CC BY
108
Вопросы истории литературы
Issues of Literary History
УДК 82.09
ИЗУЧЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ПРОЗЫ КАК ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРОБЛЕМА
RESEARCH ON MODERN RUSSIAN PROSE AS A HISTORICAL AND LITERARY ISSUE
©2019
И.В. Некрасова I.V. Nekrasova
В статье рассматриваются специфика нынешнего историко-литературного процесса и новые авторские стратегии в современной русской прозе. Характеристика литературного процесса второй половины XX века позволила точнее воспринять те явления, которые стали заметными в движении русской прозы почти двух десятилетий XXI века. В статье уделяется внимание понятиям «другая», «альтернативная» литература; явлению «сращивания», взаимопроникновения разных художественных систем; рассматривается многообразие сюжетообразующих принципов и стратегий, применяемых современными прозаиками. Анализируются произведения, созданные как в самом конце ХХ века, так и в начаде XXI, вплоть до 2018 года - например, романы Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик», Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза», повести Ю. Вознесенской «Сын вождя» и Д. Драгунского «Архитектор и монах». Вводятся имена современных авторов, чьи книги ещё не стали всенародно признанными - например, И. Бояшова, А. Олеха, М. Арсеньевой и др. В статье анализируются художественные тексты, затрагивающие традиционные для русской литературы проблемы войны, лагерей, исторического развития. В результате делается вывод о многообразии современных авторских стратегий в области прозы - как традиционных, так и новаторских.
Ключевые слова: постмодернизм; постреализм; «другая» литература; авторские стратегии; вечные ценности; контекст войны; «милитарный» дискурс; массовая литература; калейдоскопическая повествовательная модель; новейшая литература; альтернативная история.
The article deals with the problems of studying modern Russian prose from the point of view of the specifics of the current historical and literary process and new literary strategies. The characteristic of the literary process of the second half of the XX century allowed to perceive more precisely those phenomena which became noticeable in the movement of Russian prose of almost two decades of the XXI century. The article focuses on the concepts of "other", "alternative" literature, the phenomenon of "merging", interpenetration of different artistic systems, examines the variety of plot-forming principles and strategies used by modern prose writers. The works created at the very end of the twentieth century and in recent years, up to 2018, are analyzed. For example, the novels of L. Ulitskaya "Daniel Stein, Translator", G. Yakhina "Zulaikha Opens Eyes", Yu. Voznesenskaya's novel "The Chief's Son", D. Dragunsky's "The Architect and the Monk". The author introduces the names of modern writers whose books have not yet become widely-recognized - for example, I. Boyashov, A. Oleh, M. Arsenieva, etc. The article analyzes literary texts that affect the traditional themes in Russian Literature - those of war, concentration camps, historical development. As a result, it is concluded that the diversity of modern authors' strategies in the prose - both traditional and innovative - can be observed .
Keywords: postmodernism; postrealism; "alternative" literature; author's strategies; eternal values; context of war; "military" discourse; mass literature; kaleidoscopic narrative model; modern literature; alternative history.
Исследованием современного литера- 1990-х годов. Ясно, что за два с половиной
турного процесса я занимаюсь с середины десятилетия само это понятие не единожды
меняло свои содержательные и хронологические границы.
Так, наполнение словосочетания «современный литературный процесс» стало совершенно уникальным в годы «перестройки» (в конце 1980-х - начале 1990-х годов), когда к читателю - тогда ещё советскому - вернулось огромное число прежде запрещенных книг. В «Большом путеводителе» С. Чупринина приводятся такие впечатляющие цифры: рост тиража «Нового мира» в 1988 году составил 132%, «Дружбы народов» - 433% (!) [1, с. 23]. Можно согласиться с А. Немзером, считающим, что «литературная политика перестройки имела ярко выраженный компенсаторный характер. Надо было наверстывать упущенное -догонять, возвращать, ликвидировать лакуны, встраиваться в мировой контекст» [2, с. 128].
С другой стороны, созданные именно в те годы значительные, знаковые произведения можно, что называется, «пересчитать по пальцам». Читательское обожание, породившее ажиотажный спрос, завоевали книги, в которых запечатлен отклик на события и явления, прежде считавшиеся запретными или нежелательными для художественного воплощения. Я имею в виду «Белые одежды» В. Дудинцева, «Зубр» Д. Гранина, «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина. И, конечно, знаменитые «три П» - «Пожар» В. Распутина, «Печальный детектив» В. Астафьева и «Плаха» Ч. Айтматова. Эти книги стали своего рода «шоковой терапией» для читателей, «все они, ставя диагноз нашей жизни, нарисовали картину жуткую и безотрадную» [3, с. 110].
В сложное «перестроечное» время появляется ошеломивший всех страшный рассказ В. Астафьева «Людочка». Он о полной потере нравственных ориентиров в тогдашнем обществе, о забвении ценностей, которые давным-давно были признаны «вечными».
Наше искусство в те непростые годы искало «героев времени». И находило их среди бандитов, рэкетиров, представитель-
ниц древнейшей профессии... О них были написаны десятки, может быть, и сотни томов макулатуры, проходившей тогда под реставрированным и ставшим вновь модным определением «массовая литература». Неслучайно Виктор Ерофеев объявил в это время «поминки по советской литературе», а Владимир Новиков вопрошал: «До живой литературы доживу, не доживу?» [4 ; 5].
Рубеж тысячелетий принес новые критерии выбора и оценки современных произведений. Многими критиками отмечалось, что полотно русской литературы рубежа ХХ-ХХ1 веков калейдоскопичное, подчас вызывающе пестрое. И это объяснимо, так как оно - точное эстетическое, художественное отражение того времени. Диапазон, по мнению М. Черняк, - «от толстожурнальной литературы до массовой, от литературы салонов и клубов до литературы, публикуемой в Интернете» [6, с. 132]. Неутешительный приговор «литературе нулевых» вынес Сергей Чупринин [7].
Каким образом, на каких основаниях можно систематизировать, структурировать литературный процесс этого периода? Разнородность использованных современными писателями методов, направлений и стилей позволяет многим критикам и литературоведам применять такие термины, как «иная», «другая», «альтернативная» литература. Понятно, что подобные определения не могут стать устоявшимися научными определениями в силу своей расплывчатости.
Но явно одно: в последние годы видоизменилась система нравственных координат. «Отсутствие ясной ценностной позиции, точнее, стремления ее ясно артикулировать - вот причина отказа от оценочных суждений со стороны авторов, предпочитающих скрываться за маской "недостоверного рассказчика" или давать слово действующим лицам их произведений. Фраза Людмилы Петрушевской "Литература не прокуратура" стала емкой формулой творческой программы "других" писателей», - считают авторы одного из фундаментальных учебников по истории русской литературы ХХ -начала XXI века [8, с. 20]. Соглашусь, что
непроявленность авторской позиции в ответах на вечные вопросы характерна для многих произведенияй XXI века. Подобное обнаруживается, в частности, в текстах самой Л. Петрушевской («Свой круг», «Козел Ваня», «Такая девочка, совесть мира» и др.). По мнению М. Кравченко, мы сегодня наблюдаем «ситуацию пошатнувшегося литературного этикета, что в результате привело к отсутствию тематических и лексических табу (вспомним монструозных героев Ю. Мамлеева, а также мириады нецензурных слов в книгах В. Сорокина)» [9].
Литература Миллениума часто «дышала» пессимизмом, неверием и отрицанием. Например, в замечательной повести Максима Осипова «Камень, ножницы, бумага» в рассуждениях одной героини возникает словосочетание «полые люди» -«пустые внутри, как обертки, фантики <...>. Люди без души» [10, с. 258]. Безнадёжный взгляд на современный мир отражен в книге Вс. Непогодина «Generation G», у которой есть непристойный, но прямо выражающий авторскую позицию русский вариант названия [11]. «Мрачные прогнозы и эсхатологические настроения» можно отыскать в антиутопическом рассказе Дм. Быкова «Обходчик», входящем в сборник «ЖД - рассказы» [12].
А какова же новейшая русская проза, созданная во второе десятилетие нынешнего века? Каков ее магистральный путь? Сложные вопросы, предполагающие столь же неоднозначные и дискуссионные ответы. Свою позицию я пытаюсь выразить в научно-методическом пособии «Современная русская проза: закономерности, тенденции, имена», вышедшем осенью 2018 года в старинном университете им. Мосарика чешского города Брно [13]. Мне кажется, что исключительность новейшего этапа литературного процесса в России обусловлена, в частности, взаимодействием, контаминацией нескольких методов и производных от них художественных систем - реализма, модернизма и постмодернизма.
Во многих современных исследованиях, посвященных постмодернизму в русской литературе, наблюдается многоцвет-ность и неоднозначность суждений.
Например, М. Эпштейн в фундаментальном исследовании «Постмодерн в русской литературе» рассматривает названное явление как «диффузную культурную формацию, которая складывалась внутри Нового времени и предшествовала формированию западного постмодерна» [14, с. 9]. Т. Прохорова, анализируя монографию М. Эпштейна, верно подмечает, что «ученый называет постмодернизм в России "российско-советским" и уделяет много внимания точкам пересечения соцреализма и постмодернизма» [15, с. 13].
Различные сочетания специфических свойств разных художественных систем в рамках отдельных произведений приводят к возникновению в недрах русской литературы (прежде всего современной прозы) таких новообразований, как постреализм (термин введен Н. Лейдерманом и М. Липовецким) - он же экзистенциальный реализм (по версии Г. Нефагиной), неореализм, новый реализм, соц-арт, концептуализм и пр. Эти явления позволяют доказать неисчерпаемость реализма как мощной художественной системы.
В наше время «реализм возвращается - причем возвращается с голливудским размахом, то, что называется "strikes back". Реализм в самом широком смысле, реализм как все-что-угодно. Социальность, тема маленького человека, автобиографизм, воссоздание в романе Живой Жизни, психологически полнокровных человеческих характеров в естественно-экстремальных жизненных обстоятельствах», - считает Л. Данилкин [16, с. 179]. Поэтому сегодня можно прогнозировать вероятность возникновения новых течений (в том числе и стилевых) на основе взаимодействия других методов и направлений. В частности, научные дискуссии по этому вопросу часто возникают в связи с творчеством «раскрученных» писателей З. Прилепина, Р. Сен-чина, С. Шаргунова [напр.: 17-19].
Кроме того, новейшая проза демонстрирует многообразие сюжетообразующих принципов, сочетание таких стратегий, как поиски в области хронотопа, организации повествования и субъектной организации, игра со шрифтами и пр., о которых мне не раз приходилось писать [напр.: 13 ; 20-22].
Но самой заметной современной литературной тенденцией, на мой взгляд, становится новое воплощение традиционных для русской литературы тем и мотивов. Всеми признано, что в русской классике «писатель осознавал себя учителем в школе для взрослых <...> исходя из того, что ему известна некая истина жизни, и художник стремился поделиться ею с читателем» [15, с. 19]. Советское время демонстрирует ту же установку, афористично выраженную Е. Евтушенко, - «Поэт в России больше чем поэт».
В 1990-е годы нобелевский лауреат И. Бродский полагал, что «в России на протяжении столетий не существовало официальной оппозиции; роль оппозиции и критиков общества играли там писатели. Отсюда представление о поэте как о человеке, к чьему мнению следует прислушаться. С одной стороны, это замечательно. Но, с другой стороны, это бросается поэту в голову, и он начинает воспринимать себя совсем не так, как об этом писал Александр Сергеевич: "И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он". Он начинает воспринимать себя несколько экстраординарным образом. И это не проходит без последствий для его творчества. И, в конечном счете, для читателей, ибо поэт начинает работать на публику, а не на Музу. На самом деле у поэта никакой роли нет, кроме одной: писать хорошо (выделено мной. - И.Н.)» [23, с. 114].
В этом же направлении мыслит известный современный писатель Илья Боя-шов. В интервью, озаглавленном «Болотной затхлости в прозе не предвидится», он говорит: «Искусство (и литература в частности), несмотря на уготовленную ему сегодня однозначную роль "развлекателя об-
щества", вполне может явиться той самой последней песчинкой, которая вдруг возьмет и переломит хребет верблюду, или каплей, неожиданно переполнившей чашу <...> Гегелевскую мысль о том, что идеи правят миром, никто не отменит. Крот истории роет незаметно, но верно, - крот искусства занимается тем же, а ведь он носитель прежде всего идей!» [24, с. 205]
Итак, нынешняя литература вопреки предначертанной ей в массовом обществе лишь развлекательной функции обращает внимание на многие традиционные темы. Так, новейшая проза внимательна к проблемам истории в целом и истории Великой Отечественной войны в частности, к теме сталинских лагерей. Обращусь к конкретным примерам.
В отличие от книг В. Шаламова и А. Солженицына нынешние произведения о репрессиях прошлых лет написаны, естественно, даже не детьми, а внуками тех, кто сидел в ГУЛАГе. Назовем «Обитель» З. Прилепина, «Неизвестность» А. Слапов-ского, повесть М. Осипова «Фигуры на плоскости»; яркий, во многом неожиданный роман Е. Водолазкина «Авиатор», книгу А. Олеха «Безымянлаг» и др.
Повесть М. Арсеньевой «Давно, на Ленинской-Дворянской.», по словам Д. Быкова, продолжает традиции «Одного дня Ивана Денисовича» А.И. Солженицына и в то же время во многом им противоречит. Самобытность дебютного романа Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза» в том, что память о жертвах ГУЛАГа автор облекает в произведение о перерождении, освобождении женщины. Писательница представила свежий взгляд на события, происходившие в 30-х и 40-х годах ХХ века, показала взгляд на мир маленькой татарки-мусульманки, не видевшей в жизни ничего, кроме своей деревни. Несмотря на непосильную подневольную работу, голод и холод, Зулейха именно на берегу сибирской Ангары, в лагере-поселении обрела счастье, нашла любовь, познала истинную свободу и родила сына: «У Зулейхи появилась первая и главная причина быть счастливой - ее новорожден-
ный сын. Удивительно, но она была счастлива в эти дни - каким-то непонятным, хрупким, летучим счастьем. Cердце билось одним именем: Юзуф» [25, с. 285].
В романе «Безымянлаг» самарского писателя А. Олеха лагерная тематика облечена в форму детектива. Безымянлаг -лишь фактическое пространство для происходящих событий, и его описание минимизировано. Идейный стержень романа - процесс моральной деформации человека в условиях лагеря, победа звериного инстинкта над человечностью. Причем отразилось это не только на заключенных, но и на всех участниках событий, в том числе на конвоирах, начальстве... Мысль не новая, своими корнями она уходит к Достоевскому. Развивает ее, как известно, В.Т. Шала-мов [подробно об этом см.: 26].
Новейшая литература о Великой Отечественной войне демонстрирует иные - по сравнению с прежними - подходы и приоритеты. «Вечная» тема позволяет современным прозаикам глубже окунуться в мировоззренческие проблемы, поставить экзистенциальные вопросы, всесторонне проанализировать человеческие характеры. Нынешняя проза, повествующая о прошедшей войне, осуществляет движение в сторону общечеловеческого. Перед нами -не личностный, прямой отклик на трагические дни войны, а воссоздание ее контекста в многообразии человеческих судеб.
Если, рассуждая о военной прозе 1990-х годов, М. Липовецкий ставил вопрос о том, что в ней отразилось - тупики поэтики или кризис идеологии, то в прозе «про войну» XXI века «милитарный» дискурс напрочь отсутствует, нет описания военных действий, деконструирован язык войны. Я имею в виду прежде всего книги Л. Петрушевской «Маленькая девочка из "Метрополя"» и Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». В них контекст войны предопределяет гармоничный художественный мир обоих текстов.
Роман Л. Улицкой - уникальное в нашей литературе произведение, где в качестве положительного, центрального героя
военного времени представлен сотрудник полиции и гестапо. Автор, думаю, рисковала вызвать непонимание многих читателей. Но автор опирался она на реальную судьбу умершего в 1998 году священника и религиозного деятеля Даниэля Освальда Руфай-зена, чья удивительная жизнь - редкий пример милосердия в действии.
Непростой оказалась и доля его художественного «собрата» Даниэля Штайна. Чего стоит такое признание заглавного героя: «В начале моей службы в полиции я принимал присягу - давал клятву верности "фюреру". Позже, как русский партизан, я давал клятву верности Сталину. Но эти клятвы не были истинными, они были вынужденными. Этой ценой я спасал уже не только свою жизнь, но и других людей» [27, с. 204]! Не выполнив клятвенных обещаний по отношению к двум «вождям», Даниэль не предал никого рядом. А на него донесли. Штайна арестовали фашисты, ему удалось бежать, скрыться в монастыре, позже уйти к партизанам.
Калейдоскопическая повествовательная модель, которую Л. Улицкая использует в романе, позволила с разных - и всегда позитивных! - сторон оценить подвижническую, просветительскую, просто спасательную миссию Даниэля. Многие персонажи этого произведения признаются в письмах, беседах, разговорах и пр., что именно Штайн спас их в годы войны, помог избежать мученической смерти, пришел на помощь. Именно Штайн смог «из этого ужасного опыта выйти радостным и светлым» [27, с. 443].
И, наконец, ещё об одной заметной линии движения современной прозы. Ревизия истории стала достаточно заметной стратегией многих писателей. В последние годы появляются произведения о так называемой «альтернативной истории». В них, по мнению исследователей, «рассматриваются вероятностные миры, выросшие из известных обстоятельств, после какого-то значительного или незначительного события, которое произошло не так, как в нашей реальности <...>, и поэтому альтернатив-
ный мир стал кардинально отличаться от нашего мира. В произведении автор волен использовать известных исторических персонажей, порою - в совершенно несвойственном для них качестве» [28, с. 3].
Напомню о книгах, в которых происходит переосмысление итогов Второй мировой войны - не больше, не меньше. Это повесть С. Абрамова «Тихий ангел пролетел», роман В. Аксенова «Москва-ква-ква».
Более «свежие» примеры - во-первых, повесть Ю. Вознесенской «Сын вождя», где представлена попытка восприятия реальной истории нашей страны после 1917 года с позиции человека, отлученного от реальности. Центральный персонаж -внебрачный сын вождя пролетариата В.И. Ленина. Перед читателем разворачивается трагическая история одиночества, постоянного контроля со стороны «органов», выживания в лагерях и психбольницах человека, чья вина только в самом факте рождения [29].
Во-вторых, повесть Д. Драгунского «Архитектор и монах», в центре которой не переосмысление (моделирование) исторических фактов, а построение альтернативной судьбы двух исторических личностей -Гитлера и Сталина.
События в повести разворачиваются в начале 1913 года в венском кафе «Версаль». Здесь случайно встретились немолодой, битый жизнью эмигрант из России и юный, наивный австрийский провинциал, бывший террорист и будущий художник. После этой встречи вся мировая история пошла совсем другим путем. Д. Драгунский представляет художественную, отличающуюся от реальной версию истории, альтернативный мир, в котором Сталин стал монахом, а Гитлер - архитектором. Автор
называет их Джузеппе и Дофин для того, чтобы читатель на подсознательном уровне меньше ассоциировал героев книги с настоящими личностями. «Адольф, -спросил я, - а как тебя звали дома? У тебя было домашнее имя? - Никак, - сказал он. - Мама меня иногда звала Ади <...> - Давай я буду звать тебя Дофин. Дельфин по-французски Дофин. Дофин значит "принц"» [30, с. 27]. Джузеппе-Сталин рассуждает о жестокости мира, не понимает, зачем убили царскую семью; он хочет, чтобы люди не ненавидели друг друга, но говорит, что это невозможно при нынешнем устройстве государства. По тексту «разбросано» много исторических имен и судеб. Но в подавляющем большинстве их истории совсем не такие, какими были в реальности. Например, в беседе Дофина-Гитлера с Джузеппе-Сталиным первый говорит, что «прочитал в газете, будто тело русского социал-демократа Ленина нашли в пруду недалеко от Любомирской улицы, в Кракове» [30, с. 153]. Книга Д. Драгунского позволяет понять, что история - вопреки всему - предпочитает развиваться по своим собственным, не связанным с конкретной личностью законам.
Рассмотрев некоторые авторские стратегии, используемые в современной прозе, мы отдаем себе отчет в том, что их их существует гораздо больше. Например, в новейшей русской литературе активно используются такие приемы, как хроното-пическое разнообразие, жанровые модификации и диффузии, использование возможностей заголовочного комплекса и др. Это служит доказательством самобытности создаваемых сегодня художественных текстов и демонстрирует живые тенденции нынешнего литературного процесса.
* * *
1. Чупринин С. Большой путеводитель. Русская литература сегодня. М. : Время, 2007. 576 с.
2. Немзер А. Замечательное десятилетие // Новый мир. 2000. № 1. С. 126-132.
3. Казарина Т.В. Современная отечественная проза : учебное пособие. Самара : СаГА, 2004.
237 с.
4. Ерофеев В. Поминки по советской литературе // Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов : эссе. М. : Союз фотохудожников России, 1997. 624 с.
5. Новиков В. Деноминация: литераторы в плену безымянного времени // Знамя. 1998. № 7. С. 187-194.
6. Черняк М.А. Отечественная проза XXI века: предварительные итоги первого десятилетия. М. : Форум, 2009. 176 с.
7. Чупринин С. Нулевые годы: ориентация на местности // Знамя. 2003. № 1. С. 201-209.
8. История литературы ХХ - начала XXI века : учебник для вузов. В 3 ч. Ч. III. 1991-2010-е годы / сост. и науч. ред. проф. В.И. Коровин. М. : ВЛАДОС, 2014. 288 с.
9. Кравченко М. Современная русская литература: тенденции, проблемы, стили (размышления библиотекаря). URL: http://magazines.russ. klauzura.ru/voplit/2010/3/ga9.html (дата обращения: 21.06.19).
10. Осипов М. Камень, ножницы, бумага // Осипов М. Человек эпохи Возрождения. М. : Аст-рель, 2012. С.243-300.
11. Непогодин Вс. «Generation G» // Нева. 2012. № 7. С. 45-112.
12. Быков Д.Л. ЖД-рассказы. М. : Вагриус, 2007. 304 с.
13. Некрасова Ирина. Современная русская проза: закономерности, тенденции, имена : науч.-метод. пособие. Brno : Tribun EU, 2018. 208 с.
14. Эпштейн М. Постмодерн в русской литературе. М. : Высшая школа, 2005. 495 с.
15. Прохорова Т.Г. Постмодернизм в русской прозе. Казань : КГУ, 2005. 96 с.
16. Данилкин Л. Клудж // Новый мир. 2010. № 1. С. 177-183.
17. Ротай Е.М. «Новый реализм» в современной русской прозе: художественное мировоззрение Р. Сенчина, З. Прилепина, С. Шаргунова : дис. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2013. 175 с.
18. Большакова А.Ю. Русская литература на рубеже XX-XXI веков: новые приоритеты // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». Филология. 2011. № 3. URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2011/3/Bolshakova_Russian_Literature (дата обращения: 20.06.19).
19. Кучина Т.Г. Поэтика «я»-повествования в русской прозе конца ХХ - начала XXI вв. Ярославль : ЯГПУ, 2008. 269 с.
20. Некрасова И. Тенденции современного сюжетостроения (на материале произведений русской прозы последних лет) // Самарский научный вестник. 2013. № 3. С. 66-68.
21. Некрасова И. О тенденциях развития русской литературы последних лет: поиски героя // Русская и белорусская литературы на рубеже XX-XXI веков : материалы III междунар. конференции. Минск : БГУ, 2015. С. 122-127.
22. Лапшина Ю., Некрасова И. Жанровые уточнения как заметная тенденция в русской литературе последних лет // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Филология. Журналистика. 2018. Т. 18, вып. 3. С. 117-121.
23. Бродский Иосиф. Большая книга интервью / сост. В. Полухина. Полухина В. Иосиф Бродский. Большая книга интервью. М. : Захаров, 2000. 213 с.
24. Бояшов Илья. Болотной затхлости в прозе не предвидится : интервью Е. Елагиной // Вопросы литературы. 2012. № 4. С. 200-206.
25. Яхина Г. Зулейха открывает глаза. М. : АСТ, 2017. 508 с.
26. Бурлакова М., Некрасова И. Особенности лагерной темы в современной русской литературе // Кризисный двадцатый век: парадоксы революционного кода и судьбы литературы : сборник трудов всерос. науч. конференции. Самара : Самарский исследовательский государственный университет им. С.П. Королева, 2017. С. 134-141.
27. Улицкая Л. Даниэль Штайн, переводчик. М. : Эксмо, 2006. 528 с.
28. Соболев С.В. Альтернативная история - пособие для хронохичхайкеров. Липецк : Крот, 2006. 32 с.
29. Вознесенская Ю. Сын вождя. М. : Лепта, 2010. 192 с.
30. Драгунский Д. Архитектор и монах : повесть. М. : АСТ, 2013. 348 с.
