CC BY
9
ТРИ М: МЕТОД — МЕТОДИКА — МЕТОДОЛОГИЯ
А. Г. Кислов
Ценности и смыслы. 2022. № 1 (77). С.28-42 Values and Meanings. 2022. No.1 (77). P. 28-42 (In Rus)
Научная статья УДК 37.017.93
doi: 10.24412/2071-6427-2022-1 - 28-42
К педагогической актуализации концепта субъектности
Александр Геннадьевич Кислов1 Матвей Дмитриевич Щербин2
1 Российский государственный профессионально-педагогический университет, Екатеринбург, Россия
E-mail: akislov2005@yandex.ru
2 Шахматная школа «ШахМатOff», Екатеринбург, Россия E-mail: Chess-School.ekb@yandex.ru
М. Д. Щербин
Аннотация. В продолжение обсуждения нетривиальных проблем, поднятых С. В. Ивановой (Постгуманизм уэ гуманизация образования // Ценности и смыслы. 2021. № 5 (75). С. 6-23), в данной статье обращается внимание читателей на ключевое значение концепта субъектности для педагогической теории и практики, особенно в настоящее время, когда происходит его переосмысление. Сравниваются смысловые метаморфозы понимания субъектности в разные эпохи европейской истории, берущие в фокус внимания различные аспекты человеческой природы и сущности и обнаруживающие обострившуюся сегодня необходимость учета фундаментального факта мультисубъектности человеческого существования, значимости этой не сводимой к «общему знаменателю» множественности. Человек субъектен, поскольку, среди прочих смысловых составляющих этого концепта, он открыт субъектности других, и его субъектность невозможна без них. Бережное педагогическое сопровождение этой открытости другим, а потому ответности им и общей ответственности друг за друга — условие воспитания нерастворимой
© Кислов А. Г., 2022 © Щербин М. Д., 2022 28
в природе или техносфере, включая искусственный интеллект, субъектности человека, его сохраняющейся метафизической уникальности, незаменимости и хрупкости. В этом контексте дилемма «постгуманизм vs гуманизация образования» предстает имеющей вполне определенный ответ: гуманизация безальтернативна, но вариативна, а постгуманизм эпатажно эвристичен, но не для образовательной практики, остающейся приоритетно сосредоточенной на человеке, на множественности, совместности и взаимности человеческого сосуществования.
Ключевые слова: субъектность, множественность, братство, самодостаточность, открытость, ответность, ответственность, диалог, интерсубъектность.
Для цитирования: Кислов А. Г., Щербин М. Д. К педагогической актуализации концепта субъектности // Ценности и смыслы. 2022. № 1 (77). С. 28-42. doi: 10.24412/2071-6427-2022-1-28-42
Original article
TOWARDS A PEDAGOGICAL ACTUALIZATION OF THE CONCEPT OF SUBJECTIVITY
Alexander G. Kislov1 Matvei Dm. Shcherbin2
1 Russian state vocational pedagogical university, Yekaterinburg, Russia
2 ^ess school «ShakhMatOff», Yekaterinburg, Russia
Abstract. Continuing the discussion of non-trivial problems brought up by S. V. Ivanova (Posthumanism vs humanization of education // Values and meanings. 2021. No. 5 (75). P. 6-23), this article points the readers' attention to the key importance of the concept of subjectivity for pedagogical theory and practice, especially now, when it is being rethought. The article compares the semantic metamorphoses of understanding subjectivity in different epochs of European history, focusing attention on various aspects of human nature and essence and revealing the need to take into account the fundamental fact of multi-subjectness of human existence, the significance of this multiplicity, which cannot be reduced to a "common denominator". Man is subjective, because, among other semantic components of this concept, man is open to the subjectivity of others, and his subjectivity is impossible without it. Careful pedagogical accompaniment of this openness to others, and therefore responsiveness to them and general responsibility for each other, is a condition for the upbringing of human subjectivity, insoluble in nature or the technosphere, including artificial intelligence, and his persisting metaphysical uniqueness, irreplaceability and fragility. In this context, the dilemma "posthumanism vs humanization of education" appears to have a quite definite answer: humanization has no alternative, but variable, and posthumanism is shockingly heuristic, but not for educational practice, which remains primarily focused on a person, on the plurality, compatibility
and reciprocity of human coexistence.
Keywords: subjectivity, plurality, sodality, self-sufficiency, openness, responsiveness, liability, conversation, intersubjectivity.
For citation. Kislov A. G., Shcherbin M. Dm. Towards a pedagogical actualization of the concept of subjectivity. Values and Meanings. 2022 (77). No.6 P. 28-42(In Rus). doi: 10.24412/2071-6427-2022-1-28-42
Обращение к проблеме и методологии ее осмысления
Редкий текст, посвященный социальным, мировоззренческим, экзистенциальным или гуманитарным проблемам, не обращается к концепту субъектности — если не прямо и буквально, то латентно, потому что «субъектность» — это про очень важное в человеке. Кроме того, бывают периоды обостренного внимания к его субъектности. Так, в последние десятилетия приходится говорить об «общеевропейской схватке вокруг субъекта» [6, с. 5], что сопровождается «переоткрытием субъектности» [11, с. 34], которая все чаще связывается не только с человеком. Признаваемый не только как грядущая, но уже и реализующаяся данность — постчеловек — «живет в мире, в окружающей среде, в которой не он один субъектен, субъектность определена и у представителей флоры и фауны, вплоть до мира бактерий и вирусов» [8, с. 15]. Сегодня значения термина «субъектность» сближают и с агентностью, самодетерминированностью, свободой вещей, особенно, электронных устройств, побуждая к дальнейшему переосмыслению того, кем является и кем станет в этом мире человек, как организовывать его образование, каким содержанием его наполнять, каким должно быть или стать взаимодействие участников образовательного процесса и насколько значимы особенности современных социокультурных и технологических условий в процессах формирования и развития субъектности обучающихся. Эти вопросы поставлены весьма своевременной статьей С. В. Ивановой, призвавшей к их дальнейшему обсуждению [8, с. 20], на что мы и попытались откликнуться.
Обращение к ним требует терминологической определенности, а значит, анализа становления концепта, влияния на него особенностей словообразования и словоупотребления. В ходе этой сравнительно-аналитической работы не обойтись без учета исторического контекста, актуализирующего те или иные смысловые оттенки, без аргументации в пользу педагогически все более значимого варианта толкования субъектности.
«Субъект» и «субъектность» в ретроспективе
«Субъект» и производные от него термины в современном значении стали употребляться сравнительно недавно. До сих пор встречается синонимичное использование «субъективности» и «субъектности». Однако «в первом случае в семантическом поле явно доминирует сема адекватности / неадекватности... Во втором — термин лишь обозначает системное качество субъекта, сам факт его наличия как такового, не выдвигая при этом никаких предварительных гипотез о его сущности» [7, с. 265], его отношениях с объективным миром. «Субъектность — это энергичное преодоление наличной ситуации» [3, с. 39-40]. Субъектен, значит, интенционален, направлен на объект. А «субъективность» позволяет подчеркнуть сосредоточенность субъекта на себе — без учета объективной стороны дела. Потому от «субъективности» один шаг до «необоснованности, искаженности, тенденциозности, предвзятости». Субъектность возможна без субъективности, но не наоборот [21]. Корректное использование терминов требует учета становления обозначеамых ими концептов.
Эпоха Античности ознаменована переданным легендарной дельфийской пифией (VI в. до н.э.) призывом (советом) человеку познать самого себя. Это ответ Апполона на вопрос семи мудрецов Древней Эллады о том, что является лучшим (самым важным) для человека. А в качестве результатов самопознания в Элладе предлагались различные трактовки человеческой природы. Так, уже у Гомера (VIII в. до н.э.) человек, главным образом, есть тело. Душа же лишь после смерти человека становится его «слабой безжизненной тенью» [Одиссея, X, 495]. Гомер выразил самое распространенное и до, и после него представление, которым легко объяснить особое внимание древних эллинов к телу, его питанию и воспитанию, тренировке, поддержанию в надлежащей форме, в том числе, как важнейшей педагогической задаче, а ее успешное решение манифестировалось воинскими и спортивными достижениями, эстетической, в том числе эротической привлекательностью внешности человека. Отличную трактовку предложил комедиограф Эпихарм (УТ^ в. до н.э.), согласно которому основой человеческой природы является душа, чья вечная сила проявляется в феномене памяти. За ним и Платон стал утверждать, что «познание» значит «припоминание», тело же — вместилище и проявление души. Потому платоновская лшбаа (образование) направлена на совершенствование не только тела, но
и в большей степени души, способной вспомнить свою причастность высшему миру идей. Гераклит предложил третий вариант. Он называет представления всякого человека о себе самом как об индивидуальности иллюзий [13, с. 17].
Четвертый вариант предложил Аристотель, который стал трактовать используемое учителем «ünoKd^evov» (основа, подлежащее) не только в грамматическом и логическом смыслах, но и в онтологическом — это самостоятельно существующий носитель всех свойств любой единичной вещи и любого человека, что и направляет дальнейшее толкование термина «ünoKei^evov» в сторону современного значения слова «субъект». Правда, поначалу влияние Аристотеля было незначительным, что следует, например, из анализа концепта «persona» эпохи эллинизма и Римской империи [12]. Индивид понимался там, скорее, как играемая им роль без различения между ним и ролью, маской. Это неразличение весьма архаично (даже Гомер уже отошел от него). Оно отмечается многими исследователями древнейших, всегда высокоритуализированных культур. В архаичном экстатическом ритуале исполнитель и роль (вместе с ее маской) сливаются полностью. Жизнь архаичного человека пульсирует между исполнениями перечня ролей, предписанных ему его именами, которыми он наделяется его общиной [17, с. 98-99]. Отсюда следуют и все основные версии античного ответа на вопрос о природе человека, лишь акцентирующие на одной из сторон архаичной модели его самопонимания: тело является носителем имен, но оно бренно (версия Гомера); душа же как сокровенная суть имени может быть вечной (версия Эпихарма); множественность ролей, имен может свидетельствовать и об условности всякой идентичности (версия Гераклита); тогда остается разве что просто поверить в самотождественность всякого отдельного человека, как и любой другой единичной вещи, способной оставаться единичной по числу, но быть различной по виду (версия Аристотеля). Потому человек, по Аристотелю,— оформляемая материя, значит, подверженная и подлежащая образованию, т.е. образующему, формирующему педагогическому воздействию на него.
Для христианских богословов подходы к концептуализации субъектности стали важны в связи с вопросом о Триединстве Бога и, в частности, природе Иисуса Христа, к чему прямое отношение имеют и следствия из утверждения «Бог есть любовь» (1 Ин. 4:8,16). «Если безначальный Бог существует прежде всех, кого же любил Он, когда некого было любить?»
[23, с. 236]. 1-й Вселенский собор в Никее (325 г.) осудил трактовку александрийского пресвитера Ария, превращающую христианство в «стерильный монотеизм» (А. В. Карташев): «Все решительно триадологические научно-философские попытки доникейского времени органически страдали. "субординатизмом", т.е. мыслью о "подчиненности" и, следовательно, в какой-то мере второстепенности Второго и Третьего Лиц Св. Троицы пред Лицом Первым. Для самой эллинской философии идея абсолютной единственности и несравнимости ни с чем другим Божественного начала была высочайшим. достижением, убившим в корне политеизм. Но. в этом пункте заключался и эллинистический яд для построения иррациональной догмы Церкви о Св. Троице» [9, с. 14]. Арий исходил из аристотелевского понятия о Боге как Едином Нерожденном Самозамкнутом Абсолютном, не сообщающем свою абсолютность ничему и никому. Согласно Арию, Сын Божий — Сын по благодати, а не по сущности, совершеннейшее, но все же — творение Божие.
Никейский собор осудил принижение Иисуса Христа не только до человеческого, но и до тварного уровня вообще. Он — Бог, и по поводу божественности и Отца, и Сына, и Святого Духа следует выразиться так: у Них не одна и та же (божественная) сущность, а такая же у Каждого из Трех, чтобы Лица не слились, но и не разделились. Очевидно, что в канонизированной формуле использовалось Аристотелево «оставаться единичной по числу (единобожие), но различной по.» (ипостаси). Догмат о нераздельности и неслиянности Лиц Божественной Троицы — ключевой в христианской культуре. Из него следовало, что сотворенный Богом мир — плод не истосковавшегося от одиночества Бога (Он - не одинок в силу его троичности), творение происходит не по причине Его тоски и нужды (в творении) и вообще — не по причине, а по Его милости, на которую человек может ответить милостью же — любовью к Богу, любовью на Его Любовь. Не античным познаванием себя. И даже не познаванием Бога, потому что «кто не любит, тот не познал Бога» (1 Ин. 4:8). Это весьма важно: прежде нашей любви «не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас» (1 Ин. 4:10). Потому и мы «будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас» (1 Ин. 4:19). И невозможно любить Бога, не любя Его любовь к нам. Потому «мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (1 Ин. 4:21).
Так в христианской культуре «античное требование "познай самого себя" превратилось в монастырское предписание "признайся своему ду-
ховному наставнику во всех своих помыслах"» [22, с. 73]. Это признание, открытость духовнику — акт братской (сестринской) любви, уподобление божественным межипостасным отношениям межчеловеческих отношений, прежде всего, установленных в христианской общине, в Церкви, вместившей в себя огромную часть мира (Christentum), сознающей себя Вселенской. Но институциализация братской (сестринской) любви слишком часто вела к ее формализации, канцеляризации и вырождению в вариант «дисциплинарного общества» (М. Фуко), в котором под видом братской любви социальное, надындивидуальное очень часто доминировало и над братским, и уж тем более над индивидуальным, подавляло его, провоцируя к бунту и гипертрофированному индивидуализму в системе ценностей, взявшему верх в Новое время, главный лозунг которого — «Свобода. Равенство. Братство». Братство не отбрасывалось, стремление к нему сохранилось по сию пору и «означает мою ответственность за другого изнутри моей свободы» [10, с. 225] Но в Новое время братство стало обусловленным не Любовью к нам Троичного Бога, а равенством. И не равенством всех перед Богом независимо от наших социальных ролей и статусов («все мы — братья, ибо один наш Отец Небесный») и происхождения («нет ни эллина, ни иудея»), а равенством земным, точнее, социальным, еще точнее, политическим, гражданским, путь к которому — через свободу всех и каждого, всех от всех и от каждого, каждого от всех и от каждого, правда, охраняемую государством, без которого — «война всех против всех». Ценностной альтернативой уходящему во времена архаики поглощению человека социальностью стало не братство, а «индивидуализированное общество» (З. Бауман), атомизация эгоизмов, претендующих на автаркию,— не просто на самостоятельность, но и на самодостаточность, суверенность, как и стала истолковываться субъектность, нуждающаяся не столько в помощи Божией, сколько в помощи государства.
В архаичном обществе значимость отдельного человека уместна только как обеспечивающего реализацию социальных предписаний (долга, закодированного именем), братская же любовь во Христе стала возможна в силу признания значимости каждого человека в его отдельности. Христианство признало и оправдывало возникшие уже до него процессы эрозии архаичных общин, индивидуализации членов общества и стимулировало их, удерживая эгоистические тенденции соборностью: «Нет спасения вне Церкви». Но внутри Christentum ска-
зывались и индвидуальные сомнения в спасаемости внутри Церкви, доходящие до призывов спасения от самой Церкви, от нее как института, от Земной церкви. Порывы к Церкви Небесной, истинной ускоряли секуляризацию общественной жизни и девальвацию идеи братства. Секуляризация распространялась и на образование, усиливая индивидуалистические настроения среди наиболее социально активных европейцев. Новоевропейскую версию субъектности ярко выразила ставшая после ее выхода в свет весьма популярной книга Я. Буркхардта «Культура Италии в эпоху Возрождения» (1860), из которой следует, что феномен индивидуальной субъектности существовал всегда, только сначала в латентном виде, и лишь в ренессансной Италии он явился миру в концептуализированном обличье. В педагогике и образовательной практике это нашло выражение в разнообразных персоноцентрист-ских версиях, ориентирующих на самореализацию, самоутверждение, успешность, достиженчество.
Советской же гуманитаристике свойственен был противоположный новоевропейскому подход. Хотя, казалось бы, методологически более значимой для нее могла стать фраза К. Маркса: «В некоторых отношениях человек напоминает товар. Так как он родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом: "Я есмь я", то человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода "человек"» [15, с. 62]. Так, для С. Л. Рубинштейна «первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отношение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. "Сердце" человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям» [18, с. 262]. Для С. Л. Рубинштейна субъект — не только носитель и регулятор своей активности, он несет за нее ответственность, прежде всего, перед другим, рядом находящимся значимым человеком. Но для большинства советских авторов другие — это общество как надындивидуальная инстанция, и человек мыслится ими ответственным не столько перед другими индивидуумами и перед собой, сколько перед социумом. Индивидуум самостоятельно может даже отказаться от своей самостоятельности, передоверив ее партии, государству. И полагается, что в этом выборе человек остается субъектным [16]. А общество вправе не просто
рассчитывать, но и требовать от индивидуума такого субъектного отказа от своей субъектности в пользу субъектности общества. Потому что «в самом полном и широком смысле слова субъект — это все человечество в целом, представляющее собой противоречивое системное единство субъектов иного уровня и масштаба: государств, наций, этносов, общественных классов и групп, индивидов, взаимодействующих друг с другом» [4, с. 29]. В такой, возвращающей нас в архаику, трактовке субъект всегда только и только социален, и даже признаваемая с оговорками индивидуальная субъектность растворена — в социальной. Этому ориентиру и следовали официальные советские педагогика и образовательная практика, замалчивая, а чаще просто не зная интерсубъектную трактовку С. Л. Рубинштейна.
Интерсубъектность в обсуждениях ХХ-ХХ1 вв.
В ХХ в. среди интеллектуалов Запада стали заметны отказ от представлений о европейском индивидууме как «венце» всемирного исторического процесса и на его фоне — возвращение к христианской по происхождению идее братства, согласно которой человек ответственен перед братом и за брата, за другого, значит, ответен ему, диалогичен с ним. Акцент на диа-логичности человеческого бытия сделал эмигрировавший из России и повлиявший на многих западных интеллектуалов С. Л. Франк. Зазвучал он и в СССР, прежде всего, благодаря М. М. Бахтину, за ним — В. С. Библеру и др. В Европе Ф. Розенцвейг, О. Розеншток-Хюсси, М. Бубер именно в диалоге увидели выход из дилеммы «индивидуализм У8 коллективизм (социоцентризм)»: «то и другое, рассматриваемое сами по себе,— всего лишь мощные абстракции... Фундаментальным... является "человек с человеком"» [5, с. 230] — «не индивидуальное и не социальное, а нечто Третье. По ту сторону субъективного, по эту сторону объективного, на узкой кромке, где встречаются Я и Ты» [5, с. 232]. И Э. Левинас, родившийся подданным Российской Империи, строит концепцию субъектности, открытой субъектности другого человека. Субъектность — это взаимное дарение субъектов друг другу, близких (и физически, и эмоционально, и этически): «Субъект становится сердцем, чувством и руками, которые дают» [10, с. 226] и ощущают друг друга, в том числе все страдания друг друга. Более того, субъектность — это еще и острое чувство преступности собственной свободы и самостоятельности [24, р. 83], потому что она непоправимо всегда и всюду запаздывающая со своей помощью. И все
же — обращенная к другому готовностью помочь ему, пусть малой помощью, пусть лишь символической. Возможно, в этом символизме все самое важное и заключено, потому что «Я — символ, символ другого» [19], а оицвоЛ^ изначально — одна из двух половинок надломленной во время расставания дощечки, соединение которых помогает вспомнить, узнать друг друга. И Я как субъект — комплементарен, дополнителен, символичен другому.
Концепт субъекта, сложившийся в Новое время, сосредоточен на достижениях, власти над собой и объектами. В погоне за достижениями он противопоставлен всем и всему иному, что ведет к поглощению и разрушению всего иного и — замыканию в собственном эгоизме и солипсизме и последующей фатальной аннигиляции в нем. Э. Левинас же призывает не ставить личное или коллективное Я на первое место, не забывать о небезразличии к другим. Речь не о подчинении другому: «Между мной и другим зияет различие. Моя ответственность за другого является именно не-безразличием этого различия» [10, с. 223]. Его дополняет М. К. Мамардашвили: «Именно потому, что мы не можем быть богами, мы можем быть нравственными, именно потому, что есть полнота вины, мы можем быть ответственными, т.е. свободными» [14, с. 47]. Свободными нас делает ответственность за себя и за других (мы можем и должны им помочь), поскольку ее сопровождает наша неискупаемая вина (мы всегда запаздываем с нашей помощью им), признание которой и делает нас нравственными (мы продолжаем делать все для помощи им). Братскую помощь нельзя формализовать, запрограммировать, автоматизировать. Она реактивна на всякий раз уникальную ситуацию. В хронотопе «здесь-и-сейчас» и возможна наша свобода, наша субъектность, свойственная только и только человеку. Не всякому человеку. Не тому, кто передоверяет ее кому-то, иной — индивидуальной или надындивидуальной, или внеиндивидуальной (и внечеловечской) псевдосубъектности.
В ситуации субъектной взаимности невозможно «мыслить "о человеке. ."; возможно мыслить лишь к человеку. к другому человеку обращаясь (и к себе обращаясь). Знать человека. означает быть с ним в диалоге — то есть — "не знать" его, но — понимать и — не понимать» [2, с. 123] одновременно и постоянно. Навязывание общения, равно как и навязывание одиночества (самодостаточности, самостоятельности), требование быть непременно, всюду и всегда «достигающим вершин» —
прямое и грубое вторжение в границы субъектности другого. Чтобы не превратить его в объект своих манипуляций, нам можно лишь деликатно обратиться к нему, надеясь на побуждаемую нами, но все же его свободную, добровольную, желаемую им ответность, прислушиваясь к его ответу, которого может и не наступить. Тем ценнее будет его ответ, если он будет.
Выходит, и образование начинается не с изучения человека (К. Д. Ушинский), а с обращения к человеку. Обращение к другому «подвешивает» нашу обращенную друг к другу субъектность, делает каждую из них Interloqué [25, р. 175], т.е. «поставленной в замешательство» и даже «ошеломленной» — зовом, призывом, ответом, диалогом. «Человек есть существо, в природе которого мы находим стремление выйти за пределы самого себя, стремление быть собою с другими» [20, с. 5]. Потому и можно говорить о формировании не только «синергетической интерсубъективности» [1, с. 72], но и синергетической интерсубъектности. Не гипотетическое человечество всех времен и территорий, не «человечество вообще» (тем более «мир, Вселенная вообще»), не социальные инстанции (институты или сети), претендующие быть чьим-то конечным представителем и выразителем, не электронные устройства, а отдельный человеческий индивидуум и должен рассматриваться в качестве могущего быть подлинным, полноценным субъектом. Человек, а не субъектоподобное нечто (механическое, биологическое или кибернетическое), не автомат, действующий пусть и по вариативным, но подчиняющим его программам. И даже не самоперепрограммируемый автомат, потому что человек не сводится к исполняемым им программам, алгоритмам. На уникальную ситуацию человек способен уникальным же, ^запрограммированным образом среагировать — человек, обращенный из своего «здесь-и-сейчас» к другим, отвечающий им на их «здесь-и-сейчас», состоящий с ними в отношениях нераздельности и неслиянности в бесконечно посягающих поглотить их надындивидуальных и псевдоиндивидуальных сущностях. Социум мультисубъектен, а человек внутри социума — интерсубъектен. Эта трактовка субъектности приобретает важнейшее педагогическое значение: воспитывать, учить жить в диалоге с другими (современниками и теми, кто оставил нам свои следы, и теми, кто обратит внимание на оставленные нами следы), не теряя себя, восполняя себя в других, отдавая себя им и принимая их дар быть с нами.
Выводы
Современный постгуманистический вызов субъектности состоит не в ее выходе за пределы межчеловеческих коммуникаций, не в субъектной конкуренции человеку со стороны природных или технических сущностей. Человек субъектен вплоть до способности отказаться от своей субъектности, потерять ее. В этом риск человеческого бытия. Но человек способен и сохранить субъектное отношение к себе, опорой чему является только признание субъектности и других людей. В их множественной синергии, взаимопомощи остаются возможными и достижения, и самореализация, но не любой ценой, не за счет превращения других в свои объекты. «Человеку нужен человек», как говорит доктор Снаут в исполнении Ю. Ярвета из «Соляриса» А. Тарковского, перефразируя библейское «нехорошо человеку быть одному» (Быт. 2:18),— диалогический концепт субъектности отнюдь не нов. Благодаря ему мы и выживаем. Не утерять его в образовательной практике, помочь ему педагогической теорией — задача нашего времени. Необходим учет фундаментального факта мультисубъектности человеческого существования, значимости этой не сводимой к «общему знаменателю» множественности. Человек субъектен, поскольку, среди прочих смысловых составляющих этого концепта, он открыт субъектности других, и его субъектность невозможна без них. Бережное педагогическое сопровождение этой открытости другим, а потому ответности им и общей ответственности друг за друга — условие воспитания нерастворимой в природе или техносфере, включая искусственный интеллект, субъектности человека, его сохраняющейся метафизической уникальности, незаменимости и хрупкости. В этом контексте дилемма «постгуманизм vs гуманизация образования» предстает имеющей вполне определенный ответ: гуманизация безальтернативна, но вариативна, а постгуманизм эпатажно эвристичен, но только теоретически, не для образовательной практики, остающейся приоритетно сосредоточенной на человеке, на множественности, совместности и взаимности человеческого сосуществования.
Литература
1. Аршинов В. И. Становление интерсубъективности в контексте социальной синергетики // Epistemology & Philosophy of Science. 2011. № 1. С. 71-74.
2. Библер В. С. Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика культуры. М.: Прогресс, Гнозис, 1991. 176 с.
3. Борисов С. В. Субъектность и адаптивность современной молодежи: воз-
можности измерения (экспертизы) нефизических величин // Социум и власть. 2021. № 4 (90). C. 38-46. DOI 10.22394/1996-0522-2021-4-38-46.
4. Брушлинский А. В. Психология субъекта. М.: Институт психологии РАН; С-Пб.: Алетейя, 2003. 268 с.
5. Бубер М. Проблема человека // Два образа веры. М.: Республика, 1995. С. 157-232.
6. Декомб В. Дополнение к субъекту: Исследование феномена действия от собственного лица. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 576 с.
7. Дерябко С. Д. Личность: от субъективности к субъектности // Развитие личности. 2002. № 3. С. 261-265.
8. Иванова С. В. Постгуманизм vs гуманизация образования // Ценности и смыслы. 2021. № 5 (75). С. 6-23.
9. Карташев A. B. Вселенские соборы. М.: Республика, 1994. 541 с.
10. Левинас Э. Бог и философия // Эмманюэль Левинас: путь к Другому: Сб. статей и переводов, посвященный 100-летию со дня рождения Э. Левинаса. С-Пб.: Изд-во СПб. ун-та, 2006. С. 201-230.
11. Лешкевич Т. Г. «Глобальный модерн» и новое понимание субъектности // Век глобализации. 2017. № 3 (23). С. 31-42.
12. Лоран Ж. Четыре personae у Панеция и Цицерона: множественная личная идентичность // Субъективность и идентичность / отв. ред. А. В. Михайловский. М.: Изд-во Высшей школы экономики, 2012. С. 35-48.
13. Макарова И. В. Истоки понятия «субъект» в греческой философии (Платон, Аристотель) // Субъективность и идентичность. М.: Изд-во Высшей школы экономики, 2012. С. 15-34.
14. Мамардашвили М. К. Кантианские вариации. М.: Аграф, 2002. 320 с.
15. Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. в 50-ти т. Т. 23. М.: Изд-во полит. лит., 1960. 907 с.
16. Осмина Е. В. Психологические парадоксы субъектности личности: бессубъектная личность или обезличенный субъект // Сибирский педагогический журнал. 2010. № 3. С. 267-274.
17. Петров М. К. Язык, знак, культура. М.: Едиториал УРСС, 2004. 328 с.
18. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. С-Пб: Питер, 2005. 713 с.
19. Серр М. Теория квази-объектов [Электронный ресурс]. URL. https://syg. ma/@alieksandr-14/mishiel-sierr-o-kvazi-obiektakh (дата обращения: 09.01.2022).
20. Слободчиков В. И. Со-бытийная образовательная общность — источник развития и субъект образования // Новые ценности образования. 2010. № 1 (43). С. 4-13.
21. СтахееваЛ. А. Понимание субъекта и субъектности в современной психологии // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 1 (35). С. 345-349.
22. Фуко М. О начале герменевтики себя // Логос. 2008. № 2 (65). С. 65-95.
23. Честертон Г. К. // Вечный Человек. М.: Политиздат, 1991. 542 с.
24. Levinas E. Autrement qu'être ou au-delà de l'essence (La Haye, М. Nijhofff, 1974), Paris, Le Livre de poche. 233 р.
25. Marion J.-L. L'interloqué // Topoi. 1988. № 7. P. 175-180.
References
• Arshinov V.I. Stanovlenie intersub"ektivnosti v kontekste social'noj sinergetiki // Epistemology & Philosophy of Science. 2011. № 1. S. 71-74. [In Rus].
• Bibler V. S. Mihail Mihajlovich Bahtin, ili Poetika kul'tury. M.: Progress, Gnozis, 1991. 176 s. [In Rus].
• Borisov S. V. Sub"ektnost' i adaptivnost' sovremennoj molodezhi: vozmozhnosti izmereniya (ekspertizy) nefizicheskih velichin // Socium i vlast'. 2021. № 4 (90). S. 3846. DOI 10.22394/1996-0522-2021-4-38-46. [In Rus].
• Brushlinskij A. V. Psihologiya sub"ekta. M.: Institut psihologii RAN; Sankt-Peterburg: Aletejya, 2003. 268 s. [In Rus].
• Buber M. Problema cheloveka // Dva obraza very. M.: Respublika, 1995. S. 157232. [In Rus].
• Chesterton G.K. // Vechnyj Chelovek. M.: Politizdat, 1991. 542 s. [In Rus].
• Dekomb V. Dopolnenie k sub"ektu: Issledovanie fenomena dejstviya ot sobstven-nogo lica. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2011. 576 s. [In Rus].
• Deryabko S. D. Lichnost': ot sub"ektivnosti k sub"ektnosti // Razvitie lichnosti. 2002. № 3. S. 261-265. [In Rus].
• Fuko M. O nachale germenevtiki sebya // Logos. 2008. № 2 (65). S. 65-95. [In Rus].
• Ivanova S. V. Postgumanizm vs gumanizaciya obrazovaniya // Cennosti i smysly. 2021. № 5 (75). S. 6-23. [In Rus].
• KartashevA.B. Vselenskie sobory. M.: Respublika, 1994. 541 s. [In Rus].
• Leshkevich T. G. «Global'nyj modern» i novoe ponimanie sub"ektnosti // Vek glo-balizacii. 2017. № 3 (23). S. 31-42. [In Rus].
• Levinas E. Autrement qu'être ou au-delà de l'essence (La Haye, M. Nijhofff, 1974), Paris, Le Livre de poche. 233 p.
• Levinas E. Bog i filosofiya // Emmanyuel' Levinas: put' k Drugomu: Sb. statej i perevodov, posvyashchennyj 100-letiyu so dnya rozhdeniya E. Levinasa. S-Pb: Izd-vo SPb. un-ta, 2006. S. 201-230. [In Rus].
• Loran Zh. Chetyre personae u Paneciya i Cicerona: mnozhestvennaya lichnaya identichnost' // Sub"ektivnost' i identichnost' / otv. red. A. V. Mihajlovsskij. M.: Izd-vo Vysshej shkoly ekonomiki, 2012. S. 35-48. [In Rus].
• Makarova I. V. Istokiponyatiya «sub"ekt» v grecheskoj filosofii (Platon, Aristotel') // Sub"ektivnost' i identichnost'. M.: Izd-vo Vysshej shkoly ekonomiki, 2012. S.15-34.
• MamardashviliM. K. Kantianskie variacii. M.: Agraf, 2002. 320 s. [In Rus].
• Marion J.-L. L'interloqué // Topoi. 1988. № 7. P. 175-180.
• Marks K. Kapital. T. 1 // Marks K., Engel's F. Soch. v 50-ti t. T. 23. M.: Izd-vo polit. lit., 1960. 907 s. [In Rus].
• Osmina E. V. Psihologicheskie paradoksy sub"ektnosti lichnosti: bessub"ektnaya lichnost' ili obezlichennyj sub"ekt // Sibirskij pedagogicheskij zhurnal. 2010. № 3. S. 267-274. [In Rus].
• PetrovM. K. Yazyk, znak, kul'tura. M.: Editorial URSS, 2004. 328 s. [In Rus].
• Rubenstein S. L. Fundamentals of the general psychology. SPb.: St. Petersburg, 2005. 713 p. [In Rus].
• Serr M. Teoriya kvazi-ob"ektov. [Elektronnyj resurs]. URL. https://syg.ma/@ alieksandr-14/mishiel-sierr-o-kvazi-obiektakh. (data obrashcheniya: 09.01.2022). [In Rus].
• Slobodchikov V. I. So-bytijnaya obrazovatel'naya obshchnost' — istochnik raz-
vitiya i sub"ekt obrazovaniya // Novye cennosti obrazovaniya. 2010. № 1(43). S.4-13. [In Rus].
• Staheeva L. A. Ponimanie sub"ekta i sub"ektnosti v sovremennoj psihologii // Uchenye zapiski Orlovskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye i social'nye nauki. 2010. № 1 (35). S. 345-349. [In Rus].
Информация об авторах
А. Г. Кислов—доктор философских наук, профессор, профессор кафедры философии, социологии и социальной работы Российского государственного профессионально-педагогического университета, г. Екатеринбург М. Д. Щербин — директор шахматной школы «ШахМатОА», г. Екатеринбург
Information about the authors
Alexander G. Kislov—Dr. Sc (Philosophy), Professor of the Department of Philosophy, Sociology and Social Work, Russian
state vocational pedagogical university, Yekaterinburg, Russia
Matvei Dm. Shcherbin — Directory of chess school «ShakhMatOff», Yekaterinburg, Russia
Статья поступила в редакцию 12.12.2021; одобрена после рецензирования 15.01.2022; принята к публикации 18.01.2022. The article was submitted 12.12.2021; approved after reviewing 15.01.2022; accepted for publication 18.01.2022.
