CC BY
65
Ученые Дальнего Востока
Вестник ДВО РАН. 2011. № 6
К 90-летию со дня рождения академика Алексея Викторовича Жирмунского
В октябре 2011 г. исполнилось 90 лет со дня рождения академика Алексея Викторовича Жирмунского и 11 лет со дня его «растворения» в море, которое он любил больше, чем землю1. Собравшиеся 20 октября в Институте биологии моря люди говорили о том, что он самим своим существованием «перевернул» жизнь многих, что именно он объединил столько самых разных людей, а в институте создал атмосферу дружелюбия и сотворчества, которая не исчезла с его уходом, что стул АВ (так его между собой называли и при жизни) на заседаниях дирекции как-то не нарочито, невольно оказывается незанятым (и АВ незримо присутствует), что собеседников всегда поражала масштабность поставленных им целей...
А потом опять плыли по морской воде розы, гвоздики, хризантемы...
Человек - существо социальное. Он участвует и проявляется в сети отношений. Цельная натура выступает в основном своем качестве вне зависимости от того, к кому или чему обращено внимание в данный момент. АВ (будем и мы далее называть его АВ) был такой натурой. Пожалуй, главное его человеческое качество - открытость и азартный интерес к жизни, ко всем ее разнообразным проявлениям, к каждому конкретному человеку. Это отмечают все, кто хоть не надолго встречался с ним. Он воспринимал мир без посредников, как это бывает у детей.
Хронику своей научной, научно-организационной, педагогической деятельности АВ успел достаточно подробно изложить сам («умру - и всё исказят») в «Curriculum vitae». Она опубликована по случаю его 75-летия в пятом за 1996 год номере «Вестника ДВО РАН», а в 2001 году вошла в подготовленную им же книжку, которую Алексей Викторович составлял к своему 80-летию2.
Мы хотим вместе с читателями еще раз словно бы увидеть Алексея Викторовича глазами людей, которые считают одной из главных своих жизненных удач встречу с ним. Таких
1 «Он хотел, чтобы его не хоронили в землю, а кремировали и пепел предали морю». Прах по его желанию был высыпан в морские воды близ двух крошечных островков - скал Верховского - в заливе Петра Великого, южнее острова Русский и восточнее острова Рейнеке. «Он любил там опускаться под воду потому, что эти скалы отвесно уходят в море и очень хорошо, погружаясь, наблюдать смену сообществ морских организмов в зависимости от глубины... Там он и высказывал свои пожелания соединиться навсегда с его любимым Океаном».
2 Алексей Викторович Жирмунский (1921-2000): к 80-летию со дня рождения / ред. В.Л.Касьянов. Владивосток: Дальнаука, 2001. 142 с.
много. Мы взяли некоторые фрагменты из их воспоминаний и очерков3 (в тексте они выделены кавычками).
Немало успел АВ и до переезда в 1965 году на Дальний Восток: побывать в нескольких экспедициях, в том числе в южных морях, на Сахалине, Камчатке, в Приморье, защитить кандидатскую диссертацию, поработать в Зоологическом институте АН и затем на базе его лаборатории организовать вместе со своим учителем Д.Н.Насоновым Институт цитологии, успешно исполнять там обязанности ученого секретаря, сыграть решающую роль в создании журнала «Цитология» и активно участвовать в нем, как и в «Физиологическом журнале СССР»...
«Алексею Викторовичу принадлежит исключительная заслуга в организации и последующем процветании Института цитологии».
«Свои обязанности ученого секретаря АВ выполнял блестяще. Он знал решительно всех, и решительно все знали его. АВ выполнял эту работу не просто прекрасно. По всему было видно, что она приносила ему огромное удовлетворение. Будучи добрым и общительным по натуре, он при встрече с людьми не ограничивался формальным "здрасте!", но всегда добавлял какие-то особые слова, и это свидетельствовало, что он приветствует именно тебя и ему это приятно. Для разговора с сотрудником он обычно сам приходил к нему в лабораторию, а не вызывал к себе в кабинет. При этом появлялся в дверях с неизменной бумажкой, на ней в определенном порядке были написаны фамилии сотрудников, с которыми АВ было необходимо о чем-то поговорить. После разговора фамилия собеседника вычеркивалась из списка, и АВ шел к следующему. Над этой его привычкой посмеивались, но он обезоруживал насмешников тем, что смеялся вместе с ними. В основе работы АВ лежал исключительный порядок: сказано - сделано, записано - вычеркнуто».
Активное участие в становлении и развитии Института цитологии, журнала «Цитология», в организации и проведении международных совещаний на институтской базе и многое другое - это, как оказалось, был лишь разбег. В полной мере его организаторский и человеческий талант реализовался на Дальнем Востоке.
Действительно: 1967 год, института еще нет, Отдел биологии моря только что создан, но сотрудники уже отправились в первую экспедицию; установили связь с университетом, провели первые занятия по биологии моря. в школе. Исследования и подготовка будущих исследователей начались одновременно.
Еще в начале семидесятых, когда АВ рассказывал об институте, «в нарисованной им словесной картине виделось и круглое многоэтажное здание с башней, опускающейся к морю, и биологические станции, разбросанные по всему дальневосточному побережью, и свой биологический журнал. Многое уже тогда жило в замыслах АВЖ».
Он «обладал могучим организаторским талантом».
«В этом качестве он величина гигантская, блистающая. Он был не просто директором института, его организатором. Он создавал среду, в которой хорошо и плодотворно работалось. Это значительно больше, чем обычное руководство крупным коллективом. Пожалуй, среди других директоров, даже организаторов институтов, нет такого, как Алексей Викторович Жирмунский, который создал две университетские кафедры для подготовки студентов, придумал для старшеклассников "Малую академию морской биологии", организовал журнал "Биология моря" и много поспособствовал возобновлению выхода журнала "Вестник Дальневосточного отделения Российской академии наук"4, добился учреждения Дальневосточного государственного морского заповедника; с его помощью был открыт магазин "Академкнига". Он организовал то научное пространство, которого не было раньше во Владивостоке. И вот мы, почти 500 человек, живем в этой среде, и этой средой пользуемся
3 В тексте использованы фрагменты (выделены кавычками) из очерков и воспоминаний об А.В.Жирмунском в книге «Академик от моря» (Владивосток: Дальнаука, 2003. 192 с.). Мы не делаем ссылки к цитатам, потому что пытаемся воссоздать словесный портрет человека, и неважно, кто какой штрих в него внес.
4 С 1991 г. и до самой кончины Алексей Викторович был его главным редактором.
не только мы, но и многие другие научные работники. И потому его величина грандиозна. Можно было приехать сюда, создать институт, поработать и уехать. Таких примеров. немало. Но для того, чтобы твой институт постоянно развивался, и для того, чтобы в него шли стоящие люди и из него не уходили, надо, чтобы кругом было творческое пространство: хорошие лаборатории, слаженный коллектив, перспективы развития и роста; книги, журналы, студенты. Он брал пример с Ленинграда и ту среду пытался перенести во Владивосток, но по-своему. Он делал ошибки, потому что он во многом был и первостроитель. Он был созидателем и отдавал свои силы, энергию и весь свой человеческий талант для нынешних поколений и для будущих».
«...только благодаря своей непоколебимой настойчивости АВ сумел в очень короткое время организовать настоящий академический институт».
«Встал вопрос: что нужно для того, чтобы получился институт? Появилась цифра - сорок человек. АВ заявлял: если мы поставим вопрос, что нам надо сначала вырастить кадры, то тогда института может никогда и не быть. Поэтому мы должны брать, что нам посылает Бог. Так у нас появились, например, орнитологи и специалист, который занимался кариологией. тюленей Байкала... набирались люди, даже, может быть, не совсем вписывающиеся в то, что называется биологией моря.»
«Когда институт пребывал еще в проекте, то иногда дело доходило вроде бы до смешного, но какой-никакой результат получался! Так, АВ, надеясь привлечь внимание всяких там академиков из Москвы, брал в фирменном рыбном магазине "Океан" рекламки, например, о морском еже, запечатывал в конверты и рассылал этим академикам. Они получали, открывали: "Черт-те что!" - и бросали в мусорную корзину. Но в памяти застревало: Владивосток, Тихий океан, морская биология. Поэтому. безусловно, АВ был очень хорошим психологом. Многое он проворачивал нетрадиционно, когда напрямую никак не шло. И в результате образовался институт, который у нас в России самый-самый морской из всех морских».
«Увлеченность удивительно сочетается у АВЖ с упорством, а если точнее - с упрямством. Упрямство - качество, которое нельзя заранее назвать ни положительным, ни отрицательным: все зависит от того, на что оно направлено. У АВЖ оно нередко проявлялось "не по делу". Но зато именно это несгибаемое, прямо-таки носорожье упрямство позволило ему "пробить" и институт, и заповедник, и концепцию критических уровней, и многое, многое другое».
«.очень много внимания уделялось строительству».
«.из Института цитологии, где у АВ все шло хорошо, а институт успешно развивался, он уехал практически на голое место во Владивосток организовывать институт морской биологии. Во Владивостоке не было помещений под лаборатории, но кто помнит начало семидесятых годов, тот знает: обстановка была все же романтическая. Летом, когда я приезжал во Владивосток, видел: строительство биологической станции "Восток" велось беспрерывно. Там были два-три профессиональных строителя, они в основном выступали прорабами. А рядовые строители - это научные сотрудники. АВ все пристрастно контролировал. Устраивались часто субботники. АВ очень их любил и сам в них участвовал. За семидесятые годы институт построил пять биостанций - не только в Приморье, но и на Сахалине и Камчатке. Когда я в Институте цитологии рассказывал, что у нас пять биостанций, все недоуменно пожимали плечами и говорили, что им непонятно, как нам все это удалось».
Так же были буквально «мобилизованы» все сотрудники на завершение строительства основного здания института. АВ знал, что без такой мобилизации здание не будет достроено (ведь оказалась же «замороженной» более чем на 20 лет его вторая очередь), и неуклонно вместе со своим заместителем В.Л.Касьяновым преодолевал сопротивление сотрудников, которых, конечно же, раздражала непрерывная работа на стройке зимой вместо научных занятий.
«АВ долго лелеял мысль о строительстве нашего собственного институтского здания. В его кабинете, когда мы были еще подселенцами в Биолого-почвенном институте, стоял макет. И мы все знали, как должно выглядеть наше здание». Было «спроектированное здание института океанологии, привязанное к местности... АВ увлекся этим проектом и затратил много сил, чтобы он стал нашим. проект раз шесть отклоняли в Москве. Потому что, хотя оно внешне выглядит красиво, но с их точки зрения здание не практичное». «АВ всё делал, чтобы отстоять нестандартный проект и заставить строительные организации построить именно то, что он хотел, а не то, что им хотелось - попроще и подешевле».
АВ не отказался от этой своей мечты даже тогда, когда после взрыва скалы «обнаружилась уходящая вглубь трещина. Пришлось заливать трещину жидким стеклом. планировалось, что во внутреннем дворе будет цветник, но были вынуждены полностью заасфальтировать весь двор, чтобы в трещину не проникала влага». Так и стоит замок «Жирмуния» на этой загадочной трещине.
«Работать с ним было великолепно».
«Ему только стоило что-то путное предложить. Как-то, когда АВ приехал на остров Попова, то в разговоре о природных достоинствах этого острова была высказана мысль, что тут можно бы даже сделать морской заповедник. АВ сразу же за это уцепился. Нам была передана на Старке усадьба бывшего зверосовхоза, в котором я когда-то работал главным зоотехником. Написали письмо в Главзверовод и договорились с директором рыбокомбината бесплатно, с баланса на баланс, передать два жилых дома, один двухэтажный. Мы в нем вскоре сделали на первом этаже музей охраны природы. Часто возили туда всякие делегации... Конечно, это повышало авторитет нашего института и в конце концов вылилось в организацию в заливе Петра Великого первого в нашей стране Дальневосточного государственного морского заповедника».
«Кордоны заповедника - это тоже воплощение его задумок. Постоянно говорил: "Надо строить, надо помогать кордонам". И мы потихонечку их построили».
«Чтобы институт был хорошим, в нем должны работать хорошие люди, хорошие специалисты».
«АВ очень гордился институтским зданием и сделал очень много, чтобы и в научном отношении институт был не рядовым. По всей стране он собирал специалистов. В институт в семидесятые годы летом очень много приезжало студентов и аспирантов в организуемые нами разные экспедиции. и на все институтские биостанции. АВ всегда знакомился с теми, кто приезжал. Всегда присматривался, кто мог бы подойти для института? И если его какой-то студент привлекал, АВ активно работал с ним, чтобы взять его в наш институт. Например, в нашей лаборатории есть сотрудники из Казани, Москвы, Горького, с Урала, из Ленинграда. Все они в свое время как бы негласно выдержали приемные экзамены на биостанциях».
«Меня он допекал еще и тем, что мне не хотелось готовить диссертацию. Он принуждал меня сесть и написать ее. У меня была возможность поехать работать за границу - он сказал: "Вот напишете диссертацию, тогда". И мне срочно пришлось ее писать. Так он следил по сути за любым сотрудником, и все для него были родными. У него бывали ошибки в подборе кадров из-за того, что он был человеком увлеченным, его можно было чем-то и очаровать. Были ведь красивые пустоцветы от науки, они могли чем-то вроде заниматься, какую-то ауру творили вокруг себя. Но Жирмунского трудно было обвести вокруг пальца: он быстро разбирался в таких сотрудниках».
«Несмотря на научную занятость, АВ никогда не отмахивался от человеческих проблем». «Все, кто достаточно знаком с организованным им институтом, знают, что это удивительно мирный коллектив. Конечно, бывали и там "случаи", но весьма и весьма редко. Климат учреждения - вещь очень трудно определяемая, но вполне реальная. Так вот,
атмосфера в ИБМ всегда была (и остается) на редкость дружелюбной, большое значение имеет здесь и такая вроде бы второстепенная вещь, как хорошие люди в институтских службах: бухгалтерии, канцелярии, отделе кадров, аппарате ученого секретаря, отделе информации. Это целиком заслуга первого директора института, его внимания к человеческим качествам "винтиков" административной машины».
«С первых дней его появления во Владивостоке... он пришел в университет».
«.И всю свою дальнейшую жизнь, до последних своих дней, АВ никогда не прерывал связей с Дальневосточным государственным университетом. Он говорил, что без теснейшего взаимодействия с университетом не быть институту... Он был не просто заказчиком и потребителем наших выпускников - он сам содействовал всем нашим задачам и замыслам. Так, он организовал у нас кафедру цитологии, и новое направление прижилось. При его горячей заинтересованности у нас впервые в России была организована подготовка по специальности "экология". Ныне экология. стала "обычной", как другие специальности. АВ энергично "прививал" в ДВГУ новую специальность, не упускал из поля своего внимания никакие, казалось бы, даже мелкие вопросы».
«Поистине, в семидесятые мы жили при коммунизме! Тогда в распоряжении Института биологии моря была морская экспериментальная станция "Витязь" в Хасанском районе, на юге Приморского края. Мы ежегодно привозили туда на институтском катере по шесть-семь студентов. Мы бесплатно пользовались оборудованием лаборатории. В нашем распоряжении были водолазы и мощная аквариальная. Не только студенты-цитологи там работали, но и биохимики, ихтиологи, гидробиологи. работали и мы, преподаватели. И ни копейки не платили ни за электроэнергию, ни за воду, ни за работу водолазов. Ну, кто еще мог так поддерживать университет и взращивавшуюся им научную смену?»
«...он знал: институт будет расти до тех пор, пока туда будет приходить молодежь».
«Кафедра морской биологии была последним детищем в нашей работе с АВ. В силу некоторых внутрифакультетских событий цитологам пришлось объединиться с биохимиками. И была кафедра с модным тогда направлением - физико-химической биологии. Однако мы, цитологи, чувствовали себя неуютно под новой крышей. АВ видел это и в конце восьмидесятых годов решил создать кафедру морской биологии. Но как? В университете лишних ставок нет. Студентов тоже определенный набор. Мне думается, что он предугадывал наше предложение, и он услышал его: "Давайте, Алексей Викторович, сделаем это на базе бывшей кафедры цитологии". Он мгновенно, несмотря на то что создавалась сложная ситуация человеческих отношений, поддерживает нас: да, это единственная возможность вернуть самостоятельность кафедре - и идет в ректорат. Вскоре цитологи отделяются от биохимиков и на базе своей старой кафедры становятся морскими биологами. Это дало нам возможность выпускать специалистов, изучающих морских животных на разных уровнях - гистологическом, эмбриологическом, генетическом». «.зная заботливый характер АВ и очень хорошую творческую обстановку у нас, на кафедру приходили студенты одни из лучших. И дипломы, которые они защищали, считались одними из лучших на биофаке».
«АВ не просто создал в университете кафедру, не просто открыл специализацию -в отличие от директоров других биологических институтов, он всегда брал наших выпускников в свой институт. Не только цитологов, но и гидробиологов, и зоологов, и ботаников. Очень часто в Институт биологии моря приходили настоящие исследователи, любознательные, талантливые, и оставались в его лабораториях.»
«.не все знают о написании Алексеем Викторовичем так называемых "самоотчетов", в которых он подводил аннотированные итоги за год и рассылал "ряду советских и иностранных друзей". Вот фрагмент одного из таких самоотчетов, полученных О.А.Скарлато: «В 1989 и 1990 гг. я продолжал заниматься организацией Кафедры морской биологии. Дело
двигается, но медленно. До сих пор не дооборудован лекционный кабинет, мало студентов. Дело в том, что мы можем брать студентов на морскую биологию лишь для индивидуальной подготовки. А для этого надо "заказчика" и его обязательство, что при успешном окончании университета студент будет взят на работу... Читал лекции по морской экологии. Разработал новый курс "Теоретические основы заповедного дела". Руковожу Экологическим семинаром в институте... »
«Как директор он способствовал появлению в институте самых разнообразных научных направлений, не подминал институт под себя».
«Мы знаем академические институты, которые базируются на корифеях. Такие институты могут добиться весьма крупных результатов. Но с уходом корифеев из жизни институт рушится. Здесь же был другой вариант - вначале АВ создавал институт, а в последующем его развивал. К нему приходили самые разные люди, работавшие по самым разным направлениям. Он, бывало, брал в свой институт и тех, кого изгоняли из других коллективов. В этом продолжал проявляться его талант организатора науки». «АВ. не каждого повздорившего со своим начальником брал в наш институт. И совершенно не терпел такого человека, который, как говорится, хотел в чужом монастыре жить по своему уставу.»
«Он начинал как директор в своем институте на высокой ноте, высоком полете. Очень точно оценивал обстановку, знал, что надо делать, что наиболее важно. У него были блестящие способности организатора, большое чутье на выбор проблемы. Идеи из него сыпались искрами. Он иногда говорил, не называя фамилий, что есть люди, которые сокрушаются: "Какую идею найти, чтобы она всколыхнула коллектив?" Его распирало от интересных мыслей».
«...услышать, заметить, оценить и... поддержать».
«.благодаря широкой научной эрудиции АВ, его дальновидности, способности поддержать новое, еще в 1975 году было положено начало новому направлению в Институте биологии моря - изучению влияния загрязнения на жизнь морских организмов. Потом к нам пришли из университета новые выпускники, начали заниматься влиянием тяжелых металлов на различные процессы жизнедеятельности морских организмов. Вначале были лабораторные эксперименты, потом мы перешли на акваторию Амурского залива, исследовали экологическую ситуацию в нем и оценивали ее. .Ныне эта тема вошла в число бюджетных и поддержана Государственным комитетом по науке».
«Это было вообще в характере АВ - замечать хорошее, новое, самые первые его росточки там, где другие не замечали или недооценивали. Это АВ добился утверждения Высшей аттестационной комиссией докторского квалификационного совета по экологии при Дальневосточном государственном университете».
«Это типичная реакция лидера: освобождение от опеки превращает его в опекуна».
«По воспоминаниям АВ, основное ощущение, которое он испытал после смерти своего научного руководителя цитофизиолога Дмитрия Николаевича Насонова, состояло в том, что теперь ему, Жирмунскому, придется отвечать не только за себя, но и за других. Так когда-то и древнерусский князь Владимир, став христианином, повелел не только строить церкви и насильно крестить подданных, но и творить милостыню, дозволив нищим и убогим приходить на "двор княжь". Вот и разгадка занимавшего меня вопроса: зачем нужны были фармакологи АВ» (он «пригрел» их тогда, когда и намека не было на будущие биомедицинские исследования в морском институте). «Дальневосточные фармакологи были приглашены на "двор княжь", где нашли в достатке "питие и ядение". Этот путь прошли и многие другие. Подкрепившись на "княжем дворе", одни уходили в самостоятельное плавание, а другие навсегда "прилипали" к институту, как ракушки к большому судну».
«...не важнейшим ли качеством, свойством этого человека был его талант роднить с наукой... заражать и увлекать своей страстью к любимому делу, подвижничеством..?»
«На "Востоке" АВ организовал постоянно действующий семинар - "Восточные рассказы" - и строго следил, чтобы на нем выступали все приезжавшие. Для студентов, аспирантов, для молодых сотрудников это было ничем не заменимое живое научное общение. На самые разные темы делались доклады. Если кто-то бывал в заграничных научных командировках - тогда это было редко, то обязательно рассказывал, где был, что узнал. Приезжали даже филологи и делали доклады по своим гуманитарным наукам. Помню, в семьдесят пятом читалась целая серия лекций по древнегреческой истории. Лекций пятнадцать. Каждый вечер их читал профессор, историк. Он приехал на биостанцию со своей женой, профессором Ленинградского университета Ириной Викторовной Суздальской, специалистом по физиологии клетки».
«Он всегда был весьма волен в таких вещах, что мы называли учебной дисциплиной. Мог махнуть рукой на все расписание: «Мало ли что там положено. А я считаю, что нужно вот так, и всё». И мы с ним не спорили. Мы были уверены, что само его постоянное общение с университетской молодежью приносит очень много положительного. Он привлекал молодежь к науке, помогал ей выбрать направление».
«А мое поколение он просто вырастил».
«Я пришел в готовый институт еще студентом и вырос в специалиста. Потому что все мы, работающие в Институте биологии моря, сначала попадали в руки АВ. Способности каждого он стремился рассмотреть, увидеть самые маленькие ростки, даже еще маленькие зернышки. Хотел сразу понять, как их прорастить, поместить в какую почву. и дальше отслеживать весь рост и вносить какие-то нужные поправки. Его интересовало то, что ты делаешь, даже если, скажем, занимаешься биохимией, а АВ не биохимик. - всё АВ пропускал через себя. Не потому, что он считал себя неким ОТК, нет. он все внимательно читал и во все вникал. чтобы понять и следить за малейшими ростками новых знаний, которые здесь получают, чтобы вовремя поддержать, направить, не дать зачахнуть... Он всегда говорил: надо ходить на семинары друг к другу, слушать. Гидробиологи должны ходить на семинары биохимиков. Биохимики должны слушать, что делают гидробиологи. У него была такая совершенно отчетливая политика. И поэтому тот, кто не являлся его непосредственным учеником: генетик, биохимик, другие специалисты, - всегда испытывал влияние АВ в ходе своего научного роста. Таким образом, тебе могло казаться, что сам по себе растешь, а на самом деле рос под очень бдительным оком и опекой АВ. Любые малейшие успехи сотрудника АВ видел, всегда мог оценить. Если его что-то заинтересовало, он, встретив тебя, поговорит об этом хотя бы пять минут. Пусть он этим не занимается - он понял ваши устремления, сказал, что это хорошо, дальше делайте. Этот редчайший человеческий дар. все мы испытали на себе. АВ умел радоваться чужим успехам.
.институт - это не здание, которое он построил, не учреждение, которое он создал. Он сначала собрал людей достаточно разных, но всех - талантливых. Это ему удалось. И это не мое поколение. А мое поколение он просто вырастил. Отобрал и вырастил. И поэтому любой из моего поколения, кто вырос в нашем институте в сколь-нибудь успешного исследователя, со мной согласен».
«Не раз я удивлялся быстроте решения АВ сложных вопросов и быстроте, с которой он оценивал даже неожиданную информацию и делал правильные выводы».
«Я. не раз видел, что информация, горячая, нуждавшаяся в первоочередном анализе и принятии быстрых решений, завершалась прекраснейшим, на пользу дела результатом. Так, будучи председателем Комиссии по заповедному делу Дальневосточного отделения РАН, он узнает, что в Ханкайском заповеднике творится беззаконие, его директор разрешает большому количеству рыбаков ловить рыбу. в заповедных угодьях. Очень быстро и очень оригинально АВ навел там порядок. Он устроил небольшое совещание, пригласил
директоров приморских заповедников, а из Ханкайского еще и двух госинспекторов, которые и жаловались на своего директора. Вначале предоставил слово этим инспекторам, и директор-нарушитель попал в совершенно трудную ситуацию и никак не мог выкрутиться. И мало того, что как специалист он потерял уважение коллег - директоров других заповедников, но и как человек оказался несостоятельным, поскольку легко поступался своей совестью. Через недолгое время его заменил более толковый и порядочный человек».
«В начале девяностых годов. в краевой комитет по охране природы хотели поставить человека, не соответствовавшего этой должности и по своим способностям, и по своей "идеологии". АВ немедленно от имени нескольких институтов обратился к министру по охране природы, и было принято правильное решение: был назначен человек, который больше отвечал этой должности и способствовал сохранению природы Приморского края».
«Он в себе сочетал совершеннейшую преданность своему делу, напористую энергичность и подкупающую обаятельность».
«Личную жизнь Алексея Викторовича очень трудно отделить от его служебной деятельности. Во главу угла, в центр всего он всегда ставил работу, увлекался ею до самозабвения». Многие стали сотрудниками Института биологии моря «благодаря участию Алексея Викторовича, если угодно, благодаря его личному обаянию». «Привлекали и поражали его увлеченность наукой и преданность ей, его оптимизм, поставленные им интересные крупные научные задачи».
«Он всегда очень много работал, но много работающие ученые встречаются и сейчас, а раньше их было еще больше. Здесь же мы видим полную самоотдачу, причем радостную
- так дети отдаются Игре. При виде работающего АВЖ создавалось впечатление легкости
- так всегда выглядит работа человека, которому работать интересно». «У него никогда не пропадало желание работать, находиться в гуще жизни».
«Я всегда буду утверждать, что Институт биологии моря как учреждение состоялся только благодаря Алексею Викторовичу. И не только как ученому, но и как одному из обая-тельнейших, интеллигентнейших людей, который мог очень мягко, незатейливо управлять большим коллективом».
«Одна из менее заметных стороннему наблюдателю, но значительная особенность АВЖ - бесстрашие».
«Я здесь говорю не о физической храбрости - эта черта, к слову также присущая ветерану Великой Отечественной войны Жирмунскому, все же встречается довольно часто. Я имею в виду вещь гораздо более редкую в нашем обществе, где "осторожность" (так принято деликатно именовать трусость) заложена в генах, - бесстрашие социальное, гражданское.
Мне вообще казалось, что АВЖ как администратор не боится ничего. Он может потерпеть неудачу, может проиграть, но он никогда не трансформирует свою деятельность в расчете на возможную отрицательную реакцию "больших людей". У АВЖ, члена КПСС с 1948 года. отсутствует черта, которую я называю "партийностью", - гибкая подработка всей своей линии поведения и отдельных действий в соответствии с реальным или воображаемым изменением направления государственного, партийного или какого-либо там еще административного ветра.
Еще аспирантом он защищал теорию паранекроза своего учителя Д.Н.Насонова на конференции в Ленинградском университете, где группа профессоров во главе с небезызвестным идеологом лысенковцев И.И.Презентом пыталась опорочить это учение и обвиняла его автора в идеализме. В парткоме ЛГУ АВЖ посоветовали "покритиковать" Насонова -это, мол, и профессору будет полезно, и о своем будущем тоже, сказали, подумайте. Он подумал... и выступил в защиту теории паранекроза, которую считал и до сих пор считает большим достижением отечественной физиологии».
«Алексей Викторович был фронтовиком и умел держать удары».
«На биологический факультет Ленинградского университета АВ поступил в 1939 году. Но "в воздухе пахло грозой". Так что в канун войны Алексей Жирмунский уже служил в Запорожье в зенитном артиллерийском полку. Он был артиллеристом и потом связистом. Когда был артиллеристом-зенитчиком, состоялся призыв в армию девушек. Он рассказывал, что, когда прошел призыв девушек, их командирами назначали людей интеллигентных, умевших достойно себя вести, чтобы девочек никак не оскорбить, не обидеть. И он был одним из таких командиров. Я с ним ездила один раз на встречу с однополчанами под Ростовом, в станице Лихой. Я видела его девочек, ставших крупными, большими женщинами. Все они обожали, просто обожали Алексея Викторовича. АВ воевал вместе со своим одноклассником Орестом Скарлато5. Они очень сдружились, всегда поддерживали друг друга, чего бы это ни касалось, особенно вопросов науки и жизни Академии наук».
«Несомненно, что участие в Великой Отечественной войне добавило в характер АВ стойкости, мужества и в мирной жизни. Он был летящим человеком, все ему по плечу, ничего не боялся, никаких начальств, никакого ругательства, никакого давления - всё выдерживал».
Не раз АВ «приходилось ходить в крайком компартии, в райком. Не за похвалой, конечно. Но у меня впечатление, что он не очень-то и боялся разносов и поэтому на всякие собеседования, на всякие головомойки шел довольно спокойно. Бывало, выйдет, как бы отряхнется и снова вроде бы хорошо себя чувствует. А когда требовалось, то и нас всех защищал. У него на самом деле не было страха перед самым высоким начальством. Но что у него внутри творилось, конечно, я не могу сказать. Внешне же он выходил всегда с улыбкой, а иногда в интересах дела действовал буквально как носорог: наклонит голову - и вперед!»
«Его хорошие бойцовские качества мы также знали. Бывало, его приглашали на "административный ковер", но он никогда не унывал. Более того, возникавшие по отношению к институту угрозы и проблемы всегда сплачивали нас вокруг директора».
«Для нас он был примером надежности».
«С ним было надежно и удобно работать, всегда любая интересная здравая идея находила поддержку с его стороны. Мало того - он прилагал все усилия к тому, чтобы что-то получилось. При этом положение человека, его возраст не имели никакого значения».
«Мне очень хотелось поехать во Францию на симпозиум. Пока я собирал характеристику и другие разрешительные документы, меня обскакали. И был такой прозрачный намек: если бы передовой сотрудник, то еще можно, а тут завлаб, да еще недостаточно политически подкованный. Расстроенный и, конечно, обозленный, я. написал заявление: "Прошу освободить меня от заведования лабораторией". АВ доходчиво так объяснил: "Бывают проигранные шахматные партии. У них неправильное суждение как о человеке, так и о специалисте. Готовь документы на Кубу". Я чуть не подпрыгнул: "На Кубу?!" А по-настоящему я мечтал изучать кораллы на Кубе!»
«Вот еще яркая картинка из памяти. В 1978 году проходил международный генетический конгресс в Москве. Первый раз в нашей стране такой конгресс. Мы написали своей лабораторией довольно большой доклад, и нас включили в число участников конгресса. Я пошел к АВ подписывать командировки. Он предлагает: "Посидите. Мы с вами кое-что обсудим. Конгресс международный, будет много иностранцев. Вы не бойтесь, контактируйте. Если будут у КГБ интерес и вопросы к вам, отсылайте ко мне". Естественно, я особенно никому не распространялся, что есть такое напутствие, и без всякого страха общался с иностранцами. Мы вместе ходили в кафешку, потом домой к знакомому москвичу и вообще таскали с собой иностранных коллег по всей Москве. На нашем фоне другие
5 Впоследствии директор Зоологического института РАН в Ленинграде, академик.
советские делегации смотрелись тускло. Ко мне действительно пару раз подходили люди из КГБ. Я говорил, что всё согласовано с Алексеем Викторовичем Жирмунским. И никаких проблем не было. Зато до сих пор контакты, которые я тогда завел, работают. И не только у меня, а и у других сотрудников нашего института».
«К морской биологии, мне кажется, он всегда тяготел чисто эмоционально,
с эстетической, можно сказать, позиции, когда начал заниматься биологией. Особенно после работы в теплых морях в конце пятидесятых годов. И всегда, несмотря на то, что он цитолог по образованию, он все равно пытался "вторгнуться" в море. Мы в своей деятельности иногда опираемся не на самые рациональные мотивы. Вот и АВ, будучи. специалистом по изучению клетки, взялся за создание и создал институт морской биологии. Потому что жизнь в море. может быть, для него была наиболее близка. Он обожал море, обожал жизнь моря, любил подводные погружения - они доставляли ему огромную, я бы сказал, прежде всего эстетическую радость. И я думаю, что внутренне это была основная мотивация, почему он согласился и взялся за создание института морской биологии. с таким же успехом он мог и в Институте цитологии создать или возглавить какую-нибудь физиологическую лабораторию или отдел. Но он взялся именно за морской институт. Чтобы морскую биологию поставить на принципиально новую основу ее изучения. Идея была та, что исследователь должен видеть жизнь моря своими глазами, и если не погружается в воду, то это уже исследователь второго сорта... Я думаю, что именно вот эта тяга под воду, которая не имела довлеющего профессионального значения для него, когда он занимал определенные позиции в академических Зоологическом институте и в Институте цитологии, сыграла определяющую роль в создании нашего института».
Еще в 1961 году, как гласит его собственная запись в Curriculum vitae, он «участвовал в экспедиции Ленинградского гидрометеорологического института в Симеиз (Крым). Впервые опускался с аквалангом в море (25 метров) и наблюдал распределение морских животных в зоне температурного скачка».
«Мне там обязательно надо понырять!»
«АВ очень любил море, любил водолазные дела, и поэтому наш институт, пожалуй, занимал в этом лидирующее положение. Многие сотрудники профессионально знали водолазное дело. Институт и сегодня располагает профессиональной водолазной службой. Это заслуга, несомненно, АВ. Он очень любил бывать под водой. Уже в семидесятивосьмилетнем возрасте, летом девяносто девятого года, он очень сильно хотел поехать на Кунашир и упрашивал меня: "Мне там обязательно надо понырять в заливе Измены. Он не глубокий. У нас там найдется водолазное снаряжение? Я хочу хотя бы так, немножко, посмотреть, как там, что там!"»
«Под водой работал, конечно, не выполняя чей-то заказ, как положено профессионалам, а нырял, смотрел там что-то. Шел под водой как рысак: в одну сторону, в другую, и мне приходилось следить по булькам, по пузырям на поверхности, где он там пробирается. Слежение за его маршрутом, извилистым, порывистым, быстрым, было довольно трудным делом. И когда он всплывал, у него были такие счастливые глаза! Он рассказывал взахлеб о том, что интересное встретил в морской пучине. Мне тогда самому каждый день приходилось нырять, выполнять заказы разных лабораторий, и восторги АВ казались немножко несерьезными. Но то, что директор любит работать под водой, хотя бы ради собственного любопытства, и всё интересно так воспринимает - это было здорово!»
«Он тогда уже был академиком, ходили мы на "Академике Опарине", принадлежащем другому институту. Стояли в Нячанге. АВ попросил, чтобы его опустили под воду. Я выбрал хорошее красивое место, там глубина двадцать-двадцать пять метров. Перед тем я уже там нырял... Подводный мир там очень интересный. АВ посмотрел всё, был счастливый и довольный и выставил нам всем пиво. Мы пили это подарочно-премиальное пиво, и чужие водолазы говорили: "Какой молодец у вас мужик, все-таки директор, а ныряет". И скажу
еще раз: конечно, под водой он не совершил никаких открытий. Но сам факт, что директор ныряет, смотрит, следит, развивает водолазную службу, это так много значило».
«Последний год он все искал возможность сходить под воду, а мы всеми правдами и неправдами старались его не пустить. Наверное, он свои физические возможности переоценивал. Артачился: "Молодой был - нырял, нырял, а тут вдруг нельзя. Я знаю свои силы"».
«Когда общаешься с ним, кажется, будто в его распоряжении вечность».
«Сам я, хотя и изрядно моложе, давно заметил, что начинаю "финишировать": что-то заканчивать, что-то закруглять, чего-то не начинать. А в АВ нет и намека на это!.. Планы, замыслы, обязательства, ритм жизни - все это не корректируется с учетом некоего оставшегося впереди и, конечно же, ограниченного срока. Когда слышишь от не очень молодого, мягко говоря, человека спокойные рассуждения о планах на 5, 10 и даже 20 лет вперед - это сначала вызывает внутреннюю улыбку, и только со временем начинаешь понимать, что это не поза, не суеверная боязнь "плохих" мыслей - это позиция. Очень мужественная, очень нравственная и, к сожалению, тоже очень редкая.
И представьте себе, она, эта позиция, видимо, действительно помогает! В 67 лет АВ погружался с аквалангом на Курилах и во Вьетнаме, в 69 - работал под водой в экспедиции у Новой Зеландии и получил международный сертификат. "пловца открытого моря". Я уверен, что он не только единственный академик, но и один из очень немногих людей такого возраста, обладающий подобным, к тому же международным, удостоверением!
Крупному администратору всегда очень нелегко найти для себя "нишу" после отхода от активных дел. АВЖ, уйдя по собственной инициативе с должности директора созданного им института и заняв достаточно двусмысленный пост "почетного директора", к удивлению недоброжелателей (да и доброжелателей, кажется, тоже), ведет себя весьма достойно и мудро. Он целиком поддерживает нового директора - несмотря на то, что тот проводит по некоторым направлениям совсем другую политику.. И никаких "Меньшиковых в Берёзове": он много работает, читает, пишет, курирует порученные ему участки работы института, ездит в командировки, помогает коллегам, - в общем, по-прежнему полностью реализует свои духовные, научные и деловые возможности».
«Это все же редкость, когда академик досрочно прекращает свои полномочия быть директором. Он мог быть избранным еще на один срок. Ему еще можно было быть в течение трех лет директором до следующего избрания. Но он этого не сделал». «И вот что интересно - с устранением от власти, казалось бы, люди должны от него отходить». Но, «по-моему, отношение к Жирмунскому стало даже лучше, потому что с ним можно было теперь общаться просто как с добрым, мудрым человеком».
«Редактором Алексей Викторович был неистовым».
«Читал все статьи, присылаемые в редакцию, и материалы к ним. Много это или мало? .только за 1996-2000 годы через редакцию прошло около полутора тысяч статей. Переписывался с авторами. Ему постоянно звонили, и он сам ежедневно по телефону решал разные вопросы по журналу. И даже когда "Вестник" уже состоялся, приобрел свое лицо. беспокойство и волнение главного редактора не убывали.
АВ понимал, как непросто сделать номер междисциплинарного журнала цельным и интересным любому читателю. Как ученый-эколог, как человек с "биосферным" мышлением, он подходил к делу системно. Он всегда оставался тверд и последователен, а то и нетерпим, убеждая некоторых авторов, донося до их понимания, что "Вестник" никому не подражает и у нашего журнала, как и у всякого состоявшегося периодического издания, свой стиль, свои требования.
С главным редактором не все и не сразу соглашались. Если следовало указание главного редактора: "Вернуть на доработку, чтобы статья получилась более ценная, достойная", а автор оказывался несговорчивым, следовал приговор: "Упрям и исправлять рукопись не имеет желания. Во всяком случае теперь мы ее печатать не будем, а вероятно,
и позже". На уступки в этих случаях главный редактор не шел никогда, ни при каких обстоятельствах.
Порой ему приходилось преодолевать нешуточное сопротивление не только авторов, а даже и работников редакции.
Академик не читал нам лекций, не обрушивал на нас теоретические выкладки. Воспитывал нас тем, что мы рано или поздно видели, что в очередной раз он оказывался прав. .. .правота его была обусловлена и освящена глубокими культурными традициями русской демократической интеллигенции и в особенности. научной интеллигенции. Теперь у нас не вызывает улыбки пожелание Алексея Викторовича Жирмунского авторам журнала: "...чтобы самые сложные вопросы были рассказаны популярно, чтобы, скажем, семья и историка, и физика, и ребята-старшеклассники могли читать вечером этот журнал все вместе, и чтобы все понимали. Это очень важное у нас требование".
АВ ввел в журнал новую рубрику "Лекторий", явно рассчитанную на молодежь и слабо подготовленную читательскую публику. Но главный редактор хорошо чувствовал грань, за которой начиналось "полупросвещение", когда о науке или об ученом писал малоспособный или равнодушный человек. Поощрял "неожиданных" авторов, например краеведов. В последние годы история Дальневосточного региона живо интересовала АВ. Он мечтал о постоянном, из книжки в книжку, присутствии экологической темы в различных рубриках.»
«На заседаниях редколлегии "Вестника" АВ широко использовал слово "хорошо", причем звучало оно у него всегда весомо, во всей красе его значений и оттенков, от "согласен" до "красиво", "добротно", "правильно". И вообще его речь, отмечали многие. доставляла слушателям эмоциональное наслаждение. Меня поразило, как нисколько не сомневаясь и не раздумывая назвал АВ одну из "служебных" рубрик журнала - "Вдогонку": и по-русски, и точно по существу. Его уроки, усвоенные нами в совместной работе над каждой новой книжкой "Вестника", уже никогда не забудутся».
«У него была замечательная характеристика собеседника - "хороший человек"».
«Это значило: и глубокий специалист, и превосходный эрудит, и, пожалуй, чрезвычайно добропорядочный. Многое в себя вбирало это определение - "хороший человек"». Нередко оно становилось одним из аргументов в пользу решения опубликовать статью такого автора в журнале.
«В последние годы, хотя у него было много разных обязанностей, АВ жил журналом "Вестник Дальневосточного отделения РАН". Потрясающе он им жил, он его любил. Он гордился тем, что благодаря журналу узнал очень многих людей. Раньше. много работал в журнале "Биология моря". Журнал превосходный, но однотемный. А тут пришел другой интерес - всё о Дальнем Востоке. История и география, экономика и философия - всё что хотите. И как тогда он пропускал через себя всех сотрудников Института биологии моря, в которых был заинтересован, так сейчас пропускал через себя авторов и вообще всех, кто писал в "Вестник". Если ему очень нравилась статья, сразу звонил автору. Многих приглашал к себе домой, и, я знаю, с удовольствием приходили. АВ подолгу беседовал, и не только о статье - ему всегда хотелось больше узнать о человеке».
«.умел сказать о сложном просто».
«.АВ был великолепным популяризатором научных знаний. О сложном он рассказывал очень простым, ну, мне казалось, простым до сермяжности, русским языком. АВ владел даром необычным, на мой взгляд: он говорил как бы чересчур просто, но в его речи не было ничего лишнего, было все предельно четко и ясно».
«.я помню, как интересно АВ рассказывал, что делают владивостокские генетики на лососевых рыбах. И помню свое удивление от того, как легко и понятно объяснял АВ довольно сложные проблемы. До сих пор помню, как он рисовал в блокноте стадо горбуши, входящей в реку на нерест. И рассказывал, как Алтухов со своими сотрудниками, используя
биохимические методы, с которыми я работаю теперь всю свою жизнь, генотипировали это стадо... Он нарисовал удлиненный эллипс, разделенный на части. И написал: первая часть - это FM, или гомозиготы; средняя часть - FS, или гетерозиготы; другая крайняя часть - SS, или тоже гомозиготы, но альтернативные гомозиготы. И сказал, что прежде. на разведение брали икру только от головной части. Очевидно, что так обеднялся генофонд будущих поколений лососей, потому что использовали лишь часть генофонда.
Меня, студента, тогда все это так поразило, что и сегодня помню ту его беседу со мной в Новосибирске. Когда стал работать в институте, я понял, что на самом деле проблема несколько сложней. Но от этого моего. знания то мое восхищение нисколько не потускнело. И можно бы добавить, что та коротенькая лекция Жирмунского во многом способствовала тому, что я поехал на Дальний Восток заниматься генетикой и оказался в его институте, чем искренне горжусь...»
«Он был страстно загорающимся человеком».
«Вспоминая АВ, еще и еще раз восхищаюсь его неуемной энергией. Он был страстно загорающимся человеком, остывал не скоро и настойчиво добивался выполнения своих замыслов. Конечно, он был достаточно "упертым", достаточно амбициозным. Для него по сути не существовало авторитетов. Поэтому сотрудничать с ним было довольно сложно. И если он что-то надумал, за что-то брался, то было трудно его переубеждать, уговаривать. Он смело поддерживал всякого рода новации и всегда поддерживал молодых, начинающих специалистов. Бывало, что в этом ему изменяло чувство меры: человек делал только-только первые шажки в науке, а из него АВ лепил уже будущего корифея. То есть, с одной стороны, его всегда занимали фундаментальные дела, а с другой - случались вот такие "закидоны". Нечто подобное бывало у него и со студентами. Видишь: лентяй лентяем, но этот студент ему чем-то понравился, и АВ с ним "носится".
Бывали с АВ и другие забавные вещицы. Например, мог с необыкновенно горячим пафосом рассказывать о довольно заурядных научных явлениях. В этом проявлялся его впечатлительный характер, когда искренняя любовь академика к кому-то или к чему-то не позволяла ему быть спокойным и способным к более трезвым оценкам.»
«Он одинаково легко общался с людьми, занимающими высокое положение в обществе, и со школьниками, студентами. К нему домой кто только не приходил. Нужно было лишь найти повод, чтобы за него "зацепиться", и Алексей Викторович включал человека в круг своего общения. В год кончины АВ в наш университет поступил паренек из одного пригородного поселка. Этот школьник тянулся к биологии, тем и приглянулся АВ. Он стал его горячим опекуном, учил читать научную литературу, работать с натурой и разными приборами, писать статьи и выступать на научных конференциях. Сейчас мне почему-то не хочется этот случай называть мелочами жизни. Это что-то серьезное, в этом тоже проявился необыкновенно своеобразный характер академика Жирмунского».
«Пульсирующий мир»
«Долгое время моей общественной нагрузкой в институте была подготовка выставок. Художники, оформлявшие выставку. конструировали элементы, строго соблюдая симметричность их расположения. АВ всегда восставал против симметричности. Для меня это было загадкой. Ведь симметричность - проявление гармонии, то есть свойство вселенского разума, и человек, разработавший концепцию Ее, должен это чувствовать. Но. не исключено, что АВ воспринимал симметричность предметов как застывший мир, а ему хотелось ощущать его живую пульсацию... Можем ли мы знать всё друг о друге?»
«Он всегда выделял интересные моменты, даже в повседневной жизни, хотел до всего докопаться».
«Гуляли по парку - там ведь место дивное, санаторий там давний. В последнее время парк подзапущен. Но аллеи сохранились, деревья старые, красивые. АВ с таким
любопытством разглядывал эти деревья, удивлялся их возрасту, высоте и толщине, говорил: "Надо же! Нужно узнать, кто их посадил". И когда мы вернулись из санатория, начал срочно выяснять, кто и когда посадил эти деревья, почему бы об этом не рассказать через радио или в газетах? Звонил в Ботанический сад, в Биолого-почвенный институт и искал, искал людей, которые могли бы рассказать о строительстве лесопарка в Садгороде. Даже хотел, чтобы об этом обязательно было написано в журнале "Вестник ДВО РАН". Казалось бы, уже немолодой человек, уже достаточно усталый. Но загорался мгновенно, если что-то хоть чуть-чуть его чем-то поражало. При первой возможности хватался за телефон и начинал наводить справки, делиться своими впечатлениями, предположениями и увлекал своей идеей других. И пока не увлечет, не подстегнет своим напором, пока не получит согласия, что они с ним заодно, не уймется. А потом, если получит согласие, опять не унимается, пока они не сделают обещанного. Он таким был всю свою жизнь - его захватывали интересные идеи. И у него всегда было много сторонников его идей, мыслей, планов».
«.теперь его интересовало, кому принадлежит светящий навигационный знак на острове Верховского в бывшем архипелаге Императрицы Евгении залива Петра Великого. Узнав, что Гидрографической службе Тихоокеанского флота, задал еще вопрос: "Какой силы радиационное излучение дает этот источник? Говорят, очень сильное?" Я назвал номера телефонов. и добавил, что наладчики регламентных работ на изотопном источнике не опасаются садиться на него верхом, поскольку он совершенно безопасен для всего живого. "А мне говорят, что из-за этих источников у стрижей возникает проблема с потомством. Выходит, что причина в другом?" - раскрыл он суть своего беспокойства».
«Весьма интересовала Алексея Викторовича морская топонимика залива Петра Великого и особенно акватории Морского заповедника. Я посоветовал АВ познакомиться с редкими изданиями на эту тему в библиотеке и архиве Общества изучения Амурского края. АВ старательно записал все названия перечисленных мною раритетов и неожиданно сказал: «Пожалуй, я вступлю в Общество изучения Амурского края». Он сообщил также, что намерен добиваться включения островов Верховского и Пахтусова в состав Морского заповедника».
«Последние годы Алексей Викторович интересовался литературой о космосе в разном плане. Мы перечитали всего Лобсанга Рампу. Его книжечки АВ раздавал тем, кого любил. Давал сначала почитать "Третий глаз" - самое эффектное сочинение этого автора. Потом другие его книжки. .Сам АВ. не раз их перечитывал. Он вообще какую-то книгу мог читать четыре-пять раз, и она ему не надоедала».
«Он обладал энциклопедическими знаниями, многим помогал в написании статей, в разработке тем. В то же время, если чего-то не знал, он никогда не стеснялся и мог спрашивать у человека моложе его. И даже по своей специальности он не стеснялся спрашивать советов».
«Ему было чуждо чванство, поражающее некоторых обладателей высоких званий и чинов».
«Со мной, возможно, не согласятся, кто имел какие-то конфликты с АВ. Но я могу утверждать, что для него не было мелких вопросов. К нему можно было пойти с любым трудным вопросом. касалось ли это каких-то служебных дел или семейных ситуаций, в которые попадали его сотрудники или просто знакомый ему человек. Он каждый вопрос как бы взвешивал на своем сердце и тогда оценивал. всегда старался мудро, точно подсказать, а часто и помогал. Многим оказывал материальную помощь. В общении был простым, хорошим и порядочным человеком, и в этом была большая прелесть встречаться с ним».
«Мне запомнился такой случай. Однажды в наш институт пришел оборванный пожилой человек, на одной ноге - инвалид. Он отчаялся уже получить там, где это должно было быть сделано, какую-то помощь. От кого-то услышал про Жирмунского, что он тоже ветеран войны, и пришел к нему. И хотя АВ был перегружен работой, он взял протянутый ему
лист бумаги, записанный корявыми буквами, прочитал, посоветовал, что этот человек мог бы сделать дальше, добиваясь удовлетворения своих прав, и дал ему денег».
«Даже короткие встречи с АВ, взгляд на него со стороны открыли мне его наследственную питерскую интеллигентность, высокую и разностороннюю культуру, заинтересованное, а не показное внимание к коллеге независимо от того, кто был его собеседник. Все эти качества заметно отличали его от иных выдвиженцев, пришедших в науку».
«Он любил простые дружеские компании, без перепития, но веселые, разговорчивые. и не для распития пусть самого дешевого вина собирались мы компаниями. В такой простой, не заседательской обстановке даже самый тихий, стеснительный сотрудник мог решиться высказать директору то, чего никогда не сказал бы, например, на заседании ученого совета или в каком-то другом сугубо научном собрании».
«Многие друзья Алексея Викторовича знают его трогательную привычку писать письма на открытках - одно письмо, бывало, размещалось на трех-четырех открытках. На них, этих "уточках", "оленях", "елочках" и разных пейзажах, помимо поздравлений и пожеланий, всегда присутствовали важные деловые моменты и предложения: "Давайте дадим в "Биологии моря" описание Вашего определителя по планктону. И в отличие от обычных аннотаций дадим образец листка с каким-нибудь симпатичным животным"; в связи с организацией новой лаборатории на Камчатке: "Очень нужны гидробиологи, зоологи беспозвоночных, альгологи, молодые, энергичные, способные руководить в первую очередь, но и просто сотрудники..."».
«АВ был чрезвычайно деликатным человеком».
«.самое, может быть, интересное, что прочно и отчетливо держится в памяти, это то, что мне посчастливилось с ним путешествовать. Я уже пребывал в младших научных сотрудниках, и это был. 1986-й, и проходил очередной европейский симпозиум по морской биологии. Очень представительное собрание. На этот раз конгресс собирался в Польше, в Гданьске. Не без усилия АВ сформировалась солидная советская делегация. оплачивала эту поездку Академия наук. Жирмунский всегда брал с собой кого-либо из молодых сотрудников. Это было совершенно не типично - салага среди очень солидных людей. ... Я был обескуражен: ехать на зарубежный симпозиум с таким известным профессором, членом Академии наук. С человеком, который в два раза старше меня. Это тоже накладывает определенные неудобства на молодого человека.
Все мои опасения оказались совершенно напрасными. Надо быть Алексеем Викторовичем, чтобы уметь все так поставить, что уже с момента отъезда из института. мы оказались совершенно равноправными путешественниками. Как он мог так сделать -это для меня и сегодня загадка. Я чувствовал себя на равных, без всякого подыгрывания с его стороны. И я понял, что все это и есть интеллигентность. И вот что еще: слова мягкий и деликатный - синонимы. АВ не был мягким человеком, никто не скажет, что он был мягким человеком. Но то, что АВ был чрезвычайно деликатным, это несомненно для любого, кто с ним достаточно близко сталкивался. АВ вел себя по отношению ко мне таким образом, что ничем мое самолюбие не было задето. Ко мне относились как ко всем. Я думаю, редкий человек сможет так сделать, даже если захочет. Уверен, что АВ был таким не ради меня. Это его естественное поведение. Но когда первый раз сталкиваешься с этим, то оно поражает».
«При всей академичности он был достаточно простым и скромным человеком. Мне посчастливилось работать с АВ пять лет. Для меня это - как подарок судьбы. С первого курса к нему пришла мало в чем опытная девочка. А он относился ко мне как к равной себе. Никогда ни в чем не унизил, не обсмеял, не вышутил».
«Еще одно свойство АВЖ, если не самое важное, то уж наверняка самое заметное со стороны, - субъективность, пристрастность, то, что один из носителей классической культуры среди современных натуралистов, биолог, профессор Александр Любищев
красиво назвал "убеждением чувства". Раньше я эту черту просто констатировал и, если можно так сказать, прощал. И только сейчас я начинаю понимать, что такая субъективность и есть признак Личности. Сколько я встречал на важных постах людей правильных, объективных, бесстрастных - и совершенно безличных и безразличных. Они только отражали чьи-то позиции, чьи-то принципы, чьи-то идеи. Субъективность АВЖ - видимо, обратная сторона (возможно, и не самая привлекательная) другого качества, безусловно достойного, - неконформности. Его убеждения - это именно его убеждения, и он их не меняет в зависимости от установки или обстановки.
В свое время он "железной рукой" ежегодно освобождал институт от двух десятков бесплодных, на его взгляд, сотрудников, неоднократно заявляя, что "деньги нам государство дает на развитие науки, а не на содержание богадельни".
.И в то же время - сколько конкретного добра он сделал людям! У него есть редкое для нашего общества качество - он понимает "маленькие" трудности "маленького" человека. Я знаю десятки случаев, когда АВ легко, просто, как бы между делом помогал людям устроить свою судьбу - поступить на работу в чужом городе, распределиться после вуза, "пристроить" диссертацию и т.д., и т.п.».
«Он... понимал человеческое горе и был сострадательным».
Молодого преподавателя, попавшего под сокращение, он зачисляет в штат своего института, а работать она продолжает в университете. «Сейчас вспоминаю об этом и думаю: "Господи, разве можно так?" Выходит, что при АВ так можно было. Другой просто бы посочувствовал, поутешал. АВ понимал мое положение так, как понимала и я: это потрясающая трагедия для начинавшего университетского преподавателя. И проявил максимум человеческого сочувствия и бесконечного участия в моей судьбе».
«Я уже четвертый год работала в университете и обучалась в заочной аспирантуре. АВ был моим руководителем. Работалось с ним хорошо: полная свобода в планировании эксперимента и огромная помощь от руководителя. И простота в обращении друг к другу - никакой скованности. Однажды он спрашивает меня: ".когда вы будете сдавать кандидатский экзамен?" - "Не буду, Алексей Викторович, потому что у меня нет микроскопа". Он говорит: "Хорошо". Прихожу в университет на следующий день, а на моем столе микроскоп!.. А когда он проверял диссертацию, с улыбкой заметил: "У вас, Наталья Павловна, очень интересная ошибка. Знаете, животных не отлавливают. Отлавливают только преступников. Животных собирают". Моим объектом были асцидии. Я писала, что асцидии отлавливала там-то и там-то. И вот это "отлавливала" тогда несколько позабавило АВ».
«.мудрость была главным советником».
«Он прожил большую жизнь и встречал разных людей. Он был максималистом. Но он многое вынес из жизни, и мудрость была главным советником. И он меня учил. Бывало, я встречала человека, говорившего глупости, и давала ему оценку "дурак". Алексей Викторович возражал: "Если ты видишь, что человек дурак, ты никогда об этом не говори. Ты об этом знай. Знай и веди себя соответственно". И теперь я повторяю своим студентам то, чему учил меня АВ: "Надо знать, с кем вы имеете дело, и вести себя соответственно". И не надо рубить с плеча: бело-черные характеристики - это не совсем правильно».
«Наш директор был абсолютно неприхотливым человеком».
«Ему претило как-то выделяться внешне. Помню, когда ему выделили "Волгу", он сокрушался: Не нужна мне "Волга". Это для начальников. Мне нужен уазик, ездить по экспедициям. Мне не надо красоваться, мне надо работать».
«В экспедициях он наравне со всеми что-то делал, питался, как все, старался не обращать на себя внимания, что вот, мол, директор, академик. Нет, всё наравне со всеми. Мы ходили на те островки, его любимые, у которых потом предали морю его прах. Вместе
с нами в свободном кубрике находился и АВ. Он был настоящим полевиком, часто бывал в экспедициях. И такая обстановка его устраивала вполне. Его приглашали в капитанскую каюту, но он не любил отделяться от участников экспедиции».
«Было уютно и приятно с ним всегда, он веселился от души».
«АВ очень любил "Восток". Эта станция была его детищем. Он там был главным начальником, естественно. И строгим начальником. Но и для веселья там хватало простора, выдумки, внеурочного времени. С благословения АВ на "Востоке" ежегодно устраивались "дни моря". И тогда там ходили разве что не на головах.»
«"День моря" всегда выливался в большой праздник и маскарад. АВ не отказывал себе в удовольствии повеселиться вместе со всеми. Однажды его нарядили гейшей, дали веер, и он в таком маскарадном костюме прогулялся по "Востоку". Никогда не было так, чтобы в какой-то "день моря" АВ стал для нас некой нагрузкой - вот, мол, там директор, начальник, а мы с ума сходим, дурачимся... Помню, тогда как раз в нашей стране боролись с алкоголизмом. А тут очередной "день моря". Каждая лаборатория выдумывает свой аттракцион. Я с коллегами устроил казино и был крупье. В плавках. Но при галстуке. А кто-то привез откуда-то настоящую детскую рулетку. Пришел АВ, начал пробовать свое счастье. Острил. И так это было всё приятно и легко. И ему было интересно, что он что-то выиграл. А деньги были свои - "дниморские". Надо было их как-то истратить. АВ с этаким оттенком досады в голосе сетует: "Денег много, но ведь даже и рюмку водки не купишь". А ему со всех сторон: "Можно, можно купить!" Мы хоть и разведенку, но поставили, хорошо охлажденную. И никакого осуждения, никакого страха, кроме остроумных шуток.
АВ умел вести себя в компании, и ему "организованное" веселье нравилось. Ему нравилось быть среди молодежи. Недаром же он кучу студентов привлек к научной работе».
«Его огромное жизнелюбие и любовь к жизни и его установка прожить 87 лет никогда не давали ему расслабляться».
«АВ не любил ходить в больницу, не любил там лежать. Но он был достаточно грамотным человеком, чувствовал все и знал, что можно предпринять. Но лежать, если чуть заболел, чтобы к тебе ходили, вокруг тебя суетились, нет, этого не любил. Хотя мне трудно объяснить, почему он так отрицательно относился к больницам. Положить его туда даже на короткое время была целая история, немыслимо тяжелая история. Вообще-то Бог дал ему неплохое здоровье. У него была хорошая родословная, наследственность хорошая. Единственно, что его подтачивало, - директорство, длительное, тяжелое директорство. Это тяжелейшая работа - быть директором института. Кроме того, всякая работа приобретает окраску того человека, кто ее выполняет. АВ совершенно не был формальным чиновником, очень многое брал на себя. Весь рабочий день к нему шли с разными вопросами. С кем-то что-то следовало обсудить подольше, но в приемной ждали разговора с директором другие люди. И он всегда говорил: "В конце работы пойдемте ко мне домой". И пока АВ был директором, это было нормой: вечером он с работы всегда приходил с кем-то».
«Однажды у него был сильный инсульт. Мы. поехали к нему в больницу. Уговариваю: "Алексей Викторович, вам нужно отлежать. Это ведь очень серьезно". - "Нет, посмотрите, я уже пишу одной рукой, правда, пока по-английски. По-русски еще не получается"».
«Мы все знали, что он не любил отлеживаться. Последний год ходил плохо - шатался, несколько раз падал. Медики говорили ему, что у него большая неустойчивость, надо беречься. Падал в самых неожиданных местах, сильно ушибался. Но ко всему этому относился очень бодро». «И все твердил: "Буду ходить! Я сам буду ходить домой". Машины нет, и он идет пешком. А по гороскопу он петух, и вот как петух задиристый, все время в боевом настрое».
Никто ни разу не видел его «в каком-то угнетенном, не здоровом, не бодром состоянии».
«За месяц до смерти. сотрудница института меня спросила: "Вы не знаете, что с АВ? Как-то плохо шел, еле-еле". Я к нему, говорю: "Алексей Викторович, вас видели сегодня утром, вы совсем плохо шли". А он недовольно: "Нечего им попадаться мне на дороге!"».
«Он хочет жить так, как он может жить. Умереть стоя, на ходу. Вот и всё».
«Дней за десять до смерти. он потерял сознание неожиданно, без всякой видимой причины. Обморок перешел в сон. Ему сделали кардиограмму. .медики утверждали, что с такой кардиограммой люди не ходят. Это кардиограмма человека безнадежно больного. Врачи из нашей больницы настаивали отправить АВ в реанимацию. Он сопротивлялся, но его все же увезли туда. Но из реанимации он сбежал! И опять так спешил, что упал там же, в больнице. Он не хотел лежать!
Позже мне рассказали. Когда приехала "Скорая помощь" и сняли кардиограмму. измерили пульс, стало ясно, что Алексей Викторович еле жив, возникла ненужная суета, паника. И врач сказала: "Дайте человеку жить так, как он хочет". Наверное, она сказала так потому, что понимала: жить Алексею Викторовичу осталось недолго, и не надо подавлять его последние желания. Он очнулся, пришел в себя и опять разозлился на врачей, что они заставляют его лечиться».
«15 октября у него был день рождения. Мы собрались в его лаборатории. Он сидел довольный, много разговаривал. В последующие дни приходил на работу. И, более того, 19 октября у нас в институте состоялся ученый совет. Работали часа три. АВ все эти часы просидел на ученом совете, был очень активен, выступал, кого-то ругал, был немножко чем-то раздражен. Утверждали темы нескольких лабораторий. С чем-то он соглашался, что-то оспаривал. Этого, казалось бы. при его состоянии уже было достаточно. Но после этого он затевает экологический семинар и делает доклад, и только к концу дня поехал домой. А перед этим, восемнадцатого, он ездил в Дальневосточный государственный университет и читал лекцию».
«19 октября. я должен был идти в маленький рейс на нашем судне. А у меня давление поднялось, врач запретила: "Какая экспедиция? Положим в больницу". Я решил, что да, не пойду, но отвез своих напарников на причал. Погрузились, а тут - штормовое предупреждение. АВ звонит мне домой и бодрым голосом спрашивает: "Где они?" Я отвечаю: "Раз дома нет, то должны выйти. Во всяком случае, на ночь тоже могут пойти". Он поспрашивал еще телефоны капитана, на причале.
Было восемь часов вечера 19 октября 2000 года...»
«В его домашнем кабинете была рабочая обстановка: разложены рукописи, наброски статей. Он, как всегда, собирался работать, но прилег отдохнуть... »
«.оказался среди божьих избранников».
«Он ушел из жизни в ночь на 20 октября 2000 года, ушел легко, во сне, по-видимому даже не заметив перехода в иной мир. Такое ведь выпадает только на долю праведников, посвятивших всю свою жизнь без остатка людям, среди которых и для которых они жили на Земле».
«Было видно, что он не метался, не пытался встать. Лежал, повернувшись к стене, хорошо укрывшись, подоткнув под себя одеяло. Было видно, что совершенно спокойно, во сне, он и умер. Он перед этим устал, но был доволен, я думаю, что отработал весь день. Удобно улегся, угрелся, расслабился. И сердце остановилось... »
Материал подготовила Г.Ф.НИЗЯЕВА
