CC BY
44
К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ О РОЛИ ЦЕЛИ В КОНЦЕПЦИИ ГУСТАВА ШПЕТА
Е.А. Счастливцева
Объективность исторического метода Шпета аргументирует объективностью феноменологического описания цели и логического восприятия действительности. Именно феноменологическое описание, по мысли Шпета, выявляет знаковую природу предмета и определяет пути нахождения смысла, значения. Именно феноменологическое описание цели поставило перед Шпетом проблему феноменологической герменевтики, когда знак стал пониматься им не только онтологически, но и гносеологически, включая логическое восприятие действительности.
Ключевые слова: феноменологический, логика, познание, цель, объективный.
Сегодня поднимается вопрос об актуализации идей Густава Шпета. Его идеи могут быть представлены уже сейчас как философский проект методологии гуманитарных наук. Теоретические идеи Шпета оказываются «остро современными»: мысль о фундаментальной науке, передача опыта научной и логической культуры, непрагматического исследования - вот наиболее ценное, что мы можем взять в философском опыте Густава Шпета [1]. Именно на пересечении исследовательских интересов становится контекстуальным и сам способ философствования Шпета, и сама форма концептуальных построений. Перемещение центра исследовательского интереса из одной проблемной плоскости в другую позволяет увидеть творческое наследие Г. Шпета во всем его объеме и продемонстрировать современность его методологии. Конференция «Густав Шпет и современная философия гуманитарного знания», состоявшаяся в Москве 19-20 апреля 2004 г., показала, что философско-методологический проект Шпета не исчерпывается феноменологическим и герменевтическим контекстом прочтения [1, с. 170]. С другой стороны, и герменевтико-феноменологические идеи Шпета сейчас не менее актуальны. Герменевтическая феноменология может быть как раз тем самым философским дискурсом, в котором можно ставить и решать задачу «постметафизического осмысления науки» [2]. В этом смысле исследования Шпета в области логического восприятия и целепола-гания представляются весьма плодотворными для современного методологического поиска. В то же время именно по причине разнообразия шпетовских идей необходим их проблемный анализ, особенно в тех случаях, где они не даны в готовом виде, а подлежат
реконструкции всеми возможными логикоаналитическими, историческими и феноме-нолого-аналитическими средствами. Действительно, проблемы, которые ставил Шпет, красной нитью проходят через всю современную эпистемологию, достаточно вспомнить вопрос о коллективном сознании. Рационалистический подход в теории познания сегодня представляет альтернативу эмпирическому методу, завоевавшему прочное место в современной психологии [3].
Рационалистическая логика выстраивается на принципиально ином основании. Сами по себе чувственные восприятия не несут в себе объективной сущности. Эмпирики стараются объяснить что-то из наличия или суммы определенных фактов, между тем априорность математических истин определяется универсальной онтологией мышления, категориальные и математические представления суть представления одной природы, в основе которых лежат интерсубъективные очевидности, порожденные деятельностью [4]. Дедуктивный метод может содержать всеобщее в виде интуитивного схватывания предмета, понятия. К примеру, историк, когда имеет дело с фактами, всегда готов уже подойти к ним с предпосылкой их всеобщего характера, поскольку они уже зафиксированы; их легко «подобрать» под гипотезу, проверив логическую стройность, поэтому ключ к пониманию Шпета покоится, как представляется, в логике коллективного сознания как феномена объективации продуктов сознательной деятельности коллектива.
С другой стороны, эмпирический и рационалистический подходы не единственно аргументированные.
С точки зрения, например, антропософского подхода наивысшей ступенью эволю-
ции выступает человеческое мышление, истоки которого находятся в неживой природе. Притом что система рассматривается как открытая и эволюционирующая, очень сложно представить сам процесс зарождения мышления чисто логическим процессом [5]. В то же время антропософский подход сближается с аристотелевским превращением возможности в действительность, а значит, и с проблемой «виртуальной реальности».
Однако каким же образом мышление умещается в прокрустово ложе логики и возможно ли такое умещение?
Проблема соотнесения смысла и знака отсылает нас к категории понимания, имеющего логическую ценность [6]. Оно может предполагать восстановление «логики ситуации, событий и т. д. «Логическое раскрывается как объект понятия, отсюда объективное описание в истории обязательно предполагает логику сознания, выражаемую с помощью понятий. Сегодня можно считать, что конструируемая нами картина реальности в чем-то соответствует самой реальности, а используемые в теории познания понятия, категории и схемы соотносятся с исследуемым миром [7]. Выход к самой реальности через отношение реальных вещей устанавливает связь между логикой и действительностью. В этих отношениях логика становится предметной, сближается со «знаками». Любой физический знак можно рассматривать не как логическое, теоретическое отношение, а как простое констатирование факта - чернильница стоит передо мной на столе, за бумагой и т. д., и это суть интуитивные отношения [8]. В акте осмысления и целеполага-ния мы интерпретируем любую ситуацию. По мысли Шпета, логика должна показать, что в вещах заставляет нас называть их так или иначе, что заставляет нас «разные» вещи называть одним и тем же именем. Однако нужно еще найти соотношение знака и логики, т. е. ответить на вопрос: как знак заключает в себе интуитивное или так или иначе соответствует ему, ведь знак несет на себе описательную нагрузку.
Допустим, теория Л. Витгенштейна содержит критику референциальной модели значения и могла бы считаться условием определения границ понятия, однако все равно оказывается непреодолимой преграда на пути к сущностному предметному определе-
нию [9]. С этой стороны концепция Шпета выглядит весьма привлекательной.
Знак, значение слова, понятия, несет на себе печать интерсубъективности и является «посредством» между действительной и идеальной предметностью. В другом случае знак служит «посредством интерсубъективным»: в сообщении передается как объективное предметное отношение, так и субъективное его переживание сообщающим, т. е. является знаком как бы двух порядков значений: объективного и субъективного, собственно значения и сопровождающего его переживания [10]. Объекты современного научного познания требуют новой системы понятий, как писал об этом в свое время Э.Г. Юдин [11].
Сущность понятия состоит в его значении, значение же есть то, что в понятии соответствует «вещам», объектам, предметам, т. е. в понятии нет ничего, что не соответствовало бы объектам. В отличие от номинализма, понятие здесь не сама интуиция, а нечто образованное по поводу интуиции. «И вся свобода нашего творчества» состоит только в том, что мы выбираем нужное нам в данный момент значение, т. е. обращаем свое внимание на то, нужен нам данный предмет в значении ели, или дерева, или вещи, но всякому этому значению соответствует предмет, и поэтому есть основание утверждать, что предмет общего понятия существует совершенно также, как предмет единичного представления, и этот факт и понятен, и непонятен, и это может означать, что хотя понятие не дано в самом предмете, но оно дано вместе с его интуицией. Понятие для логики выступает уже как средство, которым логика пользуется для познания предметов, содержащихся в значении понятий (то, что фиксируется в определении).
Может быть несколько вариантов «заполнения» понятия «вещественным» содержанием. Один из них представлен Гуссерлем. В акте придания значения мы имеем дело со значением как с предметом. Его конститутивная функция остается скрытой; она заключается в том, что такие значения представляют наряду с индивидуальными предметами также и общие, актуализируя видовое содержание, специфицирующее класс предметов [9, с. 27]. В акте абстракции нам дано само общее: мы мыслим его не чисто
когнитивным образом, как в случае простого осмысления нами общих имен, но мы схватываем его, овладеваем им, поэтому вполне позволительно говорить в таком случае об интуиции или о восприятии общего [9, с. 29]. Соседствуя с интуицией, содержание понятия и «составляет отношение понятия к «вещам», что гарантирует годность понятия, именно наличие соотнесенности в нем чувственной и в то же время интеллектуальной интуиций. Таким образом, понятие через интуицию граничит с восприятием. В то же время для Гуссерля идеи представляют собой также и феноменологическое основание всякой предметной идентичности, тождественности и узнаваемости (акт идеации, в котором абстракция получает более конкретизированное выражение) [9, с. 28].
Интеллектуальная интуиция, в отличие от понятия, дает нам знание индивидуальное, конкретное, единичное, тогда как понятие направлено на общее и само оно есть общее. Причем смысл понятия - это не логическое определение (значение) вещи, ведь само понятие не заключает в себе смысл, а «образовано по поводу уже данного смысла». Можно сказать, что смысл у Шпета находится гораздо ближе к вещи, чем у Платона. Смысл там, где понимание. Усмотрение смысла есть усмотрение цели, усмотрение в вещи отношения средство-цель, которое в абстрактном предмете увидеть никак нельзя (и это уже Аристотель и Гегель). «Словом, абстрактные понятия входят как средства в систему нашего действования и через это приобретают в наших глазах смысл, присущий им «как «знакам» абстрактных предметов» [8, с. 1029], т. е. понятий. В связи с этим ясны идеи Шпета о том, что чистое сознание надо ввести в круг феноменологических переживаний, а не выносить его за скобки, как это делает Гуссерль [10, с. 81].
«Чистое сознание» есть интерсубъективная идеальность. Это отношение, коррелятом которого служит значение, в котором просматривается диалектика, варьирование объективного и субъективного. На грани такого балансирования и существует знак, который есть, во-первых, осуществление некоторой субъективной цели сообщающего, средством для которого служит весь психологический аппарат речи сообщающего; а во-вторых, осуществление некоторой идеи, объективно-
го идеального отношения, которое сообщает сообщающий и которое от него, как психофизического субъекта, не зависит (подобно его целям и представлению), например, он сообщает, что «земля вращается вокруг солнца» или что «5+7=12». В последнем случае знак=значение. Истина всегда была предметна, но исторически осуществлялась в только что высказанных словах. Знак, слово, следовательно, здесь - осуществление, а слово - это средство и осуществление. Таким образом, оно насквозь интеллектуально. Оно есть чистое отношение между содержанием и формой.
Речь, однако, идет об отношении между логическим содержанием и логической формой слова; оно не подводимо ни под какое онтологическое определение отношения, а само есть знак [10, с. 87-90]. Но, чтобы прояснить понятие знака, лучше обратиться к проблеме адекватности «значения» и «понятия».
Мы видели, что Шпет выходит на интеллектуальную интуицию и через нее на проблему логического (проблему восприятия), связывая значение понятия с предметностью и интерсубъективностью («социальностью»), под которой он понимает некий социальный опыт, предшествующий соотнесению человеком значения того или иного слова с его реальным предметом-вещью. Значение будет адекватно понятию лишь в том случае, если вещь, предшествующий опыт будут свидетельствовать нам посредством отношения «средство-цель» о той действительной роли, которую выполняет вещь в конкретной ситуации. «Знак» сам по себе оказывается пригодным в феноменологическом описании, т. е. в описании чувственном по своей природе, поскольку имеет дело с непосредственными данными сознания, представленными нам в чувственной интуиции. «Знак» - это промежуточное звено в подсознании, он высвобождает место для «понимания», которое наступает позже и связано со смыслом. Так, в ходе проведенного анализа у Шпета выявляется, по крайней мере, три стадии познавания предметов. Во-первых, чувственноинтуитивное познание феноменологического описания; во-вторых, интеллектуальноинтуитивное познание при логической функции восприятия, понятия; в-третьих, собственно понимание знаковой, целевой природы слова-понятия. Поэтому объективность фе-
номенологического описания цели свидетельствует в пользу объективности самого феноменологического описания, что, в свою очередь, объясняет объективность смысла и значения знака. Цель, понятие, слово, вещь -для феноменологического восприятия, - все это суть социальные знаки, характеристики которых выявляются в феноменологическом описании. Описывая цель, Шпет использует свой особый метод демаркации «чистого сознания», логики от психологических реакций индивида, его психологии. Его метод есть метод феноменолого-герменевтический, который он с успехом применяет при критическом анализе каждого философского учения.
Чистое интерсубъективное познание сегодня представляет серьезную проблему для эпистемологов. В переходе от коллективной познавательной деятельности, которая может быть понята сегодня в рамках концепции конструктивного реализма [7], к субъективной реальности, непосредственно данной и переживаемой; особенно важным становится именно осмысленность переживаний, приписывание им определенных значений, что, собственно, и конституирует реальную субъективность. Харре, допустим, связывает эту осмысленность с овладением индивидом системой коллективных значений, как языковых, так и практических; при этом многие субъективные переживания в качестве условий своего существования предполагают не только наличие социальных значений, но и специальную деятельность по их «обговари-ванию» с другими людьми, в процессе которого устанавливается то определенное значение, которое следует приписать данному переживанию [7, с. 19].
Слово (словесный знак) стремится к раскрытию природы вещи (т. н. слововещь). Оно выявляет функцию терминирования, другими словами, функцию означивания, когда вещи придается особое, присущее только ей значение. Слово нужно понимать неразрывно от контекста, целого, от его назначения в данном контексте и цели, поэтому значений у каждого слова может быть несколько. Шпет поделил функцию слова на две части: выражательную и выразительную (экспрессивность) функции. Собственно выражатель-ная функция идет от логических форм слова и определяет смысл и его значение. Экспрессивность же связывается с переживаниями
говорящего и воспринимающего субъекта и влияет на «атмосферу самочувствия и мироощущения» воспринимающего. Через эту «атмосферу» слова познается не его смысл, а сам говорящий (его ощущения, восприятия, впечатления), поэтому-то в самом слове «нет особого носителя субъективных представлений и переживаний говорящего» и экспрессивность - «функция побочная» [12].
Слово - это проблема социального, проблема уразумения вообще. Этот вопрос стал центральным в философии Шпета и формулируется еще в работе «Явление и смысл». «Мы психологически сколько угодно можем говорить о взаимодействии индивидов, об общем духе и еще о чем угодно, но важно, что к сущности самого сознания принадлежит не только усматривать, но и понимать, уразумевать усмотренное. И это «уразумение» не есть только умозаключение, как не есть оно только и репрезентативная функция вообще, но и презентативная. Она, действительно, окрыляет предметы, одушевляет их, и мы, действительно, можем говорить об особой группе предметов, к сущности которых относится быть уразумеваемыми. Феноменологический анализ охватывает собою всякое психологическое разделение и держит под собою это чудесное единение индивидов. Как один из «актов» наряду с множеством других, для него нет «одиночных тюрем», о которых говорит Зигварт. Абсолютное социальное одиночество, «одиночная камера», есть удел не индивида как такового, а только сумасшедшего; утерять способность интеллигибельной интуиции, уразумения, даже при полном совершенстве интуиции опытной и идеальной, - значит сойти с ума, - единственный путь выхода из социального единения» [13].
Социальная по своей природе проблема перехода от знака к значению осталась для философии проблемой психологической, причем разрешаемой индивидуальной психологией. «...Социальные операции оказываются столь же простыми по своей природе, как и одиночные. Они предполагают ум и волю, но и еще нечто большее, именно общество как общение с другими интеллигибельными существами. Само существование таких актов, как, например, сообщение, приказание, свидетельство, обещание, договор и т. п. (которые не сводятся ни к простым ак-
там суждения, восприятия, умозаключения, ни слагаются только из них) предполагает взаимное понимание; социальные интеллектуальные действия появляются раньше, чем мы способны рассуждать, и, следовательно, предполагают убеждение в существовании других интеллектуальных существ».
Еще Рид принципиально подметил не-сводимость процессов человеческого общения к индивидуальным душевным актам, что дало ему возможность подойти к социальному как к предмету, на который направлены наши переживания. Так, теория знака оборачивается теорией социального предмета, проблемой перехода от знака к значению (т. н. проблема понимания, заданная еще Августином). Акт понимания, таким образом, оборачивается проблемой познания социального предмета [14], но какова ее природа? Обращение к слову становится проблемой герменевтика, т. е. логической проблемой. Еще Вольф замечал, что понимание мыслей автора не есть воспроизведение его представлений, а есть познание самой истины, однако Вольф «сделал знак предметом онтологического рассмотрения», поэтому не понял логического значения знаковой теории «со стороны анализа разумного основания», и, следовательно, не понял и того, что рационалистическая философия в своем содержании герменевтическая. На наш взгляд, именно описание цели ставит Шпета перед проблемой герменевтической феноменологии и приближает его философию к философии Аристотеля, в то время как само понимание идеи сближает его концепцию с учением Платона.
Современная философия вплотную подошла к проблеме «виртуальной реальности» и вопрос о целесообразности, о влиянии цели на принятие решений уже давно поднимался (например, академиком Анохиным [15]). Но сейчас об этой проблеме стали рассуждать открыто, и именно она становится ведущей проблемой в современном экзистенциальном открытом пространстве. Сегодня производится не только контекстуализация философской проблематики, реконструкция и различение дискурсных пластов, но и сближение самых разных философских подходов, и выявление принципиальной незавершенности философской рефлексии. Так, вопрос о коллективном сознании требует исследования
деятельностной, мотивационной, целевой структуры нашего сознания, что, в свою очередь, предполагает рассмотрение вопроса о возможности прогнозирования коллективного поведения и целевых мотивационных параметров психики. Может ли цель быть видом объяснения? Является ли она идеальной конструкцией для идеальных отношений? Можно ли говорить о цели как коррелятивной по отношению к материальной причинности?
Кроме того, проблема цели прямо-таки указывает на проблему индукции в смысле перехода от части к целому. Как соотнести индуктивный метод и цель? Если оставаться при понимании общего в его логическом значении, то простое применение правила об обратном отношении объема и содержания понятий приводит к простому описанию, классификации, но не объяснению. А вот соотнесение дедуктивного метода и цели, во-обще-то, возможно. Здесь не причинность будет иметь место, а понимание. Называя объект целесообразным, мы не познаем его в этом, а понимаем, т. е., другими словами, для нас вещь становится только знаком, указанием, буквой какого-то языка, который мы еще должны перевести на свой язык. И вот тут как раз и уместно феноменологическое описание, несущее в себе заряд объективирования действительности в самом широком понимании этого слова. И, тем не менее, возможно ли заменить причинность, так хорошо нам знакомую и все объясняющую, целью? Можно ли исключить онтологическую индуктивность вообще из практики познания, ведь объяснение причин приводит к объяснению действия (фактическая причина порождает действие, логическая - следствие). Как возникают в мозгу коррелятивные процессы сознания и реальности в самом узком смысле последней как вещественности, материальности? Сегодня мы просто констатируем эту коррелятивность [7, с. 18], а значит, не исключаем и логического восприятия, которое служит переходной ступенью от феноменологического описания к герменевтике, и именно феноменологическое описание цели, на наш взгляд, обнаруживает проблему феноменологической герменевтики, когда знак понимается не только онтологически (как переход от фактической причины к дейст-
вию), но и гносеологически (от логической причины к следствию).
Формальное определение смысла указывает на отношение средство-цель, на отнесенность интуитивных данных восприятия к «целому», где усматривается роль «части» по отношению к «целому» («возле», «рядом», «над», «сначала», «после», «давно» и т. д.). Способность понимать мы обретаем только тогда, когда «вставляем» познание в отношение «средство-цель», которое вследствие этого приобретает объективно-исторический характер.
Цель задает не психологическое объяснение, но указывает на объективный характер своего описания. С другой стороны, чтобы соотнести значение слова с его предметом, необходим определенный жизненный опыт, с помощью которого совершается процесс отнесения предметов к тем или иным значениям, т. е. производится сам социальный опыт, что, в свою очередь, разворачивает вопрос о сознательной деятельности. Таким образом, проблема феноменолого-герме-невтического понимания цели по-новому формирует проблему коллективной деятель -ности сознания, которую широко можно обозначить как проблему накопления социального опыта и его последующего осмысления, а также как проблему виртуальной реальности.
1. Щедрина Т.Г. // Вопр. философии. 2005. № 3. С. 169-170.
2. ГиневД. // Вопр. философии. 2002. № 3. С. 89.
3. Михайлов Ф.Т. // Вопр. философии. 2005. № 8. С. 39.
4. Перминов В.Я. // Вопр. философии. 2005. № 3. С. 116.
5. Свасьян К.А. // Вопр. философии. № 2. С. 187, 189.
6. Арон Р. Избранное: измерения исторического сознания. М., 2004. С. 284.
7. Лекторский В.А. // Вопр. философии. 2005. № 8. С. 18.
8. Шпет Г.Г. История как проблема логики. М., 2002. С. 847.
9. Черняк А.З. Проблема оснований знания и феноменологическая очевидность. М., 1998. С. 84.
10. Шпет Г.Г. // Вопр. философии. 2002. № 12. С. 84.
11. Юдин Э.Г. Методология науки. Системность. Деятельность. М., 1997. С. 154.
12. Шпет Г.Г. Соч. М., 1989. С. 428-429.
13. Шпет Г.Г. Явление и смысл. Феноменология как основная наука и ее проблемы. М., 1914. С. 208-209.
14. Шпет Г.Г. Герменевтика... С. 256-257.
15. Анохин П.К. // Синергетика и психология. Тексты. М., 2004. Вып. 3. Когнитивные процессы. С. 304, 310.
Поступила в редакцию 6.07.2007 г.
Schastlivtseva E.A. On setting the problem of aim role in Gustav Spet’s conception. Subjectivity of Spet’s historical method gives arguments of objectivity of phenomenological description of aim and logical perception of reality. That is phenomenological description, according to Spet, reveals sign nature of the object and determines the ways to find the sense, meaning. That is phenomenological description of purpose set the problem of phenomenological hermeneutics, when a sign began to be interpreted not only ontologically, but also gnoseologically, including logical perception of reality.
Key words: phenomenological, logic, cognition, aim (intention), objective.
