CC BY
190
УДК 322, 323
Т.В. РАСТИМЕШИНА
ИЗЪЯТИЕ ЦЕРКОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ КАК НАПРАВЛЕНИЕ ПОЛИТИКИ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА В ОТНОШЕНИИ КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ ЦЕРКВИ В 20-е ГОДЫ ХХ ВЕКА
Рассматриваются политика российского государства, проводимая в отношении церкви в 20-е гг. ХХ века, и изъятие церковных ценностей как одно из ее приоритетных направлений. Автор показывает, что изъятие ценностей церкви было преимущественно политической, а не экономической мерой. Основные цели этой политики заключались в экономическом и политическом ослаблении церкви как влиятельного социального и политического института, дискредитации духовенства в глазах народных масс и создании поводов для репрессий против духовных лиц.
Ключевые слова: церковь, государство, политика, революция, Гражданская война, изъятие церковных ценностей, религия, духовенство, репрессии.
In this article the author examines the policy of the Russian state carried out against churches in the 20s of the twentieth century, and the confiscation of Church property as one of its priorities. The author shows that the seizure of property of the Church was primarily political rather than economic measure. The main goal of this policy was the economic and political weakening of the Church as an influential .social and political institutions, the discrediting of the clergy in the eyes of the masses and the creation of occasions for reprisals against the clerics. Keywords: Church, state, politics, revolution, Civil war, confiscation of Church property, religion, the clergy, the repression.
После победы Октябрьской революции одним из первых постановлений правительства большевиков стал декрет СНК Российской Республики, принятый 20 января (по ст. ст.) и изданный 23 января 1918 г. «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» [3]. В соответствии с Декретом, «никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют» [Там же]. Все имущество существовавших в России церковных и религиозных обществ было объявлено народным достоянием. Декретом устанавливалось, что «здания и предметы,
© Растимешина Т.В., 2016
предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ» [Там же].
С 1918 г. правительство большевиков последовательно проводило политику воинствующего атеизма, дискредитации религиозного мировоззрения и пропаганды атеизма. Антицерковная политика начала осуществляться уже декабре 1917 г., когда была реквизирована синодальная типография. В январе 1918 г. большевистское правительство приняло постановление об упразднении придворного духовенства, реквизиции имущества и поме-
щений придворных церквей, церкви Кремля и царского двора в Петрограде, которые были переданы государству, также были закрыты церкви при государственных учреждениях.
Церковь пыталась отстаивать свое право на имущество. Поместный собор 1917-1918 гг. постановил, что никто, «кроме Священного Собора и уполномоченной им церковной власти, не имеет права распоряжаться церковными делами и церковным имуществом, а тем более такого права не имеют люди, не исповедующие даже христианской веры или открыто заявляющие себя неверующими в Бога» [13, с. 120; 14]. Таким образом, церковь вступила в открытое противостояние с государством.
Начало настоящей войны государства с церковью историки связывают с событиями в Петрограде 13-21 января 1918 г., когда попытка вооруженного захвата духовно-исторического центра православия Александро-Невской Лавры встретила активное противостояние верующих [15, с. 18]. Отношение государства к церкви и духовенству обострилось во время Гражданской войны, за два года которой произошло 118 антисоветских выступлений с участием духовенства, из них 13 -вооруженных [11, с. 15-16]. Ответом большевистского правительства на антиправительственные выступления стал террор против духовенства. «Откровенный террор, возведенный в ранг государственной политики в первые послереволюционные годы, в условиях новой социально-политической ситуации камуфлировался под правосудие, не меняя сути политики власти по отношению к церкви» [8].
Еще более активная борьба государства с религиозными институтами развернулась после войны, весной 1922 г.
Новая политика в отношении церкви была нацелена на окончательное разрушение церкви, выступавшей на стороне белых в Гражданской войне, воспринимавшейся победившей политической силой как оплот самодержавия, в том числе сосредотачивающей в себе все символическую ауру дореволюционной российской государственности. Новая политика основывалась на новых принципах и содержала новые антиклерикальные мероприятия, главным из которых стала кампания по изъятию церковных ценностей. Цель, связанная с разрушением церкви как социального и политического института, подразумевала решение нескольких взаимосвязанных политических задач.
Первой задачей, решавшейся через компрометацию церкви как института и репрессии против духовенства, было установление политического контроля над социокультурной и политической идентичностью большинства населения. Новая элита осознавала, что в кровавом хаосе революции и войны религия и церковь выполняли миссию сохранения идентификационных характеристик дореволюционной социальной и государственной системы. Церковь и религия были и в первые послереволюционные годы оставались глубоко укорененными в основаниях российской цивилизации конструкциями, глубже, чем даже традиционные политические стратегии и идеология. Религия оставалась более ярким цивилиза-ционным маяком, чем монархия, одним из устойчивых социокультурных кодов, ключей от цивилизаций: «Вечность и неизменность бога как эталона, идеала совершенства для людей означает неизменность и самого этого идеала, а потому его... годность на все времена» [6, с. 100].
Религия указывала народу, дезориентированному в социальном хаосе, нравственные ориентиры, выполняя роль ценностного социального ядра, не позволяющего обществу идти вразнос. «Человеком невозможно управлять, опираясь только на принуждение, поэтому религия освящает нормы морали и нравственности, воздействуя на индивида со стороны души» [6, с. 99], соответственно, именно религия оказалась становым хребтом, транслирующим нормы и ценности в социум, когда иные нормы и ценности были либо уничтожены, либо скомпрометированы.
Православие как традиционная религия в условиях крушения государственности, образа жизни и мировоззрения нации оставалась не только важным, но и одним из последних, подлежащих разрушению, согласно замыслу большевиков, факторов традиционной идентичности. Дело в том, что ходе исторического развития, при радикальной смене социальной структуры, резкой перестройке политической власти тип политической культуры сохраняется, если не разрушается ее ядро (оно представляет собой некую устойчивую «бытийственную» форму сознания, относящуюся к сфере социальной онтологии [5, с. 10-11]). Даже в экстремальных ситуациях, связанных с последствиями социальных взрывов, воздействие ядра культуры на выработку актуального политического сознания и политического поведения остается основным. Политическая (государственная) идентичность воплощает отношение общества, народа, граждан, личности (подвластных, управляемых) к главному политическому субъекту-институту - государству. Степень укорененности политической (государственной) идентичности в со-
знании граждан - условие единства и политической безопасности общества и государства.
Политическая большевистская верхушка отдавала себе отчет в том, что для утверждения новых форм власти и процедур ее легитимации необходимо лишить общество связи с ядром традиционной идентичности. Церковь как институт пережила крушение империи, как римская церковь - крушение Рима, и осуществляла эту связь народа с его традициями и историей. Социальная энтропия, разрушение всех социальных институтов и скреп не ослабляли церковь, а выводили, вопреки замыслам большевиков, в центр общественной жизни.
Более того, церковь продолжала транслировать альтернативные большевистские планы социального устройства. Так, в воззрениях П.А. Флоренского и И.А. Ильина «восстановление иерархии политических и духовных ценностей <...> могло быть достигнуто посредством установления в России авторитарного режима, способного привести страну к новым формам политической, общественной и культурной жизни, обеспечить переход от тоталитаризма к самостоятельной форме национального государства, построенного на началах православия, духовной свободы и развития человеческой личности» [2, с. 157]. Таким образом, церковь подлежала уничтожению и как носитель, и как источник альтернативных политических идеологий.
Имущество церкви играло особую роль в сохранении и трансляции идеологических компонентов. В содержании памятников культурного наследия, помимо общего, человеческого, содержатся закодированные идеи, которые интериоризуются индивидами
и ложатся в основу их государственно-гражданской идентичности. Для сохранения государственной власти и обеспечения идеологической безопасности субъектом политики могут сохраняться те объекты культурного наследия, которые наиболее «нагружены» закодированными идеями, концепциями, группами ценностей, играющими решающую роль для существования государства. Эта идеологически весомая категория ценностей может быть инструментом обеспечения идеологической безопасности, оставаясь проводником необходимых государству идей и смыслов.
Однако большевики были отнюдь не заинтересованы в сохранении объектов, транслирующих символические коды монархии, православия, народности. Поэтому такие объекты необходимо было вывести за пределы властного дискурса: уничтожить или конвертировать в ценности иного рода. Избавление от символических кодов было наскоро замаскировано под реновацию, что иллюстрируется предельно откровенным высказыванием одного из самых известных апологетов революционной политики люстрации исторической памяти - М.Н. Покровского: «Ведь нельзя же так, как у нас: некоторые хотят сделать из Москвы музей старых зданий. Нельзя же так. Вот точно так же и в истории - кого-то нужно выселить оттуда, выселить излишние персонажи, которые теперь совершенно не нужны. Так что, конечно, целым рядом этих исторических персонажей придется пожертвовать, но наиболее махровые, колоритные останутся, но останутся в надлежащем освещении» [12, с. 25].
Попутно большевики занимались решением части экономических и имид-
жево-политических проблем новой власти за счет экспроприации имущества юридических и физических лиц, в первую очередь церкви. Так, В.И. Ленин предельно откровенно писал членам Политбюро: «Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы» [10].
В 1918 г. реликвии Кремлевских храмов были использованы для выплаты контрибуции по заключенному 3 марта 1918 г. Брестскому миру с Германией (при этом стоимость ценностей из реквизированной ризницы Успенского собора определялась их весом). На основании Декрета ВЦИК об изъятии церковных ценностей от 23.02.1922 г. в Гохран перемещались церковные ценности из кремлевских церквей и монастырей, в том числе и из Успенского собора. Согласно общей описи ценностей, изъятых из Успенского собора, только в апреле 1922 г. было передано в Гохран 13 ящиков (67 пуд. 2 ф. 31 зол. серебра), к которым 9 сентября того же года добавилось еще 9 пудов серебряного «лома», состоявшего из 17 лампад, серебряной раки Патриарха Гер-могена и большого серебряного подсвечника, сделанного по рисунку Васнецова [4, с. 261].
Таким образом, изъятие церковных ценностей было продуманным и необходимым большевикам мероприя-
тием, которое имело и политико-идеологический, и политико-экономический подтекст. 23 февраля 1922 г. вышел декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих. Основным поводом к началу кампании против церкви и духовенства стала одна из самых страшных катастроф в истории России - голод. Экспроприации гражданской войны, разруха истощили хлебные запасы, ничтожные урожаи усугубились страшной засухой, в результате умирали от голода огромные регионы страны: Украина, Поволжье, Урал, Сибирь, Кубань. Церковь не осталась в стороне от страшной трагедии. Она начала искать пути спасения голодающих с лета 1921 г. Патриарх Тихон обратился ко всему русскому народу, народам мира, государствам, общественным организациям: «Величайшее бедствие поразило Россию. Пажити и нивы целых областей ее, бывших ранее житницей страны и уделявших избытки другим народам, сожжены солнцем. Жилища обезлюдели, и селения превратились в кладбища непогребенных мертвецов. Кто еще в силах, бежит из этого царства ужаса и смерти без оглядки, повсюду покидая родные очаги и землю. Ужасы неисчислимы... Во имя и ради Христа зовет тебя устами Моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата» [13, с. 146-147].
Несмотря на то, что правительство не справлялось с голодом, масштабы катастрофы разрастались, инициативы церкви не встретили полного одобрения и понимания со стороны власти. Против участия церкви в помощи
голодающим резко выступили В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, И.В. Сталин и др. Формальным основанием для препят-ствования развертывания деятельности епархиальных комитетов была инструкция Наркомюста от 30 августа 1918 г. о запрете благотворительной деятельности всем религиозным организациям.
Только устрашающее разрастание масштабов голода осенью-зимой 1921 г., когда число голодающих превышало 23 млн человек, повлияло на решение ВЦИК, и 8 декабря 1921 г. было принято Постановление, давшее Церковному Комитету официальное разрешение на сбор средств для голодающих [13, с. 150]. Однако деятельность церкви была всесторонне регламентирована и ограничена во многих направлениях. Она также контролировалась ЦК Пом-гол, органами Рабоче-крестьянской инспекции и губернскими комиссиями. Вместе с тем допускались пожертвования церкви в виде церковных ценностей, и на этот счет существовала отдельная инструкция [19]. Несмотря на многочисленные препятствия как объективного характера, так и чинимые государственными и местными властями, Церковному комитету к февралю 1922 г. удалось собрать более 8 млн 926 тыс. рублей, не считая ювелирных изделий, золотых монет, продовольственной и иной помощи голодающим [1, с. 157-158].
Тем не менее шаг за шагом церковь отстранялась правительством от помощи голодающим. Последним шагом было закрытие Церковного комитета и передача всех собранных ценностей в ЦК Помгол. Наиболее яркий эпизод конструктивного и плодотворного сотрудничества церкви и государства после революционных собы-
тий 1917 г. закончился: она была объявлена врагом государства. Некоторые ученые полагают, что изъятие церковных ценностей искренне замышлялось как метод решения проблемы голода. Однако историко-политологический анализ не позволяет принять эту точку зрения. На наш взгляд, имел место следующий замысел: обвинение церкви в укрывательстве средств, которые могли бы стать настоящим спасением для голодающих, желание, с одной стороны, создать достаточный повод для экспроприации ее имущества, с другой стороны, спровоцировать антицерковные настроения не только среди голодающих, но и у широких масс населения. Только такое видение политики изъятия ценностей проливает свет на препятствия, чинимые властями церкви в ее собственной борьбе с голодом.
В рассматриваемый период церковные вопросы находились в ведении различных органов власти, в действиях которых далеко не всегда просматривалось единство, согласованность и последовательность. Вопросы религии и церкви находились в ведении Нарком-юста (с 1922 г. - V отдела). В первую очередь в его компетенции находилось взаимодействие с религиозными организациями, конфессиями, епархиями, правовое регулирование их деятельности (подготовка нормативных актов), а также контроль соблюдения действующего законодательства. Кроме того, отдел Наркомюста мог давать толкования, разъяснения по поводу применения в практической деятельности декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви, осуществлять консультативную помощь губисполко-мам и комиссариатам по проведению в жизнь декрета. Таким образом, основным органом осуществления церков-
ной политики долгое время оставался Наркомюст.
В то же время вопросы религии и антирелигиозной пропаганды, идеология находились и в сфере компетенции Президиума и Секретариата ВЦИК. Антирелигиозной пропагандой занималась комиссия при Отделе агитации и пропаганды ЦК РКП(б) (Агитпроп-отдел). Таким образом, государственную церковную политику проводили как государственные, так и партийные органы при относительно четком разделении функций и полномочий. Вместе с тем с началом кампании по изъятию церковных ценностей вопросы церкви и религии стали отходить в ведение партийных органов.
Начало кампании по изъятию ценностей было положено изданием декрета ВЦИК «О ценностях, находящихся в церквах и монастырях» от 27 декабря 1921 г., причем уже 2 января 1922 г. ВЦИК было принято постановление «О ликвидации церковного имущества» [9]. В соответствии с новым актом все имущество религиозных организаций было разделено на три категории. К первой категории было отнесено имущество, обладающее историко-художественным значением: оно подлежало передаче в ведение Отдела по делам музеев и охране памятников искусства и старины Народного комиссариата просвещения (Главму-зей). Ко второй категории были отнесены материальные ценности, которые должны были быть переданы в Гохран. К третьей категории относилось имущество обиходного характера. Изъятие церковных ценностей, согласно Декрету, должно было производиться при обязательном участии представителей Главмузея. Функции надзора и контроля за проведением кампании в гу-
берниях были возложены на местные органы управления Советов.
Механизм передачи ценностей в Гохран был тщательно проработан. При губисполкомах формировались комиссии, на которые были возложены полномочия по учету и сосредоточению ценностей, а также по контролю за «незамедлительной» отправкой ценностей в Гохран независимо от того, из каких хранилищ они изымались. Местные комиссии были ознакомлены с соответствующей инструкцией, утвержденной 23 января 1922 г. В соответствии с ней губернские комиссии должны были проводить изъятие ценностей в том порядке, который будет ими установлен после изучения запрошенных у местных Советов заверенных копий описей имущества храмов и монастырей. В первую очередь, не дожидаясь описей со всей губернии, комиссии должны были изымать ценности у наиболее богатых храмов и монастырей. Особый порядок изъятия ценностей предусматривался для конфискации имущества закрытых монастырей. Сверх исполнения Декрета об изъятии музейного имущества местным Советам предлагалось в течение месяца «изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Народного Комиссариата Финансов со специальным назначением в фонд Центральной Комиссии помощи голодающим» [15, № 19. Ст. 217. С. 297-298].
Декрет об изъятии церковных ценностей от 23 февраля 1922 г. фактически не предусматривал участия церк-
ви в мероприятиях по отчуждению ее ценностей. Он также не оставлял возможности для церквей и монастырей сохранить в своей собственности часть реликвий через возмещение государству их стоимости золотом и серебром. Фактически изъятие церковных ценностей носило характер принудительной конфискации.
Изъятие церковных ценностей сопровождалась мощной агитационной кампанией. В качестве главной цели кампании в соответствии с Директивой ЦК РКП(б) от 23 февраля 1922 г., разосланной во все Губкомы, выступало доведение поддержки изъятия до всенародных масштабов, «чтобы не было в первую очередь ни одной фабрики, ни одного завода, не принявших решения по этому вопросу» [1, с. 161]. Для достижения этой цели губернии, в наибольшей степени пострадавшие от голода, должны были делегировать представителей от рабочих и крестьян в Москву с тем, чтобы делегации озвучивали требование к церкви о сдаче «излишних» ценностей [Там же]. Одним из значимых эффектов кампании должна была стать дискредитация церкви в глазах голодающих, эскалация антицерковных настроений в массах рабочих и крестьян.
Патриарх Тихон, предвидя все катастрофические последствия кампании по изъятию ценностей, выступил с обращением, опубликованном 15 марта 1922 г. в «Известиях ВЦИК». Он призывал осторожно отнестись к задаче ликвидации «ценного имущества», отмечая, что многие богослужебные предметы обладают историко-художественной ценностью, и их переплавка приведет к утрате части культурного наследия народа, церкви и государства. Патриарх также
предостерегал от переоценки финансовой выгоды от осуществления изъятия, предупреждая, что ожидания партии не будут реализованы, поскольку стоимость церковных ценностей, которые предполагалось продать, будет намного меньше запланированной. Он также надеялся, что при разумном подходе удастся избежать того, что церковь будет обвинена в сокрытии ценностей и нежелании оказать помощь голодающим [13, с. 153].
Однако последствия проведения кампании оказались намного страшнее самых пессимистических предположений. Одна из самых трагических страниц истории, связанных с кампанией по изъятию ценностей, описывает восстание в Шуе. В соответствии с сообщением секретаря Иваново-Вознесенского Губкома в ЦК РКП(б), «в Шуе 15 марта в связи с изъятием церковных ценностей под влиянием попов, монархистов и эсеров толпой было произведено нападение на милицию и взвод красноармейцев. Часть красноармейцев была разоружена демонстрацией. Из пулеметов и винтовок частями ЧОН и красноармейцами 146-го полка толпа была разогнана; в результате 5 убитых и 15 раненых зарегистрировано больницей. Из них убит Помотде-ления Красных Кавалеров красноармеец. В 11 с половиной часов 15 марта на этой же почве встали 2 фабрики» [17]. События в Шуе продемонстрировали, что сами бывшие члены РКП(б) далеко не все были сторонниками изъятия церковных ценностей. Причем кампания показала не только наличие противоречий и даже раскола в партийных рядах, но продемонстрировала, что антицерковная политика приводит к росту антибольшевистских настроений в массах населения.
Реакция властей на события в Шуе была незамедлительной и жесткой. Комиссия ВЦИК, выехавшая в Шую 22 марта, провела расследование событий, результаты которого были переданы в Ревтрибунал [16]. Кроме того, само изъятие ценностей из Воскресенского собора было произведено как показательное мероприятие, призванное продемонстрировать силу и решимость властей. Изъятие производилось в присутствии сводной роты 146-го полка, пулеметной команды и конных милиционеров. Площади около собора были оцеплены вооруженными солдатами и милиционерами, выходы с площадей к прилегающим улицам были перекрыты. По словам Н.И. Муралова, все красноармейцы и командиры «не только чувствовали жажду мести, но и выражали словесно желание пострелять в попов и спекулянтов» [9]. Результатом показательного изъятия стало поступление основной части ценностей в Уфинотдел (10 пудов серебра), а многочисленные предметы, обладающие художественной ценностью (драгоценные камни, жемчужная вышивка), поступили по описи в Гохран [18]. Уездная комиссия отчиталась о результатах своей работы уже к 20 апреля, когда в 22 волостях работа по изъятию церковных ценностей еще продолжалась и была далека от завершения. Только в одном уезде было изъято 48 пудов 28 фунтов серебра и 5 фунтов золота [Там же].
В связи с событиями в Шуе вопрос об изъятии церковных ценностей вновь встал на повестке дня в Политбюро ЦК РКП(б) и стал поводом для принятия значимых (можно сказать, программных) политических решений. В.И. Ленин подготовил проект программного документа, в котором были сформули-
рованы основные принципы отношений государства с Русской православной церковью, и изложил их в письме к членам Политбюро ЦК РКП(б). Документ был снабжен пометкой автора: «Просьба ни в коем случае копий не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе»1. Тональность письма предельно жесткая, а постановка вопроса об отношении к церкви и ее представителям - бескомпромиссная и решительная. Этот документ стал началом последнего и самого решительного наступления советского государства на Православную церковь. В.И. Ленин, предлагая использовать события в Шуе как достаточный и веский повод для расправы с церковью, предложил «общий план борьбы в данном направлении». Попытки духовенства и простых граждан защитить храмы и монастыри от откровенного разграбления интерпретировались В.И. Лениным как реализация коварного плана антигосударственного и антинародного заговора «черносотенного духовенства», возглавляемого, по версии Ленина, патриархом Тихоном. События в Шуе в этой логике понимались как «лишь одно из проявлений и применений этого общего плана». В.И. Ленин безапелляционно предположил существование контрреволюционного заговора духовенства и предложил рассматривать все действия духовных лиц и их сторонников в контексте этого заговора.
Говоря о необходимости увязать конфискацию золота с чудовищным голодом, поразившим Россию, В.И. Ленин подчеркивает, что «для нас имен-
1 Здесь и далее выдержки из документа приводятся по публикации в «Известиях ЦК КПСС». 1990. № 4. С. 190-193.
но данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешенной и беспощадной энергией и, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету».
Всю особую выгодность голода как повода для расправы над духовенством и церковью в целом В.И. Ленин отмечает и подчеркивает в нескольких разделах документа. Действительно, жестокий голод создавал необычайно благоприятные условия для любых действий властей, которые могли быть преподнесены голодающему крестьянству как попытки решить проблему. Такая цель для В.И. Ленина, безусловно, оправдывает любые средства: «...Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут».
События в Шуе и дальнейшую эскалацию конфликта между властью и
сторонниками церкви В.И. Ленин предлагал пресечь также самым решительным образом. В соответствии с предложением Ленина, в Шую были посланы представители центральной партийной власти, чтобы на месте событий были арестованы «как можно больше, не меньше чем несколько десятков, представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле... »
Еще до событий в Шуе был подготовлен проект Л.Д. Троцкого, касающийся общих вопросов руководства и проведения кампании изъятия ценностей Итак, 17 тезисов плана Л.Д. Троцкого означали переход от имитации правовых, олицетворявшихся ВЦИКом, к полицейским и военным методам ведения кампании. Первый раз инициативный проект Л.Д. Троцкого был рассмотрен опросом членов Политбюро ЦК РКП(б) 18 марта 1922 г. и окончательно утвержден на заседании 20 марта 1922 г. уже с рядом изменений. Таким образом, события в Шуе стали рубежом в церковной политике советского государства. В связи с инцидентом Политбюро ЦК РКП(б) на заседании 20 марта 1922 г. приняло решения, которые определили ее основные задачи на десятилетия. Подчинение хода кампании по изъятию церковных ценностей жесточайшему партийно-чекистскому диктату под прикрытием Помгола, подкрепленное активным использованием армии против народа, открывало новый период в государственно-церковных отношениях, основными
лозунгами которого стали ленинские директивы - разбить, расстрелять, уничтожить. Шуя превратилась в символ беспрецедентной борьбы властей с церковью, открыла период «охоты» на православное духовенство и его истребление.
Таким образом, изъятие церковных ценностей - основное направление политики советского государства в отношении культурного наследия церкви -было в первую очередь политической, а не только экономически целесообразной мерой, реализация которой преследовала следующие основные цели: ликвидация остатков экономических ресурсов церкви, позволявших ей оставаться влиятельным политическим институтом; дискредитация духовенства в глазах широких народных масс; пополнение государственного бюджета и партийной кассы средствами не только для борьбы с голодом, но и для укрепления большевистского государства; создание новых поводов для репрессий против духовенства; усиление вну-трицерковного раскола, наметившегося еще в 1917 г. по линии отношения к новой власти и новому государственному режиму.
Соответственно, если «смысл истории как процесса развития культуры заключается в движении к личностному, в полном смысле культурному бытию всех людей, каждого индивида» [7, с. 63], то изъятием церковных ценностей и всей политикой красного террора большевики в известном роде сумели не только переломить ход истории, но и изменить ее смысл.
ЛИТЕРАТУРА
1. Васильева О.Ю., Кнышевский П.Н. Крас- 2. Галахтин М.Г. Авторитаризм в перспек-ные конкистадоры. М.: Соратник, 1994.272 с. тиве государственного устройства России: к
характеристике общественно-политических воззрений П.А. Флоренского и И.А. Ильина // Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2014. № 3-4. С. 152-158.
3. Декрет о свободе совести и церковных и религиозных обществах // Газета Рабочего и Крестьянского Правительства. 1918. 23 января (5 февраля). 1918. № 15 (60). С. 1.
4. Емельянов Н.Е. Оценка статистики гонений на Русскую Православную Церковь с 1917 по 1952 г. // Богословский сборник. М.: ПСТБИ, 1999. Вып. 3. С. 258-274.
5. Кантор К. Н. История против прогресса. М.: Наука, 1992. 150 с.
6. Комаров А.И. Религия и идеальные формы культуры (перечитывая Э.В. Ильенкова) // Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2015. № 2 (6). С. 95-101.
7. Комаров А.И. Субстанция творчества// Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2014. № 1. С. 58-68.
8. Кривова Н.А. Власть и Церковь в 19221925 гг. Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства //Махаон. 1999. № 1.
9. Кривова Н.А. Декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей: от поисков компромисса к конфронтации//Международный исторический журнал. 1999. № 1.
10. Ленин В.И. Письмо об изъятии церковных ценностей. 19 марта 1922 г. // Вестник Русского христианского движения. Париж, 1970. № 97.
11. Нечаев М.Г. Контрреволюционная деятельность Церкви в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны на Урале (1917-1919 гг.): автореф. дис.... канд. ист. наук. Свердловск, 1988. 25 с.
12. Покровский М.Н. Историцизм и современность в программах школ II ступени. М.: Рабочий, 1927. 48 с.
13. Русская Православная Церковь в советское время. Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью. М.: Пропилеи, 1995. Кн. 1.
14. Собрание определений и постановлений священного собора Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. М., 1994. Вып. 1-4. 187с. Оп. А. № 20187.
15. Собрание узаконений и распоряжений правительства за 1917-1918 гг. М., 1942. 1483 с.
16. АПРФ. Ф. 3. Оп. 60. Д. 23. Л. 16.
17. АПРФ. Ф. 3. Оп. 60. Л. 14.
18. ГАРФ. Ф. 1005. Оп. 1а. Д. 377. Л. 85 об.
19. ЦА ФСБ. Д.Н. 1780. Т. 3. Л. 137 об. 138 об.
