К политической и исторической экономии. Размышления о капитале в XXI веке

Пикетти Тома

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТЭКОНОМИИ

УДК 330.1:94"20" ББК УО3

Тома Пикетти

К ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ. РАЗМЫШЛЕНИЯ О КАПИТАЛЕ В XXI ВЕКЕ*

Ключевые слова: экономическое неравенство, распределение богатства, концентрация капитал, экономическое сравнение, кривая Кузнеца, капитал в XXI в.

В статье Т. Пикетти отвечает на основные критические замечания, с которыми выступили ученые в рамках дискуссии, проведенной журналом «Анналы: история, социальные науки» в 2015 г Предлагается рассматривать капитал в контексте социально-научного подхода без разделения на дисциплины, а напротив - междисциплинарно, что позволит построить многомерную модель капитала и его отношения с властью. Капитал, рассмотренный в длительной исторической ретроспективе, оказывается важным фактором экономического развития и даже залогом экономического лидерства некоторых стран. Сравнительное исследование тенденций развития доходности капитала и доходности труда позволяет построить две шкалы: иерархию имущества и иерархию трудовых доходов. В работе предлагается согласовать теорию финансового капитала К. Маркса и теорию культурного капитала П. Бурдье, что должно поспособствовать развитию политической и исторической экономии капитала и исследованиям неравенства социальных классов.

Thomas Piketty

TOWARDS A POLITICAL AND HISTORICAL ECONOMY. REFLECTIONS ON THE CAPITAL IN THE TWENTY-FIRST CENTURY

Keywords: economic inequality, wealth distribution, capital concentration, economic comparison, Kuznets Curve, capital in the 21st century.

The article is a T. Piketty's response for the main criticisms made by the scholars in the framework of the discussion held by the "Annales: History, Social Science' ' in 2015. It is proposed to treat capital in the context of the socio-economic approach without division into disciplines, but on the contrary - interdisciplinary, and it gives a chance to build a multidimensional model of capital and its relations with society. Capital considered in long-term historical perspective is an important factor in economic development and even the key cause of economic leadership of developed countries. A comparative study of trends in the development of return on capital and labor income allows us to construct two scales: the hierarchy of property and labor income hierarchy. It is suggested to reconcile the theory of financial capital of Karl Marx and the theory of cultural capital of Pierre Bourdieu, which should contribute to the development of the political and historical economy as well as the research of inequality of social classes.

В книге «Капитал в XXI веке» мне бы хотелось видеть скорее работу по социальным наукам, нежели книгу по экономике или истории. Мне кажется, что в социальных науках

мы тратим слишком много времени на незначительные споры об определении границ и методологических различий, которые часто бывают бесплодными, а ведь эти противоре-

Данная статья впервые опубликована в журнале «Анналы: история, социальные науки»: Piketty T. Vers une économie politique et historique // Annales - Histoire, Sciences Sociales. 2015. № 1 (janvier-mars). Р. 125-138. Редакция журнала «Экономическая история» благодарит профессора Тома Пикетти и главного редактора «Анналов» (Annales HSS) Этьена Анхейма за разрешение опубликовать эту статью на русском языке. Перевод - О. А. Кудря под редакцией А. Ю. Володина (Исторический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова).

*

чия между дисциплинами могут и должны быть преодолены. Я не мог рассчитывать на большее уважение к моей работе, чем этот сборник статей, авторами которых являются специалисты в различных областях и трудами которых я глубоко восхищен*. В рамках этой короткой статьи мне представляется невозможным ответить на все поднятые в дискуссии вопросы и отдать должное богатству этих текстов. После того, как я кратко изложу свои основные мысли, мне хотелось бы попытаться уточнить ряд вопросов и прояснить некоторые моменты, которые, без сомнения, были недостаточно освещены в моей книге, особенно подчеркнув при этом перспективу развития многомерной истории капитала и отношений власти.

Капитал и социальные науки

В первую очередь я хотел бы резюмировать то, что я постарался сделать в своей работе, и сказать о том, как именно, находясь на пересечении нескольких исследовательских направлений и школ, эта работа вписывается в историю общественных наук. Речь идет в первую очередь о книге, посвященной истории капитала, распределению богатств и конфликтам, вызванным этим неравным распределением. Моя главная цель состояла в том, чтобы объединить, благодаря совместной работе почти трех десятков исследователей (в частности, Энтони Аткинсона, Эммануэля Саеза, Жиля Посталь-Винье, Жан-Лорана Розенталя, Факундо Альваредо, Габриэля Цукмана), исторические источники, посвященные эволюции имущества и доходов более чем в двадцати странах начиная с XVIII в. Одна из первых задач этой книги - последовательно представить эти исторические материалы. Основываясь на этих источниках, я предлагаю анализ экономических, социальных, политических и культурных процессов, позволяющий понять изменения,

наблюдаемые в разных странах с началом промышленной революции. Занимаясь этим вопросом, я попытался переместить вопрос о распределении капитала и неравенстве социальных классов в центр экономических, социальных и политических исследований.

Политическая экономия XIX в., в частности под пером Томаса Мальтуса, Давида Рикардо и Карла Маркса, уже поставила в центр внимания исследований вопрос о распределении. Часто к таким исследованиям авторов побуждали те глубокие социальные изменения, которые они сами ощущали. На исследования Мальтуса повлияли работы Артура Янга о бедности во французской деревне во времена Старого порядка; больше всего он боялся, что перенаселение может стать причиной бедности и революционного хаоса повсюду. Рикардо исходил из интуитивных рассуждений о цене на землю и последствиях государственного долга, накопленного Соединенным Королевством в годы наполеоновских войн. Маркс справедливо ощущал значительное несоответствие между изменениями в доходах и зарплате в капитализме периода индустриального подъема в течение первых двух третей XIX в. Даже хотя эти авторы и не располагали систематическими историческими источниками для изучения этих изменений, их заслуга заключается в том, что они поставили эти важные вопросы. На протяжении XX в. экономисты слишком часто пытались отделиться от других общественных наук (обманчивый соблазн) и не принимать в расчет социальные и политические основы экономики. Однако, некоторые авторы, в частности Саймон Кузнец и Энтони Аткин-сон, занялись тщательным сбором исторических данных по распределению доходов и имущества. Мои исследования являются прямым продолжением этих работ и, в значительной мере, заключаются в том, чтобы

Я выражаю свою признательность «Анналам» за то, что они объединили эти тексты, а также авторам этих текстов за то внимание и время, которое они уделили моему труду. Примечание: первый номер журнала «Анналы» за 2015 г. вышел под заголовком «Читаем «Капитал» Тома Пикетти» и был полностью посвящен обсуждению книги Т. Пикетти.

*

расширить работу по сбору исторических данных как в географическом, так и хронологическом масштабах (во многом работа облегчилась с появлением информационных технологий, которые позволили нам получить данные, недоступные предыдущим поколениям исследователей) [две основополагающие работы по этой проблеме: 3; 15; разные этапы работы с историко-экономическими данными описаны в моей работе: 1, с. 34-39].

В своей работе я также попытался вновь обнаружить связь с традицией, некогда имеющей место в экономической и социальной истории, в частности, в рамках исторической и социологической французской школы 1930-1970-х гг., чьи многочисленные работы посвящены истории цен, зарплат, доходов и богатств в XVIII и XIX вв. Я имею в виду, в первую очередь, важные работы Франсуа Симиана, Эрнеста Лабрусса и Аделины Домар [12; 16; 22]. К сожалению, это направление, иногда характеризуемое как «серийная история»*, даже не достигло в исследованиях XX в., по большей части, как мне кажется, по плохим причинам [1, с. 589-590]. Мой подход также опирается на социологические исследования, посвященные неравенству культурного капитала и диспропорции зарплат, а именно труды Пьера Бурдье и Кристиана Бодло, которые изучают различные, но дополняющие друг друга аспекты [5; 8; 9].

С другой стороны, в своей работе я старался показать, что возможно и даже необходимо изучать одновременно изменения общественных представлений о социальном неравенстве и деньгах как в общественных дебатах и политических конфликтах, так и в литературе и кинематографе. Я убежден, что такой анализ системы представлений и взглядов по поводу распределения доходов и имущества, пусть даже подготовительный и неполный в рамках данной работы, являет собой основное измерение для по-

* Прим. ред. пер.: «Серийная история» - французское название квантитативной экономической истории, или клиометрики, основывающейся на систематическом применении математических методов в исследовании массовых исторических источников (см. подробнее: 2, с. 159-160).

нимания динамики неравенства. Деньги и их неравное распределение представляют собой преимущественно социальное явление, и не могут быть изучены исключительно с экономической точки зрения. В этом смысле моя работа приближается и питается многими работами, посвященными восприятию равенства и неравенства, которые были проведены в политической социологии и в истории идей [6; 17; 20; 21].

На самом деле основной вывод моей работы таков: «следует избегать всякого экономического детерминизма: история распределения богатств всегда имеет большую политическую подоплеку и не может сводиться к одним лишь экономическим механизмам. <...> История неравенства зависит от представлений экономических, политических и социальных агентов о том, что справедливо, а что нет, от взаимоотношений между этим агентами и от коллективного выбора, который из этого проистекает; она складывается из того, что делают все заинтересованные агенты» [1, с. 39].

Центральная роль политики и изменений представлений, в частности, об экономике очевидна, когда мы изучаем эволюцию распределений доходов и имущества на протяжении XX в. Сокращение неравенства, наблюдаемое в западных странах в 1900-1910-е и в 1950-1960-е гг., объясняется в огромной мере войнами и революциями, а также новым социальным и институциональным компромиссом, который возник вследствие этих потрясений. Увеличение же неравенства, особенно в налоговой и финансовой сферах, наблюдаемое в 1970-1980-е гг., во многом является следствием резких политических и институциональных перемен последних десятилетий. Я в равной степени старался показать, что системы представлений о распределении доходов и имущества как механизм функционирования экономики и общества играют для нас важную роль, если мы хотим по-

нять структуру неравенства в XVIII и XIX вв., да и в рамках любого общества. В каждой стране история неравенства различная, и я постарался, например, показать, что национальная идентичность и представления о том, что каждая страна обладает собственной траекторией экономического и исторического развития, играют важную роль в этом сложном взаимодействии между динамикой неравенства, изменениями в восприятии и институтами [см, в частности, пример англо-саксонских консервативных революций, который анализируется в гл. 2 и 14].

Из этого проистекает то множество политических форм и институтов, которое часто лишь слегка затронуто в рамках данной работы, но которое играет фундаментальную роль в динамике неравенства и заслуживает быть изученным дальше, как с точки зрения вопросов его интеллектуального и политического происхождения, так и с точки зрения реализации на практике. Особенно я настаиваю на роли образовательных институтов и на их способности иногда уменьшать, а иногда и, напротив, увеличивать неравенство [1, гл. 8 и 13]; равно как и на роли налоговых институтов, в частности, на сложном пути шаткого развития прогрессивного налога на доход, наследство и имущество [1, гл. 14 и 15]. Большое количество других государственных политик и общественных институтов также играет важную роль: развитие социального государства в широком смысле [1, гл. 13; о строительстве социального государства и роли социальных расходов в сокращении неравенства и процессе экономического развития см.: 18], монетарные режимы, центральные банки и инфляция; рабочее законодательство, минимальная зарплата и общественные переговоры; национализация, конфискация и приватизация; невольный и принудительный труд, управление предприятиями и право на заработную плату; правила аренды и регулирование цен и ростовщических процентов; финансовое дерегулирование и потоки капитала; торговая и миграционная политика; права насле-

дования и виды собственности; демографическая и семейная политики и т. д. Я вернусь чуть ниже к некоторым из перечисленных измерений.

Многомерная история капитала и отношений власти

Обратимся теперь к понятию «капитала», которое я исследую в своей работе. Я постарался написать многомерную историю капитала так же, как и историю отношений собственности и господства, сопровождающего различные формы владений и активов. Я постарался показать, как различные преобразования капитала влекут за собой на каждом этапе новые социальные и институциональные компромиссы, позволяющие регулировать отношения между социальными группами, а также отношения производства. Сразу уточним, что речь, скорее, идет о введении в такую многомерную историю, поскольку многие аспекты только лишь обозначены в настоящей работе.

Одномерные экономические модели накапливания капитала, абстрактные концепции и уравнения (например, неравенство г > g, позволяющее лучше уловить смысл некоторых неизменных величин внутри преобразований) в равной степени играют важную роль в моем анализе. Однако речь идет только об их относительно незначительной и ограниченной роли и, на мой взгляд, об их роли в связи с тем, что теоретическое моделирование и уравнения могут привнести в исследования в социальных науках.

Упрощая реальность до крайности, можно иногда ожидать того, что тогда некоторые логические связи между различными абстрактными концепциями будут изолированы. Иногда это может оказаться полезным, но только если не переоценивать значение такого рода абстрактных операций и никогда не упускать из внимания, что все вышеупомянутые концепции являются не более чем социально и исторически обусловленными конструкциями. Такие модели представляют собой язык, который не

имеет смысла, кроме как для того, чтобы описывать явления в сочетании с другими формами выражения, определяющими наши решения и споры.

Таким образом, я отмечаю это уже начиная с первой главы, когда я определяю основные понятия, «капитал не является незыблемым понятием - он отражает уровень развития данного общества и характер сложившихся в нем отношений». «Граница между тем, что может и не может принадлежать частным лицам, сильно варьируется во времени и в пространстве, как это показывает в крайних формах пример рабства. То же касается воздуха, моря, гор, исторических монументов, знаний. Некоторые частные лица хотели бы ими владеть, мотивируя свои желания соображениями эффективности, а не только личными интересами. Но совсем не факт, что это соответствует общественным интересам» [1, с. 62].

Дело в том, что формы владения капиталом и природа прав собственности являются ясно исторически обусловлеными, когда я рассматриваю важность рабства и рабовладельческого капитала в рамках богатства в южных штатах Америки до 1865 г., которое, без сомнения, является наиболее крайней формой отношений собственности и владения [1, гл. 4]. Это также становится очевидным, когда я изучаю наиболее слабую биржевую капитализацию германских предприятий в сравнении с англосаксонскими аналогами [1, гл. 5], феномен который, без сомнения, связан с тем, что за Рейном акционеры в меньшей степени, чем в других местах, являются полновластными хозяевами и должны, в некоторой степени, делить власть с наемными работниками, региональными органами управления и другими заинтересованными сторонами (что, со всей очевидностью, не мешает определенной эффективности производства). Это довольно четко показывает, что рыночная и социальная ценность капитала являются совершенно разными понятиями.

В более общем виде, я постарался показать то множество форм, которое может при-

нимать капитал (и его рыночная стоимость) на протяжении истории, от сельскохозяйственных земель до капитала недвижимого, профессионального, финансового или современного нематериального капитала. Каждый вид капитала имеет собственную экономическую и политическую историю и приводит к определенному соотношению сил и специфическим социальным компромиссам. Таким образом, крупномасштабные движения цен на недвижимость и арендной платы, вверх или вниз, сыграли определяющую роль в эволюции капитализации недвижимого имущества в течение последних десятилетий, впрочем так же, как и на протяжении первой половины XX в. [1, гл. 3-6]. Сами эти движения являются следствиями совокупности институциональных, социальных и технологических сил, на первом месте среди которых противоречивая эволюция правил контроля аренды и других правил, определяющих отношения между собственниками и нанимателями, изменения экономической географии и жилой дифференциации, а также различные ритмы технических изменений в строительном и транспортном секторах в сравнении с другими областями. Однако существуют и другие примеры, и я неоднократно рассматриваю важность нефтяного капитала и его мировое распределение, и связанные с этим отношения господства и военной протекции, особенно на Ближнем Востоке, так же, как и последствия иногда странных финансовых инвестиционных стратегий суверенных фондов благосостояния.

Чрезмерное развитие валовых финансовых позиций некоторых стран, что является одной из главных характеристик процесса ослабления финансового регулирования в последние десятилетия, - это другая тема, которую я не раз поднимаю в своей работе [1, гл. 1, 5, 12, 15 и 16]. Я также анализирую крайне высокие уровни, которых достигли заграничные капиталы, удержанные в конце XIX - начале XX в. Британией и Францией, которые на самом деле в то время

держали в руках важную часть остального мира, что позволяло им получать учетные ставки, дивиденды и значительные проценты (равные индустриальному производству на востоке Франции в годы Прекрасной эпохи), достаточные для финансирования постоянного торгового дефицита, продолжая приобретать все большую долю в мире (что не могло не обострить напряженности между колониальными державами). Я сравниваю эти уровни с теми, что будут достигнуты в начале XXI в. по финансовым позициям в Германии, Японии, Китае и нефтяных странах, которые на сегодняшний день определенно остаются более слабыми, хотя и быстро развивающимися (отсюда и проистекают страхи в таких странах, как Франция, вновь оказаться однажды в положении зависимом, а не имущем).

Я неоднократно настаиваю на том, что отношения собственности в международном масштабе всегда являются носителями многочисленных трудностей, имеющихся в успокаивающих моделях экономистов, где господствуют естественная гармония и взаимовыгодный обмен. В целом, отношения собственности всегда являются непростыми, их сложно организовать гармоничнее в рамках того же политического общества: всегда непросто платить собственнику за наем, мирно договариваться по поводу институциональных правил, окружающих эти отношения, а также по поводу сохранения данной ситуации (отсюда проистекает множество приспособлений, направленных на контроль за платой за наем, продление арендных договоров, навязывание наследства). Однако, когда речь идет о целой стране, которая платит за наем и перечисляет дивиденды другой стране, отношения могут стать еще более напряженными, а модели регулирования, в целом, менее мирными. Из этого часто проистекают отношения, базирующиеся на военном доминировании собственников, нескончаемые политические циклы, которые знают фазы триумфа ультралиберализма и авторитарности, сменяющиеся краткими

периодами хаотичных конфискаций, подрывающих развитие многих стран, в частности стран Латинской Америки и Африки. Регулирование, ослабленное социальным неравенством и отношениями собственности, является одним из главных смыслов создания правового государства и легитимной государственной власти. Это создание содержит в себе развитие юридических норм и сложных институциональных механизмов. Поскольку неравенство и собственность являются чуждыми по отношению к рассматриваемой политической общности, они могут сильно помешать его созданию. Экономическая рациональность хорошо приспосабливается к увековечению неравенства, и ни в коей мере не стремится к демократической рациональности.

Зависимость общественного капитала, иногда положительная, а иногда и отрицательная, от политико-идеологических циклов вложения капитала и национализации, или, наоборот, от общественного дефицита и приватизации - это еще один сюжет, который играет важную роль в моем анализе истории капитала [1, гл. 3 и 4]. В одном случае государственный капитал уменьшает отчуждение частного капитала в национальном капитале и обществе; в другом - он его усиливает, добавляя к частным активам черты государственного долга, как элемент собственности и дополнительного доминирования. Кроме того, я анализирую важность инфляции в динамике государственного долга и, в более общем виде, роль создания денежной массы и различных операций по перераспределению национального капитала, выполняемых центральными банками [1, гл. 16]. Я делаю акцент на разнообразии опытов и национальных траекторий в том, что касается государственного долга (противопоставляя, в частности, ситуации во Франции и Британии в XVIII и XIX вв., а также в Германии в XX в.), что, возможно, является небессмысленным в современном европейском контексте (где страны, которые никогда не гасили свои государственные долги в XX в.,

начиная с Франции и Германии, объясняют южно-европейским странам, что необходимо десятилетиями платить с большими процентами своим кредиторам, вместо того, чтобы вкладывать эти деньги в школы, как это делала Британия в XIX в.). Мы также наблюдаем фазы, где изменения являются совпадающими: государственный капитал представлял собою значимую часть национального капитала в большинстве европейских стран на протяжении послевоенных десятилетий (между четвертью и третью), и он существенно снизился в течение последних десятилетий (например, в Италии даже вышел на отрицательный уровень). Эти изменения государственной задолженности и приватизации способствовали во многих случаях особенно быстрому частному обогащению, разумеется, в рядах развитых стран, но также особенно в странах посткоммунистических, начиная с России и Китая.

На протяжении всей книги я стараюсь показать, что история капитала является многомерной, и что каждая из различных категорий активов и владений приводит в движение большое многообразие механизмов и институциональных компромиссов. Собственность принимает множество форм, исторически и социально обусловленных, которые и создают реальное многообразие социальных отношений. Конечно, можно суммировать все эти различные формы богатства, например с использованием рыночных цен для различных активов (конечно, при условии, что они точно определены, что не всегда так), чтобы рассчитать общую стоимость капитала в долларах, но это не изменит многообразия реальности. Эта абстрактная операция может быть полезной, например, для того, чтобы констатировать, что несмотря на все эти трансформации форм капитала, полная рыночная стоимость - выраженная в годах национального дохода - кажется возвращается в начале XXI в. на уровень, близкий к тому, что наблюдался в патримониальных обществах, развивавшихся в XVIII-XIX вв.

и до начала Прекрасной эпохи. Так появляется язык описания, позволяющий сравнить общую важность рыночной стоимости капитала в обществах, которые, кроме того, были еще и очень удалены друг от друга. Но такая общая мера не позволяет никаким образом понять то множество отношений собственности и производства, которые завязываются в этих разных обществах.

Подход, который я развиваю в книге, на деле является не более, чем введением в многомерную историю капитала и форм владения, так как очень многие существенные аспекты были оставлены без внимания, а другие были лишь слегка затронуты. Например, как точно написал Николя Баррейр [4], географические и пространственные измерения капитала и эффект масштаба заслуживают более глубокого изучения: внешние владения Франции и Британии являются объектом внимания, однако ничего не сказано о владениях внутри стран, например, между северо-востоком США и оставшейся частью страны. В более общем виде, Алес-сандро Станциани обратил внимание на то, что необходимо варьировать масштаб анализа: от национального уровня к имперскому, а затем и к уровню мировой экономики [24]. Это позволяет, в частности, поставить более четко, чего я в книге не сделал, вопрос о влиянии колонизации на развитие и, в более общем виде, понять влияние эффектов неравенства внутри страны и неравенства внешнего на создание легитимной государственной власти. Со своей стороны, Катия Бегин настаивает на важности создания новых активов государственной властью в современную эпоху не только путем государственных ежегодных доходов, но также и путем расходов и услуг [7]. Такое государственное расширение частной собственности появилось как главный катализатор концентрации доходов. Эрик Монне не без основания отмечает, что историю монетарных режимов и процессов перераспределения национального капитала, выполняемых центральными банками и государственными властями, еще предстоит написать [19]. Он

также представляет интересные данные, наводящие на мысль, что часть денежной массы (монеты, банкноты, вклады до востребования) в частном капитале Франции и Британии, приблизительно 10 % в 19001910-х гг., как и в 2000-2010-х гг., достигает пика приблизительно в 1950-е гг. (более чем 20 % в Соединенном Королевстве и более чем 40 % во Франции), что, без сомнения, должно быть связано с крушением системы финансового посредничества в течение XX в. Все эти различные измерения капитала, а также многие другие заслуживают более глубокого рассмотрения.

Капитал финансовый и капитал культурный: примирить К. Маркса и П. Бурдье

Вернемся теперь к еще одному существенному аспекту многомерности капитала. На протяжении всей книги я различаю две социальные шкалы: иерархию имущества и иерархию трудовых доходов. Разумеется, эти две шкалы зачастую очень тесно связаны, а в некоторых обществах вообще во многом совпадают. Но они никогда не являются идентичными: 50 % беднейших членов общества (в рамках моей работы называемые «низшими классами», с тем чтобы можно было осуществить сравнения во времени и в пространстве), промежуточные 40 % («средние классы»), 10 % самых богатых («высшие классы», среди которых я часто выделяю 1 % самых богатых, «доминирующие классы»), не соотносятся точно с теми социальными группами, которые рассматривает одна или другая шкала. Иногда они оказываются абсолютно разными, как, например, в традиционных патримониальных обществах, где владельцы имущества не стеснены в целом работой и господствуют в обществе.

Во всех обществах эти две шкалы приводят в действие механизмы доминиро-

*

вания и появления ярких неравенств и, возможно, взаимно дополняющих и кумулятивных. Шкала имущества определяется множеством процессов, способствующих накапливанию недвижимого, профессионального и финансового капиталов, уже названными выше стратегиями капиталовложения, правилами наследования и режимами собственности, функционированием финансовых рынков и рынков недвижимости и другими процессами. Шкала трудовых доходов особенно зависит от правил и институтов, способствующих формированию зарплат, разных статусов и рабочих договоров, от неравенства квалификации и отношений, от функционирования образовательной системы и, в более общем виде, от шкалы культурного капитала. Эти две шкалы - шкала финансового капитала и шкала капитала культурного - также соотносятся с разными системами понятий и оправданий. Традиционное патримониальное неравенство, в основном, не стремится доминировать за счет заслуг или культурного превосходства. Современное неравенство, напротив, старается утвердиться за счет идеологии, основанной на заслугах, продуктивности и добродетели. Как это отмечает Джакомо Тодешини [26], система оправданий, которая базируется на идее «бедные малого заслуживают», и что я определяю как «меритократический экстремизм» [1, гл. 11, 12 и 13], имеет очень глубокие корни. Такой подход можно отнести к Средним векам или даже к концу рабства, подневольного труда и чистого обладания бедными классами богатыми классами (когда бедный становится не только объектом, но и субъектом, то ему приходится обладать и какими-то другими экономическими средствами). При этом в наше время такой подход стал крайне распространенным*.

Эта идея ясно выражена в невероятном заявлении Эмиля Бутми, основавшего в 1872 г. Свободную школу политических наук в Париже (ныне - Институт политических исследований, Sciences Po): «Поставленные под власть более многочисленных, классы, сами себя называющие высшими, могут сохранить свою политическую гегемонию, лишь опираясь на право достойнейшего. Необходимо, чтобы, вслед за рушащейся стеной их привилегий и традиций, поток демократии наталкивался на второй бастион, созданный из блестящих и полезных достоинств, из очевидного превосходства, из способностей, отказать от которых было бы безумием» [1, с. 488].

Будем ли мы в XXI в. свидетелями внезапного возникновения новой модели неравенства, соединяющей в себе возврат к патримониальному и капиталистическому неравенству прошлого с его крайними формами доминирования, базирующимися на культурном и символическом капитале, на внушении проигравшим чувства вины? Такова, по крайней мере, одна из гипотез, которую я выдвигаю в своей работе. Я, в частности, отмечаю высокую степень лицемерия современной меритократической системы понятий. Например, средний доход родителей студента университета Гарвард соответствует в настоящее время среднему доходу 2 % самых обеспеченных американцев. Во Франции самые элитные образовательные круги едва ли являются более многочисленными, и в них неуклонно вкладывают в три или четыре раза больше государственных средств на студента, чем в учебные заведения, открытые для всех желающих [1, с. 485-488; вопреки тому, что предполагается в работе 25 - я не верю в эту идею]. Помимо привилегированного доступа к культурному и символическому капиталу, «топ-менеджеры» увеличили за последние десятилетия свою способность надбавлять самим себе зарплату, так как отсутствуют противодействующие этому профсоюзные силы и фискальная система [1, гл. 8 и 14, и в особенности с. 511-514].

Совокупность действий капитала финансового и капитала культурного стала бы новшеством, в частности по сравнению с послевоенным периодом, когда патримониальное неравенство играло наименьшую роль в следствие военных, политических и социальных потрясений в 1914-1945-е гг. Как абсолютно верно отмечает Алексис Спир [23], именно в этот момент, в 1960-е г., Пьер Бурдье разрабатывает свой анализ новых форм доминирования, основанных на капитале культурном и символическом. Этот анализ, очевидно, ничего не потерял в отношении к началу XXI в., скорее наоборот. Просто сейчас этот анализ соединяется с возвратом недвижимого и финансового

капитала по уровню сравнимый с тем, что наблюдался в конце XIX и самом начале XX в. Для того чтобы сравнить отношения производства и власти в XXI в., следует, как мне кажется, объединить анализ, выполненный Марксом, и анализ, проведенный Бурдье, с тем чтобы развивать настоящую политическую и историческую экономию капитала и неравенства между социальными классами.

Регулирование капитала и институциональные изменения

Одна из главных слабостей моей работы - это, без сомнения, недостаточное внимание к анализу социальных и политических условий институциональных изменений. Жан-Ив Гренье [14] отмечает, что изменение социальных норм часто выглядит экзогенным и посторонним в моем исследовании. Я попытался показать, что изменения в понятиях и системе представлений приводят в движение одновременно в краткосрочной и долгосрочной перспективе, но этот анализ, без сомнения, должен быть еще углублен.

Я настаиваю, в частности, на роли политических потрясений (войн, революций, экономических кризисов) так же, как и на роли более долгих опытов и последствий, пересечении национальных представлений в восприятии неравенства и экономики. Во Франции это была одна из самых правых Палат в истории Республики, Национальный блок, который проголосовал в начале 1920-х гг. за введение тяжелого прогрессивного налога на более богатых (с процентными ставками, достигающими 60 % на самые высокие доходы), тогда как эти же самые политические группы упорно отказывались вплоть до 1914 г. принимать закон о введении двухпроцентного подоходного налога. Идеология, согласно которой Франция, страна некрупных владельцев, превратилась в страну равных благодаря Революции, не нуждалась в прогрессивном грабительском налоге (в противоположность аристократичному и неравному Соединенному

королевству), играла важную роль в этом отказе или, по крайней мере, в убеждении, позволяющем его оправдать. Однако наследственные данные недвусмысленно показывают, что концентрация капитала достигала крайнего уровня во Франции 1914 г., что немного отличалось от наблюдений в тот же момент в Соединенном Королевстве, или же во Франции в 1789 г. Природа капитала была полностью трансформирована (земельные богатства стали недвижимыми, фабричными, финансовыми, международными), но уровень концентрации почти не изменился от того, что был во время Старого Порядка, доказывая тем самым, что определенного равенства по отношению к правам собственности и рынку было недостаточно, чтобы просто привести к равенству. Если французские республиканские элиты согласились волей-неволей полностью изменить свою точку зрения на прогрессивный налог в начале 1920-х гг., это было на самом деле не просто социальное и финансовое потрясение, спровоцированное войной, важными причинами стала большевистская революция и социальные движения, которые в корне поменяли интеллектуальный и политический фон.

С другой стороны, я постарался показать, что неоконсервативные революции 1980-х гг. питались кризисом 1970-х гг. и окончанием исключительного послевоенного роста или, по крайней мере, неким отставанием побежденных, что было особенно заметно в тот момент в Соединенных Штатах и Англии и что Рональд Рейган и Маргарет Тетчер смогли использовать для того, чтобы объявить о возврате к чистому капитализму, освобожденному от элементов социального государства и ослабленных государственным вмешательством налогов в результате Великой Депрессии и Второй мировой войны.

Как совершенно верно отмечает Нико-ля Деланд, роли продолжительных и незаметных изменений в этих преобразованиях должны были бы быть особо отмечены [13]. Например, не следует недооценивать

роль идейных споров в конце XIX и начале XX в. по поводу прогрессивного налога, споров, которые в некотором роде подготовили почву. Однако, мне кажется, что без войн, революций и социальных движений, политические и экономические элиты, без сомнения, продолжили бы еще долгое время использовать разные аргументы и ме-диакратические ресурсы, чтобы противостоять идее прогрессивного налога как во Франции, так и в других странах. Больше не запрещено считать, что неравенство и крайние формы социального напряжения, которые характеризуют европейские общества XX в., способствовали росту национализма и самой идее войны, что не должно, конечно, рассматриваться как событие внешнее по отношению к социально-экономической динамике накопления и распределения капитала в течение предшествующих десятилетий.

Если принимать во внимание существенную роль кризисов, революций и социальных движений в истории неравенства на протяжении веков, было бы удивительно, что совсем иначе дело пойдет в будущем. Возникновение социального государства и современной фискальной системы, позволившей в течение XX в. развить логику фундаментальных социальных прав, которая полностью разрушала логику капиталистической системы, не было результатом мирного электорального процесса. Я не стремился в данной книге исследовать формы, которые примут в будущем социальная мобилизация и политические изменения, но я отталкиваюсь от идеи, что они будут играть существенную роль. А. Спир отмечает, что проект демократизации экономики и налоговой системы, который я отстаиваю, не может полностью совершиться без изменения системы самих политических представлений [23, с. 67], и я полностью подписываюсь под этой идеей. Ведь речь о демократических институтах, которые должны постоянно заново создаваться. Например, совершенно невозможно в рамках современных европейских инсти-

тутов установить политику справедливых налогов на европейском уровне по той простой причине, что налоговые решения принимаются согласно правилу единогласия. Вот почему важно обсуждать конкретные случаи организации демократии как на местном уровне, так и на уровне общеевропейском [1, с. 570-574].

Другое существенное ограничение моей книги связано с тем, что я недостаточно анализирую возможности эволюции форм собственности как таковой. Особенно много внимания я уделяю социальному государству и его правовой логике, а также прогрессивному налогу на доход и на капитал. Следует отметить, что прогрессивный налог на капитал, если его правильно применять, представлял бы собой относительно глубокое изменение капитализма и частной собственности, однако это привело бы к ее превращению во временную, и уже более не постоянную реальность, в частности, для самых важных владений, которые могли бы ощутить на себе наложение значительных налогов (например, 5 или 10 % в год, или даже больше, в зависимости от скорости воспроизводства, наблюдаемой и желаемой социальной цели). Это некое подобие постоянной земельной реформы. Финансовая ясность, которая должна сопровождать настоящий прогрессивный налог на капитал, может способствовать демократической реапро-приации капитализма. Последнее, что я

недостаточно изучил, - это способ, которым новые формы собственности и долевого управления, являющиеся посредниками между частной (которая сама должна быть демократизирована, благодаря увеличившемуся участию зарплаты в процессе исполнения экономической власти) и государственной собственностью (которая должна продолжить играть свою роль во множестве секторов, что является непростой задачей, поскольку государственные долги превысили слабые государственные активы), могли бы развиваться в будущем, например, в сфере образования, здравоохранения или медиа [подробнее см.: 11].

Таким образом, я заключаю в своей книге, что «без подлинного права принимать участие в принятии решений (такового как право голоса сотрудников в административных советах) прозрачность не имеет особого значения. Информация должна укреплять налоговые и демократические институты - сама по себе она не является целью. Для того чтобы однажды демократия смогла взять капитализм под свой контроль, необходимо исходить из принципа, согласно которому конкретные формы демократии и капитала нужно постоянно изобретать заново» [1, с. 584]. Тот факт, что я не исследовал такие новые формы, является, без сомнения, первой причиной, по которой моя книга является не более, чем введением в изучение капитала в XXI в.

Библиографический список

1. Пикетти Т. Капитал в XXI веке / Т. Пикетти ; пер. с фр. А. А. Дунаев ; науч. ред. пер. А. Ю. Володин. - М. : АдМаргинем Пресс, 2015.

2. Словарь историка / отв. ред. Н. Оффенштадт. - М., 2011. - С. 159-160.

3. Atkinson A. Distribution of Personal Wealth in Britain / А. Atkinson, А. Harrison. - Cambridge : Cambridge University Press, 1978.

4. Barreyre N. Thomas Piketty en Amérique / N. Barreyre // Annales HSS. - 2015. - 70-1. -Р. 115-124.

5. Baudelot C. Les salaires de 1950 а 1975 dans l'industrie, le commerce et les services / С. Baudelot, А. Lebeaupin. - Paris : Insee, 1979.

6. Beckert J. Inherited Wealth / J. Beckert ; trad. par T. Dunlap. - Princeton : Princeton University Press, [2004] 2008.

7. Béguin K. Du présent au passé : les dynamiques historiques de la richesse à l'époque moderne / K. Béguin // Annales HSS. - 2015. - 70-1. - Р. 91-102.

8. Bourdieu P. La reproduction. Éléments pour une théorie du système d'enseignement / P. Bourdieu, J.-C. Passeron. - Paris : Ed. de Minuit, 1970.

9. Bourdieu P. Les héritiers. Les étudiants et la culture / P. Bourdieu, J.-C. Passeron. - Paris : Ed. de Minuit, 1964.

10. Bouvier J. Le mouvement du profit en France au XIX e siècle : Matériaux et études / J. Bouvier, F. Furet, M. Gillet. - Paris/La Haye : Mouton, 1965.

11. Cagé J. Sauver les médias. Capitalisme, financement participatif et démocratie / J. Cagé. - Paris : Ed. du Seuil, 2015.

12. Daumard A. (dir.). Les fortunes françaises au XIXe siècle. Enquête sur la répartition et la composition des capitaux privés а Paris, Lyon, Lille, Bordeaux et Toulouse d'après l'enregistrement des déclarations de successions / A. Daumard. - Paris/La Haye : Mouton, 1973.

13. Delalande N. Vers une histoire politique du capital? / N. Delalande // Annales HSS. - 2015. -70-1. - Р. 47-60.

14. Grenier J.-Y. Dynamique du capitalisme et inégalités / J.-Y. Grenier // Annales HSS. - 2015. -70-1. - Р. 7-20.

15. Kuznets S. Shares of Upper Income Groups in Income and Savings / S. Kuznets. - New York : National Bureau of Economic Research, 1953.

16. Labrousse E. Esquisse du mouvement des prix et des revenus en France au XVIII e siècle / E. Labrousse. - Paris : Dalloz, 1933.

17. Lamont M. Money, Morals and Manners: The Culture of the French and American Upper-Middle Class / M. Lamont. - Chicago : University of Chicago Press, 1992.

18. Lindert P. H. Growing Public: Social Spending and Economic Growth since the Eighteent Century/ P. H. Lindert. - New York : Cambridge University Press, 2004.

19. MonnetÉ. Monnaie et capital. Contributions du "Capital au XXIe siècle" à l'histoire et à la théorie monétaires / É. Monnet // Annales HSS. - 2015. - 70-1. - Р. 35-46.

20. Naudet J. Entrer dans l'élite. Parcours de réussite en France, aux Etats-Unis et en Inde / J. Naudet. -Paris : PUF, 2012.

21. Rosanvallon P. La socièté des égaux / P. Rosanvallon. - Paris : Ed. du Seuil, 2011.

22. SimiandF. Le salaire, l'évolution sociale et la monnaie : essai de théorie expérimentale du salaire, introduction et étude globale / F. Simiand. - Paris : Alcan, 1932.

23. Spire A. Capital, reproduction sociale et fabrique des inégalités / A. Spire // Annales HSS. - 2015. -70-1. - Р. 61-68.

24. Stanziani A. Les échelles des inégalités: nation, région, empire / А. Stanziani // Annales HSS. -2015. - 70-1. - Р. 103-114.

25. Thévenot L. Vous avez dit 'capital'? Extension de la notion et mise en question d'inégalités et de pouvoirs de domination / L. Thévenot // Annales HSS. - 2015. - 70-1. - Р. 69-80; я не верю в эту идею.

26. Todeschini G. Servitude et travail à la fin du Moyen Âge. La dévalorisation des salariés et les pauvres 'peu méritants' / G. Todeschini // Annales HSS. - 2015. - 70-1. - Р. 81-90.

References

1. Piketti T. Kapital v XXI veke / T. Piketti ; per. s fr. A. A. Dunaev ; nauch. red. per. A. Ju. Volodin. -M. : AdMarginem Press, 2015.

2. Slovar' istorika / otv. red. N. Offenshtadt. - M., 2011. - S. 159-160.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.