of incomprehension of a person by other people. The author defends untouchability of a person's soul secrete and relies not on human opinion, but on unbiased and merciful justice of Heaven. In Russian literature, Goncharov was the main defender of a human person responsible only to God.
Keywords: The Gospel, Ivan Goncharov, plot, composition, autobiographical character, hoax, "Fish Soup" ("Uha")
References
1. Alekseev A. D. Letopis' zhizni i tvorchestva I. A. Goncharova [The Chronicle of Life and Works of I. A. Goncharov]. Moscow, Leningrad, The Academy of Sciences of the USSR Publ., 1960. 367 p. (In Russ.)
2. Beysov P. S. Goncharov i rodnoy kray [Goncharov and His Native Land]. Kuybyshev, Kuybyshev Book Publishing House, 1960. 186 p. (In Russ.)
3. Ermolaeva N. L. Christian Motifs and Images in the Essays of I. A. Goncharov. In: Vestnik Ivanovskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya «Gumanitarnye nauki» [Ivanovo State University Bulletin. Series "The Humanities"]. Ivanovo, 2004, issue 1, pp. 26-34. (In Russ.)
4. Koni A. F. Vospominaniya o pisatelyakh [Recollections About Writers]. Moscow, Pravda Publ., 1989. 653 p. (In Russ.)
5. Melnik V. I. On the Genre and Poetics of "The Month of May in St. Petersburg" by I. A. Goncharov. In: Vestnik slavyanskikh kul'tur [Bulletin of Slavic
Cultures], 2016, no. 1 (39), pp. 93-104. Available at: http://www.vestnik-sk. ru/assets/files/08-6.pdf (accessed 12 December 2016). (In Russ.)
6. Melnik V. I. About the Meaning of Goncharov's Short Novel "The Reverse of a Fortune". In: Sovremennoe prochtenie russkoy klassicheskoy literatury XIX veka [The Modern Reading of Russian Classical Literature of the 19th Century]. Moscow, "Pashkov Dom" Publ., 2007, vol. 1, pp. 215-228. (In Russ.)
7. Merezhkovskiy D. S. The Notebook of 1891. In: Puti i mirazhi russkoy kul'tury: sbornik Instituta russkoy literatury SPb [Ways and Mirages of Russian Culture: The Collection of the Institute of Russian Literature of St. Petersburg]. St. Petersburg, Severo-Zapad Publ., 1994, pp. 323-362. (In Russ.)
8. Nedzvetskiy V. A. Goncharov as an Essayist. In: Goncharov I. A. Sobranie sochineniy: v 8 tomakh [Goncharov I. A. Collected Works: in 8 Vols]. Moscow, 1978-1980, vol. 7, pp. 413-429. (In Russ.)
9. Pyrkov I. V. The Late Light of Goncharov's Word (Topography of the Essay "Fish Soup"). In: Pisatel'v kontekste vremeni: problema nauchnogo kommentariya [A Writer in the Context of Time: The Problem of the Scientific Commentary]. Moscow, State Academy of Slavic Culture Publ., 2011, pp. 43-50. (In Russ.)
10. Russkie poetessy XIX veka [Russian Poetesses of the 19th Century]. Moscow, Sovetskaya Rossiya Publ., 1979. 251 p. (In Russ.)
11. Svyatitel' Filaret, mitropolit Moskovskiy. Tvoreniya. Slova i rechi: v 5 tomakh [Bishop Philaret, Metropolitan of Moscow. Creations. Words and Speeches: in 5 Vols]. (Reprint Edition 1885). Moscow, Novospassky Monastery Publ., 2003, vol. 1. 585 p. (In Russ.)
12. Faustov "Ivan Savich Podzhabrin" v krugu goncharovskikh ocherkov [Faustov "Ivan Savich Podzhabrin" Among Goncharov's Essays]. In: I. A. Goncharov. Materialy Mezhdunarodnoy konferentsii, posvyashchennoy 185-letiyu so dnya rozhdeniya I. A. Goncharova [I. A. Goncharov. Proceedings of the International Conference Dedicated to the 185th Anniversary of the Birth of I. A. Goncharov]. Ul'yanovsk, 1998, pp. 276-288.
13. Tseytlin A. G. I. A. Goncharov. Moscow, The Academy of Sciences of the USSR Publ., 1950. 488 p. (In Russ.)
14. Wolfgang Kasack. Ein Meister auch der kleinen Form. Ivan Goncarov Erzählung. Ein Mai in Petersburg. In: I. A. Goncarov: Beiträge zu Werk und Wirkung. Köln, Wien, Böhlau-Verlag Publ., 1989, pp. 71-77. (In German)
Дата поступления в редакцию: 05.01.2017
